При лунном свете

I

Бледный свет освещал просторную комнату, убранную весьма небрежно. Это вполне устраивало тараканов, снующих у тарелки с давно забытым и засохшим.ломтем булки. Тарелка стояла на столике рядом с недопитой чашкой с очень сладким кофе. Кроме стола, стоявшим справа от большого окна, напротив стоял старый обшарпанный шкаф в сопровождении двух кресел со стертой до дыр обивкой. Рядом закосившись на бок висела картина неизвестного автора. Наверняка, была написана в пору его душистой молодости с изображением речушки, такой же малой и неизвестной как и деревушка, выглядывающая за редкими деревьями. Но вся эта юность и красота душевных порывов была скрыта под толстым слоем пыли и увяданием дешёвых красок. Рядом со столиком помещалась кровать – единственное что выделялось новизной и убраностью. Наверно её приобрели недавно, и по небольшим шрамам можно было судить о том, что она долго сопротивлялась прежде чем войти в эту покрытую мраком отчужденности комнату.

В этой бетонной коробке убийственной была не только тишина, но и сама атмосфера. Холод пробивал до костей из-за стихийного сквозняка продуваемого с окон, а лунный свет, пробивавшийся через грязные окна делал безжизненную комнату ещё более мёрзлой.

Скрип двери во всей этой атмосфере раздался душераздирающе громко. В комнату вошел длинный сухой человек. После пары глухих шагов тишина вновь воцарилась. Сухой человек стоял и смотрел на ноги, повисшие в воздухе. Остальную часть тела скрывала темнота. Минуты тянулись часами, а сухой человек стоял не шелохнувшись. Глаза постепенно стали привыкать ко мраку и теперь можно было разглядеть образ повисший под потолком.

Это был труп женщины. Локоны волос спадали с её хрупких плеч и скрывали, замёршее, страдальчески смирное лицо. Тело было покрыто халатом. Смотря на тело трудно поверить, что это когда то было человеком, что оно умело чувствовать. При этом оно необыкновенно хорошо вписывалось в мрачную пустую обстановку. Пустота ощущалась в каждом предмете, она царила в воздухе, в бездушном теле, в засохшем цветке, произроставшего из глиняного горшка на подоконнике. Именно такая хозяйка больше всего подходила к этой мертвой комнате.

За окном мерцали далёкие звезды. Обезумевший мотылек бесполезно бился о лампу одинокого фонаря. Где-то безутешно завывала собака. И кромки деревьев перешёптывались о страшной картине, происходившей в комнате, которая безнадежно потерялась среди бесконечных и запутанных, как человеческие души, лабиринтов.

II

«Здравствуй дневник. Сегодня 27 июня. Я решила начать писать, от того что мысли и чувства переполняют меня и мне непременно хотелось бы излить свои откровения на этих страницах. Недавно мне посчастливилось по настоящему влюбиться и хотелось бы попытаться хоть как-то зафиксировать свои переживания, чтобы перечитывая вновь и вновь я смогла бы хоть немного прикоснуться к этой прекрасной поре.

Ничего подобного мне не приходилось испытывать раньше. И хочется кричать о своём счастье, пускай все завидуют. Но слова так нищенски мелки перед этим огромным чувством.

Он просто замечательный. С ним время летит словно ветер в степи. Меня уже ничего не интересует кроме него одного, он для меня всё. Живу я лишь его заботами и служение ему. Бросила всё – учебу, мать, свои город. За ним только, за ним. Знаю, мать не одобрила бы наш союз. Поэтому я ничего так и не сказала ей. Просто собрала вещи и ушла. Пройдет время, мы поженимся с Аксаром, я рожу ей внука и мы обязательно поедем ее навестить. Но пока мы не встали на ноги, пусть побудет немного в неведенье.

Сегодня я всё утро любовалась его лицом и ждала его пробуждения. Я не хочу называть его имени, потому что оно мне крайне не нравится. Оно не подходит моему любимому. Ему подошло бы какое-нибудь ласковое имя, а его имя словно наждак по языку.

Вся жизнь поделилась на два периода: До и После. Уже не будет возврата к прошлому и последние страницы детства и девичьей беззаботной поры закрыты».

III

Моросил мелкий легкий дождь. Когда ещё яркое солнце выходило из-за туч, дождь можно было заметить только по луже, которая содрогалась от каждой капли.

Город в пасмурную погоду становился серым и отчужденным, а вместе с ним и жители, постоянно снующие среди грязных улиц, стараясь не смотреть друг другу в лицо, считая это бестактным. И каждый боится взгляда по своему, кто-то чувствует неловкость своего относительного благосостояния когда замечает крайнюю нужду во взгляде другого, а кто-то погружаясь в суету и розги жизни избегает влюбленных или просто радостных глаз, ведь после чего то светлого порой трудно вновь привыкнуть к темноте. Причин бесчисленное множество и у каждого своя, чтобы идти уткнувшись в землю, или погрузившись в свой мир смотреть сквозь серую толпу прохожих.

Город плохо переживал осадки. Ливневая канализация либо отсутствовала, либо была забита. И бесчисленные потоки, просачиваясь везде, превращали город в месиво. Пешеходы перепрыгивая и оглядываясь на брызги от верениц машин, продолжали свой неутомимый бег жизни, бег за временем, которое всё ускорялось, и если ты не поспевал, то общество тебя выбрасывало и затаптывало.

Лишь старые тополя стояли как то величественно и с высоты смотрели городскую толпу. Среди всей этой суеты они казались самыми живыми. Высокорослые деревья находились на углу перекрёстка, образуя небольшой уголок природы с пересекавшими её аллеями и скамейками с облупившейся краской.

