The Fantasy of Love. Грех ненависти

               

               
                Эпизод 1
  Старый дом убаюкан сумерками. Бледное свечение тюлевых занавесок на окнах медленно остывает. Это Луна осторожно, точно боясь оступиться и упасть на спящую Землю, разбудив своим вскриком всех ее обитателей, переходит в другую часть неба. Во сне чертыхается отец Кондрат, ворочаясь с боку на бок:
- Ух, Черт! А, Ат, Черт!
И так раскачал он все мироздание, что серебристые звезды дождем посыпались с неба и подобного звездопада, старушка Земля не видела уже добрую сотню лет.
На сундуке, укрывшись козьим полушубком, спит Аленка. Ее детское дыхание пахнет парным молоком и ржаным хлебом. Весь ее облик хранит печать мудрости и покоя, а где-то далеко - далеко в заоблачной выси, не видимый ни одному человеческому глазу охраняя сон маленькой хозяйки иерейского дома, парит Херувим.
 В углу, перед старинным иконостасом горит Неугасимая лампада. Ее маленький огонек то появляется пред суровые лики изголодавшихся святых, то вновь исчезает в глубине позолоченной чаши, и рожденные им тени бегут по скрипучим половицам во тьму, словно заблудшие души мертвецов в поисках отверстых врат апокалипсической бездны.
  В помутневшем от старости зеркале отражаются только тусклые силуэты, до краев заполненные клубящимся мраком, что придает им вид весьма зловещий, но нисколько не отталкивающий. Бронзовые канделябры по краям его кипарисовой рамы позеленели и сейчас напоминают клубки змей, объединившихся в причудливом танце яда и плоти.
  Большие настенные часы давно остановили свое латунное сердце и с того времени лишь изредка напоминают о себе протяжным стоном слабеющих пружинок. Что-то дрогнуло под замершими стрелками подпорченного плесенью циферблата и отозвалось гулким эхом внутри массивного футляра; часы ожили всего на мгновение и вновь погрузились в тихое небытие.
    Из-за изразцовой печки темным пятном выглядывает гладко оструганная крышка гроба с накладным распятием посередине. Этот гроб сделал собственными руками отец Кондрат по примеру приснопамятных подвижников, которые с первых дней своей келейной жизни готовятся к встрече с Богом.  Но спать в нем, как настоящий афонский старец, у сельского иерея пороху не хватило. Гроб  простоял там уже десять лет, так что Аленка давно смирилась с его присутствием, вот только эта самая крышка; нет - нет, да и грохнется на пол прямо посреди комнаты. Эту комнату отец Кондрат в шутку называл мертвецкой.
- Доча, трапезничать… в… мертвецкой, к нам гости приехали! - Весело кричал отец Кондрат, когда к нему приезжали друзья, священники из дальних областей.
Сквозь приоткрытое окно в комнату доносится запах смородиновых кустов, растворенный в неподвижном ночном воздухе. Внезапно рама распахнулась еще шире и, на подоконнике, появился целлофановый мешок с рыбой. Это соседский парнишка Адам поздно возвращался с рыбалки и решил поделиться с Аленкой своим уловом. Два крупных карпа выпрыгнули на пол и стали биться зеркальными боками о крашенные доски, оставляя на них большие скользкие пятна.
Первым проснулся отец Кондрат, странный шум немного напугал, но он быстро вник в обстановку и начал подхватывать удирающих из мешка рыб, отчего  возня на полу стала еще громче. Аленка подняла голову и увидела своего отца, тщетно пытавшегося восстановить порядок в избе. Она быстро включила свет, принесла с кухни большой обливной таз и вывалила в него все остатки. К тому времени отец Кондрат уже справился со своей задачей и сам поставил эту тяжелую посудину на табурет посреди кухни. На ходиках, висевших возле окна, была половина первого ночи.
- По сему будем затворять… окно, - задумчиво произнес отец Кондрат, как бы самому себе.
- А он через чердак пролезет, - серьезно возразила Аленка, - пусть уж лучше через окно, а то расшибется еще.
- Ладно. Пошли… почивать, засветло подымемся. Ужо я с ним поговорю…

 Адам вернулся домой поздно. Его родители часто уезжали на два - три дня к родственникам и на это время мальчик оставался совсем один. Несмотря на малый возраст, он не забывал оставленную на его попечение                семейную собственность. Доить козу приходила Аленка, а в огороде и курятнике он неплохо управлялся сам. К своей свободе Адам относился со всей серьезностью, на какую может быть способен только одиннадцатилетний мальчишка. Он не позволял себе прокудничать с девчонками так, как это делали  все его сверстники. В деревне не найдется человека, по справедливости способного сказать о нем что-нибудь предосудительное. Но благородные чувства, которые он питал к молодой поповне, толкали его на самые неожиданные поступки. Вопреки предостережению своих родителей, Адам стал тайно посещать Православные богослужения; ведь только там он мог подолгу и беспрепятственно смотреть на Аленку, которая каждый день ходила в Церковь вместе со своим отцом. После каждого такого посещения Адам испытывал острое чувство вины. Достав из кармана маленькую кепу, он долго не решался ее надеть. В боязни навлечь на себя беду он думал, что как только головной убор покроет макушку, Всевышний обнаружит предательство и немедленно отправит его в Шеол.
В пятницу вечером, за несколько минут до захода Солнца, когда Адам со своими родителями усаживался за стол встречать Субботу, он был готов провалиться сквозь землю от стыда за свои отнюдь не «кошерные» приключения. Его отчим делал вид, что ничего не замечает; король Субботы боялся омрачить торжественность ритуальной трапезы каким-либо печальным открытием. В остальные же дни пасынок вел себя вполне естественно и субботний инцидент быстро забывался. До следующей Субботы.
Той ночью, сидя на крыльце, при тусклом свете керосиновой лампы Адам чистил пойманную рыбу: Вот Моня, урча от удовольствия, пожирает разную мелочь, пескарей, огольцов и плотвичек, случайно попавшихся на крючок ореховой удочки. Его мех вокруг головы становится дыбом, когда какая-нибудь рыбешка начинает извиваться от недостатка воздуха. Котенок в азарте наступил лапой на край железной миски и опрокинул ее себе на уши.
- Реб Моня, кушайте аккуратно! - с печалью в голосе сказал на это Адам и воздел очи к небу.
 Ночное небо сыпало искрами метеоров так, будто Творец что-то решил произвести на свет при помощи наждачного круга. Спать Ему совсем не хотелось, да и Адам не собирался нырять в постель, несмотря на свою усталость. Он одного за другим разрезал карпов вдоль хребта и вынимал потроха так, что брюхо оставалось целым. Из него бы вышел отличный кулинар, но он пока не думал о своем призвании. Все его мысли занимал дом напротив, где Аленка спит на мамином сундуке. На мгновение он отвлекся от работы и, сразу же, страшная боль прожгла его руку; на деревянные ступеньки крупными каплями  брызнула кровь…

Отец Кондрат уже долго не мог уснуть. Только он закрывал глаза, как тут же в голове его начинали мелькать далекие образы и события, участником которых он некогда являлся сам. Последние воспоминания были столь мучительны, что он не смог больше удержаться от соблазна встать и выйти из этого дома.
 Аленка сквозь сон слышала, как ее отец покинул комнату, но замутненный дремотой рассудок не позволил ей предпринять никаких действий.
 Отец Кондрат спустился по тропинке ведущей через сад. Там, в сотне шагов от дома течет узкая, но очень глубокая речушка с берегами поросшими мягкой травой. Эта травка источает редкие ароматы, меняющиеся вместе с настроением тех, кто приходит сюда в минуту духовной слабости или в часы серьезных раздумий. Здесь любое состояние души имеет свой особенный, неповторимый запах.
  Отец Кондрат сбросил с себя просторный халат и осторожно ступил в воду. Меж двух берегов, среди множества светлых бликов, в беспорядке рассыпанных повсюду, он лег на зеркальную поверхность, и река бережно понесла его туда, где ее тихие струи впадают в океан дрожащего света; туда, где время теряет всякий смысл и вечность утрачивает свое грозное имя. Прохладная, легкая вода, капля за каплей проникала в его сознание и размывала горькие воспоминания о давно минувшей жизни, в которую он вторгся в ту ночь сторонним наблюдателем. Когда входил в воду, батюшка понимал, что от своей памяти ему не избавиться навечно и она, рано или поздно, все прокрутит заново. Но на ближайшие несколько дней с нею было покончено.
Он вышел на берег и замер, прислушиваясь к едва уловимому звуку, доносившемуся откуда-то сверху, от близстоявших домов. Через одну - две минуты батюшка стал отчетливо различать мотив еврейского «Семь сорок» в исполнении единственного голоса, явно принадлежащего ребенку. Отец Кондрат, сам не понимая для чего, оделся и побежал.
 Перед ним предстала гадкая картина: Стоя посреди трепещущих в агонии рыбин, в перепачканной кровью рубахе, Адам исступленно отплясывал при свете керосиновой лампы; гримасы невыносимой боли искажали бледное, в холодной испарине лицо мальчика. Песня с хрипом вырывалась из его пересохшего горла и с тяжелым дыханием уносилась прочь. Отец Кондрат, не тратя драгоценного времени на бесполезные окрики, крепко, как клещами перехватил запястье поврежденной руки и потащил мальчишку к своему дому. Адам опомнился от шока и, испуганно засеменил рядом.
Прямо с порога, округлившимися от удивления глазами смотрела Аленка. По их виду, она быстро догадалась в чем дело и побежала готовить все необходимое для неотложной помощи. Крови поповна совсем не боялась, но состояние, в котором находился ее друг, вызвало у нее немалые опасения: от пережитого шока и серьезной кровопотери он едва удерживался на скамейке, куда его только что осторожно посадили. Адам был измучен болью настолько, что не имел больше сил нормально отвечать на заданные Аленкой вопросы; к тому же ночь брала свое, тело требовало сна.
Внимательно осмотрев рану меж большим и указательным пальцами левой руки, отец Кондрат понял, что без серьезного хирургического лечения им не обойтись, но едва ли найдется нужный доктор на ближайшие пятьсот километров. У ребенка появился верный шанс стать инвалидом. При самом плохом исходе он рисковал потерять кисть.
- Дщерь, спешно приберись, - велел отец Кондрат, глядя на ее неряшливую прическу.
- Бегу! - она послушно кинулась искать платок, скрывшись за белой дверью мертвецкой.
     Чтобы заранее не пугать ребенка, батюшка обработал рану раствором антисептика, наложил тугую повязку и отправил его спать на свою постель:
- Ну вот, брат… ты мой, сегодня останешься у нас, а завтра поглядим, что с тобой делать. Когда мать-то с отцом приедут?
- Послезавтра. Только Вы им не говорите, что я у вас ночевал, а то Давид Соломонович с сентября загонит меня в хедер.
Адам вымучивал из себя каждое слово, сопровождая свою речь пьяной жестикуляцией. Аленка уже сидела на сундуке и ждала, готовая оказать любую посильную помощь. Отец надел на себя брюки и белую футболку.  Выходя за дверь, он приказал своей дочери:
- Пить пока не давай. Если захочет в нужник, сопроводи прямо до двери и с ним обернись. И обратно! слышишь?
- Хорошо, пап. А воду кипятить?
- Да, возьми ведро, и прямо в… оной посудине ставь на плиту.
- Ага, я все приготовлю.
Впервые Адам не испытывал ни малейшего смущения оказавшись в чужом доме. Лежа в постели, принадлежащей постороннему человеку, глядя на маленький огонек Неугасимой лампады, он всем своим существом ощущал тепло, исходящее от Аленки, чувствовал на себе каждый ее взгляд, слышал каждое движение, любой вздох, и наслаждался доселе неизведанным покоем.
Незаметно для себя мальчик уснул, но ему казалось, что все так же он смотрит на крошечный фитилек лампадки, а у изголовья его кровати стоит Аленка и ждет, кода он скажет самые главные в их жизни слова.
Не отрываясь от своей работы, Аленка и впрямь внимательно наблюдала за его состоянием. Благодаря ее недетской выносливости и старанию, мертвецкая своей чистотой и свежестью стала напоминать хирургический кабинет, и это несмотря на то, что за истекшие сутки она почти не спала.

Когда происходит зарождение нового дня? Когда над горизонтом появляется бледная дымка и первые лучи восходящего Солнца, сжигая ее, наполняют атмосферу удивительным свечением? Или после того, как отступает полночь, и Господь Бог благословляет всех спящих тварей снова увидеть свет? Нет ответов на эти вопросы, но как бы там ни было, рассвет наступил. Магистр Левий покачивался в огромном скрипучем кресле стоя коленками на жестком сиденье спиной к окну, в знак полного презрения ко всему, что волнует его на рассвете. Там, за окном, монотонный пейзаж деревенского кладбища. Могилы начинаются всего в нескольких шагах, но это его вовсе не беспокоит. Он привык к особому привкусу кладбищенской атмосферы. Ему не хотелось зажигать свет. Утреннего полумрака вполне достаточно для того, чтобы чувствовать себя комфортно среди беспорядочно разложенных вещей. Больших и маленьких, нужных и не очень. Они годами накапливались в этом доме, забывая уступать друг - другу места. Большинство из этих предметов со временем потеряло свое предназначение, но каждый сохранил собственную историю. Некоторым образом Магистр Левий попал к ним в рабство; вещи притягивали его своей мистической силой, накопившейся в них за время долгого существования на свете. Клочки тумана изредка попадали в широко открытую форточку и смешивались с табачным дымом, образуя непроницаемую кисею под потолком. В вязком воздухе застрял звук чьих-то шагов по мокрой траве. Магистр Левий не спешил развернуться и посмотреть, кого вдруг принесло в этакую рань на кладбище. Он еще раз поднес свою коротенькую трубку ко рту и сделал несколько глубоких затяжек.
- Молитвами святых Отец наших... - начал было подошедший к окну отец Кондрат, но магистр резко оборвал его, приглашая войти:
- Аминь, - и настежь распахнул обе створки окна; он слегка недолюбливал все эти монашеские церемонии.
Отец Кондрат, мгновенно оценив его настроение, всем телом подался вперед и шагнул в комнату.
- Доброго утра, отец. Чем обязан?
- Соседскаго… отрока… спасать надо. Заводи мотор, греховодник.
- Что стряслось? - спросил магистр Левий, наспех влезая в потертые джинсы.
- Все по дороге...
   Магистр вывел из пропахшего сивухой сарая единственный во всей округе частный автомобильчик, старенький, но еще очень крепкий “газик”, купленный им в конце пятидесятых у одного знакомого летчика. Мотор завелся мгновенно, с первого же поворота ключа, тихо и слаженно, как часы. Друзья молча уселись в кабину и, выждав полторы минуты, магистр Левий отпустил сцепление. Шурша новой резиной по узеньким дорожкам, бодрый старичок покинул кладбище. Отец Кондрат нашел под сиденьем блокнот с авторучкой и быстро написал короткое объявление:
             18.06. служить в Храме не буду.
                мп от. Кондрат.
В правом нижнем углу батюшка поставил аккуратный крест и прикрепил листок к воротам Храма, когда они проезжали мимо.
По дороге он успел-таки рассказать магистру о том, что случилось сегодня ночью, опустив при этом все детали, касающиеся его одного.
- И ты собираешься доверить мальчишку местному врачу? - спросил магистр.
- А ты… брат ты мой, какого дня последний раз людей резал? - вопросом на вопрос ответил отец Кондрат.
- По крайней мере, я этим когда-то занимался. Кстати, не так уж и давно.  Думаешь, я совсем одичал, на своем кладбище?
- Чем работать… станешь?
- Сейчас мы быстренько смотаемся в лазарет и возьмем напрокат все, что нам нужно. Адама сейчас лучше никуда не таскать, а то весь день провозимся, да и его замучаем. Спит, - и пусть пока спит.
Они опасались случайного разрыва задетой ножом сухожильной связки. Поэтому надеялись все исправить на месте, прямо на обеденном столе. Тем более что особого доверия к местной медицине они не испытывали вовсе.
- Сивухи хватит? - спросил отец Кондрат.
- Да у меня даже водка есть, лет двадцать стояла. Целая коробка, ему понравится.
- Господи, благослови, - прошептал отец Кондрат, - поднажми, брат ты мой. Я не для того тебя про самогон спросил. Нечестие… для нас… пользоваться тем, что человек болящий алкоголизмом, к утру весьма уступчив бывает. В баке сколько?
- Ух, - с усмешкой выдавил магистр Левий, подпрыгивая на ухабах, - доехать хватит.
Друзья подъехали к маленькому домику, больше похожему на передвижную бытовку, чем на нормальную деревенскую избу. Магистр вышел из машины и постучал в дверь. На пороге появилась встревоженная пожилая женщина вполне опрятного вида и сообщила, что ее муж только сейчас ушел на работу. Магистр вернулся в кабину и запустил двигатель.
- Глуши, нечего попусту… «бензин» жечь, - сказал отец Кондрат, - недалеко здесь.
Больница, как ее называли, двухэтажное бревенчатое здание располагалось на отшибе, в сотнях метров от поселка. Они быстро миновали несколько дворов, и вышли на прямую тропинку, ведущую прямо к дверям этого заведения. Через пару минут оказались на месте, протиснувшись в узкий проем, оставленный между двумя створами глухих ворот. На пороге, гремя ключами, возился с замком старичок, ворча про себя на непослушный замок, который никак не хотел открываться. Магистр Левий нарочито громко подошел к нему сзади, чтобы не напугать доктора своим внезапным появлением, и спросил:
- Разрешите помочь? Анатолий Бронеславович.
- Да, уж будьте так любезны, а то я с ним до обеда провожусь, - неожиданно бодрым голосом ответил старикан. - Серьезных пациентов сейчас у меня нет. Пустует, знаете ли, помещение.
Магистр Левий сильно нажал на дверь плечом, легко вынул застрявший замок и передал его в руки доктору. Отец Кондрат подошел поближе и, услышав приглашение, они вместе с магистром, дыша друг другу в затылок, прошли внутрь. Добравшись до своего кабинета, Анатолий Бронеславович уселся за стол и спросил пришедших:
- И так, молодые люди, что привело  вас ко мне?
Судя по тому, что очки он не надел, да и поблизости их нигде не было видно, а смотрел на гостей не прищуривая глаз, зрением старичок обладал хорошим. Магистр Левий засомневался, употребляет ли он.
- Не позазрите, – чинно приступил к делу отец Кондрат, - помощь нам надобна… не совсем обычная.
- И мы готовы, - добавил магистр Левий, - отблагодарить Вас казенненьким!
- Больничный что ли понадобился?
Отец Кондрат густо покраснел и как провинившийся школьник  опустил глаза.
- Нам нужен весь хирургический набор. Мы отдадим через пару часов, промытый и просушенный, - поспешил закончить просьбу магистр.
Анатолий Бронеславович не выказал ни малейшего удивления, только поинтересовался:
-  Какой именно и для чего он вам нужен, молодые люди?
Батюшка рассказал ему все и развеял сомнения доктора по поводу компетентности магистра в подобных делах. Притворно удовлетворившись, врач сказал:
- Я думаю, Ваше преподобие, не будете возражать против моего присутствия на операции. А водку, православные, я с войны в рот не брал и впредь не собираюсь. Так что, оставьте ее у себя. Да... И подгоните сюда свою машину, у нас будет груз. Сейчас подготовлю транспортировочные шины… Ушивание раны я проведу здесь.
- Интересный старикан, - сказал магистр Левий, когда они снова вышли на свежий воздух, - такой, пожалуй, при известных обстоятельствах не оплошал бы.
Отец Кондрат еле сдерживал разобравшую его зевоту, бессонная ночь начала сказываться на его состоянии.
    Магистр подогнал машину почти в упор к дверям лазарета. Анатолий Бронеславович сразу появился на пороге. Он передал им две клеенчатые укладки и большой круглый бикс. Сам сел на заднее сиденье: только тогда, «газик» лихо рванул с места.
Через двадцать минут показался золотой шлем одноглавого Храма - воина, с колокольни которого то и дело срывались темные силуэты; несколько мгновений падали вниз и тут же взмывали в небо, превращаясь в длиннокрылых птиц. Батюшка благоговейно перекрестился; тоже сделал Анатолий Бронеславович.  Вскоре, без особого шума, резвый стальной служака миновал кладбищенский забор и остановился у дома магистра. Через пару-тройку минут Крестовский вернулся с двадцатилитровой бутылью в руке, неся ее за горлышко легко, как игрушку. Подойдя к крышке бензобака, он не без гордости объявил:
- Не знаю, первач это или нет, но горит не хуже спирта. Два года в нее магарычи сливал. Я теперь на погосте прописан: кому могилку выкопать, кому новый крест поставить, - магистр Левий встряхнул бутыль, - вся моя зарплата!
- На что же Вы живете? - поинтересовался старичок доктор, хотя на самом деле, ему более любопытно было, узнать для чего он ее притащил.
- На то же, что и Вы, Уважаемый. Подножные корма...
-Только из малой единой от его многочисленных… лженаучных прожетков, еретик сей, не отощает еще лет триста, - вмешался в разговор отец Кондрат, - а если по совести, у него такое хозяйство, что любой… позавидует. Он нас с Аленкой, круглый год харчами питает.
- Как-нибудь зайду посмотреть, если позволите, - в глазах старичка появились жадные искорки. Он, затаив дыхание наблюдал, как водитель заправляет свой автомобиль.
- Буду ждать с нетерпением! - Магистр Левий и сам заинтересовался своим собеседником. Давно не общался с интересными людьми. Тем более Анатолий Бронеславович - живая часть истории того отечества, которое Лев Даниилович Крестовский безвозвратно утратил.
Наконец машина остановилась у дома батюшки. Аленка сидела на теплых деревянных ступеньках крыльца и подбрасывала зерно оголодавшим за ночь цыплятам. Ее сонный вид вызывал у отца жалость.  Он отдал ей связку ключей и отправил спать в свой кабинет, находящийся на втором этаже Храма. Там всегда имелось шерстяное одеяло и маленькая подушка, аккуратно спрятанная в спинке складного дивана.
- Пап, рыба на сковороде, картошка в духовке. Я пошла.
Аленка медленно побрела по улице, подремывая на ходу. Ее туфельки почти не отрывались от земли и при каждом шаге из-под ног поднимались клубы серой дорожной пыли, высохшей в палящих лучах восходящего Солнца.
Когда все закончилось, магистр Левий перевез Адама обратно.  Особой сложности в послеоперационном уходе за больным, доктор не усмотрел.





                Эпизод 2.
По возвращении домой магистр решил принять горячую ванну и запустил электродвигатель, приводящий в действие водопровод. Еще при покупке дома собственными руками проложил трубы от ближайшего колодца, с разрешения соседей использовав его как основной резервуар. Вода потекла по оцинкованным трубам через АГВ и наполнила ванну. Теперь он мог как следует расслабиться, растянувшись в ней во весь рост. Выключил насос, перекрыл клапан на газовом баллоне, разделся и лег в горячую воду, погрузившись с головой. Пролежав так некоторое время, его мощно развитое тело стало медленно отрываться от дна, не меняя своего строго горизонтального положения. Как освободившийся от груза поплавок, он всплыл на поверхность, и лежа на воде, стал внутренним зрением осматривать комнату.
    На столе, в окружении старомодных чернильниц и письменных приборов, отлитых из каких-то темных сплавов, стояла тварь, отдаленно напоминающая обыкновенного черта. Сходство заключалось по большей части в том, что она целиком была покрыта коротенькой, но весьма густой растительностью, как у черта, имела рога на голове и вполне осмысленный взгляд. В остальном, эти два существа имели значительные различия. Во-первых, на ногах у новоявленной нечисти были настоящие мужские ботинки. Это говорило о том, что вместо полагающихся черту копыт она использует при ходьбе ступни. Во-вторых, на существе были надеты синие классические джинсы, что категорически нельзя натянуть на козлиные ноги, которыми единственно располагает черт. Ну а в-третьих, - исполинский рост: даже слегка пригнувшись, стоявший на лакированной поверхности стола незнакомец упирался рогами в абажур настольной лампы! А главное, не вызывал никаких сомнительных ощущений, охватывающих всех крещеных людей в присутствии бесов. С такими формами потусторонней жизни магистр Левий еще не сталкивался. Когда незваный гость заметил, что за ним наблюдают, не проявляя никакой агрессии растворился в воздухе и покинул дом.
    Магистр Левий с сожалением отметил, что не успел как следует разглядеть визитера, поскольку тварь все время стояла к нему спиной. Он вылез из ванны и вытащил пробку. Вода с громким гулом побежала в подпол. Из канализационного желоба с визгом бросились врассыпную вездесущие крысы. Он с ними не боролся, как многие его соседи, но мирно сосуществовал благодаря нескольким гомункулусам собственного изготовления, не позволяющим грызунам проникать в жилые помещения и некоторые хозяйственные постройки. Эти крохотные существа отгоняют вредных животных болезненным для их восприятия звуком, неуловимым для слуха представителей одомашненной фауны. Магистр насухо вытер полотенцем свои длинные космули и, обвязав его вокруг бедер, встал приблизительно на то место, откуда только что исчез любопытный пришелец. На столе, возле старинной чернильницы лежал черновик. Порядок листов был нарушен.
- Соискатель в смежных областях тайного знания?
- Однако я допустил серьезную ошибку. Ну конечно, вот она! Сколько раз зарекался засиживаться допоздна. Теперь нужно все переделать, начиная с этого места. Прислоним к столу любимое кресло и за работу.

 Несмотря на свое «подвешенное» состояние, Аленка так и не смогла уснуть на отцовском диване. Она вообще, нигде не могла уснуть, кроме сундука своей матери. Привыкла к нему еще в раннем младенчестве, когда огромный сундук без снятой с петель крышки использовали вместо детской кроватки, набив его тряпками. Теперь все мамины вещи вернулись назад, и крышка поставлена на свое место, только мамы нет, и никогда не будет...    
      Аленка взяла в руки молитвослов и сошла по каменным ступенькам вниз. Сквозь узкие стекла в световом барабане в Храм попадало достаточно света, чтобы не открывать тяжелые ставни больших окон, пробитых в стенах гораздо позже их постройки. Она приблизилась к иконостасу и опустилась на колени. Немного полистав взятую из кабинета книгу, нашла нужное место и стала читать перед образами вслух, вставляя в каждую молитву собственные слова, наполненные искренним стремлением быть услышанной на Небесах.
     - Господь, Отец мой и Владыко всякого творения Своего, во дни услыши мя, яко непраздно взываю: Господи, Господи! Научи мя разуму святаго Евангелия Твоего и подай ми в любве творити волю Твою. Помози ми, яко нет спасения в путех мира сего, яко нет правды в делех ныняшняго века, только Ты, Боже мой, -  Спасение верным. Враг ми глаголах: - Что ти есть Бог, где Его крепость и заступление. Заступи, Господи, да никогда убоюсь от него и хулу на Имя Твое услышу. Собери всех нечтущих в стенах Храма Христа Твоего, и яви им благодать покаяния. От меня, рабы Твоей многогрешной молитвенное возношение прими, помилуй мя и сродников моих и друзей моих. Аминь.
     О святый Великомучениче и Целителю Пантелеимоне, Ты еси упование в недугах и в скорбях утешение, за Господа Нашего Иисуса Христа множае пострадавый. Исцели болящего отрока Адама и вразуми его креститься в веру Православную, да возрадуется о нем праведный дух твой во веки. Аминь…
По окончании нескольких молитв, поднялась, потерла ладонями затекшие ноги и принялась отбивать земные поклоны перед Алтарем. За этим занятием застал ее отец Кондрат. По неуверенным движениям ее рук он понял, что дочь совсем не спала. Но так уж она устроена, его дочка, и с этим митрофорный протоиерей ничего не мог поделать.
- Как ты еще на ногах… держишься? Я вон, свалюсь скоро.
- Значит я сильнее тебя, - собрав все остатки своей выдержки, Аленка выдавила на губах вполне правдоподобную улыбку.
- Ну-ну, ступай домой, стойкий оловянный солдатик.
Отец Кондрат обнял дочь за крепкие худые плечи и повел ее в притвор.
- А как там Адам? - спросила Аленка, глядя в лицо отца широко раскрытыми глазами.
- Да сотворит Господь благое. Сейчас он проснется, восстанет от одра и мы все чего-нибудь поедим.
- Па, а он сегодня у нас останется?
- Разумею, что покуда не приедут родители, его… не стоит никуда отпускать.
    Когда вернулись домой, Адам, измученный не столько болью, сколько страхом перед неопределенностью той ситуации, в которую случайно попал, крепко спал все на той же самой кровати, что и до того, как Аленка ушла в Храм. Только бинт на левой руке, свисающей из-под одеяла, был свежий, без большого бурого пятна крови, быстро наплывшего сразу после первой перевязки.
      Аленка принялась разогревать собственную стряпню, долго остававшуюся нетронутой. Но уже не на газовой плите, а в печке, чтобы вернуть блюдам первоначальную свежесть; для чего отец надел рабочий подрясник и, не переставая, как большой черный маятник, таскал из сарая пустяковые дровишки. Очень торопилась, хотела успеть до того, как проснется Адам.
Ей очень нужно порадовать его печеным карпом, которым он еще этой ночью пытался порадовать ее. Эти по по-детски наивные попытки сблизиться, не были незамечены отцом Кондратом. Батюшка не искал повода для личного вмешательства в их отношения. Позволить же вмешательство со стороны, пусть и в отдаленном будущем, считал делом недостойным и даже опасным. Любое слово, случайно услышанное в определенных кругах, может быть истолковано как лозунг, девять десятилетий назад висевший на воротах Храма: “Бей жидов!”. Возможность возникновения конфликта между антисемитски настроенными обывателями и семьями евреев существует здесь с давних времен.
      Больной проснулся как раз, когда хозяйка уже заканчивала сервировку стола. Отец Кондрат в это время стоял перед образами и доливал елей в лампадку. Адам с интересом проследил за его действиями и, под одеялом, одной рукой стал натягивать штаны. Аленка со смехом смотрела на этот балаган и продолжала раскладывать по тарелкам куски печеной рыбы. Лопаткой брала их с горячей сковороды и долго рассматривала, выбирая лучший.
- Как спалось, что во сне виделось, - спросила она Адама, когда тот справился со своей задачей и выбрался из-под одеяла на свет.
- Не помню, - виновато ответил Адам и, впадая в краску прямо на глазах, попросился в туалет.
- Эт можно, - батюшка огладил свою короткую бороденку и взял его за плечо, - пойдем, горемыка.
    Когда батюшка вывел мальчика из комнаты, Аленка достала из сундука свой любимый платок и, глядя на себя в зеркало, накинула его на голову, поверх того, что был на ней. Немного покрутилась возле стола, но вдруг устыдилась этого нескромного порыва и снова убрала его, второпях громко стукнув тяжелой крышкой. Прислушалась, не идут ли обратно отец с Адамом, вернулась к столу и присела на самый краешек стула, чтобы, когда они вернутся, успеть вовремя вскочить, не издав при этом ни малейшего звука.
    На обратном пути, отец Кондрат подвел Адама к умывальнику, намылил его здоровую руку и омыл ее теплой водой, а за тем насухо вытер вафельным полотенцем. От этого мальчик смутился еще сильнее; он не знал, как ему  следует благодарить, - ведь перед ним стоял не просто взрослый человек, перед ним был православный священник, с одежд которого веет дыхание чужого, непостижимого Бога.
- Спаси Господи, батюшка! - весело намекнул отец Кондрат, будто прочитав его мысли; поклонился ему и сам себе ответил:
- Во славу Божью, Адам.
Он заметил его замешательство и, пытаясь успокоить, одной рукой прижал голову мальчика к своей груди.
- Ничего, может когда-нибудь и ты…, брат ты мой, за мной поухаживаешь.

    Магистр Левий закончил работу с наступлением сумерек, когда Солнце спряталось за могильными холмиками и, высоко над горизонтом, появился бледный диск Луны. Он вылез через окно в палисадник, узкой полоской розария отделяющий его дом от ближайших, не самых старых захоронений. Нехотя бросил взгляд на черно-белую с коричневым оттенком фотографию женщины, судя по надгробной надписи умершей сорок лет назад, по какой-то причине, не дожившей до своего тридцатилетия. Ему захотелось покурить, но трубку и спички оставил на рабочем столе, а возвращаться в дом было некогда. Пробрался вдоль стены к хозяйственным пристройкам и, заходя в каждую по очереди, наполнил кормушки своих питомцев.
 Чистить клетки и поросячий хлев сегодня ему не представилось случая, да и особой нужды в этом пока еще не было. Компактные гомункулусы, в свободное время следящие за экскрементами домашних животных, в клетках  прибрались достаточно хорошо. Свиньи же могут потерпеть до утра, на то они и  свиньи.  Гуси и утки вернулись с реки до отказа набитые всякой всячиной и уже разошлись по своим углам, откуда приветствовали его досадливой бранью и частыми хлопками крыльев. В поилках совсем кончилась вода. Он исправил положение и запер все двери снаружи, чтобы какая-нибудь лисица не забралась ночью за легкой добычей.  Теперь ему предстояло обойти огороды и заглянуть в сад. Взял из сарая большую ивовую корзину и отправился на помидорные грядки, где под тяжестью сочных плодов клонилась к земле душистая рассада. Внимательно осмотрел каждый кустик, отбирая в корзину самые спелые помидорки, за тем перебрался к огурцам. Каких здесь только не было: Муромские пузанки, Алтайские ранние, Неросимые бодрые огурчики, Вязниковские, Нежинские, Донские...
     Магистр Левий отводил для каждого сорта особый участок земли, чтобы сорта не скрещивались между собой и имели все необходимые условия для роста и плодоношения. Любил каждый огурец по-своему и не допускал возникновения новых гибридов. Последние три дня добавлял им подкормку, используя литр разведенного коровяка на каждые четыре растения, поэтому на грядках стоял терзающий душу запах, от которого любого горожанина вывернет наизнанку. Осторожно, чтобы не повредить длинные хрупкие плети, ступал босыми ногами по прогретой, слегка увлажненной почве и отыскивал новенькие, только что достигшие своего среднего размера огурчики. Когда в корзине перестало хватать места, весело взвалил ее на спину и отнес в дом.
    В сенях, не зажигая свет, наполнил колодезной водой длинное жестяное корыто и замочил на ночь все собранные в тот вечер плоды. Помидоры же внес в кухню, вымыл и покрошил их в салат. За весь день он ни разу не вспомнил о том, что пора чем-нибудь подкрепиться, только перед закатом стал испытывать совершенно здоровое чувство голода. Снова вышел в огород за зеленью и быстро вернулся с огромным букетом самых разнообразных трав; в нем было все, от зеленого лука до фиолетовой пряности, которую получил в результате экспериментальной селекции довольно распространенного представителя флоры адских структур. Дело в том, что он из всех видов пищи предпочитал растения, и отнюдь не из-за большого уважения к животным. Магистр был еще тот чревоугодник, далек от религиозного аскетизма. Просто после пяти килограммов съеденных им жареных кабачков, чувствовал себя намного бодрее, чем, если бы съел, ну скажем, пятьсот граммов духовой говядины в грибном соусе. И отыскивал он эти растения везде, где только возможно побывать магу, ограниченному своими способностями. Летом предпочитал питаться теми культурами, которые не требуют тепловой обработки и наиболее богаты витаминами; картошку, кабачки и многое другое, что необходимо варить, обжаривать или запекать, складывал для длительного хранения в специально заготовленные погреба.
Внезапно, после того, как закончил последние приготовления к ужину, его чуткий слух отметил тонкий, едва уловимый перезвон серебряных колокольчиков где-то над головой. Замер в ожидании, но звук не повторился. Тогда выдвинул из-под стола бронзовую табуретку и, усевшись, принялся с аппетитом уплетать салат прямо из кастрюли, пользуясь для этого длинной шумовкой, которая едва пролазила ему в рот. Когда же по-настоящему вошел во вкус, колокольчики зазвонили вновь, но отчетливее и уже не над головою, а с боку, со стороны окна. Магистр перестал жевать и с набитым до отказа ртом вбежал в комнату.   
Стена, вместе с единственным окошком колебалась, точь-в-точь как ряска на воде, когда мальчишка бросает в речку камень. За тем, шероховатые обои превратились в упругое  зеркало. В нем магистр Левий увидел себя, стоящего внутри бесконечного коридора, уставленного вдоль стен темными фигурами в длинных балахонах, с капюшонами на головах. Сначала смутно, как сквозь пелену густого тумана, потом все отчетливее и яснее стал различать он стройный силуэт незнакомого существа среди полумрака покрытых инеем стен.
    Так же неожиданно видение исчезло,  но об истинном его значении магистр Левий мог только догадываться. Всему виной, предположительно, был его черновик,  лежащий на краю стола.
       Включил свет и медленно, боясь упустить какую-нибудь мелочь, поднял со стола пачку исписанных листов и принялся внимательно, по несколько раз подряд перечитывать каждый абзац. Чем дальше углублялся в свою рукопись, тем сильнее осознавал реальность происшедшего с ним некоторое время назад. Видение всплывало в его памяти с новой силой, находя подкрепление в им же самим написанных фразах и математических формулах, подтверждающих реальность существования еще одного скрытого в пространстве мира живых существ, наделенных властью совершать творение и уничтожать его без малейших колебаний. Не проявляя гнева, способных погубить свое детище в мгновение времени, если оно окажется слишком обременительным для самого себя.
     Магистр Левий разбросал кипу исписанной бумаги и посмотрел в окно в расчете увидеть свое отражение в стеклах при искусственном свете электрических ламп. Вместо этого, он увидел все тот же пейзаж деревенского кладбища, освещенный рассветом. Он простоял за чтением всю ночь…
 
Отец Кондрат проснулся с первыми петухами. Аленка уже принялась за свои повседневные хлопоты по хозяйству, а Адам, сидя на кровати, одной рукой застегивал толстотканную рубаху, которую она успела выстирать после вчерашнего ужина. Отец Кондрат пожелал ему доброго утра и отправился в Храм, где имеет обыкновение читать правила.
   В густом тумане, всплывшем  над рекой и разлившимся по всей округе, на проселочной дороге, ведущей от железнодорожной станции, показались два темных силуэта. Отец Кондрат не без труда узнал в них родителей Адама и в ожидании остановился, подбирая гневные слова, которые они заслужили своим более чем странным для евреев обыкновением оставлять своего ребенка одного на несколько дней. Но все-таки не решился он осудить одиноких в вере своей односельчан, тем более что и сам грешил иногда тем же, без присмотра оставлял свою дочь.
- Шалом алейхем, Давид Соломонович! - Остановил старика за локоть  отец Кондрат, не забыв поприветствовать и его супругу.
Давид Соломонович злобно посмотрел на него и слегка приподнял шляпу в знак  ответного приветствия.
- Спешу уведомить…: чадо ваше ныне обрящете у меня в доме. Отрок получил серьезную травму, но вы не беспокойтесь; уже поправляется и его можно забрать в любое время.
- Казни египетские! Сора, выдай за издержки, бегу скорее к попу, наш выкрест повредился!
   При слове  «выкрест» у отца Кондрата вспотело лицо. Ему стало не по себе оттого, что в приходе есть стукач, а он о нем ничего не знает. Ведь должен же был кто-то им донести, что Адам ходит в Церковь.
- Да не… волнуйтесь вы так...
Но ребе Давид уже давно подхватил под руку супругу, едва успевшую достать дамский кошелек, и во весь дух мчался вдоль заборов и плетней. Батюшка задумчиво повернулся на каблуках. Осенив себя Крестным знамением, медленно побрел дальше.
- Повредился? - спросил он сам себя.
   Слова тайной молитвы странным образом выпадали из памяти и, ему несколько раз, приходилось все начинать заново. Вскоре он справился с волнением, потому что в Храм вошла Аленка. Вид у нее был как всегда опрятен, поведение не вызывало у отца ни малейшего беспокойства. Он сосредоточил все внимание на жертвеннике, взял в руку золоченое Копие  и начал Проскомидию:
- Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и вовеки веков!
- Аминь. Слава Тебе Боже наш, слава Тебе... - Учиненный чтец из числа местных прихожан часто помогал отцу Кондрату, по скудости Епархии не имевшему даже штатного псаломщика. За то, в отличие от других Храмов, которые были разорены или разрушены полностью, этот Храм совершенно не пострадал во время коллективизации сельского хозяйства. И теперь, когда люди нашли необходимым вновь обратиться к Богу, приход отца Кондрата сильно увеличился за счет верующих, приходящих к нему чуть ли не из Областного Центра.
     По окончании службы, батюшка взял в руки Апостол  и вышел на амвон произнести еженедельную проповедь, но почему-то никак не мог начать ее привычными словами: “Братья и сестры”. Больше не слышал он в этой затасканной фразе живого слова бескорыстной любви.
Обычный протокол внутрецерковного общения сводился к авторитету святоотеческой морали, непостижимой во времена душевной всеобщей слабости, как недостижимы подвиги самих Отцов Церкви для людей настоящей эпохи. Сегодня, как никогда, хотел отец Кондрат достучаться до сознания каждого, кто стоит перед ним в стенах Храма сего; разбудить дремлющие души для полнокровной жизни в Боге, объяснить им, для чего они здесь.
  - Возлюбленные мои, - начал он, наконец, - пока мы с вами вместе, пока мы предстоим Престолу Господа нашего, мы все святы. Ибо нет таких грехов, которые способны разорвать связь молящихся с Богом. Вот первое послание Апостола Петра. Оно адресовано Церкви, ибо Церковь - это мы с вами, возлюбленные мои, а стены эти - наш Храм.    Апостол обращается к чадам своим: - “ Святые братья”. Но после такого обращения, он обличает их в грехах, которые кажутся нам достойными вечной погибели... Да! Со всеми своими грехами, когда мы здесь - вместе мы святы, мы принадлежим Богу. Но, выйдя отсюда, мы остаемся один на один со своим “Я.” Утрачиваем духовное целомудрие даже в малых житейских скорбях, забывая, что великое наше служение вне этих стен. Что только вне Храма мы имеем возможность исполнять волю Отца нашего Небесного: посетить болящего, накормить голодного, защитить обиженного. Только вне этих стен мы имеем благодатную возможность, соблюсти заповеди наперекор соблазнам и искушениям, которые посылает нам лукавый. Только вне этих стен мы можем возлюбить ближнего своего и простить врага. Не забудем же  вон изыдя, что мы и есть те святые братья, из которых состоит Православная Церковь. Что Церковь - это не поп в алтаре - а вы, возлюбленные мои, и без вас не имею Веры, и Спасения, которое даровал нам Господь – не обрету!
    Проповедь не принесла того удовлетворения, какого ждал отец Кондрат. Он понял, что не сказал и малую долю того, что собирался сказать людям. Слово казалось ему путанным и сложным, но прихожане оценили его по достоинству. Проповедь слушали люди разных возрастов и разных житейских устоев, но ни один из них за всю свою жизнь ни разу не слышал живого слова пастыря, и батюшка Кондрат, как обычно называли его прихожане, стал им ближе и приобрел совершенно новое лицо. Он оживил в людях интерес к деятельному  участию в христианской жизни.
   И они не спешили покинуть Храм, как было «вчера и третьего дня». Обыкновенно безучастные друг к другу “братья и сестры” стали знакомиться, обмениваться своим духовным и житейским опытом, сочувствовать и понимать. А ведь всего-навсего они обсуждали слова отца Кондрата...
               
    



                Эпизод третий.
День выдался на удивление жаркий. Отец Кондрат заметил, как Аленка по дороге домой стянула с головы платок, но не стал заострять на этом внимание. Дочка побежала к реке. Чтобы не было повода выговаривать ей за опоздание на полуденную трапезу, обошел двор и разлегся в саду прямо на траве под раскидистой яблоней, соблазнившей его возможностью спастись от прямых солнечных лучей. Постепенно все чувства пришли в порядок, уставшее тело перестало докучать, и ему впервые за несколько лет вздумалось пропустить стаканчик - другой. Он не стал бороться с искушением и через маленькое окошко полез в чулан, где когда-то спрятал литровую бутылку водки.
Несмотря на полуденный зной, в чулане было прохладно и приятно пахло дубовыми досками, сложенными на хранение еще в прошлом году. Покупал их просто так, на всякий случай, только потому, что понравились. Батюшка сунул руку в щель за токарным станком, извлек бутылку с граненым стаканом на горлышке и налил до краев. Подобрал с пола сморщенную дольку яблока и, не переводя дух, осушил. С аппетитом закусил, уселся на доски: будто бы и чулан уютнее стал, и доски свежее, а главное сам почувствовал себя могучим хозяином всего этого богатства, молодым мужиком с огромными ручищами. Ему непременно захотелось действовать такими ручищами: сотворить что-нибудь прочное, для души. Налил еще полстакана…      
Аленка с трудом справилась с сильным течением и выбралась из холодной воды на берег. Быстро натянула просторное платье. На нем сразу проступила вода. Подхватила в руку платок, маленькие туфельки и бегом направилась к дому, боясь опоздать. В намокшем платье бежать по жаре было легко, под босыми ногами ковром стелилась мягкая травка; она неслась, с удовольствием вдыхая горячий воздух, нагретый жгучим полуденным солнцем. Как мотылек вспорхнула на крыльцо и скрылась за дверью. Отца в доме не оказалось, потому, что он храпел в чулане мертвецки пьян, но впервые за много лет доволен тем, что продолжает жить.

       Магистр Левий не ходил на Литургию, спешил несколько увеличить свою усадьбу. В соседней деревне умер какой-то мужичок. Он быстро покончил с хлопотами в хлеву, взял две новенькие штыковые лопаты и нашел место указанное вдовой.
   Дернину снял легко, но далее начались сплошные трудности. Переплетение корней близстоящей березы никак не давало продвигаться быстрее, чем полметра в час. Ему пришлось возвращаться за топором. Самый тонкий из многочисленных корней был толщиной в человеческую руку. Когда «негр» почти закончил свою работу, лопата после гулкого удара накрепко застряла в чем-то  вязком. Магистр обеими руками взялся за черенок и враскачку освободил застрявший штык. Он осторожно поскреб землю и увидел под ногами почерневшую доску, по форме очень похожую на крышку гроба. В расчете на то, что это - действительно гроб, аккуратно подкопал его и не ошибся. Подобные затерянные захоронения ему уже попадались.
Когда старая могила была полностью освобождена от земли, магистр Левий по обыкновению попытался забрать находку, думая, что внутри как обычно, только истлевшие кости. Но, несмотря на все его усилия, гроб не приподнялся даже на волосок. Тогда он взял в руки лопату, поддел крышку за уголок и своротил набок.
    Волосы зашевелились на его голове, но не от страха. Домовина до самых краев была наполнена золотыми монетами, слитками, самыми разными изделиями из желтого металла. Немудрено, что магистр не смог ее сдвинуть с места. Постепенно он успокоился и начал внимательно рассматривать содержимое почерневшего ящика. Разгреб руками россыпь золотых монет и извлек наружу проломленный череп. Далее ему попалось еще несколько крупных костей.
- Что мне теперь с этим делать? - Он никогда не был корыстным человеком и не стал им сейчас. Но все-таки привлекать к этой находке компетентные органы ему не хотелось. Вряд ли они станут плакать над усопшим.
    Два десятка непечатных слов, произнесенных в машине, с поразительной точностью определили его основную мысль. Кроме золота, магистр забрал с собой все кости, тряпки и даже едва затронутый тлением домок мертвеца; так, что яма осталась идеально чистой. Первым делом, когда загнал «газик» обратно в сарай, тщательно обыскал кузов и извлек все телесные останки. Получился сравнительно-небольшой сверток, который он сразу отнес в дом. Очередной обладатель сокровищ вернулся и вскрыл топором половые доски. Когда внушительная яма была готова, лопатой сбросил в нее все, что блестело под ногами, и засыпал землей. По окончании конспиративных мероприятий, переставил машину так, чтобы она стояла прямо над тем местом, где только что «имел удовольствие» закопать драгоценный клад. Брезгливо помыл руки и пошел изучать главное.
    Большая черная тряпка на поверку оказалась шерстяным сюртуком. По его покрою можно было быть уверенным, что сшит он еще при Екатерине Великой. В единственном кармане  оказался документ, выданный в тайной имперской канцелярии на имя купца первой гильдии Афанасия Азаровича Брехонькова в одна тысяча восемьсот четырнадцатом году, родившегося в селе Ипатьеве, (далее слова были затерты от долгого ношения в кармане) в лето тысяча семьсот шестьдесят четвертого года.
Судя по размеру некоторых костей, Афанасий Азарович был человеком, отнюдь, не богатырского телосложения и вряд ли мог с успехом постоять за себя. Магистр Левий взял обеими руками худую голову и стал пристально разглядывать ее, не упуская при этом даже самые микроскопические детали. Поставил на стол прямо перед собой, включил свет и задернул штору. Карандашом, с фотографической точностью зафиксировал лицевые кости, поэтапно покрывая их соответствующими деталями живого лица.
Прошло много времени, покуда работа над портретом Афанасия Азаровича подошла к концу. На листе художественного картона получился неистовый вурдалак. Удовлетворенно потирая руки, магистр Левий встал из-за стола, нащупал под кроватью коробку с водкой и вытащил из нее бутылку  «золотого кольца». Через полчаса, нетвердой походкой,  он вышел на крыльцо выкурить трубку...

  Отец Кондрат поднялся с пола поздно вечером, когда Солнце уже скрылось за горизонтом и были видны только последние его лучи, отраженные на брюхе большого кучевого облака, зацепившегося за купол Храма и надолго застрявшего   над   деревней. Впотьмах на ощупь нашел он недопитую бутылку, закупорил и засунул туда, откуда достал ее еще днем.
  “ Хорошо  дочь меня тут не видела ” - подумал отец Кондрат, вылезая из чулана сквозь все тоже окно, но к его стыду, прямо перед ним, легка на помине, стояла Аленка. Лицо ее не выражало ни гнева, ни удивления; она как всегда отнеслась ко всему спокойно. Точная копия своей матери, которую вывести из равновесия не смог бы даже собственный муж. И, тем не менее, ему стало как-то не по себе от такого спокойствия, и, торча из чулана до пояса, он спросил:
- Алена, а ты, чего здесь?
- Пап, ведь есть же дверь.  Я все равно очень быстро тебя нашла; ты храпишь - стены дрожат; кстати, мог бы и не прятаться.
- Ныне ужинай… без меня, я отыду к Данилычу. Может быть, задержусь там, допоздна…
- Хорошо, тогда можно я погулять схожу?
- Сходи, только в реку… не лазь, при Луне она зачаровывает. Заплутаешь, сил не хватит назад доплыть.
Отец Кондрат достал из кармана расческу и запустил ее в свою редкую шевелюру.
- Договорились! - весело съехидничала Аленка и растворилась во мраке.
 Отец Кондрат легко добрался до дома магистра. В окне горел свет, но на молитву никто не ответил. Тогда батюшка легонько постучал по стеклу.
  Магистр Левий с трудом поднял голову и сел. Стук в окно повторился.
Магистр поднялся, толкнул раму и выглянул.
На фоне кремовых роз он увидел кислую физиономию отца Кондрата и отошел вглубь комнаты. Батюшка протиснулся в оконный проем и грузно шлепнулся на пол. Увидев перед собой водочную бутылку, выпитую магистром насухо, он с удивлением поднял глаза на своего товарища.
- Как, ты тоже?! - отец Кондрат при таком неожиданном обороте был искренне расстроен.
   Магистр Левий понял, чем озабочен гость и вежливо усадил его в свое любимое кресло.
- Не спится, батюшка? - магистр подошел к столу и спиной загородил лежащего на столе Брехонькова.
   Отец Кондрат уже изучил своего друга достаточно, чтобы догадаться, что тот что-то прячет.
- А ну-ка…, посторонись, брат ты мой! - отец Кондрат повелительно повысил голос и всем корпусом подался вперед, отчего  кресло сильно накренилось на своих полозьях и батюшка снова брякнулся на пол.
 - Ат, черт!
Магистр Левий водрузил его на прежнее место, но тот уже успел взглянуть на стол и мгновенно вскочил.
- Ты чем это… занимаешься, брат ты мой!?
-Это Афанасий Азарович Брехоньков, купец первой гильдии. Я его случайно выкопал...
     Волей-неволей, пришлось магистру рассказать ему все как на духу. Не утаил он и сказочный клад, что был зарыт в том гробу, и новое место его сокрытия. От всего услышанного, отец Кондрат пребывал в тяжких раздумьях, благо он не видел всего, что порассказал ему магистр, собственными глазами.
- И что ты надумал с этим… добром делать?
- А ничего. Пусть себе в земле будет, - Крестовский показал проломленный затылок купца, - ты, наверное, думаешь, что это он сам себе по голове топориком тюкнул?
    Отец Кондрат в ответ только недоуменно пожал плечами.
- Вот то-то же. Так что лучше о нем пусть никто не знает. Меньше греха.
- Сего ради удобно и сокрыть…
- Обрати внимание на зубки, - магистр Левий взял со стола нижнюю челюсть.
Десять из шестнадцати уцелевших зубов были золотыми протезами.
- У нас в Областном Центре есть краеведческий музей, - магистр полез под кровать, - а при нем есть архив. Там наверняка найдется информация о Брехонькове.
Он достал из коробки еще бутылку, и предложил:
- Может быть, по рюмочке?
- Ведомы мне эти рюмочки...
- Под салатик!
- Ладно, неси… лиходей.
     Магистр галопом полетел на грядки за свежей зеленью. Внезапно налетевший ветерок сорвал облако с купола Храма и как ширмой загородил им яркий диск Луны. Яблони в негодовании зашептали своими крупными листьями, и сочные травы в испуге приникли к земле. Но поднявшийся переполох нисколько не повлиял на настроение летучих мышей, которые то и дело проносились над головой, хлопая перепончатыми крыльями в поисках укромного места, где можно благополучно полакомиться чем Бог пошлет, или зависнуть вниз головой.
   Когда магистр Левий с большой миской салата и двумя гранеными стаканчиками вернулся в комнату, за окном уже начал накрапывать мелкий дождичек. Отец Кондрат дремал, слегка покачиваясь в просторном скрипучем  кресле. Данилыч критически посмотрел на коробочку, в которой лежала высушенная адская травка, и решил не добавлять, как-никак его сотрапезник имеет священный сан; кто их знает, этих попов, вдруг он почует, откуда  перчик.
- Подъем! - скомандовал он, толкнув ногой кресло.
Отец Кондрат встрепенулся, глянул на стол и проворчал:
- Да изнеси ты, наконец, этого купца вон! Жутко.
- А хочешь посмотреть, как при жизни выглядел?
- Благодарствую, как-нибудь в другой раз.
Магистр Левий наполнил стаканчики и, подняв один, в котором было налито чуть-чуть побольше, провозгласил тост:
- Так выпьем же за то, что просто хочется мне выпить. Твое здоровье, отец Кондрат.
- Аминь! Сам не сдохни!
Друзья выпили, закусили по ложке, после чего налили стаканчики снова.
- Данилыч, дай-ка я немного покушаю. Со вчерашнего дня ничего не ел.
- Хорошая мысль. Только у меня в холодильнике мышь повесилась, я его даже отключил. Ты же знаешь, я ведь травоядный.
  Магистр в задумчивости почесал затылок.
- Да, чуть не забыл! В погребе бочка соленых рыжиков есть.
- Давай. Особливо… хлеб не забудь.
Магистр налил еще.
 - Гоже. Давай хлопнем, а потом ступай отсель. Я тут один немного поскучаю.
 Магистр с батюшкой выпили еще по одной, после чего батюшка остался в комнате. Он откинулся на спинку кресла, развернул его к распахнутому окну и стал аккуратно раскачиваться. С самого детства обожал слушать дождь.
     Внезапно, в бархатном шуршании тонюсеньких дождевых нитей, стал различим едва уловимый перезвон серебряных колокольчиков. Поначалу отец Кондрат не придал этому никакого значения, списав все на причуды товарища, но странные звуки заметно приблизились.
 Теперь мелодия заглушала приятный шелест ночного дождя, проникая в само сознание, с каждым мгновением уводя его от реального восприятия мира. Отец Кондрат глянул на карманные часы и оцепенел. Все стрелки швейцарского механизма как бешеные вращались в обратную сторону, затем замедлили ход до нормального, не меняя направления. Вместо стены, где всего минуту назад было окно, колебалась, рябя зеркальной поверхностью, водяная ширма.
     Отец Кондрат робко прошептал слова девяностого псалма, но видение не исчезло. Колебания успокоились, и он увидел собственное отражение в каком-то мрачном коридоре, освещенном факелами. Их держали стоящие вдоль мокрых каменных стен темные человеческие фигуры в длинных балахонах. Все лица были скрыты глухими остроконечными капюшонами, а в дальнем конце вдруг показалась маленькая стройная фигурка в таком же одеянии, но намного светлее, почти белом. Из-за большого расстояния, как показалось отцу Кондрату, он ее рассмотреть не смог. Но шаги незнакомки разносились гулким эхом по всему сумеречному пространству и болью отзывались у него в голове. По мере приближения, он стал различать знакомые черты во всем ее облике. К немалому ужасу, непременно захотелось встать и броситься навстречу светлому призраку; бессознательный порыв полностью овладел им и отец Кондрат уже сорвался с места, но чья-то сильная рука накрепко сжала его плечо и вдавила обратно в кресло. К контрастно освещенному отражению отца Кондрата внезапно добавилось отражение магистра, властно лишившего свободы чуть было не опустевшее тело батюшки.
  - Пусти... Пусти ирод... - хрипел отец Кондрат, пытаясь вырваться из рук своего друга Данилыча, но тот был неумолим. Батюшка сделал последнюю попытку освободиться и беспомощно провалился в немую черноту.
Магистр наблюдал, как незнакомка в светлом одеянии пытается порвать тонкую пленку прозрачной поверхности, которая, пластично облегая ее тело, показывала чудеса зловещей упругости. Но это продолжалось недолго. Отражение вновь пошло мелкой рябью, закачалось и погасло. Перед так вовремя вошедшим магистром снова оказалась стена с плачущим ночным дождиком, распахнутым окном.
 Магистр Левий почувствовал сильную внутреннюю дрожь. Холодными, как лед руками он схватил со стола графин с родниковой водой и осушил его до дна одним огромным глотком. Несмотря на два выпитых стакана не самого плохого во Вселенной напитка, он был совершенно трезв. Ему стало совестно за свое внезапно разгулявшееся пьянство, но водку со стола убирать не стал. Не известно, чего пожелает Ведищев, когда очухается, но сам пить сегодня уже не будет.
Магистр Левий с пустым графином в руках вышел в сени и наполнил его водой. Не дойдя до комнаты половину пути, выпил до дна и вновь наполнил.
 Отец Кондрат зашевелился в кресле, но опять бессильно обмяк. Магистр положил мокрую ладонь ему на затылок и понял, что самому очнуться батюшке не по силам. Он растратил всю свою энергию войдя в слишком плотный эмоциональный контакт с идущим. Чаще всего, для обыкновенных людей такое общение кончается смертью.
Магистр достал из шкафа, обыкновенно запертого на потайной замок, восковую свечу, небольшую кадильницу и стеклянный шар, в котором был заключен кусок светящегося метеорита. Поставил шар на высокую медную подставку и поместил под него горящий фитилек. После этого вынул из печки холодный уголь, сильно сдавил ладонями и положил в кадильницу. Уголек раскалился докрасна; казалось, еще немного и истлеет, рассыплется в прах. В кадильнице, уже заполненной афонским ладаном, зашипело, и из нее поочередно, одно за другим, стали подниматься облачка белоснежного дыма. Он в ожидании отошел от стола, замер на месте. Постепенно комната наполнилась голубоватым свечением, по стенам побежали яркие блики и превратились в мерцающие звезды. Два человека, тот, что стоит и тот, что лежит бессознательно в кресле, оказались там, откуда прилетела оторвавшаяся от далекой планеты огромная скала, которая, посетив немалое количество затерянных во времени и пространстве псевдоматериальных миров и реальных Вселенных, накапливая чудотворную силу и растрачивая свою массу, маленьким обмылком неизвестного науке металла нашла покой здесь, на Земле, запаянная в стеклянный шар всеми забытым древним колдуном.
   Магистр Левий медленно поднял Артефакт и расположил его над головой пострадавшего. Жилки на висках батюшки вздулись и начали заметно пульсировать. Его мозг, цепляясь за жизнь, жадно вбирал в себя животворную силу...
Обмякшее тело вздрогнуло, и магистр поспешил спрятать всю магию с глаз долой. Когда он включил свет, пациент потянулся и приоткрыл глаза.
- С пробуждением. Извини, что не предупредил. В моем доме случаются вещи, которые даже я, постоянно живущий среди мертвецов, не могу объяснить. Понимаешь, кладбище ночью имеет, конечно, и положительные стороны: здесь не галдит шпана, не визжат девки, коров мимо окон на заре не гоняют. Но, тем не менее, кладбище - место, которое ночью скрыто от посторонних глаз; вот почему  до меня в этом доме никто не жил почти сто пятьдесят лет. От него один фундамент остался, остальное я втихаря перестраивал...
- Где моя Настя? - рассеяно прервал магистра отец Кондрат.
- Какая Настя?
- Моя жена...      




