За Русь святую

Заякин Б. Н.




                Исторический роман.




                “За Русь святую”.










“Умом Россию не понять,
   Аршином общим не измерить.
   У ней особенная стать -
   В Россию можно только верить”.
                Ф. И. Тютчев.










                Поселок Томилино - 2006 год.

                1

В одну из темных августовских ночей 1635 года, в период правления на Руси первого царя Михаила Федоровича из рода Романовых, к захваченному турецкими и татарскими войсками небольшому городку Узены на берегу реки Усерды в Нижнем Поднепровье, тихо причалили казачьи струги и чайки. Неслышными тенями проскользнули они мимо сторожевых башен.
Несколько дней трудного и опасного пути, и вот потрепанные непогодой суденышки, прозванные казаками “чайки”, с тихим шуршанием ткнулись носами в прибрежную гальку.
Ни говора, ни шума, ни звяканья оружия. Словно таинственные призраки казаки спрыгнули на берег и растворились в темноте, подбираясь к стенам татарского городка.
Глухо тенькнула тетива. Легкая камышовая стрела, выпущенная из длинного казацкого туго натянутого лука, тонко просвистев, впилась в горло татарина, стоящего на верхней площадке надвратной башни. Не вскрикнув, он кулем осел на деревянный помост.
- Помогите, - испуганно заорал его напарник и тут же свалился, срубленный острой казачьей саблей.
На стены и башни уже лезли бородатые, пестро одетые люди в зипунах с обнаженными клинками и пистолями в руках.
- Гей казаки! Пущай на распыл басурманов! Руби их всех в капусту!
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа, - приговаривал огромный, до глаз заросший сивой бородищей отец Влас в драной рясе, круша городскую стражу направо и налево тяжеленной булавой, разбивая турецкие головы, проламывая щиты и досадливо отмахиваясь от направленных ему в грудь острых жал пик.
- Ворота! - повелительно крикнул походный атаман Осип.
Несколько донцов, рискуя сломать себе шеи, спрыгнули с башни и, быстро порубив стражу, распахнули створки окованных железом городских ворот.
Толпа казаков с гиканьем и разбойным посвистом, вызывающим у турок панический страх, ринулась на узкие грязные улочки городка, скудно освещенные выглянувшей из-за туч ущербной луной.
Казаки забрались на стены, неся смерть пытавшимся сопротивляться воинам наемного турецкого гарнизона. Откуда-то притащили молодого татарина с большим сундуком.
- А ну, показывай, - приказали казаки.
Татарин раскрыл сундук, тускло блеснули золотые дирхемы.
- Да, много нашего брата продал в рабство. Руби всех подряд, казаки! - подбодрил Осип, передавая казакам сундук с золотом.
Татарина зарубили. Не знал атаман, что стоит он на краю жизни своей. Молодая и сильная татарка, жена казненного татарина, притаилась в темноте закоулка улицы с пикой в руке и поджидала атамана.
Смерть была бы ему тут. Но не думала она, что все видит и слышит Евдоким. Внезапно он шагнул в темноту улицы и вырвал у нее пику из рук. Злобно сверкнув очами, вертлявая ордынка острыми зубами впилась в руку казака.
- Волчица проклятая! - озлился Евдоким и схватил татарку за косы.
Выхватил атаман Осип саблю и замахнулся. Смуглая красавица закатила в предсмертном ужасе глаза и завизжала.
- Башку твою с колдовскими очами долой бы, вражья сила! - сердито крикнул Осип. - Визжишь, подлая, за добро свое дрожишь. А того не ведаешь, что к добру дорога лежала через косточки русские. Мучите вы, татары, Русь! Так и побил бы вас, порубил всех, - он опустил саблю. - Ну, да черт с тобой! - голос Осипа обмяк, стал теплее: - Баба - баба и есть! Иди, окаянная, да гляди, в другой раз не попадайся, - он отшвырнул татарку о стену дома и с обнаженной саблей побежал дальше, туда, где разгоралась схватка.
Ордынка завизжала,  упала на тело мужа и завыла. Замелькали огни факелов, дымно занялось зарево первого пожара. Где-то далеко высоким голоском тоненько блажил недобитый татарин, призывая на помощь Аллаха, которому в эту страшную ночь было явно не до него.      
На перекрестке, рядом со старой мечетью, вплотную сдвинув щиты и угрожающе выставив длинные пики, казаков встретил городской гарнизон. Построившись в несколько рядов, турки и татары живой стеной перегородили улочку, надеясь сдержать напор воинственных пришельцев.
Повинуясь команде начальника, стража сначала медленно двинулась вперед, с каждым шагом ускоряя движение, чтобы крепче ударить по врагу, нанизать проклятых гяуров на острия пик. Разорвать их плоть. Выбросить за городскую стену, а там довершить дело ятаганами.
 - Алла! Алла! - подбадривали себя турки и татары - Смерть урус-шайтанам!
Но разве есть на свете сила, способная остановить казака, идущего на святое дело освобождения из татарской неволи своих братьев? Нет такой силы!
- Пушку! - приказал атаман.
Казаки расступились, давая дорогу пушкарям, тянущим фальконет. Турки напротив, теснее сомкнули ряды и побежали быстрее, стремительно сокращая расстояние. До цели оставалось полтора десятка шагов, как внезапно оглушительно бухнула пушка, выкаченная на прямую наводку, разом пробив изрядную брешь в рядах стражи.
Полетели наземь разбитые щиты, ятаганы и пики, дико заголосили раненые и искалеченные люди, перекрывая своим предсмертным криком треск разгоравшихся пожаров и остервенелый лай обезумевших от страха собак.
Молниями сверкали казачьи сабли. Залпом ударили ружья и пистоли. Замертво падали турецкие и татарские спахи и янычары, так и не усвоившие того, что каждый казак в бою стоит десятка воинов, поскольку донец родился и умирает с острой с шашкой в руках.
Отрубая наконечники пик, ловко разя противников через щиты, казаки врезались в татарский строй, заставив его развалиться и отступить.
- Бей, руби, в полон не бери, - гремел над улочкой бас атамана Осипа. - Будет помнить басурманское племя казачий клинок!
В душной темноте, разорванной всполохами пламени, били, рубили, кололи и душили друг друга люди разной веры. Падали и умирали на истоптанной, скользкой от крови земле, расплачиваясь своими жизнями за свободу других.
Через несколько минут жаркая схватка закончилась. Только жутко распластанные саблями тела остались на улочке у старой мечети. Передовой отряд стражи порубили.
Багровое зарево поднималось над городом. В его неверном свете, под низко висящими южными звездами, словно качались в дыму тонкие белые минареты.
          Дерзким, внезапным ударом казаки овладели городом и ринулись к невольничьему рынку, где в длинных приземистых сараях томился взятый татарами на Руси полон.

                2

Крымское ханство - татарское феодальное государство, существовавшее в Крыму под протекторатом Турции в 15-18 веках, выделившееся из Золотой орды.
После нападения в 1223 году на Судак, монголо-татары в 30-х годах вторглись в Крым и в 1239 году захватили всю его степную часть, разрушив местное земледельческое хозяйство и покорив разноплеменное население, среди которого были аланы, половцы, славяне, армяне, греки.
С конца 13 века монголо-татарские феодалы сделали Крым постоянным местом своих кочевок, преимущественно для зимовок. Основой хозяйства завоевателей было кочевое скотоводство.
На рубеже 13-14 веков здесь образовалось особое ханство с резиденцией в городе Солхате - ныне город Старый Крым. После междоусобной борьбы в 1433 году в Крыму с помощью феодальной знати утвердился хан Девлет-Хаджи-Гирей, который при поддержке Великого княжества Литовского в 1443 году создал независимое от Золотой Орды Крымское ханство, в состав которого вошло также Нижнее Поднепровье.
Затем при хане Менгли-Гирее, татарское ханство, после вторжения в Крым в 1475 году турецких войск и разгрома ими генуэзских колоний в Северном Причерноморье, стало вассалом Турции.
Феодальная знать ханства организовывала грабительские походы в соседние страны с целью захвата добычи и пленных для продажи в рабство, получения дани и выкупов.
Нападения крымских татар в 16-17 веках подвергались территории России, Украины, Польши. Крымские войска в 16 веке неоднократно осаждали Москву, Тулу и другие города России.
Только в первой половине 17 века в Крым было уведено около 200 тысяч пленных. Русское правительство для защиты южных границ Руси от набегов татар создало систему засечных черт - пограничных укрепленных линий.
В конце 17 века в ходе войны с Турцией Россией были предприняты крымские походы 1687-1689 годов, которые, однако, окончились безрезультатно.
Лишь по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору 1774 года Крымское ханство перестало быть вассалом Турции, и объявлено независимым под протекторатом России, а в 1783 году было окончательно присоединено к Российской империи.
   
                3

- Православные есть? - громко кричали донцы, пробегая по темным улицам. И если слышали в ответ:
- Есть, родимые, есть! - вышибали двери и врывались в дома, сбивая с пленников кандалы и деревянные колодки.
Не слушая слов благодарности, торопили людей, ошалевших от счастья внезапно обретенной, казалось им уже навсегда потерянной свободы.
- К морю беги, к стругам. Да живей поворачивайся, пока татары да турки не опомнились.
На невольничьем рынке, перебив охрану, тяжелым бревном вышибали двери темниц, выпускали пленных и под охраной отправляли на берег, к стругам.
- Поторапливайся! - командовал атаман, поспевавший появиться везде, где только случалась в нем нужда, будь то жестокая сеча с турками, или никак не желавшие поддаваться двери тюрьмы. - Потом добычу разглядывать станем. Выводи православных из городка.
На площадь невольничьего рынка казак Иван Мокшин не попал - замешкался, когда бился с городской стражей, отмахиваясь клинком от наседавших пятерых турок.
Пока их порубал, пока кинулся догонять своих, пока понял, что свернул в темноте не на ту улочку - заплутал в басурманском городе. Время ушло.
Темень кругом, где-то истошно кричали, трещало дерево в огне, дым щипал глаза. Неподалеку стреляли. Куда бежать? Наверное, надо на шум драки подаваться? Опять кругом неудача, даже здесь, если от своих умудрился отстать.
Удачливым Иван себя не считал, что всем Бог дал, то и ему. Не раз ходил он под Азов и другие татарские городки, рубился с татарами в степи, чтобы русский полон освободить, да добыть себе зипуна.
Но когда наступало время дуванить хабар, делить добычу взятую в набеге, доставалось Ивану всякое ненужное барахло: шелк, бархат, или бабья накидка шитая жемчугами. Зачем это бобылю, перекати-поле?
И спускал он добро без всякой жалости, чтобы вновь прибиться к ватаге и уйти в лихой набег: там веселее, там огонь пожаров и жестокая сеча, только там дышишь полной грудью, и жизнь кажется мимолетной, как тонкий посвист каленой стрелы.
Правда хранил Иван одну заветную вещицу, не считая, конечно, коня и сабли, а без них, какой же он казак? Много раз его просили продать, или обменять мотавшуюся в его ухе золотую серьгу со вставкой из кусочка исфаганской бирюзы, но не соглашался Иван: берег, как память о набеге на персидский караван. Хотя, бывало, жгла та серьга душу казака непреходящей болью.
Случилось это несколько лет назад. Пристал Иван к крепкой ватаге отчаянных удальцов. Ватага сбилась невелика, чтобы доля добычи на каждого оказалась больше.
Зато каждый казак - настоящий сорвиголова. Ушли верхами в степь, выследили караван и налетели с гиком и посвистом, на скаку без промаха стреляя из ружей и пистолей. Иван направил скакуна в середину каравана: там обычно товары лучше и народ побогаче.
Но неожиданно нарвался на выстрел: так и ожгло щеку пулей. Чуть правее взял бы басурман - и больше никогда бы казаку не ходить в набег.
Молодой рыжебородый перс откинул бесполезный пистоль и быстро выдернул из ножен кривой клинок, хищно блеснувший на жарком степном солнце.
Да не прост был и казак. Зазвенела светлая сталь, высекая синеватые искры, и лег перс на выжженную зноем землю, задрав навстречу небу окрашенную хной окровавленную бороду.
Вскрикнул тут кто-то, жалобно и тонко, словно раненая птаха. Оглянулся Иван и похолодел. Молодая персиянка, сидевшая на повозке, запустила себе под левую грудь длинный узкий кинжал.
Кинулся он к ней, хотел спасти: ведь не по божески это, если человек, да еще девушка, пусть даже басурманской веры, жизни себя лишает. Пусть и не крещеная, но не простит Господь такой грех! Но не успел, упала она под копыта его коня рядом с персом, как знать, кем он ей был: мужем, братом, женихом?
Спешился Иван и снял с нее на память золотую серьгу с камушком бирюзы. Больше ничего не захотел он взять из добычи, оговорив себе право оставить только эту серьгу.
И дал казак после этого случая клятву Пресвятой Богородице, что за нечаянно погубленную им жизнь, не жалея себя, вызволит из плена столько душ христианских, сколько сможет. И будет соблюдать ту клятву, пока не сложит свою буйну голову.


                4

Мокшин свернул в очередной переулок и неожиданно наткнулся на трех турок. Щедро раздавая тумаки, они выгоняли из дома женщин, до глаз закутанных в широкие шали. Женщины визжали, цеплялись за узлы, а турки сердились, бряцали оружием и ругались.
- Сюда! - не разглядев в темноте, кто перед ними, окликнул казака один из басурман.
Но тут же понял, что ошибся, и метнул в Ивана короткое копье. Иван ловко увернулся, и наконечник копья чиркнул по обожженной солнцем стене забора. Поудобнее перехватив саблю, Иван пожалел, что заткнутые за пояс пистоли уже разряжены, и смело двинулся на противников.
- У-у, шайтан! Язык сана! Горе тебе! - закричал турок, замахиваясь клинком, но тут же рухнул с разрубленной головой.
Попусту грозить казаку не стоило. Иван словам предпочитал дело и чувствовал саблю, как продолжение собственной руки. Два других турка, видя скорую гибель товарища, быстро отскочили и принялись кружить вокруг Мокшина, пугая его ложными выпадами и при этом, опасаясь повернуться к нему хоть на миг спинами.
Решив не затягивать схватку, Иван неожиданно прыгнул вперед и наотмашь полоснул саблей одного из турок, но тот смело отбил удар. Казак волчком крутанулся на месте и успел воткнуть клинок в грудь второго османа, хотевшего срубить его сзади. Женщины побросали узлы и с воплями разбежались.
Оставшийся в живых турок начал пятиться, но вдруг ринулся на Ивана: в одной руке он сжимал кривую саблю, а в другой - длинный ятаган. Это Мокшину не понравилось, басурман, видать, обезумел от ярости и решил любой ценой утянуть казака за собой в ад.
- Ну, поглядим, кто ловчее?
Бешено вращая над собой клинок, чтобы не дать противнику возможности сделать выпад, Иван стал потихоньку отступать, подразнивая турка.
Улучив момент, казак метнулся в сторону и, оказавшись сбоку от ринувшегося вперед османа, концом сабли рассек его голую шею. Сделав несколько заплетающихся шагов на неверных подгибающихся ногах, тот залился темной кровью и рухнул лицом вниз.
Услыхав позади шорох, Иван быстро оглянулся, какие еще бесы притаились здесь? На пороге дома, скудно освещенного отблесками пожара, стоял худенький мальчонка в длинной рубахе. Обритая головенка с торчащими ушами, тоненькая шейка, что твоя тростинка.
- А, - облегченно выдохнул казак. - Нет тут твоей мамки. Туда, туда беги! - Он махнул рукой в темноту.
Мальчонка расширившимися глазенками поглядел на порубанных турок и, выставив, как слепой перед собой руки, шагнул к Ивану.
- Я верил, ждал, Бога молил! Не оставляй меня! - крикнул он и упал на колени.
- Святые угодники! - пробормотал ошарашенный Иван. - Да ты никак русской?
- Русский я, русский, - заплакал мальчик. - Не оставляй меня!
- Ну, ну, - Мокшин неумело погладил ребенка по голове, - не бойся! Звать-то как? Имя свое помнишь ли?
- Вася, - хлюпнул носом малец.
- Давай, Вася, ноги в руки, - Иван кинул саблю в ножны. - Басурманы вот-вот подмогу приведут. Кончай реветь, бежим на пристань.
- Не могу, - мальчик печально осел на землю.
В темноте что-то тонко звякнуло. Казак опустил глаза и вздрогнул, от ноги мальчика тянулась цепочка, убегая за порог дома. Щиколотку ноги до кровавой язвы растер браслет кандалов.
- Матерь Божья! Что с дитями нашими делают? - И Иван с плеча рубанул по цепочке саблей.
Но сталь клинка со звоном отскочила от кованых звеньев.
- Там, в доме надо, - сморщился от боли мальчик.
Подхватив ятаган убитого турка, Иван кинулся в дом. Разбрасывая ногами валявшиеся на земляном полу вещи, отыскал крепежный столб и начал с остервенением рубить его.
Наконец, вбитая в толстое бревно, кованая скоба поддалась и выскочила. С улицы, сквозь треск пожаров и шум пальбы, донеслось несколько пушечных выстрелов. Раздались крики татар.
- Алла! Алла!
- Скорее, - сунув цепь в руки мальчика, поторопил Мокшин. - Держи, чтоб по ногам не била. Айда за мной!
- Погоди, - попросил Вася.
- Чего еще? - недовольно обернулся казак, с тревогой прислушиваясь к звукам боя. - Надо поторапливаться, а не то могут и аркан на шею запросто набросить.
- Помоги, - мальчик поднял большой узел.
В конце улицы грохнул выстрел, завизжали татары. Мелькнули огни факелов. Мокшин подхватил сильной рукой Васятку за руку, взвалил на плечо узел и со всех ног кинулся в спасительную темноту.
Да не далеко ушли. Турки и татары навалились большой силой, не уйти.
- Срубят меня. Но надо мальца выручать. Нахлебался он горя в орде-то - спаси Христос.
- Васятка, ты беги к берегу, там наши казаки помогут. А я тебя прикрою, вместях мы не уйдем.
Васятка со всех ног бросился по переулку к пристани и пропал в темноте. Казаки и бывшие рабы заканчивали посадку в струги, собирались отчаливать.
- Дяденьки, там татары на вашего казака навалились. Не сдюжить ему одному, сомнут.
- Никак русский мальчишка. А казака жаль. Да делать нечего. Татары опамятовались, сила к ним прибыла большая.
- Хватай мальца, браты. Осип атаман команду дал отчаливать.
Долго рубился Иван, да сила солому ломит. Почитай два десятка татар вились вокруг него в жаркой сабельной схватке. Человек шесть он упокоил навеки, но вот и его притиснули к каменному забору копьями, опутали веревкой.
- Прощай Русь, прощай воля!
Дергался Иван всем своим сильным телом, пытался разорвать веревку. Вместо этого получил тупым концом сабли по голове. Завертелась перед глазами цветная карусель.
Обвис казак в крепких чужих руках, потерял сознание. Но не зарубили его татары. С такой силой дорого стоит русский раб. Так Иван Мокшин попал в татарский плен.

                5

Полон. Так в древней Руси назывался захват русских людей татарами и другими народами для продажи их в рабство. Пленные поступали в Крым в таком количестве, что один еврей-меняла, по рассказу Ивана Мокшина, сидя у единственных ворот Перекопа, которые вели в Крым, и, видя нескончаемый поток пленных из Польши, Литвы и Московии, спрашивал у Ивана, остались ли еще люди в других странах, или уж там нет никого. 
Стоглавый собор русской церкви узаконил выкуп русских людей из татарского плена. Прежде таких пленников выкупали греки, армяне, а также и турки, и приводили в Московское государство, предлагая выкупить, но если не находились охотники, то уводили их обратно.
Теперь же поставлено было выкупать русских людей из плена за счет казны, а издержки разделить по сохам на весь народ. Никто не должен был уклоняться от такой повинности, потому что это была общая христианская милостыня.
Кальмиусская сакма вела из Крыма в русские земли, пролегая степью и через броды на реке Тихой Сосне. Именно этим путем обычно шли крымские и ногайские татары, совершая опустошительные набеги в глубь Руси, им же возвращаясь обратно с добычей, или, в случае неудачи, стремительно удирая от преследования.
Частенько эти походы не имели никакой военно-политической цели, а были своего рода чисто коммерческими предприятиями, имевшими целью захват как можно большего количества пленных, которых тысячами угоняли в Крым.
Там на знаменитых невольничьих рынках они продавались и развозились по всему Востоку, вплоть до княжеств Индии. Попустительство крымского хана своим военачальникам, организовывавшим такие частные походы, были проявлением своего рода милости к ним - доходы от работорговли заменяли жалованье, и многие его подданные только тем и жили, что охотились на людей.
И даже когда войска выходили из Крыма по приказу хана, все равно за ними следом шли отряды охотников и тянулись обозы, в которые сгоняли будущих рабов.
Чтобы прикрыть южные рубежи Руси, в Москве решено было выстроить несколько опорных пунктов на степных сакмах, устроив из городов-крепостей линию мощной передовой обороны от степняков.
В 1630 году на берега Тихой Сосны прибыли отряды стрельцов и казаков из Москвы, Калуги, Курска, Белгорода, Ельца, Дона и других мест под командой опытных воевод.
 Осмотрев местность, воеводы решили строить крепости и города на Кальмиусской сакме, на реке Сосне, возле реки Усерды и на нижнем городище Дона и Днепра.
В том же году, когда было начато строительство на реке Усерде, донскими казаками был взят Азов, и крымский хан, верный союзник турецкого султана, повел свои конные рати в атаку на укрепления русских.
В ходе боев на реке Усерде казак Иван Семенович Мокшин попал в плен. Его передали в руки тех обозных команд, что всегда двигались вслед за боевыми отрядами крымского войска, и погнали вместе с товарищами по несчастью на невольничий рынок в Крым.
По дороге конная стража подгоняла пеших и голодных пленников ударами палок и нагаек, но особенно не усердствовала, боялась искалечить - эти люди уже были товаром, за который рассчитывали выручить хорошие деньги.
Маленьких детей, имевших на рынках особую ценность, везли, сажая их по несколько в большие корзины, свешивающиеся по бокам лошади, иначе они просто не выдержали бы трудностей перехода.
Ослабевших и заболевших людей выбраковывали без всякой жалости: убивали, или просто бросали в степи. Все русские пленные рано, или поздно попадали в Кафу, где был самый большой в Европе невольничий рынок.
Там опытные работорговцы рассортировывали новоприбывших, сразу отделяя молодых и красивых женщин, симпатичных мальчиков и хорошеньких девочек.
Этот ценный живой товар содержали отдельно: их предназначали в качестве игрушек для похотливых сладострастников, а потому хорошо кормили, мыли, одевали в шелка, учили обращаться с косметикой - словом, обучали всем премудростям, прежде чем выставить на продажу.
Также отдельно держали тех, кто объявлял себя знатными и богатыми, соглашаясь внести за себя выкуп, им предоставляли право связаться с родственниками, которые высылали средства на их содержание, пока собирали выкуп.
Иван Мокшин не принадлежал к привилегированным пленникам, таких, как он мужчин средних лет и сильных, выводили на торговую площадь Кафы, связанных десяткам за шею, и продавали с аукционного торга, как рабочую силу.
Все происходило, как на ярмарке скота: продавцы расхваливали товар, покупатели осматривали людей, выявляя скрытые изъяны. Для большинства крепких мужчин путь был известен - на гребные суда-каторги, так по-гречески назывались галеры.
В команду гребцов турецкой каторги попал и Иван Мокшин. Участь рабов, оставшихся в Крыму, была ужасна, из-за постоянного притока невольников ценились они невысоко, а татары смотрели на них, как на источник дохода, или двуногих животных, даже, пожалуй, еще проще.