Зелёные мужи слегка встрепенулись и с них слетела стайка озорных воробушек. Эта весёлая семейка пернатых энергетических комочков внесла краски радости. Их привлек шум асфальтной россыпи жаренных семечек, которые щедро летели с кармана поношенного пальто серого цвета – в него был облачен молодой человек. Механически выбрасывая семечки он смотрел на прохожих. По тому что пальто его окончательно вымокло можно было судить, что он стоит здесь уже не один час.

Сгорбленная фигура, тяжёлое дыхание выдавали в нём старца. Это заблуждение можно было частично развеять если подойти поближе и заглянуть в лицо. Впалые щеки, неубранные волосы, небольшие мешки под глазами говорили о его душевном нездоровье. В его карих глазах нельзя было увидеть ни юношеского огня, ни зрелого льда, скорее там был старческий пепел и безмерное одиночество. Было в его глазах и что-то тополиное.

Тополя стояли понуро, и воробьи продолжали весело и шустро улепётывать зёрна подсолнуха, безмерно наполняя свои крошечные желудки. Тучи кропили провинциально-промышленный городок и постепенно рассеивались.

IV

«Живу ли я? Кто здесь среди них всех живой? Если я дышу и в моей груди бьется сердце – это свидетельство жизни? Наверно, это признак прежде всего существования. И каждая тварь имеет право на жизнь, но не каждая на существование. Какой смысл во всём, если нет тяги, нет цели...

Что я из себя представляю? Существо одержимое самоубийством, которое долгое время выдавало себя за человека. За множеством отживших масок я осознаю всю уродливость своего безличия. Или это и есть сущность человеческая, а плод мыслей моих всего лишь брак больного рассудка.

Нет, всё равно – ложь или правда. Всё решено безвозвратно. Буду придерживаться своего плана. Он вполне осуществим. Возможно мне удастся внести последние штрихи и всё будет кончено, всё стёрто...» - мысли молодого старца текли размыто и иногда периодически повторялись. Он на секунду закрывал глаза, чтобы привести в порядок мысли и вспомнить о чём он хотел поразмышлять.

«Всё осуществимо. Всё вполне... Главное не наломать дров.

Ах как сложно, случись война всё разрешилось бы иначе – проще.» - рассудок оказался в собственной паутине и чем больше он пытался вырваться, тем мысли текли всё путаней.

Худощавая рука обнаружила, что карман пуст и продолжала рыскать инстинктивно. Закончив поиски неудачей она поползла вверх и рывком оголила запястье, где висели добротные кварцевые часы советского производства с новым кожаным ремешком. Было четверть седьмого. Пожилой паренек оглянулся, только недавно он заметил ярко-раскрашенную скамью, на которой он любил забываться чтением книг в солнечную погоду. Усевшись поудобней он вновь забылся.

«О чём я мечтал? Ведь должен же был я мечтать в юношестве. Во что я верил? - холенная ручонка потирала высокий лоб, а паренёк –старец рылся в своей сумеречной памяти – Нет всё забыто, всё стёрто ...». Течение его мысли как дождь не прекращались и казалось их ни что не в силах остановить.

В правой руке, которая безжизненно лежала на скамье, вдруг зашевелилось что-то тёплое слизкое и даже немного приятное. Сначала паренёк пытался не обращать на это внимание, боясь что это его больной рассудок играет с ним в злую шутку. Не шевеля рукой он открыл глаза и слегка обрадовался, когда понял, что это не сумасшествие, а дружелюбная дворняга. Наверняка пёс учуял кусок свежей булки, отчего то смятой в правом кармане.

«Какой забавный пёс» - подумал паренёк, расставаясь с хлебом. Пёс проглотил приманку, но не желал прощаться. Собака уселась и чего-то ждала.

- Чего ты вылупилась на меня? Я не тот человек. Меня уже практически нет. – с иронией шипел паренёк – Иди поищи другого хозяина. Чего ты ждёшь?

- Эх зря я дал тебе надежду. Уходи! – крикнул молодой старец, хватая увесистый камень с земля – Уходи, глупая псина! Пошла вон!

Пёс встал и завилял хвостом. Это был домашний пёс, в него ни разу не бросали камни и он еще не успел познакомиться с человеческой жестокостью. Молодой дедушка, осознав бесполезность своих угроз, опустил камень и сел на своё место.

Дождь уже прекратил уродовать город, воробьи убрались восвояси и тучи почти рассеялись, напоминая о том, что солнце ещё не село, но ночь вступала в свои владения. Аллея была пуста, так как каждый понимал, что вечером здесь небезопасно. Понимал это и паренёк, он уже собирался уходить. Но странно, пёс стал лаять и не хотел идти за ним, как будто он звал куда то. Парнишка сделал несколько неуверенных шагов за псиной, затем быстрым шагом попытался не отставать от игривого пса, а через минуту сам не заметил как перешёл на бег. Уже стемнело и не было понятно где и куда они бегут. Паренька слегка лихорадило. Он смотрел лишь на рыжую шерсть забавно переливающуюся при лунном свете, боясь упустить её из виду.

Внешность нашего героя кардинально изменилась. В нём нельзя было узнать того старика в аллее. Это был красивый, хорошо слаженный молодой человек. Ровные каштановые волосы развивались от встречного ветра, мишки род глазами стали практически незаметны, а впалые щеки наоборот подчеркивали красивую огранку мужских скул. Прямой нос плавно переходил в слегка поджатые от пережитых эмоциональных напряжений губы. Правильный слегка угловатый подбородок был покрыт щетиной. Безумные, смешанные мысли остались позади и карие глаза блестели какой-то непонятной новизной.

