Часть2

                «На ярмарке случилось странное происшествие:
                все наполнилось слухом, что где-то между товаром
                показалась красная свитка".    
                Гоголь

    
   

     Теперь, кто не дурак, обратится к словарю Гоголя: "свитка - род полукафтанья".
     А что такое "красная свитка"? Вот тут-то и начинается главное. Красная свитка - это чертов полукафтан, черт его однажды потерял, а теперь промеж нас ищет: и хотя иные уже начинают уставать от Гавелака*, я, с позволения сказать, не устаю писать все новые и новые истории о нем.  Кризис так на меня повлиял, что ли.


     4.

     Справец  выдал мне последнюю, свободную 82-ю улочку. Напротив Аллы. У Аллы одни оригиналы. Да еще все сплошь холсты. Я смотрела на них полдня – улочки-то одна напротив другой, в двух метрах – смотрела, смотрела, не вытерпела, и подошла к ней.
     - Алла, - сказала, указывая на три работы Овика в дешевых паспарту, - Это же ведь ПРИНТЫ?
     - Проработанные, - быстро сказала Алла.
     - Но ПРИНТЫ, - уточнила я, и отошла. Сказала Диме – его улочка была возле моей, 85-ая, мы сидели плечо к плечу весь день, - Проработанные принты.
     - За четыре тысячи лохам принты загонять, хоть и «проработанные» - это лихо, - сказал Дима зло, - Бедных туристов в Праге раздевают все. В отелях обманывают, в такси обманывают, на улицах и в метро обкрадывают, на Гавелаке просто  красиво разводят. Особенно удачно это получается у Аллы. Это Серебряному не по пятьдесят крон рулонами паспартовать.

     А потом пришли клиенты. Выбирали между Аллиными проработанными принтами,  которые она  называет оригиналами – маслом на холсте! – и моим Едигаряном, - маслом с золотом на картоне, два раза выбирали, три раза возвращались, и-таки купили у Аллы две работы за четыре тысячи. То есть каждая стоила четыре тысячи, а она уступила им обе за полцены. Четыре тысячи крон за два куска дешевого холста, на котором отпечатаны Овиковы работы! Я не снесла этого. Я подозвала этих двух простодушных супругов, и шепнула им «Она лжет. Это не оригиналы». Супруга переполошилась и попунцовела, супруг кинулся к Алле с вопросом, а Алла открыла свою иерихонскую пасть и завопила:
      -Как тебе не стыдно отбивать у меня клинтов! Ты готова опорочить человека, лишь бы самой продать каких-то две золотых зюки Едигаряна! Подумаешь, оригиналы! Я и принт продам за миллион, потому что клиентам нравится стиль моего мужа, а ты хципни** со своими оригиналами!!
      - Да ты ж скажи, что это принт, а потом продавай его хоть за два миллиона! – заорала и я, - Ты же с пеной у рта врешь людям, что это масло на холсте!
     - Пьяница! – подскочила Миракян к Алле на выручку, - И откуда ты только свалилась на нашу голову! Позорище всего Гавелака! Как тебе еще художники картины  доверяют!!
     - А ты на станке спишь по полдня! – ляпнула я, потому что растерялась, потому что слова Миракян  вдруг ранили меня, - по ночам дома, тоже, небось, оригиналы печатаешь,- и ретировалась. У них обеих, оказывается, луженые глотки. Причем, у Аллы бас, а у Миракян  дискант. И как же с ними не пить, с суками? И хотя я обещала себе не пить,  на следующий день с утра нужно было идти в цизинскую полицию, делать приглашение для мамы, пошла и купила рюмку водки Оленьке, овощнице, с которой я теперь частенько стою рядом на станке,только она на тагу, а я в улочке, а себе рюмку фернета.

        5.
   
     - Возьми телефон, с тобой Овик говорить хочет, - встретила меня из млекарни*** Алла.
     - А я с ним разговаривать не хочу, - сказала я.
     - Ты ему нанесла оскорбление!
     - Ничего я не наносила, Алла, тут даже слепому видно, что это ПРИНТЫ.
     - Есть проработанные принты, а есть и оригиналы! –  уже не так громко крикнула Алла, - только холст у них одинаковый!
     - И цена, - заключила я.
     - Ну, погоди же ты у меня, дождешься.
     - У ней своей личной жизни нету, так она во все сует свой нос! – добила меня Миракян, -  еще смеет в своих дрянных книжонках рассказывать о художниках!!