                6

- Не принял ли ты веры басурманской, сыне? - продолжал допытываться отец Влас.
- Нет. Вот и крест святой, отче. Мать перед разлукой надела.
- Верно, только он большой какой и письмена на ем непонятные. Родители твои живы ли? - погладил мальчика по голове монах.
- Отец с нами на богомолье не поехал, его в городе не было, а где мать - не знаю. Полонили нас татары вместе, а продали порознь. Я слишком мал был, только имя и запомнил. Перед тем, как нас разлучили, мать надела на меня свой крест.
- Спаси Господь, - перекрестился монах. - Русской грамоте обучен ли?
- Не разумею.
- Оставляю тебя отрок при монастыре. Так и передам атаману.
- Тогда прими отче и это. - Василий взял у стоящего рядом казака большой узел и развернул его.
Изумленному взору монаха предстал турецкий шлем с тонкой золотой чеканкой, несколько толстых книг в кожаных переплетах и сабля богато украшенная серебром и дорогими каменьями в бархатных ножнах. Влас быстро нагнулся, взял одну из книг, раскрыл.
- Арабская. Откуда?
- Это добро мной взято в доме хана Аюба. Я по ней читать учился.
- По-арабски разумеешь? Похвальная добыча, - ласково поглаживая головку малыша и переплет книги, одобрил монах. - Предстоит тебе, судя по добыче, отменно владеть и саблей и словом. Быть бы тебе при Иване Мокшине, да видно не судьба.
Казаки поочередно потрепали Ваську по вихрастой голове и стали подходить под благословление отца Власа. Последним приблизился к нему Евдоким. Наклонившись, чтобы поцеловать руку монаха, он негромко сказал:
- Отче! Не вырастет ли малец книжником? Казаку отроду казаком предстоит быть, степь его манит.
- Добро, - тихо ответил монах. - Казак из него выйдет добрый. А то, что он басурманской грамотой владеет - то есть божий дар, пригодиться.   
Стоя рядом с монахом, Василий полными слез благодарными глазами проводил разбредавшихся по палубе струга казаков. Луч солнца сверкнул ему в глаза, как последний прощальный привет золотой серьги с афганской бирюзой в ухе Ивана, словно вобравшей в себя кусочек этого яркого голубого неба.
- Не тужи, приведет Господь, встретитесь. - Евдоким ласково обнял мальчика за плечи и увлек за собой. - У нас скучать некогда. Грамоте учиться будешь, говорить по-турецки и по-татарски с тобой будут, станешь книги арабские да персидские читать, станем учить воевать.
- Зачем? - вытерев подолом рубахи мокрое от слез лицо, удивился Василий.
- А ты умеешь править жеребцом в сече только ногами? Умеешь  рубить лозу, вязкую глину и тонкую струю воды? Можешь ли биться на саблях двумя руками сразу? Знаешь ли, коренья лечебные, слова заговорные?
- Нет, - прошептал мальчик.
- Как же с ордой воевать, не умея держать в руках оружие? Нельзя. А если придется письмена турецкие, или татарские разбирать, или надо будет своим весть подать? То-то!
- С врагом на его языке говорить способнее. Как татарина в поле ловить, не зная, какому богу и когда он молится, как вооружается, и как в поход собирается, какие над ним начальные люди есть?
- А коня мне дадут? - шмыгнул носом мальчишка.
- Коня? Дадут и коня, и саблей владеть научим. А еще научим тебя травы разные собирать и лечить болезни и раны, голоса птиц различать и подражать им, в степи, или в лесу хорониться, чтобы враг рядом прошел, но тебя не заметил.
- Под водой плавать научим, на кулаках биться, бороться, обороняться против пешего и конного. Потом и кровью эта премудрость дается. Сдюжишь ли?
- Сдюжу, - упрямо наклонил лобастую голову мальчик.
- Если ослабнет дух твой, подумай о тех русичах, кого поганые сейчас в полон ведут и продают на рынках аки скот. Кто за тебя тяжкий крест принимает ныне, помни об Иване.
Казак подвел мальчика к стоящему у борта струга монаху и показал на заросшего волосом широкоплечего Власа. Темные глаза Власа цепко оглядели Василия, и огромная ладонь легла парнишке на плечо.
- Слухайся во всем отца Власа.
- Вставать будешь с рассветом, - перекрестив нового казака, сказал Влас. - Где спать и работать, Евдоким укажет. Холопов ватага не имеет: придеться и грести, и оружие точить, и коней обиходить. Устав наш строг, но справедлив, непослушания не терпим. Атамана почитай, чего он велит, сполняй без сумленья. Худого здесь тебя никто делать не заставит. И помни Вася: Господь не зря дал человеку два глаза, два уха и только один язык. Иди с Богом!
Подобрав полы зипуна, Евдоким легко зашагал по палубе. Следом, стараясь не отстать, засеменил Василий. Проводив их взглядом, монах обернулся к ожидавшим его распоряжений казакам.
- Фома!
Высокий казак сделал шаг вперед и поклонился.
- Возьмешь трех казаком, - приказал Влас, - заводных лошадей, хлеба, татарское золото и оружие. В ночь поскачете на Москву. За грамоткой придешь ко мне в палатку. Тебе, Емеля, сегодня ночной стражей ведать.
- Рыжеватый казак с перебитым носом и завязанной тряпицей рукой тихо ответил:
- Надобно, отче, малую ватагу в поле выслать - табун стеречь. Неспокойно в степи.
Монах согласно кивнул: по весне просыхает степь и, как волки, сбиваясь в стаю, идут татары в набег. Что ж, вышлем ватагу. Хоть и не велика с виду дружина, а народу в ней, как в муравейнике. И каждый казак - опытный воин.
Отдав приказания, Влас отправился к себе в палатку разобрать вести, присланные воеводой и помолиться.

                7

- Ладного отрока освободили из плена, - думал Влас, пересекая палубу струга, - но сгодиться ли Василий для тайного дела охраны рубежей Руси? Время покажет.
Монах остановился и поглядел, как играет в небе степной ястреб. Высоко под легкие облака взлетает он, далеко оттуда ему видно все, что твориться в бескрайней степи. Вот так бы научить питомцев сторожить, да не дал Господь человеку крыльев.
Ничего, и так парня в его городке многому научат: на коне скакать, владеть добрым оружием, находить дорогу по солнцу и звездам, тачать сапоги, шить конскую сбрую, коней лечить и обиходить, травы разные знать, воду в степи добывать, плавать в реке и море, как рыба.
Тех, кто покажет в нелегком учении толк и прилежание, оставят для большей учебы: читать Коран, знать язык басурманский, составлять тайные грамотки.
Научаться питомцы вести хитрые разговоры, где лестью и посулами, а где и угрозами выведывать тайны врага, прикидываться купцами, калеками, наводить на тело страшные язвы, напускать бельма на глаза и снимать их в мгновение ока, менять обличье так, что и родная мать не признает.
Особо одаренным отец Влас открывает еще и вывезенное в давние времена из далекой страны Китая искусство владения двумя саблями. Далека эта страна, ох как далека, но вывезли оттуда сведущие люди древнюю боевую премудрость и сумели сберечь. И только ли эту тайну хранят крепкие стены острожка?
Хотя какой острожек? Крепость на окраинном рубеже, в которой монахи-воины не столько Богу, сколько делу державы служат. Не зря на стенах стоят укрытые от чужого глаза длинноствольные пушки.
Есть в крепости искусные пушкари и сильный отряд легкой конницы. И живут здесь не только по караульному уставу, сколько по укладу воинского лагеря, укрепившегося вблизи опасного неприятеля.
Да, крепость! И прибавляется в ней народу год от года. Много надо державе людей, знающих тайное дело. Одни отроки, обученные монахами-воинами, будут ловить татарина в поле, выводить в степь дальнюю сторожу, быстрее ветра лететь на горячих скакунах, бросать аркан, рубиться саблей, словом и огнем заставлять пленного развязать язык.
Другие пойдут в стан врага, станут неотличимы от него. Любое отличие означает лютую смерть. А люди Востока изощрены в пытках. Питомцам Власа нужно многое знать и уметь, чтобы выжить, дойти, передать тайную грамоту нужному человеку, не погубив его, вернуться обратно с важными вестями.
Трудное и опасное дело: сколько придется качаться в седле, на волнах, лазать по горам, брести по пустыне. И всегда настороже, не выдав себя ни словом, ни жестом, ни взглядом среди недругов.
Приходиться молиться чужим богам, говорить на чужом языке, даже во сне, быть настороже, опасаясь разоблачения. Но есть и третьи. Те, кому предстоит провести среди врагов долгие годы, а может быть, и всю жизнь.
Таких пока мало, но им особое внимание и забота: как же державе без надежных глаз и ушей, если грозят со всех сторон войной. Кровавой клятвой Христу на верность тайному делу сбережения Руси вяжет питомцев отец Влас, обязывающей не щадить живота своего ради державы, ради освобождения православных из плена.
Все прошедшие искусство тайных наук узнают друг друга в опасности по особому знаку и, как единоутробные братья, помогут друг другу в тяжелую минуту.
Еще раз оглядев небо, монах вздохнул и начал медленно подниматься по ступеням кормы. Неожиданно от борта отделилась темная фигура. Монах спросил:
- Ты, Федор?
- Я, отче. Прикажешь ли к ночи готовить пыточные струменты?
- Словили, стало быть, в степи басурмана?
- Словили, отче.
Влас поджал бледные губы и задумался: страшное дело не только самому пытать, но даже глядеть на пытку. Долго потом будет щекотать ноздри запах горелого человеческого мяса. Не ожесточаться ли сердца отроков?
Но если татарин не захочет говорить по-хорошему, как тогда? Самое верное средство развязать степняку язык, когда дыба и жаровня с углями наготове.
Нет, пожалуй, надо питомцам пройти и через это испытание: знать будут, что их ждет еще худшее - пуще научаться жизнь вольную беречь.
- Готовь. Сам со старшими отроками стану чинить допрос. Вели Евдокиму еще стражу усилить. В степи земля подсохла, а коли в двух днях пути от нас татарина в поле ловят, всяко может быть, - вздохнул Влас.
В набег на Дон крымская орда ходила через Гнилые воды - Сиваш, потом держала путь на Черный колодец, Овечьи воды, Конские воды.
От колодца к колодцу тянулась в степи сакма - страшный след татарской конницы, несущей огонь пожаров, смерть и разорение, ужас полона и бесчестия.
На Русь и Украину орда шла по Муравскому шляху - древнему пути из Крыма в глубь русских земель, тянувшемуся по гребню водораздела Днепра и Дона.
Возвращаясь из набега по этому же шляху, татары гнали захваченных в полон. Лишь только сойдет снег, отшумят весенние ручьи и чуть подсохнет степь, выходили в сторожевые ватаги казаки.
Опытные сакмогоны: разведчики, следопыты, умевшие читать следы по земле и траве, не слезая с седла, - тревожно вглядывались в степь, отыскивая отпечатки копыт быстрых татарских лошадей. И если находили, разжигали дымные костры, оповещая и поднимая казачье войско, чтобы не допустить орду на Русь.   
Отец Влас свои уроки по кулачному и сабельному бою любил начинать с того, что поучал отроков рассказами о знаменитых богатырях древней Руси. Он говорил, что историки разных народов описывали россов, как народ могучий, телосложение у них крепкое, мужество большое.
Русские дружины уважали все страны - от народов Византии, до кочевых племен Востока. Человек того времени, прежде всего, обязан был быть воином, уметь защищать свой дом.
Вооружение Руси состояло в основном из стальной кольчуги, поверх которой надевались дополнительные металлические пластины, усиливающую защиту наиболее важных органов.
Ноги прикрывались стальными поножами, в руках булава, либо меч, либо копье. Воин шел в бой, неся на себе более 30 килограммов  вооружения. Большое внимание уделялось совершенствованию русского вооружения и умению в совершенстве владеть им.
Если учесть, что древние битвы порой длились целыми сутками, то надо представить какой неимоверной силой должен был обладать древнерусский воин, которому приходилось не только рубиться мечом и саблей, а так же ловко уклоняться от ударов.
Воинов  с малых лет приучали к таким тяжелым физическим нагрузкам. Обычно детей брали в дома князей и отдавали в дружины отроками, но таких случаев было немного, поэтому в дружины приходили подростки, которым обычно исполнилось 13-15 лет, это были средние, или младшие сыновья не получившие отцовского наследства, либо дети погибших дружинников.
В монастыре, отроки целый день занимались тем, что чистили вооружение, привыкали к нему, много тренировались. Тренировки с оружием проходили при полном воинском облачении. С древних времен стали привлекать в дружины людей из простого народа в противовес наемникам, которых на Руси не любили.
Обычно отроки и подростки приходили в дружины уже значительно подготовленными. Ловкость у них развивалась в детских играх со сверстниками, меткость - охотой, а драться они учились во время многочисленных народных празднествах, когда дрались стенка на стенку - обычно это было село на село, где  каждый подросток получал основы русского кулачного боя.
Большое физическое развитие давала славяно-горицкая борьба, синоним восточных единоборств, где назначались древние тотемы, посвященные различным зверям.
Самым распространенным тотемом был тотем медведя и рыси. Как и в восточных единоборствах в этой борьбе существовала своя философия очищения души и тела. Также отроков обучали плавать в кольчугах при полном вооружении.
Первым делом, усиленные физические тренировки и занятия с оружием с детских лет, которые развивали мускулатуру и  выносливость. Во-вторых, наличие чистой экологии и еды, а так же диеты, огромную роль в этом сыграла православная церковь, посты значительно ограничивали приемы  еды и спиртного.
С постепенным усовершенствованием оружия надобность в большой физической силе отпала. Кольчуги сменились более легкой формой, тяжелые мечи - легкими палашами, шашками и саблями, надобность в щитах вообще отпала. Появилось огнестрельное оружие. И на поле боя большую роль стало играть не мастерство воина, а тактика атамана.

                8

Никто не знает, с какого именно периода следует вести отсчет истории казачества. Тем более трудно сказать, в какое время искусство воина-невидимки приобрело черты целостной системы.
Одно не вызывает сомнения: русская монашеская вера - это явление редкого характера, вобравшее в себя фрагменты самых разных религий, философских учений, доктрин, народных обрядов и верований в сочетании с приемами рукопашного боя, психологической подготовки, магических ритуалов и множеством методов, основной целью которых было обучение воина оптимальным способам ведения боя в любой ситуации и среде.
История русских монастырей на юге Руси настолько увлекательна, что может стать темой отдельной книги, но нас интересует тот ее промежуток, когда, пав, увы, жертвой предательства, монастырь на юге был разрушен практически до основания, а чудом спасшиеся монахи, лишившись крова, разбрелись по необъятным просторам Руси.
Некоторые из них осели в других монастырях, иные вернулись к мирской жизни, но остались и верные родному монастырю хранители древних традиции, которые превратились в вечно странствующих монахов.
В истрепанной одежде, с переметной суммой и в лыковых лаптях бродили они от селения к селению, питаясь подаянием и проповедуя учение Христа, и никто не был властен изменить их образ жизни.
Церковные и светские власти боролись с нищими монахами и, обвиняя их в колдовстве и ереси, преследовали, как только возможно. Однако одни монахи оказывали активное сопротивление властям, примыкали к воровским ватагам лихих казаков, обучая их древним секретам войны.
Другие примыкали к отрядам восставших крестьян, находившихся в открытой оппозиции к царской  власти. Они обучали древнерусской борьбе, искусству битвы на саблях, лечению различными травами и магическим древним обрядам, включавшим в себя приемы битвы с оружием и без оного, вывезенным из дальних южных стран и сохраненным.
Знаниям основ стратегии и тактики войны, искусству маскировки и камуфляжа, методам врачевания, приготовления ядов и различных снадобий, технике психологического тренинга, включавшего в себя знание приемов гипноза, вхождение в транс и многое-многое другое, что помогало бродячим монахам выжить в те далекие и смутные времена.
Попав на русскую почву, школы китайского буддизма, а также персидского суфизма претерпевали довольно существенные изменения, зачастую смешиваясь с местными верованиями, приобретали особые, лишь им присущие черты.
Последователи этого направления монашества стали объектом преследования со стороны официальных властей, поскольку, благодаря своей славе знахарей и предсказателей монахи пользовались огромным авторитетом в крестьянской среде.
Существовавшие зачатки знаний о боевых искусствах, почерпнутые у странствующих дервишей с Востока и китайских монахов, были пересмотрены, усовершенствованы и превращены в обособленную систему, а среди самих казаков выделился особый клан монахов-воинов, основной задачей которых стало обеспечение обороны лесных молелен от нападений вооруженных отрядов, посылаемых властями.
Большую роль в совершенствовании воинского искусства степных мудрецов сыграл тот факт, что после поражения русских войск в войне с  крымских татарами и турками, сам Влас и его сторонники, среди которых было немало первоклассных воинов, скрывались от преследований в скитах последователей святого Георгия, передавая казакам секреты воинского искусства, многие разновидности которого прочно вошли в воинский багаж знаний казаков.
По следу ночного воина, открывая свои глаза, свой ум и свое сердце, казак действует сообразно небесному предначертанию, приспосабливаясь к любой ситуации, так что само понятие неожиданность перестает для него существовать.
Когда же появились монашеские школы наподобие той, которую возглавлял отец Влас? Первое, что следует отметить, это то, что в понятие  школа в древности, вкладывался совершенно иной смысл, чем в наше время.
Постижение высшего смысла техники владения мечом и саблей, было возможно лишь в том случае, если ученик принадлежал к казацкому роду, в котором от отца к сыну,  прямому наследнику, передавались древние традиции, сохранялась истинная техника данного направления.
По сути дела, такие общины, ведущие происхождение от семей монахов-воинов сложились уже к I тысячелетию нашей эры, хотя сами они еще не осознавали себя, как школы боевого искусства.
Начиная с Рюрика, основной политической силой на Руси стало сословие воинов. В связи с этим резко обострились противоречия между различными племенами, и вся Русь оказалась раздираемой мятежами, конфликтами и войнами князей друг против друга.
В такой обстановке возникла необходимость в квалифицированной разведке, которая могла в ряде случаев обеспечить решающий перевес одной из враждующих сторон.
Использование шпионов было давно известно на Руси, благодаря княжеским усобицам. Высочайший уровень боевой подготовки витязей в то время поставил перед разведкой несколько условий, без которых ее успешное функционирование просто оказалось бы невозможным.
Самым главным условием был профессионализм шпиона, который должен был не только уметь добыть нужную информацию, но и доставить ее по назначению, а это требовало прекрасной боевой подготовки и безукоризненной техники владения всеми видами оружия и рукопашным боем, ведь противником был тоже воин.
Помимо этого невидимый воин должен быть иметь незаурядную психологическую подготовку, разбираться в стратегии и тактике, знать секреты приготовления ядов, лекарств и обладать прекрасной памятью.

