Вася

Мальчик был маленьким и худым до прозрачности и его огромные серые глаза смотрели на окружавший его мир печально и  даже строго, он никогда не смеялся, но изредка улыбался неуверенной улыбкой от редкой и нечаянной радости, иногда случавшейся в его жизни. Светлые волосы ёжиком топорщились на макушке, хотя на ощупь казались мягкими и послушными. Мальчика звали Васей, ему было четыре года и он ходил в среднюю группу ближайшего к дому детского садика.
Мама Васи Марина вышла замуж в восемнадцать лет за парня, жившего в соседнем  с ней подъезде, только что вернувшегося из армии. Парень вернулся злой и охочий до всех удовольствий – выпивки, травки и хорошей потасовки, но более всего до секса и полюбил Маринку главным образом за то, что она безропотно давала ему столько, сколько он хотел, когда хотел и где хотел, даже изредка получая при этом удовольствие, что его особенно заводило.
Воспитываясь в простой семье, где оба родителя работали на стройке, Маринка приобрела бесхитростный взгляд на жизнь и счастье, полагая, что женская доля – это своевременный брак, ребёнок и, если повезёт, муж, который не будет бить без причины. Как говаривал отец Маринки, крановщик и ударник труда, зарабатывавший  побольше иного академика, жить надо так, чтобы было не хуже, чем у людей. Таким образом, свадьба и всё прочее было у Маринки с Петром явно «не хуже». Свадьбу гуляли три дня с обязательной сменой нарядов, традиционной дракой и вызовом милиции; первая брачная ночь, как водится, ознаменовалась не брачными утехами, а подсчётом подаренных денег. После гуляний молодые уехали на три медовых дня в дом отдыха. Так что всё было как полагается и все были довольны.
Тем более, что к тому времени Маринка была уже на третьем месяце. Собственно, поэтому они и поторопились со свадьбой, пока не обозначился живот. Маринке не хотелось рожать «в девках», а Пётр справедливо рассудил, что друзья никуда не денутся, а Маринка – простая, добрая, покладистая и всегда готовая раздвинуть ноги, - приобретение, без сомнения, ценное. К тому же, Маринка, работавшая поварихой в строительной столовой превосходно готовила и зарабатывала неплохо, так что по всему выходило, что Пётр не прогадал.
Надев на палец обручальное кольцо, Маринка решила, что жизнь удалась и почувствовала себя окончательно счастливой и, в благодарность к осчастливившему её Петеньке, окружила его такой заботой и вниманием, пекла такие пироги и кулебяки и так старалась доставить ему удовольствие в постели, что тот и сам почувствовал себя вполне счастливым и даже перспектива рождения отпрыска стала его постепенно увлекать и радовать. Он с неподдельной гордостью сообщил дружкам, коротавшим время в пивной, о скором отцовстве и легко отмахнулся от завистливых насмешек и шуток по этому поводу.
Маринка же так гордилась своей беременностью, что ходила, выпятив живот, хотя он был пока ещё плоским, а талия тонкой.
По выходным молодые вместе ездили на рынок и в детские магазины, выбирали кроватку, коляску и прочие вещи для будущего малыша и никогда не возвращались с пустыми руками. Мать Маринки ворчала, что негоже это – до родов покупать придание для младенца, но молодые на это только смеялись и бежали в спальню, чтобы выразить друг другу свою любовь всеми доступными им способами.



Но Маринкино безоблачное счастье закончилось, едва успев начаться.
Спустя два месяца после свадьбы их с Петром пригласили на проводы к Петиному другу. Это был их первый выход «в свет» и готовились они долго, наряжаясь и прихорашиваясь. И действительно, из всех приглашенных гостей они выглядели не только самыми красивыми, но и, к зависти многих, самыми счастливыми. Народу проводить Ромку пришло много, водки и портвейна было куплено ещё больше и сначала все веселились и  шутили, напутствуя новобранца и осыпая его советами и наказами служить честно и добросовестно и беззаветно любить и защищать Родину. К утру весёлость поутихла, зато появилась какая-то вначале скрытая, а потом всё более явственная, агрессия, направленная вроде в никуда, споры стали переходить в шумные ссоры, голоса повышались, страсти накалялись и вдруг – одно брошенное слово, одна искра и началась драка. Потасовка была жестокой и бессмысленной, в пьяном угаре дерущиеся, не различая лиц, били друг друга, валили на пол, топтали и пинали, выкрикивая потрясающие по своей грубости и циничности слова, просто потому, что пришло время этой самой драки. Где-то уже показались первые капли крови от порезов разбитыми бутылками, где-то сквозь крики и ругательства прозвучали стоны и хруст, скорее всего, чьих-то костей…
Драка, как живой водоворот из человеческих тел, вдруг выплюнула из своей вращающейся массы фигуру человека; она вылетела спиной к открытой балконной двери и, ни за что не зацепившись и не ударившись, легко перемахнула через балконные перила и скрылась в предрассветном сумраке.