Сколько продолжался бег неизвестно, может минуту или с полчаса, но когда каблуки изношенных туфель отцокали: «стой! Ать, два», пса уже не было. Молодой человек стоял в растерянности, оглядываясь по сторонам. Он стоял посреди детской площадки с причудливо торчащими кусками арматуры. За ещё зеленными, местами золотистыми, тополями его окружали железобетонные пятиэтажки – холодные и неприветливые памятники хрущевской эпохи.

Подул лёгкий ветер, старые тополя зашипели и первые осенние листья слетели на землю. Где то громко хлопнула железная дверь и паренёк в надежде интуитивно сорвался на шум. Приближаясь к бетонной коробке, глаза заметили единственную настежь открытую дверь, приглашающую в тёмный зловонный подъезд.

Только взбежав на лестничный пролёт паренёк опомнился и на секунду задумался о своём безумии. Его терзали две перспективы: немедленно вернуться домой, укутаться в одеяло и окунуться в свой недавно опостылевший мир, в котором он вновь завязнет окончательно, или продолжить поиски своей непонятной, но увлекательной цели. Выбор продолжался мгновенья, и когда раздался знакомый лай, паренёк незамедлительно взлетел на пятый этаж. Лай прекратился едва молодой человек вступил на площадку, но этого хватило, чтобы понять, что он раздавался с двадцать пятой квартиры.

При полной тишине прерывистое дыхание заглушало обезумевшие куранты сердца. Дрожащая рука, сжатая в кулак, едва успела прикоснуться к деревянной двери как она со скрипом отворилась. Парнишка слегка замешкавшись, вошел. В коридоре он наткнулся на что-то мягкое. Присев на колени он попробовал нащупать своё препятствие. Пальцы скользили по гладкой шерсти, пока не наткнулись на клыки.

Парнишка превозмогая страх поднёс мертвое животное к дверному проёму комнаты, которая ярко освещалась лунным светом. Глаза наполнились отчаянными слезами, рот пытался издать истошный крик, но вместо этого от туда посыпался град прерывистого хрипа. Это была та самая псина.

Он уронил тело животного на деревянный пол и раздавшийся шум отдался тяжелым тупым гулом в голове. Руки судорожно очищали с себя память соприкосновения с тем существом, которое ещё сегодня он считал забавным. Казалось в комнате не хватало воздуха и паренёк заглатывал его огромными глотками.

Немного успокоившись он желал немедленно бежать подальше от этой клоаки. Но его остановила странная тень с комнаты, в которой была скрыта ещё одна тайна, её нужно было раскрыть и довести дело до конца. С покорно опущенной головой, словно преступник перед плахой после бесконечной бессонной ночи, он вошел в комнату. Переборов все страхи парнишка поднял голову и мертвецки побледнел.

V

Лай заполняет пустоту ночного города. Уличные псы, брошенные и сполна хлебнувшие человеческого, сбиваются в огромную стаю и жаждут только крови. Слюни белой пеной спадают с раскрытой пасти. Стая представляет собой вонючее месиво шерсти и клыков. И жертва, и виновник их несчастий доли у них один – человек в сером пальто, который спотыкаясь, пытается избежать звериной расправы.

- Нет! Пожалуйста ... Я не хочу умерать – крики человека тонули в безутешном хоре собачьего бешенства.

Сапоги человечишки предательски скользят по льду, мокрый снег слепит глаза. Казалось, всё обернулось против него. Даже собственное тело было неродным.

Вдоль улицы пробегая мимо домов, он замечал множество окон, которые проплывали как в тумане, а за запотевшими окнами хладнокровные знакомые лица. Они спокойно наблюдают за убегающим человеком, как на акте жертвоприношения. Редкие люди с умиротворяющей улыбкой махали вслед. Все понимали, что сейчас произойдет и все желают этого.

Человек в сером пальто обезумел от страха, когда осознал это. За ним гналась орда бешенства и мести, но более всего его хладило человеческое равнодушие. Кровь застывает в жилах от этого холода, конечности отказывались функционировать. Обливаясь слезами и разорвав в кровь до хрипоты глотку жалкий человечишка из последних сил делает свои обессиленные шаги, чтобы продлить секунды своего существования. И вот, жертва сломлена, падает, сжимается в калачек и чувствует как первые клыки с наслаждением врезаются в тело ...

- Анвар, Анвар, очнись. Что с ним? - вопрошал молодой мужской голос.

- У него жар. – прокряхтела старуха.

Анвар слышал знакомые голоса сквозь сумрак лихорадочного рассудка, но не хотел открывать глаза.

- Вчера пришел, наследил и прямо в мокром пальто на кровать плюхнулся. И всё бормотал без умолку бред какой-то о девке и псе – не унимался старческий голос – Нажрался наверное и заснул под забором, а потом пришел с простудой.

- Что же делать?

- Мне то что? За проживание сначала бы заплатил, прежде чем упиваться в усмерть.

- Да с чего вы взяли, что он пил?

- С чего, с чего... А с того. Если за комнату не заплатит через неделю, на улице будет болеть – пробубнила старуха.

Беседа прекратилась и по полу зашаркали тапочки, которые Анвар ненавидел всем своим существованием. Когда он входил на порог квартиры, где он квартировал, его почти всегда встречали эти дореволюционные тапочки, которые извещали о том, что старуха дома и уже мчится из всех ног, чтобы излить хоть каплю своей чаши желчи. Чаша была налита до верху на государство и общество и нагревалась сыновей немилостью. Где был её сын Анвар не знал, но знал, что за его грехи приходится расплачиваться ему. Старуха брала не много деньгами, но с лихвой высасывала морально. И съёмщики не протягивали и двух месяцев. Тапочки старуха одевала только, когда выходила в тёплое время на улицу или входя в сдаваемую комнату, хотя Анвар был чистоплотным. Каждый раз, когда Анвар открывал непослушный замок, он молил, чтобы за дверью не было этих тапочек.