                9

Поэтому неудивительно, что первыми профессиональными разведчиками на Руси стали представители монашеского сословия, обладавшего набором таких качеств, как монахи-воины.
От поколения к поколению система подготовки изменялась в соответствии с новыми требованиями и из оборонительной техники, подобно прекрасному, но смертоносному цветку вырастали первые воинские монастыри.
Во главе монастыря стоял верховный наставник, хранитель традиций и секретов своей школы, рядовые же воины являлись первичными элементами в структуре монастыря.
Все острей разгоралась борьба между князьями и их дружинами, привлекавшими на свою сторону различные племена, и к середине 10 века возникло уже около пяти племен, пользовавшихся известностью в военных кругах.
Практически каждый удельный князь старался привлечь на свою сторону эти племена, чтобы обезопасить себя от аналогичных мер, принимаемых противниками. Так, волею судеб, эти племена оказались вовлеченными в кровавые междоусобицы и борьбу за власть.
Вполне естественно, что содержание самого искусства сильно изменилось, будучи подчиненным сугубо утилитарным, практическим целям.
С одной стороны, это привело в какой-то мере к оскудению учения, были преданы забвению некоторые ритуалы и традиции отвлеченного созерцательного характера, но с другой стороны практически усовершенствовались практические методики, которые могли хоть в какой-то степени пойти на пользу для подготовки витязя, сделать его непобедимым и неуязвимым, были развиты до высшего предела, максимума эффективности.
Достигнув в питательной среде междоусобиц и конфликтов своего расцвета, подготовка элитных воинов быстро пришла в упадок после объединения Руси в период правления и гибели князя Святослава.
Большинство воинских племен, став безработными, прекратили передачу традиций и, уничтожив свитки с секретами воинских школ, занялись ремеслом, разбоем, или торговлей.
Оставшиеся школы, не находя применения своему смертоносному искусству, пришли в упадок и потеряли былую эффективность. Утеряны были многие секретные методики, делающие воина неуязвимым, а оставшиеся внешние аспекты скорее походили на традиционные боевые искусства, чем на целостную и грозную систему подготовки штучных воинов.
В монастыре отца Власа основная цель тренировки разведчика заключалась в следующем - почувствовать опасность и, опередив ее, вернуть мир и спокойствие душе воина.
Свою молитву с отроками отец Влас всегда начинал с главного христианского духовного закона, а его духовная вера ложилась целебным елеем-снадобьем на сокровенную благодатную детскую душу.
“Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь! По какому-то страшному закону, из-за того, что один грешит, другой страдает, потому что всегда тяжесть и страдание, и скорбь, и последствие греха несет тот, кто непричастен к этому греху.
Злоба одного крестом ложится на судьбу другого, вот почему святые с таким ужасом относились к греху, почему тема греха так постоянно звучит в Священном Писании.
Грех не только беззаконие, грех это страдание, которое от человека согрешившего будет дальше и дальше простираться, можно сказать, до пределов земли и дальше до пределов времени.
Вот почему так страшен грех в глазах Божиих, вот почему так страшно, грозно и умоляюще его обличает Господь, вот почему святые с таким ужасом оберегаются его и нас умоляют, даже если мы не понимаем, не предаваться ему.
Так всякий грех, не только кровь, но и слово, раз прозвучавшее, услышанное, повторенное, засеевшее душу тернием, отравившее сердце, осквернившее и омрачившее ум, пойдет дальше, как эта пыль окровавленная, как окровавленный снег, до пределов земли, до пределов времени, до рубежа Страшного суда.
Вот какова наша ответственность друг перед другом. Вот почему так страшно праздное, пустое, гнилое, бессмысленное слово, вот почему всякий поступок, который вносит в душу другого человека потемнение, так страшен. Вот почему грех одного ложится крестом и смертью на другого. Здесь - страшная взаимная порука земли.
Но в этом, может быть, и единственная наша надежда, потому что когда до нас не грехом, а страданием, не осквернением, а крестом доходит чужой грех, если мы только отразим его, но не гневом, а чистотой, не яростью, а милостью, состраданием и любовью, то мы получаем божественную силу и власть, именем Божиим, кровью своею прощать другого человека.
Тогда грех находит свой предел, тогда он больше не разносится, не ранит, не сквернит, тогда, как море о скалу, он разбивается и отпадает в свое лоно.
Оцените, измерьте и ужас греха, и дивную силу прощения, сострадательной, крестной любви, сначала Божией, а потом и всякого человека, который захочет приобщиться этому пути спасения ближнего, брата, родного и чужого, ради спасения всего христианского мира, пока грех не дошел до пределов, где Божий суд. Аминь!”.
Без разведки в ратном деле не обойтись. Казаки ничего не предпринимали, предварительно тщательно все не взвесив, не разведав обстановку в стане врага.
Туда, как правило, отправлялись наиболее опытные и смелые казаки, прошедшие специальную выучку. Позже в Черноморском и Кубанском казачьих войсках личный состав пеших команд назовут пластунами.
Эти подразделения, перенявшие древний военный тактический опыт русичей, чаще всего принимали участие в рейдах по тылам врага, ночных вылазках и разведывательных операциях.
Пластун, как и следопыт, где бочком, где прыжком, где ползком, незамеченным подбирался к самым вражеским постам, притаившись, выведывал военные секреты противника, ловко набрасывал аркан на дозорного, связывая его по рукам и ногам, если возникала необходимость, точно метал ножи, часто поражая цель в кромешной темноте, разбирал мосты, выводил из строя лошадей, портил орудия, устраивал диверсии.
В своей земле никто пророком не бывает, что уже говорить о дальних странах. Именно туда часто отправлялись казаки, не столько себя показать, сколько на местный люд поглядеть, потолкаться среди торговцев, послушать их разговоры.
И сам обернется казак-разведчик в чужой стороне, и кругом оглянется, все примечая и откладывая в памяти. В казацких архивах есть много доездных доношений от казаков, которые проводили разведку в стане врага.
Вот, например, какое доношение прислал из Крыма казак Василь Мокшин: “'Во время прибытия в Очаков, от переводчика очаковского, в здешней стороне известного приятеля, грека Симеона слыхал, что Едисанская орда с ханом крымским намеревались на российские границы на крепость святой Елизаветы и прочие новопоселяемые слободы напасть”.
Рыбак в утлом челне, нищий с сумой, странник с посохом, бредущий за возом чумак, слепой кобзарь, любой из них мог оказаться казацким разведчиком, посланным в чужие земли для подлинного ведомства и прямых вестей.
Казаки пробирались в Кафу, Бахчисарай, Варну и даже Стамбул и там, скитаясь под видом мусульманских нищих, слепцов, калек и убогих, собирали самые различные сведения.
Каждый казак-разведчик в совершенстве владел искусством перевоплощения. Ему ничего не стоило действительно изобразить разбитного торговца, обиженного судьбой слепца, тронувшегося умом калеку, а часто увечья, полученные на поле брани, и имитировать не надо было.
Семь раз отмерь, один раз отрежь. И раз ведал казак в разведке, и два обо всем узнавал, и семь раз все перепроверял, уточнял. Только потом шел напролом, наступал, атаковал. Поэтому и брал верх в самых безнадежных ситуациях, побеждал более сильного противника.
Чем можно поразить, испугать врага? Силой, отвагой, хитростью, а еще словом: грозным окриком, бранью, предупреждающим посланием. Словесная перепалка между противниками, устная или письменная, нередко длилась достаточно долго.
Она могла непосредственно предшествовать сражению, а нередко и  влиять на его исход. Многие мусульманские правители пытались достать непокорных казаков угрожающими письмами.
Но те отвечали им тем же. Так или иначе, в стиле их ответов отразился дух  казаков, их непокорность, дерзость, уверенность в своих силах. Эти качества часто помогали запорожцам одерживать победу: сначала в словесной дуэли, а потом и на поле брани.
Приемом этим казаки пользовались часто. Перед решающей схваткой  среди лихих ловких наездников вызывались охотники продемонстрировать свою удаль ввиду врага.
В полном вооружении они выезжали в чистое поле и там занимались джигитовкой. Это было довольно захватывающее зрелище как для своих, так и для врагов.
Всадники гарцевали на резвых скакунах, отчего эти вылазки назывались герцами, проделывая различные номера. Одни размахивали над головой саблей, стоя на седле, другие на всем скаку пролазили под брюхом коня, третьи вдруг, будто случайно, из-за неопытности, срывались на землю и, зацепившись только за одно стремя, некоторое время волочились за лошадью, а потом подтягивались и снова, как ни в чем не бывало, продолжали скачку.
Вероятно, после таких вот акробатических номеров и родилась пословица: “Не тот казак, что на коне, а тот, что под конем”. Часто герцы превращались в перестрелки.
Враг стремился поразить одиноких всадников, а те успешно уклонялись от жужжащих пуль. Гарцуя в непосредственной близости от противника, казаки нередко пускали в его адрес иронические едкие слова, насмехались над  врагом, подзадоривая к битве, старались расстроить его ряды.
Во время подобных татарских танцев производилась своеобразная разведка, осмотр рядов противника. Он часто тоже высылал в чистое поле своих удальцов.
Тогда между казаками и басурманами происходили короткие лихие поединки. Они зачастую влияли на исход основной схватки. Герцы как раз и были своеобразной разминкой, пробой сил перед большим общим сражением.
В поле две воли: сильнее та, которая побеждает в последней решающей битве. Казаки ее называли ломовой. Как правило, разрабатывая тактику боевой операции, казаки делили войско на четыре части, которые действовали с тыла, обоих флангов и с фронта.
Фронтальной атаке в большинстве случаев предшествовала артиллерийская подготовка. Громя беспрерывно в течение нескольких часов табор врагов, казаки под конец разрывали его передние ряды, тот же час прекращали пальбу из пушек и направляли с ручным оружием в неприятельский стан свою пехоту.
В воинской схватке счастье великое дело. Прежде всего, удача на поле брани зависела от уверенности воина в победе. “Страшные вояки были”, - рассказывали о казаках  враги.
При этом отмечали такую их черту, как готовность любой ценой  добиться победы, стремление во что бы то ни стало принудить врага к бегству.
Поэтому в ломовой схватке казаки все усилия свои направляли на то, чтобы перебить у неприятеля обозных лошадей, тем самым прекратить им путь к отступлению.
Война кровь любит. Жестокой и кровавой была эта битва, в которой сражающиеся ломали друг друга. Даже слушать иной раз страшно было об этих степных баталиях.
После таких схваток на теле казака и живого места не оставалось. Когда где-нибудь на мирном плавневом хуторе во время рубки дров или косьбы прошедшему огонь и воду сечевику  доводилось снимать сорочку, то, по свидетельству родных, “жутко было смотреть на него: все тело, точно решето, пошматовано да побито пулями, а на плечах да на ногах так мякоть и мотается”.
“Напролом идут - голов не жалеют” - это о казаках сказано. В рукопашном бою, исход которого решали удаль, натиск, ловкость, казаки были всегда на высоте.
Исход ломовой схватки часто решало умелое обращение казаков с различным оружием. Боевым чеканам, резвым саблям, тяжелым секирам, и острым кинжалам находилась в рукопашном бою работа.
За косы руками, а в бока и ребра кулаками. Приходилось и ими действовать, ломая и уничтожая врага. В кровавой свалке трудно бывало отличить своих от чужих. Гаслом у казаков назывался условный боевой клич, который время от времени выкрикивали казаки.
Казак разведчик, или как их называли ночной воин, мог предвидеть будущее и в определенной ситуации мог пожертвовать жизнью, ибо видел, что в будущем эта жертва поможет достичь цели, и он, мертвый одержит победу над врагом.
Способность к предвидению проявлялась у казака и на более низком, животном уровне, например, во время ночного боя воина, когда он, определяя центр поединка, постоянно находился в нем, угадывая каждое движение противника.
Это позволяло вести бой в соответствии с древними принципами - методами чередования восприятия истинного, и ложного, когда медленное движение казалось быстрым, неподвижность оборачивалась молниеносной атакой, а мягкость таила  смертоносную силу.
Данный пример, позволяют понять, какими противниками были в действительности воины монахи, и почему даже презиравшие смерть казаки нередко теряли самообладание и чувствовали себя беспомощными перед высшим мастерством ночных воинов.
Если говорить о боевом сабельном искусстве, то казак является его вершиной, поскольку возводит его в абсолютную эффективность, в то время как школы традиционного спортивного фехтования все больше и больше становятся вещью в себе, обрастая чертами показного ритуала ради ритуала.
В качестве примера можно привести современные тренировки в специальных костюмах свободного кроя, в мягких кроссовках, на мягких матах, в защитном снаряжении, готовя по определенным правилам - в пах и в глаза не бить.
В древности готовили воина для битвы, чтобы он победил и выжил. Эти виды подготовки прививали определенный навык самозащиты, улучшали реакцию, ставили редкие удары и защиту, одновременно с этим вырабатывая внутри спонтанность и интуицию, готовя к живому восприятию реального боя с его постоянно меняющейся ситуацией.
Василий навсегда сохранил благодарность к своему старому учителю фехтования монаху Исидору, единственному, кто побывал в Китае и долгое время обучался там фехтованию на саблях и мечах, в одном из горных монастырей.
Как вспоминал монах, в годы правления царя Иоанна Грозного к нему пришел опричник, мастер  владения саблей, который заявил ему:
- С раннего детства я упражняюсь в рубке на саблях, повидал много знаменитых учителей. Я овладел искусством разных школ, но, несмотря на все старания, мне пока не удалось достичь высшего искусства. Прошу тебя, отец Исидор, научить меня этому.
Исидор поднялся со своего места, подошел к гостю и тихим голосом попросил его быть, как можно более внимательным, чтобы ничего не упустить из услышанного.
Опричник с готовностью наклонился к монаху, вытянув шею, и получил сильнейшую затрещину, за которой последовал ещё более сильный удар ногой. Не успев сообразить, что случилось, опричник рухнул на пол и тут же испытал полное духовное пробуждение.
Надо полагать, урок старого монаха пошел ему на пользу, так как он очень скоро приобрёл репутацию лучшего мастера фехтования своего времени. А когда его спрашивали, как он достиг такого мастерства, он всегда отвечал, что обязан своими достижениями необыкновенному искусству монаха Исидора.
Однажды три высокопоставленных боярина-опричника решили испытать мастерство Исидора. Навестив монаха в его уединенной келье, они долго расспрашивали его о смысле фехтования, а потом один из них сказал Исидору:
- По слухам, ты - величайший учитель нашего времени, и в этом мы не можем с тобой сравниться. Но вот что касается сосредоточенности, потребной для поединка, то здесь, осмелюсь утверждать, тебе трудно будет нас превзойти.
- На вашем месте я не был бы так уверен в себе, - ответил Исидор. - Жизнь не раз показывала мне, что прежде чем утверждать что-то, сначала нужно испытать это в деле.
- Тогда сразись со мной? - с готовностью предложил боярин.
- Разумеется, ведь это единственный способ проверить, соответствует ли действительности ваше утверждение.
Недолго думая, боярин достал деревянную саблю и протянул монаху, но тот отказался её взять, пояснив:
- Я - всего лишь скромный монах и не могу носить оружия, даже если оно сделано из дерева. Но пусть в этом деле мне послужит мой тропарь. Нападайте без колебаний. Если вы дотронетесь до меня, я буду считать вас великим мастером.
Не сомневаясь в своём успехе, боярин ринулся в атаку, стараясь действовать не слишком быстро. Однако острие его сабли раз за разом пронзало пустоту.
Раздраженный своими неудачами, боярин всё ускорял движения, однако Исидор легко уходил от его атак. Видя, что боярин уже устал, Исидор предложил остановиться и сказал гостям:
- А почему бы вам не напасть на меня втроём? Для меня это будет хорошая проверка, а для вас - хорошая возможность победить.
Желая сохранить лицо в этой неприятной истории, бояре набросились на Исидора втроём, но никто из них так и не смог поразить старого монаха. В конце концов, они ретировались, пристыженные и подавленные, и потом еще долго искали кого-нибудь, кто смог бы объяснить им сущность его тренировок.
После этого рассказа, тогда еще мальчик Василий спросил учителя, каким образом ему удалось так долго увертываться от сабель опытных поединьщиков.
Исидор ответил ему:
- Когда развеяны все иллюзии и нет никаких стеснений, наш взор объемлет всё, в том числе и воинское искусство. Обыкновенные люди обращают внимание только на слова. Услышав нечто, они приходят к некоему суждению и тогда остаются привязанными к тени истины.
- Но тот, кто достиг истинного видения, видит каждую вещь такой, какая она есть. Увидев саблю, он сразу же знает, как ему противостоять. Он принимает всё сущее - и ни с чем не соединяется.
Прошло время легендарных воинов древности, забылись жестокие междоусобицы древней Руси и, мелькнув ночной птицей, канули в прошлое воины-невидимки, унося с собой секреты своего удивительного мастерства.
Старые мастера казачьего боя принадлежали своей эпохе, и пытаться воссоздать его в наши дни так же бесполезно, как пытаться повернуть время вспять.
Дошедшая до нас из глубины веков история ночных воинов служит удивительным примером того, чего может достичь человек, обладающий знанием и верой.

                10

Животных татары все же берегли, зря не истязали, а русского раба могли отдать молодым татарчатам, никогда еще не бывавшим в бою, чтобы они практиковались в убийстве на живом человеке.
Совсем еще мальчишки, они азартно рубили рабов своими первыми взрослыми саблями, не умея убивать сразу, или не имея на это достаточно сил, поэтому замучивали людей до смерти, полосуя неумелой рукой.
Чтобы пометить рабов, их специально уродовали: выжигали клейма на лицах, отрезали уши, вырывали ноздри, а тех, кого назначали для обслуживания гаремов и работ на женской половине дома, оскопляли.
Кормили рабов хуже собак, мясом павшей скотины, от которого местные псы отворачивались. Галерных рабов, как часть двигателя судна все же старались не уродовать без причины и, худо-бедно кормили, чтобы они могли ворочать тяжелым веслом, и в этом случае Ивану Мокшину, можно сказать, еще повезло.
Но, с другой стороны, попадание на галеры резко уменьшало шансы пленников получить помощь от русского правительства, которое всяческими путями пыталось их вызволить из плена. При заключении перемирий часто удавалось обменять полон на полон: то есть поменять попавших в плен татар на русских пленных.
Кроме того, иной раз рабов выкупали сердобольные русские купцы, приходившие в Кафу с товарами, или иноземцы, купившие раба-славянина и ехавшие потом торговать на его родину. По русскому закону раба немедленно объявляли свободным и не подлежащим выдаче из русских пределов.   
Татары шли в поход за очередной партией рабов. Иван, прикованный к веслу, сидел на гребной доске нижней гребной палубы и с тоской смотрел на приближающийся берег.
Скоро татары высадятся на него, неся смерть и неволю всем тем, кому не посчастливилось оказаться на их пути. Холодный ветер приятно холодил его наголо бритую голову. Не было слышно ничего, кроме плеска волн и скрипа весел.
Редко кто из татар в поисках славы и добычи заплывали так далеко. Но их отряду не удалось взять достойной добычи, и капитан галеры Ахмет приказал плыть вдоль берега в поисках поселений. Вот уже месяц, как они были в пути, все дальше и дальше отдаляясь от берегов Крыма.
Издревле сурова была эта земля, омываемая волнующимся морем, увенчанная высокими горами, прорезанная каменными расщелинами. Были в ней стремительные реки, били обильные дичью леса, сурова и прекрасна была эта земля.
Только одного не было почти совсем - пахотной земли. Чтобы собрать урожай, за полями ухаживали, точно за больными. Очищали от камней, удобряли землю золой и толчеными ракушками.
Нашлись воины, в жилах которых еще не угасло пламя войны, которые помнили, что вся Русь лежала у ног татар. Сыскался и хозяин, который выставил морскую галеру, а также команду воинов, не боявшихся бурь. Вооружились и сели в нее отчаянные воины. И пустились по морю в поисках добычи.
  Брали на чужих берегах людей, скот, и зерно, платя за все собственной кровью. И вернулись возмужавшие, украшенные рубцами, пропахшие дымом пожарищ и морской солью. Привезли семьям съестные припасы на зиму и украшения своим женам.
Развесили по стенам иссеченные в битвах щиты, боевые топоры, копья, луки, сабли зазубренные в схватках. И заказали в мечетях молитвы по убиенным воинам, не вернувшимся из похода.
А потом выросли их дети. И тоже стали отправляться в походы за добычей, но уже не только в голодные, а и в сытые годы. Разбой вошел в их кровь, работать они не умели, да и не хотели, а вот воровать чужое, тут они стали мастерами.
Каждого из вождей, ведущих своих воинов за славой и рабами, стали сопровождать в походах муэдзины, отгонявшие от кораблей бури, ободрявшие воинов на битву и ведущие их в бой.
За вождя и друг друга воины стояли насмерть. Таков был их закон, и этот закон приносил им победы. Он высаживались на берег и учиняли такое, что немногие уцелевшие жители долго потом вспоминали в своих кошмарных снах.
Род Ахмета был одним из последних родов, представители которого жили грабежами. Они жили по законам предков и верили, что можно вернуть время, когда они владели всем миром.
Из задумчивости Ахмета вывел голос его лучшего друга Ибрагима:
- Ты, что уснул? Я тебя зову, а ты не отзываешься. Помоги мне надеть броню, скоро высадка.
Ахмет увидал, что и остальные воины готовятся к бою. Ибрагим стоял на носу галеры и смотрел вперед. Рядом с ним стоял старик муэдзин в меховой накидке, опираясь на посох. Они о чем-то говорили, но Ахмет не слышал их слов, их уносил ветер.
Воины, не занятые греблей, разбирали висевшие вдоль бортов щиты, оружие, надевали броню, обшитую железными чешуйками. Все холодное оружие ударно-раздробляющего действия крепилось вдоль бортов. Здесь были палицы, булавы, дубины, битки, перначи, шестоперы.

                11

У немногих татарских воинов была настоящая железная кольчуга русской работы, не проницаемая для стрел и копий. Дополнительно открыли ружейный палубный сундук и боевые топоры, луки и копья поплыли в руки своих владельцев.
Ахмет помог затянуть ремни на броне Ибрагима и, взяв в руки свою саблю, встал у борта в готовности. Незнакомый берег приближался. Стали видны очертания небольшого прибрежного селения.
Тут можно было ожидать неплохой поживы, селение явно процветало, судя по каменным домам. Было непохоже, что их кто-нибудь заметил. Берег был пустынен.
Ибрагим отдал приказ, и над тихой гаванью разнесся рев боевого рога. Нет чести в том, чтобы напасть внезапно, как трусы, татары привыкли встречаться с противником лицом к лицу.
С берега ветер донес крики всполошившихся людей. Ахмет с радостью вдохнул в себя воздух предстоящей битвы. На берегу показались воины, в которых с галеры полетели горшки с греческим огнем. Пламя этого огня было страшно, его нельзя было потушить водой, или землей и человек, облитый этим огнем, сгорал заживо.
Оглянувшись, Ахмет увидал, что муэдзин стоит с поднятым посохом над головой, читая нараспев какие-то молитвы. Несколько стрел, прилетев из пламени, воткнулись в борт галеры.
В это время галера уткнулась в прибрежную гальку и несколько татар, не дожидаясь пока спустят трап, спрыгнули на берег. Стена огня уже опала, и стражники ринулись вперед, но тут их встретили татары.
Сабли татар казались раскаленными. Первые стражники не успели метнуть копья, как татары вошли в их строй, как нож в масло. Их движения были молниеносными. Стражники отступили, оставив на прибрежной гальке не меньше десятка тел. Пока длилась эта схватка, с галеры спустили сходни, и татары посыпались на берег.
Ибрагим выстроил воинов клином, как делали его отец и дед, сражаясь на суше. Видно и вправду говорили о том, что этому строю татар научил сам Чингизхан. Живое острие врезалось в строй воинов и прошло его насквозь.
Расшвыряв противников, татары, выбив портовые ворота, ворвались в городок. Первый натиск ошеломил людей. Городская стража привыкла иметь дело с мелкими разбойниками и ворами и не ожидала такого нападения.
Настоящий противник свалился им, как снег на голову. Ахмет разил направо и налево своей саблей, закинув за спину щит. Тяжелая сталь звенела, сшибаясь в ответ с такой же сталью.
Врубаясь в доспехи и податливые человеческие кости, Ахмет наносил удары не спеша, со страшной силой, после каждого удара падало по врагу. Рядом с ним бился Ибрагим, как всегда, страхуя своего друга, как это было не раз во множестве боев.
И никто не мог заступить им дорогу. Под суровыми серыми небесами гремело железо, трещали щиты, стонали раненые люди, повсюду слышался боевой клич татар.
 Длинная стрела ударила Ахмета в левую руку. Но он, яростно рыча кинулся вперед, на ходу вырывая стрелу и не чувствуя боли, откинул плечом человека со щитом, который прикрывал лучника.
Лучник бросил луки замахнулся, было, кинжалом, но Ахмет одним ударом распластал его от плеча до пояса. Теплая кровь брызнула ему в лицо, и он, отерев ее рукавом, огляделся.
Битва была в самом разгаре, он видел, как Ибрагим с перекошенным от ярости лицом сражается в первом ряду. За такого друга стоило сражаться и погибать.
С удвоенной силой Ахмет кинулся вперед, его сабля упала на голову очередного врага, разрубая ее. Послушная сталь с треском крушила дерево щитов, рассекая доспехи.
Он шел вперед и убивал всех, кого судьба ставила перед ним. Люди отступали к домам, пытаясь сгруппироваться для атаки, но силы были слишком неравны.
Хорошо вооруженная стража осталась лежать в порту, а остальные люди были простыми крестьянами и не могли оказать достойного сопротивления.
Многие пытались спастись бегством, некоторые просили пощады, но не получали ее. Ахмет убивал таких, не задумываясь. Тот, кто бросил оружие - трус недостойный жизни. Если даже силы противника превосходят тебя, сражайся и умри, как герой!
Погибший в битве вознесется в сады Аллаха, и встретит его прекрасная дева-гурия, протянет ему кубок вина, усадит за праздничный стол, рядом с великими героями. И будут они пировать до скончания века.
Это цель настоящего воина. Ахмет и Ибрагим рубились сначала плечом к плечу, но потом битва растащила их в разные стороны. Время от времени Ахмет разыскивал взглядом Ибрагима, но не находил его.
Сабля Ахмета размеренно взлетала над головами врагов, но тут он услышал сдавленный крик. Оглянувшись, он увидал Ибрагима, который один отбивался от четверых воинов, а из его живота торчал обломок копья. Ахмет устремился на помощь другу, бешено прорубая себе путь, чувствуя, что не успевает.
С ревом он метнул свою саблю, но не успел, сабля противника уже вонзилась в горло Ибрагима, а сам воин упал с разрубленной грудью. Ярость переполняла Ахмета, он на бегу подобрав копье. С рычанием кинулся на противника. Он убил еще одного, прежде чем мир померк в глазах от удара обухом топора по затылку.




