Куриная слепота

Когда-то давно, в далеком-предалеком царстве детства моего вдруг и по чьему-то мановению в мир вступало Лето – неохватно-огромное, светлое, все в радугах откровений и искорках тайн. Помедлив несколько дней, точно не доверяя Гостье, родители везли меня на дачу, а нянюшка-бабуленька вздыхала свое обыкновенное: «Наконец-то!»
Дача и тогда уже присутствовала в городской черте, от нее хорошо видны были и ближние каменные городские дома, и изысканная жирафа подъемного крана над новостроем, а теперь, кажется, город совсем уже поглотил этот уголок детского моего мира, эту неохватность, заключив ее в узкие тиски своей цепенящей живое власти. Но тогда...
Тогда мы всякое погожее утро шли с бабуленькою, проходя долгую, песчаную, в колеях дорогу, к большому пруду, где мне дозволялось побултыхаться на мелководье, погонять шустрых водомерок и малосмысленного, как и я сам малька, льнущего к берегу, подрагивающего плавничком в линзе прогретой солнцем желтоватой воды.
Бабуленька садилась где-нибудь поблизости, в теньке под ветлой, глаз с меня не сводя. Через время велелось мне оставлять «лягушатник», лезть на травяную сушу –  обсыхать «до после обеда», когда купание повторялось. Однажды, дорогою с купанья бабуленька показала мне – на лугу – низенькие травяные кустики, усыпанные мелкими желтыми цветочками: ничего выдающегося, так, ерунда, не стоящая даже минутного мальчишечьего любопытства. Но эта видимая чепуховость по одному только бабуленькиному словечку вдруг распахивалась потайною дверцею в какой-то новый, непознанный доселе мир, и мир этот был полон угрозы.
- Видишь, Хитрунька, эти цветочки? - спрашивала меня бабуленька, делая голос свой таинственным, предвещающим нечто необыкновенное. - Близко не подходи к ним, не наклоняйся и не вздумай сорвать и нюхать.
Я поднимал голову к бабуленьке, доверчиво хлопал глазенками и спрашивал: «Для чего так?»
- Это, Хитрунька, куриная слепота, - отвечала мне бабуленька и рассказывала сотрясавшие мое сознание страшности, о том, как слепнут от этих цветочков куры, кошки и даже собаки, а уж если собака должна ослепнуть, то куда же маленькому мальчику против нее?
- Хорошо, бабуленька, что нам не разрешили Сарданапала с собой на дачу взять, а то ведь за ним не уследишь – враз ослепнет! - ужасался я и радовался столь счастливому изжитию недавнего своего огорчения.
- Помни, Хитрунька! - наставляла меня бабуленька, и я помнил, а потом забыл...
И вот, вспомнил опять – много-много лет спустя, днями, когда, проезжая Пушкинской площадью в огромном городе Москве, увидел на стене одного из городских домов выдающийся рекламный призыв. Я редко обращаю внимание на подобные глупости, но тут, пережидая сигнал светофора, позеваковствовал чуток. Призыв исходил от одной крупной птицеводческой фирмы, проще говоря – от курятника, только высокотехнологичного, оборотистого, которым заведуют умные и расчетливые люди-менеджеры. Люди-менеджеры сочли разумным, чтоб на их призыве расхваливалась свежесть битой, ощипанной и потрошеной курицы, продаваемой через магазины человеку, то есть и мне.
«КУРИЦА ДОВОЛЬНА!» - гласил призыв.
Я заморгал глазами, да так часто и так долго моргал, что дождался возмущения недовольных заминкой других автомобильных людей, торопившихся по своим делам и на глупые рекламные призывы, в отличие от меня, не обращающих внимания. Я тронулся и уехал с этого места, прочь от куроводческого призыва и уверенной похвальбы людей-менеджеров. Спустя пять минут я и думать забыл о «довольной» курице и ее еще более довольных хозяевах, но я помнил о себе, и я вспомнил что-то, показавшееся мне очень и очень важным.
Слушайте, а ведь и вправду человеку мало убить, ощипать, выпотрошить и пожрать другое существо, и неважно на самом деле, будет ли то существо обыкновенной курицей, или... другим человеком. Понимаете – мало! Человеку, если он рачительный хозяин и состоявшийся человек, непременно надо, чтобы жертва его при этом акте непременно ощущала свое ДОВОЛЬСТВО – довольство тем, что рачительный хозяин, повелитель жизни и смерти убил ее, ощипал, выпотрошил и пожрал. И человек этот нисколько не смущается тем, что выставляет свое желание видеть жертву свою ДОВОЛЬНОЙ своей участью, напротив – он, кажется, горд сознанием свой власти над живым.
- Куриная слепота! - прошептал я. - Они не знают, что нельзя было в детстве подходить к этим зловещим, желтеньким цветочкам, что к ним нельзя наклоняться, их нельзя срывать и, уж тем более, нюхать! Бедные, у них не было и никогда уже не будет своей Бабуленьки!
Царствие ей Небесное, милой...