Безымянная

Мы с мужем возвращались домой из Сан Франциско на машине по дороге вдоль побережья. Справа был океан. Слева – вечнозеленая секвойя и стройные кипарисы. Мы остановились в Вентуре. Перекусив в кафе, решили отдохнуть в парке. День был тихий и беззвучный, будто забыли завести часы. Вдруг я увидела скамейку-качели. На ней, раскачиваясь, сидела пожилая женщина в синем платье и красном пальто. Рядом на траве стояла огромная сумка, набитая какими-то пакетами и перевязанная веревками.
Я подошла поближе. Лицо-треугольник, наверху, в двух углах, большие вылянявшие глаза. Курносый носик. Беззубый впалый рот – сморщенный бантик. На ней был светлый, поблекший от времени парик. Мы улыбнулись друг другу и заговорили.
«... нет, дорогая, мне уже не 65, а 85 лет. Нет, я просто никогда не была замужем, поэтому у меня нет детей... да, я получаю пенсию. Я 35 лет работала медицинской сестрой... живу здесь, в Вентуре... да, здесь всегда хорошая погода, правда, иногда туманы... ах, вы только приехали!.. добро пожаловать в Америку. Ну, что вы, зачем мне друзья?!.. мне не скучно. Я решаю интересные задачи. Вот посмотрите».
У нее в руках блокнот и ручка. Она пыталась объяснить мне какую-то игру-кроссворд. Но в это время подошел мой муж, и я, извинившись, тепло попрощалась с ней. В догонку услышала ее слова: «И не забудте, что жизнь – это Божий подарок». Я обернулась и послала ей воздушный поцелуй. Потом всю дорогу домой, в горы, вспоминала ее испуганно-восторженные глаза.
Прошло два, а может быть, и три месяца. Мы снова приехали в Вентуру по делам мужа и остановились в гостинице на самом берегу. Океан был волшебно-красивый, живой, как плоть и кровь, смеялся от ярких лучей солнца. Дети на берегу, как на всех пляжах мира, строили замки из песка. Взрослые (а не дети) ловко управляли разноцветными бумажными змеями. Чайки ловили хлеб, который им бросали люди, на лету. А на пирсе рыбаки, похожие друг на друга как близнецы во всех странах мира, ловили рыбу. И только усталые тюлени, которые подплывали к пирсу, напоминали о том, что я не в своей стране. Я, как и другие, смотрела на закат солнца. Огненный шар плавно и быстро опускался в океан. Но вдруг он оступился, как я иногда во сне, и покатился в другую сторону. Я резко отвернулась и пошла к берегу. Моя тень была неправдоподобной и смешной.
На берегу я увидела ее. Да, да, в том же синем платье и в красном пальто. И та же сумка. Она шла мне навстречу, медленно и гордо. Мы сразу узнали друг друга. Я что-то залепетала о неоживанной и радостной встрече, и на мой вопрос: «Как поживаете?» она вдруг ответила: «Я отдала бы миллион, чтобы умереть». Глаза в красных прожилках заблестели от слез. Затем она рассказала, что вынуждена ночевать на пирсе, ибо в комнате, которую она снимает, на полу и на стенах столько электричества, что это ее убивает. Да, она ходила к врачу, но ее поместили в палату, где тоже было электричество. Она вежливо попросила меня отойти на два шага в сторону, так как через асфальт электричество проходит еще сильнее. Мы стали на песок. «Нет, нет, не волнуйтесь, благодарю вас, мне ночью не холодно. Я тепло одета. И вот еще в сумке теплая одежда. Но главное, пожалуйста, не говорите об этом вашему мужу. Прошу вас... я верю, что он хороший и добрый. Просто, у нас в Америке жаловаться неприлично и не принято». Последние слова она проговорила шопотом. Она ушла от меня к пирсу, ни разу не оглянувшись. Океан, угрожающий и чужой, с глухим шипением облизывал песок и уползал. Я шла в гостиницу быстро. Не дождавшись лифта, я уже бежала на третий этаж.
Мой муж смотрел телевизор. Увидев меня, он вскочил с кресла и, обняв, осторожно спросил, что случилось. Во мне что-то лопнуло, разорвалось внутри, и я, рыдая, бессвязно лепетала что-то об этой женщине.
Затем, в том же тяжелом и старом наряде, с той же бесформенной сумкой вместо подушки ужя я лежала на пирсе и боролась с холодным ветром, с темной, безлунной ночью, со страхом, который наползал на меня отовсюду, расширялся, обвалакивал, парализовывал меня, и я уже не боролась с невидимыми преступниками, которые просто так, ни за грош, застрелили, разрезали и выбросили меня в океан, и я, тяжелая от мокрой одежды, качаюсь на волнах, как тот труп женщины, который я однажды увидела в Черном море. И удивленные тюлени щекочут меня своими усами, и я, почему-то еще живая, молю Бога о чем-то, но мои молитвы не слышн из-за рева волн, и я боюсь открыть глаза, чтобы те, на пирсе, снова не убили меня.
«Не задерживайте дыхания, а то потеряете сознание, - пронеслись в голове слова врача, который когда-то давно вырвал зуб, вложил ватный тампон в образовавшуюся щель, и сам закрыл мне рот. Я вздохнула глубоко и медленно. «Все в порядке, дорогая?» - спросил мой муж. «Все о’кей», - ответила я и увидела на экране крупным планом лицо Жака Кусто и его ассистентов-аквалангистов, которые осторожно, чтобы не повредить ему кожу, освобождали дельфина из сети.
Утром мы снесли вещи в машину и уже было садились, как вдруг я снова увидела ее. Поравнявшись с нами, она с улыбкой кивнула и прошла. И только когда я услышала приветливое «Хэллоу» моего мужа, я поняла, что это не галлюцинация. В машине я начала дрожать всем телом. «Ну, ну, дорогая, успокойся, прошу тебя. У нас здесь свобода. И эта же свобода не дает нам права держать душевнобольных в больницах против их воли. Ты успокоилась? Можно ехать?» «Да», - ответила я почти твердым голосом, и мы двинулись в путь.