Шумная свалка вдруг остановилась, замерла, раскололась на отдельные тела и затихла и внезапный крик – страшный, нечеловеческий вопль пронзил тишину. Это кричала Маринка. Она стояла у окна, её пальцы скребли по стеклу, оставляя странные розовые следы, а она кричала без остановки, без передышки, кричала так жутко, что все подумали – она сошла с ума.
Так в девятнадцать лет Маринка стала вдовой.
Её отношение к беременности изменилось в корне. После того, как она пришла в себя, и на это понадобилось не слишком много времени – молодой организм хочет жить, а не страдать – Маринка поняла, что ребёнок станет главным препятствием на её пути к счастливой жизни, но её простые и мудрые в своей простоте родители категорически запретили даже думать о том, чтобы избавиться от отягощавшего её плода, здраво рассудив, что у девки вся жизнь впереди, а их будущий внук не виноват в случившемся.
- Справимся,- сказала мама.
- Поднимем, не бойсь,- поддержал её отец.
Ещё почти пять долгих месяцев пришлось Маринке ходить с животом, который, как назло, стал расти как на дрожжах, заметно увеличиваясь с каждым днём и вызывая в Маринкиной душе отвращение вперемежку с ненавистью. Она жалела себя, свою горькую долю и неудавшуюся жизнь и винила в этом не покойного мужа, любителя набраться и подраться, а неведомое, незнакомое и совершенно не нужное ей существо, жившее, росшее внутри неё и уже знавшее, что его ни любят, ни жалеют.
Вася родился в конце декабря, перед самым Новым годом, чем вызвал ещё одно разочарование своей матушки, оставшейся в роддоме на все праздники. Он родился с широко открытыми глазами, глядя на встретивший его мир и крик его был горестным всхлипом не желавшего появляться на свет существа. Его сразу приложили к материнской груди, но молока в ней не было ни капли и, пожевав пустой сосок беззубым ртом, он тихо и жалобно заскулил, понимая уже, что ему не дождаться от родившей его и такой необходимой ему сейчас женщины ни заботы, ни ласки, ни тепла. Васька двинулся в длинный путь нелюбимым и никому не нужным.
На пятый день, готовясь к выписке, Маринка сделала попытку оставить Ваську в роддоме. Все пять дней после родов она не видела его и не делала попыток даже навестить малыша, которого кормили искусственным питанием и пеленали вечно занятые и потому не слишком заботливые медсёстры. Но Маринкины родители, предвидя такой поворот сюжета, цыкнули на дочь и та, покорно и равнодушно, подписав все необходимые бумаги, забрала младенца, заботливо укутанного в новое голубое шелковое одеяльце новоиспечённой бабушкой.
С тех пор Ваську растили и воспитывали бабушка и дедушка, не чаявшие души во внуке и в глубине души хранившие робкую надежду, что дочь, одумавшись и раскаявшись, со временем станет Ваське настоящей матерью. Васька знал, что тётю, жившую в одной с ними квартире и никогда не говорившую с ним, зовут Марина, не более того, потому что та категорически запретила называть её мамой и предоставила деду с бабкой самостоятельно решать все вопросы, связанные с воспитанием сына. Она выбросила Ваську из своей жизни ещё до его рождения.
Так и жил Васька сиротой при живой матери. Бабка с дедом его обожали и баловали, но они были ещё молоды, достаточно молоды, чтобы секс ещё не был для них утраченным удовольствием и они занимались им часто и вкусно. Васина бабушка ещё вполне сама могла забеременеть и теоретически снова стать матерью. Но только теоретически, потому что Васька стал самым важным и самым главным человечком в их жизни, завоевав их сердца с первой минуты их знакомства. Они по очереди отводили его в детский сад по утрам и вместе забирали вечерами, приезжая за ним на не старых ещё красных «Жигулях», отчего воспитательницы считали его поздним ребёнком любящей и счастливой супружеской четы.