- Запомни и передай: неделя! – уже более отчетливо пригрозила старуха и захлопнула дверь, для усиления эффекта.

- Что мне с тобой делать. – со вздохом произнес молодой голос.

- Со мной то? Да ничего. Я уже в порядке, она любого протрезвит. Я просто ждал когда эта... - запнулся Анвар - Варвара Павлиновна выйдет. – приподнимаясь с кровати соорудил дежурную улыбку, но она у него вышла крайне неудачно и от этого он выглядел жалко – А ты, что переживал? На-ка лучше повесь мое пальто и прикрой дверь, а то у неё локаторы похлеще чем у субмарины.

Обеспокоенного молодого человека звали Пашей. Это был простой сельский мужечёнок, который прибыл в город за дипломом, чтобы преподавать начальным классам сельской школы. Он был сокурсником Анвара и одно время они жили вместе в университетской общаге. Павел походил телосложением на обезьяну. Короткие ноги, широкие плечи при невысоком росте придавали ему комичный вид. Всё это усугублялось длинными руками, которые он всегда не знал куда деть, сворачивая свои грабли либо за спиной, либо пытался втянуть в рукава, но чаще они неспокойно прыгали: подтерут нос, почешут затылок, пошарят во всех карманах... И это прекращалось только, когда он оставался наедине со своими комплексами. Нос картошкой, глаза на выкат, полные губы, пепельные волосы и серые глаза – это очень запоминающееся лицо, с которым следовало развлекать и смешить людей. Он всегда стеснялся своей внешности и всем своим стыдливым видом как будто извинялся перед всеми, что появился на свет. Но при всей своей стеснительности он всегда говорил спокойно и даже уверено, к тому же он любил детей и мог возится с ними часами, погружаясь полностью в их мир, куда нам нет доступа.

- Как полегчает надо бы в универе хоть засветится. Тебя уже на отчисление представили. – Паша уже повесил пальто и пытался своими оглоблями приготовить чай больному.

- Забудь. – выдохнул Анвар.

- Ты знаешь мне очень странные сны снились. Мне даже сейчас страшно закрыть глаза. Дикие псы, жаждущие моей крови. – почти бормотал больной – А ещё, ещё девушка молодая, красивая весит себе под потолком с верёвкой на шее, а в коридоре верный пёс загнулся. Я долго смотрел на нее и почти влюбился. При всех обстоятельствах она выглядела величественно спокойно, возможно это прерогатива всех трупов. Но в ней не было ничего противного и пошлого. Это был эталон чистоты.

«Образы во сне не могут являются спонтанно. Наверняка я её уже встречал, но образ её для меня был нов и соблазнительно красив. – озадачил себя Анвар, забывая о собеседнике - Я не мог забыть это этот образ.»

- Сука. Тварь, где мои деньги? Убью. - Сокрушался голос за стеной – Ах ты какая. Я тебя... Я всех вас... ****и. – под рёв жены и детей сокрушался сосед с окончательно пропитыми мозгами в поисках денег, которые сам и пропил.

Наш больной укутался в свое одеяльце и попытался проанализировать прошедшее. Но это было уже невозможно, его вновь одолевали сон и простуда.

VI

«Дорогой дневник. 27 июля для меня останется черной датой в моей жизни. В этот день, месячной даты со дня нашей встречи, мы впервые серьезно поссорились. И он перестал быть для меня идеалом. В его характере заметны стали черты противные своей серостью. В его белоснежной улыбке нет ни песчинки радости, а в тоскливом лице ни капли горечи.

Возможно я стала к нему более требовательней. И как стерва в своем несчастье пытаюсь найти виновного. Как двояко это чувство – любовь.

Нам не надо было съезжаться. Как было сказано в одном старом фильме – «Наш корабль любви разбился о быт». Но может не все потерянно. Во мне все еще теплится надежда.»

VII

Анвар приехал в этот город пару лет назад, но не помнил этого и ему казалось, что он здесь целую вечность. Ровные улицы загруженные множеством машин, загазованные и грязные опротивели до тошноты, а прогулки по ним были очень утомительны. Родными для него стали только два места. Во-первых, это небольшой зеленый уголок в центре города, который в любое время года был приветлив, и под широкими ветвями можно было всегда найти убежище от дождя, солнечного пекла или человеческого общества. А там его ждёт друг, который молча приютит, с ним всегда уютно и легко думается. Друг его стоял одиноко. Обычно про него вспоминали только по праздникам, когда его и все скамейки города раскрашивали во все цвета радуги. Но многое изменилось в этом городе, исчезли праздники, обтёрлась краска и какой-то хулиган отломил кусок этой скамьи, которая являлась много лет пристанищем не только Анвару, но и влюблённым, старикам и другим горожанам. Деревья болели какой-то заразой и чахли из года в год с нашего молчаливого согласия, а возможно и преступного соучастия.

Другим облюбованным местом Анвара была крыша десятиэтажного дома, где он проживал. Иногда подойдя к квартире, достав ключ он клал его обратно и поднимался по крутым ступеням на крышу. Отсюда открывался прекрасный вид. За обильными лесопосадками, выглядывали три заводские огромные сигары, неугасавшие никогда, и розовый дым разносился ветрами в даль от города. Но иногда коварный ветер менял направление и жители задыхались от своего градообразующего промышленного монстра.