                12

Сознание возвращалось медленно, страшно болела голова. Ахмет попытался сесть, это далось ему с трудом. Его голова была туго перевязана, на повязке выступили пятна липкой крови.
Левая рука, в которую угодила стрела, была тоже перевязана, и двигать ей было очень тяжело. Оглядевшись, он понял, что лежит на постеленной шкуре рядом с другими ранеными на палубе галеры.
- Уже очнулся? - раздался голос за его спиной.
Резко оглянувшись, Ахмет немедленно пожалел об этом, в голове вспыхнул огонь боли.
- Не дергайся. - Ворчливым голосом ответил Равиль. - Только рана закрылась, ведь мне пришлось и кость тебе сращивать.
- Где Ибрагим? Я помню, как мы сражались, а потом потерялись.
- Ибрагим сейчас на пути в райский сад героев, он сражался, как истинный воин и потому займет достойное место в саду Аллаха. Ты не должен горевать, хотя я знаю, что он заменил тебе брата.
- Давай не будем об этом, я должен побыть один.
- Хорошо, - тяжело вздохнул Равиль, - Зуфар принял командование на себя и хотел поговорить с тобой, он сейчас на площади, иди сразу туда.
Выйдя за ворота порта, Ахмет увидел следы битвы, тела уже убрали, но земля была скользкой от крови. Всюду суетились татары в поисках добра. Все ценное сносилось на центральную площадь для того, чтобы Зуфар затем разделил трофеи между отличившимися бойцами.
Сам Зуфар стоял в центре площади, у его ног среди награбленного добра связанными лежали местные жители. Их участь сейчас будет решена. Молодых и сильных ждала участь рабов, но судьба старых и раненых оставалась нерешенной.
Как повелит грозный мурза, так и будет. Если он посчитает, что не нужно оставлять свидетелей, их принесут в жертву Аллаху, чтоб даровал он своим воинам еще многие победы.
А может Зуфар и смилостивится и подарит пленникам жизнь, чтобы рассказали они повсюду о славной битве, и слава о грозных татарах будет греметь повсюду.
В душе Ахмет желал, чтобы Зуфар приказал зарезать часть пленников, а другую часть отпустить. Одно дело убивать людей в пылу сражения, но небольшая честь убивать связанного воина, или немощного старика.
Хотя в этот раз раненых почти не было. Зуфар медленно шел мимо лежащих пленных, внимательно всматриваясь в их лица.
Он остановился напротив старика, одежда которого казалась богаче, чем у остальных. На его шее висел знак городского начальника. Зуфар указал на него пальцем, и два татарина тотчас подняли старика и поставили на колени.
- Ты старший у этих людей? - Спросил Зуфар злобно.
Вид старика ему не понравился, такой не достоин быть лидером.
- Я глава города, - хрипло сказал старик, мелко дрожа. - Смилуйся, я стар и слаб, и не гожусь в рабы, и вряд ли мне ты сохранишь жизнь. Но я прошу только об одном, пощади остальных. Если хочешь, принеси в жертву своему богу только одного меня.
Старик опустил голову и продолжал дрожать. Зуфар был удивлен, услыхав такие слова. Все люди казались ему трусами, все предадут кого угодно ради себя. Но этот старик предлагал свою жизнь за спасение остальных. Это говорило в его пользу.
- Ты хорошо говоришь человек, твои слова достойны. Но где ваши монахи? Я сомневаюсь, что в таком городке, как ваш, нет монахов.
- Наш священник - мой сын, он ушел выполнять мое поручение. Он хочет стать главой церкви в данной местности, для этого он с монахами пошел молиться по святым местам. И я сомневаюсь в исходе сражения, если бы они были здесь.
Зуфар смотрел на старика с все возрастающим удивлением. Старик говорил гордо, и это было достойно уважения.
- Что ж, я сохраню ваши жизни. Ваши воины достойно сражались, защищая город, все они будут рабами. И твои слова мне нравятся, ты достоин быть их лидером. Знай, что они все обязаны своей жизнью тебе.
Зуфар резко повернулся и, заметив Ахмета, зашагал к нему.
- Я рад, что ты жив и с тобой все в порядке, - Зуфар дружески хлопнул Ахмета по плечу. - Мне жаль твоего друга, мне рассказали, как ты сражался, ты доказал свои отличные бойцовские качества. Ты достоин награды.
С этими словами Зуфар снял с шеи старика ценное ожерелье из сверкающих камней и протянул его Ахмету.
- Я знаю, что ты любишь мою дочь Зару, - продолжал Зуфар, - в следующем году она станет взрослой, и ты можешь свататься к ней, я не против.
С этими словами он еще раз хлопнул Ахмета по плечу и ушел наблюдать за дележом трофеев. Ахмет стоял, как громом пораженный, он и не надеялся на такое счастье. Он торопливо надел ожерелье на шею, получить такой подарок он и не мечтал.
На заходе солнца добычу погрузили на галеру, загнали рабов в трюм и стали готовиться к проводам павших героев. На берегу разложили огромный костер.
Погибших воинов усадили спинами друг к другу. Вложили в их руки оружие, которое пригодиться им в будущих битвах. У ног положили вино и хлеб, чтобы они не проголодались по дороге к Аллаху.
Татары выстроились у костра, прощаясь с погибшими друзьями. Муэдзин встал на колени и затянул молитву, чтоб услышал его великий Аллах и приготовил достойную встречу павшим воинам.
Затем погибших подняли на руки и опустили в заранее отрытые могилы лицами на Восток. Муэдзин поднял руки к небу и громко начал читать прощальную молитву.
Часть воинов разбрелась по городу. Потухшие было пожары в городе, вспыхнули с новой силой. Костер на берегу разгорелся жарким пламенем. Воины, стоящие у костра, ударили оружием в щиты, провожая павших героев в обитель Аллаха. И казалось всем, что они видят, как в дыму костра уходят души погибших за горизонт.   

                13

Священник Евтихий, которого татары угнали в Крым и заставили пасти в степи баранов, коротал досуг, громко читая молитвы и распевая духовные псалмы.
Его услыхали в проходившем поблизости обозе русского посла, шедшего к хану для переговоров. Посол позвал священника и узнал историю злоключений монаха - то служил молебны в лесной часовне под Курском перед чудотворной иконой Божьей Матери, где и был захвачен отрядом крымчаков.    
Проникшись сочувствием к человеку кроткому и смиренному, посол, отправляясь домой, упросил хана, в знак особой милости, отпустить с ним и этого русского раба с духовных саном.
Хан согласился на этот пустяк, и монах вернулся в свою лесную часовню. Разные были случаи. Некоторые из невольников, приняв ислам, обживались в Крыму, женились, заводили семьи, вели торг, или, оставаясь рабами в домах своих господ, занимали почетные должности - таких осевших у татар русское правительство часто использовало в качестве лазутчиков и досмотрщиков.
В 16 веке в иностранных городах по берегам морей Черного и Средиземного можно было встретить немало рабынь, которые укачивали хозяйских детей польской, русской, или украинской песней.
Во всем Крыму не было другой прислуги, кроме пленников. Русские полоняники за свое уменье убегать из плена ценились на крымских рынках дешевле польских и литовских.
Поэтому, выводя живой товар на рынок гуськом, целыми сотнями, скованными за шею, продавцы громко кричали, что это рабы самые свежие, простые, нехитрые, только что приведенные из народа польского, а не московского.
Изучая историю казачества, листая пожелтевшие страницы древних рукописей, невольно задаешься вопросом, как воспитывали молодых воинов казаки, какую преследовали при этом главную цель создатели монастырей далекого прошлого.
Эта цель - полная, абсолютная эффективность в борьбе с противником требовала от воина не только автоматизма в управлении своим телом и сознанием, не просто усвоения определенного набора знаний и методик. Все это само по себе было лишь подготовкой - одним из этапов в длительном пути воина в поисках истины.
И лишь выковав стальной характер и несгибаемую волю, сделав из хрупкого человеческого тела непобедимое оружие, поборов страх и приобщившись к высшим знаниям, казак постигал высшую истину воина и становился непобедимым в полном смысле этого слова. Тренировки и борьба была смыслом и целью его жизни, и вне этой борьбы ночной воин себя не мыслил.
Многие современные авторы пишут о жестокости казаков, которые не признавали сложившейся в миру системы ценностей. Однако эта точка зрения не верна, ибо сами воины были представителями иного мира, иной культуры, с другой ценностной шкалой, и высшим мерилом для малолетнего воспитанника была та цель, которую он перед собой ставил.
Понятий добра и зла для них попросту не существовало, поскольку, будучи учениками учений высшего порядка, воспитанники понимали всю условность, относительность разделения на хорошее и плохое, воспринимая мир во всей его целостности и неделимости.
Казак в выборе средства, пути и решения руководствовался лишь интуицией, но понимал ее не в современном смысле необъяснимой способности принимать правильное решение, шестого чувства, или подсказки свыше.
Для него интуиция была закономерным результатом долгого и трудного пути - чувством совершенно определенным и отнюдь не загадочным, качеством сознания, которым ночной воин должен был обладать, приобретая его с помощью специфических упражнений.
Способность, не анализируя, видеть истину, освобожденную от эмоциональных оценок, понимать суть вещей в их данности, не соотнося эту данность не с какими-то категориями,- это и была интуиция казака-разведчика.

                14

Система военной и физической подготовки юных отроков в монастыре отца Власа была весьма разнообразной. Само собой разумеется, что, будучи профессиональными воинами, казаки должны были основное внимание уделять военному ремеслу и признавать только его единственным занятием, достойным казака.
Весь комплекс того, что культивировал в себе каждый казак, все духовные и физические способности были подчинены, в конечном счете, единственному и главному моменту - овладению военным мастерством, без которого было бы бессмысленным само понятие казак, разведчик.
От степени военной и физической подготовленности казака зависело высшее требование, предъявляемое каждому воину: умение бороться с оружием, или без оружия с противником и побеждать его.
Это обусловило то, что, готовя себя к основному в жизни - войне, юные послушники постоянно совершенствовали искусство воина и физическую подготовку уже с раннего детства, упражняясь во владении оружием, воспитывая телесную и духовную твердость, храбрость и решительность.
Отличительной особенностью всех видов военных искусств являлось то, что основной акцент при овладении ими делался, прежде всего, на нравственно-моральную сторону и развитие духовных способностей казака, то есть психической уравновешенности воина, а затем уже на формирование физически развитой личности.
Моральное содержание таких дисциплин являлось основой, говорящей о нравственном принципе и имеющей также глубокую связь с религиозными аспектами жизни военного сословия. Моральный принцип в военных тренировках юных воинов был обусловлен древним воинским учением. 
Познание истинного пути казака, считалось главным в фехтовании, стрельбе из лука, кулачном бое, борьбе без оружия, плавании. Казак, познавая истинный путь, должен был достичь военного мастерства, соприкасающегося с истинным путем, и войти в совершенную гармонию с природой, с которой человек составляет неразделимое целое.
Превалирующее значение имела внутренняя подготовка воина, на что обращалось больше внимания, чем на напряжение внешних физических сил казака.
Решающим фактором в деле выработки силы духа была описанная выше медитация. При помощи ее воины должны были развивать у себя психически уравновешенное состояние для исполнения своих основных, военных функций.
А также для не менее важного дела - тренировок в фехтовании, скачках, драках и стрельбе, которые в свою очередь выступали как репетиции собственно боевых действий. Это было состояние повышенной готовности, которое ни в коем случае не означало малодушной сонливости.
Несмотря на ряд чисто мистических элементов, медитация по древней системе имела и рациональное зерно. Прежде всего, это касается постановки правильного дыхания, что крайне необходимо при любых физических упражнениях.
Перед тренировочным боем послушники обычно принимали позы, характерные для монахов, приготовившихся к созерцанию, и старались дышать глубоко и размеренно.
Это заранее готовило органы дыхания к физической работе и содействовало дальнейшему ритмичному функционированию легких во время самой схватки с противником, когда резко возрастала потребность организма в кислороде.
Преимущественное духовное напряжение, способствовавшее развитию самообладания, хладнокровия и трезвости мысли при всех упражнениях, не означало, однако, что в военных искусствах казаков физический фактор - сила и выносливость, рассматривался, как несущественный.
Являясь вторым образующим элементом в военных дисциплинах, физическое воспитание требовало от воина кропотливого оттачивания техники, развития физической силы, выносливости, выработки почти инстинктивной феноменальной реакции и координации движений. Все это достигалось в результате каждодневных и многочасовых тренировок.
Из всех видов единоборства казаков более всего почитали фехтование на саблях. Это объяснялось тем, что сабля на протяжении всей истории южной Руси считалась основным оружием воина.
Обучаться фехтованию казак начинал еще в раннем возрасте, причем уже тогда фехтованию учили не только ради физического развития, но и в целях тренировки умственных способностей.
Уроки начинались, как правило, рано утром; они проводились в закрытом помещении, или под открытым небом в любую погоду. Это должно было укрепить выносливость подростков.
Начиная фехтовать деревянными мечами, воспитанники переходили постепенно, по мере овладения искусством фехтования, на настоящие сабли.
Нередко упражнения с саблями, которые из-за их относительно большого веса держали двумя руками, приводили к ссадинам и синякам.
Тренировки должны были подготовить юношу к борьбе с настоящим противником на войне, или в поединке, где искусство фехтовальщика проявлялось в победе над противником.
Это было важно, как в престижном отношении, так и в военных условиях, когда мастерство казака позволяло ему сберечь силы для сражения со следующим неприятельским воином.
При этом считалось, что опытный боец обязан был опрокинуть врага лишь одним смертельным ударом. Как идеальный, рассматривался удар, разрубающий тело наискось от плеча до пояса.
Собственно схватке предшествовал ряд предварительных упражнений. Готовясь к поединку, юные ученики особое значение придавали сосредоточенности и правильному дыханию.
Основным методом для выработки ровного и глубокого дыхания и концентрации всех внутренних сил была медитация, как внутренняя молитва.
Этот вид успокоения нервной системы и самовнушения, практикуемый юношами перед борьбой, развился в фехтовании при непосредственном влиянии опытных мастеров.
Борец садился на пол и дышал медленно, глубоко и ритмично, стараясь отвлечься от всех мешающих посторонних мыслей.


                15

После такой подготовки легкие расширялись, кровяное давление в мозгу становилось меньше, чем при нормальном дыхании, успокаивалась центральная нервная система, что позволяло вести борьбу более хладнокровно и продуманно, быстро, без суеты реагировать на действия противника.
Благодаря дыхательным упражнениям по этой методике и самоуглубленной медитации тело и душа борца, по представлениям теоретиков борьбы, должны были достичь состояния освобождения от пространства и времени.
Таким образом, фехтовальщик полностью отключался от влияния окружающей среды и направлял свои мысли исключительно на борьбу. Однако о победе думать запрещалось, так как, по мнению монахов, борьба может стать безнадежной в момент, когда воин думает о достижении победы.
Это вызывает волнение, потерю самообладания, сбивает дыхание, а в итоге приводит к ослаблению мускулов, которые уже не управляются волей борца.
Кроме дыхания, установлению которого способствовала техника, призванная уравновесить психику фехтовальщика перед схваткой, существовал другой вид дыхания, практикуемый непосредственно во время поединка.
Интенсивное движение при фехтовании требовало обеспечения организма большим количеством кислорода. В этом случае большое значение имели силовые выдохи и крики.
Набирая полные легкие воздуха, фехтовальщик наступал на противника с громким криком, который способствовал развитию духа атаки и должен был деморализовать отступающего.
Главным в этом упражнении был вдох при движении, так как, по мнению монахов, победу может одержать лишь тот, чьи легкие наполнены воздухом.
В момент нанесения удара дыхание должно быть остановлено для быстрого и сильного напряжения всех мускулов. После удара фехтовальщик делал выдох, выпуская, однако, не весь воздух, чтобы не было момента, при котором в легких он отсутствовал бы вообще, и это расслабило бы мускулатуру.
Формы были различными. Прежде всего, это относится к школе фехтования на саблях. Этот своеобразный и характерный только для южной Руси вид единоборства возник в средневековье приблизительно во времена нашествия татаро-монголов, в тот период, когда шла напряженная борьба за политическое сохранение страны.
Киев - золотым звоном прозвенело дивное слово. Василий придержал коня. Перевели на  шаг  и  прочие  всадники.  Кончилась западная боровая просека. Выехали на уклон каменистого взгорья.
- Киев - мать городов русских.
Василий задумался. Многое, - нахлынуло в его душу. Отсюда  -  с  днепровских  высот   -   Владимир Святославич,   князь   Киевский, древний предок,  сперва  прижал  обоих  императоров византийских, а затем даровал им  союз  и  мир. 
Сюда  прибыла  к  Владимиру отданная ему в супруги сестра императоров. Отсюда Владимир  мечом добытую веру Христа, а вместе с нею и свет древней Эллады, угасавший уже тогда в костеневших руках Византии, простирал, раскидывал щедро, ревностно, яро, крестя огнем и мечом Русь.
На этих вот бирюзовых волнах, низринутый, плыл, покачиваясь ничком, бог грома, Перун, - деревянный, с серебряной головой  и  золотыми  усами.  Вот там, возле Боричева, истукан, привязанный к хвосту лошадиному, был  стащен с горы.
И двенадцать мужей на глазах потрясенных киевлян били его  жезлом. И столкнули Перуна, и кинули в Днепр. И гнали падшего бога вниз по Днепру, отталкивая копьями вплоть до самых порогов.
А там и киевляне, а было  же  их  без  числа,  -  приняли  от  епископов византийских крещение во Днепре. И послал тогда князь Владимир брать  детей  именитых,  дабы  отдать  на учение книжное. И плакали матери, как по мертвым.
Вскоре былая гроза Восточного Рима - народ русский стал могучим  щитом, стал оплотом Эллады. Народ русский, - люди, потрясающие  секирой  на  правом  плече,  народ, архонты которого именовались - Ярославы, Ростиславы  и  Судиславы,  люди  - Рус, у которых русые волосы и светло-голубые глаза; воины, лютые в битвах; бойцы, которые в яростном, смертоносном и  распаленном  духе  не  обращают внимания на куски своего  мяса,  теряемые  в  сраженьях,  -  так,  дивясь, благодарствуя, трепеща, писали о русских своих союзниках византийцы.
Отсюда, от этих вот берегов, отбывала светлая киевлянка  -  Анна,  дочь Ярослава, - чтобы стать королевою Франции. На эти холмы, в поисках крепкого убежища и  защиты,  бежала  английская королева к Владимиру Мономаху. Здесь дочь английского  короля стала женою Владимира, тогда еще переяславского князя.
Но уже со всем напряжением доброй и великой воли своей - то словом,  то силой - удерживал труженик за Русскую Землю  Мономах  Владимир  враждующих меж собой князей, стряпающих и под грозой половецкой княжое местничество.
Слезами скорби и гнева оплакивая неразумие и  усобицу  их,  говорил  им Владимир:
- Воистину отцы наши и деды наши сохранили Русскую  Землю,  а  мы погубить ее хотим.
И страшились его, и повиновались, и ходили под рукой Мономаха. Но ведь один был тот старый Владимир. А когда умер - приложился к праотцам своим Мономах,  не  стало  его,  - зашатался Киев.

                16

Еще несет на своем челе священный венец старейшинства,  но уже выронил скипетр власти. Князья еще чли киевский престол,  но  уже  не повиновались ему более.
И все возрастает напор половцев и татар. Однако не иссякло русское  племя, и как только на  Киевский  златой стол восходят младшие Мономаховичи-Волынские - так немедля с высот киевских несется  призыв  ко  всем  князьям русским:
- Братья! Пожалейте о  Русской  Земле,  о  своей  отчине,  дедине! Всякое лето уводят половцы у вежи свои христиан. А уже у нас  и  Греческий путь отымают, и Соляной,  и  Залозный. А лепо было бы нам, братья, поискать отцов и дедов  своих путей и чести.
Греческий  путь  -  по  Днепру,  в Византию; Залозный шел, отклоняясь в область Дона; Соляной  торговый  путь за солью - в Коломыю - Галицкая Русь, другие - в Крым, к соленым озерам.
   И пошли, и притрепетали грозою, и потоптали нечестивое поле. И надолго, надолго приутихли князья половецкие. Там вон, далече, налево, внизу, вдоль Днепра, раскинулся Подол Киева - Оболонь, нижний город, населенный купцами, ремесленниками, огородниками, хлеборобами и прочим малым людом.
Всякий раз подоляне, никто иной, своим князьям самочинно   отпирали, распахивали ворота, так же и киевляне текли навстречу к предкам их, словно дети к матери, будто пчелы к матке, как жаждущие воды к источнику.
И, скрежеща в бессильной злобе зубами и  запершись  в  верхнем  городе, соперники и супостаты  Мономаховичей-Волынских  взмаливались  тогда,  видя народную силу, просили отпустить их живыми восвояси.
Когда ж, под напором и Ольговичей и половцев, покидали предки Данилы Галицкого Киев и  уходили  на  отчину,  на  Волынь,  -  тогда  киевляне,  сокрушенно прощаясь, говорили:
- Ныне, князь,  не  твое  время.  А  не  печалуйся,  не скорби: где только увидим стяг твой, то мы готовы - твои.
И, не переставая, и поныне враждуют меж собой бояре! И самая Калка в 1223 году не вразумила. Что Калка! И  Батый  вразумил  не  многих!  Ежели  и  одумались которые, то уж поздно! - над каждым сидит баскак. За каждым - по  пятам  - наушники ханские и соглядатаи.
Вблизи, на Ярославлем  дворе,  в тот страшный день, бился вечевой  колокол,  сзывая киевлян. Во дворце, у киевского Мстислава, шел княжой съезд.  И  даже  тогда  не уладились, не урядились, и большие были речи  между  старейшинами  русской земли!
Суздальский Юрий, кто,  подобно  отцу  своему,  мог  бы  Волгу  веслами раздвинуть, а Дон шлемами бойцов своих вычерпать, - тот даже и  совсем  не приехал, злобясь на Мстислава Мстиславича Галицкого за Липецкое побоище.
А прислал - да и то не воинов, как в насмешку! - всего каких-то четыреста человек, тех, что вымолил у  него  доблестный,  хотя  и  хрупкий  юноша  - Василько  Константинович Ростовский,  витязь  и  страстотерпец  за  родину, который впоследствии в черном плену татарском и пищи их не приял, и плюнул в лицо самому Батыю.
Сухое, бездожливое стояло лето 1223 года. Горели леса и болота  усохшие, гарь стояла и мга - птицы задыхались в дыму и падали наземь. И в поход выступали князья, всячески перекоряясь друг с  другом,  творя проклятое свое княжое местничество.
Да и в самой битве, творя на пакость,  наперекор  друг  другу,  распрею погубили все старейшины земли русской. Один Мстислав ударил на Субедея, не сказав остальным, а другой  Мстислав,  озлобясь,  огородился  телегами  на месте высоком и каменистом и не сдвинулся даже в тот  миг,  когда  половцы в беспамятстве, словно гонимые богом  стадного  ужаса  Паном,  смяли станы и боевой порядок русских  князей. 
Так  и  простоял  старый,  вплоть до своего смертного часа. Галичанам и киевлянам пришлось одним, потом отбиваться три дня и три ночи за своими возами, на месте высоком и каменистом, и приять смерть мучительную, но и бесславную.
А ведь было двинуть только стоявшие у князей под рукою тридцать тысяч отборного и свежего войска в решительный миг сраженья - и с  татарами было бы все покончено навсегда.
Ведь Мстислав Немой, да Мстислав Галицкий, да двое юных - Даниил Галицкий, да  князь Олег Курский, этот со своею Волынью, а тот во  главе  курян  своих,  под  шеломами  взлелеянных,  с  конца   копья вскормленных, - двое юных, молодших, позабыв  о  вековой  родовой  усобице Ольговичей и Монамашичей,  ничего  не  помня,  кроме  незабвенного  своего отечества, уже сломили было поганых, опрокинули и уже достигли победы.
Уже показала тыл и отборнейшая тысяча Чингизхана на серых конях.    Еще бы напор - и не увидел бы Потрясатель вселенной ни хромого Субедея своего, ни своих лучших, отборнейших туменов.
Но как же это мог Мстислав Киевский двинуть рвавшихся в  битву  киевлян своих: а вдруг Мстислав Галицкий - выручи его - возьмет да одному  себе  и присвоит победу?
Опустошая Русь, прогрохотала копытами, прокатилась по  ней  вся Азия - от Аргуни и Каракорума. Однако Кременца и Холма не  смог  взять  Батый  и,  обтекая  сильнейшие крепости Даниила Галицкого, двинулся на Венгрию, на Германию, через Польшу.
За рекою Солоной, притоком  Тиссы,  разбиты  были  мадьяры,  кичившиеся издревле своею конницею, да и не зря, ибо испокон веку,  вечно  сидели  на своих крепких и легких  лошадях,  на  них  ели,  пили,  спали,  торговали, совещались, не расставаясь до гроба и со  своими  длинными  саблями. 
Этот гордый, смелый, дерзкий и кичливый  народ  выслал  против  Батыя  и  Субедея стотысячное конное войско. И оно почти сплошь  было  уничтожено. 
По  всей Венгрии  тогда  будто  прокатился  исполинский,  многоверстный,   докрасна раскаленный каток: пустыня и пепел. Король Бэла Венгерский бежал с поля битвы сперва  в  Австрию.  Но  здесь  герцог Фридрих Сварливый, Бабенберг, отнял у короля Бэлы все его золото и вынудил отдать ему, Фридриху, богатейшие, плодороднейшие венгерские области.
А Субедей между тем приближался. Король венгерский кинулся от него в Сербию, в Хорватию, в Далмацию. Татары шли по пятам. И хорваты спрятали венгро-хорватского короля на  одном  из  Кварнерских островов.
И собрали войско сербы и хорваты одни на берегах Лазурного моря опрокинули Субедея,  поразили и обратили его в бегство. А на севере, в Чехии, чешский рыцарь и воевода Ярослав  из  Штаренберга разгромил другого знаменитого полководца татарского, Пэту, и взятый чехами в плен прославленный полководец  Батыя  оказался  рыцарем-крестоносцем, родом из Лондона.
И  тогда,  страшась  тяготевших  над  тылами   татарскими   устоявших крепостей Даниила Галицкого, стоя уже у ворот Вены, Венеции  и  у  сердца  Германии, Батый затосковал вдруг, заоглядывался на тылы, стал  вспоминать  Золотую орду, Волгу.
Однако - неистовый полководец Чингизхана,  суровый  пестун  внука  его Батыя - Субедей противился тому отступлению  всячески,  противился  долго, страшась бесчестия.
Наконец дал приказ покидать Венгрию и Германию, но как можно медлительнее, да и то когда стало известно о смерти великого хана  и о начавшейся за Байкалом смуте.