Однако Васька, несмотря на любовь и заботу бабушки и деда, редко чувствовал себя счастливым. В его комнате с большим светлым окном и тёплым пушистым ковром во весь пол, уставленной большими самосвалами, игрушечными строительными кранами, ящиками с кубиками и прочими драгоценными для любого мальчишки игрушками, он чаще всего сидел на полу, обнимая любимого плюшевого пса – рыжего толстого спаниеля с длинными ушами и чёрным, блестящим, как будто влажным, носом. Пёс был верным Васькиным другом, с ним он спал, крепко прижатый к худенькому телу и заботливо укрытый одеялом; Васька сажал его с собой за обеденный стол, не внимая выговорам бабушки, что «собакам не место за столом»; С ним Васька ходил на прогулки, пытаясь тащить за собой на поводке, отчего брюхо плюшевого пса вечно было испачкано, что очень расстраивало привыкшую всё содержать в чистоте, бабушку.
Иногда Васька рисовал. У него, без сомнения, был талант. Он с одинаковым удовольствием рисовал карандашами и акварелью, а когда ему на один из Дней рождения подарили набор пастельных мелков, они стали его любимыми красками.
Мальчик рисовал много, но своих рисунков не показывал никому, даже своему плюшевому любимцу, и не развешивал на стенах своей комнаты. Иногда рисовал картинки, которые дарил бабушке и дедушке и тогда они умилялись, глядя на весёлых зверят, большие красные машины и пышные букеты неведомых цветов, которые создавал их ненаглядный и талантливый внук.
Васька хорощо, даже прекрасно рисовал для мальчишки его возраста, был послушен и на редкость воспитан и, казалось, с ним не было никаких проблем. Но, тем не менее, одна проблема всё же была. Васька не говорил. Не совсем молчал, более того, он умел говорить очень даже хорошо, просто он предпочитал этого не делать. Трудно было понять причину, по которой мальчик кивал, чтобы сказать «да», а вместо слова «нет» делал отрицательный жест. Он никогда ничего не просил, но, если получал подарок, который ему нравился, он благодарил дарящего выразительным взглядом, чем очень сердил  приветливых бабушку и дедушку. Он никогда не принимал участия в играх детей в детском саду и, если ему было больно, плакал тихо и недолго. Вначале бабушка с дедом, обеспокоенные странным поведением внука, подумали, что мальчик болен и не разговаривает из-за врождённой глухоты. Они отвели его к детскому врачу, который, проверив уши, горло и, на всякий случай, нос, подтвердил, что мальчик совершенно здоров и ничто не мешает ему разговаривать, если только у него нет иных заболеваний, например, нервного характера. Узнав, в чём, собственно, проблема, доктор попросил оставить его наедине с мальчиком, а когда, спустя около двадцати минут, он вышел из кабинета, держа Васю за худенькую руку, то очень удивил деда и бабушку известием, что мальчик не только умеет разговаривать, но делает это лучше большинства его сверстников. Просто…
-Он не хочет, - сказал доктор изумлённым деду и бабушке.
А Вася кивнул головой.

Маринкина жизнь бежала своей колеёй. Маринка поправилась, похорошела, сменила уже не одного кавалера и, вкусив, наконец, истинной радости плотской любви, замуж не торопилась. Одевалась она красиво, модно и даже с шиком, пользовалась дорогой косметикой и её ноготки были обработаны мастером не из дешёвых. Её последнему бойфренду было около сорока лет, он был женат, что ничуть не беспокоило повзрослевшую Маринку; бойфренд заезжал за ней вечерами на красивой иностранной машине на зависть её бывшим подружкам и одноклассницам и вёз в ресторан или в клуб, из которых она возвращалась, как правило, под утро. Но даже этот привлекательный во всех отношениях, с точки зрения любой обычной девушки, мужчина, не был тем принцем, отыскать которого поставила своей целью избалованная и капризная Маринка. Пережив столь трагическую историю с замужеством, она изменила своё представление о жизни и о своем месте в ней; её цели и стремления стали настолько далеки и непонятны её простым  родителям, что в квартире, где они продолжали жить вместе, она чувствовала себя совершенно чужим человеком. К своим родителям она давно уже относилась с презрительным высокомерием, а своего сына – кажется, она просто не замечала его. Вася в её жизни не существовал.
Зато Вася её видел. Он видел её гораздо чаще и смотрел гораздо внимательнее, чем это могла представить Маринка или заметить дедушка и бабушка. И если бы они решили посмотреть на живописные шедевры своего внука, спрятанные на самое дно ящика с пластмассовыми кубиками, они увидели бы на всех рисунках одно и то же лицо, всегда одно и то же, такое узнаваемое – лицо своей дочери.



