22 пролёта

Одиннадцатиэтажка. Только что сдана и заселена на треть. Вонь паркетного лака до мозжечка. Лифт – по часу в сутки. Значит, пешком.

Когда же все это началось-то, думал Валентин. Когда взял первый кредит? Решил открыть фирму? Когда хмурые врачи изучали анализ на гадский антиген? Нет, раньше, раньше. Когда влюбился в Катьку. До ступора, до дрожи, до ужаса, до полной потери ума. Потом, после первого офонарения, когда подсохли слюни и слёзы, начало доходить, что как-то не туда перевелись стрелки, неверной дорогой идете, товарищи, не в своей колее елозитесь. Чужую жизнь живете, Валентин.

А Катька – вот это женщина! Через полгода знакомства понял, что вот с такой бы – до конца.

За год развалились две семьи, её и его. Папа, ты правда от нас уйдешь, спросила дочь. – Да, доченька, наверное, так будет правильнее. Ты, когда подрастешь, поймешь меня. И тогда, может быть, простишь. Она заплакала потихонечку, прижавшись к плечу. Сам едва сдержался. Ну, что поделать, что поделать, куда деваться, и чего ради тянуть эту лямку, когда уже ни ему, ни Анне это не нужно. Хотя Анна этого и не осознает так ясно, как он.

На втором этаже, ухватившись за перила, перепачкался побелкой, ругнулся, вытер руку о штаны.

Ты признайся, Валя, сказала Анна, я ведь тебя знаю, я все вижу, двенадцать лет вместе, шутка ли, если такая любовь неземная, удерживать не буду, все равно не получится. Конечно, ей хотелось услышать не то, что он ответил. Конечно же, она надеялась.

У Анны начался рецидив, пришлось лечиться несколько месяцев; санаторий, процедуры, химиотерапия. За пару лет посадила печень.

Катькин супруг боролся за семью полгода. Сдался и уехал в Питер. Дело было заведомо безнадежно: Катерина созналась «я люблю другого» на Новый год, через шесть часов после боя курантов, через два часа после обильного застолья, за три часа до рассвета. В соседней комнате справа укладывались спать его родители, в соседней комнате слева – его брат с женой, в большой гостиной на столе засыхал салат оливье. Ничего себе, весело встретили Новый год.

Окно третьего этажа было зачем-то заклеено бумагой крест-накрест, как во время войны. Защита от бомбежек. Чтоб тем, кто выживет, не дуло.

Но как же, по правде, надо было влюбиться-то, чтобы вот так признаться!

А чего бы и нет, подумал Валентин, я тогда был свежее, веселее и надежнее. И даже состоятельнее. Что тоже важно. Побогаче и понадежнее, впрочем, с этим Анна могла бы поспорить.

Тогда, в январе, не думалось ни о чем, кроме Кати. В разгар налаживания новой жизни пришлось искать работу.

Перешагнул через гору метлахской плитки. Надо же, кому-то в голову пришло выложить подступы к мусоропроводу.

С Анной совсем невозможно стало общаться. Валентин снял квартиру, невзирая на полную неясность с Катериной: муж не спускал глаз, сопровождал на работу и обратно. Два месяца не общались даже по телефону, хотя Валентин обладал корпоративным сотовым, редкость по тем временам, и Катька знала номер.

Валя купил обои, покрасил санузел в белый цвет, отреставрировал старый гробоподобный шкаф и переделал две узкие змеиные кровати в двуспальный трансформер. Повесил новые шторы. Зачем, Валя, спросил он потом сам себя. Квартира чужая, на год-два. Хозяин, Юр-Палыч, старенький, но огромный – метр девяносто, – придя за очередной оплатой, глянул изумленно и тоже спросил, зачем, ведь это титанический труд, Валя!

Вил гнездо.

А ступеней в пролете – одиннадцать. Точно как в доме на улице Яблочкова (которую, ясное дело, называли улицей Лампочкова), где прожил до 20 лет. С детства привычка – поднимаясь через ступеньку, ступать сначала на первую: один маленький шажок и пять больших.

В марте Катин муж уехал в командировку. На неделю. Вале тоже надо было в Москву, расторгать контракт, вот неудачно как получилось. Перед отъездом все-таки увиделись, он показал ей квартиру, еще не до конца отделанную. Какая там квартира, не могли оторваться друг от друга, еле догнал самолет, уходя, обнаружили, что дверь была мало что не заперта, – распахнута настежь. Боже мой, что подумали соседи, мирно разбредаясь с работы по домам!

Что услышали, то и подумали.

Валя оставил Катьке ключи. Вернулся через день, расплевавшись с работодателями необратимо. Она ждала, приготовила ужин, накрыла на стол. Идиллия.

В окно пятого этажа билась огромная, синяя и мохнатая, очнувшаяся от зимнего похмелья муха. Бестолково и упорно.

Идиллия длилась до Катькиных первых гастролей, когда она открыла, что есть, оказывается, жизнь и на других планетах, а не только с Валей. Вернулась холодная и почти чужая. Случилась разборка, он видел, речь не о верности, а именно о параллельных мирах, которые раньше ей были недоступны. В сердцах метнул в неё банку с апельсиновым джемом, в последний миг подправив импульс руки. Юр-Палычу на память – желтое пятно на новых обоях.

Шестой был заселен, дверь в квартиру приоткрыта, пахло пирогами. Новоселье.

Но остались вместе каким-то чудом. Расписались через год, Валентин даже организовал вечеринку в ресторане. Мама сидела, как неродная, сестра принесла подарок, но не осталась, на Катьку не глядела, на Валентина – тоже не особо.