                17

Сущностью рубки на саблях в положении сидя было внезапное выхватывание сабли из-за пояса казака, находящимся в сидячем, или ином положении, и нанесение смертельного удара врагу.
В обыденной обстановке в случае ссоры гордый и заносчивый противник, сочтя себя обиженным, моментально обращал свою саблю против обидчика.
Применялось также в решающие моменты многочисленных в то время заговоров, когда татары выхватывали свои сабли и начинали схватку сидя, так как подъем с места мог занять больше времени и привести к потере внезапности.
Для науки приглашали наиболее искусных фехтовальщиков, обычно старого монаха Исидора, потому что фехтование в сидячем положении требовало особой степени мастерства.
Сидячий фехтовальщик не имел такой возможности для передвижения и маневра, как воин, стоящий на ногах, поэтому он должен был обладать исключительной реакцией, развитой координацией движений, превосходно знать технику схватки.
Заслуживает внимания также способ фехтования двумя саблями одновременно. Человек, фехтующий двумя саблями сразу, назывался обоерукий. Как правило, это был казак, познавший технику боя во всех его тонкостях, - настоящий мастер своего дела.
После прекращения междоусобных войн и с постепенным введением огнестрельного оружия эта техника начала терять практическое значение. Несколько иным по сущности, но все же близким к рубке на саблях в плане психической подготовки предстает перед нами рыцарское искусство стрельбы из лука.
Истоки искусства стрельбы из лука уходят своими корнями в глубокую древность. Уже в анналах истории имеются упоминания о мастерах стрельбы из лука.
Важное место занимали лук и стрелы в русском культе. Стрельбе из лука казаки придавали большое значение и посвящали тренировкам много времени, так как роль лука в феодальных войнах была очень велика.
Так же, как и схватка на саблях, искусство стрельбы из лука включало в себя ряд религиозных элементов, было пропитано мистицизмом, что делает ее своеобразным и не похожим на стрельбу из лука в Европе видом военного мастерства.
Она, по высказываниям его толкователей, дается человеку только после длительной учебы и подготовки, в то время как индивидууму, не понявшему его сути, оно вообще будет недоступно.
Во время выстрела воин должен был обладать совершенным спокойствием, достигавшимся посредством медитации. Все приходит после достижения полного спокойствия,- говорили древние мастера стрельбы из лука.
Это значило, что стреляющий погружал себя в беспредметный, несуществующий мир молитвы, стремясь к уединению духа и просветлению.
Стрельба имела три стадии: подготовка к прицеливанию, прицеливание, пуск стрелы, и производилась из положений стоя, с колена и верхом с коня.
                18

Искусство верховой езды уделялось огромное внимание. Не меньший интерес представляет собой также стрельба из лука с лошади. Стрельба из лука с лошади была не только обязательным, но и любимым видом состязаний казаков. Воины тренировались также в верховой езде во время традиционного отлова диких лошадей, который проводился каждый год.
Истоки борьбы без оружия теряются в глубине веков. Так же, как и о лучниках, в летописях имеются записи о борцах. Казаки использовали искусство борьбы без оружия в том случае, когда сабля ломалась, при внезапном нападении неприятеля ночью, или же при переходе воинов после сражения на саблях к рукопашному бою.
Кроме того, казаки применяли свои секретные приемы в случаях, когда было нежелательно употребление сабли. Воины обучались в монастыре под наблюдением опытных наставников, причем тайна приемов строжайше охранялась, что делало эту борьбу привилегией только тайных сословий разведчиков, недоступной для простого народа.
Юноши начинали упражняться в искусстве борьбы еще мальчиками, но даже самым крепким из них требовалась непрерывная практика в течение нескольких лет, чтобы овладеть ее приемами.
Преподавая борьбу без оружия отрокам, их наставники подчеркивали, кроме всего прочего, что борьба без оружия является истинной наукой русского народа, дающей ключ к пониманию многих философских и этических вопросов мировоззрения.
Она требовала от изучающих ее, глубокого знания анатомии человека, соблюдения диеты, выработки спокойствия и хладнокровия. Только воин, способный сохранять самообладание при любых обстоятельствах, мог эффективно применять эти приемы, невзирая на вооружение, или силу противника.
И в этом случае определяющее значение имела психологическая тренировка с ее молитвой. Не менее важными в борьбе были отработка выносливости, достигаемой в результате каждодневных тренировок при работе над приемами, и соблюдение диетических норм.
Рацион казака не допускал излишеств и включал в себя такие продукты, как рис, овощи, рыба, фрукты. Летом на завтрак и обед подавались свежие фрукты и овощи: лук, помидоры, морковь, редька, репа, капуста, вареная рыба, рис и чай - напиток, поднимающий жизненный тонус.
Зимой пища воина оставалась такой же, с тем лишь изменением, что в нее входили еще лепешки, а фрукты и иногда рыба присутствовали на столе в сушеном виде. Считалось, что подобная еда всегда поддерживает превосходное здоровье и укрепляет силу мускулов.
На первое место отец Влас ставил сообразительность и ум, а не грубую физическую силу. Тактика борьбы не требовала наступления, она воспитывала умение выжидать, терпеливо наблюдать, идти на уступки, поддаваться противнику, используя, в конце концов, его намерения и силу для достижения победы.
В качестве одного из основных элементов военных искусств  рассматривалось умение владеть копьем и алебардой. Особо выделялось фехтование на алебардах. Фехтование на алебардах имело не только чисто практическое, военное значение. Эти упражнения содействовали физическому развитию отроков.
Среди воинских искусств немалое значение с древности имело плавание казака в полном снаряжении и с оружием. Во многом развитию плавания способствовало огромное количество рек и озер на Руси, а также многочисленные водные преграды, которые приходилось преодолевать воинам во время боевых действий.
Решающее значение при обучении плаванию имела выработка силы духа, готовности устоять перед стихией, быть морально подготовленным к встрече и борьбе с опасностью.
Физическая способность к действию считалась здесь тоже необходимой, но стояла, тем не менее, на втором месте. Стили плавания  отличались друг от друга лишь методами обучения плаванию, положение же пловцов в воде было одинаковым: горизонтальным, боковым, вертикальным.
Обучение плаванию различными стилями было весьма своеобразным и характерным только для Руси, что резко выделило этот стиль среди способов плавания у других народов. Целью всех этих школ было воспитание мужества и умения без колебаний преодолевать любые препятствия во время преследования противника.
Наставники обучали казачат плавать в полном боевом снаряжении, причем пловцы должны были держать верхнюю часть туловища, как можно выше над водой, с тем, чтобы воин имел возможность еще и стрелять из лука.
Практиковались прыжки в воду, глубина которой обычно не превышала одного метра, с большой высоты. Своим своеобразием выделялось обучение плаванию и нырянию со связанными руками и ногами, а также борьба с противником по захвату его плавательный средств.
В качестве тренировок служили упражнения по борьбе на колеблющемся плоту. Сброшенный в воду воин считался побежденным. Кроме того, учили длительному пребыванию под водой, с оружием, или без него.
Учили преодолевать сильные приливные волны, прибой, водовороты, освобождать руки и ноги от вьющихся водяных растений.  Главным в нем было держать туловище так, чтобы руки оставались над поверхностью воды. В них воин удерживал саблю, которая должна всегда оставаться сухой и чистой от ржавчины.
Основным в упражнениях было держать верхнюю часть тела, как можно выше над водой за счет энергичного движения ног. Пловец должен был сохранить сухим переправляемый им через водную преграду груз.
Задачей преподавания в монастыре являлось обучение воспитанника борьбе с противником в воде: освобождению от его захватов и нападению. Учили стрельбе из воды, которая производилась обычно при переплывании рек, а также преодолению больших волн.
Древние русские военные искусства были весьма своеобразны, они были обусловлены, как естественной средой, в которой существовал русский этнос, так и исторической обстановкой, в которой происходило постепенное развитие сословия воинов и разведчиков.
Огромное внимание уделялось огневой подготовке, умению в совершенстве владеть ружьем, пистолем и пищалью. Особенность всех описанных выше военно-физических дисциплин состоит также в том, что они включают в себя религиозные моменты.
Молитва и медитация по древней русской системе в той, или иной степени сыграли свою роль и наложили определенный отпечаток на все виды и формы военной и физической подготовки Василия.
Педагогические задачи, ставившиеся отцом Власом в области военного и физического воспитания отроков, вполне удовлетворительно решались: после годов тренировок формировались хладнокровные, физически сильные и выносливые воины и разведчики, которые и требовались для ведения кровавых  междоусобиц.

                19

Прошло пять лет. Повзрослел, вырос, окреп Васька на постоянных тренировках. Горе одному разведчику в Диком поле - краю вечных войн и набегов.
Воины-невидимки, как часто называли воинов-казаков, до сих пор предстают перед исследователем степной культуры загадочным ребусом, прочтение которого доступно лишь тому, кто знаком с символикой русской языческой культуры и религии.
Тайна, скрывающая от нас образ жизни, историю возникновения и внутренний мир этих загадочных существ, непобедимых воинов, тем более утрачена из-за практически полного отсутствия письменных источников - древних свитков, в которых мастера передавали молодым поколениям казаков сокровенные секреты своих школ.
Согласно традиции, если мастер не находил достойного наследника, то он должен был уничтожить все записи с описанием своего стиля, чтобы избежать утечки информации.
Именно по этой причине та информация, которая дошла до наших дней о старых методиках подготовки казаков, их образе жизни и методах тренировок, носит большей частью обрывочный характер.
Воин-казак должен постоянно помнить законы войны: таится, не разжигать ночью огня, разводить бездымный костер только днем, никогда не снимать оружия. Дневать и ночевать в разных местах, выставлять сторожу, запутывать след и мгновенно исчезать.
Забудет об этом - тут же жестокая, неотвратимая расплата. Тонко свиснет выпущенная их тугого лука степняка стрела и оборвет жизнь казака.
Или захлестнет шею тугая петля аркана, сплетенного из конского волоса, вырвет из седла, и, гикнув, пустит татарин коня галопом, волоча по земле, взятого в полон казака.
Или заманят басурманы в хитрую ловушку, внезапно навалятся и вырежут станицу, а потом только вороны станут кружить над местом скоротечной кровавой схватки, да прошумит печально седой ковыль над погубленными казачьими головами.
Высунет из норки голову пугливый суслик, встанет столбом поглядеть по сторонам, свистнет от страха - и опять в норку. Об этом походе казаков можно было бы и не писать. Ничего особенного. Не хуже и не лучше других. Таких было много в южных русских степях. Но именно в нем произошел случай, который так врезался в душу и взволновал Василия.
Опасность пришла оттуда, откуда и не ждали. Отбив очередной налет татар, казаки решили, что наконец-то татар немытых умыли и можно передохнуть от трудного боя. 
А враг взял да и ударил. В атаку пошли свежие сотни мурзы Хасана. Они прорвали центр обороны и приблизились к пригорку, на макушке которого находился атаман. Вот уже в окружении десятка татар бьется сам атаман, машет саблей и волчком вертится.
  Первым опомнился Василий.
- На конь! За мной! - крикнул он и помчался к месту схватки, на ходу выхватывая острый клинок.
И, става Богу, успел вовремя. Одному из нападавших татар снес голову начисто, покатилась она по земле, как гнилая картошка. Другого окрестил по спине да так, что тот прилег и больше не шевелился. С третьим управился сам Евдоким - рубанул наискось. Остальные пали под ударами подскакавших казаков. Любо было смотреть, как бились они.
- Ну, парень, дай я тебя обниму, - сказал Василию растроганный Остап, когда и эта атака была отбита. - А я уже думал, что голова моя никому не нужна, - обнял он его и хитро улыбнулся.
Неожиданно татары заметались и стали разбегаться. Василий не верил своим глазам. Татары будто растворялись в мареве солнечного полдня. И тут с юга послышалось многоголосое эхо. То на подмогу спешила казачья лава.
- Вот теперь иди и гуляй. Только недалече, - разрешил Василию довольный атаман.
Пришлось татарам уходить несолоно хлебавши. Впереди на быстром арабском скакуне уходил мурза Хасан. Теперь речь шла не о захвате полона, а о том, как спасти собственное бренное величество.
Мурза, забыв от боли, шпорил лошадь и молил Аллаха о помощи. Казаки могли его перехватить. Может и хорошо, что так получилось - пленных и добычи было через край.
Уже за Дикой степью с казаками простился Абдул. Со своими аулами он решил перейти на службу к русскому царю. Вместе с ним отпросился и проводник Керим, он хорошо знал московский говор.
По дороге, зная, что мурзе не до них, казаки остановились на отдых. Выставив заслоны, казаки выпасали утомленных коней, на кострах варили кукурузную саламату и вели разговоры о нелегкой жизни.
А, вкусив горячего варева, стали петь бесконечные песни о родной земле и ее защитниках. Самой любимой была песня-дума о князе Дмитрии Вишневецком - Байде, славном витязе основателе Запорожской Сечи, которого турки прилюдно казнили, подвесив на крюке за ребро.
Голоса поющих рисовали образы незабываемого и дорогого. Все исполняемое казаками, несмотря на грусть и печаль, распрямляло и возвышало человека, будило в нем воина-защитника. Свободно петь, как это хорошо.
Душа становилась трепетной  птицей, улетала ввысь и держалась она на одной, самой звонкой ниточке, именуемой талантом исполнителя. Но надо спускаться на землю и идти проверять посты, а заодно посмотреть, нет ли в чем нужды у освобожденных людей, да и захваченных обойти. С сожалением Василий отошел от песенников.
Крымских пленных татар не связывали. Знали не побегут, да и некуда, все равно догонят. Еще и посекут, как следует, чтобы зря казаков не тревожили.
На отдыхе ведь, это тебе не рыбка с хреном. Но волчары в чалмах еще те, глазами поблескивали, цедили угрозы. Обстановка была напряженная, но контролируемая, и Василий отправился к освобожденным.
Здесь другое настроение. Стоит показаться казаку - благодарят за свободу, целуют и плачут. Изможденные, счастливые лица. Одна из женщин в темном платке вдовы приняла его за своего сына и бросилась ему на шею.
- Сынку, Иванко. Спасибо.
Смущенно улыбаясь, будто прося прощение, что он не ее сын Иванко, Василий сказал:
- Нет, я Василий.

                20

Бедная вдова сникла. Горючие слезы покатились по щекам женщины. Она так надеялась найти сына. Навидавшись горя в своей жизни, Василий прошел к другой группе освобожденных из полона.
У этих - ни улыбки на хмурых лицах. Один хорошо одетый мужчина цветущего возраста, высокий, с русыми волосами и бородой, молился Аллаху, сидя на коврике.
- Ты что же, домой идти не хочешь? - спросил у бородача Василий.
- Нет, не хочу, - отвечал тот. - Под Уманью из родных никого не осталось. Дом мой сейчас там, за Перекопом. Жена татарка и двое детей. Куды я от них?
- И много тут таких как ты, отатаренных? - Хватает. Больше мужчин, но и женщины есть, жены татарские, дети малые.
Узнав эту новость, Василий поспешил к атаману Осипу. Тот выслушал сообщение и закурил люльку. Он молча дотянул трубку и глухо прибавил.
- Пойди, скажи им, пусть идут в Крым.
Поклонившись освободителям, все, кто хотел, собрались и двинулись на юг. Василий с непониманием смотрел им вслед. Один за другим люди скрывались за холмом. И вот уже никого не осталось на виду. Только примятая трава хранила следы проворных ног.
По дороге Василия окликнул войсковой атаман Клыч.
- Ты вот, что парень, - объявил он, - возьми пару сотен молодых казаков, и порубите энтих, что пошли в Крым.
От таких слов у Василия побелело лицо. Ему, воину, предлагали убить безоружных людей.
- Совесть православного христианина не позволяет мне сделать это, - ответил он, глядя прямо в глаза атамана.
Но тот не дрогнул.
 - А мне дозволяет, - вскричал атаман. - Я им судия. И судить их буду по праву, что дали мне казаки. Не хочу, чтобы русские люди бежали в чужие края и сам, раз ты не хочешь, то займусь отщепенцами.
Василий категорически отказался выполнить приказ войскового атамана, а часть казаков ускакала выполнять приказ Клыча.
Клыч поехал следом проверить выполнение гнетущего приказа. Добравшись до следующей долины, он увидал повсюду изрубленные трупы.
- Тысячи три будет, а может и поболе того, - подумал атаман и сказал негромко:
- Простите меня, старого казака, сынки мои. Лучше спать вам тут до страшного Суда Господнего, чем плодиться в Крыму на безлюдье родной земли нашей, и идти без святого креста на погибель вечную.
Поклонившись порубленным, Клыч повернул обратно. С тех пор долину эту люди называют Черной. Василий был потрясен случившимся. А Осип отнесся к этому спокойно.
- А ты, как думал? Скоро на родной земле русских людей не останется.
Хрупка нить бытия. Безжалостное время уносит лучших из лучших, недоживших, недолюбивших. Ну а если эти люди в тяжких муках сами выбрали себе дорогу и идут по ней? Разве можно лишать их жизни за то, что они обасурманились и не хотят возвращаться на голое место?
Иван Клыч высшая справедливость у казаков, истинный сын своего века, взял грех на свою душу и отец Влас не осудил его за то. Потом пошел пир горой с громом пушек и ружейной пальбой. Палили все.
А уж пили и ели, танцевали и пели так, что самого главного черта Люцифера и его присных завидки взяли: вот как надо отмечать победу над лютыми татарами.
Через несколько дней, когда праздник отшумел, казаки написали письмо Селим-Гирею. Они стыдили хана за коварство и пригрозили явиться в Крым еще раз, если тот не образумится.
И тогда будут казаки там до тех пор, пока не увидят конца своего дела. Послание заканчивалось, как и положено между соседями, пожеланиями доброго здоровья и счастливой жизни.
Известно, что письмо попало адресату. Пленных татар было достаточно, почтальона долго искать не пришлось. Не от этого ли послания крымскому владыке и пошла легенда, что Клыч написал два письма, одно из которых, смешливое и язвительное, направил турецкому султану?
Даже сам текст письма стал ходить по рукам. Правда, достоверность его историки доказать не могут. Пока казаки ходили в Крым, осложнились и без того непростые отношения царских воевод на юге страны. Одни опирались на турок и татар, да хозяйствовали на правом берегу Днепра.
Другие, имея за спиной московские полки, утвердились на левом берегу. Жили они между собой, как кошка с собакой, готовые к схватке за первенство. Наконец в драку между ними вмешались турки. Их армия штурмом взяла сразу несколько городов.
Видя такой разлад, ясновельможные польские паны тоже вторглись в Правобережье, надеясь на дармовщину оторвать от него кусок в свою пользу. Десятки тысяч людей, спасая свои жизни, побежали к русским на Левобережье.
Над югом Руси снова нависла угроза. Атаман Клыч заторопился с отъездом - людей надо было спасать. Узнав про это, отец Влас не стал его задерживать.
Тихий степной вечер. Медно-красный диск солнца уже коснулся далекого мглистого горизонта. Домой выбираться поздно, задержался  Василий со своими делами, вот и приходиться готовиться ко сну в степи.
Но он любил ночевать в степи. Благо, во фляжке осталась вода, есть травяная мазь отца Власа против комаров, которая здесь очень необходима, на крутом берегу солоноватого озера великое множество этих надоедливых кровопийц.
Дело происходит в степи, в остатке бывшего мощного притока Днепра, превратившегося из-за распашки степей и вырубки лесов в глубокий и широкий лог с цепочкой вот таких соленых озер.
Пустив лошадь пастись, Василий устроился рядом. Безветренно, не шелохнется даже травинка. Над вечерним озером мелькают утиные стайки, слышится посвист куликов. Высокий небосвод жемчужного цвета опрокинулся над затихающим степным миром.
Как же хорошо здесь, на приволье. Устраиваясь на ночь у самого обрыва, на травянистой лужайке, он расстилает попону, кладет седло под голову.
Перед тем как лечь, собирает несколько сухих лошадиных лепешек, складывает их рядом в кучку, зажигает, а затем романтичный, незабываемый запах синего дымка медленно расстилается по засыпающей степи.
Укладываясь на свое нехитрое ложе, он с наслаждением вытягивает уставшие за день ноги, предвкушая еще одну ночь в степи, а это выпадает ему часто за время поездок с секретными поручениями отца Власа. Замечательны степные ночи.
Синий дымок тихо уносит его в страну грез, и сон наступает быстро. Он становится то маленьким-маленьким, с муравья, то огромным, как все небо, и вот сейчас должен уснуть.
Но почему-то сегодня эти кажущиеся сонные изменения размеров его тела какие-то необычные, уж очень сильные, вот к ним добавилось нечто новое: ощущение падения, будто из-под него мгновенно убрали этот высокий берег, и он падает в неведомую и страшную бездну.
Вдруг замелькали какие-то всполохи, и он открывает глаза, но всполохи не исчезают, пляшут по жемчужно-серебристому вечернему небу, по траве. Появился резкий металлический привкус во рту, будто он приложил в языку лезо шашки.
Зашумело в ушах, отчетливо слышны двойные удары собственного сердца. Какой уж тут сон. Василий садится и пытается отогнать эти неприятные ощущения, но ничего не выходит, лишь всполохи в глазах из широких и нерезких превратились в узкие и четкие не то искры, не то цепочки, и мешают смотреть вокруг.
И тут он вспомнил: очень похожие ощущения он испытал несколько лет назад в детстве в степи. Пришлось, встать и походить по берегу, везде ли здесь такое? Вот здесь, в метре от обрыва, явное воздействие чего-то. Он отходит вглубь степи на десяток метров, это что-то вполне явственно исчезает.
Становится страшновато, один, в безлюдной степи, у заколдованного озера, собраться быстренько и подальше отсюда. Но любопытство и на этот раз берет верх, что это такое?
Может, это от запаха озерной воды и тины. Василий спускается вниз, под обрыв, садится у воды на большой комок глины. Густой сладковатый запах сапропеля, перегнивших остатков водорослей, обволакивает его, словно он погрузился в грязевое озеро.
Он сидит пять минут, десять, ничего неприятного нет, впору где-то здесь улечься спать, но тут внизу очень сыро. Он снова забирается наверх обрыва, прежняя история.
Кружится голова, снова металлически кислит во рту, и будто меняется его вес, то легкий он невероятно, то, наоборот, тяжелый-тяжелый, в глазах снова разноцветно замелькало. Прилег Василий на седло и мгновенно уснул.