                Эпизод 4
            Аленка вышла из душистых садов на берег. Водная гладь как всегда спокойна, без единой морщинки. Река, скрывая от посторонних глаз истинную силу течения, манит очарованных простаков завораживающей красотой звездного неба, отраженного зеркальной поверхностью. Касаясь ее основанием нижних ветвей, исполинская ветла роняет отжившие Богом отпущенный срок маленькие веточки, предупреждая людей о грозящей беде: «Не подходи, видишь, как стремительно  уплывают сброшенные мною побеги, попадают в водовороты, увлекаясь на самое дно»...
   Внезапно налетел крепкий порывистый ветерок и сдул отражение. Исчезла Луна, звезды, яркое зеркало налилось свинцом, покрылось мелкой рябью и вспучилось.
  Чтобы спрятаться от моросящего дождика, забралась на нижние ветки старого дерева, лежащие на самой воде, укрытые сверху пышной непроницаемой кроной. Достала из кармана смотанную на шпульку рыболовную снасть, подаренную ей неделю назад Адамом. Наколола на крючок кисточку мелких червячков, пустила по прибрежной струйке. Ждать пришлось не долго. Предчувствие непоправимой беды полностью овладело ее душой; легкий поплавок вздрогнул, пошел против течения, а затем остановился, приподнялся и лег. Аленка резко  поддернула леску и медленно вытащила из воды большую дохлую рыбину со слипшимися плавниками.
    Ее грудь заполнил сильный запах тления. Еле сдерживая рвотный позыв, она метнулась к стволу. Соскользнув одной ногой с окунувшейся под ее тяжестью ветки, не удержала равновесие, упала, нырнув в речку с головой.
      К счастью, течению не удалось вырвать поповну из цепких объятий единственного дендроида, еще малым семечком занесенного сюда на каблучке рыжей ведьмы пару столетий назад.  Быстро вынырнув на поверхность, Аленка не стала забираться обратно, по шершавым коленям запредельного существа. Она ухватилась за мокрую плеть молодых побегов и стала подтягивать себя к берегу.
    Уже сидя на песке, сообразила, что мертвая рыбина никак не могла проглотить крючок. Отжала подол своего серенького платья, утерла им лицо и осторожно забралась обратно на те самые ветки, с которых упала всего минуту назад. Леска, хитрым узелком привязанная к одной из них, была натянута до предела и кругами ходила в воде.
- Что же это со мной стало твориться... рыба дохлая, дерево живое… 
Аленка снова вытянула снасть и сняла с крючка крупную, не в пример прежней живую, почти килограммовую плотву. Несмотря на то, что вода в реке была очень теплой, а дождик на нее не попадал вовсе, поповна быстро замерзла, не успев наловить и половину маленького холщового мешка; смотала шпульку, подхватила небогатый улов и убежала домой.
    С превеликим удовольствием сбросила с себя мокрое платье; влезая во все чистое, радовалась приятному теплу сухого белья. Рыбка зашевелилась. Поповна засыпала мешок крупной каменной солью, положила в широкую миску, а сверху, чтобы просолилось, накрыла деревянным кружком и придавила тяжелым гнетом. Перед висящим в мертвецкой зеркалом привела в порядок спутанные волосы, надела тяжелые сапоги и свисающий до пят прорезиненный плащ.
Дождик постепенно усилился; единственная мачта уличного освещения не давала достаточно света для того, чтобы Аленка издали смогла узнать идущего ей навстречу Адама; на всякий случай спряталась за угол палисадника и присела на корточки. Когда он прошел мимо, потихоньку подкравшись к нему сзади, легонько тронула за плечо. Адам, испуганно вздрогнув, резко повернулся лицом.
- Это ты? - Адам в свете одинокого фонаря сверкнул заплаканными глазами. - А я вот, немного постираться хотел…
- Совсем промок? - участливо спросила она, - ну, пожалуйста, не раскисай.
Адам в ответ только всхлипнул и отвернулся.
- Пойдем, я поставлю перед тобой мелко нарезанный лук. Ты, уже смело обливаясь слезами, расскажешь мне все.
 Аленка привела его к дому одинокой старухи, которая перед Великим постом, навеки переселилась в усадьбу магистра Левия; он по долгу общественной нагрузки охотно сдает жилье всем, не требуя за это никакой арендной платы.
- Адам, можешь подождать меня здесь? Я быстро.
- Я подожду.
Она приставила к сараю заранее припрятанную в бурьяне лестницу, забралась на крышу и прошла на чердак опустевшей избы. Через пару минут дверь на крыльце слегка приоткрылась. Адам поспешил войти.
- Снимай башмаки, я сегодня полы мыла.
 Аленка, уже без сапог,  в мягких домашних тапочках, прошмыгнула к нему за спину и прикрыла входную дверь. Лязгнул тяжелый засов, она легонько взяла его за руку. Целую вечность блуждая по каким-то невидимым в кромешной тьме закоулкам, дети наконец-то увидели свет.
 Даже при маленьком огоньке зловонной парафиновой свечки, оказавшейся на белой кружевной скатерти обеденного стола, Адам сразу заметил разницу между тем, как выглядел дом с улицы и какой он на самом деле. Внутри неряшливого, ветхого годами строения, находился настоящий  дворец. В оконные проемы, с улицы плотно заколоченные потемневшими досками, изнутри вставлены точно подогнанные по размеру зеркала в золоченом багете, прикрытые черной тюлью. Полы добела выскоблены, стены оклеены свежими обоями, потолки выкрашены масляной краской. На побеленном известью дымоходе, выложен разноцветной мозаикой лохматый сыч. Все дышит свежестью и чистотой. Аленка открыла стоящий рядом с голландской печкой платяной шкаф и достала старомодный мужской халат.
- Переодевайся, промок до нитки. Тебе сейчас простужаться нельзя; я печку затоплю, чайку с баранками попьем.
Аленка взяла ведро и скрылась за дверью. Пока Адам снимал всю одежду, она успела вернуться с полным ведерком торфяных брикетов, хранившихся в дровянике. Адам быстро запахнул халат и залился застенчивым румянцем. На широкой раме ручного ткацкого станка, она развесила промокшие вещи, а кое-что, ей даже пришлось постирать.
 Когда в доме от натопленной голландки стало по-настоящему жарко, а свежезаваренный чаек был разлит по расписным фарфоровым чашкам, Аленка, прихлебывая крутой кипяток большими глотками, спросила у обливающегося потом Адама:
- Лук принести, или сам расскажешь, почему ты решил среди ночи удрать?
- Давид Соломонович,  жирный поц, избил мою мать за то, что я две ночи ночевал у попа, а она за меня заступалась... Натурально, он тронулся умом! Меня загнал в хлев, но до этого угостил таким ремешком, ты не поверишь, я еле сижу на этом самом месте... Тебе сказать, что он мне никакой не отец? Мой отец был раввином в синагоге; его зарезала шпана, когда мне было полтора года. Так вот, этот поц, муравьев ему в штаны, мой родной дядя. Подкатил к мамаше фертиком сразу после похорон родителя, и теперь, пока с него не сойдет эта холера, мне лучше не попадаться ему на глаза, запорет насмерть. Мамашу жаль, обыщется.
- Возьми с кровати подушку, полегче будет. Я, когда с крыши сорвалась, на этом же месте такую шишку набила! Тоже на подушках сидеть пришлось.
На самом деле Аленка схитрила, она никогда не падала с крыш;  сказала ему про шишку, чтобы тот меньше стеснялся и в ее присутствии вел себя естественно, как в семье.
- Кстати, можешь эту «холеру» здесь пересидеть, только никуда не высовывайся. Я что-нибудь придумаю для твоей мамы.
- А ты сама здесь все так шикарно устроила, или про этот дом еще кто-то знает?
- Мне магистр Левий помог.
Аленка единственный человек во всей округе, кто знает Льва Даниловича Крестовского под этим именем.
 - Это его зеркала, и краску он мне дал, и обои.  А я ему рубашки штопаю. Он, когда прихожу помочь, говорит: - «Проси чего хочешь». Ну, я и выпросила. У него всегда от ремонта остается что-нибудь.
- А кто это, магистр Левий? - насторожился Адам и быстро проглотил непрожеванную баранку, слегка оцарапав распаренное кипятком горло.
- Ну вот, ты его даже не знаешь, а уже боишься, - ловко ушла от ответа Аленка, - не волнуйся, он про этот дом ничего не знает, если только догадывается.
- Никого я не боюсь, - на мгновение вспыхнул Адам, но, вспомнив, почему он здесь сидит, стыдливо опустил голову.
Аленка милосердно сделала вид, что последнюю его реплику пропустила мимо ушей; она еще не догадывалась, насколько может быть опасна мальчишеская ревность, но интуиция ее на этот раз не подвела.
-Что-то я немного устала, - она поставила в оцинкованное корыто пустую чашку, взяла с кровати еще одну подушку и, сбросив тапочки, устроилась на диване.
- Сегодня на рыбалке была! Плотву ловила.
- Ты что, ловила рыбу на речке?
- А разве там никто не ловит? - настороженно спросила Аленка.
- Ты не поверишь, но там даже я не ловлю.
Она вспомнила, что случилось с ней на реке тремя часами раньше и не стала выпытывать у него дальнейших подробностей.
   
          Отец Кондрат пришел домой только под утро. Аленка к тому времени еще не вернулась. Он подумал, что дочь занимается по хозяйству. Осмотрелся - не идет ли откуда, и заперся в своем маленьком закутке. Только голова его коснулась подушки, дом содрогнулся от звериного храпа. Тяжелый запах перегара заполнил каморку, батюшка смачно чертыхнулся во сне. Масло в Неугасимой лампадке подошло к концу и кончилось бы, если б не Аленка, которая вошла с улицы и наполнила чашу до краев. После утреннего правила, которое давно уже знала наизусть, она вышла во двор с подойником в руках. Вернувшись обратно, поставила на стол двухлитровую банку козьего молока, потом достала из-под покровца аналоя листок бумаги и написала несколько мелких строчек:
    
         Тетя Сара, не волнуйтесь, Адам спрятался в деревне. Он под присмотром и чувствует себя хорошо; очень за вас переживает. Скоро вернется.
 
          Магистр Левий сложил никем не тронутые рыжики в стеклянную банку и раскурил трубку. Сегодня ему есть, о чем подумать. Врата стали работать в одну сторону, в этом виделось явное приглашение в один из миров.
- Пора разобраться с этим лично, ожидание, по-видимому, ничего не даст, - сказал, глядя на себя в зеркало, магистр и открыл проход.
    В проходе образовался все тот же каменный коридор. Значит, измерение все это время оставалось доступным, будто ждет первого, кто отважится перешагнуть тонкую грань двух миров; идущий  поменялся ролями с тем, кто встречает. Магистр Левий прошел мимо первой фигуры в темном балахоне. Он взял у нее из руки горящий факел и поднес к вырезу длинного капюшона. Там, где он должен был увидеть лицо - не было ничего, кроме густого мрака, полностью поглотившего свет открытого огня. Магистр вернул факел на прежнее место, выдохнул облачко серебристого пара, поежился от холода и пошел дальше. Разговаривать с тенями ему не хотелось, да и не было никакого смысла. То, что полностью лишено разума, не может дать хоть сколько-нибудь вразумительной информации. Он уже встречал подобные изваяния во время своих прежних путешествий. Только они не стояли как языческие идолы вдоль осклизлых каменных стен.
    Коридор казался намного короче, чем при взгляде из дома магистра. Перед идущим выросла такая же сырая каменная стена; щели между тяжелыми валунами были заполнены постоянно тающим инеем, который стекал ручейками по шершавой поверхности, но тут же нарастал вновь. В правом углу магистр заметил узкую темную нишу, войдя в которую нащупал приоткрытую дверь.
      “Видимо отсюда появляется существо, которое Ведищев принял за свою покойную супругу”, - подумал магистр, продолжая движение по ничем не освещенному пространству. Внутреннее зрение часто оберегало его от разных неожиданностей. Так было и на этот раз. Присутствия живых объектов он пока не заметил, но ощущение постоянной слежки ему не давало покоя. Определив положение еще одной открытой двери, магистр шагнул в комнату со множеством узких лестниц, ведущих наверх. Ему не пришлось выбирать, по которой из них подниматься. Эхо быстрых шагов по гулким ступенькам заставило его оставаться на месте. Внезапно в комнате стало светло. Источником этого не раздражающего глаза, но в тоже время очень яркого света  был тот, кто встречает. Свет спускался вместе с ним.
     Магистр Левий заметил, что больше не ощущает движения времени. Ему стало не по себе от этого открытия, но дискомфорт полностью компенсировался близким присутствием живого существа, которое сходит к нему по лестнице, не проявляя никаких признаков враждебности.
  - Я нашел тебя, идущий, - произнес с верху уверенный женский голос.
  - Я пришел, веди меня…

Адам взял с полки первую попавшуюся книгу. Он подошел к стене и включил свет. На титульном листе крупными буквами с лева на право прочел: « Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа».  Возможно, и не взял бы в руки эту книгу специально. Но раз уж она ему попалась - решил почитать.
     Осторожно, как опасный напиток, вбирал он в себя слова нового вероучения, запоминая все непонятное и пытаясь не соглашаться с тем, что увидел впервые. Чем яростнее было его сопротивление, тем привлекательнее для него становились пожелтевшие от времени листы. Пятикнижие Моисея предстало перед ним совсем в ином свете, от чего многое в его представлении о Боге перепуталось окончательно и многое из того, что Адам хотел запомнить, выпало из головы.
      А главное, теперь, когда Адаму приоткрылся новый образ Всевышнего, в силу известных причин, не считаться с которым он просто не мог, Аленка предстала перед ним совершенно в ином свете. Он снова попытался представить себе ее внутренний мир, но вскоре отложил все попытки до лучших времен; потерялся в противоречиях, созданных им же самим в ее воображаемой христианской душе. На десятой главе Евангелия от Матфея остановился, осторожно закрыл книгу, чтобы не повредить пересохший, готовый рассыпаться в любую минуту переплет и вытянувшись на диване во весь рост закрыл глаза.
Звук шагов над головой заставил его оторваться от своих сложных раздумий. Адам быстро оценил ситуацию и решил, что благоразумнее всего будет спрятаться. Он быстро собрал успевшую просохнуть за ночь одежду и скользнул под кровать. Чердачный люк, устроенный в потолке рядом с печкой медленно приоткрылся. В комнату опустился конец толстой веревки, по которой Аленка обычно проникала внутрь. Скобы, вбитые в стену прямо под самым люком, почему-то ее никогда не привлекали; она была убеждена, что веревка - это более быстрый и менее шумный способ достижения пола горницы.
- Адам, ты где? Вылезай, это я, пора подкрепиться.
Адам выбрался из-под кровати уже в штанах. Он встал прямо перед Аленкой и начал стряхивать с себя мнимую пыль, которой не было не только под кроватью, но даже за печкой. Как  хозяйке, Аленке не было равных в деревне. Полы в доме можно лизать языком.
- Привет! Это я так, на всякий случай. Вдруг сюда придет еще кто-нибудь.
- Во-первых, никто сюда не придет. Во-вторых, снимай свои портки, я их поглажу, утюг здесь есть.
- Отвернись, - Адам стал расстегивать ремень.
- Смотри, какие мы стеснительные. Все что у тебя есть, ты мне вчера уже показал, когда я с топкой вернулась; а мальчишек в одних трусах я на пруду видела.
- Ну, здесь же таки не пруд!
Тем не менее, Адам снял штаны и протянул их Аленке. Ему не хотелось показаться ей чересчур застенчивым.
   Она выгладила измятую одежду.  Адам оделся по всем правилам. После завтрака и перевязки, для которой было захвачено из дома все необходимое, дети решили немного прогуляться. Покинув дом через дверь, Адам дождался на крыльце, покуда поповна изнутри запрет входную дверь и спустится с крыши.
- Куда пойдем? - спросил он ее.
- Пойдем на кладбище, там тихо и нет никого. Я часто на кладбище гулять хожу, даже ночью.
   Они вышли на задворки. По утоптанной глине двинулись навстречу горячему Солнцу, за короткое летнее утро успевшему высушить дорожную пыль.
- А ночью не страшно на кладбище гулять? - спросил Адам, когда они подошли к покосившимся кладбищенским воротам.
- Да кого там бояться, там же нет ни души. Какой сумасшедший попрется туда среди ночи; днем-то не больно туда люди заглядывают. Похоронили - и ладно. А то, что родные могилы нужно навещать - не многие помнят. Есть, правда, один человек, который за всем этим ухаживает, но все про него говорят, что он с тараканами в голове.
- Как это, с тараканами?
- Ну, долбанутый что ли... Он и живет на кладбище, у него там целая ферма помещается. Гуси, утки, кролики, свиньи. Огород у него большой. Говорят, он раньше в Москве был большим ученым, а потом сюда приехал; прячется от кого-то. Они с моим отцом давно друг друга знают. Хочешь, зайдем сейчас к нему?
- Давай зайдем, если его тараканы на нас не набросятся.
- Не набросятся. Нет у него никаких тараканов. Между тем, что говорят и тем, что есть на самом деле, всегда существует значимая разница.
    Они прошли через все кладбище. На дальнем его конце, показалось длинное деревянное строение, окруженное низенькой оградкой из тонких осиновых прутиков. Входная дверь, не выдержав порыва шелкового ветерка, приоткрылась и громко хлопнула о косяк, свидетельствуя о том, что не заперта. Аленка бесцеремонно потянула за шнурок и вошла внутрь, жестом пригласив Адама следовать за собой.
    Внутри царил весьма живописный беспорядок: остатки закусок на столе, недопитая бутылка на стопке исписанных мелким почерком листов; разложенные как попало старинные приспособления. И, в довершение всего,  фрагменты человеческого скелета. Адам еще не успел войти в комнату, когда Аленка, воспользовавшись небольшим его замешательством, успела скинуть останки Афанасия Азаровича Брехонькова на пол и задвинуть ногой под диван. Наконец он привык к резкой смене освещения и заметил стоявшую в углу кухни емкость с водой.
- У нас, когда мы в районе жили, тоже такая была. А теперь мы все в корыте моемся.
- А мой отец баню построил. Большая такая, теплая, - Аленка шмыгнула носом и с укором в голосе заметила:
- Как ни зайдешь, никогда дома не застанешь. Пойдем в огород, может быть, там сейчас копается. Или во дворе, скотину моет.
Адам на мгновение остановил взгляд на висящем в углу заряженном «ремингтоне» и вышел на крыльцо…

Магистр Левий стоял на балконе высокого здания, напоминавшего средневековую сторожевую башню, только значительно выше и мрачнее своего прототипа. Он осматривал пейзаж, с высоты птичьего полета похожий на макет долины Фараонов в Египте. Два солнца, расположенные по противоположным горизонтам, обеспечивали стопроцентную видимость, полностью исключая теневые зоны ландшафта. Белые остроконечные пирамиды группками приютились у подножия огромной скалы; по сравнению с ней, Пик Мира выглядел бы как прыщ под носом.
Скалу с двух сторон огибали две серебристо-голубых ленты параллельно текущих рек.  По сухим берегам, шатрами раскинули ветки дикорастущие пальмы. Невыносимая жара заставила все живое попрятаться среди прохладных камней. Все разумное проводило день внутри монументальных построек, неразумное - в стыках между обтесанными валунами каменных стен. Магистр был одет в длинный шелковый балахон, настолько тонкий, что ткань не осязалась уставшим телом. Неестественно-белый цвет одеяния совсем не притягивал яростные во время противостояния враждующих солнц лучи, но жара подействовала и на него. Он зашел внутрь неприступной башни, где осталось ждать все то же ангелоподобное существо, что при входе и поблагодарил за предоставленную возможность взглянуть с балкона на мир.
- Так выглядит не вся поверхность, - произнес приятный женский голос.
- Вообще-то, наше пространство выглядит таким, каким хотят его видеть. Но однообразие встречается крайне редко. Кому-то кажется, что он стоит на колоннаде высокого храма, кому-то видится смотровая площадка в горах...  Но неизменно в восприятии присутствует огромная высота. Удивительные вещи происходят в сознании идущих. Большинство из них интересуется внутренней, духовной стороной нашего пространства. Вы единственный, кто понял, что само наше пространство и есть воплощенный Дух, не имеющий ничего внешнего. Поэтому в следующий раз, когда Вы пойдете любоваться пейзажем, все предстанет таким, как оно есть.
- Ну, жара-то, по-моему, самая настоящая, - магистр выдохнул из легких остатки горячего воздуха и посмотрел в почти человеческие глаза «ангела».
-Да, жара настоящая. У нас по соседству расположена адская структура. Двойная звезда здесь ни причем. Пограничное пространство всегда попадает под влияние враждующих сторон. Днем у них пекло, ночью лютый мороз. Здесь же, температура неизменна. Времени, как Вы уже успели заметить, у нас не существует. Я веду отсчет по тем мирам, откуда приходит мой гость. Нам не нужно продолжать свой род в других поколениях. Там где нет времени отсутствуют сроки. Жизнь продолжается сама по себе и не имеет логического завершения. Мы меняем свой облик, восприятие, но при этом остаемся такими, какие мы есть.
Как по мановению волшебной палочки, в совершенно пустом пространстве темной башни появились два глубоких кресла. Магистр и «ангел» сели напротив.
- Желания, не противоречащие Духу, в моем мире материализуются, - пояснил происшедшее «ангел».
- И так, я хотел бы поговорить о причинах вызова, - направил разговор в необходимое русло магистр Левий.
- Вы правы. Я в достаточной степени удовлетворил Ваше праздное любопытство. Пора перейти к делу...
 Всему виной Ваша рукопись. Точнее, некоторые математические выкладки, с помощью которых Вы намеревались покинуть реальное пространство, ограниченное космосом. Хорошо, что чужак наткнулся на бумаги, когда в них была серьезная ошибка. Теперь его судьба никому не известна. Скорее всего, он больше не существует. Не это страшно. Страшно то, что Вам удалось исправить свою ошибку и теперь, все расчеты, верны.
- Что же в этом страшного? - нахмурился магистр Левий.
- Страшно то, что теперь с Вашей легкой руки человек, или кто-либо еще, может проникнуть туда, куда ему слишком рано. Многие миры, в том числе и Ваш, неотъемлемой своей частью добровольно выбрали зло. Помните, как это было?: Вместо того чтобы послушаться Бога и не искать лишних познаний, вы добились их. Познавший же зло - хочет он того или не хочет, становиться его причастником и впускает в душу грех. У вас был шанс отказаться, но вместо того, чтобы принять божественную помощь и все забыть, вы обвинили Самого Бога. Свалили всю ответственность на Него: - “Это жена мне дала, которую Ты сотворил”! Тогда Бог дал свободу выбора, но от зла отказались лишь единицы. Зло породило вражду, вражда породила ненависть, ненависть повлекла за собой смерть. Вы убийцы, магистр! Как можно Вас допускать туда, откуда можно уничтожать реальность одним движением мысли?
- Не все же мы убийцы.
- На данный момент все. Если людям дать достаточный толчок, они начнут уничтожать друг друга под любым предлогом: борьба за независимость, религиозные убеждения, просто защищая свою жизнь или жизнь близких. Вы представляете, как убивают детей враги и, мысленно, рисуете самые отвратительные картины мести. Даже многие шедевры вашего мирового искусства, насквозь пропитаны злом. Пока зло сидит в человеческой природе, я предлагаю Вам, магистр, уничтожить свой труд и прекратить дальнейшие поиски в этом опасном направлении.
- А если я не захочу уничтожить рукопись?
- Вы же не захотите, чтобы какой-нибудь маньяк полностью уничтожил Творение. Люди, которых ты любишь, ты сам и все, что тебя окружает, просто перестанет существовать. После смерти от человека остается бессмертная душа. Он продолжает существовать в иной форме. А если станет так, что реального живого человека никогда не было? Что тогда будет существовать? Как пройдет новый акт творения? Какова в этом Ваша личная доля вины, магистр?
- Хорошо. Вы меня убедили. Я уничтожу свой труд. Но обещайте и Вы мне, что не будете относиться к представителям человечества предвзято, как к убийцам. Чтобы что-то понять в нашей жизни, надо быть человеком, но ведь Вы не человек. У Вас нет детей и им никогда не угрожала опасность.
- Я не выхожу из этой башни с тех пор, как появились люди похожие на Вас, способные к межпространственным  перемещениям. Поверьте, они появились еще на заре человечества. Контактируя с ними, я контактирую со злом, я приобрел это понятие от них и, чтобы оно не распространялось в моем мире, я не покидаю этих стен и никого из себе подобных не принимаю. Я даю посмотреть гостям из других миров на свой только с балкона. Все предпринявшие попытку силой прорваться дальше – изгнаны адекватной силой. Я мало отличен от Вас, магистр. Говоря слово “убийца”, я имею в виду и себя. Поэтому такого обещания дать не могу, мы с Вами принадлежим злу, и как злой, я не могу быть снисходителен к людям.
Магистр Левий вышел на балкон. Перед ним предстал все тот же пейзаж долины Фараонов. По берегам рек бродили фигурки таких же «ангелов», как и стоявший рядом с ним. В адской структуре начинался закат.
- А тот, чужак, что рылся в моих бумагах, хотел уничтожить весь мир?
- Нет. Он такой же несчастный беглец, как и Вы, магистр…





                Эпизод пятый.
         Отец Кондрат вернулся со службы тише воды. В тот день он служил панихиду по своей покойной супруге, рабе божьей Анастасии, умершей двенадцать лет назад в результате несчастного случая. Ее призрачное появление в доме Данилыча, как гром среди ясного неба, вновь поставило его перед фактом горького вдовства. Снова вернулась к нему боль внезапной потери самого дорого на земле человека; как будто бы только сейчас узнал он, что ее больше нет. “Чем я мог так оскорбить ее память”, - думал отец Кондрат, вспоминая свое страшное свидание во хмелю. Он не мог себе даже представить, что видел вовсе не ее, а лишь ясное отражение своего затаившегося горя, которое носил в себе долгие годы мучительной разлуки со своей женой, наивно думая, что уже освободился от острых переживаний ужасной катастрофы, круто изменившей всю его жизнь.
      Аленка сразу заметила резкую перемену, происшедшую с ее отцом за истекшие сутки. Пытаясь найти причину его внезапной усталости, она всячески уводила отца от повседневных забот. Старалась не оставлять одного на большее время, чем того требовала необходимость. Заходя на минутку к Адаму, на веревке опускала из чердачного люка узелок с едой и, перебросившись с ним парой коротких фраз, возвращалась домой, опасаясь за здоровье родного батюшки.
     Видя, что все ее попытки не приводят к положительному результату, Аленка решила в корне изменить поведение и переключить все его внимание на себя. Для этого ей понадобился недельный запас продуктов и три смены белья. Идея присоединиться к Адаму в его добровольном затворничестве пришла в голову не случайно. По дороге к роднику ей встретился странно одетый магистр Левий, более похожий на привидение, чем на живого человека. Он весьма туманно объяснил причину плохого состояния отца Кондрата и своего внезапного появления на тропе из ниоткуда. Обещал ей всяческое содействие в опасном предприятии, на которое пришлось решиться для спасения своего отца. После короткого разговора с магистром, Аленка инкогнито собрала в мешок все необходимое тряпье, слегка ограбила церковную трапезную, где была полной хозяйкой, и приступила к выполнению главной задачи.
Карабкаться по лестнице с тяжелым мешком было делом весьма утомительным и опасным, поэтому Аленка привязала к нему прочный гардинный шнур и, забравшись на крышу, затащила его к себе. Адам услышал тяжелые шаги по потолку и снова спрятался, но уже не под кровать, а немного поближе, чтобы не выглядеть окончательным трусом. Он погасил свет и встал за печку. Чердачный люк на потолке широко распахнулся и с мягким стуком на пол грохнулся большой, туго набитый мешок; за тем на него упал конец толстой веревки. Адам чиркнул спичкой и увидел над своей головой Аленкину задницу в узких белых трусах.
- Не подглядывай. Я сейчас спущусь и надеру тебе уши. Не посмотрю, что тебе трудно защищаться, (с порезанной рукой).
- Вот еще, глупости. Я и не подглядываю, очень надо. Просто стоит надевать штаны, а не в юбках лазить.
- Я сама знаю, в чем мне из дома удирать! - с гневом выпалила Аленка, коснувшись ногами пола рядом с мешком.
Перспектива провести некоторое время с Аленкой вдвоем очень заинтересовала Адама, но не настолько, чтобы задавать ей лишние вопросы, чем он боялся испортить предстоящую идиллию. Все же ему было весьма любопытно, что могло нарушить мир в такой, на его взгляд, благополучной семье. Чтобы он не забивал себе голову всякими глупыми предположениями, Аленка сама объяснила свою ситуацию, но о причине батюшкиной ипохондрии поведала еще туманнее, чем это сделал вернувшийся из своей экспедиции магистр Левий.
 За чаем, Адам вскользь обмолвился о недоразумениях, какие возникли во время ее отсутствия, и показал полностью развалившийся переплет церковно-славянской книги. Листы выпали и перепутались; с момента последнего ее посещения только и делал, что пытался привести книгу в порядок, поскольку и нумерация страниц, тоже, была оттиснута церковно-славянским шрифтом. Аленка молча взяла в руки все, что осталось от раскольничьего издания и, в считанные секунды, перетасовала страницы так, что они легли строго в своей последовательности; уложила их обратно в корочки и с мягкой улыбкой предложила:
- Если хочешь, там, на полке есть еще один Новый Завет. Прошлогоднего издания, он не рассыплется.
- Я очень хочу, но только не все в нем могу понять, - сказал Адам, оперев голову о ладонь правой руки.
- Все здесь может понять только тот, кто это написал. А что именно тебе не понятно?
- Например, почему, если меня ударят по одной щеке, я должен подставлять другую, вместо того, чтобы врезать в ответ.
- Поэтому ты швырнул книгу об стену?
  Адам удивленно вытаращил глаза и убрал от головы подпорку. Такого точного попадания в цель он никак не мог ожидать от своей собеседницы, которая если и старше чем он сам, то это стало заметно только мгновение назад.
- Ударь меня по щеке! - грубо приказала Аленка.
   Адам не на шутку испугался. Ударить ее? Он знал, что никогда не сможет этого сделать даже под страхом смертной казни.
- Ну же, ударь! - голос Аленки стал еще более резким.
  Адам дрожащей от волнения рукой слегка прикоснулся к ее левой щеке.
- Так не пойдет, ударь как следует! Я не хрустальная.
  Адам снова протянул руку и слегка шлепнул, выполняя ее столь настойчивое требование. Аленка поморщилась, глядя на его робкие попытки, и залепила такую оплеуху, что он чуть не свалился со стула.
- Теперь подставь правую.
 Это распоряжение Адам выполнил с завидной готовностью и снова получил удар той же рукой. Но он прошелся вскользь, не задев носа и не оставил ярко-красного пятна на побледневшей коже. Адам заметил, что удар получился не таким оглушающим и щека, после этого, совсем не горела, как левая, залитая нездоровым румянцем по всей поверхности, почти от самого уха. С левого уголка губ тонкой струйкой на подбородок потекла жидкая кровь.
- Когда было больнее, первый раз или второй? - тихо, почти ласково спросила Аленка.
Она сама испугалась этой злой выходки и побледнела не меньше, чем правая половина лица Адама. Она подняла уголок большой крахмальной салфетки и стала стирать кровь с лица своего друга.
- Первый, - Адам встал из-за стола и подошел к умывальнику. Холодная вода вернула его в нормальное состояние.
- Это потому, что первый раз мне было бить очень удобно, - Аленка смущенно опустила голову, - а второй раз - наоборот. Подставив мне другую щеку, ты попросту уклонился от моего второго удара. Если не веришь, попробуй сам, я здесь буду еще долго.
- Я не смогу тебя ударить, - Адам вытер лицо полотенцем и сел на свое место.
- Я это сделала не для того, чтобы ты меня бил. Просто книга говорит о том, что ударить самому постыднее, чем уклониться от удара. Ударив сам, ты наносишь вред душе. Уклонившись - ты вредишь врагу больше, чем он думает; тебе не придется отвечать за свои действия, а я теперь отвечу. - Аленка встала из-за стола и принесла только что вскипевший чайник.
- Теперь мне все понятно. Скажи, ты мне все будешь объяснять таким образом? - спросил Адам и засмеялся.
- Прости меня, пожалуйста, я не хотела тебя обидеть, просто на своем опыте люди лучше усваивают прописные истины. Христианство религия, которую надо практиковать, чтобы в нем разобраться. Это не набор древних текстов на непонятном языке.
    Адам разлил горячий чай по маленьким фарфоровым чашкам и чаепитие продолжилось.
- Когда домой собираешься? - спросила Аленка, явно обеспокоившись за своего друга, - я предупредила твою матушку, что ты в деревне и с тобой все нормально. Записку к вашей козе привязала. Она ее нашла и просила, чтобы я за тобой смотрела как следует. Твой отчим, когда ты из дома удрал, взбесился еще больше, так что пока велено сидеть, где сидишь. Она тебе кусок фаршированной щуки передала, у меня в мешке лежит.
- Вместе пойдем, когда посчитаешь нужным, - ответил Адам, пытаясь отогнать от себя грустную мысль, что все хорошее когда-нибудь кончается.
    
 Магистр Левий вернулся домой. Он снял с себя тонкий балахон, подаренный ему ангелоподобным созданием в глубинах Вселенной. Одеваться он не стал и сразу плюхнулся в холодную воду, оставшуюся в ванне с тех пор, как покинул свой дом и шагнул в зазеркалье. При беглом осмотре комнаты, магистр обнаружил пропажу костей, но ему сейчас было не до них. Ему скорее хотелось выполнить обещание, данное «ангелу» перед возвращением домой. Обратный путь занял почти двенадцать часов, и магистр сильно беспокоился за сохранность столь опасных для всего живого бумажек. Увидев, что они на месте, все-таки не смог расслабиться, даже лежа в воде. Не находя себе места, он выскочил из ванны и бросил черновик в печь. Только когда все листы превратились в пепел, вернулся в воду и камнем опустился на дно. На повестке дня остался последний вопрос:
- Так, где же кости? - вслух спросил сам себя магистр, поплавком поднявшись на поверхность.
 Завернувшись в домашний халат, уселся в свое любимое кресло-качалку и закурил. Давно он с таким удовольствием не вдыхал полной грудью отраву, которую представлял собой табак, выращенный на собственном огороде. Клубы густого сизого дыма заполнили все окружавшее его пространство, так, что стоявшие на столе предметы превратились в мутные очертания себя самих. Встал на коленки, отвернулся к окну и раскачался. Перебирать в памяти последние события, подвергая их детальному анализу, было его любимым занятием. Некормленая живность в пристройке на разные голоса отпускала нелестные комплименты в его адрес, но он не торопился одеваться и бежать к пустым кормушкам и поилкам, дабы насытить всякую плоть плодами коллективного труда гомункулусов в его небольшом хозяйстве. Просто отдыхал, стоя коленками на сиденье деревянного кресла и покуривал старинную трубку.
  Табак выгорел и трубка погасла. Магистр Левий потянулся всем телом и встал. Часы пробили шесть раз. Он повернул несколько раз заводной ключик в отверстии циферблата, проделанном прямо в пупке кудрявого Амура, и пошел ублажать своих питомцев.
 Покончив со всеми делами, магистр Левий надрал в огороде несколько пучков качанного салата, петрушки, укропа и прочего зеленого угощения, и пошел в гости к своему другу, отдав распоряжение новопроизведенной на свет маленькой нежити накормить животных. У кладбищенских ворот он вспомнил про банку с солеными рыжиками и вернулся в дом. Еще раз окинув комнату критическим взглядом, магистр заметил торчащую из-под дивана большеберцовую кость. Он встал на четвереньки и заглянул под пружинный матрац. Остальные кости лежали рядом. “Когда это я их туда засунул?” - успел подумать магистр, перед тем, как в окно громко постучали и за стеклом, появилась знакомая сморщенная рожица. Он жестом указал на входную дверь и пригласил старуху войти.
- Уж прости, что раньше не смогла тебя застать, - не поздоровавшись, начала она разговор, - я вот, дедулю моего помянуть принесла. Ты так помог нам с могилкой, без тебя, сынок, хоть ложись, да помирай. Нет мужиков-то у нас, одни пьяницы, ни в чем надежи на них нет.
  Она протянула магистру большой бумажный сверток, из которого жутко несло копченым мясом и сивухой. Магистр из вежливости принял жирное подношение и проводил бабку до ближайших захоронений. Совсем забыв про валявшийся под диваном скелет, он уложил гостинцы в спортивную сумку и отправился к отцу Кондрату. По дороге нарочно забрел к заброшенному дому, где отсиживались Адам и Аленка. Поповна высунулась на крыльцо, услышав условленный стук и забрала у него бабкин подарок. После короткого разговора, магистр Левий огляделся вокруг, пожелал ей спокойной ночи и скрылся в высоком бурьяне, сплошной зеленой стеной окружившем бревенчатые стены старой постройки.
   
   - Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, - услышал при дверях в мертвецкую отец Кондрат голос Данилыча.
- Аминь! - он поднял голову и посмотрел на своего друга. 
Безо всякого интереса отец Кондрат выслушал нотации по поводу своего поведения и, пытаясь казаться гостеприимным хозяином начал собирать на стол. Во время этого занятия, он вспомнил, что в доме сейчас должна быть Аленка, но мысль быстро выветрилась из его головы, не получив должного развития. Данилыч тоже куда-то исчез. Батюшка сел на табуретку и стал без всякого к тому желания пережевывать какую-то серую массу, лишившись последних признаков интеллекта.
     Через несколько минут магистр вернулся с банкой козьего молока.
- Отец Кондрат, козу-то, доить надо.
- Я не умею. Ее всегда Аленка доит. Кстати, а где она?
- Надоел ты ей, со своей кислой рожей. Наверно гуляет где-нибудь. Она тебе ничего не говорила?
- Я не помню. Если через час не придет, пойду искать.
- Правильно, и то лучше, чем сидеть тут и постепенно сходить с ума. Этим ты свою жену не вернешь, а вот единственную дочь потеряешь запросто. Постой, что это ты жуешь?
  Отец Кондрат спохватился и выплюнул в ладонь содержимое своего рта.
- Это же перец! Белый перец! - магистр Левий положил в пустую тарелку вареной картошки с зеленью и придвинул ее поближе к батюшке.
- А я-то думал, чем это от тебя фимиамит. Попробуй покушать вот это, оно, знаешь ли, куда полезнее. Пойдем искать ее вместе, а то, пожалуй, ты и сам еще потеряешься.

  Аленка выключила свет и расположилась на незастеленном диване, обернув босые ноги шерстяным пледом, который вместе с другим небогатым, но вполне приличным имуществом достался ей от прежней хозяйки.
     Она изо всех сил старалась ни о чем не думать, но нарастающее  беспокойство затравленным зверем металось в этом отчаянно любящем сердце,  делая последние попытки завладеть ее волей. Ей хотелось вскочить и сломя голову бежать домой, броситься отцу в ноги и вымолить у него прощение за этот малый грех; но твердая убежденность в правоте своего поступка удерживала Аленку на месте.
   Новая попытка закрыть глаза и ничего не увидеть окончилась неудачей. Воображение рисовало ей потухший взгляд единственного родного на земле человека, его растерянный вид и усталую походку возвращающегося домой странника, прошедшего долгий мучительный путь.
- Адам, ты не спишь? - спросила Аленка в надежде услышать живой человеческий голос.
- Нет, я слушаю, как ты шевелишься на диване. Это очень приятно, когда в темноте кто-нибудь шевелится рядом.
- Какой ты странный. Ты находишь удовольствие в самых обыкновенных вещах.
- Этот упырь, Давид Соломонович, часто любит повторять, что вся наша жизнь - это одно сплошное удовольствие. Мы радуемся тому малому, что у нас есть. О многом, чего у нас нет - знают наши враги, и тоже получают удовольствие. И лучше иметь синицу в руках, чем утку с мочой, которая под кроватью.
- Наверное, он очень несчастный человек, твой отчим, - Аленка взяла с маленького столика свечку, зажгла и поставила на пол прямо перед собой.
- Еврей несчастным быть не может, - задумчиво ответил Адам, - быть евреем - это уже счастье. Мне так мама говорила; быть евреем - это лучшее, что ты сможешь сделать на своем веку. Правда, я что-то особого счастья на себе от этого не ощущаю; наверное, было бы лучше, если бы я родился американцем или шведом. Но и несчастным меня назвать пока еще нельзя. Я ничего не отдал своим врагам.
- Какие у тебя могут быть враги? Ты что, кого-то боишься?
- У каждого порядочного человека должны быть враги, а если их нет, то их надо придумать, чтобы раньше, чем они вставать с постели. Так мама говорит.
- А я свою маму помню лишь по фотографиям. Только отец их зачем-то прячет. Когда мама с отцом ездили в Израиль, автобус с паломниками упал в Кедрон, и она погибла. Мне тогда два годика было. Он говорит, что мама теперь в Раю и все про нас знает. Ей Ангелы рассказывают.
  Адам на мгновение представил себе сидящих полукругом, под раскидистым, цветущим крупными розовыми цветками деревом покойников, и Ангела, только что прилетевшего с земли. Рассказывающего им свежие новости о родных и близких, безвременно оставленных ими влачить жалкое существование среди живых.
- Интересно, а все плохое о нас, Ангелы тоже им рассказывают? - спросил Адам, явно озадаченный последними словами Аленки.
-   Не знаю. Нет наверно, там же все-таки Рай. Ни к чему  было бы приносить туда дурные вести.
-  Вот и я думаю, что лучше не надо. Если они им все расскажут, о чем тогда нам будет говорить с ними целую вечность.
- Прежде чем целую вечность говорить с ними о плохом, нам туда еще попасть надо. А для того, чтобы туда попасть, необходимо совершить множество святых поступков; на много больше, чем грешных. И после того, как все их подсчитают, Апостол Петр откроет золотые врата и мы встретимся с теми, кто попал туда раньше нас.
- Это твой отец так говорит?
- Это и так понятно, и без моего отца. Если в Рай будут пускать всех подряд, он очень быстро превратится в выгребную яму.
- Ты знаешь, у меня так мало святых дел, что за них в Рай не пустят. Но когда я проживу достаточно времени, чтобы совершить много разных поступков, в том числе и плохих, я принесу с собой и покажу Богу мою усталость; может быть, измерив ее, Он смилуется и не отдаст меня в шеол. И мы с тобой всегда будем вместе, как сейчас.
- Может быть, мне придется отправиться в Ад, откуда ты знаешь; или может быть, когда ты проживешь достаточно долго, не захочешь, чтобы я была рядом.
- Я всегда буду хотеть, чтобы ты была рядом. И если ты попадешь в Ад, я попрошу Бога, чтоб Он отправил меня к тебе. И вообще, я всегда буду, благодарен тебе за все, что ты для меня делаешь.
- Ладно, на том свете углями сочтемся, - Аленка звонко хихикнула и вышла из комнаты.
   В кухне загорелась лампочка и Адам услышал стук обливной посуды, знакомый каждому человеку с самого детства. Откуда-то стала падать струйка воды, явно не из умывальника. Мимо настежь распахнутой двери прошла Аленка с небольшим чугунком в руках. Адам встал с кровати и пошел за ней.
- Что ты собираешься делать? - спросил он ее, видя, как она затопила печь.
- Скоро уже светать будет. У нас есть хороший окорочок; сейчас я сварю картошку и пойду доить козу. Вчера за ней было кому поухаживать, сегодня моя очередь. Потом отведу ее на выпас и вернусь, будем завтракать; в этой посудине до вечера ничего не остынет.
- Если уж есть свинину, то так, чтобы сало за пазуху текло.
Адам сел на корточки рядом с печью и стал вглядываться в веселое пламя, пляшущее по торфяным брикетам.
- Ты еще можешь полтора часика поспать, нечего тебе бродить как лунатик.
         Красные туфельки насквозь промокли в холодной росе, но ноги на бегу быстро согрелись и Аленка уже не чувствовала утренней прохлады, забравшейся к ней под тонкое платье. Добежав до ворот своего сарая, она остановилась и прислушалась, нет ли кого поблизости. Кроме редких ударов козьих копыт по застеленному свежей травой полу, она не заметила ни малейшего шороха и смело дернула за наружный дверной засов. Когда дверь открылась, лохматая белая коза, увидев свою хозяйку, натянула длинный ремень, которым была привязана к толстому гвоздю и попробовала боднуть ее прямо в лоб. Аленка успела отскочить в сторону и чуть не опрокинула приготовленное магистром ведро под широкой деревянной крышкой. В нем была подсоленная вода и хитрая чертовка, почуяв пойло, сунула в него бородатую морду. Воспользовавшись короткой паузой во время стремительной атаки, Аленка достала спрятанный здесь же подойник, ласковыми словами успокоила сердитое животное и уверенно взялась обмывать  соски.
    Аленка вернулась промокшая до нитки. Держась за ремень, она поскользнулась на коровьей лепешке, и коза протащила ее волоком по мокрой траве. Чтобы переодеться, выгнала Адама на кухню и заперлась изнутри. В шкафу нашелся небольшой, подходящий по размеру женский халат, такой же старый, как и тот, что достался Адаму, когда сохла его одежда. Сняв с себя все, Аленка встала ногами в заранее приготовленный таз, вымыла грязное тело пропитанным холодной водой полотенцем и завернулась в теплое одеяло. Просидев на кровати около часа, она надела бабкин халат и вышла к Адаму.
- Ну вот, теперь я, буду сушить свои тряпочки, только мне придется их стирать. Они грязные, как будто я вся в навозе выкупалась.
- Тогда я разожгу печку, - весело сказал Адам. Ему стало приятно оттого, что теперь и он может быть полезным.
- Лучше принеси из колодца пару - тройку ведер воды. Я не буду закрывать входную дверь. Только постарайся не попадаться никому на глаза, еще не хватало, чтобы меня с тобой в таком виде застукали.
- Не беспокойся. Все сделаю тихо, как мышка.
Адам схватил ведро и сопровождаемый Аленкой направился к входной двери. Аленка на волосок приоткрыла ее и прислушалась. За тем взяла его за плечо, открыла дверь пошире и вытолкнула на крыльцо.
  За высоким бурьяном ему ничего не было видно, но он точно знал, что и его сегодня никто не увидит. Он никак не может подвести Аленку. Будет действовать очень осторожно. Пробираясь сквозь травяные заросли, старался не издавать ни малейшего звука и четко выверял каждый шаг. Наконец бурьян кончился; на другом конце одичавшего яблоневого сада показался деревянный сруб, сверху закрытый досчатой крышкой. Адам был в этом саду и раньше, но не мог себе даже представить, что в маленьком доме, начавшем потихоньку гнить  среди вытянувшихся до самой крыши стеблей череды и репейника, он проведет самые счастливые дни своей жизни.
    Три раза он украдкой выходил за порог и возвращался с полным ведром. Никем не замеченный, Адам принес последнее и сунул в воду электрический кипятильник. Аленка больше не разрешила зажигать печку, чтобы соседи не увидели горячее марево, поднимающееся над трубой. На улице стало совсем светло.

    Отец Кондрат отклонил предложение Данилыча о совместном ведении поисков. Оставив гостя в одиночестве доедать холодный ужин, вышел на улицу и быстро зашагал к Храму, надеясь застать дочь  в своем кабинете за каким-нибудь занятием. Однако входные ворота оказались запертыми снаружи и сторож, отдал ему вторую связку ключей, которая должна была быть у Аленки. Не зная, что и подумать, отец Кондрат вернулся домой и решил подождать ее еще один часик, но, не прождав и десяти минут, снова вышел на улицу. Он долго простоял посреди дороги, с надеждой вглядываясь в темноту, часто принимая далекие силуэты, от нервного напряжения то и дело возникавшие перед глазами, за живых людей, нередко опознавая в одном из них возвращающуюся домой Аленку; но все попытки принять желаемое за действительность привели его в окончательное расстройство, и он, влекомый слабостью своего положения снова вернулся домой.
   Данилыч, как ни в чем не бывало, продолжал с завидным аппетитом уплетать что-то за обе щеки и отец Кондрат, заподозрив измену, подсел поближе, не мигая, уставился на своего сотрапезника и ни слова не говоря схватил магистра за  бороденку.
- Ты, кажется, как-то намедни грибочков хотел, отец Кондрат? Так я принес, можем открыть, - он, было, полез в свою огромную сумку, но тот его остановил:
- После насытимся, сейчас выкладывай ...