Город был типовым, спроектированный ленинградскими архитекторами и до боли напоминал родной город Анвара, затерявшийся в бескрайных степях Казахстана. Город был лишь немного изуродован современными местными умельцами и ещё сохранял своё лицо. Особенно захватывающими и увлекательными на крыше были кровавые закаты. Город постепенно накрывала тьма и хотелось бежать туда, к самому пеклу где, как казалось ещё теплилась жизнь. Но он стоял и созерцал неповторимую панораму красных и черных красок.

Сейчас Анвар находился в душном бетоном мешке. Окна намертво застыли, прошитые длинными железными гвоздями, так как хозяйка до ужаса боялась сквозняков и в сдаваемой комнате забила окна, чтобы отбить последнюю возможность у квартирантов курить и дышать свежим воздухом.

Анвар проснулся, когда солнце было в зените, но не беспокоило благодаря плотно зашторенному окну. Первое что заметил Анвар, это свое выздоровление. Он резко раскрыл шторы и солнце с болью ударило в глаза.

Солнце осветило небольшую комнату заставленную довольно уютно. Напротив двери в углу стояла железная кровать, а под ней ворох газет и журналов. У изголовья кровати к стене прислонилась небольшая тумбочка, в которой умещались все студенческие принадлежности, включая потрепанные библиотечные книги. На ней лежала давно забытая книга с закладкой и писклявый будильник. Бра помещалась над головой лежащего, левее плакат-календарь позапрошлого года, оставленный одним из многочисленных узников этой комнаты. В общем, здесь в первую очередь были созданы условия для человека читающего и даже кровать хотелось назвать ложем для чтения. Ближе к середине стоял журнальный стол. На нем было множество чайных кругов после бессонных ночей. Кружка почти всегда помещалась здесь же с постоянно остывающим тонизирующим напитком и Анвар благодаря своему росту доставал до неё, не покидая ложа. Лишь когда заканчивался чай он вставал и шёл к обеденному столу у окна, совмещающего функции письменного.

История самоубийства прокручивалась постоянно. Анвар был уверен, что всё это был сон или скорее хотелось так думать. С толку сбивали некоторые факты и он пытался дать им вразумительное объяснение или поскорее забыть.

Настроение было прекрасным, Анвар перемял кости лёгкой разминкой, подошел к окну намереваясь полюбоваться редкой в последние дни солнечной погодой. Он глубоко и с наслаждением вдохнул спёртый воздух своего жилища и почуял лёгкий запашок псины. Анвар осмотрелся в поисках. Запах источало его пальто...

VIII

«Айжан, доченька. Где же ты?.. Ох как тяжко мне без тебя одной. Чувствую нет тебя на белом свете, сердечко так и ноет. Нет могилы, где я бы могла пролить свои слёзы. Давно бы ушла к предкам, да всё тлеет надежда найти тебя или могилку твою.

Просыпаюсь с утра и жду, что ты сейчас вбежишь ко мне как раньше обнимешь меня и ласково поцелуешь, но в ответ мёртвая тишина... Знаю, нужно вставать, нужно жить, но как же если нет тебя. Айжан - лучик света мой, без тебя омрачён жалкий остаток пути моего...

Ноженьки мой болят. Нет больше мочи терпеть. Все тебя уж схоронили. А я словно в тумане. Иной раз забуду поесть или по нужде сходить. Соседи бранятся, боятся, что я не дай бог пожар устрою. Но самые страшные дни - это, когда звонят из милиции и просят прийти на опознание трупа. Ой, сколько я этих бедных девченок перевидала. А одна так на тебя походила, что я со слепоты своей обняла её слегка, а потом смотрю: не ты. Сколько ж можно, господи... Старость встречаю в полном одиночестве. Тяжело. Держит меня здесь судьба твоя нелёгкая. Жаным, сердечко моё. Айжан... Где ты? »

Голос матери эхом раздавался отовсюду при каждом пробуждении Айжан. За окном гудела ночная смена мебельной фабрики, а комната всегда была залита обильным сказочно ярким и успокаивающим лунным светом. Дежавю происходящего было вчерашним и позавчерашним пробуждением. Завтра казалось уже свершившимся, а прошедший день незаконченным. Течение времени шло со сбитым постоянством. Комната Айжан, где она пробуждалась с горькими словами матери казалась ей каторгой, за все грехи погрязшего в похоти и безрассудстве общества. Айжан в смущении мыслей и чувств стояла в беспамятстве.

Вдруг она ощутила на своём лице тёплые капли влаги. Они запутанными ручейками медленно стекали к посиневшим от холода губам. Айжан по солоноватому вкусу поняла, что это были слёзы. Своими бледными пальчиками она отёрла глаза, но они были сухи как песок. Это были не её слёзы. Она вдруг ясно осознала, что это были родные для неё - слёзы матери. Ей хотелись реветь, но глаза заполнялись красными кровяными трещинами не оставляя никакой надежды даже на одну слезинку.

Айжан рванулась к дверному проёму. Ей хотелось бежать из своего заточения, она всей душой желала обнять свою мать. Айжан уже удалось сделать пару шагов, как неожиданно её лебединую шейку туго сжало и она повалилась на колени. Теперь шею сжимало смертельно больно и именно это не позволяло ей упасть на спину. Айжан ощупала на шее верёвку и попыталась ослабить её. Тонкие пальчики с трудом слегка ослабили тугой аркан. Айжан оглянулась и увидела, что ошейник уходил к самому потолку. Верёвка была привязана за крюк большим узлом. Она крепко ухватилась обеими руками пытаясь сорвать верёвку, но все попытки были безуспешными. Айжан со страхом замечала, что верёвка постоянно сокращается. И страх сменился бешеной агонией, как зверь она металась, напрягаясь всем своим телом. И вот она уже на цыпочках стоит борясь без надежды на спасение и только солоноватый вкус умиротворяющих горьких материнских слёз растворялся на кончике языка словно – это был последний поцелуй жизни, а после пустота и мрак.

