Соловей

Тихий, еле слышный перезвон птичьих голосов, лес шумит. Хвойный ветер задувает од истертую гимнастерку. Будто и нет этого страшного сорок первого года.
  Лето, родная деревня Романцево. Добрая тетя Рая щедро подчает гречневой кашей, деревенские со всей округи сбегаются на запах, надеясь, что и им что-нибудь перепадет. От тети Раи никто не уходил без гостинца.
 Ах, эти сладкие воспоминания! Сейчас голова забита лишь тем, как передать небрежно свернутый листок со штабской печатью в лагерь. Сказали быстрее ветра лететь, а я  тут природой наслаждаюсь! Быстрее, быстрее бежать в лагерь, к главному – Мишке Серову, а потом завалиться в уютной палатке, расслабить уставшие руки и ноги, уснуть…
  А во сне увидеть детство,  безоблачное, радостное, еще пахнущее вчерашним днем. Увидеть старого отца и ласковую маму, Илюху Сибиряка и Женьку! Их лица, такие невозмутимые, такие спокойные. И вдруг, я вспоминаю их выражение, когда началась война. Нет, это не боль! Это не ужас, не гнев. Это удивление. Просто удивление.
  Нет, нет! Никаких посторонних мыслей, быстрее в лагерь, быстрее! Слышится треск веток. Ни один русский не ходит по лесу так шумно! Кто же это?
    Немцы! Проклятые, ненавистные немцы! Кто вас звал в Россию?! Кто вас звал в этот лес, в этот чистый от людской злобы и ненависти край?! Зачем вы пришли?! Зачем убивать?!
  Уходят, в сторону лагеря! Вот почему нужно было торопиться! Но теперь уже все. Поздно. Поздно? Но как же тогда Мишка, Сашка Оленин?! Как же Дениска, Илюха, Глеб Тарасов?! Как?! Они тоже хотят жить, они должны жить, а ведь мог успеть! Я, я…
Нет! Я успею, я побегу, пойду другой дорогой вдоль реки, через Лисицын Холм, за Романцевым! Я успею… Только бы успеть…
 И вот уже виден Холм, в прошлом называемый охотниками Лисицыным, вот река, в которой в летние дни можно увидеть солнышко, вот знаменитый малинник, в котором я прятался с ребятами. Вот оно, мое детство, воспоминания минувшего! Правда, стоит ли эти воспоминания вообще ворошить?! Сейчас это лишь жалкие  обломки моего детства, обильно политые кровавым дождем и истоптанные до крошева  кованым германским сапогом. Одно осталось неизменным - пение соловья. Оно всегда оставалось мне верным другом. Все горечи и печали я делил с ним. Его пение успокаивало, вселяло надежду. И сейчас я слышу этот дивный голос невзрачной и маленькой птички.
 Надо спешить! Я срываюсь на бег, уже не думая ,что треск веток спугивает с деревьев  крикливых сорок. И вот, уже показались крыши Романцево, осталось всего лишь каких-то полкилометра по зарослям молодого ельника. Дыхание сбилось. Как тяжело дышать! Еще чуть-чуть, совсем немного!
 Но где я?! Уже должен быть виден лагерь, с его вечной гостеприимностью, но настороженностью, с его пестрыми палатками и ребятами, пусть не такими смелыми, как известные герои, пусть не такими великими, как греческие математики, но они люди! Люди, и они хотят жить, они не должны умирать! Они нужны мне, штабу, родине!
  Как поет соловей! Даже шум быстрого течения родниковой речушки не заглушает, не сбивает его, а наоборот, дополняет.
 Но лагеря все не видно. Где же я? Неужели я заблудился?! Время на старых отцовских часах будто остановилось, секунда, и я вижу знакомые пестрые палатки лагеря.
Успел! Я успел, я добрался! Они будут жить! Будут!
- Мишка! Я дошел, Мишка! Серов, скорей сюда!
Тишина.
- Ребята, это я! У меня послание из штаба! Да где вы?! Куда вы…
  Хлопок. Голос, ни с того ни с сего, охрип ,и из груди сочится теплая липкая жидкость.
 Что это? Я не чувствую боли! Ноги предательски подкашиваются. Я слышу еще один, более четкий выстрел, сознание мутнеет. Я уже ничего не вижу, только белесый с красным туман, и гулкие удары сердца. А еще соловей, такой знакомый, такой родной голос, это пение…
Кажется, что мгновение снова замерло. Лишь приглушенно поет соловей и ветер, свежий, хвойный. Вот грудь уже сжимает каменной хваткой.
Вдох, выдох, вдох… Вдох, выдох, вдох… Вдох… Выдох…
Должен быть снова “вдох”, где он?
Боль, страшная, тело , как будто сгорает заживо, уже невозможно дышать, сердце, сердце не бьется! Не хочу! Не хочу умирать! Так глупо, бессмысленно, нет!
 Ну вот , кажется, и все. Темнота, боль прекратилась, чуть слышное пение соловья, последняя нота. Он закончил свою песню. Как и я.
Я… Господи, я не хочу! Не хочу…
В лесной тиши тонко поет соловей, звонко, отрывисто. Его голос успокаивает, лечит. Его голос вселяет надежду.
Господи, как я люблю соловья…