 
  Утром отец Кондрат проснулся раньше обычного и смог подсмотреть, как Аленка приходила доить козу. Для этого забрался на чердак и спрятался за дверью. Сквозь небольшие дырочки от выпавших из доски сучков, он видел, как дочь подкралась к сараю и прислушалась. После ее ухода, отец Кондрат спустился и нашел на крыльце плотно закупоренную банку с парным молоком. Следить, куда ушла Аленка, не стал, чтобы не поставить свою дочь в неловкое положение при случайной встрече с ней и Адамом. Уважать достоинство своего ребенка для него было также естественно, как подчиняться церковному начальству. Отец Кондрат поднял банку и отнес в холодильник. Дома, после Литургии, он первый раз с наслаждением пил козье молоко - так подействовало на него то, что произошло за истекшие сутки.
                Эпизод шестой.
        Если бы Аленке стало известно о том, что отец знает о причине ее отсутствия, она немедленно бы вернулась домой. Но, отгородившись от него стеной высокого бурьяна, продолжала утешать себя уверенностью в необходимости такого поступка.
Лежа на диване, поповна пристально вглядывалась в большие зеркала оконных проемов. При тусклом свете огарка жертвенной свечки, в них отражалась вся комната до мельчайших подробностей.
 “За призрачной поверхностью любого из трех зеркал находится мир куда уютнее и теплее, чем тот, в котором живу я”, - подумала Аленка, глядя на крошечный огонек посреди мнимого пространства.
 “В нем нет ни тревоги, ни моего плохого настроения; потому, что там нет меня. Там нет моих мокрых туфелек, трусов и платья; потому, что их нельзя потрогать руками. Там у Адама не болит рука, потому, что он не настоящий. Там все тихо и благополучно, я туда хочу”. От этих мыслей ей захотелось расплакаться, но она не умела. Просто не помнит, как это делается и не с кого взять пример. В деревне люди плачут очень редко. Две крупные теплые слезинки выкатились из ее глаз и бриллиантовыми бусинами заблестели на щеках. Адам заметил, как преобразилось лицо Аленки и бездумно залюбовался божественным светом неприкрытой печали, внезапно переполнившей эти бездонные глаза. Она не захотела прятать слезинки в рукав мягкого халата; не прикрыла ладонями лица. Ей вдруг стало приятно не стесняясь показать свою слабость; окончательно поняла, чем отличается его взгляд от взглядов других мальчишек. Перед ней сидит взрослый, сильный, родной человек, такой, как ее отец.
 - Адам, подойди, пожалуйста, - как-то неестественно быстро, тихо, почти шепотом попросила его Аленка. Она оттолкнулась рукой от твердой подушки, набитой душистым сеном, и встала на коленки.
 Адам испугался ее странного, гипнотизирующего голоса. Он удивился тому, как загорелось его лицо и участилось ее дыхание.  Еле передвигая ватные ноги, он встал с кровати и подошел к ней на расстояние вытянутой руки. Он посмотрел в ее широко раскрытые, сияющие от слез глаза, и лицо его покрылось большими багровыми пятнами, что-то сильно забилось в висках. Сквозь гулкие удары пульса, эхом отдающиеся в его ушах, он услышал:
- Ближе.
    Адам видит, как медленно приближается ее лицо. Все тело затрясло мелкой дрожью. Он больше не борется с собой. Прикосновение теплых, влажных губ чуть не лишило его сознания. Снова и снова: глаза, щеки, губы, все лицо.
  Аленка не знала почему. Восторг внезапно наступившей свободы от самой себя.
Она не может остановиться. Она так благодарна ему за свое освобождение. Она счастлива, что может выразить привязанность вот так, искренне.
  Быстро выбившись из сил, она повисла на руках Адама. Он сел рядом с ней, обнял ее и замер. Доверив себя в руки такого теплого, родного, надежного как мамин сундук человека, Аленка уснула.
  Два раза кукушка покидала свой механический домик, прежде чем Адам догадался, что изменилось в их простых детских отношениях. “Она просто простилась со своим детством”, - понял Адам. “Я читал об этом в маминых книжках. Теперь, кроме своего отца ей нужен кто-то еще; тот, кого она может любить по-другому, не так, как дети любят своих родителей. И это - я!”
 Аленка резко вздрогнула. Ей приснилось, как стоя у глубокого оврага, она оттолкнулась ногами от поросшего редкой травкой края и полетела. Поднималась все выше и выше. Одиноко стоявшие голые деревья становились совсем маленькими, как мохнатые паучки; деревня и вовсе показалась ей глянцевой печатью на тульском прянике. Пытаясь прикоснуться руками к одинокому облаку, внезапно заслонившему все пространство, Аленка неожиданно провалилась сквозь него и стала стремительно падать на землю. Перед самым ударом, грубым, всесокрушающим, похолодевшая от ужаса, она сделала последнее усилие спастись от наступающей катастрофы и проснулась, на том же не застеленном диване, в руках своего друга.
- Я долго спала? - пытаясь подавить внезапно разобравшую ее зевоту, спросила Аленка.
-  Два с половиной часа.
   Адам встал и ни слова не говоря, вышел из комнаты. Аленка услышала, как скрипнула входная дверь избы. Она испугалась, хотела остановить уходящего, но сомнения, возникшие в ее голове, не позволили это сделать.
  “Может быть, я вела себя как последняя дура, и он испугался этого и, решил уйти?” - думала Аленка, лежа на своей ароматной подушке. Ей снова стало не по себе; натянула халат на голову и уткнулась лицом в спинку дивана. Весь ее маленький мир, ставший таким приветливым и спокойным, рушился прямо на глазах.
   Через полтора часа Адам вернулся с огромным букетом полевых цветов и венком из ромашек. Он на цыпочках пробрался в комнату, так же тихо подошел к Аленке и одернул с ее головы халат. Она приподнялась и уставилась на него своими большими, широко раскрытыми глазами. Адам положил ромашковый венок ей на голову и стал по одному, осторожно обкладывать широкий ворот ее халата разноцветными незабудками; розовыми, сиреневыми, голубыми... Васильки и колокольчики он обвивал вокруг ее запястий и лодыжек, медленно, но неотступно превращая молодую поповну из обыкновенной девчонки в фею цветов.
   Аленка удивленно смотрится в зеркало, затаив дыхание, старается удержать нахлынувшее на нее восторженное чувство. Пытается не закричать, не броситься к нему на шею. Такой она не видела себя никогда.
   Она никогда не видела, чтобы кто-то из людей так был увлечен своим делом, как увлечен сейчас Адам.
   Ей приятны случайные, легкие прикосновения его рук к ее маленьким ступням и открытой шее.
   “Если бы я была большущей кошкой, то сейчас на весь дом урчала от удовольствия”, - думала Аленка.
    “Только бы хватило цветов, только бы ей понравилось”, - думал Адам, напряженно рассматривая свое первое произведение искусства, чтобы не упустить какую-нибудь мелкую ошибку, могущую испортить созданный им образ.
- Адам, что ты делаешь? - наконец отважилась нарушить торжественную тишину Аленка.
- Это мой первый святой поступок. Так многие взрослые евреи выражают свою любовь.
-  Это очень красиво... Значит, ты любишь меня, Адам... Я не могла себе и представить, что значит, быть любимой, думала,  что это такая женская обязанность, а это, оказывается, целое счастье!
- Я уверен, что это твоя обязанность. Каждая Ева обязана быть любимой своим Адамом.
- А разве Адам не обязан быть любимым своей Евой?
- Адам ничего не требует, он просто любит.
  Аленка поднялась с дивана и легко, как пушинка закружилась по комнате почти не касаясь пола, не производя ни малейшего звука. Ни один лепесток не покинул того места, какое определил ему влюбленный художник.
   Адам захотел в очередной раз поменять догорающую свечку, но вместо одной, он уставил весь пол горящими свечами, оплавляя их кончики и приклеивая прямо к половицам.
     Аленка, будто не обращая никакого внимания на вновь и вновь появляющиеся огоньки, продолжала свой воздушный танец. Комната наполнилась запахом живых цветов, словно они растворились в нагретом ее пышущим телом воздухе. Ни один огонек не погас во время ее волшебного полета, даже не дрогнул, когда она, кружась, пролетала мимо.
- Ты летишь, летишь! - кричит Адам, любуясь красотой каждого ее движения.
- Так лети со мной! - ответила на его звонкий голос Аленка.
    Адам очень хочет кружить рядом с ней, но зная, что у него не получится, встал ногами на свою кровать и стал плавно размахивать “крыльями”. Сегодня ему исполнилось тринадцать, и это лучший день рождения из всех, что он когда-либо отмечал. Потому, что подарком ему стала она.
Налетавшись до устали, они с размаху шлепнулись на пружинную кровать и долго смотрели друг другу в лицо.
 Несколько оторвавшихся от резкого удара цветков Адам водружает на свое место. Аленка вновь ощутила приятные прикосновения к своему телу и закрыла глаза.
Ей очень хочется, чтобы цветки отрывались и отрывались, а Адам снова и снова касался ее рук, ног, головы, шеи. Ее чувственность возбуждена особым душевным состоянием, коему чужды порочные удовольствия, но сладка непорочная ласка, с благодарностью принятая от него.
  Адам инстинктивно понял, почему Аленка медленно сомкнула веки. Он закончил поправлять ее слегка нарушенное порывистым движением убранство и стал легонько поглаживать ладонью по щеке.
   Так продолжалось, пока не догорела последняя свеча. Оказавшись в полной темноте, Аленка осторожно поцеловала Адама в щеку и включила свет. Судя по времени, которое объявила кукушка, на улице должно быть уже совсем темно. К тому же, по черепичной крыше застучал мимолетный ливень, накрывший внезапно всю округу. Аленка затопила печь и стала готовить ужин. Адам, сев на корточки, ножом начал отскабливать воск, маленькими белесыми кляксами запятнавший весь пол.
-У меня сегодня самый лучший день рождения в жизни, - сообщил Адам Аленке, продолжая отскабливать восковые кляксы.
- Что же ты мне с утра не сказал, я бы тогда что-то придумала. Разве только... - Аленка, не дав ему ответить, выскочила из избы и вернулась с бумажным пакетом, который передал ей магистр.
- Ты когда-нибудь водку пил?
- Нет, только вино. Мы каждую субботу вино пьем.
- Давай попробуем, что это такое, - Аленка вытащила из пакета большую бутылку самогонки и поставила на стол.
- Что-то боязно. Вдруг кто-нибудь узнает? - Адам вздрогнул от одной только мысли, что об их выпивке может узнать его отчим.
- А мы чуточку. Чтобы не опьянеть.
- Давай. Что там у нас на закуску? - по-деловому поинтересовался Адам.
- Суп с сушеными грибами. Подойдет? - весело спросила Аленка.
- Отлично, - Адам заскреб последнюю кляксу и решил одной рукой вымыть пол. Когда он взял ведро и собрался выйти из дома, Аленка преградила ему дорогу.
- На чердаке стоит бочка. Она сейчас должна быть с водой, потому, что ливень. Я специально подставила ее под дырочку в черепице, чтобы лишний раз не высовываться на улицу. Я сама схожу.
    Аленка неуловимым движением надела высохшие трусики, по вбитым в стену железным скобам забралась под самый потолок и открыла деревянный люк. Оказавшись на чердаке, она сбросила Адаму свою веревку.
- На конце есть хомут, накинь его на ручку.
Адам перебрал длинный конец веревки, кольцами разбросанный по полу и нашел металлический карабин. Когда он пристегнул ведерко, веревка быстро поползла наверх. Несколько шагов по потолку, и вода опустилась в комнату прямо с небес.
    Вдвоем они быстро покончили со своими делами. Аленка достала из горки, доверху заставленной тарелками и прочей посудой, два маленьких стаканчика и наполнила их до половины. Они сели за стол и понюхав прозрачный как вода  напиток, точно по команде поставили их на скатерть.
- И как они это пьют. Если у водки такой запах, то она должна быть очень вкусной, чтобы ее пить. - Адам еще раз понюхал и сморщился.
- Ну что, попробуем выпить? - спросила его Аленка.
- Давай, только не дыши. Три-четыре!
Они быстро подняли стакашки и вылили содержимое в рот. Не дыша, с полными самогона ртами, посмотрели друг на друга и отчаянно проглотили огненный первач. Первый вскочил из-за стола Адам и принялся хлебать воду из висящего рядом умывальника. Аленка закашлялась и, согнувшись пополам, маленькими шажками побежала вон из избы. Ей показалось, что она вот-вот задохнется и белый свет даже не заметит ее пропажи. После нескольких попыток втянуть в себя воздух, ей все же это удалось и, оглядевшись вокруг, даже не поняла, как попала в сени.
  Когда они оба вернулись за стол раскрасневшиеся и довольные своим поступком, Аленка с неописуемо глупым видом принялась хохотать во все горло. Глядя на нее, закатился от смеха и Адам. Насмеявшись до икоты, принялись, кривляясь и перебрасываясь туалетными шутками, хлебать деревянными ложками грибной суп. Когда больше половины налитого в тарелки было съедено, Аленка тоном трусливого заговорщика предложила:
- Пойдем ежику звонить. У меня сейчас мочевой пузырь лопнет!
- Пойдем.
Адам, не вставая, отодвинул стул и расслабленной походкой направился к двери. За ним последовала Аленка. Приоткрыв узкую щель, подозрительно посмотрели в темноту, и вышли на свежий воздух.
- Мальчики налево, девочки направо, - икая, скомандовала Аленка и присела слева от крыльца, спрятавшись за достаточно высокую стенку. Адаму досталась правая стена, он не замедлил к ней прислониться. Шум дождя на короткое время перебило дружное журчание двух напористых, горячих струек.        Вернувшись за стол слегка промокшими, не понимая, что с ними происходит, поделились своими впечатлениями от горячительного, перебрали все известные им смешные истории, доели свой суп и окончательно разморенные алкоголем улеглись на диване. Их сильно клонило ко сну, но нормально уснуть им не позволял постоянно переполнявшийся мочевой пузырь. Через каждые десять минут один из них непременно вскакивал и бежал на крыльцо.  Наконец, Аленка, очередной раз встав пописать, поставила в кухне пустое помойное ведро и сообщила о нем Адаму. Увидев себя в оконное зеркало, она сняла с головы увядший венок и погасила свет по всему дому. К двум часам ночи, сильно обезвоженные, измученные беготней на ведерко, крепко уснули.
   Во сне Аленка стала сильно замерзать, и всем телом крепко прижалась к дрожащему от наступившего озноба Адаму. А где-то рядом, наблюдала за ними прикинувшись кто - чем и зло хохотала нечистая сила...

Отец Кондрат сам привел домой козу, и после нескольких неудачных попыток выдоить, не думая ни о чем плохом, отправился за магистром.


 
 
                Эпизод седьмой.
   Старенький автомобиль выскочил из кладбищенских ворот как разъяренный бык на арену. Низко накренился, слегка подпрыгнул на высокой кочке и круто вывернул по проселку, ведущему прямо к железнодорожному переезду.
 Такая манера вождения, приобретенная им еще в студенческие годы, часто служила причиной плохого настроения инспекторов ГАИ и особой строгости университетского начальства; здесь же, в провинциальной глубинке, его лихачество раздражало лишь изредка пересекающих  дорогу зайцев.
 Магистра подбрасывало на сиденье от резких толчков, вызванных одной из самых распространенных российских бед - бездорожьем. Он бы наверняка разбил себе голову, если бы верх его “газика” был сделан из чего-нибудь более твердого, чем этот выгоревший на солнце брезент.
   Как всегда, повода для спешки не было; магистр Левий наконец-таки решил съездить в Район, разузнать какие-нибудь факты из биографии Афанасия Азаровича Брехонькова, а за одно прикупить настоящий бензин. Путь предстоял неблизкий, почти сто пятьдесят километров по пришедшей в негодность железобетонной трассе, проложенной военными строителями среди дремучего леса и непроходимых болот.
   Отец Кондрат с деланно сонным видом в оба глаза следил за дорогой, чтобы не вывалиться через лобовое стекло при неожиданном ударе рычага передней подвески о какое-нибудь препятствие, которое может не заметить магистр. Отец Кондрат, по благополучном возвращении дочери едет в монастырь, где должен с разрешения игумена, владыки Василиска, передать ювелирам чудотворный образ пресвятой Богородицы и подаренное магистром золото для изготовления нового оклада. Для украшения иконы, отец Кондрат пожертвовал жемчужным ожерельем своей покойной жены, а магистр Левий откопал в гараже несколько крупных камней, каждый из которых сам по себе был настоящим сокровищем. Таким образом, в этой невзрачной машине, скачущей на ухабах разбитой тяжелыми гусеницами дороги, ехало целое состояние и совершенно без всякой охраны. Гарантией безопасности служило полное неведение лихих людишек относительно поездки, да и самого существования деревенского батюшки. Никто не знал о планах отца Кондрата.   
 
- Соре-Броха, куда ты спрятала своего ублюдка?! - крикнул Давид Соломонович и ударил ее кулаком в бровь.
 Тетя Сара громко заплакала, прикрывая руками лицо. Ее левый глаз совершенно перестал видеть залитый липкой кровью, обильно истекавшей из глубокой раны. Не произнеся ни слова, она кинулась было к дверям, но тут упала, сбитая с ног тяжелым ударом в затылок.
- Где этот поганый выкрест? Клянусь Моисеем, если не приведешь его сейчас, я тебя убью.
   Тетя Сара почувствовала сильный озноб, сменившийся невыносимым жаром, проникшим во все клеточки ее тела. Она с трудом подняла голову и, держась руками за табуретку, встала на колени. Пол и стены прихожей накренились в одну сторону и стали сползать куда-то вниз, в то время как она сама оставалась на одном месте. В глазах потемнело и ее вырвало сильной струей воды.
- Полудохлой прикинулась; может мне в аптеку сбегать за пилюлькой? - Давид Соломонович размахнулся и пнул несчастную женщину ногой в живот. Соре-Броха непроизвольно выдохнула оставшийся в легких воздух, но сделать вдох ей не удалось. Горящие огнем внутренности подступили к самому горлу. Рот моментально наполнился кровью, но горячая, тошнотворная жидкость не прекращала прибывать. Глотать ее не было никакой возможности, горло перекрыто кровоточащим месивом; и ее снова вырвало, но куда сильнее и мучительнее чем в первый раз. Увидев, как его некогда страстно любимая супруга, опираясь ладонями в лужу густой, бессильно выблеванной крови, явно умирает у него на глазах, Давид Соломонович пришел в дикое возбуждение. Он стал метаться из угла в угол, придумывая, как бы снова привести ее в чувства. Он схватил холодное, полное до краев железное ведро и с размаху надел ей на голову.
- Не вздумай подохнуть, тварь. Я еще не знаю, где этот сучий помет.
Битье супруги, робкой тридцатилетней женщины, приносило старику Манштейну особое, садистское удовольствие; но до такого зверства он еще не доходил никогда.
   Тетя Сара с невероятным усилием глотнула воздух и попробовала встать. Все перенесенное с таким трудом, повторилось заново. Снова перехватило дыхание, снова рот стал наполняться кровью. Еле сдерживая рвоту, она проглотила кровь и, не снимая с головы ведро, попыталась подолом шерстяного платья утереть лицо. Рана над глазом продолжала сочиться, левая щека покрылась толстой, липкой коркой. Единственное ее желание привести себя в человеческий вид, чтобы Адам не увидел ее такой страшной, оказалось невыполнимым; не то, что дойти, даже доползти до умывальника она не могла. Не в силах пошевелиться от кошмарной боли, сковавшей ее живот, она лишь подвинулась ближе к стене и замерла; от каждого с таким  трудом сделанного движения, ее рот снова наполнялся кровью и приходилось, подавляя отвращение глотать.
  Давид Соломонович, не глядя на жену, привалившуюся к стенке с ведром на голове, нащупал где-то за спиной деревянный предмет, схватил его, не обращая внимание на сильное несоответствие материала и веса, и со всего размаха ударил по донышку ведра.
  Соре-Броха даже не вздрогнула. Из-под ведра снова потекла кровь, заливая плечи, грудь, спину... Боль внезапно исчезла, и стало легче дышать. Она поняла, что умирает, и препятствовать этому не стала. Она закрыла глаза и увидела своего сына, ползающего у нее на животе, взяла его на руки и приложила к груди... Она увидела истерзанное тело своего мужа лежащее в городском морге... Картинки сменялись с частотой ее пульса; с каждым ударом сердца она видела то горькие, то самые прекрасные моменты своей жизни, и ей было жаль, что она закончилась вот так... Ужасно, жестоко, внезапно. Но что она может сделать, молодая хрупкая женщина, а теперь и вовсе, маленькая девочка. Лишь только наблюдать, как останавливается ее материнское сердце.
    Давид Соломонович не успел поплакать над стынущим телом умирающей жены. В дверях внезапно появился Адам. Давид Соломонович уже занес над головой молоток, чтобы швырнуть им в своего пасынка, но два громких выстрела, последовавших один за другим с неощутимым временным интервалом, прочно пригвоздили его к противоположной от искалеченной им женщины стене.
 
 Ружье, из которого магистр Левий отстреливал обнаглевших по осени кабанов, Адам заметил сразу, впервые попав к нему в дом. Как только этот выродок начал в очередной раз избивать его маму, Адам мухой выскочил из окна и помчался за ружьем, зная, что отец Кондрат и Лев Данилович уехали на машине. В дом он рассчитывал попасть при помощи стальной кувалды, которую прихватил с собой. Но кувалда ему не понадобилась, магистр, как всегда забыл запереть входную дверь. Адам забежал в комнату, сорвал со стены оружие и, не прячась от глаз соседей, вернулся домой. По обратной дороге у Адама еще были некоторые сомнения, сможет ли он нажать на курок. Но то, что он увидел, переполнило его детскую душу ненавистью. Он стрелял не задумываясь, как в опасного зверя, который вот-вот вцепится своими клыками в самое горло. Два бронзовых жакана пробили тараканье брюхо отчима и, отлетев к стене, он сполз с нее жалкий, раздавленный, с выкатившимися из орбит желтыми глазами.
   Адама передернуло от мерзкого зрелища, какое представлял теперь его отчим. Он осторожно подошел к матери, стараясь не осквернить подошвами своих ботинок ее загустевшую кровь, которая залила почти весь пол, приставил ружье к табуретке, снял с ее головы мятое ведро и, раздвинув промокшие, прилипшие к голове волосы, внимательно рассмотрел обширную рану. Молча глотая слезы, Адам дотронулся до раны на лице и с отвращением посмотрел на труп отчима. “Если только ты сейчас встанешь, я с удовольствием убью тебя еще раз”, -  с гневом подумал он. Адам взял свою мать за запястье и лишний раз убедился, что она мертва; пульс не прощупывался. Упрямо надеясь на чудо, Адам принес из комнаты маленькое зеркало и приложил к застывшим в предсмертном мороке губам мамы. Он отвернулся и зарыдал. Оторвав зеркало от ее лица, Адам вдруг увидел маленькое пятнышко пота на холодной поверхности стекла, исчезающее прямо на глазах.
   Как сумасшедший, Адам выскочил из дома и выкатил на двор скрипучий рыдван, купленный отчимом для поездок за пропаном. Вернувшись к матери, он крепко обхватил ее грудь и потащил вниз по деревянным ступенькам крыльца. С ее холодеющих ног сорвался один ботинок, за тем и второй. Не обращая внимания, Адам с отчаянным упорством продолжал тянуть свою мать к телеге, задыхаясь от напряжения, глотая скупые, настоящие мужские слезы.
   С огромным трудом ему удалось взвалить на телегу эту непосильную ношу. Он подложил под истерзанную голову матери свою пуховую подушку, взялся за поручни и покатил кровавый воз вдоль домов.
  Мать лежала неподвижно, уложенные вдоль тела руки разъехались от мелкой тряски в разные стороны и свисали до земли, оставляя кровавые следы на траве. Люди с изумлением и страхом смотрели на Адама, но никто не смел подойти и помочь.
   Аленка, в окно увидавшая эту страшную картину, истошно закричала и выпрыгнула в палисадник. Ни слова не говоря, она перемахнула через низкий забор и впряглась в этот воз рядом с бледным, как печная известка Адамом. Рыдван покатился немного быстрее.
    У людей, наблюдавших за происходящим со стороны, ничто не дрогнуло в заиндевевших сердцах. Видя перед собой только женский труп и двоих катящих телегу детей, они думали об участковом, боясь подойти к чему-либо раньше его приезда. Кто-то из них даже выкрикнул предложение позвать милицию. Но никто не сдвинулся со своего места. Только когда рыдван удалился на приличное расстояние, одна баба села на велосипед и рванула на станцию, к “милицейской будке”, как называли здесь кабинет участкового милиционера в здании маленького вокзала.
  Если бы не Аленка, Адам просто заблудился бы среди множества утрамбованных тракторами и конными телегами пыльных дорог. Он даже не знал, где находится больница. Но благодаря ее помощи, они через полтора часа оказались у домика местного доктора. На дружный стук, дверь открыла все та же опрятная старушка. Увидев то, что находится у нее перед глазами, она довольно шустро выскочила, на ходу крикнув:
 - Толик, скорей! Ну скорей же!
И засуетилась возле изуродованной женщины.
  Анатолий Бронеславович велел детям сторожить дом, а сам, вдвоем со своей старухой бегом покатил телегу дальше. Адам хотел бежать с ними, но Аленка в двух словах убедила его остаться с ней:
- Врач должен работать спокойно, чтобы никто ему не мешал. Ты меня понял?
   Адам промолчал. Ради своей матери он готов на все. Он подошел к рукомойнику, убрал из-под него таз и начал мыть испачканные кровью руки. Ни на какие расспросы не отвечал и сам не начинал никакой беседы. Аленке казалось, что Адам оглох и онемел от горя.
Анатолий Бронеславович принял все возможные меры ко спасению полумертвой женщины, но не тешил себя надеждой. Отсутствие полного списка необходимых медикаментов, крови и ее заменителей, сильно подрывало уверенность старого врача в благополучном исходе. По всем признакам, она с минуты на минуту должна была умереть, но сердце упорно продолжало работать. Быстро подключив ее к аппарату искусственной вентиляции легких, он ввел все необходимые для поддержания жизни лекарства и стал готовить трепанацию черепа. Операционную подготовила его жена, Серафима Степановна, и пока ее муж разрабатывал план оперативного вмешательства, ни на минуту не отходила от Сары. Наконец в палату вошел Анатолий Бронеславович, прикатив с собой каталку. Вдвоем они переложили ее, и доктор укатил Сару за оклеенную белой папиросной бумагой дверь. Серафима Степановна еще раз отмылась, надела стерильный хирургический комплект и отправилась вслед за своим мужем, ведь  другой-то ассистентки у него нет...
 Через шесть с половиной часов, измученный доктор выкатил каталку из дверей оперблока. Лежащая на ней женщина нормально дышала сама. Рядом шла Серафима Степановна, неся в руке подключенную к артерии капельницу. По возвращении в палату, Анатолий Бронеславович и его жена Серафима переложили Сару в чистую постель.
- Иди домой, уложи детей спать. Вряд ли они захотят уйти не повидавшись с матерью. Я сегодня буду ночевать здесь, прямо на соседней кровати, - он указал на стоящую рядом с постелью больной накрытую голым матрасом койку. - Да, и вызови ко мне медсестру! Вечно вас не соберешь, все шляетесь в рабочее время!
- Ну-ну! Не расходись, Толик. В нашем возрасте вредно повышать голос. Серафима сняла со своего лица маску и вышла за дверь.

Аленка не поверила ни одному слову, но все же ее отец добился цели. Она быстро успокоилась. Не совсем конечно, но для того, чтобы при необходимости принять решение, этого вполне достаточно.
- Пап, я не поеду домой. Я останусь здесь, вместе с Адамом. Ему сейчас очень плохо...
- Хорошо, оставайся. Я послезавтра за вами приеду. У меня завтра будут кое-какие неотложные дела.
- Я понимаю... Конечно. Ты там смотри у меня, держись...
 Отец Кондрат при всеобщем молчании поцеловал свою дочь и вся взрослая кампания вышла за дверь. Когда проснулась Серафима Степановна, машина тихо отъехала.
- Что, опять кого-нибудь привезли? - спросонья не контролируя тембр голоса, как-то уж очень по-старчески спросила она Аленку.
- Да нет, это мой папа приезжал, - Аленка нырнула в темную комнату и села на подоконник рядом со своим несчастным другом, и так же, как и он, уставилась на два далеких светящихся окна больницы.

  Первым в кабинет доктора вошел Аркаша:
- Я по поводу убийства Сары Манштейн, - не поздоровавшись, официальным тоном обратился он к Анатолию Бронеславовичу.
 Отец Кондрат и магистр Левий с виноватым видом встали в дверях и тихонько перешептывались между собой.
- Вы, молодой человек, научитесь сначала разговаривать с людьми. - Анатолий Бронеславович мягко взглянул на своего собеседника и продолжил:
- С убийством Вы пока погорячились. Она женщина молодая, сильная, вполне может выкарабкаться; хотя диагноз устрашает. Разрыв селезенки, множественные ушибы внутренних органов, открытая черепно-мозговая травма с повреждением вещества в левой височно-теменной области и как следствие первых трех острая дыхательная недостаточность. Серьезная анемия. Вот, извольте полюбопытствовать, - он протянул участковому листок, который вынул из картонной папки с номером истории болезни.
  Участковый принял листок и прочел тоже самое.
- Да Вы присаживайтесь, в ногах правды нет. И вы, молодые люди; мы с вами недавно виделись, не так ли?
Анатолий Бронеславович пнул стоявшую под столом табуретку и участковый Аркаша смог сесть напротив него.
- Да, мы уже встречались. Когда Вы планируете подготовить оперблок к трепанации? - спросил магистр.
- Трепанация уже закончена, и, по моему мнению, вполне удачно.
- Кто это ее уже закончил? - изумленно спросил отец Кондрат.
-Вы понимаете степень своей ответственности, если она не выкарабкается? Вы лишитесь медицинского диплома, если только Вас не посадят, - резко высказался магистр.
- Молодой человек, пусть меня посадят хоть сейчас; но большего, чем уже сделано, сделать на сегодняшний день не возможно. Теперь все зависит от нее самой и Господа Бога. Если Вы думаете, что я взялся не за свое дело, то смею заверить, - это дело как раз не ваше с батюшкой, простите, как Вас...
- Отец Кондрат, - подсказал магистр.
- Да, отец Кондрат. Не Ваше с отцом Кондратом, а самое что ни наесть мое... - после этих слов, Анатолий Бронеславович достал из ящика пожелтевший от времени документ и, игнорируя протянувшуюся к листку руку милиционера, встал со своего места и передал магистру.
   Это была копия предписания, из которой следовало, что Повилайтис Анатолий Бронеславович был арестован и сослан сюда на постоянное место жительства, с запретом заниматься медицинской практикой, а за одно, и лишен степени доктора медицинских наук.
- Я, видите ли, политически не благонадежен. Меня, конечно, уже восстановили в правах, но ехать в Москву мне теперь ни к чему. Староват я, уже яма под ногами, - под общее уважительное молчание Анатолий Бронеславович взял у магистра документ и вернулся на свое место.
- Как Вы думаете, шестидесятипятилетний мужчина мог бы нанести ей такие побои? - спросил участковый ссыльного врача.
- Даже я при своей комплекции могу нанести Вам более тяжкие побои. Все дело в том, насколько активно Вы будете сопротивляться, - ответил Анатолий Бронеславович.
- Насколько я прав - не знаю, но по моим наблюдениям, она всегда была такой тихоней... - печально пробурчал отец Кондрат, теребя рукав своей парадной рясы.
 
  Двое оперативников, все это время дежурившие в доме Манштейнов, после освидетельствования наступившей смерти завернули труп в клеенку и  повезли в больничный морг. Привычная ко всему пузатая лошаденка пошла со двора, увозя телегу с бездыханным телом и двумя милиционерами в густой предрассветный туман, поднявшийся над рекой и разлившийся по низинам. Анатолий Бронеславович стянул с рук тонкие резиновые перчатки и положил в крафт-пакет. В его правилах было беречь все, что можно использовать еще раз. Не так уж и часто ему приходится принимать посылки из Райздравдепартамента, чтобы разбрасываться.
- Сколько крови на полу. Ей бы половину этого назад, и я бы уже был спокоен. А теперь верните меня обратно в больницу, доктор больше полезен больным, чем умершим.
  Аркаша уселся за руль; магистр Левий остался в больнице с медсестрой приглядывать за Сарой и передал ему авто. Отец Кондрат попрощался с доктором, проводил взглядом машину пока и она не скрылась в тумане и, не заходя домой, отправился в Храм.
    Он зажег две большие свечи, поставил одну на канун, другую перед образом святого Великомученика и Целителя Пантелеимона.
 “Как молиться мне за вас, страдающие души”, - думал он, глядя на прозрачные капельки воска, стекающие по желтой свечке, превращаясь в мутные лужицы на полу.
 - Неужели для Бога есть какая-то разница между верующими в Него людьми? - спросил у иконы отец Кондрат, - разве не все дети одинаково дороги Отцу, особенно, когда они падают в бездну?
 Отец Кондрат прошел в Алтарь и облокотился на жертвенник. В тяжелых раздумьях провел он много времени, покуда не услышал, как в Храме появились первые прихожане. Он выглянул из двери дьяконника и увидел Аркашу, который вытянувшись по стойке “смирно” нервно теребил пальцами снятую с головы фуражку.
 - Интересуетесь, - спросил его вышедший из апсиды священник.
- Мне нужен Ваш совет. Не знаю, что и делать. Его убил Адам, это ясно как день и понятно почему. Если бы на моих глазах отец так издевался над матерью, я, возможно, поступил бы так. Я обязан вызвать следователя, но тогда паренька могут надолго запереть в психушку. И вряд ли он вообще когда-нибудь из нее выберется.
- Он теперь, конечно, нуждается в помощи психиатра, но среда, тщательно культивируемая персоналом в отделениях подобного профиля, совершенно не способствует выздоровлению. Посоветовать Вам ничего не могу, поскольку далек от процедуры ведения уголовных дел. Лев Данилович Крестовский будет более полезен как советчик. Кроме с отличием законченного юрфака, он имеет диплом психиатра; а еще, он действительный член-корреспондент сразу нескольких Академий, в том числе и иностранных.
- Сколько же ему лет? - спросил опешивший Аркаша.
- Шестьдесят один год, - спокойно ответил отец Кондрат.
- Ну и ну. А выглядит на тридцать пять. Я думал, мы с ним почти ровесники.
   После непродолжительного молчания, участковый опустил глаза и, не глядя на отца Кондрата, спросил:
- А как Церковь относится к сокрытию преступлений?
  Отец Кондрат ни секунды не задумываясь ответил:
- У Церкви нет строго установленных директив по этому вопросу. На Соборах это не обсуждалось. Лично я  благословляю все Ваши дальнейшие действия, какие бы последствия они не повлекли. Только имейте в виду: за Ваши ошибки ответственность перед Богом буду нести я, а не Вы.
  Отец Кондрат прекрасно понял, к чему клонит участковый и, как человек решительный, осенил его Крестом. Аркаша, как человек верующий, поцеловал благословляющую руку.
   Аркаша вышел из Храма до начала Литургии и направился к дому магистра. Перед самым забором деревенского кладбища он лег на траву и стал ждать, когда на дороге появится темно-зеленый “газик”. Ждать пришлось не долго; сквозь дрему он услыхал, как магистр свернул с дороги и подъехал к самым его ногам.

 
   
                Эпизод восьмой.
  Прежде чем открыть глаза, она поняла, что полностью обездвижена; попытка облизать саднящие от сухости губы осталась никем не замеченной.
   Судя по падающим сверху голосам, ее рассматривают двое мужчин. Хоть это и весьма неприятно, опротестовывать их любопытство уже поздно, к тому же попыток совершить какие либо грязные поползновения они пока не предпринимают.
  “Что со мной происходит? Не могу даже пальцем пошевелить...” - Саре очень хочется повернуться на живот, но она совсем не владеет своим телом. Только страшная сухость во рту и желание напиться ледяной воды прямо из родника, окунувшись в него с головой, косвенно указывают на то, что она еще жива. “Раз уж эти два мужика не переводят связанные с моим именем глаголы в прошедшее время. Посмотреть бы на них, да веки совсем не слушаются... “.
  “Сильная еврейка! - это про меня, что ли?”, - эхо гулких слов стало принимать более полезные для нее ассоциативные формы и складываться в хорошо сфокусированные картинки, освобождая дорогу к своему Я. Понятие “еврейка” что-то прояснило в ее голове, но ничего полезного о себе Сара выяснить не смогла...
  Грубые голоса стали удаляться, становясь все глуше и глуше...
    Ей все-таки удалось на некоторое время открыть глаза. В палате уже никого не было и яркий дневной свет, отраженный от выкрашенных белой краской стен и потолочных покрытий, пропек ее голову до самого затылка...
    Больно колются сломанные ресницы, нужно дотянуться до них рукой и привести в порядок. Но уж очень не хочется лишний раз убеждаться в своем полном бессилии...
   Она сомкнула веки и расслабилась. Без каких либо усилий с ее стороны, перед глазами стали появляться довольно складные строчки, похожие на чей-то ужасный бред. Буквы стояли неподвижно, в строгой последовательности, не сменяя одна другую, как это часто бывает во время незаметно налетевшей дремоты, когда уставший человек проводит остаток вечера за чтением какой-нибудь скучной книги.
“Или же все-таки это  не бред?” - Она с большим трудом напрягла свою память и восстановила прочитанное:

                Где твой поганый выкрест?
                Где твой поганый выкрест?

   Когда Сара поняла смысл этой уродливой надписи на ярко-оранжевом фоне, холодный озноб прошиб все ее тело; надпись исчезла также внезапно, как появилась, но осадок не выплеснутой из себя жути прочно застрял где-то на самом дне сознания. Теперь она вспомнила все.
   Видимо, кошмар еще не окончен. Даже если мужа нет поблизости, он может убивать ее изнутри, как раковая опухоль. Только намного дольше и мучительнее.
  “Он добрался и сюда. Проник в мою голову и будет развлекаться  самыми изощренными пытками, медленно превращая меня в загнанного зверя... А когда он не оставит мне ни одного шанса на спасение, я его убью. Как зажатая в углу крыса; нападу и убью его...”.
  Исчезнувшие было, строчки замелькали снова. Сара собрала всю свою волю и где-то на уровне лба прочитала:


              Вот кое-какие дела улажу и вернусь к тебе.

 Из груди вырвался протяжный стон. После нечеловеческого усилия, обливаясь холодным потом, Сара снова открыла глаза. От раздражения дневным светом они наполнились слезами, но сморгнуть она боится. Боится даже на мгновение опустить веки, чтобы не увидеть страшные слова, написанные черными корявыми буквами на ярко-оранжевом фоне.
 “Старый кабалист действительно кое-чего добился. Я по-настоящему схожу с ума. Только бы Адам сейчас домой не вернулся, Давид его растерзает. Может быть, его поп к себе забрал? Горе им, если Давид опять узнает... Что же делать-то? Лежу бревно  бревном, а дома настоящий шеол. Скорее бы вернулись силы, чтобы подобрать свои потроха и доползти, хоть что-то спасти из этой поганой жизни”.
   Приближающиеся шаги по коридору, отделяющему ее от внешнего мира, заставили Сару оторваться от своих мрачных мыслей. Все внимание сконцентрировалось на расплывающемся сером пятне, которое появилось справа от кровати и стало приближаться к ней, постепенно превращаясь в медсестру со штативом для капельницы в левой руке. Из-за накопившейся в глазах влаги, медсестра стала похожа на изогнутую знаком вопроса карлицу; но когда нижние веки переполнились настолько, что слезы сами выкатились вон, она оказалась вполне благообразной женщиной средних лет, не на много старше, чем Сара Манштейн.

В центре темного помещения горит очаг. Языки  пламени отбрасывают красные блики на грубо обтесанные своды пещер. Смрадный запах исходит отовсюду, он раздражает его, но уже не так сильно, как раньше. Медленно шагая вокруг огня, он в который раз уже пытается обогреть свое насквозь промерзшее тело, но как всегда это ему не удается. Тоска, этот единственный вечный спутник, сопровождает все его начинания; может быть из-за нее он имеет так мало успеха в своей непостижимой борьбе за право обладать всем?
  Стройный, кудрявый юноша с неестественно бледным цветом лица протянул свои тонкие руки к огню. Он вгляделся в желтые языки пламени:
 “ Эти жалкие клоуны, считающие меня своим покровителем, режут на кладбище все живое, что могут украсть. Лучше бы сами себе вены вскрыли. Они не понимают, чего хотят и что нужно мне. Игрище сумасшедших не акт истинной веры, которого требует любая, даже самая идиотская религия”.
Он отвернулся от огня, чтобы не видеть, как группа недоделанных ревнителей черного благочестия мажет свои поганые рты кровью, может быть, того самого младенца, который мог бы стать истинным его слугой. От этого безобразного зрелища ему сделалось так тошно, что будь он человеком, его бы обязательно вырвало прямо в огонь.
“Текут реки крови, когда это нужно мне. Я заражаю ненавистью целые народы и стираю их с лица земли. Я насылаю войны, глады и эпидемии, число моих жертв измеряют миллионами, я проклят всеми. Нужна ли мне жертва, которую они сейчас приносят в порыве своего безумия?”.
Он зашагал вокруг пламени немного быстрее.
  “Я всеми проклят только уже за одно свое имя. А как же ОН, через своих Ангелов насылающий на людей потопы и землетрясения, поражающий и потребляющий не признающих ЕГО власти, почему ЕГО не проклинает никто? Почему ЕГО издевательства люди принимают покорно, как должное?”
   Длинный черный плащ соскользнул с него и упал у ног, обнажив навеки сложенные за спиной белоснежные  крылья. Ему больше не расправить их, как прежде, не воспарить над  всей тварью в лучах Божественной Славы. Ему здесь не нравится, но покинуть это место он больше не может. Холуи Распятого найдут его, куда бы он отсюда ни сбежал. Только здесь он может чувствовать себя полным хозяином; здесь кончаются все пути.
   “Я есть Путь, Истина и Жизнь”, - вспомнил он некогда прозвучавшие из уст Распятого слова и гневные слезы выступили у него на глазах. Все, что веками по праву принадлежало ему, забрал себе Плотник из Назарета. Теперь приходится довольствоваться одними отбросами, от которых его уже тошнит. Ни одного чистого лика, не испохабленного мерзостью древних пороков, ни единого искреннего слова; только ядовитая лесть и раболепные взгляды, заменившие собой искреннее любование Ангелов, среди которых его величие распространялось до края небес.
   Вчера он со злости убил двоих демонов в преисподней. И что от них осталось? Горсть черного песка. Теперь вся его жизнь - песок, утекающий сквозь пальцы. Он должен что-то изменить, но одиночество не позволит ему это сделать. Одиночество и тоска, тоска и одиночество. И еще этот жуткий холод. Да откуда он взялся! Кругом сплошной огонь, а при каждом выдохе появляется густой пар, как в морозную ночь перед святым праздником: - единственное время, когда он может не таясь покинуть это проклятое место, чтобы снова вернуться сюда и продолжать мерзнуть. Мерзнуть и злиться, злиться и мерзнуть.
  Единственное развлечение, которое он может себе позволить в любой момент - заключение сделок. В любом случае, он всегда останется в выигрыше. Даже скучно. Скучное развлечение. Но это лучше, чем наматывать круги вокруг горящего очага и попусту терять время, надеясь, что от этого ему может стать хоть немного теплее. Целая библиотека закладных подписанных кровью накопилась у него за многие тысячелетия. По большинству из них он уже получил, но многим должникам подарил отсрочку, обезобразив их до полной неузнаваемости. Они и сами не помнят, кем были когда-то; теперь они такие же бесы, как и те, что его окружают постоянно, с той лишь разницей, что их нельзя просто взять и убить. Они не рассыплются как фигурки на пляже. От них не воняет серой и горелыми потрохами, как от настоящих бесов. Они излучают холод, от которого крошится любая, даже самая лучшая на свете сталь.
  Он развернул бумажный листок, который некогда подписал своей кровью Адольф Гитлер:
 “Вот настоящая жертва фанатика своему господину”, - подумал он, на мгновение, предавшись воспоминаниям. Это, пожалуй, была самая выгодная, самая результативная сделка со времен падения Адама. Терять ему нечего, он и так уже все потерял. Все, кроме этих уродливых человеческих душонок, которые продали себя за этакую мелочь. За горсть земного праха, удовлетворив свою жадность и его похоть. За одно сладкое мгновение греха потеряли вечную свободу. Ту свободу, о которой они даже не имеют ни малейшего представления; свободу, которой он из зависти возжаждал в Эдемском саду. Но когда ему стали нужны рабы, он получил их в избытке. Теперь все изменилось. Ему нужен не раб, но здравомыслящий и сильный союзник. Для того чтобы выбраться из этой вонючей дыры. Такой, каким теперь стал Каин, наказанный Богом бессмертием за братоубийство; самое первое убийство из когда-либо совершенных от вечности. Но Каин отказался сотрудничать. Он вообще отказался от любого общения с кем-либо из живущих.
   Он ходит вокруг  очага и воет от злости и кошмарного холода. Этот огонь, горящий сам по себе, достаточно ярок. Но почему он не способен давать столько тепла, чтобы не нужно было  кусать собственные руки, окоченевшие до такой степени, что стали белыми, как снег на полярных шапках, когда он впервые облетал землю, любуясь ее первозданной красотой.
 Теперь все не так. Он подарил людям массу вещей, которыми они сделали свою планету жалким подобием той, что оставил им ОН. Конечно же, он этого не хотел, он просто дает людям то, что они страстно желают иметь: сверхмощное оружие, новые виды энергии, полезную технику и другие прогрессивные новинки, разрушающие их жизнь изнутри, их же собственными руками.  Сатана не ставит запреты, как это делает ОН. Сатана потворствует жажде; даже если кто-то жаждет стать святым. Только взамен один взмах пера, обмокнутого в капельку крови из левого мизинца в ночь со вторника на среду, как этого требует неизменный ритуал предательства.
   Какой жуткий холод. Сколько еще он должен его терпеть. Подняв с ледяных камней пола пещеры соскользнувший плащ, юноша обернул им свое нагое тело, чувствуя, что кто-то вот-вот должен нарушить его уединение. Ему вовсе не хочется сегодня кого-либо принимать у себя, но долг упрямо призывает его сделать это и гостеприимно отворить тяжелую дверь, отделяющую его от всех этих уродцев, которыми он в достаточной мере успел окружить себя за долгое время земных скитаний. Впрочем, они сами хотели себя видеть такими, изображая его козлоногим страшилищем на стенах своих капищ. Он лишь потворствует их страстям; не мог же он отказать своим преданным служакам в такой малости...
   “Возлюби ближнего своего... А разве это не любовь, давать каждому то, что он никогда не смог бы приобрести сам? У него все получают то, к чему так рвались. Получают не прилагая никаких усилий в то время, как сомнительное Царство Небесное, необходимо завоевывать в течение всей человеческой жизни, не щадя времени и сил. Кто сказал, что ОН не требует платы за свои услуги? Вести жизнь, полную лишений и умереть как все - вот плата тех, кто хочет идти за НИМ. Что стоит ЕГО любовь, если ОН требует от людей таких мук? ОН мало отличается от меня и моих ангелов. Мы оба добиваемся своей цели. Ну, может быть, я занимаюсь этим несколько грубее, но более эффективно. В чем моя вина? В том, что я захотел быть как ОН? Но ведь и Адам в Эдеме говорил с НИМ, как со своим отцом. Но ведь и ОН приготовил своим верным стать такими, как САМ. Чем я хуже этих вечно всем недовольных, копошащихся в собственном дерьме людишек?”.
 Сатана оглянулся на кусок скалы, служащий дверью в преисподнюю и прислушался. Посетитель где-то близко, очень скоро будет здесь.
- А может оно и к лучшему, что сейчас заявится кто-нибудь из моих должников. В таком случае мне будет не до моих тоскливых воспоминаний. Хоть чем-нибудь заняться мне сейчас совсем не повредит.
    Он сам отодвинул от входа огромный валун, чтобы хоть как-то согреться, но желаемого результата это не принесло.
  “Единственный способ соблазнить всех - это примирить их друг с другом. Тысячелетия без войн, вот путь к абсолютной власти. Люди будут принимать меня, как своего спасителя; на деле, без каких либо невероятных обещаний исполнившего самую древнюю мечту человечества. Мечту, которую ОН предложил в качестве своей заповеди: Не убий”.
   Время продолжает неумолимый бег, до неминуемой развязки его остается все меньше и меньше. Меняются лики сущего: температура звезд и расстояние между ними. Но ничто неизменно в мире людей. Там времена всегда одни и те же. Одни и те же соблазны и грехи, одни и те же способы их преодоления. Он не придумал ничего нового, чтобы поймать в свои сети еще одну непокорную душу. Но ничего нового не придумал и ОН, чтобы избавить своих верных от вечной погибели, которой так жаждет Сатана и это его слегка пугает. Он ждет своего часа, Сатана достаточно хитер, чтобы ничем не обнаруживать своего присутствия, если ему не угрожает опасность быть изгнанным вон. Скоро все люди на себе почувствуют его иго, но под чьим игом склонился он сам? Где источник его гордости, ненависти и лжи?
  “Если ненависть (принимая за аксиому то, что зло - это от всех, и от НЕГО в том числе, независимо существующая субстанция) присутствовала до начала ЕГО Творческого Акта, если так, то наши силы равны. Вопрос только в одном: чья одержимость окажется сильнее. Кто усерднее служит тому, чем одержим”.
   На одно короткое мгновение он ощутил себя рабом и от омерзения сплюнул в огонь. Рабом своей неведомой одержимости; но одна мысль, что ОН его в чем-то недооценивает, немного погасила вспышку внезапного гнева.
  Еще несколько шагов по изъеденному червями гранитному полу, такими  же холодными червями, как и все вокруг. Нет облегчения его ужасной муке нестерпимым холодом. Сатана поджег закладную и поднес к самому лицу. Она все равно не сгорит. Это вечное свидетельство чьего-то падения, его нельзя уничтожить огнем. Она будет существовать, покуда не настанет последний, самый страшный Суд, где все будут ответчиками перед престолом Всевышнего. Бумага вспыхнула и осветила черную пустоту в когда-то сиявших небесной бирюзой глазах Люцифера. Он больше не похож на того прекрасного Ангела, которым сотворил его Бог. Некое подобие человеческой тени кружит теперь вокруг огня и воет охрипшим голосом в пустоту каменных лабиринтов. Сосуд вечной ненависти ко всему, что хоть сколько-нибудь напоминает ему о его былой славе, переполнен и отягчает каждый вдох. Каждый вдох наполняет его холодом и новой ненавистью. И так бесконечно, покуда он жив. Покуда он жив, он всегда будет бродить вокруг пламени и хрипло выть в пустоту. Это страшный удел всех не вписавших себя в Книгу Жизни, отвергших свое Спасение в Боге и во Христе Его не принявших приглашение на званный пир.
   
 Сатана спиной почувствовал появление долгожданного гостя. Афанасий Азарович Брехоньков с раболепным оскалом изогнулся в почтительном поклоне, как приличествует стоять перед хозяином. Фигура хозяина расплылась, как обильно смоченная водой чернильная клякса и перед рабом появилось рогатое чудище, звериная пасть которого раскрылась для приветственной речи. Афанасий Азарович едва отпрянул от вырвавшегося из ноздрей Сатаны геенского пламени и подавился запахом жженой серы. Сегодня хозяин был особенно грозен, таким он не видел его еще никогда, разве что на картинках, изображающих шеол, которые из-под полы продает какой-то художник прямо в дверях синагоги.

- Да ладно тебе, давай попросту, без чинов!
- Я, Хозяин, к  жене в больницу по дороге наведался. А уж оттуда в дом магистра и через врата прямо к Вам...
- Давно помер?
    Брехоньков ненадолго осекся, подсчитывая точное время и поспешно сообщил:
- Сколько-то часов назад... помер... значит.
- Молодец, молодец. Ну так рассказывай, что там да как!
    Несколько часов подряд Афанасий Азарович рассказывал Сатане о последних новостях, которые тот знал и без него, но слушал явно с большим удовольствием, поскольку дефицит общения за последний год достиг своего апогея. Когда Брехоньков окончил исповедь, Сатана задумчиво произнес:
- Стало быть, твой пасынок... Молодец, молодец. Хорошую воспитал замену. Ну так проси, чего хочешь?
- Погулять бы мне на воле лет триста. С Вашего позволения.
Афанасий Азарович снова изогнулся в поклоне и сотворил раболепный оскал.
- Ну уж триста ни-ни. Хватит тебе и месяца. Если я сам тебя возверну, пеняй на себя. Тогда, голубчик, останешься ты здесь навечно, согласно условиям нашей сделки. Ты ведь купец, да? Значит, знаешь, что такое уговор двух торгующих сторон. Ты мне, я тебе; смотри...
    Брехоньков, как ошпаренная собака выскочил за “дверь”, пролетел над мучившимися под охраной чертей грешниками и через несколько минут оказался в доме магистра. Увидев под диваном собственные кости, Брехоньков с тревогой подумал о зарытом в гробу золоте, о своем обещании не трогать оставленный в земле клад и злорадно улыбнулся:
- Вот и ты попался на крючок, Лев Данилович Крестовский!


   
                Эпизод 9.
   К рассвету, Аленка с трудом узнала в косматом блондине, сидящем напротив нее, того робкого тихоню Адама, каким он казался ей до этой минуты. Дьявольская ухмылка синюшных губ и неестественный холод, которым несло по комнате от скрюченного на подоконнике тела, сделали его похожим на пойманного демона в запертой надежным заклинанием клетке, притихшего в ожидании своей участи. Лицо его вытянулось, впалые глаза почти совсем утонули в глубоких глазницах и стали похожи на две темные капли, слегка подцвеченные отражением пляшущих языков пламени. Он полностью ушел в себя и пристально смотрел в пустоту стремительно  разверзающейся бездны, которую буравила ударившая его звезда апокалипсиса.  Не меняя позы, он просидел всю ночь, глядя, как ей тогда казалось, на два далекие бледные пятна, едва виднеющиеся сквозь характерный для этой местности ночной туман; на светящиеся  окна больницы. Еще вчера утром он был тот живой, яркий, чернявый мальчик, которого она так хорошо знала.
    Не обращая на Аленку никакого внимания, Адам встал на затекшие от долгой неподвижности ноги. Он несколько раз присел на корточки и сделал первый неуверенный шаг, который привел его к падению на пол. Аленка с тревогой отметила, что он совершенно не умеет ходить. Так впервые шагает маленький ребенок, которому случайно удалось подняться во весь рост. Адам грубо оттолкнул ее, когда она пыталась помочь снова встать на ноги. Все с тем же издевательски довольным выражением лица, опустив подбородок на грудь, встал и, переваливаясь с боку на бок, как дрессированный медведь прошелся по комнате. Взглянув исподлобья на Аленку,  толкнул рукой дверь, несколько раз сжал в кулак свои пальцы и широко, во весь рот, злорадно улыбнулся,  выходя за порог.
 Аленка, несколько призадумавшись над всем произошедшим на ее глазах, поняла, что теперь имеет дело не со своим искренним другом, а лишь с его телесной оболочкой, претерпевшей некоторые небольшие, но резко бросающиеся в глаза изменения. Она решила искать Адама, покуда хватит сил и вернуть его, прежнего, дорогого, любящего человека назад, где бы он сейчас ни находился. Она поднялась из угла комнаты, куда ее только что отбросил этот урод и двинулась вслед за ним, твердо решив ни на минуту не упускать его из виду. Стало немного страшно, но необходимость защитить друга упрямо толкала ее вперед.
Держась на довольно большом расстоянии, чтобы тот не смог услышать ее движений, Аленка, пригибалась к низкорослым кустикам дикой акации, пряталась за толстые стволы старых ветел, но все-таки шла за ним. Так она провела около часа, двигаясь в сторону своей деревни, куда так явно торопился Адам.
Оказавшись на пологом берегу Гремучей, он взглядом смерил расстояние до ближайшего мостика и снова, злорадно улыбнулся во весь рот. Не снимая одежды,  все той же неуверенной походкой вошел в воду и поплыл на противоположный берег, легко преодолевая стремительное течение, которое усиливалось близким присутствием опасных порогов, во множестве преграждавших путь свободной воде. Аленка, спрятавшись за плакучей ивой, дождалась момента, когда он выйдет из воды и удалится на безопасное расстояние, прибрала растрепавшиеся волосы и поплыла следом. Плыть оказалось куда труднее, чем можно было предположить глядя на этого упыря, который уходил все дальше и дальше в сторону дома Манштейнов. Именно упыря, не Адама; потому, что Аленка знает точно: Адам совсем не умеет плавать.
   Когда она выбралась, наконец, из воды, преследовать его уже не было сил, все ушло на борьбу с течением, которое едва не унесло ее к большой вращающейся воронке, образовавшейся на месте когда-то затопленного рекой колодца. Она в изнеможении села на траву. Все  тело трясло от слабости, особенно руки. Она оглянулась и внимательно посмотрела на крохотную, почти не различимую вдалеке фигурку. То, что существо завладевшее Адамом направляется в дом, где вчера произошла трагедия, не вызывало никаких сомнений. Насколько это было возможно за такое короткое время, Аленка восстановила сбитое жесткой борьбой с течением дыхание и, уже не боясь быть замеченной, побежала следом. В мокрых туфлях она очень быстро в кровь разбила ступни, каждый шаг приносил ей вспышку нестерпимой боли. Но она смогла значительно сократить расстояние до преследуемого объекта и теперь могла идти так, чтобы как можно меньше травмировать ноги.
- Нужно было бежать босиком, вот дура-то! - вслух подумала Аленка, подходя все ближе к двери Манштейнов, за которой уже успел скрыться переваливающийся с ноги на ногу белобрысый упырь.
Ступив на теплые доски крыльца, она с удовольствием сняла обувь, не обращая внимания на многочисленные бурые пятна под ногами.  Вошла в дом и увидела, что почти весь пол в сенях был покрыт растасканной тяжелыми милицейскими ботинками кровью. Редкие доски сохранили свой первоначальный цвет, но и на них было по паре бурых отпечатков маленьких рук, вымазанных кровью тети Сары. На полу осталось только два небольших чистых островка у двух противоположных стен; место, где лежало тело Давида Соломоновича и место его жены, едва живой от тяжких побоев.
 За кухонной дверью послышалась громкая возня, потом раздался нечеловеческий, леденящий душу крик. Аленка в нерешительности остановилась, отдернула руку от дверной ручки и, едва успела она отойти в сторону, тяжелая, обитая мягким утеплителем дверь, со свистом распахнулась. Мимо нее пронесся ледяной, зловонный ветер и сквозь разбитое окошко терраски с воем вылетел наружу. Посреди кухни, испуганный, с широко раскрытыми глазами сидел Адам. Он, изнемогая от усталости, поднялся с пола и сделал несколько шагов ей навстречу и как сорванный с ветки листок стал медленно оседать. Аленка сделала стремительный рывок и подхватила своего друга подмышки. На ее глазах белые волосы Адама стали темнеть, приобретая первоначальный цвет, тело снова становилось теплым. Аленка волоком затащила Адама в комнату и уложила на кровать.
Только его голова коснулась пуховой подушки, поповне почудился голос, который легко могла отличить от множества слышанных ею голосов. Адам взывал о помощи тем остатком демонической энергии, которая осталась после того, как покинул его хрупкое тело злой дух.
   - “Помоги мне, он хочет вернуться”.
   Если бы она знала как! Но одно Аленка знала наверняка.  Сделает все возможное, чтобы уберечь его от этой напасти.
   Она взяла ведро, натаскала бочку воды из колодца и принялась приводить дом в порядок.
   Сколько бы раз  ни меняла воду, после первого же погружения половой тряпки, вода становилась красной и ей вскоре еще раз пришлось наполнять стоящую под водостоком деревянную бочку. Она уже не надеялась дочиста отмыть все залитые кровью половицы, и в бочке осталось воды всего на пару ведер, но красная жижица начала вдруг сдавать метр за метром, освобождая крашенный масляной краской пол. Заметив свою столь очевидную победу, поповна, пребывая в неестественно бодром настроении, еще раз натаскала несколько ведер воды, насыпала на пол стирального порошка и, наконец, уничтожила все следы потерявшихся в вечности суток.
   Ей хотелось предупредить  отца, что они сами пришли назад, в деревню, но оставлять Адама одного побоялась. Вдруг вернется этот упырь, когда ее не будет рядом.  Он снова уведет его и окажется, что изменить уже ничего нельзя,  Адам исчез навсегда. Такая перспектива пугала до боли в животе.  Она старалась не думать об этом, но все пережитое за сегодняшний день держало ее в постоянном напряжении. Аленка ни разу не вспомнила о том, что ей тоже необходимо поспать. Нездоровая бодрость тела и легкая тошнота - вот все, что стояло у нее на физическом плане.
 Адам проснулся. Аленка за своими мыслями даже не заметила, как быстро белеют его волосы, тускнеют и тонут в глазницах серые зрачки. Дьявольская улыбка исказила лицо, губы посинели. Он встал и, искоса глядя перед собой, двинулся к двери. Аленка, упершись руками в  косяк, преградила ему дорогу. Он отшвырнул ее не раздумывая, как негодную вещь, которую давно собирался выбросить на помойку. Ее это не обидело, потому, что  полностью отдавала себе отчет, кто сейчас прошел мимо. Она обула свои мокрые туфли и отправилась следом.
   На этот раз он шел по направлению к кладбищу. Аленка уже не скрывала своего присутствия и шла всего в нескольких шагах у него за спиной. На улице уже стемнело и все, кто мог их увидеть, разошлись по домам. Гуляющая после работы на полях, молодежь, подражая ночным мотылькам, сбилась в кучку под единственным в деревне фонарным столбом и не проявляла никакого интереса к тем, кто не дорос до их развеселой кампании.
Адам миновал кладбищенские ворота. С Гремучей наволакивало белую кисею тумана и, несмотря на то, что Аленка шла совсем рядом, ей становилось все труднее удерживать его в поле зрения. Она поняла, что теперь до конца своих дней будет бояться гулять по ночам на кладбище. Демон петлял между могилами, толи не зная дороги, толи ему доставляло удовольствие мучить чужое тело. Сделав несколько замысловатых петель по всему кладбищу, он, наконец, остановился напротив дома магистра. Свет в окошке не горел. Магистр Левий, очевидно, лег спать или ушел по какому-нибудь внезапному делу. Демон перевалил чужое тело с ноги на ногу так, что оказался лицом к калитке и зашагал снова. Тот факт, что он пришел именно сюда, подал Аленке некоторую надежду на благополучный исход.  Надеялась, что магистр Левий спит на своем ветхом диване и мгновенно проснется, едва тот ступит ногой на порог. Но все ее надежды рухнули, когда следом за ним, проникла через не запертые двери в комнату, освещенную лунным светом.
Адам подошел к фанерному ящику, куда сложил магистр Левий скелет Афанасия Азаровича Брехонькова и неуклюже согнулся пополам. Он накрепко, как клещами, вцепился в прорезанные  отверстия для рук и стал медленно разгибаться, одновременно поворачиваясь к Аленке лицом. Поповна бесшумно, стараясь не делать резких движений, скользнула в тень между двумя трехстворчатыми шкафами и затаила дыхание. Все с тем же издевательски веселым оскалом на лице, он прошел мимо  и вышел на улицу.
- Эта косолапая дрянь, наверно, хочет покушать, - пробормотала Аленка себе под нос и осторожно отправилась следом. Его странная привычка никогда не оглядываться, придала ей уверенности в своем инкогнито, и она вполне спокойно могла плестись сзади, на всякий случай, стараясь не шуметь.
   Адам снова стал петлять. Иногда оказываясь совсем близко, она могла разглядеть его мерзкую улыбку, не сходящую с неподвижной физиономии. Тщательно обойдя больше половины кладбищенских захоронений, он остановился у той самой березы, под которой был закопан набитый золотом гроб. Он увидел, что это место занял новопреставленный Полушкин и развернулся спиной к свежему могильному холмику. Аленке снова пришлось ретироваться в затененный угол; она присела за каменную плиту чьего-то памятника и замерла в ожидании. Адам простоял не долго.  Прошел совсем близко, едва не задев Аленку ногой. Снова оказавшись у него за спиной, она почувствовала себя в относительной безопасности и вышла из  укрытия. Демон явно не собирался никуда уходить. Он ходил по кладбищу с явной целью что-то найти, делая остановку у каждого большого дерева, растущего между могил.
 Тем временем туман становился все гуще и Аленке все труднее было уследить за всеми подробностями происходящего, особенно за точным местом его остановок. Адам упрямо шагал от дерева к дереву, не боясь промокнуть в зарослях росных трав и колючего Татарника, вымахавшего до периода своего цветения в человеческий рост. Он снова остановился возле большого дерева. Это был единственный на всем кладбище огромный вековой дуб. На этот раз, между могилами оказалась довольно большая брешь;  видимо выкопать здесь еще одну, не представлялось возможным из-за мощного переплетения корней. Впервые за все время, Адам поставил ящик на землю.  Подошел на пару шагов ближе к толстенному стволу  и согнулся пополам, вцепившись руками во что-то лежащее на земле. Аленка села на скамеечку возле низкой деревянной оградки и стала наблюдать, что он теперь будет делать.
 То, что она увидела, привело ее в ужас. Адам разогнулся со скоростью спущенной пружины и застыл с поднятыми кверху  руками; одновременно с этим, над ним взметнулись фонтаны сухой земли и две половинки огромного, разорванного пополам  корня остались торчать задранные кверху над его головой. Он снова согнулся  и так же резко выпрямился. Еще один огромный корень с оглушительным треском лопнул на две половинки и, вырванные из земли черные коряжины, остались стоймя торчать над обсыпанным землей Адамом.  Снова сложился, касаясь макушкой земли... Это продолжалось до тех пор, пока вокруг него не образовался целый лес сломанных, вывернутых дубовых корней, и земля у него под ногами стала свободной для рытья. Адам, встав на четвереньки, начал ногтями рвать землю, бросая ее у себя за спиной.  Рыл без устали, все с той же жуткой улыбкой на губах, обнажающей передние зубы. Раздирая о камни подушечки пальцев, он не чувствовал боли, или не обращал на нее никакого внимания.  Рвал и рвал руками землю, будто это было смыслом всей его жизни.
    Наконец, через час с небольшим, он с головой скрылся в вырытую им яму. Схватившись руками за края,  подтянулся, встал сначала на один локоть, за тем на другой и до пояса высунулся из ямы.   Подтащил фанерный ящик к  себе и, по одной, стал доставать из него большие почерневшие кости. Он  бросал их на дно могилы, за тем вылез и с ощутимым напряжением мускул уложил корни на место так, что не осталось и следа от этого неприступного, жуткого частокола.  Столкнул набросанную подле ямы гору земли и долго утаптывал это место, пока оно не превратилось в ровную круглую площадку в два метра шириной.
   Адам снова прошел мимо нее, но теперь туман загустел настолько, что увидеть сидящую рядом Аленку с высоты его роста не представлялось возможным, но снизу он ей виден был достаточно хорошо, чтобы разглядеть его изодранные колени, видные сквозь большие дыры в штанах. Она поднялась и, ориентируясь на звук шагов, тихонько пошла следом. Демон повел Адама домой.
Когда они проходили мимо Аленкиного дома, ее внезапно осенило. Она с разбегу толкнула его в спину так, что тот прямо с проселка отлетел на освященную отцом Кондратом изгородь палисадника. Адам пронзительно закричал и обмяк. Мимо Аленки с гулом пронесся зловонный ветер и растворился в тумане. На этот раз, Адам перенес освобождение от чужеродного духа гораздо легче.
 На громкий крик, в последствии ставший предметом долгих обсуждений среди обывателей и поводом для сочинения сплетен, на улицу выскочил отец Кондрат. Видя состояние своей дочери, он поднял лежащего на земле ребенка и отнес в дом, все вопросы оставив на утро. Аленка почувствовала надежность родных стен и впервые за истекшие полутора суток расслабилась. Добравшись до заветного сундука,  скинула промокшие туфли и завернулась в теплый плед. Сон сморил ее сразу; нахлынул теплой волной и унес за собой далеко - далеко, туда, где ее никто не сможет так сильно напугать.