     Факт, дрянных. Если б достало мне таланта словом пронзать сердца людей, я бы в первую очередь пронзила сердце Миракян. Она закончила  консерваторию по классу фортепиано. Она в молодости преподавала в музыкальной школе по классу фортепиано. Пятнадцать последних лет работы на Гавелаке лишили ее не только слуха, но и разума. Или это все-таки кризис так ее долбанул?! Потому что прав Левицкий – кризис не в мире, кризис у нас в головах, и на каждую голову влияет по-разному. У меня, например, слух обострился. А разум вернулся. И в последний год, да что там, в сентябре уже будет два года, как я не пью уже так, как раньше. Мне здоровье не позволяет. Да и собутыльников не осталось. А главное, исчезло веселие. Исчез кураж. Испарилась радость от выполняемой работы. Надсадили деньги. В тот день, когда я, продав квартиру, расплатилась со всеми своими долгами – я поклялась себе тратить только то, что заработаю.
      Тот день как раз пришелся на мой день рождения. Я простояла в 84-ой улочке, не продав ни одного принта, не то, что оригинала, за целый день, что на нашем языке означает «минус пятьсот», а потратила две тысячи крон – на бутылку семизвездочной «Метаксы» и бутерброды из мясной лавки с говяжьи языком, беконом и  салями. Я не могла не угостить Саркиса, Тиграна, Мураза и Овика, которые пришли поздравить меня с цветами. А так же Седу, Свету, Марину, Фиру и Надю Елинкову. Я отвезла домой девять букетов. Это было буквально 28 марта. Что же стало 28 апреля?!

     Просто прошел месяц с тех пор, как я поклялась себе тратить только то, что зарабатываю, и за месяц я заработала от силы двадцать тысяч, а Алла каждый день по двадцать тысяч домой уносила. Ну, через день. Добро бы, мы конкурировали честно. А то у меня оригиналы на картоне, а у нее на холсте. У меня оригиналы маленькие, а у нее большие, хотя стоят примерно одинаково. У меня работы авторов, а у ней – мужа, то есть она может спуститься на половину цены, а я нет. А теперь главное – я говорю правду, а она лжет. У меня оригиналы, хоть и на картоне, а она отпринтованные промокашки продает. Люди приезжают домой, разворачивают покупку – и мои покупатели радуются, в самом деле, икона, хоть сейчас в обклад, а ее покупатели обливаются горючими слезами, обнаружив подделку, да ведь за четыре тысячи крон в Прагу не вернешься, чтоб продавца к ответственности привлечь. Единственное, что можно – своих друзей и знакомых  предупредить, чтоб на Гавелаке ничего не покупали, там обманщик на обманщике. Алла ведь рубит сук, на котором не только она, мы все сидим.
 
     6.

     «А  еще можно «прогавелачиться», - горько написала я Эдди вечером, - что, думаю, означает, полностью утратить то, чего уже давно нет».

     Бедный Эдди мне ответ прислал тут же:
     « А что ты еще можешь потерять? Родину у нас отняли, недвижимости у тебя  теперь нет, ребенок вырос, а талант не пропьешь. Ты, может быть, опять увидишь в этом злую иронию. Но там ее нет. Из всего, чем мы владеем, Ирулен, нам действительно принадлежит только то, что нам дано по рождению. И если этим суметь воспользоваться, то, действительно, «всего золота мира мало, чтобы унять твои страсти».

     Я не стала посвящать его в подробности дневного скандала, я пожаловалась ему на Серебряного:
     « Серебряный стоит здесь всего третий месяц, я – одиннадцатый год, и он утверждает, что все мои сказки – о Гавелаке, то есть о базаре, об одном и том же базаре!
     Я ему возражаю, что он невнимательно читал мою прозу. Гавелак – это не базар, это срез мира. Какая разница писать о каком бы то ни было коллективе, если в нем более чем сто человек?»

      « Тут я с тобой согласен, - ответил Эдди, -  Все дело не в объекте, а в наблюдателе. Понимаешь, ты очень хороший и тонко настроенный прибор для наблюдения. Таких, наверное, и нет больше. Чтобы, таким как Серебряному и мне стали очевидны какие-то взаимоотношения между людьми, нужна ты, которая эти взаимоотношения уловит, усилит и нам расскажет. Потому что иначе ни я, ни Серебряный не увидим очевидного».

     Меня Эдди называет единственным прибором для наблюдения на земле. Меня!  А еще  Ирулен! Никто меня так забавно не называет. Это и ласково, и уважительно, и иронично одновременно. И такой умный, такой абсолютно точный в синонимах человек, человек, который знает практически все на свете, -  находит время похвалить меня!
     К черту Миракян. «Все наполнилось слухом, что где-то между товаром». 

     И меня похвалила девочка Вика из Одессы, она продает игрушки. Она сказала:
     - Ничего не бойтесь, Ира. Я, если мне в морду дают, тоже даю сдачи.
     - Я не боюсь, - ответила я, - но я  не даю сдачи. Я знаю, что когда меня начнут убивать, я не подниму даже руки в свою защиту.

     О, я, конечно, не боюсь, что Овик, как Асхат, меня ударит. Но все-таки меня озадачивает такое рукоприкладство. Неужели все это только потому, что у меня «своей личной жизни нету»?!

                Ирина Беспалова,
                Июнь, 2009, г. Прага