Почти всех детей из группы уже разобрали. Васины родители сегодня что-то задерживались. Васька сидел в раздевалке, наполовину одетый в осенний комбинезон и синие резиновые сапожки и, качая от нечего делать ногами, прислушивался к щебету толстенькой и очень милой девочки с кудрявым хвостиком волос, перехваченным желтым капроновым бантом. Наташка, которую мама одевала медленно и обстоятельно, рассказывала маме о слонах и жирафах, о которых сегодня воспитательница прочитала им книжку.
-Мамочка, а нос у слона длинный – предлинный! И он им ест!
-Да, Наташенька,- мама терпеливо и методично застёгивала пуговки на тёплой кофточке, пытаясь удержать вертящуюся во все стороны дочку.
-Мамочка, а жираф такой смешной – шея длинная, а до земли достать не моооожет! И рожки как у гусеницы!
-Да, Наташенька, - мама закончила с кофточкой и надевала на непоседу курточку с мишкой Тедди на рукаве.
-Мамочка, а знаешь, у нашего Васьки родители такие старые – старые! Скоро умрут!
-Тише, Наташа, какая ты нехорошая,- мама бросила испуганный взгляд на замершего Ваську,- разве можно так говорить? У Васи родители совсем не старые и, уж совершенно точно, не умрут. И ты не должна…
-Нет умрут! Нет умрут! – не унималась Наташка. Они похожи на моих дедушку и бабушку, а они такие стаааарые…
-Наташка, я накажу тебя! – Наташкина мама была не столько рассержена, сколько напугана настойчивой, хоть и невольной бестактностью дочери,- и если ты сейчас же не замолчишь!..
Тут только девчушка поняла, что мама давно уже не шутит, замолчала и зло посмотрела в сторону сидящего и, казалось, не слышавшего их разговора Васи. Вася сидел, качая ногами в синих резиновых сапожках и прижимая к себе рыжего плюшевого спаниеля.

Дедушка с бабушкой пришли, когда в группе остался один Вася. Нянечка давно вымыла полы и ушла, закрыв дверь в игровую, и Вася терпеливо и, как всегда, молча, сидел всё на той же банкетке в обнимку со своим любимцем-спаниелем. Он уже был полностью одет и ему было жарко, но он был терпеливым мальчиком и не жаловался. Молодая воспитательница, торопившаяся домой, где её ждали дети и муж, тоже одетая, стояла у окна и сердито постукивала каблучком высоких новеньких сапожек.
-Может, они про тебя забыли? – полушутливо, полураздражённо спросила она.
Вася поднял на неё глаза. Вместе с обидой в них было что-то такое, чего она не ожидала увидеть в глазах маленького мальчика. Она торопливо отвела взгляд.
И тут появились бабушка с дедушкой. Шумно извиняясь за опоздание (бабушке вручала медаль ветерана труда и по этому случаю был небольшой фуршет, отказаться от которого было ну никак невозможно), с шутками и прибаутками они подхватили на руки внука вместе с плюшевым спаниелем и побежали к машине, на ходу обещая Васе больше никогда-никогда-никогда не опаздывать, по дороге купить мороженое и в выходные сводить его в цирк или зоопарк. Васька по обыкновению молчал, но купленное мороженое, клубничное с шоколадом, выданное ему сразу после ужина, съел с удовольствием и без остатка.
Ночью, когда все угомонились и обычный приглушенный шум из комнаты бабушки и деда, сопровождаемый тихим скрипом и невнятными  стонами, перешёл в отчётливый храп, Вася вылез из-под одеяла и, не надевая тапочек, тихонько на цыпочках подошёл к двери Маринки. Он видел, что сегодня она пришла не поздно, и, мазнув взглядом по лицам сидевших на кухне Васи и родителей, не здороваясь, прошла в свою комнату. Она не часто возвращалась так рано и Вася видел её далеко не каждый день, но зато ему частенько удавалось побывать в её комнате в отсутствии хозяйки, что было, между прочим, категорически запрещено. Комната была не очень большая, но уютная, с красивой мебелью и широкой кроватью. Шторы были постоянно плотно задёрнуты и от этого в комнате всегда царил таинственный полумрак. И запах…нет, скорее, букет всевозможных запахов, от которых у Васи замирало сердце. Тонкий запах духов и туалетной воды, дорогого мыла и лака для ногтей, еле уловимый запах очень дорогих сигарет и такой же еле уловимый, но не такой приятный и совсем незнакомый Васе запах – запах мужской спермы. Часто Маринка, возвращаясь домой поздно, когда все уже наверняка крепко спали, приводила домой кавалера и выпроваживала задолго до того, как семейство начнет просыпаться.