 В каждой мало-мальски приличной деревне всегда найдется хотя бы один настоящий дурачок, который знает о происходящем намного больше любого, даже самого осведомленного сочинителя сплетен. Он-то и рассказал во всех подробностях отцу Кондрату, как именно его дочь вместе со своим дружком жиденком среди ночи попала домой. Отец Кондрат уже подозревал, что что-то подобное тому уже произошло и рассказ блаженного, лишь подтвердил его самые худшие предположения. Адам, несомненно, одержим злым духом; и он, как Православный иерей находится теперь в полной растерянности, поскольку его подопечный принадлежит иудейскому вероисповеданию и все Церковью предусмотренные для подобных случаев обряды, возможно, не принесут никакой пользы.
 Магистр Левий вместе с участковым Аркашей немного опоздали к началу службы. Проскомидия уже началась и они не стали толкаться возле свечного ящика, чтобы не мешать молящимся своей возней. Магистр Левий быстро проникся молитвенным экстазом и перестал обращать внимание на толчки в спину, которыми щедро осыпала его пришедшая заблаговременно Аленка, пытаясь, таким образом, не производя шума привлечь его внимание. Аркаша заметил ее безрезультатные попытки и шепнул магистру прямо в ухо:
- Да оглянись же, наконец.
Магистр Левий оглянулся назад, посмотрел по сторонам, потом немного вниз и, наконец, увидел Аленку. Она поманила его рукой и, легко протиснувшись между стоящими позади прихожанами, вышла на улицу. Магистр не обладал таким опытом продвижения сквозь толпу и несколько замешкал.  Догнал ее на пути к дому, где она оставила Адама предусмотрительно запертым на все замки. Умом поповна, конечно, понимала, что Демон не может проникнуть внутрь освященных иерейским чином стен. Но сердцем, она так сильно боялась повторения вчерашнего кошмара, что никакие доводы разума не способны были убедить ее в безопасности своего жилья. Тогда, ночью на кладбище, наблюдая за ним, Аленка почти не боялась. Но потом, когда проснулась и, увидев спящего на кровати Адама, его перепачканную землей изодранную одежду, с ужасом поняла, что все, что так не хочет вспоминать, действительно произошло. Вот тогда, Аленка стала по-настоящему испытывать страх и долго не могла понять, каким образом ей удалось живой добраться до маминого сундука, да еще и уснуть, как ни в чем не бывало.
   Магистр Левий едва поспевал за Аленкой. Она так быстро шагала домой, что ему приходилось, чуть ли не бегом бежать за ней, по этому было не до разговоров. Войдя в “мертвецкую” он увидел привязанного к спинке кровати Адама и спросил:
- Что происходит? Для чего ты намотала на него все эти веревки?
Он подошел к мальчишке и стал распутывать тугие узлы, завязанные Аленкой перед тем, как  вышла из дома. Тот не проронив ни слова, даже не ответив на его приветствие, стал подставлять свои путы для скорейшего освобождения.
- Чтобы косолапый его не забрал, - Аленка едва слышно всхлипнула. - Вчера он его увел на кладбище, забрался к вам в дом и украл коробку со скелетом, а потом кости закопал. Вот, - она указала рукой на валяющуюся у порога изодранную одежду.
- Так, теперь спокойно и подробно. Что произошло?
Аленка, едва сдерживаясь от подступавших то и дело слез, очень точно, почти по минутам описала ему весь вчерашний день. Адам, даже не подозревавший о том, что происходило с ним в то время, когда отчим загонял его куда-то во тьму, откуда он не мог наблюдать своими глазами за всеми его действиями, слушал Аленку не менее внимательно, чем магистр. Когда она закончила доклад, магистр Левий сопоставил все известные ему факты, включая и те, что нарыл в архиве музея, и сделал несколько предположений, которые во многом соответствуют действительному положению вещей. Но делиться ими с двумя перепуганными детьми он не стал.
  “Если вурдалак, которого я откопал, действительно главарь шайки бандитов, успешно орудовавшей на протяжении двадцати лет где-то в этих краях, а, судя по пролому на черепе, это действительно он, то из рассказа поповны и со слов самого Адама, его отчим и Афоня Брехоньков - каким-то образом замкнуты друг на друге. Возможно, это даже одно лицо. С какой стати Манштейн вдруг стал бы хоронить никого не интересующий скелет, не имеющий к нему никакого отношения. Нечистые так не поступают.
Относительно внешности Адама на момент одержимости: приблизительная копия Брехонькова со скидкой на возраст. Даже походка соответствует прижизненным органическим изменениям суставных поверхностей. А может быть, Манштейн-Брехоньков просто не хочет как следует вживаться в тело, по этому и ходит как пьяный.  Существует чудом сохранившееся предание о том, как купец Брехоньков продал душу Сатане. Если это действительно так, что вполне вероятно, враг у тебя, девочка, опасен чрезвычайно”.
 - Главное, вы не должны выходить за пределы этого дома, - поняв нереальность своего приказа, он тут же исправился, - или выходить как можно реже и очень быстро возвращаться назад. Это относится к вам обоим. Косолапый даже не попытается проникнуть сюда. Здесь вы в полной безопасности. Советую все рассказать отцу, - при этих словах он внимательно посмотрел на Аленку, которая все время с надеждой смотрела ему в глаза. - Тебе отец, наверно, уже говорил, что здесь вам бояться нечего?
- Да, говорил.
- Вот видишь, и я говорю вам то же самое. Значит это, правда. С этой бедой мы обязательно справимся. Сегодня я поговорю с твоим отцом и вместе мы решим, что нужно делать, чтобы косолапый исчез навсегда. А теперь, я попрошу тебя на несколько минут выйти из комнаты, - магистр снова внимательно посмотрел на Аленку и она послушно прикрыла за собой дверь.
         Магистр достал из кармана небольшой кристалл, который Адам тут же принял за простую стекляшку, и положил на середину стола.
         -Смотри внимательно внутрь кристалла, пока не появятся голубые искорки.      
Магистр подвел его к столу и усадил, а сам остался у Адама за спиной.
   Через одно мгновение, Адам действительно увидел голубое свечение; оно приковало его внимание настолько, что все окружающее просто перестало существовать. Падал и падал в бесконечную пропасть, не видя под собой дна. Голос магистра сопровождал его на всем протяжении  полета. Внезапно почувствовал сильный удар и открыл глаза. Оказывается, прошло всего лишь несколько секунд с того момента, когда началось падение. Стрелки маленького будильника, стоявшего на столе чуть левее, находились в том же положении, что и до того, как Адам уснул. Для него не изменилось ничего, кроме того, о чем теперь знали только сам магистр и участковый Аркаша. Да и то, участковый скоро об этом тоже забудет. Адам теперь не помнит о том, что собственноручно застрелил своего отчима. Он уверен, что отчим застрелил себя сам из собственного ружья.  Когда Аленка снова вошла в комнату, ее искренний друг ничем не отличался от прежнего Адама, который был с ней так ласков в заброшенном доме. В доме, который принадлежит только им…

   …Снова вернулся муж. Это отвратительно, чувствовать  похотливые прикосновения к своим нервам; его мерзкие попытки заставить ее подняться с постели и заняться растлением своей плоти, к которому с детства не имеет привычки. Страшная боль пронзила израненный мозг и она все-таки закрыла глаза. Черная строчка на ярко-оранжевом фоне не заставила себя долго ждать.
                Извини, задержался на похоронах.
  Сара резко подняла веки. Лучше не читать, можно свихнуться. Лучше бы он сам, во плоти пришел и убил ее, раз и навсегда. Только жалко сына, который останется один на один с этим сбесившимся зверем.
    Будто в тон ее желанию, дверь палаты стала медленно, беззвучно поворачиваться на хорошо смазанных петлях. Сара в напряжении затаила дыхание и с неимоверным усилием приподняла туго перебинтованную голову над подушкой. Но вместо ожидаемого старика Манштейна, с заложенными за спину руками, в палату, ступая по полу осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, вошел местный дурачок, которого она всего неделю назад боялась как огня. Увидев, что Сара уже не спит, он в нерешительности остановился и, хотел уже, было вернуться назад, к двери. Но, вспомнив, что он всего-навсего дурачок, а не какая-нибудь патологически измененная личность, передумал и вплотную приблизился к кровати.  Вынул руки из-за спины и положил на тумбочку три огромных, душистых апельсина. Сара меньше всего ожидала увидеть в этой глуши настоящие, свежие апельсины. Она простилась с ними еще в четырнадцать лет, когда один служка из синагоги увез ее из столицы в какой-то провинциальный городок, сделав ее  женой на все двести лет, отписанных Моисеем.
   Брехоньков затаился. Он тоже, почему-то, очень боялся  дурачка. Вернее, что-то заставляло его бояться. Всегда, когда дурачок проходил мимо окон дома, где он жил вместе со своей семьей, все тело  бросало то в жар, то в холод, то в мелкую дрожь.
    Блаженный не спешил покинуть больницу. Он медленно протянул руку вперед, коснулся забинтованной головы Сары, отошел на пару шагов и стал манить ее рукой, не произнося при этом ни одного слова. Сара не могла понять, чего он от нее хочет, ведь не могла ни только встать, но даже сесть на своей постели. Только через некоторое время, когда зловонный дух мужа покинул ее тело, проведя его через страшную боль, она поняла, что жесты дурачка относятся вовсе не к ней. Впервые за несколько дней, Сара по-настоящему успокоилась. Ей стало понятно, что он больше не придет издеваться. Блаженный дал  уверенность в завтрашнем дне, наступление которого она так долго ждала, питая надежду на тихую, спокойную жизнь в собственном доме, где будут жить только добрые люди, она и ее сын Адам.
 Сара вдруг заметила, как дрогнули ее пальцы. Она неуверенно, с большой осторожностью сжала кисти в кулак и стала медленно поднимать, миллиметр за миллиметром, отрывая их от простыни. После столь удачно проведенного опыта, стимулируя новую попытку вдыханием аромата давно позабытых фруктов, протянула одну руку к лежащим на тумбочке апельсинам и сжала ничего не чувствующими пальцами самый большой. Его вес оказался ей не по силам. Апельсин выскользнул, с глухим стуком шлепнулся на пол и закатился под кровать. Сару это не расстроило. Наоборот, ей понравилась попытка превратиться из забинтованной куклы в живую женщину. Она даже захотела повторить эксперимент, но сил уже не было и ей пришлось прекратить. К израненной голове резко прилила кровь, болезненная пульсация в висках заставила  опустить веки. Она с ужасом поняла, что закрыла глаза. Сейчас должны появиться черные строчки на ярко-оранжевом фоне. Но ничего не произошло.  Облегченно вздохнула и почувствовала сильную усталость, навалившуюся на нее после бессонных ночей. Женщина уснула легко, не прилагая ни малейшего усилия. Во сне повернулась на бок  и увидела падающие звезды, пролетающие мимо нее куда-то вниз, будто она парит в черной пустоте наполненного воздухом пространства, где-то между грешной Землей и Землей Обетованной...
     В палату вошла Серафима Степановна. Дежурила вместо ушедшей домой медсестры. Она подняла с пола упавший с тумбочки апельсин, и чтобы убедиться, что это действительно живой фрукт, машинально очистила его и положила на место. Потом, видимо догадавшись, каким образом он оказался на полу, Серафима Степановна разделила его на дольки и накрыла тонким вафельным полотенцем, чтобы они не покрылись сухой коркой, пока ее подопечная крепко спит. Пусть потом попробует дотянуть их до  рта без посторонней помощи. А она попробует проследить и помочь в случае необходимости. Серафима Степановна зашторила большие окна, чтобы яркий свет не мешал спящей и ушла в свой кабинет, находящийся прямо за стенкой. Скоро она сможет обрадовать своего драгоценного нейрохирурга с успешным возобновлением его клинической практики. Он так долго ждал, когда снова сможет взять в руки настоящий хирургический инструмент.
   
    А тем временем, дурачок все дальше и дальше уводил злой дух от людей, преодолевая долгие километры по дороге к пустынному месту, где сможет навечно оставить его скитаться без единого глотка живой энергии, которую необходимо постоянно пополнять, чтобы не сгинуть среди пылающих костров Сатанинского грота. Он звал его, как имеющий власть приказывать.


 



                Эпизод 10.
 Магистр Левий и отец Кондрат были уже наготове, когда деревенский дурачок привел дух Афанасия Азаровича Брехонькова в заранее оговоренное ими место. Это был никому не известный дом на болотах. Теперь даже дикие звери обходят это место стороной, чувствуя раздражающие флюиды пережитого прежней хозяйкой этих мест. Здесь жила когда-то, знаменитая ведьма, по чьей злой воле, несколько окрестных деревень за короткое время превратились в глубочайшие озера. Уцелело только шесть крестьянских дворов и кладбище.
С начала августа по конец октября тысяча восемьсот семьдесят третьего года, образовавшиеся на месте населенных пунктов карьеры, полностью затопило водой. В последствии, было выдвинуто предположение о самовозгорании глубинных залежей торфа, после полного выгорания которых, в земле образовались достаточно большие пустоты. Якобы в них и рухнули дома вместе с  жильцами. Но почему никто из живущих тогда, не заметил никакого пожара, и потом: откуда за такой короткий срок взялось столько воды в совершенно обезвоженной местности, где большой проблемой было выкопать обыкновенный колодец?
    Дом сложен “в лапу”, из дубовых бревен, в два этажа. Довольно внушительная постройка для такого гиблого места, как эти болота. Пустые глазницы круглых чердачных окошек, светились в сумраке от накопившегося под  крышей болотного газа и еще каких-то потусторонних включений, природу которых не мог понять ни магистр, ни отец Кондрат, ни сам Блаженный, показавший им это место. Они осторожно поднялись на высокое крыльцо и остановились возле входной двери. К дверному косяку, под самым козырьком, была подвешена рогатая голова козла с длинными, совсем не свойственными мужской особи рогами. Под тяжестью троих крупный людей,   не скрипнула ни одна доска, вопреки ожиданию шедшего впереди всех отца Кондрата, который предусмотрительно прощупывал мыском каждую ступеньку, прежде чем доверить ей весь свой вес. Он осенил себя и всех присутствующих крестным знамением, а за тем разрешил войти внутрь.
  Голые бревенчатые стены сохранили множество следов лютой деятельности их молодой хозяйки. Здесь висело много непотребных доброму христианину предметов. Чего стоит одно только помело с притороченным к нему седлом и узкие длинные полки, полностью заставленные банками с заспиртованными в них зародышами всех мыслимых живых существ. Примечательно то, что внутри банок был именно этиловый спирт, а не широко известные в ту пору его суррогаты. Магистр открыл одну из банок, чтобы убедиться в наличии высокого технологического процесса, который сумела воспроизвести ведьма сто с лишним лет назад, но отец Кондрат попросил его не увлекаться, поскольку они здесь совсем не за этим.
  В черной избе, магистр Левий обратил внимание на круглый стол, точно такой же, как у него дома. На столе, в идеальном порядке лежала внушительная стопка исписанных бумажных листов. Проходя мимо, он одним движением смахнул ее к себе в кофр и оглянулся на своих спутников. Отец Кондрат полностью ушел в себя и не обращал на него никакого внимания, а шедший рядом Блаженный, если что и заметил, то по его каменному выражению лица нельзя было определить точно, как он относится к присваиванию чужой интеллектуальной собственности.
    На второй этаж они не рискнули подниматься по крутой, довольно высокой лестнице без перил, которая оказалась тут же, в самом углу. Отец Кондрат заметил, что в доме отсутствуют зеркала и, какие бы то ни было, осветительные приборы; будь то подсвечник, плошка ли с фитильком или подставка для лучины. Либо хозяйка использовала для этого что-то еще, либо свет ей просто не был  нужен. Хорошо, что он захватил с собой достаточно свечей, чтобы освещать это место весь остаток вечера и всю ночь, в зависимости от того, сколько времени им придется провести за довольно не каноническим занятием. (Особенно, для представителя Православной Церкви.)
“Если узнает об этом преосвященный владыко Василиск, сидящий игуменом в N-ском монастыре, я точно попаду под запрет”, - подумал отец Кондрат и опустил на стол свою тяжелую сумку.
    Только дурачок пришел налегке. Ему не требовалось ничего, что необходимо для связывания нечистых духов. Он имеет над ними абсолютную власть. Дурачок привел своих друзей с той лишь целью, чтобы показать им дом на болотах; до сегодняшнего утра, он был единственным человеком, кто знал безопасную тропу среди непроходимой топи. Он знает и тайну бесследно пропавшей ведьмы...
   
…Никому из современников ведьмы не удалось выследить место ее обитания; ни кому не удалось найти его и потом, когда о ней стали забывать. Только чужак, придворный лесничий, сосланный сюда на короткое время за небольшую провинность, пришедший в лес поразвлечься дикой охотой, случайно набрел на ее жилище, когда выслеживал кабана подранка.
Раненые, больные звери, игнорируя тревожную атмосферу этих мест, приходили к знаменитой своими страшными делами ведьме за помощью и всегда возвращались в лес, получив вторую жизнь из рук самого злобного в здешних местах существа.
Когда лесничий, взяв легавую за поводок, чтобы она случайно не сошла с тропы в трясину, подошел к дому настолько близко, что мог  видеть происходящее у крыльца, он оставил свою затею добить свирепого зверя.  На нижней ступеньке, сидела хрупкая девушка и осматривала рану; кабан послушно, как овечка, лежал у ее ног. Она провела ладонью по жесткой щетине, лизнула оставшийся на руке кровавый след. Рана немедленно затянулась, зверь поднялся на ноги, потерся рылом о ее голое колено и, пробежав мимо лесничего, скрылся за  чахлыми деревьями, громко шурша опавшей листвой.
 Лесничий осторожно, стараясь беззвучно ступать по пересохшему валежнику, густо устилающему узкую тропу среди колючих кустов, поднялся из  укрытия, внимательно глядя себе под ноги вернулся назад и ушел следом за кабаном. После, он остался ночевать в лесной сторожке и к утру тяжело заболел. Поскольку избушка стояла спрятанная далеко от опушки леса, в сосновом бору, помощи ждать ему было неоткуда. Он был обречен. Только вой оголодавшего волка и лай его единственной собаки, вот все, что он мог слышать вокруг себя перед неминуемой смертью.
 Ему сделалось жутко; человек понимал, что доживет свои последние дни в полном одиночестве и не с кем переброситься хотя бы парой слов, которые могли облегчить его тоску по уже заканчивавшему блистать своей роскошью Петербургу, где у него был собственный дом с прислугой и лучшими докторами. За мыслями он не заметил, как его собака убежала в ночь. Она вернулась к дому на болотах и стала звать хозяйку громким, непрерывным лаем.
 Ведьма услышала одной лишь ей понятный призыв о помощи, поднялась с постели и взяла псину за загривок. С восходом Солнца она пришла в сторожку. Лесничий так обрадовался ее появлению, что забыл все правила светского этикета, которым неукоснительно следовал всю  жизнь и отпустил по поводу случившегося с ним такое словечко, что половина близких ему особ женского пола упала бы в модный тогда среди светских дам обморок. Но она даже не заметила его ненормативной лексики и принялась колдовать, не менее дико выражаясь вслух. Он впал в беспамятство. Ведьма распустила длинные космы, разделась донага и впала в транс, призывая на помощь потусторонние силы. Она опустилась на колени возле лежащего на грубо сколоченных нарах лесничего. Все ее тело стала сотрясать крупная дрожь, и по мере того, как, не торопясь, поднималась с пола, больному становилось все легче и легче, тяжелое беспамятство сменилось крепким сном, будто поднимаясь, она своим телом вытягивала из него злого духа. Потом стянула с него лосины и грубо, как голодный рекрут, изнасиловала его спящее тело. Так продолжалось весь день и когда Солнце стало клониться к закату, она вдруг остановила свою страшную пляску, прибрала волосы, оделась и ушла, будто всего происходящего с ней не было вовсе, молча запретив собаке приходить к ней еще раз. Утром следующего дня, лесничий был совершенно здоров и убрался из леса. Так на свет появилась прабабка деревенского дурачка…
   
    Афанасий Азарович Брехоньков уже смирился с грозящей ему участью. Он отлично знал, что всему когда-нибудь приходит конец, и даже почувствовал некоторое облегчение оттого, что будет избавлен от всех своих обязательств перед Хозяином. Обретет хотя бы на время, но все-таки покой. За долгое время своего существования, он порядком устал от преследования своей фантасмагорической цели. Конечно, он не был по-настоящему доволен всем случившимся, но это был, все же, уход от тех проблем, что возникли у него с первым приходом Хозяина. Да и место это не самое плохое из тех, что ждут его уже без малого двести лет в лабиринте преисподней. Он спокойно смотрел, как зажигает свечи отец Кондрат, раскладывает древние книги магистр Левий и улыбается дурачок, пытаясь сделать свою улыбку максимально глупой, видимо забыв о том, что вокруг присутствуют только свои; люди, которые знают его не один десяток лет и среди них находится тот самый психиатр, признавший у него вялотекущую шизофрению, и тот священник, что благословил на юродство. Они это сделали для того, чтобы люди не удивлялись и не настораживались от его, порой, очень странного поведения, вынужденного в столь изобилующих нечистой силой и магической энергией краях; но в тоже время, чтобы относились к каждому его слову со всей серьезностью, как всегда люди относились к словам юродивых и блаженных, особенно на Руси.
  На все стены, пол и потолок уже были возложены незримые печати, сквозь которые прорваться даже такому гениальному чернокнижнику, как Брехоньков, возможности больше нет. Дурачок уже взял с него “подписку о невыезде”. Началась церемония Клятвы духов, которая с молчаливого согласия дурачка, проводилась только для успокоения магистра и батюшки. На самом деле, Блаженный уже сделал его совершенно покорным существом, не имеющим собственной воли. Теперь гордый, своевольный дух, стал не опаснее обыкновенного призрака, каких много бродит по свету, не нашедших покоя из-за внезапности приключившейся с ними смерти, когда никто из них не был к ней готов…

 …Адам и Аленка по очереди кидают в печь березовые дровишки. Банька, пристроенная прямо к задней стене дома отца Кондрата, наполняется сухим жаром. Изредка, от большой сухости и отдаваемого печью тепла, потрескивают старые бревна; двое, сидящие у огня в одном нижнем белье обливаются потом и ждут, когда хорошенько раскалится большой, вмазанный в печку камень и они смогут развести пар. Два душистых березовых веника лежат тут же, готовые пойти в ход, как только все будет готово и они вместе войдут в парилку. Они не мылись почти месяц и с удовольствием предвкушают момент, когда чистые выйдут из бани, улягутся каждый в свою хрустящую от свежести постель и до самого утра не смогут наговориться друг с другом. Потом они перегородили пространство большой клеенчатой ширмой, по обе стороны которой разделись и, облившись теплой водой, терли себя намыленными мочалками с таким остервенением, что кожа начала гореть, как от молодой крапивы.
   Одев чистые трусы, которые Аленка заранее приготовила для обоих, они вошли в парилку. Адам первый растянулся на полке и Аленка стала охаживать его веником; сначала легко, потом сильнее и, под конец, разошлась так, что, не выдержав, он вскочил как ошпаренный и, схватив свой веник, начал хлестать ее в ответ. Аленка, чтобы уберечь свое лицо от царапин, которыми по неосторожности мог наградить ее Адам, повернулась к нему спиной и, не простояв так минуты, взвизгнула и побежала, спасаясь от его ударов. Улучив момент, она вывернулась из-под его веника и перешла в атаку. Наконец, они исхлестанные, уставшие от погони друг за другом, повалились на полок и, глядя молча в потолок, задумались каждый о своем. Аленка мечтала о том, чтобы у них с Адамом был свой дом, где бы они могли жить вдвоем и никогда не расставались. Адам, будучи на вершине блаженства от их близости и горячего пара, все же больше думал о том, как будет встречать свою маму из больницы. У него в доме нечего даже в рот положить, а где его покойный отчим спрятал все деньги, он не знал.
Потом они встали, снова разошлись по разным сторонам полупрозрачной ширмы, разделись и еще по разу облились водой. Только сейчас он обратил внимание, глядя на мутный розовый силуэт по ту сторону, какая она все-таки красивая, его Аленка. Намывшись всласть, они, прямо в белье, прошли по влажным от мытья полам. Аленка надела тапочки и застелила постели, а Адам, с удовольствием налил в кружки квас.
- С легким паром! - Адам протянул одну кружку Аленке, когда она пришла сообщить, что можно укладываться.
   Через час, когда они уже еле двигали заснувшими языками, со стороны соседнего дома потянуло гарью и занавеска на боковом окне стала мерцать оранжевым светом. Дети вскочили и раскрыли настежь окно. Дом Манштейнов стоял объятый пламенем сразу со всех сторон, от него понесло нестерпимым жаром. Аленка невольно отпрянула и увлекла за собой на пол Адама, который уже хотел броситься спасать свое имущество. На крыше горящего дома с оглушительным грохотом начала лопаться черепица. Раскаленные до красна, куски кровли полетели во все стороны, падая куда попало во дворы ближайших соседей. На улицу стали выскакивать полуголые люди и поливать стены близстоящих построек. В окнах Манштейнов стали лопаться стекла и обрушился сгоревший потолок. Стена дома отца Кондрата нагрелась до предела и из проконопаченных стыков между бревнами кое-где показались тонкие струйки дыма. Аленка едва успела сдернуть со струны вспыхнувшую от попавшего в нее уголька шелковую занавеску и затоптать ее босыми ногами. Несколько человек, видимо кто-то из прихожан отца Кондрата, встали с ведрами вдоль начавшей загораться стены и плескать на нее холодную воду. Бревна, облитые водой, мгновенно высыхали и не известно, чем все кончилось бы, если бы рядом не рухнул дотла прогоревший сруб. Покои отца Кондрата уцелели просто чудом; вряд ли несколько человек с ведрами смогли бы в достаточной мере охладить вот-вот готовую вспыхнуть стену.
   Над горящими обломками дома Манштейнов темной громадиной в свете продолжающего кое-где вспыхивать огня, осталась стоять русская печь. Часть кирпичной трубы успела осыпаться, часть продолжает извергать клубы черного дыма. Печь, как мчащийся по рельсам паровоз, стала уменьшаться в размерах, оседая под завал. Наконец рухнула и она; искры снопами поднялись в ночное небо, пламя вспыхнуло с новой силой и, опять, ушло под обломки. Собравшиеся люди ведрами стали поливать большое кострище, но толку от этого заметно не прибавилось. Все произошло очень быстро. За какие-то десять минут, десятилетиями стоявший напротив массивный бревенчатый дом превратился в груду дымящего мусора, вокруг которого стоят полуодетые люди.
  Адам видимо еще не осознал до конца, что сгорел именно его дом. Он заметно приуныл, но большого горя явно не испытывал и к пожарищу не пошел. Он вошел в комнату, помог Аленке убрать следы возгорания на окне, умылся, вымыл ноги и улегся в постель. Следом за ним, на своем сундуке, накрытом чистой простыней поверх тоненького матраса, улеглась и Аленка.
- Ничего, - тихо произнес Адам в темноте Мертвецкой, - на улице не останемся. Свет не без добрых людей, так мама говорит.
  Больше за всю ночь они не проронили ни слова. Они лежали закрыв глаза и слушали суету вокруг дымящего пепелища, пока их не сморил крепкий  сон.
 
 За исполнением длинного ритуала, собравшиеся не заметили, как быстро меняется за окнами пейзаж. Там, где некоторое время назад находились отсвечивающие бликами вечерней зари, налитые водой глаза болотной трясины, теперь шумит могучими кронами вековых деревьев небывалая в здешних краях дубрава. Не устояв в свирепых порывах ураганного ветра, катятся по полегшей траве вырванные с корнем молодые осинки, едва касаясь земли кончиками упругих веток. Налитые свинцовой тяжестью грозовые тучи быстро обволакивают потемневший в предчувствии прихода грозной стихии свободный клочок сумеречного  неба. Только оглушительные раскаты грома и ярчайшие вспышки молний, выхватывающие из темноты отдельные фрагменты никому не известной живописи, заставили людей обратить внимание на внезапно произошедшие перемены как снаружи, так и внутри крепкой бревенчатой постройки. Куда-то пропал дурачок, без конца и без всякого толку вертевшийся у них под ногами, а вместе с ним и всякая надежда выбраться когда-нибудь из этого странного места.
Во время редкого затишья между доселе неслыханными громовыми раскатами, ветер беспрестанно завывает за стенами. Слышен треск лопнувших с натуги древесных волокон и грохот рухнувших на землю  дубов-исполинов. Отец Кондрат задул не успевшие догореть до конца восковые свечи и прислонился щекой к оконному стеклу. В ярком свете очередной серии ослепительных вспышек он успел увидеть, как на поваленный ветром ствол стоявшего поблизости дерева опустилась огромная птица. Она аккуратно сложила свои широченные крылья и, гордо подняв хищно изогнутый клюв, смотрит в кипящий гневом грозовой котел. Последовавший за этим сокрушительный удар грома заставил отца Кондрата мгновенно прижаться к полу, дабы уберечь свое сердце от раздирающей волны испуга, которая, уходя, оставляет ноги ватными и тело обмякшим. Отец Кондрат поднялся, утер рукавом подризника выступившие на лице крупные градины холодного пота, перекрестился и тихонько запел едва слышно, то и дело заглушаемый страшным грохотом и воем порывов ураганного ветра, без конца несущихся мимо окон:

                О, неужели, Царь вселенной,
                Не славен в небе Твой престол,
                Что в глубине души смиренной
                Ты Царство для Себя обрел?

                Мой ум смолкает,
                Но сердце мне твердит:
                Любовь великое свершает
                И в малом дивное творит.

Магистр Левий пропустив несколько слов, сидя на полу привалившись спиной к ножке тяжелого стола, подхватил молитвенное песнопение, и их звучащие в унисон голоса стали заметно набирать силу.

                О, неужели, Царь Небесный,
                Простор небес твоих так мал,
                Что в хижине моей телесной
                Ты Храм воздвигнуть пожелал.
                О неужели, Царь Небесный,
                Так скудна Ангелов хвала,
                Что восхотел Ты слышать песни
                Из уст не чистых, полных зла?
                О, неужели, Царь вселенной,
                Не светел мир духов твоих,
                Что труд простой, несовершенный
                Ты ждешь от слабых сил моих.
                О, неужели, Царь державный,
                Я для Тебя дороже был,
                Чем сын Твой Вечный, Сын Твой Славный,
                - Ты для меня Его забыл.

…Дурачок вышел из избы и настежь распахнул входную дверь. Стремительно, как бумажный змей с перетершейся нити, она сорвалась со своего места и, с ревом рассекая воздух, унеслась вдогонку за одиноко парящей птицей, легко преодолевающей натиск разбушевавшихся ветров. С наслаждением, почти со звериной похотью, вдыхает он запах своего родного, вечно блуждающего в бесконечном пространстве мира. Мира, который сам является таким же бесконечным пространством, как и то, в котором этот мир блуждает. Того самого мира, частью которого является сам дурачок. Мира, в который он уже отчаялся вернуться после долгого странствия по чужой земле.
Он часто открывал дверь, подсознательно надеясь почувствовать то, что чувствует в эту минуту. Серафиил впервые видит это дважды накрывшее болотную глушь пространство; первая пленница случайных обстоятельств, потерявшая связь со своим миром, оставила безответный зов в крови его бабки, и от матери он передался ему, человеку, который еще в юности пожелал скрыть свою непричастность к  человеческой расе под маской деревенского дурачка. 
Серафиил сделал первый шаг  навстречу  гаснущим над деревьями вспышкам. Ураганный поток атмосферных газов легонько толкнул его в спину и стал подгонять в сторону упавших дубов. Теперь он понял, откуда на болотах появились огромные бревна, из которых сложен дом его прабабушки. Они просто переместились туда, уже, будучи связанными в мощный сруб. Вот родина этих дубов, - лес Пандоры. Сидящая на поваленном стволе гордая птица покорно вытянула перед ним свою спину и, не раскрывая хищного клюва, произнесла слова приветствия, которые он услышал как собственную мысль:
 - С возвращением тебя, блудный сын. Летим же скорее, ты должен многое увидеть. Великая Праматерь, о Серафиил, наняла служить меня тебе, перед самым своим исчезновением.
Над головой Серафиила снова появились ослепительно-яркие вспышки и, за ними тут же, последовал яростный удар грома.  “Но я ведь не умею летать!”, - подумал он. На что слегка искаженным голосом самого Серафиила, Перламутровый феникс ответил:
 - У нас ни кто сам по себе не летает, - и опустил к его ногам свое длинное крыло. Серафиил осторожно наступил ногой на покрытую поблескивающими в темноте перьями дорожку и, убедившись в прочности крыла мифической птицы, а за одно и реальности ее самой, стал подниматься, задав между делом занимавший его от самого порога крыльца вопрос:
- Почему ураган нас не уносит?.
Феникс, продолжая спокойно ждать, пока тот неуклюже карабкается вверх по крылу, мысленно ответил: - За чем убирать то, что само способно себя исправить. Это расточительно; то, что способно думать и действовать, не нуждается во вмешательстве извне.         Серафиил, наконец, забрался к нему на спину; для этого ему пришлось снять обувь, ведь пройти несколько метров по скользкой наклонной поверхности гораздо легче босиком, чем в резиновых сапогах со стертыми до блеска подошвами. Он стал испытывать некоторую неловкость, ощущая голыми пятками живую плоть, и чтобы скорее избавиться от этого чувства сел  на загривок, где было побольше перьев. Феникс легко оттолкнулся от погибшего дерева и взлетел. Серафиил мысленно спросил его: - Почему не идет дождь? Ведь это же гроза.
Перламутровый феникс удивился его, казалось бы, очень простому вопросу:
 - Вода притягивает электрические разряды; вода и энергия - слишком опасное сочетание. Там, откуда ты недавно вернулся, ширина потока заряженных частиц, в момент, когда они соприкасаются с мокрой поверхностью, зачастую не достигает длинны моего клюва. В этом мире - в грозовом небе летают целые озера холодной электроплазмы, которая поглощается ядром планеты минуя ее поверхность. Если на пути от источника энергии к ее потребителю окажется маленькая капля воды, произойдет настоящая катастрофа. Разрушения будут колоссальны. По этому в грозу не бывает дождя и не бывает грозы там, где есть вода, - феникс поднялся над грозовым фронтом и, не беспокоя свои крылья утомительной работой, просто парил в восходящих потоках.
Серафиил лег и расслабился. “Как удивителен этот мир!”, - думал он. “Должно быть, Творец, создавая его, пребывал в особом экстазе, если Его творение получилось столь впечатляющим”. И действительно, внизу, сквозь плотный покров грозовых туч, то здесь, - то там, на несколько мгновений просвечивались огромные поля кипящего  электричества, гасли и после оглушительного хлопка появлялись вновь, совсем в другом месте. Запах озона был настолько силен, что голова шла кругом и становилось труднее дышать. Он перекатился на спину и стал разглядывать ночное небо, пытаясь отыскать хотя бы одно знакомое созвездие, из тех, что привык видеть на Земле. Звездная карта, чуть заметно мерцающая над Пандорой, оказалась довольно забавной; не такая, какую он себе представлял. Вместо рассеянных по всему небосводу светящихся точек, Серафиил увидел разбросанные на приличном удалении друг от друга группы звездных скоплений, выглядящие как небольшие полупрозрачные светящиеся шары. Между ними, размером с человеческий зрачок, отражают свет где-то спрятавшейся ближайшей звезды, более плотные на вид планеты, каждая из которых имеет свой цвет. По их цветам ориентируется в пространстве Перламутровый феникс, несущий на своей могучей спине великого Серафиила; странника, вернувшегося из долгого земного плена, обетованного еще  Праматерью,  Властелина Пандоры. 

…Всю ночь, отец Кондрат и магистр Левий, просидели в темноте, не решаясь высунуть носа за порог черной избы. Они уже мысленно унесли ураганным ветром и сожгли своего дурачка ударом молнии, а за тем еще и заживо похоронили под обломками вековой дубравы. Других предположений о его месте пребывания у них не возникло. Любой человек, случайно оказавшийся на их месте подумал бы то же самое, поскольку выжить в такую погоду под открытым небом не удавалось еще никому. Порывы ветра, порой достигали такой силы, что мимо окон пролетали по воздуху большие каменные глыбы; возможно, это были осколки находящихся где-то неподалеку скал или ветхих рукотворных сооружений. Магистр Левий никак не мог понять, почему в их убежище до сих пор не сорвало ветром крышу и целы все оконные стекла. О безопасности стен он не беспокоился вовсе, поскольку длинные дубовые бревна, из которых кто-то умудрился построить дом, в ширину достигали нескольких метров и оторвать такое сооружение от земли или разрушить его ударом каменной глыбы, не под силу ни одному урагану. Отец Кондрат удобно пристроился в самом углу, возле камина, совсем не вписывающегося в общий интерьер тесного помещения, и сидя на полу, сладко посапывал в обе ноздри. Тень Брехонькова, мутным пятном, отсвечивала, перемещаясь вдоль стен; иногда исчезала из виду и вновь появлялась перед глазами магистра.
- Ат, черт! - проворчал во сне батюшка и всем телом сполз на пол.
- Ты что-то сказал, отец Кондрат, - встрепенулся не расслышавший толком магистр Левий.
- А... Что? - отец Кондрат исправил положение своего тела и засопел снова.
- И как он может спать в такую погоду? - спросил сам себя магистр. Он даже не ждал получить ответ спящего друга.
- Очень легко, Лев Данилыч, поверьте, очень даже легко...Псссс...  - сквозь сон ответил на его вопрос сам отец Кондрат. - Вот попробуйте сами... Пссс...
Магистр Левий в порядке эксперимента закрыл глаза и действительно, напряженные до предела нервные клетки мгновенно успокоились, он стал медленно погружаться в глубины здорового сна.
Когда они проснулись, судя по положению золотого солнечного диска, за окном был уже полдень. Отец Кондрат первым делом неспешно прочел вслух Отче наш и выглянул в окно. После кратковременных наблюдений, он не в силах вымолвить ни одного слова, жестом подманил к себе магистра, который удрученно копался в своем кофре в поисках хоть какого-нибудь предмета, способного заменить отсутствующую в избе расческу. На небе ни облачка, нет ни одной бледной дымки. Только солнце и яркая бездонная синева. Там, где лежали вырванные с корнем дубы, уже росли молодые, вытянувшиеся до высоты нескольких метров. Огромные лежащие на земле стволы, во множестве наваленные пронесшимся ночью ураганом, обвязывали толстыми веревками полные сил кентавры. Они по шестеро впрягались в каждое дерево и волокли свой непомерный, фантастический груз, вглубь обновленной молодыми порослями дубравы. От тяжести огромных стволов их стальные мышцы вздувались так, что казалось, кожа над ними вот-вот разлетится в клочья. Они часто встряхивали свои намокшие от горячего пота гривы и по лошадиному фыркали, разбрасывая по сторонам блестящие мокрые брызги. Отец Кондрат снова перевел взгляд на молодые деревья. Они уже достигли метровой толщины и были высотой как те, что остались нетронутыми ураганным ветром. Магистр тоже наблюдал за происходящим, но более сдержанно, чем его не в меру эмоциональный друг, который то и дело  всуе поминал Господа и без должного внимания махал правой рукой, накладывая на себя святой Крест.
Вдруг, как по команде, все кентавры настороженно выпрямили свои мускулистые спины, высоко подняли головы и стали прислушиваться в направлении ближнего холма. Через мгновение, они все повставали на дыбы и умчались за деревья. Из-за каждого дуба, где прятался один кентавр, высунулись звездчатые наконечники стрел. Видимо каждый кентавр рванул туда, где прятал свое оружие. Через поляну на опушке дубравы, прошли два великолепных сфинкса; и, поняв, что им ничто не угрожает, полу кони - полу люди оставили свои грозные луки и снова приступили к брошенной ими работе. Сфинксы остановились и в знак приветствия кивнули каждому  прошедшему головой.
- Знать, думать, сметь, хотеть, молчать, - глядя на величественных крылатых львов с человеческими лицами, задумчиво произнес магистр Левий. - Я остаюсь здесь.
- На долго? - растерянно спросил его отец Кондрат...



                Эпизод 11.
- Ты выглядишь совсем как человек, Серафиил.  У тебя голубые глаза и неприлично красные губы, - пристально разглядывая  с Высокого трона вошедшего в церемониальный зал, произнесла Великая Праматерь. Ее правильной формы глаза, со зрачками похожими на брызги кипящего золота, молодое смуглое лицо и тонкие, молочного цвета губы, пришли в движение. Она приветливо улыбнулась.
- А еще, у меня пятипалые кисти рук, - добавил Серафиил, глядя на ее руки, на которых было по шесть тонких пальцев; как и у него, большие пальцы немного толще и короче остальных.
- Да - да... Мне тоже приходилось выглядеть так... Это было два орбитальных  цикла  назад. Здесь цикл равен восьмидесяти четырем Земным периодам. Как у большого газового облака с ледяным ядром, которое тебе известно, как планета Уран. Я осматривала охотничий домик, построенный для меня кентаврами. Когда вышла поблагодарить их  за работу, которой осталась очень довольна, то обнаружила, что оказалась совсем одна в незнакомом месте и вокруг  меня  много протухшей воды, что в нашем мире просто недопустимо. После заката, я обнаружила, что нахожусь в другом измерении и, некоторое время, мне приходилось жить по его жутким правилам.
Праматерь специально выбрала для общения Русский язык и воспользовалась голосовыми связками, чтобы Серафиил комфортнее чувствовал себя в присутствии столь важной персоны, то бишь, в присутствии себя самой.
- Уверена, что эта варварская цивилизация сделала большой скачок на пути к своему расцвету, - Праматерь не захотела более ворошить воспоминания двухгодичной давности и всем телом подалась вперед, продолжая с живым интересом разглядывать своего потомка.
- Скорее к  самоуничтожению, - с нескрываемой грустью в интонации поправил ее Серафиил.    
- Мне тоже жалко людей, Серафиил. Но они сами выбрали этот путь и по этому не могут от него отказаться. У всех когда-то был выбор и они сделали свой. Вместо того чтобы пользоваться тем, что дано им от Творящего и заложено в них самой природой, люди захотели иметь нечто большее. Каждый человек начал искать удовлетворения новых потребностей в одиночку, боясь потерять независимость от других представителей своего вида. Это привело к неравенству между людьми; потому, что каждый, будучи наделен одинаковыми способностями, окружил себя самостоятельно созданной им, отличной от исходного состояния, духовной атмосферой, не считаясь с общими законами выживания видов. Казалось бы, победа отдельного индивидуума должна принадлежать всему сообществу, стремящемуся к выживанию. Но симбиоз не возник. Отдельные представители не стали делиться собственными достижениями, стараясь оставаться довлеющими над большинством. По началу,  превосходство выглядело вполне безобидно, но с течением времени они научились паразитировать на отсталости  соплеменников, прилагая к основной задаче – выживанию, все меньше и меньше усилий со своей стороны. В конце концов, основная задача - выживание, оказалась совершенно забыта, выключена из генетической памяти родов потому, что одними отдельными существами она уже давно была смещена личным благосостоянием, для других же,  отошла на второй план из-за проблем, связанных с самосохранением в кругу  ближайших антагонистов.
- Неужели нельзя ничего изменить? - Серафиил намекнул о возможном вмешательстве в судьбу человечества со стороны более высоко организованной расы, которую уже более шестисот орбитальных циклов возглавляет Высокий трон.
- Тебе знакомо выражение “ящик Пандоры”? - строго спросила его Праматерь.
- Я где-то слышал его, но никогда не вникал в его истинный смысл.
- Пандорцы, сами того не желая, смогут только добить человечество, сделав, даже далеко не самые передовые, технологии, достоянием широких масс. Земляне находятся на грани фатальной братоубийственной войны. Озлобленность в любой момент может достигнуть своей верхней точки. Знания и мистический опыт пандорцев, вместе с мощью подвластных им энергий, непременно будут использованы людьми как сверхновое оружие. Для вмешательства требуется раса способная полностью искоренить взаимную ненависть и все зачатки глобального зла, во множестве рассеянные по всей Вселенной. У людей есть Библия, и в ней сказано, что Творящий лично контролирует их хрупкую жизнь. С таким Хранителем, у них, возможно, будет шанс выжить.
- Я верю в это, Великая Праматерь. Вернее, знаю... Я христианин, как и те, что напали на тебя и твою дочь там, на болотах.
- Нет ничего странного в том, что ты любишь Творящего больше, чем всех остальных. Ты родился и вырос в мире, к которому Он ближе, чем к другим своим детищам, разошедшимся по всему реальному пространству, становясь все более и более недоступными для общения. Отец всегда держит  самое беспомощное дите при себе.
- Человек далеко не так беспомощен, как кажется Вам с высоты Вашего трона, - ответил Серафиил и, боясь гнева Праматери, отступил от первой ступени амвона на два шага назад.
- Может быть ты и прав, во всяком случае, моего мнения это не изменит, - ничуть не обидевшись на резкое замечание своего правнука, все с тем же мягким выражением лица ответила Великая Праматерь.
В Церемониальный зал торжественным шагом вошли придворные янусы. Они молча склонились в поклоне и почтительно закрыли глаза обращенных к потолку ликов.
- Великая Праматерь, - мысленно объявил тот, к поясу которого была пристегнута символическая секира, - к торжеству Перенесенной встречи все готово. Народ ждет своего Властелина.
Праматерь поднялась с трона и в сопровождении двух молодых сфинксов, присутствовавших на протяжении всей их беседы, спустилась с амвона. Она сделала глубокий реверанс  наследнику и протянула шестипалую кисть для поцелуя. Серафиил исполнил долг учтивого кавалера и повел ее к выходу. По дороге он задал последний на сегодня волнующий его вопрос:
- Почему я понимаю ваш язык, когда ко мне обращаются мысленно?
Вместо Великой Праматери ему ответил один из сфинксов, а поскольку ни один из них не раскрыл  сомкнутого в удивительной улыбке рта, Серафиил не понял, какой именно: тот, что справа шел от нее, или тот, что слева.
- Мысль - это химический процесс, происходящий в клетках мозга. У нее нет никакого языка. Чтобы беспрепятственно общаться на мысленном уровне, достаточно изучить физиологию собеседника при помощи полевого энергетического контакта. Мы просто передаем друг другу последовательность обработки химических веществ, вырабатываемых нервной системой.
Это простое, вполне понятное объяснение вполне удовлетворило любопытство.  Даже стала понятна причина его легкого достижения двустороннего контакта с любыми животными, там, на Земле.
“На аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия”, - вспомнил Серафиил слова девяностого псалма, когда, возглавляя процессию, вышел из ворот дворца и оказался в пышном, благоухающем цветками самой диковинной флоры, саду.
Кого здесь только не было: кентавры, химеры и львы, аспиды и василиски, сфинксы и единороги, фениксы и скимны. Раздувающиеся от нетерпения ноздри полудраконов, готовые в любую секунду полыхнуть адским пламенем, воткнутые в землю рога минотавров, мерцание дивов, расправленные в приветственном поклоне крылья горгулий, зажженные в знак глубочайшего уважения тела саламандр; такого количества самых разнообразных разумных существ ему еще никогда не приходилось наблюдать в одном месте.   Все пространство наполнилось направленными в его сторону взглядами. Но никого, кто был бы похож на Праматерь или на него самого, он не увидел.
Все собравшиеся на церемониал высоко подняли  головы и их пестрое многоголосие неожиданно слилось в тихую, торжественную и вместе с тем немного печальную музыку, от которой душа Серафиила мгновенно переполнилась волной необъяснимого восторга. Музыка лилась и лилась, то - постепенно набирая силу, то - снова становясь торжественно-печальной, словно погребальный реквием. На глазах всех  присутствующих выступила блестящая влага; Праматерь тихо шепнула в ухо заслушавшемуся необычной мелодией Серафиилу:
- Постарайся как можно скорее запомнить эту музыку. Гимн Пандоры исполняется только один раз через каждые три орбитальных цикла.
Как позже объяснила ему Праматерь, исполнение Суверенного Гимна требует особого состояния энергетических полей Пандоры, когда большинство живых существ, обитающих в этом измерении, временно наделяются разумом и становятся способными к плодотворному общению между собой. В тех особых случаях, когда всем необходимо вернуться к вопросу всеобщего выживания, время Побуждений затрачивается на обмен полезной информацией для разрешения глобальных проблем. Животные становятся не менее разумными, чем те, кто являются основными носителями высочайшего интеллекта и остаются такими, покуда в этом не отпадает особая необходимость. Когда же вопрос не имеет достаточной остроты, чтобы сообща заниматься его решением, все разумные существа, именно в тот момент, когда ближайшая звезда находится в точке пересечения эклиптики  с небесным экватором , независимо от места своего пребывания поют музыку Суверенного Гимна, после чего вскоре снова происходит деление на “людей” и “животных”. Это нужно для того, чтобы уравновешивались живые силы Пандоры, постепенно приходящие в хаотическое состояние в результате разгула активных стихий; таких, как нередкие ночные грозы, зачастую сопровождающиеся яростным натиском ураганных ветров. Время Побуждений помогает постоянно разумным формам жизни глубже осознать  полную зависимость от других обитателей Пандоры.
После окончания ритуала, Серафиил еще долго находился под впечатлением услышанной им музыки Гимна. Большинство присутствующих уже покинули дворцовый сад, чтобы вновь вернуться к своему прежнему состоянию и стать либо активными хищниками, с жадностью пожирающими тех, с кем недавно, бок о бок исполняли Суверенный Гимн, либо травоядным скотом, без разбору уничтожающим подобные дворцовому саду райские уголки планеты. И это оказалось весьма кстати, поскольку на последовавшем далее праздничном банкете, некоторые их соплеменники присутствовали в качестве мясных блюд.
Первым в церемониальный зал, в центре которого уже стоял накрытый всевозможным угощением круглый стол, смысл которого был в отсутствии менее почетных мест, чем все остальные, вошел сам Великий Серафиил. Он обратил внимание на расставленные вокруг стола жесткие дубовые стулья и растерялся, не зная, какое из мест он должен занять. На помощь вовремя подоспел один из двуликих. Янус галантно подхватил его под локоток и усадил за стол спиной к Высокому трону. Рядом на стул опустила свой крепкий зад Великая Праматерь. Далее, беспорядочно расположились горгульи и минотавры. Панибратски хлопая друг друга по плечам, за стол улеглись здоровяки кентавры, отбросив в сторону ненужные стулья. Дивы и нимфы, наполняя зал тоненьким эхом  хрустальных голосков, по своей природной пугливости заняли места ближе к выходу. Стол оказался столь огромен, что Серафиил испытал приступ легкого головокружения, глядя на огромное пустое пространство в центре белоснежной скатерти. Не найдя за столом ни одного из увиденных им ранее золотых сфинксов, он задал Праматери вопрос:
- Почему здесь нет тех больших львов с человеческими лицами?
- О, это совершеннейшие создания Творящего. Им не нужна материальная пища. Их тела питает солнечный свет. Они появились на Пандоре самыми первыми из всех живущих, их мудрость простирается за пределы нашей Вселенной...
- А где же феникс, на котором я прилетел?
- Он сгорел, - спокойно ответила Великая Праматерь и по-хамски указала вилкой в сторону распахнутых настежь ворот, за которыми был виден горизонт, едва прикрытый узкой полосой леса.
- Не беспокойтесь, Властитель, - услышал он мысленное обращение одного из двуликих, - он всегда сгорает впору весеннего равноденствия. Завтра, если Вам будет угодно его лицезреть, он явится ко двору.
Будто в знак подтверждения своих слов, Янус наполнил серебряный кубок ароматным вином и поставил его перед Серафиилом. Только Властитель Пандоры собрался его пригубить, все присутствующие за круглым столом поднялись с мест, держа в руках такие же кубки и на плохом Русском трижды провозгласили:
- Право достойным!
- Отныне тебя никто не посмеет называть по имени. Теперь - ты их Властелин, - опять шепнула ему прямо в ухо Великая Праматерь.