Руки медленно сползли по девственно непорочному и нежному телу. Белый халатик колыхался от недавнего судорожного движения ног. Лицо искривленное болью скрывали растрепанные волосы...

IХ

Наблюдать за фестивалем разноцветных листьев можно долго и увлекательно. Мелькая и вальсируя они продолжают свой смертельный бал. Они обязательно упадут на землю, иссохнут, смешаются с грязью. Но пока ветер-кавалер искусно ведёт по воздуху множество осенних листьев, у них есть ещё возможность порадовать глаз случайного прохожего, нашёптывая под его обувью сказочную песню о прекрасном теплом лете. Искренне жаль людей, живущих в местах, где нет смены времён года. Ведь сменяя друг друга они привносят в нашу жизнь краски чувств. Весна – это всегда новые и забытые, от того ещё более осязаемые, краски пробуждения, зарождения и тепла. Лето возбуждает жизнерадостную молодость и безмятежность. Никогда лето не было бы таким тёплым, если бы зима не погружала нас в своё белое королевство сказки и холода. Лишь осень приходит уныло и одиноко, отражаясь суровыми лицами некоторых людей.

Небо было усыпано стаями перелётных птиц. Павлу всегда грустно смотреть как эти прекрасные создания покидают город. Но сейчас он смотрел в землю и спокойно с осенним понурым настроением шёл по улице, а вернее скакал через лужи, и как все с изворотливостью стратега с каждым шагом продумывал различные маршруты своего передвижения, чтобы не оставить неприятных следов городской грязи на своей одежде. Правую руку он держал в кармане, а левой усилено водил словно однорукий солдат. Пройдя пару кварталов он наконец-то вышел на асфальтированную аллею и вскоре завернул в парк. Там на знакомой нам скамье сидел Анвар.

- Это что такое? – прогремел Павел, на ходу вынимая с правого кармана измятую тетрадь. – Это твоё. Я знаю твой почерк. Я под кроватью нашёл, когда ты в горячке был. Тебе лечится надо, если это ты.

Анвар повернулся и спокойно протянул руку для рукопожатия, но похоже Павел ждал ответа и стоял на своем, тогда он высвободил тетрадь из цепких рук Павла и положил на колени.

- А чужие веши брать, а тем более читать нехорошо. – последние слова Анвар почти прошептал – Ты первый кто прочел. Может скажешь, что именно тебе не понравилось.

- Ты что же думаешь, что я эту ахинею критиковать буду? Бред да и только.

- Значит ничего... Оно того и лучше. – Анвар собираясь завершить спор, встал чтобы уйти.

- Нет, постой.

На костлявые плечи Анвара опустилась тяжёлая крестьянская рука и он покорился под её нажимом, сев на своё место. Павел выхватил тетрадь, открыл на загнутой им странице и ткнул под нос своему собеседнику.

- Хотел критики. Тогда читай. – приказал Павел.

Анвар, безучастно держа свою рукопись, стал монотонно читать вслух:

«...Каждый имеет абсолютное право на прекращение своей жизни. Суицид не является болезнью души, это результат не приживаемости некоторых индивидов. По сути в подростковый период человеку вводится вакцина взросления и большинство переживает её тяжело, а иногда она мутирует и выражается в виде самой зачастую бессмысленной жестокости или от безысходности сталкивает человека к обрыву суицида.

Оправданным самоубийство может быть только, если оно пройдет безболезненно для всех. Являясь в этот свет мы становимся обязанными нашим родителям, со временем круг ответственности растёт и это уже группа людей. Человек не предупредив свой безболезненный уход совершает безусловное преступление перед своими близкими, родными, а значит и перед собой...»

- Достаточно?

- Вполне. – Павел метался из стороны в сторону как коршун над жертвой - Ты кем себя возомнил? Что за достоевщина, оправданное убийство теперь проецируется в оправданноё самоубийство. Так недолго оправдать всех убийц и маньяков. Ты помнишь, чем он кончил этот теоретик. Пролить кровь, всё равно чью, свою или чужую, не только греховно, но просто... мерзко. – Павел задыхаясь повышал тон. – Ты всего лишь человек, а ему свойственно брать на себя ответственность и расшатывать устой общества своим безумием. Я бы это назвал помутнением не только рассудка, но и совести...

- Ладно, не горячись. – сказал Анвар спокойно выслушав сумбурную бомбардировку Павла. Он не любил спорить и всегда пытался ретироваться – Всё равно недавно кое-что произошло, я сам не знаю как это объяснить... В общем, мне пришлось пересмотреть эти юношеские идей. Мне действительно трудно с тобой спорить, потому что я уже и сам сомневаюсь в их правдивости. Вот смотри.

И Анвар стал с одержимым усердием рвать на части исписанные листы тетради, которые разносились по ветру, кружили и падали вместе с осенней осиротевшей листвой.

X

Анвар был помешан на самоубийстве и теории ее оправданности как неотъемлемого права человека. Право на жизнь безусловно, смерть является прерогативой бога, но Анвар не находил в этом успокоения. Посещая различные храмы он созерцал внутренние убранство и украдкой с интересом наблюдал за людьми. Фактически он скорее ходил туда не за верой, а за лицами, которые питали его. Переступая порог храма божьего, верующий человек с первых шагов совершает своеобразный акт очищения, с его лица стекает будничный сумрак. Анвар искренне завидовал их вере. Он понимал греховность и возможную неправоту своих иррациональных выводов, но иначе он не мог. Это был человек глубоко верующий. Вера не в бога, а вера в чистое, недосягаемо высокое, непорочное наполняла его. Возможно, это и был бог. И лишь поэтому для свершения самоубийства ему, как человеку принципиальному, необходимо было оправдание своего деяния.