                21

Василий вспомнил, как недавно выполнил очередное задание отца Власа в Крыму, перехватил письмо турецкого паши к главе отряда янычар, размещенного во дворце мурзы Азиз-бея, стоящего во главе протурецкой партии.
У тех были свои разборки, в которые вникать Василий не хотел, как ни растолковывал ему отец Влас хитросплетения между татарами, турками и поляками.
Мурза Заман полной грудью вдохнул свежий предрассветный воздух. Ничто не нарушало торжественной тишины, лишь где-то в кустах еле слышно пели свою песню цикады, да изредка раздавался пронзительный крик ночной птицы.
Он коснулся пальцами рукояти сабли и задумчиво улыбнулся. Он был спокоен. Вокруг дома мурзы были расставлены в засаде лучшие стрелки из лука, мимо которых не пролезть этим псам, гяурам.
Да и он сам, наследник татарской сабельной школы, блестяще владевший саблей, ученик  самого Мустафы, мог обратить в бегство целый отряд казаков, ему ли боятся нападения, отражать которое его учили с детства?
Татарин простоял несколько минут, и его глаза уже начали различать в зябкой, предрассветной мгле серые стволы акаций, когда со стороны парадного входа в дом - послышался легкий скрип.
Ноги воина, одетые в мягкие кожаные сапоги, инстинктивно приняли выжидательную позицию, а руки, молниеносно и бесшумно извлекли из ножен клинок и замерли в ожидании.
Татарин еще не успел осознать, что его насторожило, но его тренированное в течение долгих лет тело, движимое уникальным инстинктом воина, воспитанное на принципе - постоянная готовность это все - уже среагировало на возможную опасность.
Впитывая каждым сантиметром кожи ночные шорохи, татарин двинулся к выходу, бесшумно ступая по боковым доскам пола, остальные были специально положены таким образом, чтобы скрипеть, если ночью в дом проникнет враг.
Ему не было страшно, он уже не ребенок, сознание его замерло, превратившись в холодную стальную полосу клинка, который он  сжимал в руках, клинок, готовый им обрушить на голову врага, бывшего сейчас где-то рядом.
Никто не мог приблизиться к нему, или застать его врасплох, ибо татарин и сабля слились в единое целое, подобно сжатой стальной пружине, удерживаемой лишь тонкой шелковой нитью.
Напасть на мурзу нельзя было ни спереди, ни сзади - везде нападающего подстерегал молниеносный удар клинка, на конце которого была смерть.
Но тот, кто проник этой ночью в дом, чтобы убить его и его кунаков, знал это и нанес свой удар хитро. Будто раскаленная игла впилась внезапно в ногу мурзы, и острая боль заставила его издать сдавленный стон.
Но, даже прежде чем он застонал, его сабля рассекла липкую темноту впереди, чтобы поразить невидимого врага. Поднять саблю снова он уже не успел: страшный удар сзади разрубил его тело от плеча до пояса, и он осел вниз, даже не почувствовав боли.
Последнее, что отразилось в его стекленеющих глазах, это черная фигура казака, замершая в метре от него. Все-таки русский разведчик обманул его. И он провалился в черную пустоту.
Пошли вторые сутки, как Василий сидел в ветвях дерева напротив въезда во дворец татарского хана и ждал. Стоявшие у входа охранники, менявшиеся каждую ночь, даже не догадывались, что в десяти метрах от них, спрятавшись в густой листве, сидел, не отводя глаз, от ворот враг. Светало.
Он сидел, не двигаясь уже больше двух десятков часов, слившись со стволом и ветвями дерева, в абсолютной неподвижности, урегулировав дыхание и равномерно напрягая и расслабляя мышцы рук и ног, чтобы они не затекли.
Ему не было неудобно, или непривычно такое положение, ибо он не ощущал себя человеком, а был лишь частью дерева, превратив свое тело в продолжение ствола и уподобив руки ветвям.
Годами отец Влас учил его этой технике, входившей в умение маскироваться и сливаться с окружающей средой. Использование деревьев и кустарника в засаде позволяло ему не раз обманывать врага и исчезать под самым носом у преследователей.
Но, сейчас он был деревом, его ветвями, листьями и стволом и ждал. Он ждал гонца с посланием, которое не должно было попасть по адресу, и поэтому его зоркие глаза в прорези серого капюшона монашеской мантии были прикованы к воротам.
Наконец послышался стук копыт, и на мосту через ров показался всадник. По одежде он распознал гонца, которого ждал. Не спуская глаз с всадника, он начал бесшумно спускаться по стволу.
Густой кустарник скрыл его от стражников и вскоре он уже стоял на дороге, по которой только что промчался, пришпоривая лошадь, гонец с письмом.
Сделав глубокий вдох, он соединил пальцы рук в странную фигуру и начал распевать монотонную древнерусскую ритуальную фразу, то возвышая, то понижая голос.
Это продолжалось чуть больше минуты, затем он пошел вслед за всадником, постепенно ускоряя и ускоряя шаг, и вскоре с нечеловеческой скоростью бесшумно мчался по дороге, освещаемый лунным светом, напоминая дьявола, ибо только дьявол мог бежать так быстро.
Турок, наклонившись к голове лошади, бил пятками в ее бока, заставляя ускорить и без того быстрый бег. До утренней стражи послание паши должно быть у главы стражи, который, получив его, сразу выступит со своим отрядом.

                22

Тут-то и придет конец дому евнуха и власти ненавистных татар, а править Крымом будет тот, кому волею Аллаха, принадлежало испокон веков это право - турецкий султан.
Уж он-то, не опоздает, и доставит послание вовремя, недаром, несмотря на молодость, его приблизил к себе паша, значит, он доверяет ему, а это высшая честь для него.
Не слышал, да и не мог слышать поглощенный честолюбивыми мыслями молодой турок, как за его спиной появилась серая фигура, которая с каждой секундой приближалась, догоняя скачущую лошадь.
Мгновенье - и в руке у серого воина заблестела раскручиваемая цепь и турок, захлестнутый поперек горла, страшно захрипев и хватая воздух руками, вылетел из седла, чтобы, упав со всего маха на спину, тут же испустить дух.
Василий, осторожно приблизившись, потрогал врага кончиком шашки - мертв, затем, склонившись, отвязал от пояса убитого деревянный пенал с посланием и спрятал в складках одежды.
Кинув последний взгляд на лежащее перед ним тело, он тихим свистом подозвал лошадь турка и, вскочив на нее, тронулся в обратный путь, освещаемый беспристрастным светом луны.
Солнце еще не взошло над равниной, и в зябком утреннем воздухе господствовала ночная прохлада, когда отряд из восьми татар обнаружил на дороге труп турка и, не найдя на нем пенала с секретным посланием, немедленно отправился в погоню.
В течение часа мчались они по следу убийцы, не щадя взмыленных коней, когда наконец увидели, что следы копыт свернули а лес. В двухстах метрах от дороги, скрытая высокой травой, мирно щипала траву лошадь, принадлежавшая убитому посланнику паши.
Спешившись, татары обнажили сабли и двинулись вперед, пристально вглядываясь в траву, готовые иссечь саблями похитителя письма, которому пришлось сделать здесь вынужденный привал, чтобы восстановить силы.
Но тот предвидел погоню и, зная, что встречи с преследователями не избежать, приготовился к ней. Внезапно один из татар остановился и резко вскинул руку вверх, обращая внимание остальных на лежащего под кустом человека в сером.
Это был он, убийца, похитивший документ и заснувший в неудобной позе, сраженный усталостью. Держа сабли наготове, восемь воинов, осторожно ступая, окружили спящего казака.
Казак по-прежнему не двигался, не подозревая, что над ним нависла смертельная опасность. И, с каким вожделением погрузят сейчас воины свои сабли в презренное тело убийцы, мстя за курьера.
С гортанным выкриком обрушил первый татарин свою саблю на распростертое тело спящего, а за ним и остальные принялись рубить ненавистного врага.
Но, что это? Вместо потоков крови и конвульсий взору нападавших предстали лишь торчащие из разрезов пучки соломы. Кукла. Коварный враг опять обманул их.
В ярости сжимая сабли, стояли они вокруг изрубленного ими чучела, не зная, куда обратить свой гнев, как вдруг раздался тонкий свист и один из нападавших, выронив саблю и схватившись за голову, рухнул лицом вперед, заливая кровью желтеющую траву.
Его товарищи, хорошо знавшие, с кем имели дело, сразу поняли, что их осталось семеро, а торчащая из головы убитого стальная пика,- не оставляла сомнений в том, что противник был беспощаден и готов драться до последнего.
Озираясь по сторонам, семеро воинов пытались угадать, где скрывался враг, готовые изрубить его саблями. Вот дрогнули кусты, и стоящий рядом самурай молниеносным движением срубил их.
Никого. Долго стояли семь воинов, напряженно вглядываясь в траву и ища врага между стволами деревьев. Солнце уже поднялось высоко, и тень от деревьев сделалась совсем маленькой, когда они поняли, что враг исчез.
Вложив сабли в ножны, но, не убирая рук с рукояти, они медленно направились к лошадям, осторожно раздвигая высокую траву. Неожиданно шедший впереди татарин вскрикнул и схватился за ногу.
Из подошвы обуви торчала черная стальная колючка. Скрипнув зубами от боли, воин выдернул коварный шип и, развязав обувь, стал рукавом вытирать выступившую из раны кровь.
Через некоторое время дыхание его участилось, а на лбу появились капельки холодного пота. Он испуганно поднял помутневший взгляд, всматриваясь в лица товарищей. Яд. Стальная колючка была отравлена.
Судорога свела его конечности и, дернувшись несколько раз, он вытянулся и замер, глядя в бездонное голубое небо сузившимися зрачками. Шестеро татар застыли вокруг его тела.

                23

Казалось, все вокруг излучало затаившуюся опасность: трава, камни, кусты и деревья - повсюду мог скрываться беспощадный и неуловимый, как тень, враг.
Шесть воинов уже не чувствовали себя охотниками, роли переменились, и сейчас они, выросшие рядом с опасностью, закаленные в сражениях и презиравшие смерть, ощутили незнакомое им доселе чувство страха.
Теперь у них было одно желание: поскорее выбраться из этого леса, где на каждом шагу их подстерегала невидимая смерть. Первым не выдержал самый молодой, пронзительно закричав, стал вращать вокруг себя саблей, а затем бросился к лошадям.
Через несколько шагов трава на его пути раздвинулась и в ней на долю секунды блеснуло лезвие. Бегущий упал, как подкошенный, крича от боли, но продолжая размахивать саблей.
Его ноги окрасились в красный цвет - шашка казака перерезала ему сухожилия. Лежа на спине и стиснув зубы, он крепко держал саблю обеими руками, готовый к новому удару.
В шести шагах от него, как завороженные стояли пять его товарищей, не решаясь броситься к нему на помощь. Секунда, и пика с длинным древком, раздвинув траву, пронзило шею татарина, прекратив его страдания.
При виде гибели товарища ярость охватила остальных, и четверо, позабыв об осторожности, бросились вперед. Один остался на месте, и это погубило его, шашка казака, неожиданно появившегося у него за спиной, в мгновение ока снесла его голову с плеч.
Теперь воин в сером уже не прятался. Сжимая шашку в руках, он медленно приближался к четырем татарам. Его ничего не выражавшие глаза холодно блестели, и, скрытая по пояс в траве, фигура походила скорее на медведя, чем на человека.
Наконец-то враг в их власти! Теперь, когда он больше не прячется, подобно лисице, нанося удары в спину, они смогут расправиться с ним! И подбадривая себя криками, татары стали окружать человека-оборотня, который остановился и ждал, пока они подойдут ближе.
Еще полшага и враг упадет под ударами их сабель. Но, что это? Внезапный столб пыли ослепил нападавших, а когда они вновь обрели способность видеть, то там, где только что был казак, клубился столб белой пыли. Постепенно он рассеялся и нападавшие в ужасе увидели, что их осталось лишь трое.
Четвертый лежал на земле, убитый ударом железной ладони казака. У оставшихся в живых не было времени оправиться от неожиданности, серая фигура снова возникла за спиной у одного из них, и он упал, проткнутый шашкой.
С отчаянным криком двое оставшихся в живых татар бросились на врага, но он опять опередил их и, свалив первого коротким встречным горизонтальным режущим ударом шашки на уровне пояса, отскочил в сторону, уходя от удара противника.
Вкладывая всю свою ненависть к врагу в последний удар, оставшийся в живых татарин ринулся вперед, но казак оказался быстрее и, уйдя влево, коротким росчерком шашки снизу вверх поверг противника на землю.
Все, нет больше преследователей, и Василий может спокойно продолжать путь. Для него, эта схватка - самое обычное дело, к которому он готов всегда. Для этого он и был рожден на свет восемнадцать лет тому назад в далеком лесном ските.


                24

- Торопи Украину, идите под руку русского царя, а не то вас всех там передавят, - сказал отец Влас на прощание и, глянув на Клыча, прибавил: - Видишь, моя правда была казак. И у меня сердце от того болит. До конца дней своих буду Бога молить и бороться за освобождение от татар.
Все великие люди ошибаются и не нам осуждать их. Казаки разъезжались по городкам, женились. Новую жизнь начинать было с чего - звонкой золотой монеты хватало.
По дороге казаки завернули под Курск к отцу Евтихию, но затворника там не нашли. По словам отца Ионы, монаха после Рождества увезли с собой служки русского патриарха.
Поднявшись на холм, Василий и Евдоким остановились. Перед ними открылся простор величавого Днепра с островами и протоками, подернутыми желтизной явившейся осени. Кружились над водой чайки. Их крики печалили душу. Не верилось, что Евтихий ушел навсегда.
Казаки тронули лошадей. За городом они повстречали вереницу утомленных людей с нехитрым скарбом. Это были беженцы. Народ уходил от очередного избиения.
Спасал детей своих - надежду на будущее. Один мальчуган, в белой рубашонке, шел за матерью, плакал и просил:
- Мамо, я хочу исты.
Сердобольный Василий отдал его матери свой кошель с деньгами. До горизонта печально колышет ковыль под утренним ветром свои длинные льняные кудри.
Удивительное это растение. Не ест его скот, не клюют семена птицы, не нужно оно вроде бы человеку. Только поется о ковыле в грустных песнях про расставания, да потери-утраты.
В одной старинной казачьей песне поется про тяжкое татарское иго на Русской земле. Конями ее басурманы топтали, огнем жгли, людей секли да резали, в слезах народ захлебывался.
Но собрался, наконец, весь люд с силами, поднялся на битву небывалую, вышли воины-русичи на бескрайнее поле степное, разноцветьем укрытое, начали с ворогом биться, да и полегли почти все. Но многих басурманов побили, остальные вспять повернули.
А когда пришли снова люди на потоптанное да разрытое копытами поле, то насобирали врагов мертвых и в речку покидали, что во вражий стан текла. А своих похоронили, но не стали могильных холмиков делать - разровняли все поле, чтобы ромашки на нем выросли, другие цветы вешние.
Только чудная какая-то трава стала прорастать на поле - жесткая, стеблистая. А под осень каждая травинка выбросила белые волосы.
Поседело, выходит, поле от горюшка великого. С той поры и повелось: погибнет казак в сече за землю родную, ляжет в нее костьми - и вырастет еще одна седая травинка, стоит да плачет под ветром.
Теперь только на небольших островках, на непригодных для вспахивания местах, сохранился ковыль Лессинга, да ковыль волосатик.
Нет мира в Диком поле - краю вечных войн и набегов. Дневали в неглубокой сухой балке. Варился кулеш на меленьком костре, тревожно фыркали кони. Евдоким Корыто, помешивая деревянной ложкой в котле варево, балагурил.
- Запас карман не тянет, а ежели голодный, то и горобец унесет.
- Камены идолы в степи, говорят, по тыщу лет стоят, - задумчиво глядя на бездымные языки пламени, протянул Василий Мокшин.
Фамилию ему казаки дали в память спасшего Василия казака Ивана Мокшина.
- Вот те Бог не вру, но слыхал я от братии, что под этими идолищами богаты клады схоронены.
- Клады не каждому даются, - откликнулся Евдоким, поглядывая на лежащих вокруг костра казаков. - Нечистая сила зарытое золото охраняет. Чтобы взять его, нужно знать заговоры. Бывает клад на голову прячут, али на несколько мертвых голов. Тогда надо столько же душ загубить, иначе богатства не видать, как своих ушей. Между пальцев протечет. А еще бывают клады на счастливого.
- Это как? - заинтересовался Василий.
- Ну, выходит тебе такое счастье в образе кошки, али собаки, - охотно начал объяснять Евдоким. - Тут не зевай, беги за ней. Когда она остановится, стегай ее, не мешкая, чем попало и кричи: “Рассыпься!” Где она развалится, на том месте и копай.
 Слушая его рассказ, Василий устало прикрыл глаза, отдыхая после долгого пути в седле. Этой весной сравнялось ему восемнадцать лет, и мог ли он усидеть за стенами крепости, когда прозрачный воздух наполнен ароматами проснувшейся после стужи земли и цветов, а ветер доносит запах гари далеких костров.
Поднимешься на башню и видишь, как до самого неба раскинулась привольная равнина, покрытая изумрудным ковром трав с яркими пятнами цветов. Скачи во весь опор в любую сторону, и нигде нет ни конца, ни края.
Конь застоялся, привычно и легка в руке острая шашка, а главное - без тебя может уйти в степь сторожевая станица - ловить в Диком поле басурмана, чтобы узнать, не пошла ли орда в новый набег.

                25

Воины казаки-невидимки. Сквозь века дошли до нас легенды об их удивительном мастерстве. И по сей день многие мастера будто говорят, что это были непобедимые воины. Что же правда, а что вымысел в этих рассказах?
С самого раннего детства - практически с рождения, начинались тренировки будущего воина. Особыми упражнениями для суставов и ежедневным специальным массажем готовили родители тело маленького казака, добиваясь поистине сверхъестественной гибкости и подвижности.
Связанный казак мог с помощью этих упражнений быстро освободиться от пут, пролезть, подобно кошке через маленькое отверстие, спрятаться в узкой щели и карабкаться по стенам и деревьям, используя малейшие неровности.
Эта техника, как и техника передвижений, падений и перекатов называлась казачьей и имела целью научить казака адаптироваться к любым формам перемещения: шагом, бегом, ползком, прыжками, перекатами и кувыркаясь.
Следующим этапом тренировок было изучение двух систем: - техники ударов по уязвимым точкам и - техники удушений, бросков и захватов. Все три перечисленные системы составляли боевое искусство казака и как отдельный элемент подготовки воина разведчика.
Говоря о технике рукопашного боя, следует отметить, что она была гораздо более гибкой, чем, скажем, техника каратэ, или дзюдо и, уходя от модифицированных форм, преследовала лишь одну цель - эффективность, построенную на импровизации в рамках основных принципов ведения боя.
Первым принципом казачьей подготовки является принцип, что тело и оружие это одно целое. Этот принцип предусматривает не только абсолютное мастерство владения какими-то видами оружия, но и максимальную свободу движений в бою, где в качестве оружия может быть использована любая часть тела.
Принцип древнерусской борьбы включает в себя понимание оптимального расстояния и ритма движения в бою. Основное внимание при отработке этого принципа уделялось правильным перемещениям, обеспечивавшим максимальную подвижность и своевременность атаки.
Единственным критерием в оценке правильности техники была ее эффективность. Все наносное, пусть даже очень эстетичное и зрелищное, отбрасывалось в процессе селекции подобно тому, как скульптор, отсекая от каменной глыбы все новые и новые куски, создает шаг за шагом произведение искусства.
Эффективность, будучи единственным эталоном, определяла и специфические формы тренировок: очень большое внимание в технике ударов отводилось отработке ударов по снарядам, а в технике бросков, захватов и удержаний - работе с партнером и специальной физической подготовке.
Овладение элементами рукопашного боя облегчала приобретенная в детстве и сохраняемая с помощью специальных упражнений в течение всей жизни гибкость и подвижность суставов.
В особый раздел борьбы следует, безусловно, выделить получившее большую известность умение казака лазать по деревьям и отвесным стенам.
Ночные воины могли сливаться со скалами и землей, принимать форму валунов и кустов, исчезать под водой и использовать различные подсобные средства для того, чтобы, исчезнув под самым носом у противника неожиданно вновь появиться у него за спиной и нанести смертельный удар.
Использование дерева вооружало ночных воинов не только умением прятаться в листве и карабкаться по стволам, но и знанием техники устройства лесных завалов и преград, основами знаний приемов плотницкого  дела и искусства приготовления лекарств и ядов растительного происхождения.
Наиболее известным оружием, успевшим стать символом казака, конечно, стала сабля и шашка. Однако вопреки существующим представлениям, в воинской рубке изучалась техника владения саблей и шашкой.
Шашка, применявшаяся казаками, отличалась от классической сабли и своей формой и размерами. Это был практически мало изогнутый клинок,  без широкой гарды, защищавшей кисть руки воина от ударов противника. Если ум и сердце воина не будут открыты для высшего духовного откровения, техника боя не принесет ему ничего,  кроме вреда.