 
Отец Кондрат, услышав последние слова магистра, испуганно пробормотал:
- Я должен немедленно возвращаться домой. На мне Храм и двое детей, к тому же завтра должен приехать игумен Василиск с чудотворной иконой.
- А ты уверен, что там, куда ты “немедленно” должен возвращаться, не прошло месяца полтора, со дня твоего исчезновения? - без тени иронии не то спросил, не то просто заметил магистр Левий.
- Все равно, как бы там ни было, я обязан вернуться. И ты сделаешь для этого все, что вообще возможно предпринять в подобной ситуации. Тебе попадать в такие истории ведь не впервой, не так ли, магистр Левий? - с нескрываемой издевкой сделал ударение на двух последних словах отец Кондрат.
- От кого ты слыхал это имя? - насторожился магистр, слегка повысив голос.
- Тебя узнал один из монашествующих ювелиров. Он вместе с тобой оканчивал Школу Прикладной Магии в одной из адских структур. Только он, в отличие от Вас, магистр Левий, прошел покаяние и стал примерным христианином.
- Оказаться в ШПМ может каждый второй физик -  экспериментатор, случайно забывший отключить энергию после проведенных опытов. Туда попасть очень просто, как и в психушку, после того, как расскажешь кому-либо из не посвященных людей о своем пребывании в других мирах. А поступил я туда, чтобы скорее вернуться домой. Только это “скорее” обернулось тридцатью годами моего отсутствия на Земле. Парадокс Эйнштейна распространяется не только на будущих космонавтов, которые мечтают мотаться со скоростью света закупоренными в своих “звездолетах”, как бычки в томате. Расстояние между двумя соседними измерениями постоянно, но количество этих расстояний- переходов от одного измерения к любому выбранному тобой, варьируется и преодолевается с довольно высокой скоростью, превышающей все известные тебе цифры. По этому, тебе тридцать пять, а выглядишь ты на полтинник; - а мне за шестьдесят, а выгляжу я - на тридцать пять. Ты за это время успел родиться, вырасти, заимел дочь и уважение паствы. А я, за время своего отсутствия, потерял всех родных мне людей и место под Солнцем. Зато теперь, я магистр Левий! Ты все понял, батюшка? - едва не переходя на крик, сорвал свою досаду Крестовский. Ему впервые в жизни стало обидно, что его второе имя и род занятий вызвали осуждение какого-то умника - мракобеса, каким теперь стал казаться ему отец Кондрат.
- Прости, Данилыч, наверно я очень устал, если позволил себе такое. А все-таки, помоги мне отсюда выбраться, ладно?
- Вся серьезность нашего положения заключается в том, - начал объяснять магистр Левий спокойным как прежде голосом, - что я сам пока не знаю, как это сделать. Самое простое, это оставаться внутри дома до расхождения точек соприкосновения наших миров. Возможно, этот дом снова вернется на болота, ведь он, несомненно, построен кентаврами из точно таких же деревьев, - магистр пальцем ткнул в оконное стекло, - а значит здесь, в этом мире. Но нашли мы его у нас на болотах. Когда миры снова начнут разбегаться, есть большая вероятность того, что дом снова будет затянут в нашу привычную реальность. На вскидку - это должно произойти сегодня ночью. Но другой шанс на ближайшие сто шестьдесят восемь лет вряд ли представится.
- Хорошо, если так. Только как быть с Эйнштейном?
- За то время, что прошло с тех пор, как я закончил ШПМ, у меня появились некоторые наработки.
Магистр Левий снял швейцарский хронометр со своей руки и надел его на руку отца Кондрата.
- В тот момент, когда начнутся изменения окружающей среды, поставь на нем точную дату вчерашних событий. Времени у тебя будет достаточно. Он работает только в межпространственном коридоре, на твердых координатах это просто будильник.
- А как же ты? - растерянно проворчал отец Кондрат.
- У меня найдется запасной вариант, - не моргнув, соврал магистр Левий. Он искренне надеялся, что с помощью мистического опыта разумных обитателей открытой реальности, он сможет найти иной способ не зависнуть во времени.
- Мне бы очень хотелось, чтоб ты побыстрее вернулся. Я буду молиться об этом каждый день. Если, конечно, сам смогу вернуться домой раньше тебя. Вдруг сегодня ночью ничего не произойдет? Или ты на сто процентов уверен, что разбегание состоится?
- Ста процентов тебе даже Господь Бог не даст. По всем признакам, этот мир уже давно существует автономно. Вряд ли он требует Его вмешательства. По всем энергетическим показателям, эта вселенная гораздо старше нашей. Ты видел ту парочку сфинксов на опушке леса?
- Да, - не вполне уверенно ответил отец Кондрат.
- Эти “львы” стали прообразом того, что выстроен из камней в Долине Фараонов. Если верить древней египетской легенде, эти существа занесли на Землю множество уникальных наук, при помощи которых люди могли бы без труда перешагнуть современный уровень всех самых передовых знаний еще пять с половиной тысяч лет назад. Но получившие столь совершенные знания жрецы, видимо не без веских на то оснований, решили удерживать их в тайне. В конце концов, эти знания умерли вместе с последним человеком, который стоял в цепи ученической преемственности у служителей культа древнеегипетских богов.
- Ты хочешь сказать, - если тут такие животные, какими тогда должны быть люди? - Отец Кондрат снова уставился в окно, наблюдая за работой кентавров.
- Не совсем, к тому же они не животные; но и это тоже... Если еще в такой глубокой древности, придя на Землю, сфинксы обладали таким уровнем интеллекта, то чего же они достигли сейчас, спустя 65,47619047619 года по нашему летоисчислению? Глядя на них, я уверен, что этот мир уже прошел все стадии, которые нашему еще предстоит пройти. И если при его уровне современной науки он еще существует, то вполне можно утверждать, что его обитатели на три головы выше интеллектуально, чем среднестатистический человек.
- А как ты вычислил местное время? - отец Кондрат удивленно вскинул брови.
- Догадался. Ночью я прочитал вот эти бумаги, - магистр открыл кофр и показал отцу Кондрату пачку исписанных листов. - Иероглифы очень похожи на подписи некоторых духов, у которых я принял присягу в ШПМ, понять язык оказалось не сложно. Тут в понятных мне единицах указано название планеты, ее расстояние до звезды и скорость движения по орбите. Мне осталось только перевести метрическую систему в принятую на Земле и подсчитать результаты, ориентируясь на то, что размер и скорость осевого вращения планеты такие же, как у нашей Земли.
Отец Кондрат снял с головы скуфью и задумчиво почесал затылок.
- А как же твое хозяйство?
- С удовольствием передаю его в полное владение твоего Храма. Я надеюсь, найдутся у тебя желающие поработать во Славу Божью?
- Такие люди, конечно, есть. В случае чего, можно использовать твою жилплощадь?
- С условием, что моя горница будет закрыта и опечатана. В противном случае я не ручаюсь за психику постояльцев. В доме есть теплая терраска с печью и достаточно места в маленькой комнатенке на второй половине моей избы. Да, вот тебе ключи от машины. Можно пользоваться, только без водительских навыков ни кому ее не давай. Ну вот, пожалуй, и все... Перекусить не хочешь?
- Надо бы, только в рот ничего не полезет. А у тебя что, харчи остались?
- Есть кое-что, если сегодня день не постный.
- Издеваешься? Я даже не уверен, какой сейчас год! - отец Кондрат снова надел на голову скуфью и рукавом подрясника стер пыль с подоконника, чтобы то, что выкладывал на него магистр из своего компактного, но, по-видимому, бездонного кофра, не стало грязным и непригодным в пищу. Магистр достал сверток из кулинарной фольги и развернул. В нем оказались печеные на угле гусиные яйца, несколько крупных помидоров, нарезанный большими ломтями хлеб и картошка в мундирах. Несмотря на отсутствие аппетита, друзья исполнили свой неоплатный долг перед органами пищеварения и повалились на ступеньки самой неудобной из всех виденных ими лестниц, отрыгивая образовавшийся в желудках газ.
- Об салютное бескультурье, - заметил отец Кондрат.
- Совершенно справедливо, - пробулькал своим желудком магистр.
Магистр Левий задрал голову кверху и предложил:
- Может, поднимемся наверх? Мне эта дверь никак не дает покоя.
- Давай рискнем. Лестница на первый взгляд достаточно прочная, - отец Кондрат поднялся первый и, не отряхивая подола, стал подниматься по ступенькам. За ним немного погодя последовал Крестовский.
Когда они оказались на маленькой площадке перед запертой на замок дверью, отец Кондрат благословил магистра и перекрестился сам. После этого, магистр Левий так врезал по двери ногой, что им показалось, будто весь дом подпрыгнул на месте, вместе с работающими неподалеку кентаврами. Дверь слегка отпружинила, но петли с замком остались на месте. Они напряженно уставились в окно. Кентавры, услышав произведенный магистром шум, прекратили свою работу и, все как один, стали прислушиваться к наступившей тишине. Один из них отделился от своих соплеменников и потихоньку не то подошел, ни то подвез себя к окну и сквозь стекло стал заглядывать внутрь избы. Благо, друзья находились далеко и он не смог их увидеть.  Еще раз осмотрев пустое помещение, он сделал рукой какой-то знак и работа закипела вновь. Но подошедший к окну человек- конь не вернулся к оставленной им веревке. Он остался стоять у окна, изредка принюхиваясь к доносящемуся с подоконника запаху оставленных на нем объедков. Его рабочее место тут же занял другой кентавр и потянул бревно вместе с остальными.
- Кажется, мы засветились, - прошептал едва слышно магистр Левий.
- Что будем делать? - спросил отец Кондрат так тихо, что с трудом расслышал сам себя.
- Пока посидим здесь. Должно же ему когда-нибудь надоесть нас подкарауливать.
- Вряд ли. Если мы будем прятаться как воры, они могут заподозрить нас черт знает в чем.
- Хорошо, что ты предлагаешь? - спросил магистр.
- Сидеть здесь, - трусливо поежился отец Кондрат.
 Сидеть пришлось довольно долго; хронометр магистра отсчитал пять часов, прежде чем кентавры закончили кипучую деятельность и разошлись восвояси. Они сидели тихо, никто из них ни разу даже не шевельнул пальцем, пока часовой у окна не покинул своего места. Только они хотели подняться на ноги, кентавр вернулся, последний раз оглядел доступное взгляду пространство избы и, наконец-то, ушел окончательно. 
- Ну что, встаем, - спокойно предложил магистр.
- Попробуем. У меня все мышцы онемели, пока я половичком прикидывался.
Магистр Левий помог подняться своему другу и, попросив его дожидаться на месте, спустился с лестницы и посмотрел в окно. Перед домом не было ни души. Он вышел из избы и решил осторожно обойти дом, дабы убедиться, что вокруг него нет какой-нибудь засады. Он вышел в сени и слегка удивился, когда обнаружил, что пропала входная дверь. Присев на корточки,  выглянул за дверной косяк. Вдоль стен никто не прятался, и вообще, никаких признаков присутствия посторонних, магистр не заметил. Тогда он бегом, на цыпочках, чтобы не производить заметных звуков, добежал до угла дома и снова присел. За углом тоже никого не оказалось. Обежав таким образом все углы, магистр Левий вернулся к крыльцу. Глядя на козлиный череп, он понял, почему у него такие длинные рога: - “Это же передняя голова химеры...”
 Магистр вернулся в черную избу. Отец Кондрат все так же, по стойке “смирно”, стоял спиной к запертой двери. Он явно был немного не в себе от пережитого им  страха.
- А вот и я, - специально, чтобы развеять все сомнения отца Кондрата относительно их полной безопасности, громко воскликнул магистр Левий.
- И я тоже, - раздался в голове магистра высокий грудной голос.
Магистр резко обернулся. Перед ним, в массивном дверном проеме, с луком в опущенной вдоль туловища руке, стоял тот самый кентавр, что караулил их стоя у окна. Только сейчас, магистр Левий догадался задействовать свое внутреннее зрение и обратил внимание, как побледнел стоявший у него за спиной отец Кондрат.
В эту самую минуту пейзаж за окнами начал менять свои очертания. Магистр Левий неожиданно резко бросился к окну, крикнув на ходу:
- Пора, ставь время! - магистр выбил своим телом оконную раму и выпал на траву. В несколько прыжков он добежал до ближайших деревьев, где его тут же схватил залегший в засаде «табун». Прежде, чем его отволокли за толстый ствол уже успевшего достичь своего максимального размера молодого дерева, магистр успел заметить, как растворился в воздухе бревенчатый дом и на половину высунувшийся из него монстр, видимо так и не успевший развернуть свое большое тело лицом к выходу.
- Ты лучше от нас не убегай, - мысленно передал ему один из окруживших его кентавров, самый высокий и мускулистый. - Если, конечно не хочешь, чтобы тебя утащила пьяная горгулья. Сегодня в замке Праматери званный пир по случаю праздника Перенесенной встречи.






Кентавр, громко стуча тяжелыми копытами по досчатому полу, подошел вплотную. Отец Кондрат закрыл глаза и приготовился получить увесистым кулаком по  физиономии, но вместо ожидаемого удара, он почувствовал, как крепкие жилистые руки обхватили его и под ногами стало пусто. Он посмотрел в глаза своему мучителю и спросил:
- И что же это Вы со мной собираетесь сделать?
- Кто это - “вы”, у тебя что, в глазах двоится? Это я тебя хочу спросить, что я теперь буду делать в этой дыре, и долго ли я смогу продержаться один в чужом мире. Ты куда меня затащил? - кентавр слегка встряхнул его и резко отпустил.
Почувствовав под ногами опору, отец Кондрат мгновенно осознал  превосходство. Как ни как, он теперь находится в более выгодном положении, чем его более сильный противник. Но по простоте душевной пользоваться этим превосходством сиюминутно не стал. Тем более что, по-видимому, его никто не собирается убивать или держать в этом доме вечно.
- “Вы” - это уважительное обращение. К тому ж, я никого сюда не затаскивал, это… неожиданность и для меня. А  если Вы не будете распускать руки, я объясню, что… произошло и где мы находимся, - попытался найти путь к  мирному диалогу отец Кондрат.
- Ты кто? Демон? - единственно-доступным для своего собеседника телепатическим способом спросил кентавр.
- В этом помещении присутствует один демон; но это не я и даже не Вы, - предусмотрительно отшутился отец Кондрат. - Возможно, Вам придется с ним познакомиться. Но советую быть осторожнее в общении с этим существом.
- Ну так кто ты и куда я попал? - от нетерпения он фыркнул настолько по лошадиному, что отец Кондрат невольно улыбнулся. Он несколько призадумался, как бы попроще объяснить ему, что такое священный сан, но видимо думал слишком откровенно и следивший за его мыслью кентавр быстро определил для себя новое понятие.
- Ну, - это мне знакомо. У нас есть служители Триединого  Бога. В основном это дивы и нимфы. Осталось выяснить, куда я попал и как мне вернуться обратно.
Отец Кондрат, заметив, наконец, экстраординарные способности  собеседника, снова ощутил себя пленником.
- Раз, два, три, четыре, пять,
 Начинаю унывать!
- Что? - не понял кентавр.
- Да  так,  это  я  не…  Просто  я  подумал  о    Ваших телепатических  способностях.  Вы действительно мои… мысли читаете? - мрачнея, спросил его отец Кондрат.
- Нет, только те, что адресованы мне. Я могу разговаривать с тобой обычным способом, но боюсь, ты ничего не поймешь. Подожди недельку, за это время я начну думать на твоем языке, тогда и поговорим без всякой телепатии.
- Как Вас зовут? Ну… как звучит Ваше имя? - отец Кондрат твердо решил не подавать виду, если услышит нечто сногсшибательное.
Кентавр напряг голосовые связки, видимо бездействовавшие слишком долго для того, чтобы нормально выговаривать слова и с натугой произнес, стараясь говорить как можно тише:
- Асмодей.
От звука, изданного кентавром, который весьма точно на русском языке обозначил истинный смысл  настоящего имени, в избе вылетели оконные стекла и все, более-менее хрупкие предметы, рассыпались в порошок. Кентавр и сам едва удержался на ногах, встретив всей массой  тела сопротивление звуковой волны, а отец Кондрат, сильно ударившись головой о бревно, несущее стропила высокой двускатной крыши, упал в бесчувственном состоянии в самом углу. При падении он в щепки разбил  седалищем мощный деревянный стол, который отлетел к стене, как только Асмодей произнес первые слоги. Таких разрушительных последствий не ожидал ни тот ни другой и когда последний пришел в себя, он еще долго умоляюще смотрел на диковинное существо из другого мира, пытаясь внушить ему единственную свою просьбу: - “Пожалуйста, никогда больше не раскрывайте  рта!”.
- У вас у всех такой резкий голос? - спросил  отец Кондрат, отряхивая стеклянную пудру со своего длинного одеяния.
- Нет, я никогда прежде не видел ничего подобного, - кентавр на что-то отвлекся и последнюю фразу отец Кондрат не смог разобрать.
- Куда я попал мне уже почти понятно, как понятно и то, что  земляков мне здесь никогда не встретить... Как отнесутся ко мне остальные разумные?
- Разумен здесь только один вид, это люди, да и то… не все. Советую… оставаться здесь, иначе я не ручаюсь за Вашу… неприкосновенность. Вы, простите за нескромный вопрос, чем питаетесь?
- Это не проблема, - Асмодей взял с подоконника курительную трубку, (которая лежала точно так, как положил ее туда перед тем, как уйти на разведку магистр Левий и по какой-то странной закономерности даже не сдвинулась на волосок), вставил в рот и прикурил при помощи увесистого огнива, во время общего погрома залетевшего в камин.
- Солнце, конечно, у вас хиловато, но мне его будет вполне достаточно, - сказал после неимоверной затяжки кентавр, - когда нет другой интересной пищи, сойдут и его чахлые выбросы.
- Послушайте, Асмодей, я не могу постоянно… находиться с Вами. Меня ждут неотложные дела...
Отец Кондрат подробно рассказал ему все, что самому известно о межпространственных перемещениях и описал предшествовавшие им события, не забыв упомянуть о цели своего прихода в этот дом. Тем самым, он предупредил кентавра об опасном соседстве с нечистой силой. Асмодей выслушал его, что называется, “само внимание”, много сожалея о том, что ему придется провести в чужом измерении неопределенно долгий срок. Попутно, он задавал вопросы о местной фауне, мысленно прикидывая, что можно использовать во благо здоровья, во время периодически наступающих холодов.
- Если Вы… обещаете хорошенько… прятаться от посторонних глаз, то я… мог бы поселить Вас поближе к людям, - отец Кондрат разгладил  торчавшую острым клином бородку, - а чтобы не было… скучно проводить время в полном одиночестве, там… полезно заняться  работой; да и мне будет намного… легче помочь Вам освоиться.
- Как же мы сможем узнать, когда  начнется ближайшее противостояние наших миров и мне можно будет вернуться, если я надолго отсюда уйду?
- Предпоследнее… противостояние произошло менее ста лет назад. По нашему исчислению. Я думаю, что… тот человек, которого Вы видели… вместе со мной, вернется… гораздо раньше и отправит Вас домой. Он решил… на некоторое время остаться там.
- Он занимается военным шпионажем?
От этих слов по спине отца Кондрата пробежали мурашки. “Как быстро он, однако, осваивается в нашем мире”, - подумал отец Кондрат, глядя на Асмодея широко раскрытыми глазами. “Возможно, это аура нашего измерения служит ему источником подобной информации”. Он поспешил объяснить цель путешествия магистра, дабы не вызвать новую вспышку агрессии со стороны собеседника:
- Видите ли, мой друг… магистр Левий, он… как бы это получше объяснить.., исследователь экспериментатор. Вернее, естествоиспытатель, - видя непонимание в глазах кентавра,  стал подыскивать более простые понятия, которые точнее могли бы объяснить род деятельности магистра. - Он занимается изучением природы в других измерениях...
- Он что, настолько умен, что свой собственный мир перестал быть для него загадкой?
Отец Кондрат оценил интеллект четвероногого громилы  с двумя увесистыми колотушками, в одной из которых дымилась забытая магистром трубка, и решил несколько усложнить умственную задачу кентавра, а за одно и облегчить свою.
- На… грубо-материальном уровне, магистр изучил этот мир основательно. Но разгадку многих… других аспектов… творения, ищет повсеместно, собирая… информацию в других измерениях и сопоставляет с тем, что может изучить… здесь. И вот, он не смог устоять перед новым соблазном, увидев внезапно явившийся мир Пандоры.
- Должно быть, он очень смелый человек, твой друг магистр Левий, - кентавр сделал глубокую затяжку и выпустил изо рта толстый столб сизого дыма. Затяжка оказалась последней, в трубке остался один пепел и Асмодей опрокинул его прямо на пол.
- Коли так, то я  лучше отправлюсь вместе с тобой туда, где буду более полезен. Да и не так скучно будет дожидаться его возвращения. - Кентавр водрузил на плечо  сандаловый лук, торчащий из широкого колчана со звездчатыми стрелами и легонько толкнул отца Кондрата к выходу.
Отец Кондрат вывел Асмодея на узкую бровку, ведущую через непроходимую топь к твердой земле. Кентавр то и дело по колено увязал ногами в наводопевшую почву. Его вес явно превосходил возможности болотной тропы. Когда же они выбрались в сухой лес, кентавр предложил проводнику забраться на спину и ехать верхом, чтобы сократить время, которое придется затратить на дорогу. Отец Кондрат, немного поразмыслив, решил согласиться; но если бы он так сильно не торопился домой, наверняка предложение кентавра осталось бы без ответа. Пару часов кентавр бежал рысцой как настоящий кавалеристский жеребец. На самой опушке леса они остановились.
- Здесь где-то… должна стоять машина. Скорее всего, она завалена ветками, я должен ее забрать, - отец Кондрат в наступивших сумерках стал напряженно рассматривать все ближайшие скопления буйной зеленой растительности.
- Что-то спрятано вон под той кучей, - кентавр указал пальцем на отдаленную горку. - Оттуда пахнет чем-то очень нетипичным для остальной зелени.
Он подвез его к большой горке наломанных веток, еще не успевших как следует увясть. Значительно повыветрившийся запах продуктов горения он услыхал за несколько десятков метров, несмотря на то, что ветерок дул у него из-за спины. Отец Кондрат незамедлительно спрыгнул и помог разбросать тяжелые ветки. Автомобиль магистра оставался в полной неприкосновенности.
- Как долго Вы еще сможете… бежать, - спросил отец Кондрат не торопясь садиться за руль. Он до сих пор никак не мог поверить собственным глазам, видя перед собой некий гибрид лошади и человека; а уж тем более, видя перед собой более человека, нежели коня, поверить  в его животную половину.
- У себя дома я бежал по нескольку суток без остановки, - ответил кентавр.
- Тогда я попрошу Вас… пробежать еще, эта штука не может передвигаться медленно…
- Да я и сам не люблю, - согласился Асмодей.
Отец Кондрат хлопнул дверцей и запустил мотор. Кентавр недоверчиво покосился на стальное чудовище, с большими, освещающими дорогу глазами, рыкающее как зверь испуская смрадный дух. И как только автомобиль тронулся в путь, он послушно побежал следом. Вопреки его ожиданиям, бежать пришлось без особых физических затрат, почти вразвалочку. Отец Кондрат вел машину не превышая скорости, памятуя о том, что за ним поспешает случайный пленник роковых обстоятельств, (как и он сам, но еще не знает, и никогда не узнает об этом).
До кладбища они добрались затемно, так что их уже никто не мог увидеть с проселка. Особенно, отец Кондрат опасался попасть на глаза кому-нибудь из припозднившихся гуляк, весело отмечающих конец трудового дня. Но, слава Богу, ничего подобного с ними не произошло и они благополучно миновали кладбищенские ворота. Когда отец Кондрат, не выключая мотор, выбрался из кабины чтобы открыть гараж, Кентавр подошел к нему совсем близко и поинтересовался:
- Что это за место? Очень похоже на захоронения предков. Мы когда-то закапывали в землю мертвецов.
Отец Кондрат привык к мысленным диалогам, и точно как Асмодей, не раскрывая рта ответил:
- Это и есть захоронения. Кладбище,… могилы. А Вас что, это пугает?
- Да нет, я спросил только из любопытства. Просто мы на могилах не строим своих жилищ, мы вообще стараемся обходить их как можно дальше.
- Мы тоже не строим. Но… такие люди, как мой друг, ищут уединения и… покоя, поэтому он и… превратил кладбищенскую сторожку в пятистенный дом.               
Отец Кондрат снова прыгнул за руль и завел машину в “стойло”.
- Очевидно, Вам придется… проникать в дом прямо отсюда, - он показал на более широкую, чем та, что на крыльце, дверь. - Эта половина дома намного просторнее, она… больше подойдет под Ваши габариты. А теперь, я… немедленно должен сварить животным и привести в порядок  их… “нумера”.
- Я помогу.
Отец Кондрат включил везде электричество и принялся за работу.
- Вам знакомо понятие “огород”? - спросил он, наполняя корыта под дружный визг годовалых хрюшек.
- Излишний вопрос. Покажи мне, где лежат инструменты, я их немного усовершенствую с учетом своих особенностей.
- Этим мы займемся завтра, а пока принесите мне, пожалуйста, вон ту бадейку с  репками...
До часу ночи они возились в хлеву, после чего отец Кондрат завел кентавра в дом и еще полчаса объяснял ему все, что касается его дальнейшего здесь пребывания, пока с деревни не донесся сильный запах гари. В доме Манштейнов только что рухнули прогоревшие стропила...




                Эпизод 12.
Они вчетвером стояли возле дымящего пепелища. Адам, мыском исцарапанного ботинка ворошил еще не остывшую золу, глядя, как поднимаются маленькие облачка черной пыли, грязными наплывами оседающие на выстиранных Аленкой штанинах бесформенных детских брюк. Его живот полностью освободился от всех нехороших предчувствий. Что-то сгорело здесь помимо того, что еще вчера можно было потрогать руками.  Отец Кондрат то и дело молча кивал головой, будто соглашаясь с кем-то, кто мог сказать ему что-то необыкновенно важное в таких обстоятельствах; то нечто, от чего становится спокойнее на душе и сердце сбрасывает весь лишний груз, накопившийся во время долгих скитаний по самой пыльной дороге, которая определена каждому как отдельно взятая  Жизнь. “Люди не искали бы так долго и мучительно, если бы каждый заранее знал свое место” - думал отец Кондрат, глядя на пустую канистру из-под бензина, которая валялась в нескольких метрах от растущей за проселком яблони. “Как объяснить каждому, что без этих кошмарных поисков человек никогда не сможет стать полноценной личностью и обрести настоящую свободу собственного бытия? Поступая подобным образом, люди лишь пытаются уклониться от мучений, теряя право на конечный результат. Поступая так, они лишь продлевают начало  пути”. Аленка искала глазами то, что может еще хоть как-то пригодиться для нового жилья, где Адам сможет по-человечески встретить  мать из больницы. Она уже твердо решила, где он теперь будет жить, нисколько не сожалея о своем тайном убежище, которое  берегла исключительно для себя одной. “Дом с зеркалами” был для нее единственным утешением во время приступов нестерпимого одиночества; но теперь у нее появился настоящий друг, которому она может доверить себя целиком и любое ее настроение найдет сочувствие и понимание с его стороны. Кто-то, кого невозможно было увидеть, просто стоял вместе с ними и ждал, когда полностью раскроется бирюзовый зонтик равнодушного неба, чтобы вновь отдать его птицам. Сегодня Солнце поднимается особенно лениво, и, терпя искушение пинками загнать его как можно выше к  зениту, Он стоял и разглядывал, как постепенно, сантиметр за сантиметром, пачкаются линялые брючины Адама. Зная всю его дальнейшую судьбу, Он больше не интересовался им, как интересуются новоприобретенной, еще никем не прочитанной, пахнущей свежей типографской краской книгой. Но от этого Его любовь к нему ничуть не становилась менее новой, волнующей и всесовершенной отеческой Любовью.
- Плохо, что все деньги сгорели. Там бы нам с матерью на целый год хватило, - Адам со злостью пнул остывшую головешку, чем окончательно добил  правый ботинок. Он тихо хрустнул и разинул пасть.
- Хватит последнюю одежонку поганить. Ее уже и стирать-то страшно, расползается вся, - Аленка дернула его за руку и оттащила подальше от пепелища.
Отец Кондрат повернулся и взмахом руки позвал детей с собой. Им больше нечего делать возле сгоревшего дома. Слова утешения застряли у него внутри и никак он не смог заставить себя произнести хоть одно из них, с тех пор, как пришли на это место.
Вдруг, из небольшого куста акации, который рос неподалеку от полностью уничтоженного огнем палисадника и каким-то чудом уцелел во время пожара, раздалось отчаянное мяуканье испуганного существа. Адам остановился и прислушался. Моня, увидав самого лучшего из всех своих многочисленных хозяев, в два прыжка оказался прямо у него на голове и, самодовольно заурчав, выгнул спину. Адам осторожно отцепил его острые коготки от своих волос и пересадил на плечо Аленке.
- О да, сударь!.. Хорош, как никто другой. - Аленка взяла котенка в руки и, поворачивая его то на живот, то снова на спину, стала осматривать на предмет насекомых. Не обнаружив в мягкой густой шерсти ни одной блохи, она  вернула котенка владельцу.
Возмущенный таким отношением к своей персоне, Моня выпустил когти и зашипел. Адам, чтобы не оказаться исцарапанным до крови, слегка нагнулся и осторожно швырнул его в траву.
- Па, мы пойдем, погуляем? - спросила Аленка своего отца, слегка дернув его за воскрылие рясы.
- Идите, но… только не долго. Скоро начнется служба.
- А можно и я приду в Церковь? - смущенно произнес Адам, переминаясь с ноги на ногу.
- Да кто ж тебе запрещает, приходи, конечно.
В глубине души, отец Кондрат искренне надеялся, что этот мальчик когда-нибудь станет прозелитом5 в его приходе. Но смутная тень каких-то воспоминаний, оставшаяся в сознании после того, как магистр Левий усердно “поработал” с его головой, слегка настораживала.  Все попытки связать беспокойство с каким-либо определенным событием в жизни Адама, да и в своей собственной жизни, не давали никаких результатов.
Адам взял Аленку за руку и повел по пыльной дороге навстречу Солнцу. Отец Кондрат проводил их взглядом до того места, где они свернули к реке. От Гремучей в небо потянулась полоса сверкающих бликов: туман поднялся высоко над землей, и отчетливо видимый с любой точки местности заискрился в ярком солнечном свете. Щебет малюсеньких пташек и острый запах цветущих кустов жасмина, смешанный с дымом еще не остывшего пепелища, действовали на священника как-то особенно благотворно, несмотря на довольно мрачный осадок, который остался у него в душе после осмотра сгоревшего дома Манштейнов. Его разум пришел в возбуждение, похожее на эйфорию. Он быстрым шагом направился в Храм, напевая про себя слова Воскресных тропарей, совсем не заботясь о внешней суровости служителя культа.
К его пущей радости у ворот Храма уже собрался народ и каждый принес с собой все, что смог собрать в помощь погорельцам. Люди сложили вещи у церковной ограды, дабы нельзя было разобрать, кто сколько пожертвовал и, с поклоном, подошли под иерейское благословение. Растроганный их участием и заботой о несчастной семье, отец Кондрат достал убранный за пазуху наперсный крест. Осенив им толпу прихожан, произнес слова благодарности. За время, что батюшка прожил в этих краях,  был первый пожар, повлекший полное истребление всего хозяйского имущества. Он никогда ранее не знал, что на такую беду в деревнях откликаются все, кто имеет возможность хоть чем-нибудь помочь, пусть даже совсем чужим и возможно, совсем недружелюбно настроенным людям.
После службы, к Храму подкатила телега, доверху нагруженная разными пожитками, которые отправили для Сары Манштейн жители окрестных деревень. Пламя над жилым сектором наблюдали за несколько километров от места пожара, поэтому весть о пожаре распространилась довольно быстро и помощь погорельцам начали собирать еще глубокой  ночью. Люди отдавали все, чем могут поделиться,  даже не зная, чей дом горит.  На первый взгляд, у церковной ограды, вещей накопилось значительно больше, чем было их в сгоревшем доме до того, как он сгорел.
- Куда будем перетаскивать все  добро? - спросил отец Кондрат у своей дочери, наблюдая, как растет гора у ворот.
- Есть одно местечко. Я думаю, оно тебе понравится. Помнишь, Лев Данилыч хоронил  старушку из нашей деревни и просил тебя помочь ему людьми?
- Ну и что?
- Остался пустой дом, можно поселить в нем Адама с матерью. У меня есть одна бумажка, которая дает тебе на это все права.
Отец Кондрат зловеще посмотрел на поповну и резко спросил:
- Какая еще бумажка? - тот факт, что у Аленки имелись столь важные для него документы, о которых он ничего не знает, мгновенно вывел его из равновесия.
- После обеда я тебе обязательно покажу, - Аленка вынуждено поставила себя в опасное положение и чтобы скорее закончить  разговор убежала в Храм разыскивать  друга.
Адам стоял возле иконостаса и молча наблюдал, как меняются в свете чуть вздрагивающих огоньков горящих повсюду лампад незнакомые  лики. Поскольку он совсем не был знаком с церковно-славянской письменностью, прочитать имена в правом углу каждой иконы  не мог, но некоторые сюжеты, изображенные на них, он все же узнавал. В этом ему помогли страницы Нового Завета, которые успел прочитать во время своего пребывания в Аленкином домике, когда его чуть до смерти не запорол отчим. Прежде всего, это была Тайная Вечеря, расположенная прямо над Царскими вратами. За тем, он узнал Распятие Иисуса Христа и Его Вознесение на небо. Вспоминая евангельские сюжеты,  заново открывал для себя смысл всего прочитанного, толи по собственной заинтересованности, толи по действию Божьей Благодати, незримо обитающей в стенах Храма.
- Вот ты где! Ну как, нравится? - громко спросила его вбежавшая в Храм поповна.
- А кто это? - Адам кивком головы указал на крылатую фигуру, изображенную в полный рост на единственной створке Дьяконских врат.
- Архангел Михаил. Архистратиг небесного воинства. Он защищает все, что доверил ему Господь на земле и на небе от посягательств темных сил. Он мудр и честен, а в руке у него огненный меч.
Аленка объяснила ему еще несколько крупных изображений и позвала домой обедать.  Явно торопилась успеть все приготовить еще до прихода отца, к тому же, ей еще предстояло заскочить в “дом с зеркалами” и прихватить с собой недавно  обнаруженное завещание прежней хозяйки, в котором было указано, что  дом отходит православному приходу. Это открытие Аленка решила оставить до поры в тайне, чтобы отец не обнаружил ее убежище. Но обстоятельства последних двенадцати часов заставили раскрыть  собственное преступление, и она рисковала получить от отца суровую епитимию в наказание за совершенный грех. Но той было все равно, насколько строго он  накажет. Главное, что у Адама снова будет свой дом, в этом  была уверена на все сто.
Кода отец Кондрат вернулся из Храма и благословил стол, Аленка протянула ему стандартный листок бумаги, исписанный корявым почерком малограмотной старухи и официально заверенный печатью сельсовета.
- Теперь ты можешь временно поселить в нем кого угодно. А это “временно” можно растянуть на любой срок, - Аленка выпила стакан холодного молока и взялась за ложку.
- Ушлые чада ныне пошли. Лазишь по чужим домам, копаешься в вещах тебе не принадлежащих, да еще и… скрываешь от меня важные документы. Ко всему этому, советуешь мне, как лучше обмануть церковное начальство.
Аленка изменилась в лице. Для нее эти слова прозвучали как приговор. Она побледнела, вышла из-за стола и опустилась на колени перед образами. Отец Кондрат вполоборота повернулся к ней и заключил:
- Встанешь оттуда с первой звездой. Завтра приедет отец Василиск, так что позаботься об исповеди.
- Я тоже принимал участие, - Адам положил ложку и пристроился рядом с Аленкой, - я тоже согрешил перед Богом и его слугой.
- В таком случае, возьми отрок… молитвослов и читай от корки до корки, - отец Кондрат капнул в тарелке, выпил молока и ушел в  каморку, чтобы не видеть весь этот позор.
 Но все же, была и положительная сторона во всем происшедшем.  Священник не случайно приказал  взять православную книгу. И видя, с какой радостью и благоговением он эту книгу открыл, отец Кондрат больше не сомневался, что богоизбранный уже дождался своего Мессию. Осталось только терпеливо ждать, потихоньку вводя его в церковную жизнь. Один тот факт, что он больше не носит кепу, уже свидетельствует о том, что полностью изживший себя иудейский Закон ему более не помеха на пути к скорейшему воцерковлению.
И не случайно отец Кондрат решил, что исповедь у Аленки будет принимать преосвященный владыко Василиск. Он категорически не желал знать, что могло произойти между его дочерью и Адамом, за то время, что они провели вдвоем, убежав из дома. И в этом была его слабость...
Аленка молча взяла из рук своего друга молитвослов и, пролистав несколько страниц, открыла Покаянный канон. Вернула книгу и Адам читал его, покуда она разрешила начать чтение книги с первой молитвы. Им казалось, что вот - вот, и коленные чашечки хрустнут пополам. Адская боль в ногах уже разошлась по всему телу. Спасали только поклоны, во время которых центр тяжести перемещался с ног на спину, и на какие-то секунды им становилось легче. Адам еще не знал, когда именно положено класть на себя Крест и совершать поклон, он просто копировал все, что делает Аленка, но не переставал при этом читать. Вскоре у него затекла спина и шея ломила так, что каждое движение он почитал за великое счастье, с удовольствием стукаясь в поклоне лбом о крашеные половицы, издавая при этом глухое “бум”. Во время одного из таких “бум”, из-за печки с грохотом выпала крышка гроба. Отец Кондрат, пользуясь случаем, решил проверить, как исполняется его приказание. Он вышел из  каморки, поставил крышку обратно за печь и несколько секунд постоял у них за спиной, слушая, как усердно Адам выговаривает каждое слово, неточно произнося ударения и иногда путая слова. Видимо он уже порядочно устал, но отец Кондрат решил не освобождать его от наказания, которое он добровольно на себя возложил. После того, как вернулся к себе, заразившись молитвенным духом, окутавшим весь дом, достал свою маленькую тетрадку в клеенчатом переплете, зажег свечу и стал молиться сам. Мысли так и просились наружу; самые, как он считал, не достойные Божьих ушей, механически записывались в тетрадь, чтобы на досуге обдумать правомочность некоторых просьб ко Господу.
Благо, книга была не такой уж большой, какой выглядела при беглом просмотре и Адам успел таки дочитать ее всю, до конца. В час ночи  встали с колен. Он чуть не грохнулся лицом вниз, так кружилась голова от резкого отлива крови. Аленка, пошатываясь во все стороны, сделала несколько шагов и облапила стол, навалившись на него всем своим весом. Ноги драло до костей от долгой неподвижности; ойкая при каждом шаге, Адам добрался до Аленки  с большим трудом и повис рядом.
- Вот это да! Как же хорошо-то мне, клянусь Моисеем, я такого зверства над собой еще никогда не проделывал, - Адам при каждом слове делал глубокий вдох, чтобы немного облегчить ломоту в ногах.
- Это не страшно. Привыкнешь когда-нибудь.
Аленка не без удовольствия зевнула и опустила уставшие веки. Но через минуту, она, как ни в чем не бывало, вскочила и бодро прошлась по комнате взад - вперед.
- А как это, исповедываться? - спросил вдруг Адам, совершенно меняясь в лице. От болезненной гримасы не осталось и следа. Его глаза выражали теперь крайнюю заинтересованность.
- Это, когда ты рассказываешь все свои грехи священнику, а он тебе их отпускает. Только нельзя ничего утаивать, заменять один грех другим, с менее страшным названием, а главное, никогда нельзя их совершать вновь, иначе вся твоя исповедь будет пустой тратой времени.
Аленка испугалась  последней фразы и втянула голову в плечи. Но, услышав храп из каморки за кухней, приняла  обычный вид.
- Она должна быть честной. Твое нежелание снова вернуться к своим грехам - главное условие того, что Бог тебе их простит.
Адам с надеждой в голосе спросил:
- А я, могу рассказать свою исповедь попу Василиску?…

…Асмодей потратил несколько минут на перестройку нового, и как он надеялся, временного жилья. Он достал из колчана лук, десять упругих звездчатых стрел и нащупал рукой холодный металл. В комнате, несмотря на  большую площадь и высокий потолок, кентавру было тесновато, по сравнению с его настоящим домом, который теперь неизвестно где…
…Он огляделся вокруг. Комната стала в сотню раз больше, дверь могла теперь пропустить сквозь себя небольшой реактивный самолет. Не менее поразительное произошло и с меблировкой. Все изменилось:
Клетчатый диван исчез, вместо него появилась толстая подстилка, с таким же рисунком ткани, во всю ширину комнаты, и огромная подушка на ней, поскольку кентавры могут спать не только стоя на одном месте, подобрав под себя согнутые в коленях ноги, но и лежа на боку. Единственный стул, стоявший возле стола исчез за ненадобностью, а сам стол стал на полметра ниже и его ножки изящно искривились в стиле мебели времен Людовика Четырнадцатого. Кирпичная печь стала одновременно шкафом для одежды и работала теперь не на дровах, как было раньше, а на чистой световой энергии. Она стала чем-то смахивать на душевую кабину. Единственный на весь дом цветной телевизор, люстра, как и розетки со всей цепью электросети, остались без изменений. Когда отец Кондрат объяснял, как пользоваться телевизором, Асмодей счел его полезным и решил на досуге позабавиться, сочетая приятное времяпрепровождение со сбором минимума необходимой информации.
Снаружи, дом остался совершенно без каких-либо изменений и занимал туже площадь, что и до того, как кентавр внес свои коррективы в его внутреннее устройство.
Теперь, когда все готово и можно расслабиться, Асмодей опустился на клетчатую подстилку и повалился на бок. Он взял с подушки пульт и включил телевизор.

Серафиил проснулся глубокой ночью, но ему мнится, что он еще спит, -  настолько странным видится все, что окружает его со всех сторон. Прозрачная полусфера потолка спальни дает возможность не вставая с постели полюбоваться чарующим видом ночного неба Пандоры. Стрельчатые проемы многочисленных окон, не имеющие обычных на Земле деревянных перекрестий оконных рам, создают впечатление нерушимости высоких каменных стен, со всех сторон окружающих королевское ложе. В свете попеременно вспыхивающих зарниц, его глазам предстала выложенная на полу минеральными самоцветами Роза Ветров, точно указывающая направление всех восьми частей света. Уверенный, что больше не уснет, он легко откинул прозрачный шелковый занавес,  встал с постели и дабы не тратить времени на поиски своего платья, как был голышом, с удовольствием ступая босыми ногами по гладко отполированному мрамору, подошел к восточному окну. Нащупав пальцами задвижку, Серафиил распахнул единственную, узенькую стеклянную створку и впустил к себе в спальню прохладный поток атмосферного воздуха, благодарно принятый каждой живой клеточкой его тоскующего по плотской любви организма. Он перегнулся через шершавый каменный подоконник и посмотрел вниз. В бледном свете полупрозрачных шаров звездных скоплений, подкрашенном разноцветными отблесками ближайших планет, по насыпным дорожкам дворцового сада прогуливался взад - вперед тот самый феникс, что прошлой ночью принес его сюда на своих могучих перламутровых крыльях. С высоты Башни Властелинов, он казался железненьким заводным цыпленком, которые раньше продавались в отделе игрушек любого промтоварного магазинчика в Райцентре; но то была совсем другая реальность. Чтобы успеть застать птицу там, где она сейчас и не искать ее потом по всему саду, Серафиил выскочил за дверь и бегом помчался по лестнице вниз, успевая на ходу отсчитывать грубые ступени, обжигающие ледяным холодом каменной громады. По дороге, он чуть не сшиб своим крепким молодым телом поднимающегося навстречу двуликого, который бережно нес горящую свечу, прикрывая ее ладонью от сквозняка. Янус предусмотрительно убрался с дороги, с грацией дикой кошки отскочив к стене. Чувствуя спиной пристальный взгляд обращенной к нему пары прищуренных глаз, Серафиил испытал некоторую неловкость из-за своей простодушной наглости; но вспомнив, что сказала во время торжественного пира Великая Праматерь, когда он выразил свое удивление, глядя на обнаженных нимф и дивов, сидящих с ними за одним столом, мгновенно потерял интерес к этой теме. Еще один двуликий стоит в самом низу, в дверях башни. Он не обратил на него никакого внимания и побежал по теплому песку садовой дорожки, чувствуя голыми пятками уколы мелких кристалликов белого кварца, придающих ей загадочный блеск. Здесь, на Пандоре, даже тусклый ночной свет имеет реально ощутимую плотность; он убедился в этом сразу, как только сделал несколько шагов за пределами дворцовых стен. Словно невесомый елей 6 , мягкий свет растекся по всему телу Серафиила и нежно ласкает кожу при каждом движении. Если он раньше этого не замечал, то только из-за того, что еще никогда за свои двадцать пять лет не разгуливал голышом под открытым небом. Феникс, переваливаясь с боку на бок и кивая в такт каждому своему шагу  головой, вышел из темноты навстречу.
- Доброй ночи, возрожденная птица! - Серафиил сказал это не громко, делая ударение на двух последних словах.
- Доброй ночи, Великий! - феникс от неожиданности взмахнул крылом и забыл поклониться, что само по себе являлось образцом непристойного поведения в присутствии Властелина, которым теперь официально являлся Серафиил.
Но молодой правитель Пандоры, еще не успевший толком ознакомиться с уставным дворцовым этикетом, не обратил на это ровно никакого внимания. Перламутровый феникс заметил свою ошибку и решил скорее продолжить начавшийся диалог, дабы увести мысли Властителя подальше от своего опасного, чреватого серьезным взысканием проступка.
- На редкость спокойная ночь. Позвольте узнать, что заставило Вас, о Великий, проснуться в столь неурочный час и выйти под звезды.
От феникса еще слегка потягивало дымком, видимо он не так давно вернулся с кострища, которое остается после каждого цикла его огненных смертей и воскрешений. Серафиил сразу не нашелся, как ответить. Ведь и сам толком не мог понять, почему среди ночи стоит голый на дорожке дворцового сада.
-  Видимо я уже выспался, мне не терпится принять водные процедуры.
- Водяные что? - феникс низко наклонил голову, подставив  миниатюрное ухо поближе к губам собеседника.
- Хочу искупаться в реке, - Серафиил заменил мудреные слова более простыми, а за одно и нашел  объяснение своему внешнему виду. Скорее для себя, чем для собственного слуги, поскольку тому было все равно, голый он или в парадном мундире. Для обитателей мира Пандоры нет никакой разницы, кто как прогуливается по ночам. Большинство из них вообще никогда не пользуется одеждой и считает ее бесполезным излишеством, придуманным для никчемной показухи.
- Но ближайшая река находится в нескольких днях полета. Я мог бы Вам предложить взглянуть на море. Оно гораздо ближе и более соответствует Вашему положению.
Серафиил никогда не видел моря. Даже живя на Земле, он не знал ни одного водоема, кроме Гремучей с ее шумными порогами и молчаливыми омутками, где обычно летом купался по ночам; кроме озер, разбросанных на месте навсегда исчезнувших с лица земли деревень по воле доведенной до отчаяния Великой Праматери, да небольшого пруда в конце деревни, где жил по чердакам и сеновалам, таясь от людей. Он с радостью принял предложение, а птица, вздохнув с облегчением, подала ему трап в виде собственного крыла. Серафиил, уже не беспокоясь о своем откровенном виде, даже забыв, что для прогулок, в замке существует специальный наряд, взобрался на спину феникса и почувствовал, как отрывается от земли.
Через сорок минут стремительного полета над темной бездной, не видимой с высоты, погруженной во мрак Пандоры, феникс начал плавно снижаться, выравниваясь по тусклой полоске прибоя. Скалистые выступы гудели от резких ударов невидимых волн; залитые пеной, они мягко светились, указывая путь к песчаному берегу, по мере приближения которого, не встречая достойного сопротивления, слабли порывы соленого ветра. Серафиил увидел перед собой бескрайнюю ширь, заполненную плавным дыханием живой поверхности до самого горизонта, открытого на многие десятки километров. Его крайне удивил простой, но весьма внушительный вид заполненного водой пространства, которому не чувствуется конца. И этот специфический запах моря: живой рыбы, наполненных всевозможными минералами водорослей, вонь уже задрюзгшей в мокром песке выброшенной на берег тины,  и многого того, что еще не известно новому Властелину.   
Феникс ударился ногами о прибрежный песок, но Серафиил не почувствовал резкого толчка, смягченного привычным движением птицы. Только по спущенному вниз крылу он понял, что полет окончен. Песок был теплым и непривычно мягким, как пух на шее феникса. Властитель Пандоры вошел в море и подхваченный отливом бесстрашно пустился вплавь. Вскоре силуэт могучей птицы исчез с берега и появился высоко в небе, прямо у него над головой. Жесткость морской воды не тормозила, наоборот, ускоряла движение вперед, и он понял, что уже заплыл достаточно далеко, чтобы подумать о возвращении на берег. И что-то странное присутствует в глубине, какое-то движение снизу, постоянно преследует, стараясь не отстать, находиться прямо под его телом на расстоянии нескольких взмахов рук... Или плавников. А может быть щупалец. Серафиил полностью отдавал себе отчет о том, какая опасность может скрываться на дне такого огромного бассейна, как море незнакомой планеты. Но все же он продолжал удаляться, давно потеряв из виду берег. На всякий случай, он поднял голову и посмотрел вверх. Феникс все также кружил над головой высоко в небе; по-видимому, он обладал феноменальным зрением или чутьем, если до сих пор не потерял своего подопечного на фоне морских волн, едва ли способных в достаточной степени отражать свет, чтобы Серафиил был виден с высоты его полета. Проплыв еще несколько метров, он с тревогой отметил, что больше не чувствует постороннего присутствия в глубине. Решил сделать короткую остановку и случайно коснулся ногами морского дна. Серафиил встал на ноги, спина выпрямилась под ударами волн, но при этом, он остался по шею в воде и медленно сделал несколько шагов, - ощупал пятками каменистое дно. Мель оказалась довольно просторной, как он позже заметил, когда снова ощутил постороннее присутствие, только теперь не прямо под собой, а вокруг своего тела. Пытаясь избавиться от навязчивой компании, балансируя погруженными в воду  руками, он энергично шагал по дну, изредка делая резкие броски в сторону и плыл несколько метров не касаясь ногами гладких камней. Но таинственный преследователь не позволял ему оставить себя с носом. Вихревое движение воды вокруг Властелина усиливалось каждый раз, как только он пытался вырваться на свободу  из-под чужой опеки. В такой темноте вряд ли это было возможно, но Серафиил слегка согнул колени и погрузился с головой в море, в надежде увидеть хотя бы смутную тень того, кто так неотступно следует рядом. Гул рассекаемой чьим-то невидимым телом воды заполнил все звуковое пространство его мозга, и вполне осязаемая мысль достигла открытого всем разумным существам сознания Властелина: “А ты действительно прекрасен, человечек с Земли!”. От неожиданности он распрямил ноги и вынырнул. Следом за ним, после переката волны через островок проглоченной морем суши, над водой появилось прекрасная женская головка с длинными, рассыпавшимися по гладкой поверхности воды волосами, за тем стройная шея, и, наконец, аккуратные плечи, крепкая грудь. Серафиил, зачарованный блеском живых зеленовато-оливковых глаз, смущенный магической улыбкой морской красавцы, не в силах произнести ни одного слова из молитвы, заученной на прогнание злых духов, лишь протянул  дрожащую руку и дотронулся до ее щеки. Лик оказался удивительно приятен, - теплый, наполненный жизнью девичий лик. От этого прикосновения, Властелин почувствовал глубочайшее возбуждение, будто от ее щеки через его дрожащую ладонь передалось во всей полноте острое вожделение Девы Волн. И больше не в силах держать в узде внезапно обнажившиеся фибры жаждущей наслаждения плоти, Серафиил конвульсивно вздрогнул и отдался нахлынувшему оргазму, властно подчинившему себе обоих существ. Ему казалось, что это продолжается с ним целую вечность, он видел перед собой полуприкрытые в сладкой истоме глаза и испуганно дрожащие тонкие плечи, слегка занавешенные золотыми струйками мокрых волос, но рука Властелина вдруг бессильно упала в море, Дева Волн исчезла в пенном потоке быстро прибывающей воды и чьи-то мощные объятия выхватили его обмякшее тело. Через несколько коротких мгновений, Серафиил очнулся лежа на мокром песке. Вдоль линии прибоя по воде прохаживался с отсутствующим видом Перламутровый феникс. Он заметил, что его господин вновь способен улавливать обращенные к нему мыслеформы и произнес:
- Не беспокойся, о великий Властитель! Ты не утратил из-за этого своей чистоты.
- Ты все знаешь? - смущенно спросил Серафиил, стараясь не смотреть в  его сторону.
- Я нарочно принес тебя сюда, когда по твоей неосторожной застенчивости понял, что ты девственен. Ты таким и остался, просто теперь тебе будет легче, когда это впервые произойдет по-настоящему, с женщиной, достойной тебя.
- А с кем же я был там, в море?
Серафиил поднялся с песка и уже открыто смотрел на огромную мудрую птицу.
- Это русалка, Дева Волн. Она тоже была девственна. Но для нее теперь все изменилось. У нее будет малыш. Они всегда продолжают свой род, привлекая к себе обитателей суши. В океане нет мужских особей, и они умеют добывать семя из вас, не оскверняя при этом ни ваших душ, ни ваших тел.
- И при этом они чувствуют то же самое, что и мы?
- Конечно, - просто ответил феникс и опустил крыло на песок.
- Пора возвращаться, о Великий. Как много тебе еще нужно узнать о нашем мире. Завтра я покажу тебе место, где ты сможешь услышать множество интересного, покуда еще не знаешь язык и не умеешь читать.
- И что же это за место, - спросил Властелин, поудобнее расположившись на спине.
- Покоище Древних.
Серафиил высоко поднимаясь над опускающейся вниз линией горизонта, увидел, как за купелью поющего моря появились первые лучи восходящей Звезды. Близился рассвет его второго дня на его родной, но еще так мало известной ему Пандоре. Внизу, наполняясь светом, блестела узкая лента впадающей в море реки...