Он пытался как и все проживать эту жизнь, но это так и осталось лишь попытками. Ему казалось, что живёт только его тело. Оно питается, мыслит и функционирует, а душа погибла и трупный запах его душевных мук заставлял с омерзением относится ко всему, что окружало. Чтобы ощутить жизнь нужно уметь чувствовать. Все чувства Анвара, которые зарождались погибали через время пораженные инфекцией. Казалось, что всё его нутро наполнено зачатками юношеской загубленной тухлой любви и надежд.

Впервые Анвар осознал свою беспомощность перед этой заразой в детстве на похоронах матери. Стоя у гроба он пытался выдавить из себя слезинку, но головка наполнялась мыслями далёкими от скорби. Пытаясь отогнать ребяческие мысли он, сжимая губы, подошёл попрощаться и накренившись над чёрным лакированным ящиком ощутил холод мёртвого тела. Сначала ему на секунду показалось, что она просто спит и всё это злая шутка, разыгранная с ним. Но это продолжалось недолго. Искусный грим давал кратковременный эффект. За ним следовали оторопь близости смерти и лицо теперь пугало своим безмерным спокойствием. Мальчик слегка прикоснулся розовыми губками ко лбу матери. Тело обдало изморозью и в памяти на всю жизнь отпечатался этот нежный поцелуй любви и страха. Мальчик оглянулся. Все родные и близкие скорбели, с жалостью смотрели на трагичную картину прощания. После этого дня у Анвара уже не было детства.

XI

«Как давно я не вела записи в своем дневнике. Только сегодня заставила себя взяться за перо и выдавить из себя хоть пару строк.

Я обессилена. Он снова стал играть. Играть в азартные игры. Это болезнь. Он страшно болен. Я надеюсь, что смогу спасти его. Теперь когда мы продали все и занимать деньги уже негде, я надеюсь что его уже не пустят в казино. Он переживет ломку, я буду рядом. Мы вместе сможем преодолеть этот трудный этап.

Нам даже пришлось переехать в одну заброшенную квартиру на окраине города. Мне удалось привести ее в относительный порядок, но все равно не могу избавиться от этого кислотворного запаха. По соседству с нами квартируют бомжи и наркоманы. Лишь благодаря пенсионерам, проживающих на первых этажах, здесь поддерживается относительный порядок.

С последнего выигрыша нам удалось приобрести новую кровать. И теперь он заставляет меня ходить в магазин чтобы вернуть ее. Естественно ее не приняли. Охранник вышвырнул меня за дверь, и я уже не пыталась снова сунуться туда. Это было так унизительно. Подавать объявление в газету бесполезно, она забита до отказа распродаваемым имуществом. Все бегут с этого города.

Иногда так хочется опустить руки. Я почти целыми днями сижу одна. Поиски работы не увенчались успехом. В центре занятости толпы безработных... Но это нас уже не спасет.»

XII

Анвар всю неделю промотался в университете, сдавая долги. Учеба давалась ему легко. Каждую сессию из года в год Анвар проходил по лезвию ножа – на грани отчисления. Но ему всегда удавалось, как во всех американских боевиках, перерезать провод своих бед в последний момент. И только к концу недели он снова вернулся к тои мысли, что не давала ему спать по ночам, что мучила его словно зубная боль. Тот вечер – он пытался забыть и уверял себя, что это был всего лишь бредовый сон. Но факты говорили об обратном. Это было слишком реальным чтобы быть сном. В его памяти все постепенно выстраивалось в одно цепочку событий. И к тому же этот запах, запах псины, которым воняло его пальто в то утро.

Анвар каждый день просматривал криминальную хронику. Перечитывал заметки про самоубийц по несколько раз. Но не в одной из статей так и не было заметки об суициде девушки. В это утро он пил чай и снова просматривал свежий номер «Версии». Неожиданно раздался звонок. И за дверью прогремело:

- Откройте, милиция.

«Милиция ... Зачем?.. По поводу девушки, безусловно. Что говорить? » - Анвар раздирал себя – «А вдруг меня кто-то видел. Они спросят, что я там делал. Что я скажу? Весь этот бред о собаки и призраках, и мне дорога если не на нары так в психушку. Не открывать, и всё тут.»

Словно отвечая на его спасительную мысль за дверью раздался бабий голос:

- Да дома он. Я с утра сижу на лавочке, а он как зашел так и не выходил.

Анвар на цыпочках подкрался к двери и прерывая учащенное дыхание прислонился к глазку. На площадке кроме невысокого полицейского стояла женщина лет сорока. Анвар узнал в ней жительницу соседнего подъезда. Она помимо своей работы в каком-то госпредприятии совмещала в себе должность старшей по дому. Не совсем правильно понимая свои обязанности, она активно следила за всеми жителями и гостями этого дома, коллекционировала и распространяла слухи с уверенностью, что свое небольшое жалование она получает именно за эту «работу».

- Вообще это очень странный студент. С виду наркоман да и только. Хозяйка говорит, то он спит до обеда, а то сорвется ни день ни заря. Всё дела какие-то крутит, а студент – так для прикрытия, наверное. Вы проверьте его. Очень странный тип.

- Разберёмся.

«Придется открыть»- решил Анвар, тихонько отлынивая назад к кухне. Как можно тише смял ворох газет, и отправил их в урну. Затем он медленно, намеренно громко прошарпал по полу подходя к двери.

- Кто там? – сонно прохрипел Анвар, продолжая роль разбуженного от крепкого сладкого сна хозяина.