Юр-Палыч умудрился продать квартиру вместе с жильцами и через месяц умер, не потратив денег. Новая хозяйка взвинтила цену до небес. За последующий год сменили три квартиры, каждый переезд давался всё туже, копились вещи: компьютер, телевизор, книги, книги и еще раз книги. На работе опять чего-то назревало, да тут еще вдруг кровотечение. Валентин дважды сдавал анализ, при получении результатов окатывало холодной волной: в листочке рядом со вписанными значениями были напечатаны нормативные. На биопсию не пошел, чему быть, тому и здрассьте.

На седьмом Валентин постоял, отдышался. Дальше пошел медленнее.

Нужно же, чтобы после меня что-то осталось. Кому нужно? Зачем? Этими вопросами Валентин не задавался. Решился. Собственное Дело. Давняя знакомая Елена, когда-то близкая до взаимопроникновения, меленькая, но непропорционально активная, за что прозванная «Блоха на электропроводе», убеждала: Валя, подняться – только на бюджетных средствах, ты что, это же золотое дно, я сведу с людьми, я помогу, я только организовать не сумею, а ты – сможешь. Катя тоже поддержала: ты умный, Валя! Ты деятельный и работоспособный. Ну, сколько можно на дядю?

Полгода вникал в технологию, делал расчеты. Сбережений ноль, увеличивается долг за квартиру. Ничо, ничо! Деньгами на регистрацию фирмы и первоначальные расходы помогли близкие друзья, тогда они ещё были.

Окно восьмого этажа кто-то оставил приоткрытым, сквозняк камертоном гудел на одной ноте и, кажется, как раз на частоте 440 герц.

С тендерами, конкурсами и котировками пролетел. И близко не подпустили. Первые заказы подогнала Елена, ощущая, возможно, некоторую вину. Выполнил с опозданием.

Катька родила – на пятый год совместной жизни. Понемножку налаживались отношения с родными, даже с Анной, полюбившей их ребенка, как родного. Вот, наверное, был лучший год в этой чужой Валентину жизни. Но он прошел.

Оборудование, производственное помещение, офис, телефон и интернет, где же взять грамотных сотрудников и средств на развитие. Росли долги. Кредиты. Зато появились солидные заказчики. А вместе – повышение аренды, издержек, мелькание каких-то подозрительных личностей. Странные намеки, предложения «поработать вместе», ввести в состав учредителей, а уж мы тогда… Валентин не пытался прекратить эти разговоры, отмалчивался или юлил.

После девятого этажа стал останавливаться на каждом повороте. Сердце било в кадык.

От бесконечных конфликтов с рабочим классом, который, убедился, понимает только пять слов из всего бесконечно богатого русского, от разбирательств с клиентами, арендодателями и прихлебателями Валентин погружался в какую-то беспросветную темень. По утрам не мог спать, с четырех валялся без сна. Стали накатывать периоды апатии, которые сменяли бурную – сутками – деятельность.

Домой повадились звонить и приходить угрюмого вида субъекты, представляясь  сотрудниками коллекторских агентств. Пару раз ночью поджидали недовольные уволенные. Валя терпеливо объяснялся. А иногда не очень терпеливо. А частенько разговор у них был с Катькой, если Валентин возвращался поздно.

А однажды, после такого явления подвыпившего бывшего служащего, который обругал Катьку, отказавшуюся открыть, Валентин пришел под утро в пустую квартиру. Дома сюрприз, записка от жены. Я подала на развод, не хватало, чтоб из-за твоих долгов…

Десятый, еще чуть-чуть и всё, и всё. Валя немного постоял, прижавшись лбом к холодному стеклу. Среди туч, все еще в массе по-зимнему мрачно-тяжелых, виднелись островки прозрачной дымки, сквозь которые света хватало, чтоб мир дал тень.

Когда Валентину ломали ребра и нос и опустили почку трое бандюков, – какая-то долбанная машина времени, девяностые на марше, – четвертый командовал: только, тля, не давайте-на ему говорить, он же сука грамотный-на, убедительный, пусть-на помалкивает.

Отлежался. Грело, что лицо сохранил, пусть и переломанное, на колени не падал, не умолял, не верещал, землю не жрал. Было, как пять лет назад – ни гроша, с нуля. Опять с нуля.

Ходил к Катьке. Давай снова, сказал он. Нет, сказала Катя. Я не могу. Я не хочу, сказала Катя. Ты не просто жалок, сказала Катя, меня от тебя тошнит.

На одиннадцатом кот душил мышь. Увидел Валентина, прижал уши, зарычал, кося исподлобья налившимся глазом. Откуда мыши в новом-то доме, подумал Валя, присев, чтоб немного притупить боль. Не иначе, жильцы с вещами притащили.

Вырвал заказ, завтра сдача, а дел – гора. Сегодня день расписан по минутам. Пришел в мастерскую к семи. Сразу же заклинило шпиндель каретки, помчался в сервис, на полпути заглохла машина. Завелась через час. Нанятый на стороне дварковщик простоял под дверями час, работяги вовремя не явились. Когда Валя вернулся, он уже ушел, не дождавшись. Имело место шатание и разброд, двое выпили по литру пива, дварковать некому. Валентин не успел высказаться по поводу – позвонили на мобильный: Валентин Дмитриевич, напоминаем вам, завтра у вас срок оплаты кредита.

На крыше Валя подошел к низенькому символическому ограждению. Я обниму руками небо, подумал он.