Перламутровый Феникс дожидался в колоннаде башни Властелинов, гордо устремив свой царственный взгляд на север: туда, где только что скрылась последняя из трех исполинских лун. На самом деле их нет уже многие миллионы столетий, это всего лишь призраки погибших планет; существа, не обладающие магическим зрением сфинксов, их видеть не могут. Еще в начале времен, чей-то непостижимый разум не нашел ни единого довода, оправдывающего их никчемное существование и употребил  для создания Новы, принявшей зачатки жизни всех магических существ, из которых сложились дальнейшие типы живых организмов: от Девы Пандоры до мельчайшего вибриона. И с тех пор, эти невещественные небесные тела беспокойно кружат над единственной населенной планетой, как предостережение всем ныне живущим на ней: - бездействие разума увлекает в ничто.
Когда в полумраке лестничного проема послышались торопливые шаги босых ног, он опустил крыло на  свое отражение и коснулся клювом горячей поверхности белого мрамора, накалившегося за продолжительный день вечного Пандорского лета. Желтая туника Властелина и треугольный отличительный  орден, представляющий собою плоскую золотую табличку с накладным миниатюрным горельефом, изображающим акт творения Новы, (как на местном диалекте называется единственная населенная планета измерения, которое носит страшное имя “Пандора”) переливались закатной зыбью медленно опускающейся за горизонт Звезды. Серафиил кивком головы ответил на почтительный поклон Тетраграмматтона (как позже выяснил Серафиил, так  звучит имя этого феникса) и уверенно взбежал на спину. Тетраграмматтон легко оттолкнулся от края круглого монолита и расправил могучие крылья. Свирепый восходящий поток подхватил его и вытолкнул за облака. Над безмолвной равниной сгущенного газа, феникс Тетраграмматтон заметил красную точку, немного выше информационного луча. По мере приближения она увеличивалась, и стало ясно, что вектор ее полета пересечется с прямой, по которой следует Тетраграмматтон, в точке, которой они достигнут одновременно. Перламутровый феникс сделал крутой вираж, сильно отклонившись от заданного курса, и надвигающаяся катастрофа была предотвращена. Он снова вышел на правильную прямую и, отдавшись на волю надежно удерживающим в небе ветрам, сделал попытку расслабиться.
От резкой перемены центра тяжести во время молниеносного маневра птицы, Серафиил чуть не оказался сброшенным со спины. Это, как и ничто другое в Божьем творении, не могло вызвать гнева Властелина, он просто, вполне по-человечески спросил:
- Что это было?
-Змей возвращается. - Феникс, абсолютно расслабившись,  позволил себе зевнуть, если зевком можно было назвать то, как он потянул воздух раскрытым клювом.
- Змей это кто, Горыныч что ли? - Серафиил и не думал шутить; те существа, что он видел в саду во время исполнения Гимна, уже давно навели его на мысль о местном происхождении всех персонажей земных сказок и легенд.
- Змей это змей. Дракон, по-вашему. Его завела Великая Праматерь для защиты дворцового замка. Ему бы следовало нам уступить, но он никогда никому не уступает, особенно, если не удастся с кем-нибудь подраться на стороне. И как она его терпит...
- Как же с ним можно драться?!
- Можно, если змей бочки с нефтью не найдет и как следует  не налакается. Нефть для них, как валерианка для кошек. А без нее только искры одни, как от зеркальной жабы...  Вот он и летает, чернее тучи, ищет прорвавшееся месторождение; да только с его чутьем и тлеющей серы не найдешь. Если только случайно наткнется, о котором мы и сами не знаем... На расстоянии одного полета их нет, а на большее у него времени не хватит. Он должен вовремя быть на службе, иначе его постигнет кара нарушившего Закон Целесообразности Видов (ЗЦВ): Все драконы, живущие на Нове испокон веков, продолжают эволюционировать, и не известно, к чему это их приведет. Возможно, они после этого полностью исчезнут, как динозавры с лица Земли; этот вид живых существ стоит под большим вопросом, нужен ли он вообще... А чем он занимается в свободное время, это уже никого не волнует.
- Ну и порядки тут у вас, - искренне удивился Серафиил, - А что, так любой вид исчезнуть может, только из-за ошибки одного представителя?
- Не у вас, а у нас, - осторожно поправил Тетраграмматтон, - не забывай, что ты тут хозяин и мы не на пиру за круглым столом... Нет, ЗЦВ  так крут только с теми видами, что наиболее опасны в плане всеобщего самосохранения. Но ЗЦВ не упускает из виду и тот факт, что наиболее опасные нередко оказываются наиболее ценными для выполнения общей  сверхзадачи - выживания видов.
За полезным разговором, Тетраграмматтон с Властелином на спине достиг конечной цели полета и начал внимательно выбирать  подходящее место для приземления.
Покоище Древних оказалось узкой равниной среди буйного девственного леса; усеянная природными валунами по высокой траве, сверху она походила на половинку шахматной доски с белыми клетками по зеленому полю. Феникс нашел свободное пространство между стеной вековых деревьев и началом первого ряда белых камней, достаточное для того, чтобы вместить его огромное тело. Серафиил съехал по крылу на землю и по пояс в траве, прошел между рядами незатейливых монументов, которыми служили эти самые белые камни, испещренные длинными надписями на непонятном ему языке. Перед одним из них он остановился и присел на корточки. Вставил в углубление Заглавной буквы указательный и средний пальцы правой руки и повел их по канавке первого слова. Его мозг ощутил осторожное прикосновение, и спокойная музыка тихо поплыла по узкой равнине. Чужой, мягкий, но уверенный в своей силе голос призвал его к молчанию и, представившись павшим воином, кто-то лежащий под валуном начал петь длинную песнь о днях Нашествия и Славы. Вот она:
“Я, Елиазар, потомок Великой Праматери, Властелин Пандоры, рожденный в иное время и другом измерении, в начале своего царствования призвал свободный народ Новы отразить нашествие враждебного альянса  двух воинствующих  цивилизаций. Время  равноденствия уже приближалось. Повинуясь моему зову, все пробуждающиеся в разуме живые существа, ценой долгого ожесточенного кровопролития прорвались к берегам океана. Там должно было разыграться заключительное, решающее сражение в навязанной нам войне. Более развитый во многих отношениях, количественно превосходящий противник, обнаружил причину своих предшествующих поражений и больше не выслал свои войска; напротив: группа парламентеров, уполномоченная обеими главами военной коалиции, утвердила окончательную остановку военных действий. Обманутый коварным врагом, свободный народ Новы прекратил уничтожение неприятельских войск и вернул всех военнопленных. Все, до единого живого захватчика, были отозваны с Пандоры и вернулись домой. Через несколько орбитальных циклов Контрольного Ожидания, разум большинства обитателей Новы был полностью высвобожден и вернулся в Единое  Поле Мудрости, опустив их по эволюционной лестнице до привычного животного состояния. Воспользовавшись невозможностью скорого восстановления тотальной разумности Пандорцев, легионеры двух уже вступавших ранее с нами в войну Адских структур  и волонтеры, бежавшие из других измерений, нанятые демонами за часть добычи, которую предполагалось захватить на Пандоре, оснащенные новейшим, разработанным с учетом всех специфических  особенностей свободного  народа оружием, вышли из океана и после одной стремительной атаки захватили значительную часть общей территории планеты Нова. Вера в Триединое Божество, оказалась единственной отправной точкой к началу яростного сопротивления. Кентавры Астарта и Асмодей обнаружили существование нефтяных месторождений, и мы использовали их против наглых захватчиков. Сырая  нефть пришлась по вкусу гигантским драконам, которые ранее употребляли в качестве афрофтизиака сухие горючие газы, и некоторые прирученные представители этого редкого оседлого вида стали настоящим оплотом нашей обороноспособности. Не менее важными в текущей оборонительной войне оказались три малочисленных полка двуликих. Совместно с “летучим” соединением кланов Астарты и Асмодея, они организовали высоко мобильные группы, оснащенные легким стрелковым оружием. Янусы, прекрасно владеющие двумя обоюдоострыми саблями и арбалетом, верхом на вооруженных луками кентаврах, стремительно наносили  сокрушительные удары по врагу, уносящие несколько сотен жизней захватчиков, и также быстро исчезали с поля битвы, неся минимальные потери. Стоит также отметить мужество обитателей морских глубин, агрессивными действиями которых неприятель был полностью отрезан от воды, в коей имел физиологическую нужду. Чем яростнее становилось наше сопротивление, тем изощреннее действовали наши враги. Началась вырубка девственных лесов Новы на постройку  военного флота. В борьбе за водное пространство планеты, отличился Перламутровый феникс Тетраграмматтон. Под обстрелом вражеских метательных орудий, он  подбирался  к спущенным на воду кораблям и сбрасывал на них обломки гранитных скал, чем приводил боевые фрегаты в полную негодность. Его примеру последовали остальные крупные  представители этого вида, уничтожая врагов уже и на суше. Неоценимую помощь нашему освобождению оказали горгульи. Проникая по ночам в тыл врага, обрушиваясь на него прямо с неба, горгульи наводили ужас своей непомерной жестокостью и способом уничтожения противника. Не владеющие никаким оружием, они в клочья  рвали  когтями тела демонов, оставляя после себя кровавое месиво из костей и легкой брони оккупантов.  Вооруженные несколькими видами тяжелого холодного оружия, на равнинной местности стойко сражались с врагом минотавры, неся большие потери и нанося  непоправимый урон численности неприятельских войск. Три орбитальных цикла подряд продолжалась оборонительная война Новы  против военного десанта адских структур Эребуса и Террора. Противостояние наших миров достигло своего апогея и, рассчитывая успеть до начала равноденствия, главы  двух воинствующих цивилизаций подтянули  основные силы к берегам океана, чтобы начать последнее массированное наступление на Пандору. Оно могло оказаться роковым для свободного народа Новы. Без тотальной разумности всех обитателей единственной во всем  измерении населенной  планеты, нечего было и рассчитывать на победу в этой затянувшейся войне. Я, укрепленный мудрым словом Великой Праматери, обратился к магической силе Древних. Камни подсказали мне, что я должен был сделать. Феникс Тетраграмматтон, после возвращения с воздушной разведки, под прикрытием двух Красных драконов перенес меня на горный хребет Нарайяна. Там, я выбрал подходящее ровное место, расставил для охраны прилетевших вместе с нами драконов, и дождался  рабочую бригаду двуликих. Там мы собрали гигантское зеркало и создали искусственный информационный луч, направленный конусообразно, острым углом к установленному нами зеркалу. С высоты трех полетов Красного дракона, этот луч объял значительную часть поверхности Новы. По информационному лучу, мне удалось передать необходимую информацию в мозг всех находящихся в поле действия луча животных, и они устремились навстречу превосходящему по численности врагу. Наши силы почти сровнялись, и мы, свободный народ Пандоры, дружно вступили в бой. В нашу стратегию входил план внезапного нападения на места дислокации воинов Эребуса и Террора. Я, Властелин Пандоры, потомок Великой Праматери, рожденный в иное время и другом измерении, счел своим долгом возглавить контрнаступление в числе первофланговых кентавров. Мы ринулись на врагов, расчищая своим оружием и телами путь бегущим за нами минотаврам. Они рубили броню демонов и их волонтеров и разбивали тяжелыми копытами черепа павших. За ними следом, в колонны вражеских воинов вклинились еще несколько объединенных кланов, под командованием Астарты и Асмодея. На них были двуликие всадники, владеющие обоеруким фехтованием обоюдоострыми мечами. Такое сочетание носителя-воина и воина-всадника, представляло собой идеальный механизм для убийства. Феникс Тетраграмматтон вместе с горгульями, рвал живое мясо, и разбрасывал по сторонам, приводя демонов Эребуса и Террора в настоящий ужас. Реки крови устремились в океан, когда подоспели разъяренные полчища крыс и ласок. Они сбились в огромные стаи, не разделяясь по родственным группам. Орды маленьких убийц действовали стремительнее наших стрел и мечей. Не обращая внимания на нанесенные им раны, они продолжали свой кровавый пир, пока не обессиливали полностью, но их место тут же занимали новые орды тех же животных и продолжали сражаться за свою жизнь. Драконы с неба поливали огнем тылы вражеских войск, не давая вступать в бой свежим силам и отдыхать уставшим и раненым. Сражение длилось уже несколько дней. Уставшие бойцы Пандоры отходили на кратковременную передышку, их место занимали другие. Но после небольшого перерыва, они снова возвращались в строй и продолжали сражаться. К восьмым суткам битвы, из недосягаемых информационным лучом территорий, в бой вступили собравшиеся  легионы других хищников. Начиналось равноденствие. Разумность возвращалась ко всем, и подкрепленные несметными ордами всех представителей фауны, мы победно закончили войну, которая стала в истории Новы, называться днями Нашествия и Славы. Я, Елиазар, Властелин Пандоры, потомок Великой Праматери, рожденный в иное время и другом измерении, пал от ран в последнем столкновении с фалангой легионеров Адских структур Эребус и Террор, и похоронен с военными почестями в Покоище Древних, так, как хоронят тела, под камнем мудрости”…

    …Серафиил пребывал в глубокой задумчивости, когда в  его покои вошла Великая Праматерь и, не задерживаясь у порога, опустилась в массивное кожаное кресло, стоящее перед письменным столом. За кипящим золотом ее широко раскрытых глаз, не возможно было разглядеть настроения, в котором она пребывала с самого утра и до настоящего момента.
Не глядя, Великая Праматерь плавным взмахом положила  бледную шестипалую кисть на лист готового папируса и нервно забарабанила по нему твердыми, как у мраморного изваяния, пальцами. Серафиил увидел в принятой Праматерью позе некоторую фальшь и растерянность, поэтому счел необходимым самому начать никак не созревающий в ее голове  диалог. В знании местного разговорного языка он был еще слишком слаб, поэтому языком общения выбрал Русский, как более удобный для них обоих. ( У нее, было, достаточно времени, чтобы в совершенстве овладеть несколькими языками, которые со времени ее Земного плена изменились в основном только грамматикой написания некоторых слов.)
- Вы чем-то взволнованы?
Великая Праматерь вздрогнула, и всякое движение во вне и внутри ее изящного тела прекратилось, будто проглоченное встрепенувшимся сознанием великосветской дамы. Рука рефлекторно слилась с чистым листом, став одного цвета с бумагой; вторая же шестипалая кисть, лежащая на подлокотнике кресла, приняла цвет кожаной обивки, в то время как не убранная ничем голова просто “растворилась в воздухе”. Все это продолжалось одно краткое мгновение, за  которое Серафиил успел от удивления привстать со стула опираясь руками о полированную столешницу, на что его прапрабабка отреагировала незамедлительным обратным процессом.
- Мое беспокойство вызвано двумя обстоятельствами. Как говориться - одно хорошее, одно - плохое. С чего начать? - Великая Праматерь напряженно откинулась на спинку кресла и положила ногу на ногу, отчего  ему стали видны  остроконечные туфли на длинных тончайших каблучках, вызывающих большие сомнения в своей прочности.
- Я думаю, лучше начать с плохого, чтобы потом утешиться чем-то хорошим.
В глазах Властелина замелькали суетливые чертики плохо скрываемого любопытства.
- Ну... Хорошо, ведь, как ни как, ты сам напросился... Ты знаешь, что подразумевает под собой слово “козел”?
От такого начала разговора у Серафиила по всему телу побежали мурашки, и он, мысленно прикидывая, к чему она вспомнила это слово, попросту не успел ответить на грубость, что, возможно, оказалось и к лучшему.
- Козел - это член-с-рогами. Ты всегда так неразборчив в любовных связях?
- Поверьте, я и не думал ни в кого влюбляться! - Серафиил гневно сверкнул глазами.
- Дева Волн - не самая подходящая партия для Властелина Пандоры! Ты должен блюсти свое достоинство; такое приключение отнюдь не делает тебе чести, как Верховному Властителю. Я, как твой единственный куратор, имею право потребовать от тебя осторожности в выборе матерей для будущих наследников Высокого Трона.
- Уверен, что прислушаюсь к  Вашему мнению, когда соберусь обзаводиться семьей, - раздраженно ответил Серафиил, всем телом подавшись вперед. Он приподнялся со стула и вновь завис над столешницей, крепко опираясь на нее растопыренными пальцами рук.
- Смею Вас заверить, что у меня и в мыслях не было заводить роман с одной из русалок. Таковы были обстоятельства моего ночного знакомства с морем. Если физиология моего нормального человеческого тела не устраивает Великую Праматерь, я легко могу покинуть Высокий Трон и отправиться обустраивать свой быт самостоятельно. 
На примере двух шагающих по столу пальцев, он наглядно проиллюстрировал свое намерение покинуть замок.
- Лучше подумайте, кто и с какой целью мог состряпать подобную инсинуацию. Не думаю, что феникс Тетраграмматтон приплел сюда любовь для оправдания своих несанкционированных полетов в неурочное время.
- Тетраграмматтон не нуждается в моей санкции для того, чтобы покинуть замок по приказу самого Властелина Пандоры, - с улыбкой на устах произнесла Великая Праматерь.
- Я искренне рада, что мои досужие домыслы оказались абсолютно беспочвенны. Но все же, будьте впредь осторожнее, Серафиил!
После принесенных Праматерью извинений, атмосфера в покоях Властелина полностью разрядилась, и участники неприятного для обоих разговора с облегчением опустили свои тощие задницы на прежние места.
- Какое второе обстоятельство вызвало Ваше беспокойство? - напомнил Серафиил, приглашая вернуться к прервавшейся беседе.
- У Девы Волн родился мальчик, - лицо Праматери расплылось в теплом блаженстве, - такой хорошенький! Теперь, возможно, им больше незачем будет преследовать пловцов. Твои гены внесли положительные изменения в ДНК  ее потомства. Дева Волн передала тебе его портрет и просит твоего высочайшего соизволения придумать малышу имя.
- Однако, как быстро у них это получается! - Серафиил взял из рук прапрабабки пластину с голографическим изображением маленького тритона и, поворачивая ее на свет, полюбовался своим случайным потомком.
- Я, впервые пользуясь полномочиями Верховной Личности Высокого Трона, нарекаю тебя, дитя Девы Волн и присваиваю тебе имя Ной. Да будет имя твое благословенно в веках!
Серафиил торжественно опустил голографическое изображение на стол и прислонил тонкую пластину к стеклянной вазе с гигантскими маргаритками, которые успел собрать во время  последней прогулки по дворцовому парку. Великая Праматерь принесла семена этих простеньких неприхотливых цветов с Земли; они немного напоминали ему об оставшихся там людях, с которыми не так давно имел самую тесную духовную связь.
- Очень символично, - сморщилась, будто отведав здоровенный глоток самого кислого на свете кваса, Великая Праматерь.
 - Стоит отметить это событие, как полагается двоим инвалидам Русской культуры.
Она ударила ладонью по кнопке механического звонка, прикрепленного к самому краю толстой столешницы. На резкий удар гонга дверь приоткрылась и на пороге засверкала приторная зубастая улыбка одного из двуликих.
- Гангнус, - обратилась она к обращенному к ней лику, - милашка, будь любезен, Слезу Дьявола и соленый огурчик, желательно из тех, что я заготовила в прошлом году.
Устами, расположенными на лике, обращенном к кому-то за дверью, одновременно  со своей госпожой, Янус повторил распоряжение и скрылся, тихонько прикрыв за собой темно-бордовую створку.
- Никак не могу привыкнуть к этим жутким существам, - брезгливо заметил Властелин, кивком головы указывая на только что закрывшуюся половинку двери, за которой исчез двуликий. - Как Вы могли заметить, я не слишком-то нуждаюсь в подобной прислуге.
- Отчего же, очень полезные ребята. Разве не целесообразно иметь телохранителей, каждый из которых имеет поле зрения величиной в триста шестьдесят градусов, располагает всеми доступными гуманоиду видами оружия и никогда не поворачивается к тебе спиной? Я уже не говорю о полном отсутствии запахов изо рта, когда они с тобой разговаривают; разве это не причина, чтобы быть рядом с тобой при первой необходимости?
- Интересно, как у них выглядят дамы... - Серафиил прислушался к приближающимся к двери шагам и инстинктивно принял приличную позу.
В дверь тихонько стукнули и, после приглашения войти, в кабинет Властелина бесшумно вошла молодая женщина среднего роста и поставила на стол серебряный поднос с двумя высокими бокалами, в каждом из которых колебалось небольшое количество прозрачной жидкости, и одну тарелочку нарезанных ломтиками огурцов. Выглядела она вполне респектабельно, одежда на ней не была вызывающей, но и монашкой назвать ее было просто нельзя. Когда женщина повернулась на мысочках ботинок, виднеющихся из-под полы длинного облегающего фигуру платья с необыкновенно глубоким декольте, Серафиил удовлетворенно кивнул самому себе. Если держать игральную карту вертикально, скажем, любую даму черной масти, согнуть ее пополам по горизонтальной оси рубашкой внутрь и оглядеть ее после того с обеих сторон, можно увидеть то же самое, что Властелин видел в настоящий момент. Он этого и ожидал.
- Вот и ответ на заданный тобою вопрос. За здоровье маленького обитателя Новы! - великая прабабка подняла бокал и, не дожидаясь своего царственного внучка, осушила тридцать граммов ядовитого коктейля. Хрустя долькой огурца, она поинтересовалась:
- А ты чего ждешь, все равно никто не узнает...
- Дело вовсе не в том, что я боюсь запятнать свое имя умеренным употреблением странных напитков. Просто одной капли этого зловония хватит для того, чтобы моя печень превратилась в дуршлаг. Я никогда не употреблял ничего крепкого, и мой организм попросту не знает, что с этим делать.
- Как знаешь, а я, пожалуй, отправлюсь к морю сама. Не возражаешь, если возьму твоего феникса до вечерней зари? Девы Волн очень не любят моих драконов...
Без малейших признаков алкогольного опьянения, она поднялась с кресла и покинула кабинет. Позже, из окна башни Властелинов, он увидел, как Тетраграмматтон уносит ее на  спине за облака. Приоритет распоряжаться любым имуществом замка все-таки принадлежал Великой Праматери, и второе посещение Покоища Древних пришлось отложить до ее возвращения с моря. Серафиил взял в руки голограмму и еще раз посмотрел на изображение детеныша Девы Волн. Сколько нового ему придется испытать и почувствовать своим добрым сердцем, он еще не знал, но ко многому готовился и еще более ко многому, был уже, несомненно, готов.
- “Одни существа рождаются на свет исключительно для того, чтобы брать”, - подумал Серафиил глядя как удалятся, превращаясь в темную точку на ярко- голубом небе,  Перламутровый феникс.  Другие же, соответственно наоборот, расточительно отдают все, что самим удалось приобрести плодами неимоверных усилий. Эта горстка беспокойных энтузиастов расточает жизнь, продолжая собирать незримое, то, что невозможно удержать в самой надежной сокровищнице одного из материально существующих миров, - возможность спасти весь мир от так или иначе установленных условностей разумной жизни. Но они в некотором отношении строго ограничены полем  деятельности. Те же, кто пришел получать блага за счет ограниченности существ, генерирующих саму атмосферу свободы, не зная того, сами становятся донорами движущей силы, которая побуждает энтузиастов к изысканию новых путей к всеобщему благу. В глобальном масштабе, и те, кто паразитируют, и те, кто являются предметом их паразитизма, являются несомненными симбиотами в начальной стадии творческого процесса. Ведь это, опять же, вне всяких сомнений, - настоящий творческий процесс, быть всегда готовым к появлению нового смысла в собственном существовании. Но когда весь процесс слишком затянут, симбиоз превращается в болезненную для всех конфронтацию и заканчивается гибелью всего организма: - этот отдельно взятый мир превращается в иссохшую мумию себя самого, и лишенный всякой кинематики становится жертвой другого, более молодого и пока еще энергичного в своем поиске поколения. Но как же будет основателен и прекрасен тот отдельно взятый мир, который до затухания всех творческих процессов успеет достигнуть первичной цели, заданной в самом начальном этапе своего возникновения, самим Светом Творения!”.
Серафиил отошел от окна и медленно опустился в то самое кресло, сидя в котором, Великая Праматерь смотрела на него мертвыми золотыми зрачками и пыталась понять, кто же он на самом деле, просто человек, или необыкновенная личность, достойная возглавить Высокий Трон. Ее сильный энергетический след читался легко, как раскрытая книга. Он понял, - Праматерь не испытывает этого чувства, одного из тех, что знакомы людям с поры их душевного пробуждения, когда Адам впервые открыл глаза и не только увидел, но и почувствовал себя отличным от других, и его рука впервые бессознательно потянулась к небольшому камню. Ей не знакомо понятие ненависть. Она не причинит ему никакого зла, покуда не увидит в этом необходимость. Ее холодный разум, апатия, внешний вид и относительная бесвсплесковость, имеет чуждое этому миру происхождение; сейчас его беспокоили два вопроса: - как ей удалось узурпировать власть, ведь обитатели этого мира далеко не безобидны и беззащитны, или же ему это просто кажется? И почему она уничтожила жителей двух соседних деревень там, на Земле?
Улыбка двуликого, как многое остальное, ему же принадлежащее, снова появилась в дверях.
- Великий, в замок доставлен пойманный кентаврами человек. Где соблаговолите иметь с ним беседу?



                Эпизод 13
По случаю присутствия Владыки Василиска и семерых тощих иеромонахов, привезших чудотворную икону Пресвятой Богородицы в новенькой, сияющей драгоценными камнями ризе, хор певчих, целиком состоящий из престарелых особ женского пола, а так же и других работниц, в трапезную не пустили; их просили обождать своей очереди, покуда ангелоподобные мужи не насытят свои прилипшие к позвоночникам чрева. По праву высокого духовного звания, Владыко Василиск благословил стол и молящиеся аккуратно приступили к поеданию крепкой ухи из широких глиняных горшочков, в которых она и была сварена, каждая порция отдельно от другой. Во время братской трапезы, отец Кондрат, как наигостеприимнейший хозяин, сам не присутствовал за столом. Он, стоя у специально принесенного из Храма аналоя, вслух читал братии собранную из утешительных статей книгу “Райские цветы с Русской земли”. Он делал это ради того, чтобы не нарушать привычный для всех монахов ритм духовного стяжательства, заведенный в эпоху Святых Отцов. Когда с первым блюдом было покончено и за ухой последовала ароматная  рыба в горячем тесте, отца Кондрата сменил один из гостей. Но отведать ухи он все-таки не сумел, поскольку в силу заведенного в трапезной порядка ее уже вынесли.
Владыко Василиск более делал вид, нежели ел на самом деле, поэтому, после того, как слегка притронулся губами к стакану с ягодным морсом, легко, как торопящаяся на свидание девка, встал из-за стола, повернулся к висящей у него за спиной иконе и громовым гласом произнес первые слова молитвы. Действия Владыки мгновенно были восприняты как команда. Не успевшие даже ополовинить свои порции, но привыкшие к строгой дисциплине монахи - сотрапезники, без малейшего сожаления положили куски и  присоединились к нему. Обед окончен. Через несколько минут, когда в трапезной собрались все женщины с малыми детьми и девицы, работающие при Храме, отец Кондрат, голодный и усталый, вновь благословил для них Хлеб и поспешил  расселить дорогих гостей по загодя приготовленным на такой случай кельям, которые он вместе с Аленкой устроил из подсобных помещений на втором этаже Храма. Для Владыки Василиска отец Кондрат решил уступить собственный кабинет, но когда  выступил с таким предложением, тот довольно резко возразил:
- Ты что это, отец, меня собрался от людей упрятать? Никак жалобщиков на себя накопил? Ох, гляди, Ваше Преподобие, уши-то пооборву от! - Владыко хищно блеснул глазами и добродушно засмеялся, хлопая обеими руками по плечам деревенского батюшки.
Иеромонахи стояли потупясь, втянув головы, неустанно перебирая плетеные бусины собственными руками связанных из черной шерстяной нити четок. Им-то доподлинно известно, на что способен их суровый наставник, когда дело касается внутрицерковной дисциплины. На их памяти был не один случай, когда Владыко Василиск пускал в дело свои огромные кулаки. Так же они знали и то, что гнев Владыки был суров, но неизменно справедлив, и относились к этому гневу с любовью и уважением; они как один считали, что лучше принять наказание от своего господина и отца, чем от самого Бога получить осуждение за какой-нибудь не искупленный грех.
- Ты, поди, отец, в ризницу, принеси мою епитрахиль с поручами, да палицу не забудь; я  здесь буду; вишь, народ не расходится. Не каждый день к ним монахи живого василиска привозят...
Когда отец Кондрат вернулся с облачением, владыко уже стоял во внутренней части Храма, окруженный толпой прихожан, желающих получить благословение из рук самого «С-кого чудотворца». По самым достоверным слухам, игумен и правда, одаривал каждого, кому удалось протиснуться сквозь плотное кольцо людей, истинным чудом. Сам же преподобный Владыко, своего особого, божьего дара за собой категорически не признавал, и как порядочное большинство православных подвижников, говорил о себе: - “непотребный и злой я человечишко, лишь одной милостью Господа нашего еще не истребленный с лица земли”. И конечно, как все истинные чудеса, его чудеса, оставались скрытыми от посторонних глаз. Они обнаруживались после того, как исцеленный христианин выходил из Храма и оставался  наедине с самим собой.10
 “Не так ли и Сам Человеколюбец Господь наш”, - думал, глядя на него, отец Кондрат, - “на Святой Земле совершал чудеса свои; не подкупая род человеческий, не влияя на его свободную волю свершившимся на глазах у многочисленных толп невероятным событием. Даже вид чуда своего Воскресения, Он оставил скрытым от всех, дабы купленные устрашающим зрелищем, мы не потеряли свободу добровольного выбора - верить, или не верить в дарованное спасение из пут иудейского Закона, который по своей же воле и выпросили для себя”.
Внезапно, отец Кондрат обнаружил, что и сам находится в центре внимания небольшой группы людей, столпившихся в притворе. Он помог Владыке возложить на себя облачение и вышел к пришедшим…
 
…Аленка в приподнятом настроении мыла посуду, которую приносил со столов Адам. Теперь они не расстаются круглые сутки и это доставляет им немалое удовольствие. Сегодняшнее богослужение произвело на них сильное впечатление, поскольку на нем деятельно присутствовали гости из монастыря и малолетние любовники по памяти напевали прозвучавшие во время Литургии гласы песнопений. Они даже не заметили, как проскользнул на кухню Моня и с довольным урчанием залез в помойное ведро уплетать остатки рыбных блюд, которые сбрасывала с тарелок Аленка. Она за холку, одной рукой, дрожащего и голодного, извлекла его из горы отбросов, и поставила перед ним миску с едой.
- Вот уж не думала тебя здесь увидеть!
Моня сердито фыркнул в ответ, но от угощения не отказался. Пришедший с очередной стопкой тарелок Адам хотел было выгнать нечистое животное вон, но Аленка удержала его и сказала, что хочет взять его, когда они покончат со всеми делами и пойдут домой.
- Он не будет жить в доме, - заметно погрустнев, сказал Адам, - он уже привык по улице хайкать. Когда мой отчим выбросил за порог его пузатую мамашу, ни одно животное не переступало порог нашего дома.
Адам с печалью вспомнил, что теперь у него с матерью больше нет никакого дома.
- Я постараюсь его  приручить, обязательно постараюсь. Скоро у вас снова появится дом, и ты приведешь в него  маму; и этого котенка туда приведешь. (“А может быть и меня, когда-нибудь, тоже туда приведешь”, -  подумала про себя Аленка.)
Адам медленно снял свой клеенчатый фартук и вышел во двор. Он присел на крепкую осиновую плаху и издали стал рассматривать, как отец Кондрат проводит беседу с прихожанами в настежь распахнутом притворе Храма, изредка подавая благословение испрашивающим. Адам, иудей по происхождению, космополит по природе, готовился стать христианином. Так же, он старался отогнать от себя мысли о возможных последствиях его религиозного выбора; Адам не знал, как отнесется  мать к тому, что единственный сын предал Закон своих предков. Убоится ли она позора и воспретит ли ему?
Через несколько минут, покончив со всеми неотложными делами, из трапезной вышла Аленка. Она взяла Адама за руку и повела к реке. Когда они вместе сели на траву возле самой кромки воды, опустив в нее свои босые ноги, Адам предложил ей:
- Давай пойдем сегодня вечером в тот дом на кладбище. У меня такое чувство, будто бы я что-то забыл, и это должно помочь мне вспомнить.
Он сказал это с отсутствующей интонацией, глядя в прозрачную воду возле своих ног. Аленка, будто ошпаренная кипятком, стала лихорадочно искать в голове возможную убедительную причину для отказа. Она отлично знала все, о чем он забыл, и ей очень не хотелось, чтобы вспомнил. Жить с тем, что когда-то содержалось у него в памяти, он наверняка бы не смог и ей это было понятно.
- Я не знаю... Давай так: Если отец нас отпустит, мы пойдем туда, а если нет, - останемся дома и ты поможешь мне выучить пятидесятый псалом.
- Давай, мне вообще-то все равно, где мы будем вечером, лишь бы мы были вместе.
Аленка с облегчением выдохнула. “Теперь нужно предупредить отца, чтобы он не отпускал нас из дома вечером”, - подумала она и столкнула Адама в воду. Потом прыгнула в реку сама и долго упражнялась с ним, пока он сам, “по-собачьи” не проплыл несколько метров. Решив, что на первый раз хватит, она вытолкала его из воды и выбралась на берег сама, отжала подол своего платья и они вместе, на перегонки помчались к дому отца Кондрата. Сегодня отец Кондрат весь день проведет в Храме, а возможно и весь завтрашний день тоже, за это время можно успеть многое из того, чем нежелательно заниматься у него на глазах.
После того, как они переоделись и вывесили мокрую одежду на заднем дворе, Адам пригласил Аленку в Мертвецкую и закрыл глухие ставни на окнах. Кода в комнате стало темно, он зажег тоненькую свечку и предложил шепотом:
- Хочешь, я покажу тебе очень красивый фокус, я подсмотрел его у своего отчима, когда он читал Каббалу?
- Покажи, я люблю всякие фокусы, - Аленка уютно устроилась на кровати и уставилась в оба глаза на свечу.
Адам дотронулся кончиком указательного пальца до верхушки пламени. Оно засветилось ярко голубым светом и перестало освещать комнату. Оно засветилось просто так, само по себе. Адам стал медленно опускать руку со свечой, но пламя осталось на месте, будто зацепившись за вытянутый палец своим остреньким лепестком. Свеча уже лежала погасшая на столе, а огонек остался в воздухе, касаясь кончика пальца. Тогда Адам стал поднимать руку, слегка отводя палец из стороны в сторону. Огонек послушно последовал за ним. Движения руки становились все шире, все размашистее, но пламя не отставало ни на волосок от нее. Теперь Адам описал в воздухе горящую окружность и опустил руку вдоль туловища. Окружность так и осталась на своем месте, начерченная живым огоньком. Немного подождав, Адам собрал всю светящуюся линию в кулак и пламя погасло.
Когда Аленка открыла ставни, при ярком дневном свете она не заметила ничего, что могло бы ему помочь сотворить это чудо. Лишь обыкновенный огарок  на столе, напоминающий о вещественности увиденного.
- Как ты это сделал? - спросила Аленка, теребя край своей белой юбки.
- А я ничего и не делал. Это все свечка, украденная у Давида Соломоновича. Я всегда ее держал при себе.
- А вдруг ее нельзя просто так зажигать. Может быть, она что-то делает, а мы об этом ничего не знаем?
- Но я зажигал ее много раз, и ничего.
- Когда человек читает Каббалу, все его действия имеют значение. Я думаю, что лучше бы тебе этого больше не делать. Ты обещаешь мне больше не зажигать эту свечу?
- Да, я могу пообещать тебе это.
После чая, который заменил им пропущенный за хлопотами в трапезной обед, Аленка обратилась к своему другу:
- А хочешь, я покажу тебе свое чудо, которое умею делать сама?
- Я буду счастлив его увидеть, - незамедлительно ответил Адам.
Аленка открыла уличную дверь и в комнату, с резким мяуканьем, ворвался Моня, видимо уже давно ожидавший аудиенции.
- Вот это и есть мое чудо, - сказала Аленка, - всем нужен свой дом, даже котятам.
- Теперь он будет жить здесь? - удивленный, спросил у Аленки Адам.
- Он будет жить там, где его по-настоящему любят, ответила Аленка.

         …Яркий лучик лунного света скользнул сквозь стекло светового барабана и отраженный ликом одного из четырех Ангелов, изображенных на гладкой штукатурке между круглыми световыми оконцами, упал на лик чудотворной иконы. Владыко Василиск, по своему обыкновению стоящий на полуночной молитве заметил, как изменилось выражение ее печальных глаз. Еще во время пения пятидесятого псалма, чудотворный образ выглядел вполне умиротворенно, но сейчас, по драгоценному окладу прошла легкая рябь и младенец, сидящий на руке Девы Марии, стал чуть заметно сдвигать брови и лик его потускнел, будто медленно поглощаемый наплывающим мраком. Игумен испуганно перекрестился и вновь повернулся лицом к алтарю, продолжая петь, в надежде отогнать от себя дурное видение. Внезапный звон разбитого стекла привел  его  в еще большее напряжение, и он вновь, осторожно, боясь увидеть нечто, что может навеки погубить все с таким трудом добытые его иноческие начинания, принесшие долгожданное перемирие с самим собой, посмотрел на икону. Киот, в котором только что находилась она, был полностью разрушен и его разодранные какой-то невидимой силой останки, валялись разбросанные на полу. В окошках новенького, драгоценного оклада, вместо живописных изображений зияла пустота; лики исчезли. Прямо на глазах ошеломленного, замершего, будто превратившегося в камень владыки, украшенный драгоценными камнями позолоченный лист стал с треском отделяться от самой доски и после того, как последний серебряный гвоздик выскочил из гнезда мельхиоровой рамки и упал на полотно, оклад с грохотом ударился о тесаный камень. Пустой ковчег  засветился таинственным светом, пугающе ярким, но не ранящим глаз владыки. Когда свет заполнил всю внутренность Храма, игумен Василиск пал на колени и в благоговейном ужасе  прикрыл лицо свое воскрылием рясы. Когда же он осмелился взглянуть на происходящее, то с радостью обнаружил, что икона, у него на глазах только что разрушенная  самым невероятным образом, цела  и стоит на своем обыкновенном месте как ни в чем небывало. Только ризы на ней оказались старые, чеканного серебра с потускневшими от времени краями без единого драгоценного камушка из тех, что прибавились после переобряжения в мастерских подчиненной ему обители.
На холодном камне, утвержденном у самого подножия алтаря, игумен проснулся. Еще как следует не отошед от своего кошмара, владыко Василиск поднялся и спешно подошел к аналою, на котором возлежал чудотворный образ. Он обнаружил, что оклад на иконе действительно был прежний, тот, который сейчас должен быть в мастерских, разрезан и приготовлен к перековке. Только к нему прибавились несколько жемчужин от украшения, которое привез отец Кондрат, рассказывая, что оно принадлежало некогда его покойной жене. Удивленный и озадаченный произошедшим, игумен хотел было позвать из келий спящих отцов иеромонахов, но, взглянув на часы, он передумал. До братского молебна, на который он еженощно собирал братию монастыря, осталось совсем немного времени и вот-вот они должны спуститься сами.
В то самое время, когда игумен Василиск начал возжигать большие лампады возле постоянно присутствующих ликов, в притворе появился отец Кондрат. Троекратно поцеловавшись со своим гостем, тем самым, запечатлев безмолвное приветствие, он предстал пред чудотворным образом, дабы совершить земной поклон. Но то, что он увидел сиюминутно, заставило его изменить своей обыкновенно заведенной привычке входить в Храм.
- Что встал? - строго спросил его игумен Василиск, - аршин проглотил?
Грубый голос владыки заставил его оглянуться и окончательно запутал начавшие выстраиваться в четкую картинку мысли по поводу увиденного. Отец Кондрат приложился-таки к иконе и робко попросил объяснений. Игумен Василиск взял отца Кондрата под руку, отвел подальше от неблагополучного места и чуть слышно произнося каждое слово стал рассказывать, как  нечаянно уснул возле Алтаря, куда прилег перевести дух во время долгой молитвы (что ранее с ним никогда не случалось, игумен Василиск мог провести в молитвословии всю ночь не чувствуя ни малейшей усталости) и увидел необыкновенно живой сон, который легко перепутал с явью. Отец Кондрат вполне догадывался о причине произошедшего, но догадки свои решил оставить при себе. Единственное, что решил предпринять он, - попытаться вымолить прощение у Пресвятой Богородицы за нечистое возношение, коим оказалось золото Брехонькова, добытое  ценой пролитой им крови (о чем отец Кондрат только что заподозрил, эту тайну магистр Левий унес с собой в другую реальность) и долгое время пролежавшее в гробу вместе с останками самого разбойника...

…Раньше всех в деревне проснулась Аленка и первым делом, по пояс высунулась в раскрытое настежь окно. Небеса еще не успели наполниться живым дыханием предрассветной зари, но веселение бесплотных существ, по ночам заполняющих земную атмосферу, не заметное для глаз выхоложенного грубостью своей обывателя, придало ей немалый заряд бодрости.
- Первая моя  мысль сегодня - о Тебе Всехвальный Господи, прими меня вместо скучной молитвы!
 Она шустро вскочила с сундука и, шлепая босыми ногами по гладким крашеным половицам, подбежала к постели Адама. Восторженно понаблюдав, как он смирно лежит с открытым ртом, полностью отдавшись во власть Морфея, стала легонько трепать его за плечо. Едва успел он разомкнуть слипшиеся от крепкого сна и слегка припухшие веки, рванула его за руку с такой силой, что Адам вместе с одеялом оказался на полу. Вездесущий Моня был тут как тут. Он стал тереться колючей мордочкой о его правое ухо. Аленка громко засмеялась и что есть мочи крикнула:
- Вставай, соня! Уже три часа, за ягодой не успеем.
- Куда она от нас денется? - насилу отдышавшись с  испугу, Адам хрустнул свалявшимися за ночь суставами и стал медленно подниматься с пола.
- Идти далеко, а к обеду мы должны быть дома. Отец будет беспокоиться.
Адам стал натягивать портки; Аленка проворно оделась и выбежала во двор отвязывать козу, дабы отвести ее на луг, где одуряющий запах свежих, намокших от росы трав, не давал отбиться от места ни одной пасущейся на нем скотине. Рогатая зверюга, в который раз показала свой ядовитый норов и всеми четырьмя ногами уперлась в землю, напрочь отказываясь выходить из загона в такой ранний час.
- Иди, иди, бабка Нюха тебя утром выдоит, сейчас рано еще, - с натугой потянув за собой повод, увещевала козу Аленка. Будто поняв, чего от нее хотят, коза рванулась к двери и передними копытами оттолкнув от себя какое-то случайное препятствие, выскочила на улицу. Преследовать поповна ее не стала, лишь прикрыла на задвижку сарай и вернулась в дом.
Адам уже был совершенно готов к походу. Она прошла с крыльца в сени и едва не столкнулась с ним головой. В руках он держал два ивовых лукошка и одно отдал ей.
- Можно я свою корзинку отнесу в больницу матери?
- Вместе и отнесем, только ты возьми обливное ведро, этих чиколок нам будет мало. Там ягод прорва, главное добраться побыстрее. Будем в корзинки собирать и в ведро их вытряхивать; потом, когда ведро полное будет, еще по корзинке наберем, - и домой.
Они вышли на проселок. Дорога, ведущая через Гремучую к железнодорожной станции, в одном месте круто сворачивала в лес. Через час с небольшим, когда в рассветных сумерках с земли поднялся густой пар, показалась опушка, начинающаяся прямо на высокой сыпучей стене возвышенности, с которой двумя километрами правее роняла свои воды Гремучая и несколько притихшая после утомительного бега протекала мимо деревенских садов. Проваливаясь ногами в покинутые лисьи норы и сгоняя со своих гнезд потревоженных птиц, Адам и Аленка бодро поднялись на глинистый утес и торжественно, будто в Кафедральный Собор, вошли под раскидистые кроны деревьев. Ранние пташки оглашали лес пением хвалы Сотворившему Солнце, изредка прерываясь, чтобы перевести дух. В равные мгновения прозрачной тишины, лес внимательно слушал пустое пространство далекого мира звуков. После короткой паузы, он вновь оживал пестрым многоголосием пробудившихся на рассвете птиц; симфония дикой природы продолжалась.
За седыми космами густого тумана, по опушке леса скользила крупная тень, слишком большая, чтобы принадлежать какому либо животному, обитающему в здешних местах. Возможно, взрослый человек не проявил бы при виде нее ни искорки любопытства, а дети мгновенно застращали бы себя плодами неуемной фантазии в силу своего небогатого опыта. Дети, - да только не эти. Адам, не делая никаких поспешных умозаключений, приложил указательный палец к губам и жестом приказал Аленке спрятаться за ближайший куст. Сам он сделал несколько коротеньких перебежек между стволами старых берез, стараясь ни чем не выдать своего присутствия, и скрылся в тумане. Аленка услышала приближающийся хруст опавших веток  и, за спиной Адама, показался мускулистый торс Асмодея.  Сильные  руки подхватили его подмышки, и Адам беспомощно обвис в крепких объятиях странного существа. Аленка покинула свое укрытие и отчаянно бросилась выручать друга, по мере приближения к которому, из ее рта невольно вырвался  поток гневных ругательств в адрес напавшего. Она схватила Адама за ноги и что есть мочи рванула к себе, но безуспешно. Адам, будто очнувшись после короткого оцепенения, ровным, не терпящим возражения тоном предупредил:
- Ты, конечно, мне сейчас не поверишь, но это кентавр.
Видимо, пропустив эти слова мимо ушей, Аленка продолжала что есть силы дергать Адама за ноги, неотступно  пытаясь освободить его.
- Да укуси его, что ли! - она явно устала от своих бесплодных попыток и ей уже впору было повалиться на траву; вдруг Адам почувствовал, что стоит на земле. Асмодей, запрокинув голову, беззвучно рассмеялся, отчего  по опушке пронесся     стремительный вихрь и, поломав несколько тоненьких березок, прижал к земле кусты и травы.
Аленке почудился голос, не то услышанный когда-то давно, не то вот-вот прозвучавший в ее голове:
- Не бойся меня, я не ем детей и даже не кусаюсь, и я здесь один.
- Это ты сказал, или у меня крыша поехала? - спросила его Аленка.
- Это я, - кивнув головой ответил кентавр, - у меня нет другой возможности общаться, - голос Пандоры может быть слишком опасен для моих собеседников, по этому он звучит у вас в голове. Но вы не пугайтесь, такой способ общения не принесет вам никакого вреда. К тому же, я вас знаю.
Аленка гневно сверкнула своими огромными глазищами и перешла в наступление:
- То, что ты нас знаешь, не дает тебе право хватать нас, когда тебе вздумается.
- Тем более что все кентавры давно вымерли, - добавил от себя Адам.
- Как могут вымереть те, кого никогда не было? - возмутилась Аленка.
Асмодей внимательно следил за каждым словом и счел необходимым пояснить кое-что о себе:
 - Простите меня, если я вас напугал. То, что вы не бросились от меня в разные стороны, - либо говорит о вашей исключительной смелости, либо о потрясающем опыте пребывания в необычных ситуациях. Это делает вам честь. Что же касается  четвероногих людей, то вы не правы оба. Кентавры, как и некоторые другие существа нашего мира, некогда гостили на побережьях ваших теплых морей и достаточно помогли древним цивилизациям; но перед тем, как те решили друг друга уничтожить, мы благополучно вернулись домой.
За тем, кентавр Асмодей рассказал им историю о том, как попал в этот мир вместе с отцом Кондратом...
- ... И теперь, я каждый день до рассвета отправляюсь в лес, подальше от человеческих глаз и возвращаюсь на кладбище поздно ночью.
Аленке стало жаль его, одинокого и оторванного от своего далекого мира силой неведомых обстоятельств, которые влияют на движение Пандоры в безбрежном пространстве всего мироздания. В отличие от большинства взрослых людей, которым тяжело свыкнуться с чем-то необычным, даже явно невозможным, она легко примирилась с существованием многомерности пространства и одним из представителей другой расы, случайно встреченным ими в лесу. Сменив гнев на милость, Аленка все же не избавилась окончательно от своих подозрений по поводу происходящего и, на всякий случай, спросила кентавра о том, как именно существа из другого мира попадали к нам и возвращались обратно, когда им вздумается. Асмодей бережно посадил их к себе на спину и медленно пошел в сторону земляничных полян, рассказывая на ходу древнюю легенду о том, как далекие предки современных жителей Новы повелевали пространством.
О том, куда нужно идти, Асмодей мог легко догадаться по их внешнему виду, тем более что люди, собиравшие в лесу грибы, никогда не заходили в эти места. Тот факт, что кентавр повез их в нужном направлении, Аленку нисколечко не удивил, она живо связала его с телепатическими способностями Асмодея. Адам, молчавший долгое время, воздерживаясь от каких-либо вопросов и пояснений, вдруг заметил позади себя, (поскольку сидел за спиной у Аленки) тяжелую поступь и самодовольное похрюкивание.
- Это дикий свин, - успокоил его кентавр, - мы иногда вместе охотимся и делим добычу. Сегодня до рассвета я успел подстрелить лося, так, что приглашаю вас на пир. Добыча надежно спрятана и ждет нас!
Сделав еще несколько шагов, Асмодей выбрался из густых зарослей молодого орешника и опустил всадников на залитую солнцем поляну, красную от налитых соком ягод дикорастущей земляники…




                Эпизод 14
Сидя в подземелии башни Властелинов, магистр Левий своим положением пленника огорчен не был.
Сейчас он лениво царапает гладкие камни стен одного из немногочисленных тусклых помещений дворцовой тюрьмы остро заточенным концом маленькой стальной пружинки,  стараясь  избегать взглядов на окованную железными полосами и без того фантастически прочную дубовую дверь, дабы не думать о том, что она заперта снаружи и  находится он здесь, отнюдь не по своей доброй воле.
 Мутный свет и летающие повсюду хлопья вонючей копоти мешают ему сосредоточиться на работе, но магистр все же выполнил некоторую ее часть. Выдернув нефтяную коптилку из подвесного кольца, он перенес мерцающее  пятно  света на только что созданный им рисунок очень неприличного содержания. Витиеватая надпись под ним, вгрызшаяся в гладко отшлифованный белый гранит, повествовала о том, что: “Здесь был Лева Крестовский” и: “Мусора - козлы”.  Он уже собрался было к этому нечто прибавить, но тут раздался стук в дверь, почему-то показавшийся ему вежливым и вкрадчивый голос Януса без малейшего намека на издевку, мягко, вполне серьезно  вопросил на уже достаточно понятном ему языке:
-  Могу ли я открыть дверь прямо сейчас?
После такого обращения, магистр Левий не удивился бы, даже нашедши на двери засов, дающий возможность арестанту запереться в своем узилище изнутри. Если бы таковой и нашелся...
- Да кто ж тебя знает, что ты там можешь, а чего - нет? - борзо ответил магистр. - Есть ключи, - открывай!
Замок открылся без единого звука. Двуликий услужливо протянул арестанту горящий факел и вежливо пропустил вперед. Когда магистр благополучно миновал ворота, отделяющие теплый солнечный день от сырости темных подвалов самой главной на планете кутузки,  Янус забрал у него пылающую головешку, опустил горящий конец  и с силой воткнул в ящик с блестящим белым песком.
- Не желаете переодеться во что-нибудь полегче? Ваш камзол порядочно измучен, я мог бы привести его в более благополучный вид, - предложил все тот же двуликий.
- А если я откажусь? - магистр Левий испугался за содержимое потайных карманов.
- Тогда тебе отрубят голову, - голос двуликого при этих словах опустился до таких низких нот, что у магистра по спине пробежал холодок и весь он покрылся “гусиной кожей”.
- Простите, - уже вполне нормально произнося слова, пояснил Гангнус, - я, кажется, неудачно пошутил. Конечно, Вы вправе отказаться, но Ваш наряд...
Магистр Левий, дабы не нарваться на еще одну, такого рода, шутку (которая, кстати, может оказаться вполне серьезным предупреждением), решил согласиться с двуликим и уже крепко призадумался о том, как оставить при себе все, что удалось утаить. Проблема разрешилась сама по себе.
- Прошу! - Янус толкнул первую попавшуюся на пути дверь и легко скакнул в сторону. Магистр вошел внутрь, дверь за ним закрылась снаружи и когда он оглянулся, вокруг никого не обнаружил. Оставшись наедине с многочисленными рядами свисающих с низкого потолка шнурков, на коих покоились толстые связки самых разнообразных тряпиц, не тратя времени на  выбор одной из них (то есть на выбор того, о чем не имеет ни малейшего представления), начал поспешно скидывать свою одежду. После, он легонько потянул за ближайший к нему шнурок и тот неожиданно развязался; ткани с шелестом скользнули к его ногам, образовав на полу пеструю кучку, при подробном рассмотрении которой, магистр Левий обнаружил несколько весьма удачных моделей мужского платья.
- Почему Вы всячески пытаетесь утаить истинный уровень своего интеллекта? Разве так уж приятно выглядеть идиотом в чужих глазах? - спросил двуликий сразу после того, как магистр предстал перед ним в новом наряде.
- Я выбрал что-то не то?
- Речь идет не о нашей последней моде и даже не о Вашем эстетическом вкусе. Каждый волен носить то, что ему нравится. Но выбранная Вами модель поведения... совсем не вяжется с тем, что я понял, глядя на эти ботинки. Это ведь Ваши собственные ботинки?
- Надеюсь, мне их вернут? - досадливо проворчал магистр, - старому домоседу очень трудно привыкать к новым тапочкам.
- О, не беспокойтесь! - ехидно ответил Янус, держа один ботинок магистра в руке, - после формальной проверки. Что это Вы там запихнули в каблук правого башмака?
Подошва этого ботинка подозрительно светилась, будто вся состоит из чистейшего воска и имеет в толще каблука неведомый источник энергии.
- О, это довольно простенькое устройство, - в тон ему ответил магистр, - это ключ ко всем замкам. Я нередкий гость в исправительных заведениях. Прежде чем попасть к Вам, я побывал в таких тюрьмах, по сравнению с которыми здешний подвал кажется морским курортом.
- Хоть это и не моя личная заслуга, но мне лестно слышать столь теплый отзыв о нашей тюрьме. Хвала Властелинам, здесь еще ни один арестант не предъявлял жалоб на грубость персонала. Надеюсь, Вам очень скоро вернут Вашу обувь вместе со всем ее содержимым. Уверен, это не единственный тайник.
В ответ магистр лишь многозначительно пожал плечами и последовал за своим конвоиром, надеясь поскорее официально покинуть тюремный двор и разрешить проблему свободного передвижения по стране.
Двор внезапно накрыла тень огромных крыльев и собеседники, заметив внезапную перемену вокруг себя, как по команде задрали головы к небу.
- Хвала Властелинам, это всего лишь дракон, - с притворным облегчением в голосе выдохнул магистр Левий.
-  Думаю, что для нас было бы куда хуже, если бы это был Перламутровый феникс, на котором должна вернуться госпожа. Мне приказано привести Вас к правителю тайно, без лишних свидетелей. Вы родились под счастливой звездой:  теперешний Властелин Пандоры почти человек и некоторую часть орбитального цикла провел в вашем мире.
Тем временем, они продолжали внимательно следить за полетом красного монстра, который в свою очередь, нахально кружил над тюремным двором и явно не торопился возвращаться к себе в конюшню. То, что произошло через минуту, заставило их мгновенно забыть о своей беседе и приступить к спасению собственных шкур:
Личный дракон великой Праматери, будто распознав в них злейших врагов отечества, всего в нескольких шагах от магистра отрыгнул пламя такой температуры, что в круглом каменном эшафоте образовалась весьма солидная дыра с оплавленными краями, очень красиво мерцающими малиновым светом вулканической лавы. Собираясь повторить неудачно начатую атаку, дракон набрал высоту, сложил крылья и камнем ринулся вниз, на мгновение, дав возможность дневном свету снова проникнуть в тюремный двор, окруженный со всех сторон высокими стенами дворцовых башен. Янус крепко схватил магистра за воротник и, в силу своих анатомических особенностей продолжая оставаться лицом к магистру, потянул его в ближайшую подворотню. На ходу, двуликий с возмущением проворчал, на столько громко, что, несмотря на вой вырывающегося на свободу пламени, магистр смог разобрать каждое слово:
- Здесь уже не нефтью попахивает!
- И ведет он себя не как озабоченный, - срываясь на крик, добавил магистр.
Над их головами, заплетающимся языком, Красный дракон, не стесняясь матерных выражений, чудовищным басом затянул что-то сильно смахивающее на “Интернационал” или французскую “Марсельез”. А мат на Пандоре, как позже заметил магистр Левий, не сильно отличается от того, что он слыхивал и ранее, впервые - еще сидючи за школьной партой из уст выжившего из ума учителя географии, старого маразматика и юдофоба. Судя по всему, дракон был попросту пьян и совершенно не контролировал себя после вынужденного многолетнего воздержания.
- Да он же нажрался! - крикнул Янус, первым проскочив в Восточную башню. - Кстати, я вижу, Вы хорошо осведомлены. Наверно, раньше Вам приходилось их встречать?
- В Школе Прикладной Магии, в одной из Адских структур, как всеобщее послушание, я присматривал за конюшней. Там было несколько этих тварей. Если мы с другими студентами пытались получить от них внеочередное потомство, то давали им в качестве афрофтизиака сырую нефть. От продуктов перегонки они себя очень плохо вели; любое доброкачественное горючее действует на драконов как алкоголь. В нашем случае, - оказавшись на лестничной площадке,  с облегчением переведя дух, продолжил магистр, - мы имеем дело с чем-то поядренее, чем обыкновенный бензин. Бедняга, скорее всего, окосел от молекулярной плазмы. У вас производят субатомный эликсир?
Двуликий не ответил. Его мозг усиленно занимался сопоставлением нескольких фактов, о которых, как самый приближенный к Высокому трону прислужник, мог знать только он один:
Великая Праматерь отказалась несколько недель тому назад от услуг секретаря в личной лаборатории. 
Никто из приближенных Высокого трона, за весь истекший орбитальный цикл, не был ознакомлен с донесениями внешних разведчиков. А между тем, все уже соскучились по последним сплетням из Адских структур.
Именно сегодня, когда дракон в стельку пьян и устроил этот бардак прямо в стенах собственного учреждения, Ее Величество решила покинуть дворцовый замок.
И, наконец, Ее Величество покинула замок, изменив собственному постоянному правилу: летать только на нем, то есть, на Красном драконе. Хотя, на момент отлета, тот был вполне способен вести себя в рамках дворцового этикета.
Разглядывая в окно начавшуюся возню, - подоспевшие двуликие солдаты уже успели накинуть на пьяного дебошира, к тому времени истратившему весь запас загадочной огненной лавы, постреливающую электрическими разрядами сеть из тончайших волокон Одолень-травы, - магистр Левий спокойно прилаживал на место оторванный воротник. Видимо, Янус перестарался, когда увлекал своего подопечного за собой, в ворота ближайшей башни, но требовать новый гардероб магистр не стал. Ему уже самому не терпелось предстать пред правительственные очи и узнать, наконец, когда он сможет покинуть тюрьму и свободно заняться тем, ради чего он здесь оказался.
 Двуликий подтолкнул магистра к выходу и обогнал его на ступеньку, ловко протиснувшись между шершавой стеной и могучим плечом своего арестанта. Они молча сошли вниз и оказались на свежем воздухе, а вернее погрузились в прозрачный кисель, состоящий из стойкого запаха гари и вспотевших ног, - поскольку двор был не так велик, чтобы заключенная в четырех исполинских стенах атмосфера смогла быстро очищаться от примесей инородных газов. Перед ними предстала шокирующая картина фатального действия сверхвысоких температур на каменную брусчатку, которая повсеместно слилась в единый дымящийся монолит. В самой середине двора, там, где некогда располагалось лобное место с гранитным эшафотом, усмиренный, потерявший способность к огнеметанию, понуро ползал на своих кривых лапках здоровенный монстр, как попоной покрыт искрящейся сетью, за которую его тянули в сторону каких-то ворот двуликие офицеры дворцовой стражи. Начавший трезветь, сейчас он представлял собой довольно жалкое зрелище, особенно, когда его сотрясала икота, перемежающаяся приступами нестерпимой изжоги. Двуликий, видимо находящийся в прямом подчинении у Гангнуса, охраняющего магистра, немного ослабил хватку и прокричал:
- Сейчас мы разберемся с этим врагом конституционной монархии, Вы не беспокойтесь. Кентавры уже на подходе к крепостной стене.
От одного упоминания о кентаврах, у магистра судорогой свело скулы и его спокойное выражение лица превратилось в гримасу брезгливой злости; он даже забыл пошутить по поводу полного уничтожения места, где его должны казнить после встречи с правителем. То, как эти “недолюдки” обращались с ним во время долгого путешествия от дома на опушке дубравы до дворцовой тюрьмы, оставило очень неприятный осадок в душе, хотя он прекрасно понимал, что они просто выполняют свою работу.
- Смотрите, не перестарайтесь; вернется Мамаша и лично, своими руками каждому свернет по одному носу.
Только сейчас магистр Левий заметил маленький значок  в виде атакующей змеи на одном плече своего конвоира, отличающий его одежду от точно такой же одежды других двуликих. Заметив его пристальный взгляд, Янус пояснил:
- Командир всех военных формирований. Нахожусь в подчинении Властелина Пандоры и великой Праматери во время его совершенного отсутствия.
- А много здесь таких формирований? - полюбопытствовал магистр.
- Ровно столько, сколько будет достаточно для полной ликвидации внешней или внутренней угрозы, - спокойно ответил двуликий, - не больше и не меньше. И прекратите вести себя как шпион. Мы этого очень не любим.
После отнюдь недвусмысленных слов Януса, магистр Левий решил больше не задавать никаких вопросов и занять выжидательную позицию. Ведь, в конце концов, он действительно не имеет никакого отношения к шпионажу. Всего лишь любопытный ученый, попавший в сложный и непонятный мир, грозящий ему либо вечным заточением на Пандоре, либо скорым возвращением домой без новых знаний, с которыми, по всей видимости, этот мир делиться не хочет ни с кем...