                26

Сторожевой городок рос, ширился. В нем появилось множество новых людей, и не самых лучших. Однажды Евдоким затащил Василия на окраину городка к известной цыганке на гадание.
На берегу речки за сторожевым городком цыганка-гадалка с удовольствием взяла в руки широкую Васькину ладонь. Линии жизни у него были резкими и четкими.
- Ой, какая странная и удивительная жизнь, - сказала она нараспев. - Вот ты с обнаженной саблей на белом коне, а вот в пламени пожара прыгаешь с высокой башни спасаешь девушку очень красивую. У тебя вся грудь будет в боевых орденах и в звездах с алмазами.
Друзья хохотали, заглядывали в ладонь Василия, стукаясь головами.
Евдоким сказал весело.
- Это что, ты скажи нам, на ком он женится?
Гадалка снова всмотрелась в широкую ладонь Василия с твердыми бугорками сабельных мозолей.
- У него будет очень красивая невеста, но не знатная. Их сердца внезапно вспыхнут любовью. Их брак будет самым счастливым на свете. Они проживут долгую жизнь, полную любви и счастья, у них будет восемь детей,  все мальчики.
Евдоким захохотал, ткнул смущенного Василия кулаком в бок.
- Слыхал? Восемь сыновей! Ну, гигант. Завидую! - И спросил внезапно.
- А какого цвета глаза у его невесты? Черные?
Он прикусил язык, поняв, что сдуру подсказал гадалке ответ. Но гадалка, раскинув карты, покачала головой.
- Нет, у нее будут голубые глаза.
- Не может быть, - запротестовал Евдоким. - У нее должны быть обязательно прекрасные черные глаза!
Гадалка снова посмотрела в карты, нахмурилась, перетасовала колоду и скова раскинула карты, разбросав их по иному. Голос ее стал резким.
- Я не понимаю свои карты, но против судьбы не идут даже короли. И не только карточные. У его любимой будут голубые глаза. И еще у нее будет много поклонников. Да, на ее руку претендентов окажется чересчур много. А твоя избранная будет моложе тебя, но не здесь ты ее встретишь, а только в Крыму. Но ее сердце будет отдано только тебе.
- Она богата? - спросил Евдоким.
- Увы, нет. Но вот еще одна странность. Здесь сказано, что она моложе тебя и будет любить тебя намного сильнее, чем ты ее, но вы проживете в любви и согласии всю жизнь и умрете вместе в один день.
- А я где встречу свою любимую? - Евдоким охотно протянул к гадалке свою ладонь.
- Вот твоя-то нареченная и будет черноглазая, а встретишь ты ее только в Турции, - закончила цыганка свое гадание.
Василий протянул цыганке в подставленную ладонь золотой динар, обнял друга за плечи и они пошли по пыльной дороге, полные сил, молодости и отваги.
Василий засмеялся и оглянулся.
- Когда гадалка признается, что сама не понимает своих карт, я начинаю ей верить.
- Гадалке? - изумился Евдоким.
- А что? Вот когда цыгане начинают тараторить без запинки и говорить одно и тоже, то я им не верю. А тут она сама удивилась.  Вы поженитесь и проживете жизнь в любви, но умрете в один день, все как в сказке, но жена будет любить тебя намного сильнее. Есть над чем поломать голову.
Евдоким засмеялся.
- Вот и ломай, ежели к этому склонен. А я смотрю на мир другими глазами. Там свищут пули и сабли, там сходятся лоб в лоб на поле брани, там я сердцем своим закрываю басурманам дорогу на Русь!
Городок встретил их пылью, зноем, ветром, гулом, шатрами. Они явились по месту службы с трепетом, но, как оказалось, самую суровую муштру они задавали себе сами.
Главная беда монастыря была не в строгости правил установленных отцом Власом, а в однообразии и монотонности службы, а также в прибытии нового стрелецкого полка из России.
Богатые сотники завезли новую игру в кости и молодые казаки увлеклись ею. Они проигрывали в кости свое жалование, имения, украшения любимых женщин. А то и самих женщин.
В первую неделю у Василия было несколько стычек с прибывшими сотниками и есаулами. Одному из них он выбил передние зубы, а нескольких вызвал даже на дуэль. Но противники тут же отказались, когда подсмотрели, как виртуозно владеет Василий саблей и пистолями.
Василий сдерживал горькую усмешку. Он из кожи лез, чтобы вызвать на поединок этих столичных хлыщей, но те вовремя подсмотрели в лесу на поляне, как он дерется на саблях с казаками, и отказались драться с ним. В душе его разгорался гнев. Всем плохо, но не все же теряют человеческое обличье даже в такой глуши.
Его зазывали сходить погулять к цыганкам, пытались втравить в азартные игры, пить вино и горилку. Вежливо уклоняясь, он часто уходил на берег реки в лес.
Там в излучине реки в небольшом леске, бил небольшой ключ. Чистейшая ледяная вода пробегала всего сотню шагов, чтобы влиться в реку, исчезнуть среди сора и грязи, которые несла река от городов.

                27

Однажды Василий сидел на берегу ручья, сбросив куртку и предаваясь размышлениям о том, как постарели казаки, которых он знает вот уже  шестой год, с тех пор, как он появился в этом городке.
Внезапно далекий стук копыт привлек его внимание. Вдоль реки на четверке коней двигалась богато украшенная карета. Кони шли бодро, закидывали головы, сила в них играла. Кучер придерживал вожжи, кнута при нем не было, таких коней погоняют редко.
Василий, окинув все безразличным взглядом, успел цепко ухватить и мелочи, вплоть до узора на колесах, отвернулся к воде. Волны накатывались на берег мелкие, часто расходились по воде круги, то рыба играла и выпрыгивала, хватая комаров и всякую мелкую живность.
Цокот копыт становился громче, карета прокатила в двух десятках шагов от Василия, затем стук копыт стал стихать, удаляться, сейчас все растворится опять в тиши и покое.
Кони заржали так, что Василию показалось, будто закричал испуганный ребенок. Послышались грубые крики. Он резко обернулся. К карете с двух сторон набежали мужики.
Пятеро, одетые, кто во что горазд, у всех длинные ножи, двое с саблями, а один выставив пистоль в дверцу кареты, что-то орал. Кони храпели, пытались встать на дыбы, но один из разбойников повис на узде коренного, пригибая его к земле.
Из кареты вытащили приземистого, насмерть перепуганного человека в боярской одежде, за ним вытащили двух женщин. Одна, постарше, визжала так, что у Василия, привыкшего к речной тиши, заломило уши. Вторая держалась гордо, но щеки у нее побелели от страха, а руки нервно комкали платочек.
Один разбойник сорвал с шеи старшей ожерелье. Двое других прижали кучера и форейтора к карете и шарили по их карманам. Еще один ударил толстяка по лицу и стал выворачивать его карманы. Один, по виду разбойный атаман, бил по лицу молоденькую девушку, укусившую его за руку.
Василий, оставив куртку, как был в белой расстегнутой рубашке до пояса, с шашкой в ножнах бросился к месту грабежа. Из всех видов холодного оружия Василий предпочитал именно шашку. Особенность шашки в том, что ее конец сделан в виде штыка, рассчитанный на пробивание кольчуги. 
Это оружие отличается от сабли тем, что у нее нет крестовины для защиты руки и клинок утоплен в ножны по головку рукояти. Казаки перед схваткой выхватывали шашку лезвием вверх, а клинок держали прямо перед собой, не вынося руку вправо. 
Клинок шашки всегда мало изогнут. Особой популярностью у казаков пользовалась дагестанская шашка гурда. Рукоятки шашек делались из рога, или серебра. Головки рукоятей имели закругленную форму с клиновидным вырезом сверху, Клинок и ножны всегда отделывались серебром.
Для украшения серебряных рукоятей шашек, кинжалов, накладок на ножнах использовался особый сплав - чернь, состоящий из серебра, меди, свинца и серы. Чернью по серебру наносился очень оригинальный узор.
Ножны для оружия изготавливали женщины, дома, для воинов своей семьи. Две деревянные дощечки, вырезанные по форме клинка, обтягивали зеленой кожей, поверх которой натягивались бархатные, обшитые галуном чехлы.
Эти бархатные накладки скреплялись небольшими украшенными чернью пластинками. Из серебра делались обоймицы. Шашку носили на портупее из галуна, или кожи, отдельные части которой также украшались пластинками из серебра.
Разбойники заметили его, но не всполошились, только один предостерегающе выставил перед собой саблю и шагнул навстречу Василию.   
- Эй, паныч! Смерти ищешь?
- Ты сам пришел за смертью, - предупредил Василий.
Он перешел на шаг, цепко держа противника глазами, потом внезапно посмотрел за спину разбойника и ахнул. Этот с саблей на миг отвел взгляд.
Василий использовал момент и мгновенно бросился вперед, перехватил кисть, резко повернулся спиной и поклонился так, как будто его заставили кланяться татарскому хану.
Отвратительно хрустнуло. Разбойник с криком перелетел через его спину, ударился оземь и остался распластанный на земле, как выпотрошенная рыба. Лицо его исказилось от боли, другой рукой он с воплем перехватил сломанную руку.   
Василий быстро развернулся и бросился ко второму, тот оторопело поворачивался к нему с пистолем в вытянутой руке. Василий нырнул под руку и грянул выстрел. Пуля вырвала из головы клок волос.
Он без размаха хрястнул кулаком в лицо, подхватив на лету выпавший пистоль, и зашвырнул его в карету. Кучер и форейтор, на которых уже не смотрело черное дуло пистоля, не сговариваясь, поползли по стенке кареты, развернулись, и припустились в лес.
Василий покачал головой, он не чувствовал страха, только сильное возбуждение, и повернулся к трем оставшимся разбойникам. Один все еще держал коней, а двое собирали драгоценности с пассажиров. Они уже поняли, что противник перед ними совсем не тот безобидный паныч с голыми руками, каким показался вначале.
И все-таки, оставив жертвы, они пошли на него без тени страха. Они знали себя. Один был явно атаманом шайки, высокий, жилистый, цыганского типа, с золотой серьгой в левом ухе. На голове красная повязка, в руке сабля, в другой - длинный нож.
На второго даже страшно было смотреть: поперек себя шире, кулаки, как молоты, грудь широка, будто кузнечные межа, голова, как пивной котел. У него тоже была сабля и нож, хотя такому сподручнее было бы размахивать вырванным с корнем дубом.
- Смерти захотел, паныч? - спросил атаман свистящим голосом.
Василий кивнул на два распростертых тела.
- Один уже об этом говорил. Угадай который?
Он внимательно следил за обоими. Третий начал обходить Василия сзади. Он сделал вид, что не замечает этого, а сам повернулся с таким расчетом, чтобы тень хитреца падала прямо на Василия. Наступил вечер, и тень вытянулась.
- Ты еще можешь уйти отсюда живым, - предложил атаман почти дружелюбно.
- Вы трое тоже, - ответил Василий.
Его сердце стучало, как обычно.
- Но это только сейчас. Через минуту будет уже поздно.
- Почему же? - спросил атаман.
- Хотя бы потому, что будет поздно.
Василий резко шагнул влево, выдернул шашку из ножен и резко выбросил ее назад. За спиной раздался всхлип, переходящий в протяжный стон, раздался звук падения тела. Василий не оглянулся, продолжая глазами фиксировать атамана.
Тот заметно побледнел, несмотря на смуглоту. Василий на всякий случай отступил еще, заставив атамана поворачиваться вслед за собой. Сзади тяжело грохнуло.
Василий рискнул на миг бросить взгляд назад, но тут же повернулся к атаману. И вовремя, тот уже летел на него с саблей в руке. Клинки скрестились, но атаман тут же отпрыгнул. Он не зря стал атаманом, сразу почуял в молодом парне более сильного бойца.
Василий наступал, острие его шашки все время было направлено в лицо противника. Одновременно он фиксировал глазами последнего разбойника, тот удерживал коней, которые, почуяв свежую кровь, снова порывались броситься в галоп.
Толстяк с выражением ужаса на лице с причитаниями ползал по траве, что-то собирал, а пожилая женщина забилась в глубь кареты и затихла. Юная девушка замерла в каретном проеме. Кулачки были крепко сжаты и прижаты к груди, голубые глаза неотрывно следили за схваткой.

                28

- Ради бога пощади, - прохрипел атаман, - дай уйти.
- Дал бы, - ответил Василий, - если бы ты, мразь, не ударил беззащитную женщину!
- Но она бусы не отдавала.
- А так я дам вам возможность только уползти.
Василий отбил очередной удар сабли. Острое лезвие его шашки холодно и хищно блеснуло на солнце. Атаман закричал надрывно и страшно, его рука с саблей отделилась от тела и упала в двух шагах. Из обрубка ударила тугая струя крови, показавшаяся белая кость руки мгновенно стала красной.               
Василий обернулся к последнему разбойнику, все еще удерживавшему коней. Предостерегающе направил шашку тому в грудь.
- Держи коней. Вздумаешь бежать, так знай, что я догоняю оленя на ходу и ломаю ему хребет.
Разбойник часто закивал головой, глаза его были, как у перепуганной мыши. Это был крупный малый, с глупым простодушным лицом крестьянина. Василий повернулся к девушке. Сердце его сильно забилось, никогда еще он не встречал такой чистой и трогательной красоты.
Ее ясные серые глаза с восхищением смотрели на Василия и лишь на миг опустились на его мощную обнаженную грудь, со вздутыми буграми грудных мышц, где только начали расти волосы. Щеки ее зарделись, и она поспешно подняла свой взор.
- Спасибо вам, - сказала она искренне.
Она соскочила с подножки кареты, не отрывая взгляда с его лица. Нога ее промахнулась мимо подножки. Она ощутила, что падает, но в это мгновение ее подхватили сильные и горячие руки этого парня, крепкие, как корни дуба.
Она ударилась о твердое и инстинктивно прижалась к этому твердому, чувствуя, что это самое надежное место на свете. Ноги ее не касались земли, и она, наконец, поняла, что висит в воздухе, прижавшись к обнаженной груди юноши, горячей и с широкими пластинами грудных мускулов.
Она услышала, как мощно бьется его сердце, почувствовала запах его кожи, по телу прошла теплая волна, руки и ноги отяжелели. Все, что она хотела всем существом, это остаться так навсегда, навеки, быть в его руках, таких надежных, сильных и горячих.
С огромным трудом, преодолевая себя, она уперлась в его грудь руками, и он сразу поставил ее на землю. Позже она поняла, что все длилось лишь краткое мгновение, а он, скорее всего, даже не ощутил, что задержал ее в своих объятьях.
Она не отводила с его лица завороженных глаз. Он был высок, широкоплеч, с длинными мускулистыми руками, смуглый, загорелый. Черты лица были правильными, но излишне резкими. В белесых, как солома волосах, проскакивали белые искорки, брови были черные и густые, а глаза, как небо голубые.
В нем чувствовалась звериная мощь, даже угроза, настороженность и готовность ответить ударом на удар. Потому, как мгновенно он подхватил ее, она поняла с трепетом, что он, разговаривая с нею, все еще видит место схватки, готов к неожиданностям, к новым противникам, а тонкие ноздри красиво вылепленного носа раздуваются хищно потому, что чуют запах крови.
Она с трудом перевела дыхание, грудь ее вздымалась, как волна в бурю, переспросила слабым голосом:
- За что спасибо? Что дала вам возможность подраться?
Голос ее был дрожащий, но чистый и мелодичный, как серебристый колокольчик.
- Нет, - ответил он с неловкостью. - Я не люблю драться. Спасибо за то, что не подняли визг. Здесь так божественно красиво и тихо! Жаль нарушать такую тишину.
Из кареты высунулась женщина. Оглядевшись, она завопила истошным голосом.
- Грабят, помогите! Спасите, кто в бога верует!
Девушка виновато посмотрела на Василия.
- Простите ее, это моя тетушка.
- Сглазил, - ответил он с улыбкой. - Что ж, рядом с ангелами всегда, что-то для равновесия. Кто этот господин, что прополз вокруг кареты верст десять?
Он подал ей руку. Ее трепетные пальцы опустились ему на локоть. Вместе они вернулись к карете. Женщина перестала кричать и бросилась к нему:
- Вы нас спасли! Вы один разогнали всю эту ужасную шайку! Вы просто Илья Муромец. Как вы рубились.
Его передернуло, будто попал под струю холодной воды. В каждую эпоху свои любимые слова и сравнения, а в эту - всех сравнивают с героями древности.
А стоит сказать “тридцать три”, как любой дурак, не задумываясь, радостно выпалит: “Возраст Христа”. Неважно идет ли речь о возрасте женщины, несчастьях, или зубцах на башне. Если его еще кто-то сравнит с Ильей Муромцем, он начнет брызгать слюной и бросаться на людей.
- Полноте, - ответил он учтиво. - Разве это рубка. Пешая война  это война дряблая, потому что в ней порыва  нет, умирают с тоской, -  Василий с трепетом вынул лезвие шашки. - Понятно  вам? Конь - это стихия. Конный бой - это порыв. Вот у меня  -  одна  шашка  в  руке,  и  я  врубаюсь  в  строй татар, я лечу вперед и меня уже не удержать. 
- Можно  татарам вытерпеть этот мой вид? Нельзя. И он в панике  бежит, я его рублю, - у меня за плечами крылья. Знаете, что такое кавалерийский  бой?  Несется  лава на лаву без выстрелов, только гул копыт. И ты, как пьяный. 
- Потом сшиблись, пошла  работа саблями.  Минута,  ну  две  минуты можно выдержать самое большее. Человеческое сердце больше не  выдерживает этого ужаса. У татар волосы дыбом и они повертывают коней. Тут уж - руби, гони. Пленных нет.
- А это всего лишь обнищавшие крестьяне. Голод толкает и на не такие зверства. Ваши слуги сбежали, я бы вам посоветовал взять этого малого, что держит коней.
- Он сам похож на коня, коней наверняка любит, вон, как держит нежно, и будет ходить за ними, как за родными. А этих трусов стоит вернуть в деревню.

                29

Женщина отшатнулась:
- Этого душегуба? Да ни за что на свете! По нем глаголь плачет.
К ним подошел дородный мужчина, обеими руками придерживал сползающий парик. Его пухлое поросячье лицо еще не покинул страх. Сам он дрожал и пугливо озирался.
- Они уже не вернутся? А что делать с этими?
Двое разбойников, шатаясь, и придерживая друг друга, удалялись в глубь леса. Третий ползал по траве, оставляя за собой кровавый след. Атаман с воем катался по земле, зажимал обрубок руки, откуда хлестала кровь.
Василий ощутил к нему жалость. В момент схватки он готов был убить противника, но это был слишком малый миг ярости. Не зря про него говорили, что рассердить его невероятно трудно. А вот вышибить слезу.
- Кто ходит за шерстью, - напомнил он нехотя, - тот может вернуться стриженым.
Он помог женщинам влезть в карету. Пятый все еще покорно держал коней. Василий сказал строго:
- Садись и вези этих господ, куда они велят. С этого дня ты бросаешь разбой в лесу. Ясно?
-  Понял!
Из окошка на него смотрели блестящие глаза. Девушка была так прелестна, что у него защемило сердце. Если и есть на небесах ангелы, то и они уступают ей в чистоте и прелести.
- Я обещаю, - сказала она тихо, - что возьму его на службу.
Старшая ахнула, что-то залепетал протестующе толстяк, но девушка прервала их милым, но решительным голосом:
- Не спорьте тетушка! Этот молодой человек, который так упорно не называет свое имя, прав. Да пусть этот разбойник служит у нас. Это так романтично! По крайней мере, в аналогичной ситуации, он не испугается и не убежит. А вы бываете в Москве?
- Где, где?
Она слегка смутилась, и это было очаровательно. На щечках расцвели алые розы, пунцовые губки стали еще ярче.
- У нас здесь, конечно, не Москва, но у отца Власа каждую субботу собирается весь цвет общества. Все атаманы бывают там постоянно!
Василий отступил, поклонился. В глубине кареты шушукались тетушка и толстяк. Их все еще трясло от пережитого ужаса, а трогаться не торопились только потому, что до свинячьего визга боялись разбойника на козлах.
Их глаза встретились. Он ощутил, как дрогнуло сердце, а в душе отозвались какие-то струны. Мир внезапно стал ярче, а воздух чище. Ее глаза смотрели прямо в душу, и он не чувствовал желания закрыть ее, как делал всегда, когда к нему приставали с излияниями и от него ждали того же.
- Так вы придете, как все? - спросила она настойчиво.
Он заставил себя ответить, хотя это было тяжелее, чем двигать гору:
- Я не все.
Он отступил еще на шаг, подал разбойнику знак трогаться. Тот еще не веря, торопливо взял вожжи. Кони тронулись, карета качнулась, и стала удаляться все дальше и дальше.
Василий с отвращением бросил шашку в ножны. Райский уголок испакостили кровью и ненавистью! Уже не отчистишь, надо искать другой.
Но Василий знал, что придется искать по другой причине. Здесь слишком многое будет напоминать о схватке, этой волшебной девушке, этих минутах совсем другой жизни.
Он шел к монастырю, на ходу одевая и застегивая куртку, но видел только ее волшебные глаза. На душе была горечь, словно несправедливо обидели ребенка. Она никогда не поймет его бессвязных слов. Хуже того, он сам их не понимал.