- Милиция.

- А вы по какому поводу.

- Я из убойного отдела – сержант Касымов. Пришел по поводу убийства женщины. – милиционер раскрыл удостоверение, зная что за ним наблюдают - Да вы откройте. Не будем же мы с вами через дверь разговаривать.

После слов об убийстве у Анвара затряслись коленки и по всему телу пробежали мурашки. «Так все же убийстве. Возможно ее убили и подвесили» - с досадой думал Анвар – «Я же просматривал только хроники самоубийств. Вот черт». Пересилив эмоции, он с протяжным скрипом раскрыл дверь. В правой руке милиционер держал свою огромную фуражку, а слева кожаную папку. Форма была великовата и висела мешковато.

- Спасибо за участие. Дальше мы сами разберемся. Спасибо. – Со сдержанной вежливостью проводил милиционер женщину. – Можно пройти?

- Да, конечно.

Милиция ко всем и всегда входит немного нагловато, не разуваясь. Анвар даже при всем своем страхе обратил на это внимание, т.к. знал что за грязные полы отвечать нужно именно ему. Ему стало смешно, что даже в эти минуты страх перед хозяйкой переборол все недавние переживания о психушке и тюрьме. Анвар слегка усмехнулся.

- Анвар Сейдалин?

- Да.

- Вы здесь комнату снимаете?

- Да. Уже год как снимаю. Хозяйки сейчас нет, она ушла по делам.

- Да мне она не нужна, я с ней уже беседовал. Меня именно ты интересуешь.

- Я, зачем? – ели сдерживая заикания спросил Анвар.

- Давай я буду задавать вопросы. – милиционер расстегнул пуговицу на вороте рубашки - Ну и жара же у вас здесь. Можно стакан воды.

Анвар пошел на кухню. Сержант последовал за ним. Сел на табурет, и стал скрупулезно доставать и укладывать бумажки у себя в кожаной папке.

- Студент?

- Да.

- Ну рассказывай студент. - Касымов жадно припал к стакану с водой и его кадык запрыгал словно мячик. – Рассказывай. Во сколько вчера ты пришел домой?

- Не знаю точно, около одиннадцати наверно.

- Если быть точнее - в двенадцать двадцать. Хозяйка сказала, что ты пришел и сразу завалился спать. Верно?

- Да, спать. А время... я на часы не смотрел. Поздно было уже.

- Понятно. Ничего по дороге домой не замечал?

- Нет. Да что странного то. Что вас интересует? – Анвар присел на табурет напротив милиционера, чтобы не бегать по комнате от нетерпения. Попытался заглянуть в бумажки, разложенные сержантом, но там были одни каракули.

- Пришел и сразу заснул? Никуда не выходил?

- Нет.

- Вчера было совершенно убийство.

Анвар потупил взгляд в пол, чтобы не выдать своего волнения. Сердце колотило бешенным темпом, казалось что еще немного и оно вырвется наружу.

- Убийство женщины, что живет по соседству. Как раз у тебя за стеной.

- Какой еще женщины?

- Гражданки Смирновой, кажется.

Анвар с облегчением вздохнул, и понял что может себя выдать неестественным поведением. Он вскочил и стал открывать балконную дверь.

- Действительно очень жарко. Точно убили? – ляпнул Анвар и с досадой осознания глупости своего вопроса снова сел на табурет. Во всей этой сумотохе, он совсем растерялся. Только сейчас он понял, что сержант говорил об убийстве, произошедшем вчера, а не неделю назад. И все расспросы были о вчерашнем дне. Анвар уже свыкся с мыслю, что каждый день просыпаясь утром, «вчера» для него – это тот самый вечер, который мучил его уже целую неделю.

- Свидетелей нет. Только маленькие дети. Так что ты слышал?.

- Да как обычно, скандалили... скорее скандалил. Кричал что убьет.

- Убьет значит?

- Да он почти каждый день угрожает расправой.

- Понятно.

Дальше пошел нудный и продолжительный расспрос всех нюансов, уточнений, вопросы повторялись... Но Анвар терпеливо отвечал. Он был рад, что убили именно Смирнову, а не молодую девушку на окраине города. Что убили ту женщину, которою он никогда не видел в лицо. Возможно, он встречал ее на улице, но не узнал. Он мог ее узнать только по истошному крику и плачу.

После получасового допроса сержант мельком посмотрел на часы, попрощался и заторопился в участок. Анвар закрыл дверь и уже не сдерживаясь облегченно вздохнул и жизнеутверждающе заулыбался.

XIII

«Ночь. Мучаюсь бессонницей. От безделья взяла ручку и свои давно заброшенный дневник. На душе так пусто...

Вчера Аскар пришел совсем потерянным. Не разговаривал со мной весь день. Игнорирует все мои расспросы. Как будто меня не существует смотрит сквозь меня и что-то бурчит себе под нос.

Лишь под вечер сказал , что ему нужно уехать на пару дней, и чтобы я никуда не уходила, а сидела дома. Что он любит меня, и мы будем счастливы. Но говорил он это все, не смотря мне в глаза. Он весь вечер протирал своим взглядом дырку в полу и все говорил, говорил, говорил.

На душе мне было ужасно не спокойно. На мгновенье мне пришла мысль, что он решил уйти от меня. Бросить меня одну в этом умирающем городе. При этой мысли ноги у меня подкосились и я прильнула к его коленям. Я умоляла не уходить, выла что я люблю его. Но этим я только заставила его заторопиться. Он резко встал и отшвырнул меня. Скрываясь за коском входной дери он оглянулся, посмотрел на меня слезливыми глазами и сказал: «Айжан, я обязательно вернусь.»

Автор: Продолжение следует...