      …Феникс невесомо оттолкнулся от скалы и подставил крылья свободным морским ветрам. То подбрасываемый внезапным шквальным порывом к рваным пепельно-свинцовым облакам, то увлекаемый образовавшейся внезапно пустотой не заполненного ветром пространства в сине-зеленую бездну морской воды, он парит на фоне пестрого роя крикливых чаек над головой великой Праматери, не в силах оставить ее там, где она пожелала остаться одна, наедине со своим прошлым. Но повлиять на ее окончательное решение Тетраграмматтон все равно не мог. После нескольких кругов отчаяния, огромная перламутровая птица мягко, будто стесняясь неосторожным хлопком неуклюжих крыльев нарушить штормовую симфонию, - звуки которой, как от стен Парижского Гранд-Опера,  отражаются от глянцевых уступов береговой гряды и восторгают многочисленных слушателей в небе, - сделала несколько взмахов и скрылась над остывшим вулканом. Накрапывал мелкий дождь. Великая Праматерь послала мысленный вызов в самую толщу ревущей, отяжелевшей воды. Она ждет; закрыла глаза, и недавние события одно за другим стали вставать перед ее мысленным взором...

...Чуждый мир. Одна тысяча восемьсот семьдесят третий год, начало августа. Она вышла из лесной сторожки в сосновом бору и шепнула, наклонясь к самому уху сучки:
- Больше не смей меня тревожить, мне все равно, что с ним будет потом.
Ведьма шла легко, не оглядываясь. Прямо перед ней, за верхушками могучих сосен, утопал в дремучей чащобе красный серпик заходящего Солнца. Одна за другой замолкали птицы и ей казалось, что этой ночью их суетливая жизнь прерывается только для того, чтобы ей не перед кем было испытывать стыд. После того, как кромешная тьма новолуния скрыла от нее все, включая себя самое, ведьма с облегчением опустилась на влажный мох и вдохнула дурманящий запах лесных трав. Тогда ей по-настоящему стало хорошо; одной, среди поскрипывающих, будто сетующих на свою дневную усталость пересохших древесных стволов. Зуд комариных укусов доставляет ей какое-то особое, животное наслаждение: оно заставляет утомленное тело дышать глубже, бодрее, каждой клеточкой упиваться слабеньким воздушным потоком и кричать так, чтобы было слышно повсюду: -  Я жива...   Жива... Я жива!!!
В полночь яркие цветки папоротника осветили узенькую тропку меж непролазных кустов молодого орешника, за которыми начинается непроходимая топь, практически лишенная всякой живой растительности. Ведьма медленно пересекла освещенное место, инстинктивно чувствуя нужное направление, бесшумно раздвинула ветки и бодро шагнула во тьму. Болото не представляет для нее никакой опасности, поскольку она физически не в состоянии преодолеть поверхностное натяжение воды и хоть сколько-нибудь опуститься ниже ее уровня. Едва касаясь болотной жижи, ведьма с каждым прыжком ускоряла свой бег, превратив простое перемещение в иллюзию полета; вид и запах гнилой воды, которой она волей - неволей, а все-таки касалась пальцами необутых ног, ненавистен ей уже давно, но это самая короткая дорога домой. Наконец, под ногами стали попадаться небольшие островки заплесневелой тверди. Близость суши дает о себе знать частыми обломками сожранных грибком молодых берез, которые имели несчастье, прорасти из семян на небольших ковриках плавучей дернины. Иногда, на мгновение замедляя своей бег, она нагибалась и подхватывала спящие бутоны водяного перца, золотистых кувшинок и белые кубышки, чтобы утром, когда цветы раскроются, составить из них отличный букет, который она подарит сама себе в честь зачатия нового Властелина Пандоры. У самого берега ей попалась большая водяная лилия, которая была незамедлительно сорвана и приложена к другим цветам.
Взбежав по ступенькам, громко хлопнула дверью спальни и, с разбегу, нырнула в постель. В полудреме, ей вдруг почудилось лицо того молодого господина. Заносчиво фыркнула, перекатилась на спину и растаяла среди собственных грез, навеянных здоровым, крепким сном вечно молодого тела…

...День пришел слишком быстро для того, чтобы успеть насладиться внезапно наступившим покоем. В ожидании следующего приступа изнурительной лихорадки, молодой лесничий некоторое время пролежал неподвижно. Но псина заметила, что хозяин открыл глаза. От счастья она вывалила изо рта горячий, длинный язык, прыгнула ему на живот и улеглась поверх тонкого, сильно изъеденного молью, похожего на собачью подстилку, грязного шерстяного пледа, которым он накрылся перед тем, как впервые впасть в беспамятство. Сделав короткую паузу, она начала своим дурно пахнущим языком смачивать ему подбородок, заросший трехдневной кабаньей щетиной. Такого рода нежностей он с детства не мог вынести. Незаметно для себя, он сделал первое усилие и отшвырнул собаку прочь, обругав ее: - “Пошла вон, потаскуха!”. Легавая привыкла к такому обращению и ничуть не обиделась. Она разлеглась на полу и стала, как ни в чем не бывало вилять хвостом, изредка ударяя им об ножку “кровати”. Молодой господин заметил, что резкое движение мышц малярия оставила без немедленного наказания, и решил еще раз спровоцировать ее гнев.  Ответ не последовал, как тут же бывает во время тяжелой болезни. Его самочувствие нисколько не изменилось в худшую сторону, но совсем наоборот: в нем проснулся волчий аппетит и неутолимая жажда плоти...

...Ведьма проснулась от чвакающего стука тяжелых грязных сапог о деревянные  ступеньки крутой лестницы, которая кончается в дверях ее спальни. В сильнейшем  испуге, она поджала под себя голые ноги, превратившись в дрожащий теплый комок, и прижалась лопатками к спинке кровати. На мгновение шаги смолкли, но тут же вторая дверь с шумом распахнулась настежь от резкого толчка, и тот самый молодой господин, вырос перед ней словно из пустоты. Ни слова не говоря, он навис над ней, стыдливо потянувшей скомканное одеяло в попытке накрыться им с головой, простер свои пропахшие псиной ладони к ее лицу и навалился, животом прижимая ее судорожно сведенные вместе колени к тугому матрацу. Ведьма кричала что было сил, но никто не пришел ей на помощь. Да вряд ли вообще, кто-либо мог услышать крик отчаяния молодой ведьмы среди непролазных топей, которыми так богат Поганый лесочек, этакий лес в лесу, в который не каждый зверь-то знает дорогу, не то, что какой-нибудь охотник или грибник. Тогда, он сильно хлестнул ее ладонью по губам. Где-то внизу громко завизжала собака.
- Чего орешь дура! - рявкнул лесничий, повернувшись к окну и, в тоже время, получил такой удар коленом по мужскому достоинству, что вся охота совокупляться, пропала вместе с молодой ведьмой, которая мгновенно, после удачно проведенной атаки, перестала отражать свет и была совершенно не видна на фоне постели.
- У-у-у, в-в-ведьма пр-р-ооклятая, - завопил он и, не выпуская из рук ее похолодевшего лица, ударил затылком о деревянную спинку.
Почувствовав, как та погрузилась в глубокий обморок, он стал на ощупь оборачивать обмякшее тело простыней, сооружая удобный куль, в котором было бы удобнее нести свою жертву.
Спустя несколько минут он оказался на крыльце, неся в правой руке заряженное ружье, а левой сжимал горловину перекинутого через плечо куля. Легавая, оскалив клыки, яростно бросилась на своего хозяина.  Собака всеми силами пыталась освободить ведьму. Но его подлость не позволила ей довести дело до конца. Тяжелая, горячая пуля насквозь пробила  поджарое брюхо сучки в тот момент, когда она поднялась на задние лапы в попытке вцепиться в глотку лесничего, и вылетела из спины с булькающим звуком разрываемых мышц. До смерти напуганная лютостью своего похитителя, окончательно пришедшая в себя ведьма совершенно перестала сопротивляться и прекратила любые попытки освободиться из туго затянутого мешка, которым по иронии случая оказалась ее собственная белая простынь, в центре которой она старательно вышивала нежный букет из розовых лилий.
До сторожки он донес ее без особого труда. Там молодой лесничий грубо сбросил свою ношу на пол и со злостью не то спросил ее, не то сказал просто так, от нечего делать:
- Ты там что, сдохла что ли?
Она не ответила и не пошевелилась. Тогда он подошел и развязал тугой узел, переплетенный с длинными рыжими волосами, который не позволял ей разогнуть спину и вынуждал скрючиться в позе собачьего эмбриона.
- Что зыркаешь, нечисть. Не боюсь я тебя, ведьма проклятая. Может это ты сделала так, что меня сослали из Петербурга?..
Она не сказала ни единого слова в ответ, прикрыла глаза и отвернулась от своего мучителя. Помня, какие серьезные раны наносит находящийся у него в руке длинный, пахнущий паленой серой предмет, ведьма послушно дала привязать себя к вбитому в стену кольцу и беспомощно повисла на руках, слегка касаясь коленями половых досок.
- Так-то лучше, мадемуазель! Эта поза Вам очень идет.
Ведьма поморщилась от боли в неудобно вывернутых плечевых и  локтевых суставах, но лесничий лишь криво ухмыльнулся, набил трубку благородно пахнущим табаком и закурил. Слабая надежда на человеческое благоразумие еще теплилась в ее голове, и она робко спросила:
- Что Вы хотите со мной сделать?
- Пусть это потом будет моим сюрпризом для Вас, мадемуазель! - задумчиво ответил лесничий.
На самом деле, он просто не знал, что с ней делать и как раз занимался решением этого вопроса.
- Вы чертовски хороши, мадемуазель, и мне жаль будет расстаться с Вами вот так, запросто, в этой трю- у-у-у-ущобе.
Он снова получил удар ногой в пах, неосторожно приблизившись к ней слишком близко. До этого момента он еще раздумывал, что с ней делать, но теперь ответ на этот вопрос созрел мгновенно и окончательно. Он должен погубить ведьму по всем правилам борьбы с подобной нечистью. Несмотря на то, что она так молода и хороша собой. Он вырвал из стены кольцо и, сжимая его в руке, вытолкнул ведьму за дверь. Она рванула, всем телом налегая на привязанный к запястьям ремень, но попытка освободиться, оказалась тщетной...

... Заканчивалась ранняя обедня, когда высокий, одетый как-то не привычно для этих мест господин втолкнул в притвор храма маленькую, привязанную за оба запястья к ржавому железному кольцу рыжую девку, и сильным ударом сапога под колени, сбил ее с ног. Дьякон, обращенный лицом к многочисленным прихожанам, осекся и вовсе прекратил чтение просительной ектеньи, но так и остался стоять с широко раскрытыми глазами нервно закусив нижнюю губу. В храме воцарилась полная тишина и недоумевающие люди, по одному стали поворачивать свои головы и перешептываться с близстоящими.
Она упала, больно ударившись бедром о гладкий деревянный приступок между притвором и центральной частью, куда к зиме вставлялись вторые ворота. Выворачивая ей руки, молодой господин с силой потянул за кольцо и поволок лежащую на полу жертву внутрь храма. Люди в ужасе теснили друг друга, чтобы освободить проход. Медленно, ни слова не говоря, как какую-нибудь мертвую тушу, он подтащил ее к амвону и бросил кольцо. Она подняла голову, села прижав ушибленное место к полу и печальным взглядом обвела напирающую со всех сторон толпу. Зачем-то подняла с пола привязанное к ней кольцо, обеими руками прижала его к животу и согнулась пополам, снова низко наклонив голову.
Неожиданно перед толпой появился священник, загородил собой сидящую на полу, связанную по рукам и ногам рыжеволосую девку и,  сняв с головы митру, громогласно вопросил:
- За что ты ее так, человече?
Молодой лесничий, держась развязно, будто находится не в храме божьем, а перед продажным судьей, которого успел купить с потрохами и исход происшествия уже решен, с напускной истерикой выкрикнул:
- Бей ее, православные, она ведьма, я ее в Поганом лесочке поймал! 
Толпа мгновенно завелась, заголосила, пришла в движение и с яростью накинулась на свою жертву. Деревенские мужики стали пинать ведьму ногами, стараясь непременно попасть ей в лицо, жирные мордастые домохозяйки с воем рвали на ней одежду. Вцепившись в волосы, тощие крестьянки, как черное воронье, возили ее по полу, стараясь перевернуть на спину и выклевать  глаза. Кто-то, будто бы случайно, столкнул на пол подсвечник, весь уставленный зажженными бледными восковыми свечами и с маленькой лампадкой, доверху наполненной деревянным маслом. Некоторые уцелевшие при пожаре говорят, что это был не кто иной, как сам Афанасий Азарович Брехоньков, известный в ту пору купец первой гильдии. Даже поговаривали, что он тоже имел отношение к черному колдовству, поскольку ему в ту пору, когда сгорела церковь, уже давно перевалило за сто, но выглядел он весьма крепким и здоровым, и если бы его собственный сынок топориком не помог бы ему сгинуть в преисподней, он, верно, и сейчас коптил небеса своей вонючей цигаркой.
Когда Храм наполнился едким дымом, молящиеся прекратили групповое смертоубийство и как обезумевшее стадо, стали бросаться в разные стороны в поисках спасения. Весь в ссадинах и кровоподтеках, задавленный до полусмерти толпой озверевших христиан священник, с трудом поднялся и, следуя многолетней привычке, вернулся в Алтарь. Он поднял высоко над головой Потир, произнес последнюю в своей земной жизни молитву и благоговейно потребил оставшиеся от Литургии святые дары...

...Едва шевеля одеревеневшими ногами, ведьма поднялась к себе в спальню и, в изнеможении, упала на кровать. Тяжелый сон навалился сразу и до самого пробуждения мучил ее искаженными подробностями истекших суток. Проснувшись, она долго не могла понять, почему ей не удалось заморочить своим “колдовством” молодого господина, при известных обстоятельствах едва не лишившего ее жизни. Может быть, он ей чем-то симпатизировал, или же в этом сыграло свою роковую роль чувство вины перед ним? Так или иначе, его больше нет на свете, теперь он всего лишь горсть теплого пепла, а она жива и будет мстить всем этим людям. Будет оставлен в покое только один, не принявший участие в ее избиении и столкнувший подсвечник, устроивший пожар в доме, где очевидно, люди обучаются убивать. И все, что принадлежит этому человеку, останется нетронутым ее всеразрушающим гневом.
Таким образом, на землях одного очень богатого помещика в один краткий миг появились несколько бездонных озер, одно из которых разлилось возле домов купца Брехонькова и пятерых бандитов, живших около некогда сгоревшего Храма и существующего по нынешний день кладбища...

...Великая Праматерь поднялась навстречу появившейся на гребне волны женской фигуре с ребенком в руках. Вместо рыбьего хвоста, с ладони матери свисала пара маленьких человеческих ног. Ной не принадлежит полностью этому миру. В глазах Великой Праматери на мгновение блеснули искорки затаенного гнева, но, памятуя, что это - ее прямой потомок, рожденный от Властелина Пандоры, она спокойно шагнула на  дышащую поверхность моря и приветствовала свое дитя...





                Эпизод 15
 Аленка едва сдерживает застенчивую улыбку, когда ее взгляд безнадежно застревает на отвисшей мошонке кентавра, в то время как тот приподымает брюхо и слегка задирает хвостатую задницу, чтобы очередной раз перевалиться с боку на бок. Он лежит возле огня и голыми руками переворачивает угольки в наскоро сооруженной жаровне, на которой, обливаясь жирным соком и, источая аппетитные запахи, поджариваются крупные куски парного мяса. В ее переутомленном сознании две тесно взаимодействующие половины магического существа, (конская и человеческая) сливаются в единый, вполне человеческий образ;  и неприятное чувство, будто в их маленькой, но весьма жизнеспособной компании находится голый человек очень даже мужеского пола, здорово мешает настроиться на поздний ужин вне привычной домашней обстановки, где третьим лицом за столом обыкновенно присутствовал ее отец, но никак не оживший персонаж древнегреческих мифов. Тем более, сосредоточить свое внимание на подробном рассказе Асмодея о том, как устроена его далекая Нова, маленький обитаемый островок необъятной Пандоры. Наконец, крепко задумавшись о многих странностях создавшейся ситуации, Аленка напрочь выкинула из головы всякую пошлую мысль из тех, что возникали у нее по простоте самого кентавра, но успела пропустить мимо ушей много неинтересных подробностей его безвкусного рассказа.
Адам, как ни странно, к жизни параллельной реальности вообще не проявляет ни малейшего интереса, (а Асмодей, несомненно, плохой рассказчик) и живых признаков участия в предстоящей пирушке не подает. Отраженные избыточной энергией собственной мозговой активности, картинки мысленной речи магического существа отскакивают от его лба с такой силой, что их смог бы подсмотреть любой любопытствующий полуночник, имей он неосторожность прогуляться неподалеку от кладбищенской ограды. Адама занимает совсем иная картинка, из мемуаров уже не хранящихся в архивах его серого вещества. Та самая, которую при помощи голубого кристалла магистр Левий разбросал рваными ошметками по всему мирозданию, и собрать их в единое целое полотно не представляется возможным даже для опытного сенситивна. Все попытки вспомнить причину своего подавленного состояния, которое, по словам самого магистра должно вскоре смениться обыкновенной детской веселостью, пропадали просто зазря.
Время уже перевалило за полночь, когда кентавр начал делить мясо и небольшими ломтиками раскладывать прямо на траве. От соприкосновения с ножом аромат жареной дичи разливался еще сильнее, но желания приступить к еде у его сравнительно молодых гостей так и не появилось. Может, не способствует интерьер: кресты, оградки, могильные холмики... Может быть, каждый из них слишком занят собственными мыслями, которые кентавр, неуклонно следуя принятой его миром морали, даже и не помышлял подслушать. Аленка первая подняла жирный кусок и незаметно толкнула Адама локтем. Чтобы не обидеть хозяина, парнишка последовал ее примеру. Так или иначе, званный пир все же состоялся.
- Может, попробуете моего вина? - предложил Асмодей глядя как дети, отроду не евшие ничего жестче печеной курятины, пытаются проглотить дикое мясо.
- У-у! - замотали как по команде головами Адам с Аленкой, но протянутую им бутыль схватили сразу.
Сделав по несколько огромных глотков, впредь откусывать стали скромнее, - инициированная Аленкой попытка наскоро окончить нежеланный визит с треском провалилась.
- Однажды, - начал кентавр, - находясь в разведке, мне пришлось глотать сырого скользуна, и, чтобы он скорее миновал пищевод, я хлопнул себя по кадыку вот так!
Асмодей треснул себя ребром ладони по шее, отчего  все, что он пережевывал в момент мысленного контакта с детьми, с громким всхлипом проскочило в желудок.
- Ах да, вы же не знаете что такое скользун! - как шалтай-болтай из некогда популярного мультика, кентавр начал давать пояснения:
- Скользун, это сборная солянка из водяной крысы и земляного червя...
В глазах детей исчезла сумеречная картинка окружающей обстановки и вместо нее появилась лесная тропинка при свете дня, на которой отплевываясь от жирного торфа большая крысиная морда удерживает в зубах маленькую пушистую зверушку. Морда пытается проглотить свою добычу как можно скорее, но до отказа забитый землей пищеварительный тракт - серьезная помеха в ее важном начинании. С другого конца голого кольчатого тела хищника брызнул фонтан серого перегноя, и пушистый зверек был благополучно проглочен гадким существом.
- Можно еще вина, - спросила Аленка, когда вновь увидела Луну над домом магистра, - Адам, кажется, подавился куском.
Адам сделал большой глоток и поперхнулся опять.
- Кх...  Бл... Ну и ме-кх-зость, - еле выдавил он из себя и заблестевшими от влаги глазами, не мигая, уставился перед собой. Если бы рядом оказался доктор и сосчитал его пульс в совокупности с частотой дыхательных движений грудной клетки, он обязательно поставил бы какой-нибудь страшный диагноз.
Адам стер со лба обильно выступившую ледяную испарину и почесал грязными ногтями облезлый шрам между большим и указательным пальцами на левой руке. От этого кожный зуд усилился еще больше, но расчесывать это место до крови, как поступают в подобной ситуации все мальчишки, он принципиально не стал.
Асмодей, привыкший воспринимать вещи такими, какие они есть, не наделяя их собственными качествами определенными субъективно, понял, что совершил некую оплошность, но времени на извинения у него не осталось. “Вместо вина неплохо бы обзавестись более безобидным напитком”, - успел лишь подумать он...

...Афанасий Азарович Брехоньков с вечера заточения в доме на границе миров, построенном кентаврами для кратковременного пребывания Великой Праматери, силенок зря не растрачивал. Наблюдая движение тонких материй в бесцветной, полностью лишенной солнечного спектра атмосфере сухого подвала (о существовании оного никто, кроме четвероногих строителей этого дома даже не подозревал), дух - мучитель сумел обнаружить сомнительную лазейку, через которую проникали внутрь различные псевдо-материальные существа, во множестве населяющие здешние гиблые места. Пространство, образующее брешь в плотной магической паутине его  тюрьмы, казалось настолько крохотным, что первое время он даже не помышлял ни о какой попытке вырваться на свободу и старательно утешал себя мнимой выгодой, какую он якобы извлекает из созданных  деревенским дурачком обстоятельств.
В действительности, любая усталость с переменой обстановки имеет свойство очень быстро излечиваться и угроза, исходящая из глубин адской каменоломни становится менее значимой, (чувство страха, лишенное постоянной подпитки извне, в конце концов притупляется). В несколько дней, Брехоньков отверг все прелести своего беспомощного состояния и вновь задумался о побеге. 
Любой субъект, обладающий материальным телом, несомненно, находится в более выгодном положении, чем живая энергетическая субстанция, каковой к тому времени и являлся Афанасий Азарович. Невидимая человеческому глазу магическая защита, установленная совокупностью приложенных нервных усилий трех заинтересованных в ней лиц,  не способна удержать тяжелое, грубое тело из плоти и крови. Но, для  духов и теней, надежнее капкана вряд ли кто-то вообще способен придумать. Задача Брехонькова заключалась в том, чтобы занять минимальный объем уже занимаемой им площади и просочиться в свободную ячейку, (которая постороннему глазу могла бы показаться обыкновенной песчинкой на поверхности гранитного валуна), не изменяя при этом плотность эфира, из которого сам состоял, лишившись со смертью огня и воды, - двух недостающих  компонентов живых человеческих тел. Он понимал, что с увеличением плотности уменьшится возможность проникнуть сквозь камень, и появится угроза стать узником гранитной глыбы на многие тысячелетия, но тогда он сможет накопить волшебную силу и станет неуязвим, как Джинн из арабских сказок. Прикинув все “за” и “против”, Афанасий Азарович Брехоньков взялся за дело.
С необычайной ясностью он представил себе собственный образ в настоящем своем состоянии и попытался сократить его до минимальных размеров, каковых только возможно было разглядеть мысленным оком. От этого четкость изображения пострадала до такой степени, что вскоре созданный им образ приобрел вид серого облачка и вскоре исчез совсем. Брехоньков повторил неудавшийся эксперимент, но и на этот раз вышло не намного лучше. Набравшись терпения, он повторял свое упражнение снова и снова, со свойственным ему упорством, пока, наконец, не удовлетворился достигнутым результатом. Поместив себя самого в полученную после нескольких часов изнурительного напряжения микроскопическую картинку, Брехоньков сделал энергичный прыжок в сторону магической паутины и пораженный энергетическим разрядом, отлетел в сторону противоположной стены.
Осознав, насколько крохотным он должен стать, чтобы, наконец, обрести вожделенную свободу, Афанасий Азарович заметно поубавил пыл, но вывод, сделанный по результатам первого опыта, использовал во всей полноте. Теперь он представил себя не крохотной фигуркой в темной пустоте меж подвальных стен, а злорадно ухмыляющимся лучом, пронзающим успевшую надоесть как следует западню, и решил просто выплыть по нему за пределы своей темницы.
- Может все-таки не стоит? - последний раз спросил сам себя Брехоньков, внезапно припомнив равнодушную козлиную морду Хозяина и начал медленное скольжение по лучу на встречу своей новой судьбе...

    ...После ухода посетителей, Соре-Броха Манштейн свесила ноги с больничной койки и стала разглядывать вздувшиеся вены, синей уродливой сеткой просвечивающие сквозь обескровленную восковую кожу. Ее неприятно поразил их вид, она привыкла видеть свои ноги совсем другими. Они всегда отличали ее в толпе молодых женщин красотой и здоровьем, и служили,  еще совсем недавно,  объектом пристального внимания и зависти благочестивых евреев в маленькой синагоге, куда она за последние двенадцать лет приезжала все реже и реже; где служил раввином ее покойный муж, которого она так и не смогла уберечь от толпы разъяренных фанатиков. В тот день, она сама едва не рассталась с жизнью. Все могло кончится для нее так же, как и для ее мужа, если бы вовремя не подоспел Давид Соломонович, который в два счета разогнал озверевших маньяков, за несколько секунд усыпав базарную площадь  телами новоиспеченных калек. Драться он любил и умел, и делал это слишком хорошо для маленького жирного еврейчика, каким он казался на первый взгляд любому встречному поперечному, пока тому не удавалось отведать хорошего тумака в ответ на банальный вопрос о куреве.
Сора-Броха потерла ладонями исхудавшие коленки, но румянец так и не появился. Уж слишком обессилела она за время немощного возлежания на больничной койке. На табуретке, поставленной Адамом вплотную к металлической спинке, она увидела белое ведерко, доверху наполненное пузатыми красными ягодками. Повалившись на бок, Сора-Броха вытянула насколько возможно руку вперед, зачерпнула горсть ароматной земляники. Долго не могла налюбоваться красотой спелых, одинаково крупных, будто собранных с веселой детской картинки ягод.
- Куда мне столько, ведь пропадут, - вслух тихонько пожалела она.
-Заботливый у тя сынок, Сара. Завидую я вам, пархатеньки. Каждый день у порога торчить, как часовой, а я не пускаю; и жалко его, да такой у нас порядок, - сказала неизвестно откуда появившаяся вдруг санитарка.
- Не то, что моя алкашня. Небось, помирать буду, и то не заметять. Стакан воды не подадуть...
 Не переставая ворчать себе под нос, она стала энергично возить по полу еще не успевшей “окоченеть”, только что срезанной самим доктором узловатой шваброй с уже успевшей высохнуть тряпкой на конце. 
- Возьмите, жалко если пропадут, - со вздохом предложила Сора-Броха, слегка взмахнув рукой в сторону табуретки с ведром.
- Я ить им говорила, куды сток приперли? Да рази они нас слушають када? Ты, деточка, кушай, а как испортятся, тады я их заберу. Не боись, не одна не пропадеть, все в дело пустим, - произнося последние слова уже шепотом, ответила санитарка.
Жрица Гигиены, любуясь в душе своей трезвостью и профессиональным благополучием, вышла в уборную и достала спрятанный за унитазом стакан, доверху наполненный термоядерным первачом. Выдохнула, перекрестилась - и отправила его содержимое прямехонько в свою тощую ненасытную утробу.
Сора-Броха подвинулась поближе к ягодам и, обильно покрываясь холодной испариной от непосильного напряжения, стала есть. С каждым глотком земляничного сока, она стала с удовольствием ощущать возрастающую жажду и некоторые слабые признаки аппетита, того здорового чувства голода, от которого уже успела отвыкнуть.
Брехоньков появился в палате также незаметно, как и минуту спустя удалился оттуда, отложив на некоторое время планируемые издевательства над своей (какой по счету?) вдовой. Сара ничего не заметила и продолжала потихоньку кушать, двумя пальцами отбирая на раскрытой ладони по одной ягодке долго любуясь земляничкой, прежде чем положить в рот...




                Эпизод 16
В кабинете властелина Пандоры магистр Левий сразу заметил уютное место возле северного окна. Не обращая никакого внимания на пристальный взгляд двуликого, он спокойно приблизился к понравившемуся креслу, но почему-то,  уселся прямо на мраморный подоконник и продолжил наблюдение за дворцовой стражей.
 Отряд кентавров только что прибыл с дальних рубежей охраняемого периметра и принялся приводить в порядок тюремный двор. Мучимый похмельными угрызениями совести дракон с кислой физиономией смиренно отползал к стенам, когда мимо него на толстых конопляных канатах волокли по оплавленной брусчатке огромные бревна и тяжелые каменные глыбы, которые собирались установить взамен полностью уничтоженных извержением молекулярной плазмы. Несколько младших офицеров осматривали прибывающие грузы возле ворот и отдавали короткие, но видимо очень вразумительные распоряжения, которые мигом приводились в исполнение дружной толпою рабочих, иногда снующих из угла в угол без всякого дела. Благодаря совместным усилиям двуликих и двояких, тюремный двор быстро приобретал божеский вид, хотя и имел теперь некоторые отличия от прежнего своего облика, навсегда утраченного им в результате пьяной выходки дракона, возможно, отчасти и не виновного в своем озорстве. Вот уже восстановили стрелку солнечных часов, заново возвели лобное место...
Серафиил явно не торопился на встречу с магистром, (как подозревал сам Данилыч, наверняка умышленно, чтобы подчеркнуть свою значимость в глазах несчастного пленника, каковым магистра вряд ли можно было назвать. Потому, что из своих наблюдений с той минуты, когда был схвачен летучим отрядом “пограничников” на опушке дубравы, магистр извлек такое количество полезной информации, какое не могло посулить ни одно ранее предпринятое путешествие в параллельные миры. А главное - оказавшись в тюрьме, способной удержать его в четырех стенах, магистр понял, что далеко не всесилен и не так сведущ в вопросах личной безопасности, как еще совсем недавно ему представлялось. Только посетив Пандору, он смог получить правильное представление о собственных возможностях и справедливо оценить свое место в ряду других разумных существ).
На самом же деле, властелин Пандоры вовсе не собирался поднимать свой авторитет столь дешевым способом. После сообщения о захваченном в плен человеке и отданных по этому поводу распоряжений, он преспокойно, (точно так же, как сейчас сидит магистр Левий) устроился у северного окна своей резиденции и имел неудовольствие видеть все, что происходило в тюремном дворе, когда магистр вышел из ворот равелина. Поведение Красного дракона не показалось ему особенно странным, но поражающая мощь пламени этого монстра, немало удивила и заставила призадуматься над поведением великой Праматери в последние дни. Нет, конечно, подозревать ее в разработке нового оружия он в силу своей недостаточной осведомленности не мог. Но в силу своих магических способностей, (кроме того, что он считается властелином Пандоры, местные аборигены все-таки имеют дело с тем самым деревенским дурачком, что в недалеком прошлом держал в повиновении множество нечистых духов) хорошо знакомая вибрация угрозы, исходящая от великой Праматери не могла ускользнуть от его чувствительного восприятия. Можно сказать, что он просто “почуял” истинную связь произошедших событий с их первоисточником. Объект его подозрений сейчас отсутствовал и дабы не упустить возможность совершить попытку приоткрыть завесу монаршей секретности, Серафиилу пришлось на время забыть о предстоящей встрече. Он поспешно спустился в подвал башни и бесстрашно вскрыл опечатанную дверь лаборатории.
 Полчаса, проведенные в святая святых оборонного комплекса Новы, оказались тем потерянным временем, о котором оставалось только сожалеть. Академических знаний деревенского дурачка было недостаточно, чтобы понять назначение находящихся в лаборатории предметов. Властелин Пандоры вспомнил о магистре и, поняв свою ошибку, выскочил за дверь и бегом помчался по лестнице в кабинет. Он поднимался настолько быстро, что воскрылия его одежд задували свечи в настенных канделябрах и заставляли трепетать огни факелов, отчего  в воздухе появились хлопья разноцветной копоти и странный запах, напоминающий курящийся в кадильнице фимиам. 
 К тому времени Янус уже покинул пост, видимо считая дальнейшее наблюдение за столь дисциплинированным пленником не корректным и не целесообразным. Магистр Левий искренне удивился, когда увидел перед собой деревенского дурачка, вбежавшего в кабинет сквозь потайную дверь в камине. Он уже открыл, было, рот, чтобы выразить удивление и восторг, но Серафиил не останавливаясь, схватил его за руку и потянул обратно в камин. Когда требовалось незаметно для стражников перемещаться по замку, властелин всегда пользовался потайными проходами в стенах дворцового ансамбля, известными ему благодаря предусмотрительности его предшественников. Они неспроста требовали хоронить свои мертвые тела под поющими камнями мудрости в Покоище Древних. Это был единственно-надежный способ передать все свои знания тому, кто будет использовать их только во благо всем симбиотам, населяющим землю Новы.
- Несказанно рад тебя видеть, - торопливо, едва переводя дух начал Серафиил, - ты очень вовремя здесь появился и должен мне помочь в одном непростом деле...
-   Что за дело? - живо заинтересовался магистр.
- Ты можешь, находясь в лаборатории, определить, чем занимался ее хозяин в последнее время?
Магистр Левий, чья безоблачная вера в собственную гениальность была отныне не столь непоколебимой, как несколько месяцев тому назад, не взял на себя ответственность категорического утверждения. Он несколько мгновений помешкал с ответом и шепнул:
-  Во всяком случае, я постараюсь.
Рискуя быть пойманными великой Праматерью “на месте преступления”, старинные друзья вошли в лабораторию и заперли за собой дверь. Магистр внимательно осмотрел все столы в надежде найти последние записи. Он подолгу искал глазами что-либо, что могло бы внешне напоминать амбарную книгу или ученическую тетрадь, но ничего похожего по близости не заметил. Это не слишком его расстроило. Магистр был доволен результатами поверхностного осмотра. Он смело просунул руки в отверстия стеклянного куба на одном из многочисленных столов и снял крышечку с находящегося там свинцового контейнера. Резкий, ядовито-зеленый луч вырвался на свободу и через мгновение исчез, потому, что магистр Левий водрузил крышечку на прежнее место.
- Или это оружейный плутоний, или по множеству факторов идентичное ему вещество, - мрачно произнес он. - Все остальное, что ты видишь на этом столе, может служить для работы с радиоактивными элементами. В частности, для получения той жидкости, которой кто-то недавно опоил дракона. Экспериментатор гуманоид, но явно не человек.
В доказательство магистр снова просунул руку в куб, в отверстия которого были герметично впрессованы рукава с перчатками, и растопырил пальцы. Их было шесть.
Самые неприятные подозрения Серафиила подтвердились…

... Великая Праматерь отпустила молодую мать и будущего наследника Высокого трона в спокойную, прохладную глубину теплого моря, на поверхности которого вот уже час, как разбушевался шторм. До прилета феникса оставалось еще достаточно времени. Достаточно для того, чтобы вновь встретиться один на один со своим прошлым.
 На ходу она стянула с себя промокшее до нитки платье и нагая ступила на твердый скалистый берег, местами занесенный изумрудным песком. Теперь огромные волны сверху обрушивались на ее худые плечи, будто вымещая на ней все обиды на всякую сухопутную тварь, какая когда-либо осмеливалась попирать ногами его прозрачную твердь. Вода ревела, сопротивляясь настойчивым порывам ураганного ветра, громко трескалась горная порода и прибрежные скалы падали с головокружительной высоты, и подхваченные штормовым валом бывали брошены о гранитный уступ. Но маленькая рыжеволосая женщина будто не слышала весь этот грозный шум, не понимала смертельной опасности, угрожающей всему живому на час пути от того места, где она спокойно стоит во весь рост и ждет возвращения Перламутровой птицы; единственной, способной удержаться в небе не взирая на любой погодный каприз...
... Чуждый мир, одна тысяча восемьсот семьдесят третий год. Конец сентября. Маленькая рыжеволосая ведьма еще несколько раз появлялась среди людей и каждый раз на месте ее очередного появления происходило ужасное. Падал скот, умирали от неизвестной болезни новорожденные младенцы, нашествия насекомых уничтожали убранные хлеба. В необузданной ярости она творила свою страшную месть, не заботясь о гибели невинных. Гнев на все человечество обуял великую Праматерь и остановить ее могла только какая-нибудь счастливая случайность, либо роковая оплошность, допущенная ею в ослеплении от легких побед.
Ведьма уже поняла, что беременность опять проходит совсем не так, как она того хочет. Тяжкие побои не прошли без последствий. Сохранить пол ребенка ей не удастся, но к счастью, благодаря ее силе, или опять же, по счастливой случайности, удалось сохранить жизнь, что само по себе не мало. Для осиротевшего народа Новы, когда погиб последний правитель отражая Нашествие во дни, которые в последствии были названы днями Нашествия и Славы, это дитя станет прекрасной ширмой, за которой он опять не сможет разглядеть истину. Власть Пандоры узурпирована и, узурпирована давно, с тех самых пор, когда этот мир впервые увидел рыжеволосую шестипалую девку, явившуюся неизвестно откуда и незаметно для всех занявшую высшую ступень иерархической лестницы. Каждый, кого она возводила на Высокий трон, был всего лишь продолжением династии марионеток, при помощи которых ей удается удерживать его за собой.
Подавляя в себе рвотные позывы по утрам, она пила настои из целебных трав и насильно набивала желудок пищей. В подвале, где царил вечный мрак и холод, с каким не могла справиться ни одна плоть, ведьма проводила долгие часы, а иногда и целые сутки, чтобы окончательно озвереть и вновь, приступить к мщению за отобранную возможность родить сына, которым бредит ее душа не одну тысячу лет. Ее внуки, кровь которых была смешана с кровью представителей самых различных рас (поскольку ей ни коим образом не представлялось возможным сойтись с представителем своей собственной, бессмертной расы), не давали того истинного умиротворения, которое чувствует любая мать, качая на руках только своего собственного ребенка. Добывать детей мужеского пола, сколько-нибудь похожих на саму себя, ее заставляла острая необходимость владеть Высоким троном, чтобы в один прекрасный момент, который может и вовсе никогда не наступить, посадить на него своего настоящего отпрыска и разделить с ним вечность. Лучше чем мир Пандоры, для осуществления этой почти несбыточной мечты, ей просто не найти.
Рыжая ведьма вернулась после очередного акта чудовищной мести и поднялась в спальню. Едва добравшись до кровати, она забылась мертвецким сном и, до самого утра, не подавала ни малейших признаков жизни, а утром, проснувшись, с горечью поняла, что больше не сможет надолго покидать этот дом и творить правосудие. Спустившись в кладовую, чтобы отобрать необходимые продукты для приготовления завтрака, она отметила, что их хватит всего на несколько дней. “Если я не вернусь в ближайшее время во владения Высокого трона, - думала ведьма, - моего ребенка ждет голодная смерть”. Сама она могла обходиться без всякого пропитания бесконечно долго, но дитя, находящееся у нее под сердцем состоит из плоти, которая постоянно требует питательных веществ, которых в ее крови скоро не будет. Еще большая злоба охватила вечно молодую женщину, скорее от собственного бессилия, чем по какой-нибудь иной причине. Но изменить создавшуюся ситуацию было слишком поздно. Время, затраченное на истребление людей, тех, что прежде даже небыли ее врагами, могло быть использовано во благо собственного дитя. Но сейчас, когда чрезмерное  напряжение мышц может оказаться роковым и вызвать выкидыш, Великая Праматерь не сможет добыть зверя и накормить свою дочь, чтобы та смогла родиться сама и в положенный срок родить мужчину, который на время займет Высокий трон.  Занятая подобными мыслями, она стояла во мраке и холоде, неумытая, непричесанная, едва удерживающая равновесие из-за нахлынувшей на нее дурноты, и с остервенением кусала жесткую шкуру копченого окорока, не в силах сходить на кухню за ножом. Когда ей удавалось оторвать зубами небольшой ломоть,  она с отвращением глотала не пережеванное мясо, запивая его приторно сладким вином, чтобы не вырвало немедленно от мерзкого привкуса, обволакивающего верхнее небо и язык. Так паршиво она не чувствовала себя с тех пор, как по собственному желанию из бесполого существа переродилась и стала женщиной, и по мнению Первоверховных Старейшин, совершила самое гнусное зло, на какое не способен ни один живущий под двумя солнцами. Она зачала ребенка. Ее избранника, как познавшего зло, лишили всех гражданских свобод и приговорили к вечному заточению в башне и вменили в обязанность охранять врата, связующие границы миров от постороннего вторжения. Ее саму, как неисправимую преступницу, посягнувшую нарушить запрет на обладание плотью, лишили материнского счастья и выдворили скитаться по чужим землям, оскверненным  первородным грехом их хозяев. С тех пор, ей всегда не хватает природного тепла и света, на которые так щедр ее родной мир. Живительную энергию, которую в достаточном количестве для поддержания своих сил она когда-то, будучи под воздействием двух дневных светил могла получать прямо из воздуха, теперь приходится компенсировать этим нечистоплотным процессом, который здесь, на Земле, люди называют завтраком, обедом и ужином. И ничего более отвратительного, смешивающего природу разумного существа, наполняющего ее неким звероподобием, несколько тысячелетий назад она не могла себе и представить. А уж привыкнуть к такой гадости, как пожирание всячески обработанных трупов, Великая Праматерь не способна вообще, но необходимость иногда заставляет делать и более отвратительные вещи.
Когда в ее глотке застрял очередной кусок свинины, рыжеволосая ведьма услышала трубный голос раненого зверя, пришедшего получить помощь из ее рук. Пошатываясь, она вышла на крыльцо и увидела повалившегося на бок истерзанного медведем бурого лося. Из обширных ран на шее и животе обильно сочилась густая кровь. Его дыхание было хриплым и прерывистым, из ноздрей при каждом вздохе вырывались клубы теплого пара, натруженная изнурительным бегом грудь животного опала, ввалившиеся бока изредка раздувались и, вздрогнув несколько раз, проваливались вновь, становясь глубокими ямами. Кроме тяжелых ран, состояние лося было отягчено тем, что он себя совершенного загнал, спасаясь от свирепого преследователя. Будь сейчас ведьма более крепка, она, возможно, и смогла бы помочь погибающему животному, но не теперь. Глядя в выкатившиеся из орбит, с кроваво красным окоемом, беспрестанно подергивающиеся глаза лося, ведьма пыталась отогнать от себя кощунственную мысль, внезапно посетившую ее при виде огромной, горячей туши животного. Но долг перед своим еще не родившимся ребенком оказался куда сильнее морали.
Из ее руки с громким шлепком выпал недоеденный окорок, она все так же покачиваясь из стороны в сторону, вернулась в дом и минуту спустя, вышла опять, пряча за спиной огромный мясницкий нож...





                Эпизод 17
             ...Кентавр Асмодей звериным чутьем заметил чье-то незримое присутствие, настолько враждебное, что слова готового извинения полностью вылетели из головы. Такая озабоченность хозяина мгновенно передалась его сотрапезникам (Аленке и Адаму, продолжавшему мучится приступами дурноты). Выбрав одного из троих, - и вполне понятно, кого он выбрал своей жертвой, - Афанасий Азарович Брехоньков, ни сколько не смущаясь разоблачением своего инкогнито совершенно незнакомым ему существом из другого измерения, начал атаку. Адам закатил глаза и пронзительно закричал. Сидящая подле него Аленка обняла обеими руками его худые плечи и стала громко читать пятидесятый псалом, уже не полагаясь как прежде на чудодейственную силу этой древней молитвы. Кентавр не зная как ему должно поступить, застыл, будто мраморное изваяние, лихорадочно изыскивая способ адекватного ответа на атаку агрессора. Таковых способов у него нашлось предостаточно, но Асмодей отметал их один за другим, как опасные для жизни маленького человечка, столь жестоко мучимого злобным призраком разбойника и колдуна, который, будучи сам безвозвратно погибшим, успел погубить множество людей, совершенно не подозревающих о существовании этого монстра.
Когда Брехоньков, преодолев едва заметные попытки сопротивления обоих детей, собрался было уже праздновать победу над ненавистным мальчишкой, чья-то обжигающая плеть обвилась вокруг него и потянула из плененного тела вон. Превозмогая почти физическую боль, злой дух упорствовал, но тщетно, и с немалым удивлением увидел врага, неумолимого и грозного, лишенного гордыни и греховной жажды, вестника вечной погибели не чтущих заповедей Творца.
Увидели его, наконец, и Адам, и Аленка, и кентавр Асмодей. В ночи, возле самого дома магистра Левия, излучая теплый искрящийся свет, появилась женственная фигурка в белом воздушном балахоне с огненной плетью в руке. Лик ангелоподобного существа был исполнен спокойствия, движения уверенны и легки, но глаза были печальны. Подняв над головой серебряную рукоять, пресветлый воин как молнию, метнул вервие огненной плети в жертву и рассек пополам.
- Убирайся к своему господину, непотребная тварь, - произнес он высоким грудным голосом и Брехоньков исчез, оставив после себя фонтанчик огненных брызг, вырвавшихся из очага Сатаны. Холодные искры безвозвратно поглотила кладбищенская тьма.
Пресветлый воин не торопясь приблизился к зачарованной его появлением троице и взглядом своим, казалось бы, единовременно проник в самую сокровенную глубину души каждого из них, после чего повелительным жестом приказал кентавру подняться с земли. 
- Мир ваш в опасности, как и твой мир, Асмодей, - произнес приятный женский голос. - Вы люди, и вы, - обитатели Новы, вот-вот столкнетесь в жестокой войне, после которой не останется победителей и побежденных, потому, что всякой жизни придет конец. Смерть будет распространяться повсюду, где только существует пространство и время и остановить ее не сможет ни что. Я один из тех, кто в этом виновен, но изменить ничего не могу...
- Кто Вы? - напуганная больше самим появлением ангелоподобного существа, чем его страшными словами, будучи уже не в силах сдерживать слез, спросила Аленка.
- Я тот, кто стережет врата ста ближайших миров, узник  башни. Меня знает ваш друг, магистр. У меня нет имени, моя жизнь протекает под светом двойной звезды, я отвергнут свободными гражданами и забыт, связан обетом не ступать на родную землю, ибо причастен злу. Много веков назад, один из нас, свободных граждан двойной звезды, из бесполого существа своего, сотворил плотскую женщину, которую я принял и полюбил и люблю до сих пор. В нашем мире это серьезное преступление, поскольку любовь ко всякой плоти противоестественна божественной природе, что и навлекло на нас тяжкие последствия: женщина изгнана, а я же добровольно лишился права общаться со своим миром, но в утешение старейшины даровали мне возможность любоваться им, когда и сколько хочу, - воистину, это пытка!
Пресветлый воин обратился ликом своим к кентавру и, зная,  откуда он, в тайне от детей осветил некоторые важные подробности рассказа. Асмодей стал первым из жителей Новы, кто узнал тайну великой Праматери. В доказательство, пресветлый воин протянул ему руку, до этого скрытую длинным рукавом балахона, на которой, как и у нее, оказалось шесть изящных перстов.
- Ты, Асмодей, должен немедленно вернуться домой. Вы, дети, должны непременно последовать за ним и найти магистра, который способен оценить угрозу и подтвердить, что слова мои верны. После, совместными усилиями всех заинтересованных лиц, вы отыщите сердце  мира - спящую Пандору, истинную хозяйку Высокого трона. Она уснула много веков назад, когда в ее мир вернулся покой после жестокой битвы, в результате которой только Нова осталась способной взрастить семена новой жизни.
- Как же я смогу вернуться домой? - не раскрывая рта своего, печально спросил кентавр.
-  Когда здесь снова наступит ночь, - вдохновенно продолжил пресветлый воин, будто его никто и не прерывал, - я открою врата в доме магистра. Знаком будет перезвон серебряных колокольчиков; торопитесь, когда услышите, открыты врата будут не долго, - открыв их, я преступаю закон старейшин, за что буду наказан вновь. Берегись опоздать, кентавр! Если не успеешь пройти сквозь врата, возможность вернуться домой тебе не представится больше. Здесь на Земле ты станешь камнем, как и многие твои предшественники, дерзнувшие остаться, но не вынесшие тоски по дому. Это не твой мир, кентавр! и он убьет тебя, как убил других, таких же, как ты. Когда минуете зеркало, не пугайтесь. Темные стражи в капюшонах пропустят вас. Не прикасайтесь к стенам, ибо тела ваши превратятся в лед, но души не узнают покоя. Когда кончится каменный свод, Пандора сама впустит вас, она еще близко. Ваши миры еще не разошлись на сколько-нибудь значимое расстояние и слышат друг друга. Надеюсь на тебя, маленькая женщина, познавшая любовь...
После этих слов, пресветлый воин обнял Аленку и исчез, будто растворился в воздушном вихре, унося с собой новые частицы материальной скверны, которой в силу предлагаемых обстоятельств ему пришлось коснуться вновь. Но был ли он виновен? 

Отец Кондрат заметил явные перемены, происшедшие с дочерью с тех пор, как впервые в его доме появился Адам. Но этим утром, когда его дети вернулись домой после званной пирушки в “усадьбе” магистра Левия, поведение Аленки было столь красноречиво, что, глядя ей в глаза, отец едва не сгорал со стыда от желания задать вопрос, который редкий родитель способен задать своей дочери, когда она перестает притворяться невинным ребенком. Действительно, перед лицом грозящей опасности, которую без всяких сомнений, и даже не таит, а выставляет на показ предстоящее путешествие, Аленка больше не скрывала истинной близости отношений между ней и Адамом. Без тени вульгарной наглости, но вовсе не таясь перед отцом, она целовала его как мужчину целует влюбленная женщина. Со стороны это смотрелось отнюдь не пошло, как это бывает посреди московских улиц или в метро. Они были не лишены собственного достоинства и уважения к тем, чей взгляд может оскорбиться увиденной случайно иллюстрацией их далеко не детского романа. “Оказывается”, - записал отец Кондрат в своем дневнике подсматривая за ними в маленькое окно кабинета, - “истинное чувство ускоряет формирование и совершенствует человеческую личность, и она становится неизмеримо прекрасной, если это чувство - любовь”. “Пусть будет так, как есть”, - решил он, - “я не Господь Бог, чтобы вмешавшись изменить что-то в лучшую сторону не причинив вреда и ей и себе!”. Он закрывал глаза на многое, что пришлось ему сегодня увидеть, не в состоянии обнаружить свою о них осведомленность и, не зная как употребить права единокровного родителя. При всем, что он узнал о них, разлучать детей ему не хотелось. К тому же, отец Кондрат имел опасения навредить себе, - остаться совсем одному, потеряв доверие и любовь единственного на земле родного человека.
“Ему едва исполнилось двенадцать, Аленка несколько старше, по младости своей они импульсивны, возможно, в чем-то злы”, - продолжал терзаться отец Кондрат, - “открыть им свои опасения? А ну как они не поймут, решат, что я теперь враг им и тогда все пропало, тогда я действительно стану их врагом”...
Вечером, придя со службы, отец Кондрат нашел на столе аккуратно свернутый тетрадный листок. Детей дома не оказалось. Дрожащими руками он развернул его и прочел содержимое письма, составленного знакомым круглым почерком:
“Папа, нас не будет дома несколько дней, может быть чуть больше. Ты не волнуйся, мы не далеко. Нас не ищи, это бесполезно. Главное не волнуйся, магистр Левий будет с нами. Ничего плохого он не допустит. И еще с нами будет кентавр, которого ты от нас скрывал на кладбище, в доме магистра. Мы с ним познакомились и подружились. Главное не бойся за нас и не скучай, мы обязательно вернемся домой, только я не знаю когда. Писем от нас не жди, их не будет. Прости, что ничего не могу тебе толком объяснить, потому, что сама почти ничего не понимаю. Сказать тебе все это лично я не могла, ты бы нас не отпустил, а нам очень нужно. До встречи с тобой. Аленка.

P.S. Еще раз прости, любящая тебя твоя дочь Аленка.

На кладбище, как и в любой другой день, не было ни души. Пользуясь этим благоприятным обстоятельством, Кентавр Асмодей ожидал своих друзей на ферме магистра. Он приводил в порядок клетки, добросовестно чистил хлев и кормил животных. Поливать огороды не было никакой надобности, поскольку он знал, что ночью будет сильный дождь, - уж очень разнылся израненный во дни нашествия бок. Эта примета не подводила его никогда, где бы он ни находился. Мысли о возможной войне между двумя сильными в военном отношении мирами не выводили его из привычного морального равновесия, он видел много всяких войн и сражений, и надо обмолвиться, он от них порядочно устал. Предстоящая битва виделась ему очередной долговременной и нудной войной, не имеющей ничего общего с тем, о чем пытался предостеречь пресветлый воин. В Покоище Древних есть много поющих камней, с необыкновенным пафосом описывающих самые незначительные события древней истории и он полагал, что предстоит еще раз пережить одно из них. Он спокойно работал и пел, пел достаточно вдохновенно, чтобы затаившиеся за живой изгородью Адам с Аленкой могли ясно расслышать музыку и слова, звучащие единственно в его голове:

                В безветрии полном,
                На окнах раскрытых
                Лампады цветные горят.
                Застывшие волны
                Плющей ядовитых
                По стенам зеленый наряд.

                Плакучие ивы
                В поклоне низком
                Над узким крылечком стоят.
                За солнцем ленивым
                Глаза василиска
                Из тени прохладной следят.
                Он честь и угроза
                Для странников ратных,
                Он может убить не спеша.
                Влажная роза в доспехах булатных
                Этих чудовищ душа.