Вася медленно и очень осторожно приоткрыл дверь на миллиметр, дверь подалась легко и беззвучно, тогда Вася приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы увидеть кровать и лежащую на кровати Маринку. Она спала, положив голову на локоть согнутой руки и повернувшись лицом к двери. В комнате было совсем темно, но Вася отлично видел всё, что хотел видеть. Он сделал шаг в комнату и осторожно закрыл за собой дверь.
Он стоял, прислушиваясь к дыханию – своему и Маринкиному. Его сердце билось не чаще, чем обычно, разве только чуть-чуть…



За кроватью стояло огромное трюмо красного дерева, уставленное баночками и тюбиками с кремом, фарфоровыми вазочками с различными щёточками и карандашами для бровей. Хрустальная шкатулка была наполнена золотыми цепочками и колечками, подаренными бесчисленными Маринкиными воздыхателями. Вася обошел кровать, глядя на лицо мирно спящей женщины и, подойдя к трюмо, осторожно выдвинул один из резных ящичков и вынул из него небольшую красного бархата коробку, явно чей-то подарок с крошечным золотым замочком-кнопочкой, который Вася без труда открыл. Внутри, каждый в отдельном углублении, как в уютном гнёздышке, лежали ручка с золотым пером и завинчивающимся золотым же колпачком, маленькая узкая зажигалка с выдвигающимся зеркальцем и изящный нож для бумаги с чёрной, покрытой золотым орнаментом и дарственной надписью, рукояткой. Острое как бритва лезвие было убрано внутрь и не ужалило маленькой ручки, которая вынула его из своего гнёздышка.
Вася смотрел на нож заворожено и с восхищением. Он не первый раз держал в руках эту вещицу и, как ни странно, знал её назначение. Или, во всяком случае, догадывался. Он нажал на кнопочку, скрытую в инкрустированной рукоятке ножа, и лезвие с тихим треском стало выезжать вперёд; мальчик не отпускал кнопку до тех пор, пока лезвие не вышло на всю свою длину.
Мальчик стоял и прошла не одна минута, прежде чем он сделал шаг к кровати и лежащей на ней Маринке. Сейчас он не видел её лица, но её затылок с каштановыми кудрями и левая сторона шеи, молочно-белая с синей пульсирующей жилкой артерии он видел очень хорошо.
Протянув руку с длинным тонким лезвием, он медленно и не слишком сильно провёл поперёк этой артерии. Кровь из неё брызнула длинной и мощной струёй, забрызгав Васино лицо и белую маечку на худом теле. Затем первая струя, утихнув, сменилась второй, такой же сильной и горячей. Кровь попала Васе в рот, брызнула в глаза, но он не пошевелился и даже не моргнул. Наконец, третья струя, чуть слабее, а затем четвёртая и пятая начали заливать Маринкину шею и затылок. Она повернулась на спину и открыла глаза. В темноте она не увидела маленькой фигурки мальчика, стоявшего между её кроватью и зашторенным окном. Почувствовав странную боль, она дотронулась до шеи и ощутила, как кровь, пульсируя под её пальцами, вырывается из её артерии, заливая простыни горячей пахучей влагой. Видимо, ещё не проснувшись и не осознав того, что с ней происходит, она повернула голову к окну и увидела стоящего Васю, бледного и печального,  забрызганным кровью лицом и неотрывно смотрящего на неё. Вася аккуратно положил нож на край кровати, а затем протянул к Марине тонкую руку.
-Мама,- прошептал он, - мама.



Утром бабушка, пришедшая в комнату к Васе, чтобы разбудить его и собрать, как обычно, в садик, очень удивилась, не найдя внука в постели. Не было его ни в ванной, ни в кухне и бабушка запаниковала, посчитав, что обошла все помещения в квартире, где мог быть внук. Она разбудила деда, который встал, и, не без досады на бабкину недогадливость, сразу прошел в комнату дочери.
Открыв дверь, он увидел Маринку, лежавшую на спине с открытыми глазами. На её груди, словно только что родившийся младенец, лежал Вася, крепко обняв ей за шею и обхватив губами её обнаженный сосок. Оба были мертвы.