При этом ими воспринимался целый мир самых фантастических картинок, - воспоминания кентавра о своей покуда еще недосягаемой родине, которую в силу странных, не зависящих от него обстоятельств пришлось оставить. Асмодей знал, что его слушают, не подслушивают, а именно слушают эту новую песню, потому, что он пел для них. Он успел полюбить своих новых друзей и очень жалел, что не может проститься с отцом Кондратом лишь из-за того, что рискует обнаружить себя, если пойдет к нему сам.
Наконец их взгляды встретились. Первой из-за кустов вышла Аленка, через мгновение, легонько взяв ее за руку, появился Адам. Кентавр приветственно встал на дыбы, став от этого еще более огромным, чем на самом деле был. Обменявшись короткими приветствиями, все трое вошли в комнату магистра, для чего Асмодей заблаговременно снял дверной косяк и прорубил стену. Наступило безмолвное ожидание момента, когда откроются врата и двое из них попадут в сказку, мир их подсознательной мечты, а один попросту вернется домой, чего ждет уже достаточно времени, чтобы желать того всем своим огромным человеческим сердцем.
          Обнаружив и прочитав Аленкину “объяснительную”, отец Кондрат испугался еще более и из одного только упоминания о кентавре и магистре, сразу догадался о начальном и конечном пункте предпринятого ими похода. Боясь опоздать, отец Кондрат, не снимая наперсного иерейского креста (чего прежде с ним никогда не бывало), в новенькой рясе, со всех ног бросился мимо соседских дворов, ничуть не заботясь о неминуемых сплетнях по поводу бегущего очертя голову попа, размахивающего на ходу благословляющей рукой как мельница крыльями. По счастью, он ни разу не споткнулся, не приткнул ногу свою о многочисленные ухабы, которыми так изобилуют проселочные дороги особенно в провинции, где совершенно некому их чинить, и сохранил таким образом, вполне благопристойный вид. Миновав кладбищенские ворота, отец Кондрат, искусно прикрываясь буйной растительностью, полностью заполонившей оградки давно не посещаемых могил, добрался до дома магистра, влез в открытое окно и заблаговременно схоронился за печкой, как и в его собственном доме далеко отстоявшей от стены. Его появление в комнате кентавр заметил сразу, как только вошел в дом. Шел он последним, и Адам с Аленкой никак не могли заметить его настороженный взгляд в угол, где находилась голландка, за которой тихо как мышка на корточках засел отец Кондрат. Пользуясь молчанием Асмодея, священник повременил со своим драматическим появлением. Он придумал застать их в самый момент бегства с Земли, дабы не оставить им ни малейшего шанса оправдаться какой-нибудь ловкой выдумкой.
Наконец на дом опустилась непроглядная тьма, в небе сверкнула молния и по крыше, одновременно с неистовым ударом грома, забарабанили первые капли ливня. Откуда-то из далека, с верху, послышался мелодичный перезвон серебряных колокольчиков, и, заслышав знакомую грустную мелодию, отец Кондрат увидел, как начали меняться очертания стены. Когда она стала превращаться в колеблющееся поверхностью мутное зеркало, первым с дивана встал Адам и как на обыкновенную лошадь, вскочил кентавру прямо на спину и ловко втащил Аленку к себе. Отец Кондрат, борясь со своими воспоминаниями той нетрезвой ночи, когда он увидел впервые врата, не мог пошевелить и одним пальцем, а стало быть, прозевал самый ответственный момент, когда ему было должно появиться и схватить беглецов. Теперь, перед ними уже открылся каменный коридор с неподвижными фигурами стражей в капюшонах, держащими факелы в руках. Кентавр Асмодей сделал первый шаг, второй, третий, и отец Кондрат, мобилизовав все силы, выскочил из укрытия. Он стрелой пролетел длинную комнату и, как кошка, бросился на кентавра, - повис на нем, вцепившись ногтями в израненный бок. Вместе с беглецами, он ворвался в холодный каменный коридор, задев ногой безликую фигуру стража. Врата закрылись у него за спиной и впереди блеснул солнечный свет. Пандора... 

…Феникс кругами снижался над темными скалами, торопясь обнаружить место, где могла находиться Великая Праматерь. Шторм заметно усилился, берег был едва различим, когда огромные валы обрушивались на гранитные уступы, ломая их, стирая границу между водой и сушей. Одинокая обнаженная фигура женщины появилась из-под свинцового полога откатившей волны и мокрая кожа ее тускло блеснула на фоне узкой полоски наносного песка. Тетраграмматтон сложил крылья и камнем нырнул вниз. Едва не коснувшись ногами твердой поверхности, резким мышечным толчком распахнулся и, как грузовой парашют мягко приземлился возле своей госпожи.
- Ты храбрая птица, - сказала Великая Праматерь, приветствовав его чуть заметным кивком головы.
- Всего лишь воин запретной земли, - ответил перламутровый феникс, склонив шею в почтительном поклоне.
- Мне скоро понадобятся такие храбрые воины.
По прижатой к мокрому песку голове Великая Праматерь бесцеремонно взбежала к нему на спину и легла, зарывшись в мягкие перья. Почувствовав тепло собственного тела, защищенного от пронзительного ветра и соленых брызг рассвирепевшего моря, она сладко потянулась и расслабила напряженный живот. Взлет Тетраграмматтона усилил приятное ощущение бесконечного падения, нахлынувшего на нее сразу же, как только она легла и успокоилась на спине перламутровой птицы. Восходящие воздушные потоки поднимали ее все выше и выше, покуда непроницаемая пелена отяжелевших облаков не осталась далеко внизу и, перед ней, развернулась чарующая космическая картина. Три бестелесных спутника Новы безмолвно промчались и упали за горизонт. Разноцветные фонарики недосягаемо-далеких шаровых скоплений и причудливые формы созвездий излучали бледный бархатный свет, от которого одеяло перламутровых перьев переливалось нежно-розовыми тонами, придавая особый комфорт всем ее чувствам. Ненавязчивое гудение рассекаемого крыльями воздуха  действовало на сознание как колыбельная песня, но она изо всех сил старалась бороться со сном, для чего ей пришлось снова воскресить в памяти некогда минувшие события, происшедшие с ней отчасти и по ее вине. Она давно не жила настоящим днем, только воспоминания придавали ее скучному существованию былую яркость...

...Чуждый мир, одна тысяча восемьсот семьдесят четвертый год. Начало мая. На коленях рыжеволосой ведьмы лежит крохотное существо, только что появившееся на свет. Ребенок кривляется и морщит носик от попавших в глаза прямых лучей яркого солнечного света, извивается всем своим слабеньким тельцем и кричит, тщетно пытаясь спрятаться в лоскутах свежей пеленки. На крыльце припекает, но мать не спешит вернуться в дом. Она рассматривает новорожденную, пытаясь отыскать в ней знакомые черты. Но чем больше смотрит, тем меньше остается радости в ее глазах. Человеческая природа девочки поборола все присущие свойства ангелоподобных существ, каким была когда-то ее мать. Ребенок совершенно походил на отца, не оставив в своей внешности ни одной материнской черты. Девочка родилась совсем без волос, как это часто случается у множества женщин и это единственное, что подавало ее матери хоть какую-нибудь надежду увидеть в ней продолжение самой себя.
Проходили дни, похожие один на другой. Ведьма уже привыкла совершать одни и те же манипуляции у детской кроватки и каждый писк малыша говорил ей о той или иной его насущной потребности, будь то сухая пеленка, голод или жажда. Никаких особых забот ребенок не требовал, он лишь спал и на короткое время просыпался, чтобы наесться, справить нужду и снова заснуть. Первые недели материнства были самые легкие для рыжеволосой ведьмы, ей хватало времени даже на то, чтобы выйти в лес и утолить собственный голод, вернувшись с какой-нибудь добычей. Благо животные сами шли к ней в руки и никакого оружия, кроме ножа, чтобы разделать небольшую тушку, ей не требовалось. Таким же днем, как и многие дни другие, рыжая ведьма вернулась домой после недолгой отлучки за очередной порцией необходимой пищи и, подойдя к спящему младенцу, заметила на голове его нежный, красноватый пушок. Над глазами наметились едва заметные рыжие бровки. Эта новость не могла чудесным образом устранить холодность матери к своему ребенку, но внесла некоторую определенность в ее дальнейшие планы. Девочка останется жить, но только здесь, на Земле. Она никогда не увидит Нову и весь окружающий мир Пандоры, но рожденный ею человек, возможно когда-нибудь и ступит на Высокий трон, если, конечно, необходимость потребует и этого опасного шага. А покуда живой, пахнущий простоквашей комочек человеческой плоти будет набираться сил, Великая Праматерь сделает все, чтобы он выжил в любых условиях своего недолгого существования по законам сурового мира, в котором имел несчастье родиться за долго до рассвета...

...Перламутровый феникс продолжал подъем. Все выше над темными грозовыми облаками. Яркие молнии вспыхивали внутри огромных сгустков клубящегося водяного пара, от чего создавалось впечатление, что тучи попеременно начинают светиться изнутри и мгновенно гаснут, и прежде, чем громовые раскаты успевают утихнуть, происходит новая вспышка внутри нескольких туч одновременно. После секундной иллюминации оглушительный рев сбивает с толку кого угодно, по этому, Тетраграмматтон ненавидит летать в грозу. Знай он, что гроза застигнет его в пути, возможно и не покинул бы замок до ее окончания, тем более что воздушные перевозки сегодня должен осуществлять красный дракон, а он лишь делает одолжение и вовсе не обязан был жертвовать выходным ради какого-то алкоголика, который, к тому же, совершенно не умеет себя вести.
Чудовищные громовые раскаты мешали в небе не только перламутровой птице. Великая Праматерь за все время владычества на Высоком Троне никак не могла привыкнуть к тяжелому гласу небес. Она видела в нем роковое для себя знамение, предвещающее приближение неминуемой кары за то, что во время оно пролила на себя чашу вселенского гнева, присвоив то, что принадлежит вовсе не ей. Высокий Трон лишь плод ее убогой фантазии, его никогда не существовало прежде, чем ангелоподобное существо в женском обличье ворвалось в этот мир и стало Сатаной во плоти объявив свою власть. На  каждый мир приходится свой дьявол, дьяволом Пандоры стала она...

... Чуждый мир, одна тысяча восемьсот семьдесят четвертый год. Конец августа. Рыжая ведьма, прижимая ребенка к выступающим ребрам, четко вырисовывающимся на платье там, где оно наиболее плотно прилегает к груди любой здоровой женщины, продралась через сплошной кустарник и вышла на опушку леса. Опасливо осмотрев открывшееся перед ней широкое пространство, оставленное луговым травам, она перевела дух и продолжила путь к ближайшей деревне. Несколько раз ей приходилось припадать к земле и прикрывать ладонью рот младенца, чтобы он внезапным криком не привлек внимание вдалеке проходящих людей. Такие меры предосторожности были совершенно излишни, но как говориться, глаза у страха велики. Для существа жестоко пострадавшего от своих обидчиков, никакие предпринятые контрмеры не бывают достаточны.
От ночного полета на помеле ей пришлось отказаться. Такой способ безопасен только в том случае,  если свободны обе руки, ведь летать в темноте довольно сложно, иногда приходится резко менять направление, изо всех сил выгибая длинный черенок в нужную сторону. Полететь днем - значит привлечь к себе внимание любопытных, что поставит под угрозу весь план.
“Почему ни один другой предмет кроме этих дурацких метел у них не способен летать под женщиной?” - думала рыжая ведьма лежа в траве, прячась от посторонних глаз.
Дойдя кое-как до реки, ведьма еще раз пожалела, что не может просто подняться в воздух и приземлиться на другой берег. Выглянув из зарослей борщевика, она заметила двух подвыпивших мужичков, по-хозяйски развалившихся на травке возле воткнутых в землю корявых удилищ, веером нависающих над водой. Идти ей было некуда. Весь берег по обеим сторонам от нее был на виду. Она затаилась и стала ждать, не уйдут ли.
Помогла простая случайность, никоим образом не спровоцированная рыжей ведьмой. Все произошло быстро и страшно, как во сне: У мужиков кончилась выпивка. Один сунул за пазуху опустевшую бутыль и скрылся в саду. Второй заметил поклевку и, выдернув комель удилища, резко потянул. Палка согнулась в дугу, затем последовал резкий рывок и вот уже мужик беспомощно барахтается в воде, крупная рыбина ходит кругами, прочная волосяная леска быстро опутывает его ноги. Даже если бы он стал кричать и звать на помощь, никто не успел бы вытащить его из воды, - настолько быстро он утонул. Ведьма прикинула в уме время, проведением дарованное ей в подходящий момент (в руках внезапно закричал ребенок), и вышла из укрытия. Вода не сможет долго удержать вес девочки, поэтому пересекать реку пришлось бегом. Сильное течение нисколечко не препятствовало бегу, даже несколько ускорило его темп, но у самого берега, там, где только что бился утопленник, она все же зачерпнула туфлями. Сказывалась природа ее легенькой ноши, надежно зафиксированной обеими руками на тощей груди.
Пришлось снова спрятаться в зарослях какой-то травы и убедиться, что в саду никого нет, кроме привязанной к толстой штакетине черной козы, мирно жующей пучки клевера, которые рогатая тварь с корнями выдирала из плотного дерна. Вдалеке, из-за зеленых крон фруктовых деревьев выглядывала двускатная черепичная крыша барской усадьбы. Решение пришло мгновенно. Здесь-то она и оставит подкидыша, подсуропит холопам обузу или осчастливит бездетную; как знать... В любом случае, она не позволит причинить ребенку вред, если малютка сразу придется не ко двору.
Короткими перебежками от дерева к дереву, от куста к кусту, она добралась до крыльца белокаменной постройки, положила ребенка возле просторных дверей и с силой ударила в висящий тут же колоколец, тем самым, подтвердив свое намерение расстаться с младенцем навсегда. Испуг мирно спавшего грудничка, разбуженного громогласным ударом не по размерам звонкого колокольца, выразился не менее громким его криком, тем более что девочка не увидела рядом привычное лицо своей матери. Как по тревоге, шумно шлепая множеством босых ног, на крыльцо высыпала вся дворня, оставшаяся в доме по отбытии хозяев на пикник. Последним из дверей вышел пузатый бородач в зеленом картузе. Он единственный из всей собравшейся толпы был обут в тяжелые, подбитые гвоздями скрипучие сапоги и ленивым шагом сытого человека демонстрировал свою важность. Ведьма, с трудом уняв нервную дрожь, использовала способность не отражать свет и стала прозрачна как линза монокля в его правой глазнице. Она слилась со стеной и ждала развязки, узнав в нем своего спасителя. Это был тот самый человек, что устроил пожар в церкви, когда разъяренная толпа пыталась отправить ее на тот свет.
Афанасий Азарович Брехоньков смотрел на нее в упор. Под его пронзительным взглядом ведьма стала быстро терять силы, которых и так едва хватало на то, чтобы некоторое время оставаться невидимкой и вот-вот, могла обнаружить свое присутствие; но тот, вместо того, чтобы поднять шум, лишь снисходительно улыбнулся и властно прикрикнул на барских слуг:
- Чего зеньки таращите? дите мерзнет!
Холопы засеменили мелким бесом, бабы заохали, но кроме оханья и бестолковой суеты дело никак не продвинулось.
- Ну-ка ты, овца драная, - рявкнул утробным гласом на пухлую босоногую девку Брехоньков, - т-щи его в хоромы! Барыня приедет, будет ей суприсс, - уже успокоившись, объявил он ей.
Когда вся толпа убралась в дом, Брехоньков последний раз глянул на нее исподлобья и развел руками, как бы извиняясь за что-то:
- Что делать, дикари-с!
 Он как солдат повернулся на одной ноге и отправился вслед за дворней дожидаться приезда хозяев.
Рыжая ведьма  еще долго прислушивалась к происходящему в доме стоя все на том же месте, справа от настежь распахнутых дверей. Когда она убедилась, что девочке не угрожает опасность, легко отделилась от стены и больше не в силах поддерживать прозрачность своей личины бегом пересекла широкий двор и скрылась в дверях каретного сарая. Стойкие запахи дегтя и прелой соломы действовали на нее удручающе, к тому же внутри была такая духота, что перспектива провести здесь весь остаток дня выглядела крайне непривлекательно. Гневным взглядом окинув временное убежище, она нашла досчатый настил под самой кровлей, где от сырости уберегался небольшой запас лошадиных кормов. Осталось только подняться наверх и за пузатыми мешками овса отсидеться до темноты. Приставная лестница была навалена на противоположную стену и забираться по ней в “бельэтаж”, рискуя вызвать любопытство конюха таинственным перемещением лестницы, она побоялась. Принять наивыгоднейшее решение помог все тот же случай на  реке.
Мужик, тот, что прервал на время рыбалку и отправился к жене за выпивкой, после жестокого ее отказа вернулся на берег. По истечении утомительных минут ожидания своего собутыльника, в нескольких метрах вниз по реке он разглядел знакомую удочку, застрявшую в прибрежной коряжине и торчащий из воды сапог, который как поплавок при поклевке какой-нибудь мелочи, то и дело подныривал под нее и вновь появлялся по другую сторону толстой ветки. Даже нехитрый словарный запас пожилого сапожника быстро помог ему найти подходящее к случаю выражение, и с чувством озвучив свою мысль, не лишенную искренней прямоты, он ввалился во двор барской усадьбы и поднял переполох.
Ведьма услышала растерянные вопли сбежавшихся отовсюду холопов. Из долетавших до ее слуха обрывков, она поняла, что сейчас к ней пожалуют мужики за баграми, и подстегнутое внезапной угрозой воображение мгновенно подсказало ей, что нужно делать. Она схватила приставленную к старой повозке метлу и, оседлав ее, вихрем взлетела к потолку сарая. Несколькими минутами позже, лежа за мешками с зерном, она наблюдала сквозь широкие щели между досками, как мужики баграми вытянули из-под коряги мертвеца и дивились пойманным им осетром, который по прошествии двух дней будет чинно съеден скорбящими на поминках крестьянами.
С наступлением темноты суета в усадьбе только приумножилась. Откуда-то приехал на шумном тарантасе доктор, завыли выкрикивая проклятия согнанные во двор деревенские бабы, а кто-то стоя в дверях, неумело уговаривал их в чем-то сознаться - не то всех подвергнут постыдному осмотру, в ответ на что, редкие мужские голоса грозились подпустить петуха и положить конец чьему-то собачьему роду.  Одним словом, шло следствие. Искали мать подкидыша и несмотря на все ухищрения не нашли ее. В конце концов, барыня приняла решение оставить девочку при своей особе до каких-то лучших времен.
Когда во дворе наступила тишина, ведьма выбралась из укрытия и, мелькнув тенью по вызвездившему небосводу, умчалась на метле. Афанасий Азарович Брехоньков, стоя посреди двора широко расставив ноги, долго глядел ей вслед...

...Феникс почувствовал ногами холодную площадку башни властелинов. Великая Праматерь мирно спала у него на спине, изредка шевеля мягкие перья. В эти моменты ему казалось, что в его оперении копошится назойливая блоха...


               

                Эпизод 18
Когда за участниками «спасательной экспедиции» закрылись врата межпространственного перехода, в воздухе тоненьким голоском пропела стрела. Отец Кондрат отпустил до крови сдавленную ногтями шкуру кентавра и медленно повалился на спину, не проронив ни звука. От удара о землю, стрела - ударившая в спину, пробила правую ладонь священника, которой он пытался защитить свое сердце от внезапной вспышки нестерпимой боли, и выставила на всеобщее обозрение блестящий на солнце звездчатый наконечник.
Пришедшие извне не могли поверить собственным глазам. Ощущение нереальности происходящего, возможно, в тот момент уберегло их миссию от окончательного провала, но, лишь несколько отдалило ее трагический финал. Кентавр Асмодей, рожденный в жестокой битве Титанов, прекрасно осознавал  некомпетентность выбранных для ее исполнения эмиссаров, но считал своим долгом всячески способствовать успешному достижению поставленной цели. Как хорошо тренированный, привычный к боевой обстановке воин запретной земли, он мгновенно отозвался на произошедшее стремительным броском в сторону. Однако это не смогло спасти его самого от следующего выстрела невидимого за широкими стволами исполинских дубов стража. Следующий наконечник, издав тяжкий стон при стремительном пересечении свободного пространства, ударил кентавра в бровь. На самом деле, это была серьезная ошибка стрелка, поскольку с такого расстояния, пробить лобную кость не способен ни один известный по всей запретной земле снайпер. Пользуясь случаем, Асмодей одной ладонью придавил стрелу к рассеченному месту и дал стечь небольшому количеству крови, имитируя проникновение наконечника в мозг. Другой рукой, кентавр сбросил с себя седоков и вслед за ними повалился в траву, оставив стрелка в неведении насчет общей боеспособности их отряда. 
Стрелявший не заставил себя долго ждать. С опушки дубравы двинулся в их сторону едва различимый с большого расстояния силуэт, в котором по мере его приближения, кентавр опознал одного из придворных янусов Великой Праматери.
- Милашка Гангнус, - сквозь зубы процедил Асмодей, накладывая на тетиву своего огромного лука нехитрый метательный снаряд.
Стрела бесшумно скользнула в пустоту. Спустя мгновение, двуликий взвыл в обе глотки и пропал, упав среди высоких кустов ядовитой колючки. Даже если он не убит наповал, у него мало шансов спастись от шипов налитого изъязвляющим соком растения. Асмодей это понял сразу, как только наступила полная тишина. Он поднялся на ноги и приказал поспешившим встать вслед за ним Адаму и Аленке:
- Не сметь! Лежите на месте и ждите меня. Голову не поднимать, задницу не выставлять, носом не шмыгать. Вообще, не дышать!
Первым делом он убедился в том, что отцу Кондрату уже не требуется помощь смертных.  Минуя кусты, в которых осталось лежать неподвижное тело Гангнуса, Асмодей дошел до ближайших деревьев. Там, где несколько минут назад скрывался подстреленный им двуликий, лежало окоченевшее тело Астарты, истинного стража Круглых Врат, разделяющих миры и пространства. Астарта был убит точным попаданием стрелы в просвет глазницы, именно так, как должен был быть убит и второй кентавр, он сам. Случайная неловкость януса спасла ему жизнь.
- Это многое объясняет, - склонившись над бездыханным телом, сказал Асмодей, искренне веруя, что душа его боевого соратника находится неподалеку и способна слышать. – Прости, мой искренний друг, за то, что заподозрил тебя в измене. Ты всегда был лучшим из нас, поэтому первый погиб от руки предателя.
Асмодей отдал честь погибшему воину коротким кивком головы. Так приветствовали друг друга только «высшие офицеры», оставшиеся в живых ветераны глобальных войн, собственным мужеством заслужившие право в случае очередного призыва к обороне пределов запретной земли, заполнить первые шеренги уходящих в бой. Не медля больше ни секунды, кентавр Асмодей помчался назад, к оставленным в траве детям.
Игнорировав приказ Асмодея, Аленка дождалась, когда кентавр скроется на опушке дубравы и, запутываясь ногами в жестких стеблях полевого хвоща, обезумевшая от горя, подошла к отцу. Адам, полон сочувствия и понимания ее поступков, тенью караулил каждый шаг своей возлюбленной, не забывая при этом прислушиваться и присматриваться к малейшим движения вокруг. Он и мысли не мог допустить, что за ними больше никто не наблюдает и был готов в любой момент ценой собственной жизни защитить Аленку от возможного посягательства со стороны. Видя перед собой неподвижное тело отца Кондрата, он невольно представил на его месте себя, реально осознав, что всего несколько минут назад тот был жив и ничто не предвещало его скорой смерти. Всего-то незначительная единица времени, отделяла его от той грани, переступив которую, он никогда не сможет вернуться. Покуда Аленка, как оглушенная, молча лежала на груди мертвеца, бессмысленными глазами уставившись в одну точку, Адам пытался понять, почему именно они должны находиться здесь; почему не смогли ответить отказом на призыв пресветлого воина и стали жертвами обстоятельств, которые уже нельзя изменить. Почему так легко Аленка согласилась отправиться в столь враждебный им мир, даже ни разу не задумавшись о возможных последствиях своего необратимого поступка. Ответ пришел к нему сам собой, без чьей-либо помощи.
- Ведь все это – из-за меня! – вскричал вдруг Адам и с плачем упал рядом с Аленкой, забыв всякую осторожность.
Такими и застал их Асмодей, неслышно подойдя к ним сбоку. Он не стал  мешать Адаму выплескивать эмоции, поскольку личная трагедия детей, некоторым образом касалась и его самого; к тому же, кентавр сам болезненно переживал понесенную объединенными кланами утрату одного из старейших бойцов.
Время тянулось так медленно, что казалось, будто оно остановилось для всех, а не для одного лишь отца Кондрата. Солнце едва заметно сместилось в сторону заката, полное безветрие лишило луговину каких-либо звуков, да и Адам перестал всхлипывать. Он молча смотрел на Аленку, положив ей руку на голову, а та – продолжала неподвижно лежать на отцовской груди, бессмысленно глядя куда-то вдаль.
Так, возможно, могло бы продолжаться целую вечность, но с  наступлением сумерек, из дубравы вышло множество обнаженных существ, очень походящих на молодых людей обоего пола. О том, что эти существа не принадлежат человеческой расе, разобрать можно было с большим трудом, лишь пристально рассмотрев их стройные, слишком бледные тела. Адам, от изумления, приоткрыл рот и пожирал взглядом каждое движение исполненной грации девы, приблизившейся к нему быстрее остальных. Она протянула к нему обе руки ладонями вверх и, повинуясь исцеляющей магии ее глаз, Адам прикоснулся к ним. На короткое мгновение, он испытал легкое головокружение; такое, какое испытывают от любви, впервые находясь во власти этого чувства. Нежно держа  за руки, нимфа сделала несколько шагов назад, увлекая его за собой, и остановилась. Кентавр, опустив голову в почтительном поклоне, уступил ей путь. Див, приблизившись вплотную, окутал Аленку магией собственного естества, поднял на руки и понес следом за уводящей Адама нимфой, в сторону темной опушки. Еще одна обнаженная дева предложила свои ладони кентавру. Он не смог противостоять власти неведомых чар, о которых знал лишь понаслышке, еще от родителей, и послушно принял их в свои. Окруженное еще несколькими нагими существами тело отца Кондрата, на высоту вытянутой руки поднялось над травами и, охваченное зеленоватым светом чудесных фонариков, в центре хоровода дивов и нимф, поплыло по воздуху к месту последнего пристанища…
В зарослях ядовитой колючки зашевелился Гангнус. Кряхтя, он выполз из кустов и встал на четвереньки. Незащищенные одеждой участки тела двуликого покрылись глубокими химическими ожогами от многочисленных уколов маленьких, заполненных едким соком растения шипов. Чуть ниже третьей пуговицы его залитого кровью камзольчика, торчало оперение единственной, выпущенной Асмодеем стрелы. Попади кентавр чуть ниже, януса не спасло бы и чудо, но все обошлось куда хуже, чем поначалу двуликий предположил, когда лежал, притаившись в кустах. Лишь только маленькая орда скрылась в дубраве, он сделал несколько неуверенных шагов и упал, пораженный парализующим свойством растительных ядов, которыми в значительной степени обладал сок колючек. Возможно, он так и умер бы, не получив своевременной помощи от хозяйки Высокого Трона, но как раз в это время, над ним гигантским красным зонтом, распахнулись крылья дракона…   
…В лесу, под непроницаемой для света небесных фонариков, сплошной зеленой кроной, на самом деле не было по-настоящему темно, как бывает в земных настоящих чащобах, где под ногами невозможно разглядеть почву, на которой стоишь, несмотря на адское напряжение глаз. Чем темнее становилось вокруг, тем ярче светились ровные протуберанцы, окружавшие волшебные фонарики дивов и нимф. Свет, излучаемый ими, наполнял окружающее пространство настолько далеко, насколько вообще в лесу можно видеть. Еще более ярким, был центр образованного магическими существами круга, в котором перемещалось по воздуху тело отца Кондрата. Аленка уже успела очнуться и шла сама, в смущении отстранив от себя обнаженного дива. Непривычное зрелище нагих  «людей», напротив, вовсе не тяготило Адама. Ему, некоторым образом, нравилось созерцать грацию обнаженных тел, и сожалел он, что не имеет возможности остановиться и сделать несколько набросков карандашом. Кентавр Асмодей вообще, как и сами нимфы и дивы, не имел полного понятия, для чего люди носят одежду.
С приближением к Храму Демиурга, маленькой орде все труднее становилось продвигаться вперед, поскольку лесные заросли все чаще преграждали им путь и служителям культа приходилось прибегать к магии, чтобы освободить путь остальным.
Храмом Демиурга была обширная поляна посреди лесной чащи. Небольшой каменный жертвенник, вытесанный из цельного  кристалла  в самой ее освещенной части, похожий на гигантский алмаз в оправе из живых маргариток, предстал перед пришельцами во всей своей красоте. По обеим сторонам от него звонко журчала вода из природных источников, которые самым естественным образом пробивали путь на поверхность в течение долгого времени, покуда не пришла пора им вырваться на свободу и оросить своей живительной влагой иссушенную постоянным зноем пустошь, давая начало новой жизни, из маленького ростка превратившейся в буйное царство пандорских лесов. Святая святых запретной земли охранялась могучими сфинксами, в тот предутренний час молчаливо наблюдавшими возвращение духовенства со скорбной ношей, телом отца Кондрата в центре процессии. Одно из  обворожительных чудовищ выступило вперед:
- Люди и глава клана воинов запретной земли должны остаться, - громовым голосом объявил этот сфинкс.
- Тот, что убит – служитель Демиурга, - ответил ему див - священник, - он должен быть похоронен здесь, в центре круга, дабы не испытать Его гнев.
- Служитель Демиурга может войти, - хором разрешили все пять стерегущих сфинксов и тело отца Кондрата пересекло границу запретной земли.
- Нам нельзя на это смотреть, - прошептал Асмодей, обнял своих друзей за плечи и осторожно повел в сторону живых цветочных кущ, специально созданных маленькой ордой в качестве постоянных жилищ, где дивы и нимфы проводили свободное от ритуалов время.
Не занятые в Храме магические существа приняли их благосклонно в своих владениях. Адам с Аленкой получили прекрасный шалашик, сплетенный из живого куста, к тому же, им пообещали, что он зацветет, если они не будут стесняться выражать друг другу свои самые сокровенные чувства. Асмодею, пришлось скромно довольствоваться благоуханием уже раскрывшихся повсюду бутонов и видом новой зари в бездонных небесах родного ему мира, поскольку такого большого домика, способного его вместить, там не нашлось. 


                Эпизод 19
Сквозь настежь распахнутое окно спальни доносился шелест постоянно тревожимой ветром листвы. Со стеклянного потолка над ложем властелина Пандоры обильно спадал в комнату и разливался по полу мягкий свет звездных скоплений, делая невидимым цветной орнамент паркета. Пол как бы тонул в светящемся озерце. Тишина в башне была такая, что магистру казалось, любое произнесенное им слово непременно должно быть услышано в каждом уголке дворцового замка. На самом деле, эта его фантазия не так уж и далеко отстояла от реальности, поскольку за каждым укромным уголком Высокого Трона, Гангнус успел расставить своих неусыпных наблюдателей, а те, в свою очередь, не упускали ни единой возможности подглядеть, подслушать и донести внезапно слегшему в постель  господину.
Но, оказывается, не все двуликие были единодушны во мнении, что люди, пришедшие из другого мира, их враги. Супруга Гангнуса, назовем ее Дамой Пик, так как имя ее неудобопроизносимо и вызывает у многих людей неприятные ассоциации, отнюдь не поддерживала общих настроений дворцовой челяди. Как имеющая «большие» уши, она, да и все остальные барышни, пребывала в курсе происходящих вокруг событий. То, чем могла грозить развязка неприятностей, кои угадывались ею с точностью до мелочей, пугало ее до невозможности. В происходящем вокруг угадывала она именно то, что и происходило на самом деле, то есть, скрытную подготовку к войне. Стоя за дверью и внимательно прислушиваясь к деловым разговорам покрытого гноящимися струпьями супруга, Дама Пик пришла к опасному решению. А именно, она решила по мере возможностей облегчить задачу тем, кто имеет некоторые шансы помешать планам великой Праматери и отсрочить вероятную погибель многих покрытых воинской славой мужей, в особенности своего собственного, и взяла из кладовой заплесневевшую от долгого хранения в сырости бутыль. По ей одной известному маршруту, минуя любопытные взгляды посторонних, не участвующих в женском заговоре халдеев великой госпожи, с подносом в руках, она подошла к дверям спальни Серафиила.
- Слеза Дьявола, магистр, - объявила она ничего не понимающему магистру Левию.
Он ошарашено глянул на властелина и пригласил  войти.
- Я ничего не заказывал, - вырвалось у него, но, присмотревшись к обращенному к нему лику дамы, тут же исправил свою ошибку:
- Видимо это заказал для меня властелин, сам то он не употребляет жгучих напитков.
Как можно громче, дабы быть услышанным далеко за дверьми, Серафиил подтвердил:
- Да, я хотел, чтобы ты попробовал эту штуку,… войдите, сударыня, я вас ждал. Не будете ли вы так любезны поухаживать за моим гостем. Только, умоляю, не зажигайте свеч, я и так устал от нашего солнца. Никак, знаете ли, не могу привыкнуть к столь длительному световому графику. Да, и вот еще, прихлопните за собой дверь, изнутри конечно. Очень не люблю сквозняков, однако здесь так дует…
Ему не впервой было ломать комедию, и сделал это он так убедительно, что во все услышанное немедленно поверили соглядатаи Гангнуса, находящиеся по обе стороны от дверей, скрытые за боевыми доспехами фальшивых стражей.
Магистр и впрямь заинтересовался пенистым содержимым высокого бокала, но еще более, его заинтересовал сорт принесенного на закуску огурчика, в котором он узнал навсегда утраченный в старину «Пупленок».
 - Ты явно что-то хотела мне сообщить, раз пришла так поздно и «в тайне от всех», - уже не соблюдая дворцового этикета, спросил властелин замершую в почтительном поклоне жену Гангнуса.
- Да, мой господин, я пришла сказать, что великая Праматерь отбыла из замка на острова и вернется лишь через несколько дней.
- Если мне не изменяет память, - вставил свое слово магистр, смакуя Слезу Дьявола, - где-то там находится лабиринт минотавров?
- Вы очень проницательны, сударь, - ответила Дама Пик, - только этот коктейль нельзя пить лежа так высоко, в случае нужды вы ни за что не успеете.
Магистр мгновенно поставил бокал на поднос, все еще находящийся в руках Дамы, и едва не запутался в тончайшем полотнище гамака, заботливо изготовленного одним из лояльно настроенных пауков. Не делая резких движений, он освободился, свесил ноги и неуверенно спрыгнул на пол.
- Благодарю, мне достаточно. Великолепный напиток, завтра приду за рецептом.
- Это вряд ли, магистр. У вас с властелином завтра будет много дел, - заговорщицким тоном произнесла Дама. – Если все окончится благополучно, я сама принесу вам полную аннотацию. Могу ли я быть свободна? – осведомилась она, уже обращаясь к Серафиилу, что было для нее очень естественно, так как она заблаговременно встала между двумя господами и каждый ее лик, был обращен к одному из них.
- Если это все, - так же заговорщицки ответил Серафиил, - конечно. Обещаю не забыть твой визит… и вот еще: буду очень благодарен, если эти два клеврета, - он указал пальцем по обе стороны от дверей, - случайно   отвлекутся на что-нибудь, происходящее подальше отсюда.
- Будет исполнено, мой господин.
- Никак не могу к ним привыкнуть, - пожаловался Серафиилу магистр Левий когда ушла Дама Пик, для ясности кивком головы указывая ей во след.
- Я тебя очень даже понимаю, - Серафиил поднялся со своего шикарного ложа, на цыпочках подошел к двери и ухом прислонился к замочной скважине.
Маленький мохнатый паучок, что-то ворча себе под нос, по-хозяйски открепил от стен гамак, подцепил изящно  просвечивающую в звездных бликах «тюль» и следом за собой втянул в едва заметную трещинку над балдахином монаршей постели. 
Внезапно, где-то далеко в запутанных коридорах загремел упавший поднос и раздался истерический крик испуганной женщины. Оба соглядатая, громко стуча кованными армейскими каблуками, покинули вверенный им пост.
- Кажется, нам пора, - сказал магистр и следом за своим другом вышел.
…Дело в том, что, пройдя как можно дальше от спальни правителя, Дама Пик, рассчитывая на свое высокое положение во дворце, с силой стукнула тоненькой, но весьма прочной подошвой снятого с ноги башмачка о мраморную доску подоконника и подняла дикий шум. Она надеялась, что шпионы мужа мгновенно сорвутся спасать супругу своего шефа. Все прошло как по маслу:
- Что случилось, госпожа? – на ходу крикнул один из подоспевших двуликих.
С беспомощным видом, всем телом дрожа, Дама Пик, уже сидящая на полу возле одного из стрельчатых окон в небольшой лужице небесного света, держалась обеими руками за икру. Башмачок был там, где ему и положено быть – на ноге. Сорванным голосом она пожаловалась подоспевшим двуликим:
- Ах, господа, кажется, я умудрилась на ровном месте сломать ногу.
Оба януса, как по команде, наклонились, дабы вопреки существующему «табу» ощупать ногу супруги начальника, то есть предполагаемое место перелома, и оценить серьезность ситуации:
- Счастлив сообщить, - пролепетал один из них заливаясь краской глубочайшего стыда, - это всего лишь каблук.
Дама Пик непонимающе уставилась в его вечно улыбающуюся рожу.
- Каблук… сломался, - пролепетал второй янус.
Потупившись, умоляющим голосом, Дама Пик извинилась за поднятый шум и на всякий случай попросила своих «спасителей»:
- Надеюсь, господа сохранят в тайне этот позорный инцидент?
- Можем поклясться! – хором ответили оба. 
Она преспокойно сняла башмачки и стремительно направилась в свою каморку, а шпионы Гангнуса вернулись к дверям, за которыми уже никого не было.
- Все бабы дуры, - шепотом произнес один, протиснувшись на свое место…
 Пользуясь случаем, магистр Левий легко вскрыл запретную дверь и вынес из магической лаборатории хозяйки Высокого Трона маленький свинцовый ящичек, который там же и отлил несколько минут назад. Еще теплый, но основательно затвердевший, контейнер для боевого радиоактивного вещества весил немало, но для крепкого телом и духовного подготовившегося к любым предстоящим трудностям магистра, он не являлся чрезмерно обременительным грузом, чтобы тот не донес его до «вертолетной площадки» башни Властелинов. Туда вот – вот должен был опуститься перламутровый феникс с Серафиилом на спине. Сам то магистр, видел этих птиц только на картинках тонюсеньких детских книжек, где они изображались с точностью до наоборот, и совершенно не имел представления о том, кто встретит его, и как поднимет в воздух этот тяжелый груз. Он ждал, что властелин Пандоры нагонит где-то на третьем – четвертом ярусе, однако, каково же было его изумление, когда он увидел падающую ему на голову громадину Тетраграмматтона, фантасмагорическая тень которого погрузила своды замка в кромешную тьму. Крыша башни, ни чуть не уступающая своими размерами лучшим европейским футбольным полям, легко приняла на себя вес пернатого, а вот находящегося на ней человека, едва не сдуло с ног струей разбегающихся световых волн, поскольку свет на Пандоре, как и воздух у нас на земле, тоже обладает некоторой плотностью, особенно ощутимой по ночам, когда тела «дневных хищников» уставали от многих своих забот. Магистр невольно подумал о том, сколько навоза может внезапно свалиться на голову случайному путнику, не обладай эти птицы интеллектом ученых мужей.
- У тебя все готово? – крикнул Серафиил со спины феникса так же обыденно, как если бы он находился на борту военного вертолета где-нибудь в самом обыкновенном аэропорту.
Справившись с первым впечатлением, (дракон, он все ж-таки и есть дракон, но птичка такого размера вселяет некоторые благоговейные чувства), магистр поднялся «на борт» и счастливый от встречи с доселе невиданным им монстром, опустил свою ношу.
- Остальные мои сородичи летают по самым разным мирам, - угадывая мысли магистра предупредил его первый вопрос перламутровый феникс, - оседлость нашему виду не свойственна, - продолжил он поднимаясь в высь. – Такие как я - редкость, поэтому на Пандоре остаюсь один весьма на долгий срок, но любопытен не менее остальных. По вашей ауре догадываюсь, что вам пришлось проводить время в адских мирах, расскажите мне о них все, что сумеете вспомнить.
Феникс не был столь любопытен, но заметил имеющуюся у магистра непереборимую боязнь высоты и таким образом решил отвлечь его на время полета. Магистр взялся вспоминать, феникс воспринимал создаваемые им образы, но и бдительно отслеживал направление, в котором летел огибая стаи различной летучей нечисти, в изобилии водящейся в этих краях. Сбить на лету зазевавшуюся драконессу или нахального упырька кровососа – это так же опасно, как задевать одного из участников разбойничьей шайки. Мстить будут все и едва ли  встанут для этого в очередь, чтобы каждого можно было ухлопать персонально, по одному. Если сам он и мог бы справиться с подобной напастью, то уж эти двое - ни как. Однако, столкновение все же произошло.
Как раз над той самой дубравой, где у окон избушки рыжей ведьмы проходил охранный периметр недалеко от границы запретной земли. Виной тому была охотящаяся на детенышей кентавров горгулья. Она скрытно преследовала приотставший отряд из клана Астарты, шедший за основной группой на поиски своего вожака. Когда выпущенный по ней арбалетный болт пролетел над самым ее ухом, продолжая внимательно следить за действиями одного из стрелков, горгулья стремительно набрала высоту и спиной нагло ударила в грудь пролетающую над ней птицу, несущую на спине двоих людей. Объектом ее внимания мгновенно стал властелин. Для жадного до приключений существа, более заманчивой добычи и быть не могло, и после неожиданной, стремительной атаки, хозяин Высокого Трона оказался в ее загребущих когтях. Феникс, не желая так просто расставаться со своим монаршим седоком, двумя широкими взмахами настиг воровку. Он клювом ухватил ее за крыло. Но натянутая воздушным потоком жесткая перепонка крыла горгульи, не выдержав еще и этой дополнительной, и как оказалось, чрезмерной нагрузки, лопнула с громким треском. Нечисть вновь почувствовала свободу. Ночная хищница, в воздухе мало уступавшая Тетраграмматтону в скорости, хотя весьма невыгодно отличалась от него в размерах, стала резко терять высоту, увлекая за собой своего преследователя. Феникс, боясь случайно сбросить второго седока, замешкался и, на время, прекратил борьбу.
Скомканный как тряпичная кукла, Серафиил ощутил хлопки лоскутов рваного крыла горгульи и гул расслабленной, парусящей на ветру перепонки. Спустя мгновение, стремительно описывая узкие круги, он стал падать вниз, все еще оставаясь во власти чужой необоримой плоти. Уже заметно приближалась темная листва древесных верхушек, блеклые силуэты неизвестных живых тварей вспорхнули с ветвей освобождая место предполагаемого падения тел и стройный хор голосов, мелодично растягивая слова грустной песни прощания с миром, достиг слуха властелина Пандоры, будто Ангелы с чужих небес слетелись встретить новую душу, разрешившуюся от бренных оков.

                Эпизод 20
Как и все вполне приличные покойники, отец Кондрат не присутствовал на церемонии собственных похорон.
Неожиданный удар в грудь оказался настолько сильным, что он на малое время (достаточное для того, чтобы испустить дух), потерял себя где-то в пространстве. Распластанный на спине, вращался с головокружительной быстротой, не различая ни земли под собой, ни жгучего солнца, равнодушно заглядывавшего в открытые глаза двух мертвецов, лежащих вдалеке друг от друга; ни вскрика подстреленного кентавром убийцы. Ему было стыдно оттого, что это происходит с ним у всех на глазах: его крутит, как некую инфернальную тварь, посмевшую взглянуть из-под своей гнусной личины на одухотворенный человеческий лик. Все обрушилось в тартарары и он, в густой обволакивающей тьме почувствовал себя более свободным, укрывшись ей как одеялом от взглядов не причастных к его новому мироощущению спутников, навеки оставшихся  поверх этой тьмы. Особым, внутренним чутьем отец Кондрат воспринимал их присутствие и благословлял тьму за то, что она скрывает его от них; знающих, уверенных, но обреченных существ. Уже освободив свое место среди живых, но еще не получив среди упокоенных душ крепкого пристанища, священник ни на мгновение не мог представить себя мертвецом, поскольку всегда подозревал о том, что мироздание, как результат творческого акта первого лица Святой Троицы, неделимо. Оно не может быть мертво, хотя бы и одной своею частью, - всюду жизнь. Не существует двух миров, где есть «тот свет» и «этот»: ибо всюду свет. Даже сейчас, поглощенный успокоительной тьмой, отец Кондрат всюду чувствовал свет, который не могло излучать ни одно небесное тело и, в конце концов, он увидел его прямо перед собой. «И это еще не Бог», подумал отец Кондрат; «каким же должен быть Бог, если сотворенное им может быть столь прекрасно».
Льстя себе уверенностью в том, что он уже имеет часть подле своей любимой женщины, отец Кондрат радовался предстоящей встрече. Последние годы, проведенные вдали от нее, Настя грезилась ему и наяву, и во снах. Потому и не позволял себе просто жить в ожидании своего часа. Будучи сельским священником, он готовил себя и других соискателей, быть достойными божьей милости и помогал всем искренне желающим, войти в Царство Небесное в чистой одежде. Обрести уверенность в том, что их, просящих, не отвергнет Господь, когда придет творить новое небо и землю, и люди, навеки возлюбившие друг друга, соединятся вновь. Более всего на свете, отец Кондрат ценил в людях любовь, потому как сам имел ее необычайно много для одного человека. Однако жажда вновь соединиться со своей женой, отнюдь не затмевала его рассудка, и он вовсе не забыл о своей окончательно осиротевшей дочери. Просто он твердо знал, кому вверяет ее дальнейшую жизнь. Тот, на чье попечение оставил Аленку отец Кондрат, куда более имеет любви к ней, потому, что Сам есть Любовь.
Неожиданно, тьма вокруг него свернулась в одну маленькую точку и стала быстро удаляться. Приятное, теплое свечение распространилось во все стороны и обласканный им, отец Кондрат увидел впереди маленькую женскую фигурку, в потоке одного из наиболее ярких лучей приближающуюся к нему. Конечно же, это была его Настя. Она встретила мужа при дверях в обитель вечного упокоения, где задолго до его появления пребывала сама. Прежде, священник никогда не испытывал такого чувства: Тихая радость заполнила все его существо и, уже готовый прикоснуться к ней, он наткнулся на невидимую преграду, вставшую между ними в тот момент, когда она протянула к нему свои руки. Ему показалось будто все, что ок5ружало его в тот момент, стало всего лишь иллюзией, очень злой иллюзией;  невероятной издевкой некоего злобного гения, внезапно вставшего у него на пути.
- Еще не время, - услышал он чей-то властный, но с оттенком неприкрытого сострадания голос, - найди свою книгу.  Я не могу принять обстоятельств твоего появления здесь…
 …Луна скрылась за широким столбиком печной трубы и кисея оконной тюли, последний раз сыпанув на пол тончайшие искорки, поблекла. Аленка на своем сундуке расслаблено повернулась, придавив случайным движением руки назойливого комарика, вместе с ночным ветерком залетевшего в комнату для того, чтобы помешать ее здоровому, крепкому сну. Отец Кондрат, будто совсем еще грудное дитя, завозился на своей скрипучей кушетке, перестал чертыхаться и открыл глаза. По половицам шлепали мокрыми хвостами только что выловленные из плотины карпы. Громко скрипнув пружинами матраса, он поднялся на ноги и не обутый, пошел на кухню, чтобы принести большую посудину для живых еще рыб. Со сна, до сих пор находясь под впечатлением, отец Кондрат задел какую-то домашнюю утварь, углом торчащую из-за печки и оттуда с грохотом обрушилась на пол тяжеленная крыша гроба.
- Ну и сон же мне приснился, пап! – вскрикнула разбуженная шумом дочь.
Сна уже не было ни в одном глазу. Отец Кондрат подозрительно посмотрел на Аленку и ответил:
- И мне, дочка. Такой бред, прости Господи, что и вспомнить толком не могу. Видать, на ночь плохо помолились. Пойду, помолюсь еще. Ты рыбу пусти в бочку с водой, завтра я поговорю с твоим ухажером, а еще с его отчимом. Пора вам вылезать из подполья-то.
Отец Кондрат ушел в свою каморку, на треть наполнил кагором стакан и неподвижным взглядом уставился в окно. Перед ним, колеблемое легким летним ветерком, пустовало пепелище дома Манштейнов…

Маленькая орда внесла в пределы священного круга бездыханное тело отца Кондрата. Жертвенник, которым служил непонятный кристалл, раскалился до бела и жар от него распространялся так далеко, что Храм Демиурга покинуло последнее живое существо. Однако, для нежити, которую представляло собой нагое духовенство, адская температура не была помехой, чтобы положить на жертвенник и кремировать труп. Объятое пламенем тело отца Кондрата ничуть не страдало от огня, хотя одежда на нем сгорела полностью. Чтобы еще сильнее раскалить кристалл, все присутствующие на церемонии в один голос подхватили редко исполняемый, величественный гимн предков, дошедший до них как «песнь прощания с миром». Казалось, даже воздух вокруг, имел такую температуру, что был способен расплавить любой металл, но мертвое тело священника оставалось нетронутым адским огнем. Наконец, один из жрецов вышел к народу провозгласить волю Всевышнего. Он велел оставить все как есть, и разойтись по своим жилищам. Потому, что к нему было видение: представший перед ним Вестник Демиурга сообщил, что их божество не имеет над мертвецом никакой власти, а потому, они обязаны погасить огонь и оставить тело в алтаре. Говоривший к народу жрец имел непререкаемый авторитет как духовидец, и воля Демиурга была немедленно и в точности исполнена маленькой ордой. Кроме стражей, возле бездыханного тела не осталось никого, кто мог бы наблюдать его исчезновение в тот самый момент, когда уснул последний из служителей священного круга. Да и те, что стояли на часах, не могли видеть потому, что не имели права зайти в алтарь.
На какое-то время наступила полная тишина. Все спали по своим домам, которыми служили самые старые стволы исполинских дубов, благодаря способности нимф и дивов безболезненно для себя проникать внутрь любого предмета, что иногда оказывало им самую настоящую медвежью услугу. Иногда случалось так: какой-нибудь путешествующий див, или по обязанности быть гонцом отошедшая далеко от запретной земли нимфа, располагались на ночлег в первом попавшемся древесном стволе или камне, и ночная вахта кентавров строителей по неосторожности использовала их временное убежище как строительный материал. Обнаружив себя вмонтированными в новый сруб или каменную кладку, некоторые, самые ленивые, оставались в новостройках в качестве домовых, совмещая чужие обязанности с обольщением хозяина или хозяйки нового дома. Усердные ревнители Храма, наоборот, поспешно выбирались и долго возвращались к конечной цели своего путешествия.
Этой ночью, тишина продлилась совсем не долго. Феникс Тетраграмматтон, не желающий оставлять своего повелителя, бросился в погоню за горгульей. Грудью ломая верхушки деревьев, он пробился к месту падения наглой самки и немедленно вступил в бой. Магистр Левий тоже не замешкал. Он сбросил контейнер на землю и по опущенному крылу птицы скатился сам. Серафиил лежал прямо под ногами горгульи, чтобы та, проигрывая схватку, легко могла раздавить его в любой удобный для себя момент. Ее тяжелая ступня все-таки ударила по тому месту, но уже никого не задев. Не без помощи магии, магистр Левий, одним гигантским рывком пролетел между мельтешащими ногами дерущихся, не гася инерции подхватил властелина и опустил его на траву в безопасном месте. Тетраграмматтон продолжал бой. Он отлично понимал, где находится. Так же знал, что убраться подобру-поздорову отсюда не сможет никто. Вот-вот, здесь должен собраться весь криминалитет, оповещенный мелкими пичугами, падкими на пустую болтовню. Вряд ли лидеры преступных кланов упустят шанс пошантажировать Высокий Трон, завладев его полномочным представителем. Феникс отступал к священному кругу.
Разбуженная грохотом схватки исполинов, маленькая орда поспешила окружить Храм. В настоящем побоище от таких существ как нимфы, предполагать реальную помощь было бы весьма наивно, но и они, вооружившись уверенностью в своих силах, заняли ближайшие подступы к алтарю. Магистр Левий с Серафиилом на плечах, решительно перешагнул незримую черту и собравшийся уже атаковать его сфинкс, послушно склонил кудрявую голову к его ногам. 
Весть о похищении молодого хозяина Высоко трона, достигла ушей Великой Праматери очень быстро, в туже ночь. Прапрабабка Серафиила сама возглавила большой отряд вооруженных легкими усовершенствованными секирами минотавров и, имея древнюю корысть, поспешила на выручку своего пра-пра-внучка. Для скорейшего прибытия в пределы запретной земли, она разместила только что набранную армию на спинах четырех красных драконов и сама на одном из них поднялась в воздух.
Меж тем, на месте схватки появились пучеглазые упыри, с целью перехватить добычу у неудавшейся похитительницы. Ей на помощь прилетело еще несколько горгулий, и феникс Тетраграмматтон сменил тактику ведения боя. Ему пришлось отказаться от точно выверенных разящих ударов в прыжке, на подлете к противнику. Интенсивность нападения возросла настолько, что ему пришлось лишь отшвыривать от себя напирающих со всех сторон тварей, и если бы не подоспел вовремя кентавр Асмодей во главе своего клана, он неминуемо был бы убит.
Магистр Левий не стал дожидаться, когда очнется Серафиил. Он затащил его в алтарь, где всего пару часов назад лежал труп отца Кондрата и, произнося магическую формулу высокой энергии, побежал помогать дерущимся стражам. Битва уже подходила к концу: перевес в численности задействованных в ней существ наблюдался, отнюдь, не в пользу сторонников Высокого Трона. Когда защитники властелина почти совсем выбились из сил, напавшую нечисть атаковали с тыла. В рядах ободренных неожиданным успехом бандюков, произошла настоящая паника, когда плазменные секиры минотавров стали рассекать спины разных летучих тварей, имевших виды на государственную казну.
Адам проснулся самым первым. Живописный шалашик, который нагая нежить успела приготовить для гостей заблаговременно, по наитию одного из жрецов, был поставлен довольно близко от того места, где упала горгулья с Серафиилом в когтях. Удар о землю сотряс легкое строение, окончательно прервав сон маленького еврея. Адам разбудил Аленку, и они вдвоем затаились в больших цветущих кустах. Когда бой переместился в Храм Демиурга, Аленка, предварив любопытство Адама, мышкой выскочила из кустов и попыталась поднять предмет, который потерял магистр Левий, когда спасал своего товарища от верной погибели. Контейнер оказался им не по силам.
- Вы хочете неприятностей? Их есть у меня! – больше сам себе, чем Аленке, высказал Адам и отвинтил герметичную крышку.
- Что это может быть, как ты думаешь? – спросила Аленка.
- Я думаю, это то, за что сейчас все начнут отвинчивать друг другу головы, - от волнения с трудом произнося букву «Р» ответил Адам. – Хоть вши, хоть погром, а эту штуку надо отдать.
Они положили в ранец начинку для атомной бомбы и осторожно пошли искать магистра, ориентируясь по шуму разыгравшегося побоища, подолгу останавливаясь в каких-нибудь естественных укрытиях, чтобы переждать обострение боевых схваток, без конца возникающих у них на пути. Эти вынужденные остановки иногда затягивались даже на четверть часа; поэтому, когда Аленка наконец-таки заметила магистра Левия, битва уже подходила к концу. Минотавры без разбора громили всякую нечисть, попадавшуюся им под руку, не разбирая, кто виноват. Впереди своей армии, с прямым двуручным мечем, шла молодая рыжеволосая женщина. Она без устали крошила на право и на лево уродливые тела бандитов, от чего ее стальные доспехи окрасились в бурый цвет.
- Лев Дани-и-лыч! – крикнули хором Аленка и Адам.
Когда Крестовский повернул голову на крик, в него полетел легкий школьный ранец. Но поймать его, он не успел. Пролетая над жертвенником, заряд вступил в реакцию с теплым еще кристаллом, и за секунду до взрыва, все исчезло. Люди, лишившись чувств, в том числе успевший придти в себя деревенский дурачок, оказались каждый на своем месте:
Магистр Левий открыл глаза в собственном кресле, посреди заваленной разным пыльным хламом комнаты с погасшей трубкой в руках, сидя спиной к окну в отрицательно-презрительной позе. На грязном, в синих чернильных пятнах столе, лежала пухлая рукопись.
Аленка проснулась на мамином сундуке. Она поднялась вслед за отцом, собрала скользких рыб в большой медный таз и пустила их в бочку для сбора дождевой воды. Размышляя над своим сном, она босиком прошла по пыльной дороге к оставленному ей покойной прихожанкой отца домику и села на прогретые за день доски крыльца. Просидев так пару минут, она вздрогнула. За дверью послышался строгий голос тети Сары:
- Не ходи ты так поздно, Адам. Они тоже люди и им надо ночью спать.
- Но я разве сказал им - вставайте?
- Так это вовсе не… - растерянно прошептала Аленка и встала с крыльца.
Адам обнаружил себя на плотине с удочкой в руках. Ошарашенный видением, бросив удочку на берегу, он выбежал на проселок, и весь свой улов поставил на подоконник в доме сельского батюшки. Каково же было его удивление, когда вместо своего дома он обнаружил просторное пепелище и понял, куда теперь ему надо идти.
Деревенский дурачок очнулся на ложе Великой Праматери, в монументальном гранитном замке. Возле него сидела незнакомая женщина с месячным ребенком на руках. Пробудившейся Пандоре не составило большого труда превратить Деву Волн в обыкновенную женщину. Супруга Гангнуса, Дама Пик, самодовольно всплеснула руками:
- Я ж тебе говорила, все будет хорошо. Воркуйте голубки. Пойду кричать на своего ненаглядного, от посетителей отбою нет. Опять надумал пирушку устроить, пьяница! Как я вам завидую, вы хоть отвернуться друг от друга можете…
Рыжая ведьма долго смотрела в висящее на стене зеркало. Она гладила ладонью свой округлившийся живот, а рядом стоял, такой же как она, семипалый и до боли знакомый ангел, любовь к которому не покидала ее никогда. Сквозь колоннаду балконов, на нее падали живительные лучи двух ласковых солнц духовного мира…