                30

Отец Влас к просьбе казаков отпустить с ними Василия в степь, отнесся неодобрительно:
- Не для сторожевых засад столько лет учили тебя.
Стоявший перед строгим монахом рослый и широкоплечий Василий виновато потупился:
- Вы правы, отче!
Но каково же целыми днями читать арабские книги и зубрить тарабарские языки, если степь зовет. Влас молчал, беззвучно шевелил сухими бледными губами, словно творил молитву Богородице, прося ее спасти и сохранить казаков, уходящих в степь,  в сторожу.
Потом сказал:
- Последний раз отпускаю тебя в степь, понимаю, что кровь молодецкая играет, но срок тебе в степи гулять даю только десять ден. Иди с Богом!
Обрадованный Василий поцеловал руку воспитателя и, выскочив из кельи, бегом кинулся седлать вороного жеребца. Степь весной была прекрасна. Василий жадно дышал ее целебным воздухом и не мог надышаться.
Красива степь самой ранней весной, когда земля еще бурая от прошлогодней травы, зацветает первыми лиловыми анемонами, круп¬ные колокольчики которых в большом количестве разбросаны по всей степи.
В это же время цветет мелкая осока, массами покрывающая степь своими дерновинами. Очень скоро к анемонам присоединяются ярко-желтые золотистые горицветы, и степь постепенно вступает в другой период, тут же в большом количестве появляются фиалки и, степной гиацинт, гусиный лук и  лапчатки.
Непосредственно за фазой горицвета следует фаза первоцвета. В апреле и мае растительность изменяется: появляются белые анемоны, лиловые ирисы, желтовато-белые сочевичники. Степь покрывается сплошным зеленым ковром, по которому разбросаны много¬численные цветущие растения.
В конце мая, или в начале июня степь имеет уже нежно-голубой тон от не¬забудок, к которым примешива¬ется голубая вероника и ли¬ловая вероника. По этому зелено-голубому фону, так как в это время степь сплошь покрыта ярко-зеленой травянистой растительностью, рассеяны ярко-желтые точки от таких растений, как крестовник, скерда и лютик.
Насту¬пает начало июня, и степь представляет собой уже совершенно другую картину: господствует темно-лиловый шалфей, к которому там и сям присоединяется другой его вид.
Степь издали совершенно лиловая. Не¬сколько позже к единообразному лиловому цвету присоединяются и другие цвета: ярко-желтый  козлобородник, свербига, белый поповник, таволжанка и белый клевер.
Этот последний период, про¬должающийся в среднем до конца июня и представ¬ляющий необычайно красивую и пеструю мозаику различных цветущих растений, вместе с майскими периодами является наиболее красочным и необы¬чайно эффектным.
В конце июня шалфей полностью отцветает, причем особенно сильно выступают рас¬тения с белыми цветками - поповник, белый клевер и таволжанка, к которым примешивается сине-ли¬ловый оттенок от колокольчиков.
Середина июля характеризуется особенно обильным цветением эспарцета, придающего степи розово-лиловую грязноватую окраску; здесь же немало желтого подмаренника, лилового короставника и многих других.
С середины июля число цветущих растений начинает быстро падать, новых зацветающих видов тоже ста¬новится все меньше и меньше. Растительность степи постепенно приобретает все более буроватый отте¬нок от многочисленных уже высыхающих растений; в это время начинает цвести царь-зелье, высокие эк¬земпляры которого с сине-голубыми цветками в большом количестве разбросаны по степи.
Несколь¬кими днями позже к последнему растению присоеди¬няется тоже высокая, красивая чемерица с ее темно-красными длинными соцветиями; наступает последний период цветения степи.
В смысле появления новых растений, так как в дальнейшем новых зацветающих видов почти не на¬ходим, и степь постепенно прекращает свою вегета¬цию. В августе наступает период засыхания. Появляется седой ковыль.
Степные дали, казалось, горели  красными пятнами крупных цветов дикого пиона. Здесь было все: алые маки, горицвет весенний - один из разноцветущих видов, цветы которого своеобразны, солнечно ярки, и при массовом цветении дающие красный и золотистый цвет. Недаром со старых времен его называли адонисом в честь финикийского божества Адониса, олицетворяющего оживающую природу.
Живокость клиновидная - крупное растение свыше одного метра высоты, распускающееся синими цветками и черно-бурыми нектарниками, живокость пунцовая - крупное декоративное растение с коричнево-пурпурными цветками, живокость Сергия - крупное растение с голубыми цветами.
Пион тонколистный, с крупными, до семи сантиметров в диаметре ярко-красными цветками и листочками, рассеченными на линейные доли, и луговой прострел, или сон-трава, а также пахучий чабрец, полынь, мятлица.
А вот и борец душистый, невысокое растение с пальчато-раздельными листьями с желтыми цветами, у которых верхний чашелистик образует горький корень, который применяется в качестве противоядия при отравлениях, против глистов и при лихорадке.
Ветреница с крупными белыми цветками. Горицвет весенний с крупными золотистыми цветками - очень ценное растение для лечения сердечных заболеваний. Разноцветные тюльпаны.
- Кулеш готов, - отвлек Василия от раздумий Евдоким.
Ели молча, по очереди черпая ложками из котла дымящееся варево. Высоко в чистом ярко-голубом небе стояло начинавшее изрядно припекать солнце. Слегка парило.
Временами набегал прохладный ветерок, будто вобравший в себя сырость еще лежавшего в глубоких балках снега. Поев, Евдоким полез на вершину кургана, сменить охранявших дневку казаков. Следом заторопился Василий.
Каждый в сторожевой заставе знал свое место. Никому не нужно было напоминать о деле. Остальные задремали, прикрыв шапками лица. Бессонные ночи выматывали казаков, да и холодно еще ночами, никак не согреешься без огня, развести костер нельзя, в степи огонь далеко видать.
Евдоким и Василий залегли в густой траве на вершине кургана рядом с древней каменной бабой, безучастно смотревшей в даль, повернув плоское лицо на полуденную сторону - туда, откуда может прийти орда. 
Четвертый день казаки рыскали по степи, но сакмы, конного следа татар, не нашли. Атаман сторожевой заставы Осип Варенок напряженно думал: неужели случилось чудо, и татары нынешней весной в набег на Русь, на Дикое поле не пошли?      
Дикое поле это историческое название территории расположенной между Доном, верхней Окой и левыми притоками Десны и Днепра, отделявшей Русское государство от Крымского ханства. Освоено в 16-17 веках русскими крестьянами, бежавшими от феодальной эксплуатации и государственных повинностей.
Бывало, шайки степняков выходили на страшную охоту раньше, чем сойдет весь снег в Диком поле. Везли с собой корм для коней на неделю-другую.
А вокруг потом уже все зазеленеет. Никогда еще они так не задерживались. И сакму трудно не увидеть: татары идут в набег, имея не меньше трех заводных лошадей на каждого всадника.
В крайнем случае, по две лошади и одну под седлом. Если в поход собралась хотя бы сотня другая всадников, то пять-шесть сотен коней основательно вытопчут степную траву. Но сакмы не было! И это было не понятно, а что непонятно, то еще сильнее тревожит.
- Еще пару дней побуду с заставой, а потом надо возвращаться, - сказал Василий, зорко посматривая по сторонам. - Отец Влас разрешил отсутствовать не более десяти дней. Наверное, на то есть причины. Но, кто знает, какие они?
Наставник не поощрял любопытства. Может, близится время, когда понадобится то, чему его учили? Только где, и когда это будет? А может, как и прошлое задание?
- Не заснул? - шепотом спросил Евдоким и толкнул Василия в бок. - Или разморило после кулеша?
Василий хотел отшутиться, но застыл, напряженно всматриваясь в зеленое море колыхавшейся под ветром травы. Чуть в стороне от кургана мелькнуло среди зелени, что-то темное.
И сразу пропало. Может быть, зверь проскочил? У зверя свои тропы и ловы, но он всегда стороной обойдет людей, учуяв запах лошадей и железа. Или птица дрофа пробежала, касаясь крылом земли?
Зайцы, суслики и другая звериная мелочь тем более привыкли таиться, чтобы не стать легкой добычей беркута, лисицы, или волка. И разве разглядеть на таком расстоянии такого маленького зверька?
Ага, снова мелькнуло серое, мохнатое, быстро двигающееся. Еще мелькнуло, еще. Да это же ордынцы в вывернутых мехом наружу полушубках.
- Татары! - сдавленно вскрикнул Василий.
- Где? - встрепенулся Евдоким, приподнимаясь на локте, и сразу увидел басурман: остроконечные бараньи шапки, закинутые за спину длинные луки. Размеренно бегут низкорослые, невероятно выносливые лошади.
- Разведка орды!
Десяток татар ехал спокойно, растянувшись цепочкой, след в след друг другу. Под первым шла игривая караковая кобыла с длинной гривой.
Всадник осаживал ее, сердито дергая поводья и, оборачиваясь, что-то говорил остальным, показывая вперед рукой. Последний татарин вел в поводу заводных лошадей.   
- Сами в руки лезут. - Глаза у Василия загорелись, и он начал потихоньку отползать назад. - Смотри за ними, а я ватагу подниму.
Кубарем скатившись вниз по склону, он исчез в балке, но вскоре появился вновь, уже вместе с казаками. Быстро взобравшись на вершину кургана, атаман Осип осторожно выглянул из-за вросшей в землю каменной бабы.
- Там, - показал ему на татар Евдоким.
- Вижу, - буркнул атаман. - Надо внезапно ударить и хоть одного да взять живым. Справа зайдем. Дальше по левую руку овраг будет. Гойда!
Казаки уже приготовились к бою. Василий подвел атаману коня. Пригнув в седло, Осип взял в руки длинный лук.
- Татар десяток, а нас на двоих меньше. Первого сам стрелой сниму, второго бьет Евдоким, последним будет - Василий. И чтоб не один не ушел! Остальные с Тимохой заходят справа. Из ружей и пистолей не палить. Может, рядом другие, - недоговорив, атаман пустил лошадь в галоп.
На скаку Осип выдернул из саадака две длинные стрелы. Одну наложил на тетиву, а другую зажал в крепких крупных зубах. Казаки развернули лошадей и вымахнули к подножию кургана, обтекая его с обеих сторон, чтобы окружить басурман.
Страха Василий давно уже не испытывал - брать степняка для него дело привычное, но и проявлять безрассудную удаль его давно отучили казаки, настойчиво прививая расчетливое хладнокровие опытного бойца.
Василий знал, что ни атаман, ни Евдоким не промахнутся. Значит, сразу два врага лягут под копыта коней. Затем сзади выпустит стрелу он и перехватит заводных лошадей.
- С уцелевшими татарами, может, придется и сабли скрестить, прежде чем удастся набросить кому-нибудь из них на шею аркан. Или сразу ловить басурмана, выволакивая его из схватки? Это лучше всего, пожалуй.
Увидев перед собой казака с натянутым луком, татары опешили. Атаман спустил тетиву, и серая лошадка понеслась по степи с пустым седлом.
Стрела Евдокима сбила наземь второго татарина, а Василий успел заскочить татарам в тыл, лихо расправился на саблях с коноводом и перехватил заводных лошадей.         
Степняки быстро оправились от неожиданности - в казаков полетели ответные стрелы. Оставшиеся в живых татары решили прорваться к своим любой ценой, прежде чем их возьмут в сабли. Знали, что в сабельном бою им с казаками не совладать.
Василий уже высмотрел будущего пленного, средних лет татарин в кожаном панцире, надетом под вывороченным мехом наружу бараньем полушубке. Зло ощерившись, степняк выпустил несколько стрел, потом бросил лук и ухватился за рукоять кривой сабли.
Обнажить ее он не успел. Василий раскрутил длинный волосяной аркан, петля захлестнула шею ордынца. Резко развернув жеребца, Василий выдернул степняка из седла и поволок подальше в степь от начавшейся сабельной рубки.
Сзади звенели сабли, тревожно ржали кони, яростно кричали люди, пластая друг друга клинками. Проскакав десятка два сажень, Василий оглянулся. Все уже было кончено: казаки ловили разбегавшихся татарских коней.
После вновь сошлись в овражке, где еще слабо тлели угли костра, на котором недавно варился кулеш. Постелили на землю кафтан и бережно уложили на него Осипа - ордынская стрела насквозь пробила казака под левым плечом, но удалось отломить наконечник стрелы и осторожно вытянуть древко.
Из раны пульсирующими толчками тонкой струйкой выплеснулась кровь, все шире расплываясь темно-багровым пятном по холсту рубахи. От боли Осип до синевы прикусил губу. Василий быстро нажевал какой-то травы и залепил рану.
Пленный татарин, обезоруженный и связанный, жарко блестя раскосыми глазами, с ненавистью смотрел на казаков. По его телу часто пробегала мелкая дрожь, словно его бил озноб. Ему очень хотелось показать урусам татарскую гордость, но здесь этого никто не оценит. А еще он очень боялся казачьей пытки.

                31

 - Замерз, что ли? - обернулся к нему Евдоким. - Ничо, сейчас погреем. Вздуйте огонь, Сердюк давай наверх!
Сердюк полез на курган - охранять ватагу. Евдоким умело перевязал Осипа чистым пуском полотна. Тот слабо застонал и затих. На лбу его выступила испарина.
В стороне, вытянувшись на охапке жесткой травы, лежал костенеющий труп Гаврила Цаплина, порубленного в схватке. Ему уже никто и ничем помочь не мог.
- Дорого же ты нам достался, - остановившись перед пленным, устало сказал Евдоким. - Одна христианская душа уже в рай полетела, а другая, не дай Бог, вот-вот следом отправится. Может и тебя порубать?
Припухшие веки татарина чуть дрогнули, и внимательно наблюдавший за ним Василий понял, что татарин знает русский язык.
- Но будет ли он говорить правду?
- Удавить его, да и бросить в степу, - предложил один из казаков. - Нехай валяется, пока вороны не расклюют, да шакалы кости по степу не растащат.
Татарин заерзал, затягивая путы на руках и сердито шипя сквозь стиснутые зубы. Как истый мусульманин, он страшился смерти без погребения.
- Ты храбрый воин и можешь получить достойную смерть, - разгадав замысел Евдокима, по-татарски сказал Василий. - Сколько всадников вышло в набег? Где сейчас орда?
- У, шайтан! - яростно рванувшись, заорал степняк. - Убей меня, чего ждешь?
- Убить всегда успеем, - мрачно заметил Василий. Он вытащил шомпол из ружья и положил его на уголья. - Не хочешь по-хорошему? Железо заставит!
- Аллах велик и милосерден, - заверещал татарин. - Моя рука не знала устали, карая русских неверных. В книге судеб все записано, я все равно буду среди гурий в саду Аллаха!
- И даже раньше, чем ты думаешь, - заверил Василий.
Он нагнулся над пленным, распахнул его полушубок и рванул за шнурок, стягивающий штаны татарина. Затем бросил степняка лицом вниз на землю и спустил с него кожаные шальвары, обнажив посиневшие от страха ягодицы.
- Сейчас тебе в зад воткнем раскаленный шомпол, до печенок достанет. А потом привяжем к лошади и отпустим ее в степь.
- Кончать пора, - вытащив раскаленный шомпол из костра, хмуро сказал Евдоким. - Воронье уже слетается на падаль, как бы орда не заметила.
- Нет! - истошно завопил татарин, судорожно извиваясь всем телом.
Один из казаков сел ему на плечи, другой прижал ноги. Евдоким слегка коснулся раскаленным прутом вздрагивающих ягодиц татарина.
- Ой, ой, - дико завыл тот, захлебываясь криком. - Нет, нет, все скажу.
- Говори быстро, - с силой надавив ему за ухом на болевую точку, сказал Василий. - Где орда, Сколько всадников?
- Пять сотен, - разом обмякнув, простонал степняк. - Очень близко, на восход солнца.
- Куда идете? - продолжал допытываться Василий. - Ну, где вся орда?
- Не знаю, у, шайтан! - Татарин кусал землю. - Мурза Джембойлукской орды Хасан не говорит простому воину, куда лежит путь его воинов. Вел на Русь!
- Где вся орда? - снова прижег татарина Евдоким.
- Ай, яй! - визжал пленный. - Сначала мы пошли, передовой отряд. Другие ждать будут в Крыму с ханом Гиреем.
Осыпая комья земли, в балку скатился Сердюк. Лицо его было бледным, как полотно.
- Татары идут!
- Близко, сколько? - уперся в него тяжелым взглядом Евдоким.
- Идут, идут! - злобно засмеялся татарин. - Месть!
- Заткнись, - с силой тюкнул его по голове прикладом ружья Василий. - Будет тебе каркать. - Степняк от удара потерял сознание.
- Полумесяцем раскинулись, - вытирая мокрое лицо шапкой, сообщил дозорный. - Широко захватывают, видать, воронье заметили. Уже курган обтекают.
- Уходим, - быстро принял решение Осип.
Пленного подняли, бросили на лошадь поперек седла, стянули сыромятным ремешком руки и ноги под брюхом лошади. Затем привязали к коню тело погибшего Гаврилы Цаплина и бережно усадили Осипа. Василий поднял его саблю. Через минуту маленький отряд, держа в центре раненого атамана, пленного и убитого, вымахал на рысях из балки.
Поднявшись на стременах, Евдоким посмотрел вперед и понял: опоздали. Степь словно ожила и задрожала от топота сотен копыт вражеской конницы. Смертельной петлей татары захлестнули курган и балку, в которой казаки допрашивали пленного. Тут и там мелькали мохнатые шапки, доносилось ржание лошадей.   
Нет, хитрые и коварные степняки, искушенные в деле набегом и схваток, не станут принимать бой даже с кучкой казаков - зачем, если русским деваться просто некуда.
Сейчас закружится страшная карусель всадников, полетят сотни метких стрел, падут наземь лошади, а там наступит и черед арканов: сыромятные и сплетенные из конского волоса петли захлестнутся на руках казаков, на горле, скользнут к ногам.
- Заводных коней вперед! - прокричал атаман. - Ружья готовь!
Казаки погнали перед собой заводных лошадей, посвистом и гиком заставляя их все ускорять бег. Надо использовать против врага его же излюбленный прием - пробить строй врага заводными лошадьми. Пожалуй, сейчас это единственная надежда вырваться из западни. А там, как Бог даст, лишь бы кони вынесли.
Татары пустили стрелы, бухнуло несколько выстрелов. Летевшие вперед несколько лошадей кувыркнулись, но остальные успели ударить по лошадям степняков, заставив их смешаться.
Казаки дали дружный залп из ружей и пистолей и врубились в татарский строй. Василий, держа в каждой руке по сабле, чертом вертелся в седле, отражая и нанося удары, рубя немытые головы и расчесанные до крови, дурно пахнущие тела.
Прорваться, во что бы то ни стало прорваться! Надо подать весть о набеге и доставить в сторожевой городок пленного. Наверняка он сказал далеко не все, что знает. Пленный еще пригодится.

                32

 Отбив, занесенную над головой саблю татарина в лисьем малахае, Василий быстро ткнул татарина клинком в живот и, резко развернувшись, успел снести полголовы еще одному.
Некогда смотреть, что стало с другими, надо эту нечисть успеть порубать, вражеская сталь так и крутится вокруг его головы, грозя раскроить череп.
Два молодых татарина начали наседать на Василия, крича остальным, чтобы им не мешали расправиться с этим русским. Горяча лошадей и дерзко смеясь, они азартно вертели саблями, готовясь, рубанув сплеча и развалить казака надвое, до седельной подушки.
- Молитесь вашей татарской матери, - с усмешкой подумал Василий, сильно сжав бока жеребца обеими коленями, и направил его прямо на татар, стремясь проскочить между ними, но в последний момент резко поднял вороного на дыбы.
Вот и в очередной раз пригодилась казачья наука. Сверкнула на солнце острая сабля и, описав широкий полукруг, снесла голову первому наезднику, оказавшемуся справа от Василия. А слева уже вывернулся второй, целясь острием клинка то в бок, то в шею Василия, он вихрем налетал и тут же поворачивал коня, отскакивая в сторону.
Татарин был ловок и проворен, как мышь, легко правил конем, умело закрывался небольшим круглым щитом, украшенным медными бляшками. Вот он снова наскочил на Василия, стараясь рассечь концом клинка грудь казака.
Василий принял удар на скрещенные клинки и сильно развел их в сторону, заставив степняка отвести назад руку.
- Вах! - вскрикнул татарин и начал сползать с седла, его правая рука, мгновение назад сжимавшая саблю, упала под копыта коня.
Крепко учили биться своих воспитанников монахи отца Власа. Василий выхватил из-за пояса пистоль и выстрелил в пытавшегося ткнуть его копьем татарина, который грузно завалился на спину, а сам вылетел из схватки.
Впереди, держа за узду лошадь с пленным, торопливо уходил в степь казак Семен Рваный. Чуть отстав от него, скакали еще трое казаков. Но вот один пошатнулся и упал на гриву коня - догнала казака шальная пуля.
Погонять вороного не было нужды: ему словно передалась тревога Василия, он летел быстрее ветра, струной вытягивая сильное тело и, казалось, почти не касаясь земли копытами. Сзади жутко выли взбешенные татары, мимо уха вжикнула стрела, дробью рассыпался позади топот погони.
Степняки не хотели выпустить уже попавшихся в их руки и обреченных на смерть казаков: в Диком поле один закон - либо ты убьешь, либо убьют тебя.
Только дозволь уйти казакам - и они поднимут на перехват набега донские сотни. А что против них пять сотен татарских всадников? Нет,  надо волками гнать по степи остатки казачьей сторожи, не давая ей передышки, пока не подкосятся ноги лошадей, пока не падут они, пятная потоками крови траву из ноздрей.
Срубить поганые казачьи головы, насадить на пики и привезти из набега, как почетный трофей. На ходу перескакивать на свежих заводных лошадей, а пока гнать и гнать. 
Поравнявшись с атаманом, Евдоким увидел, что рядом с ним скачет только Василий. Итак, их осталось только трое, не считая пленного татарина, мешком брошенного поперек седла.
Левый рукав рубахи Осипа набух темной кровью, рука повисла плетью. Василий целехонек, лишь только на скуле багровым следом отпечатался удар аркана, да разодран правый сапог.
- Дым, - вдруг закричал атаман, покосившись на Евдокима кровью набухшим взглядом, и направил коня влево к показавшемуся вдали сторожевому и сигнальному кургану.
- Геть, - закричал Василий, подгоняя криком скакунов.
На дальнем кургане загодя были сложены охапки сухой травы и валежника для сигнального костра, чтобы дымовой столб оповестил окрестные сторожевые заставы о появлении орды. И теперь, повыбитая сторожа рвалась туда, надеясь, что успеет предупредить своих, помешает врагу застать станицы врасплох.
Евдоким оглянулся. Погоня раскинулась широко по степи: не меньше полусотни всадников преследовали казаков, сумевших прорваться сквозь степняков и оторваться от погони на несколько полетов стрелы. Но долго ли удастся выдержать это расстояние? У татар есть свежие, заводные лошади.
Как же медленно приближается заветный курган? О том, что будет после, не хотелось и думать, сейчас главное - разжечь огонь! Скорее, скорее, только бы не попалась под копыто лошади сурчиная нора, только бы не переломал он ноги, подминая тем самым под себя всадника.
Кажется, широка и привольна степь, а не разойтись в ней без крови и смерти людям разной веры. Да и как иначе, если приходят сюда татары, чтобы забрать жизнь, волю и свободу русских и украинцев.
На вершине кургана Осип сполз с седла и, неуклюже действую раненой рукой, начал высекать огонь из кремня, глухо ругаясь сквозь зубы. Неожиданно он обернулся, глянул на Евдокима и Василия белыми от боли глазами, заорал:
- А ну, геть отсюда. Берите пленника и мово коня. Живей! Татары сейчас будут здесь.
- Атаман!
- Я сказал, геть! - Осип, наконец, справился с огнивом и по сухой траве побежали язычки пламени. - На другом кургане запалите!
Схватив плеть, он со всего размаха хлестнул коней, заставив их резко принять с места в карьер. Сквозь топот копыт до казаков долетело еще раз:
- Запалите!
И опять все перекрыл свист ветра и разъяренный рев татар, увидавших, как поднимается к высокому голубому небу столб темного дыма сигнального костра.
Осип, запалив сигнальный костер, сделал несколько заплетающихся шагов, пошатнулся и рухнул без сознания от потери крови в узкую яму на краю кургана, кусты терновника укрыли его плотной зеленью. Это его и спасло. Татары его не заметили, не нашли.

                33

Мурза Хасан мрачно смотрел на дым сигнального костра, поднимающийся к небу с вершины кургана.
- О Аллах! Какой неудачный день. Хочется надеяться, что он пройдет, не принеся новых неудач. Ведь всем хорошо известно: стоит только один раз сломать ногу, и еще долго будешь потом хромать.
Сегодня в стычке с небольшой сторожевой заставой урусов он потерял почти три десятка всадников и несколько десятков лошадей. А на месте схватки нашли только пять урусов, причем один из них был мертвым и привязанным к седлу лошади, а другой от раны в груди раньше, чем его сняли с лошади. Трое других были изрублены на куски огромным числом татар.
- Дьяволы, а не люди! Теперь те, кто сумел прорваться сквозь строй его джигитов, зажгли на кургане сигнальный костер, подав весть своим о набеге. Потеряно главное и самое ценное - внезапность!
Он знаком велел приблизиться ожидавшим его распоряжений сотникам и молча показал им плетью на дым, поднимавшийся с вершины кургана.
- Высокочтимый, - поклонился мурзе один из сотников, - сейчас костер погаснет.
- Лучше бы он вовсе не горел, - ядовито заметил мурза.
- Если высокородный мурза Хасан позволит мне дать совет, - сделал шаг вперед сотник, прижав руку к сердцу.
- Говори, Рустем.
- Не стоит гоняться по степи за ушедшими урусами, - преданно глядя в желтые, как у совы, злые глаза мурзы, тихо сказал Рустем. - Надо повернуть наших коней в сторону от старой дороги и напасть на мелкие селения русских, где нас наверняка не ждут.
- М-да, - Мурза задумался, с удовольствием отметив, что столб дыма стал тоньше и, наконец, совсем исчез. - Ты знаешь, где эти селения?
- Да, мой мурза. До них меньше двух дней пути, но если мы поторопимся, то успеем.
- Хорошо! Отдыхать будем дома. Пусть воины чаще меняют лошадей. Веди нас.
Сотники просились к своим скакунам, и вскоре длинная лента конных охотников за людским товаром резко изменила направление и, запутывая следы, потекла на северо-запад.
Примерно через час колонну догнали уходившие в погоню за казаками татары. К Рустему подскакал весь покрытый пылью и пропахший лошадиным потом десятник.
- Урусы зажгли еще один костер. Уже на другом кургане.
- Собаки. - Рустем зло сплюнул. - Почему вы дали им уйти?
- Мурза велел прекратить погоню, а у первого костра мы никого не нашли.
- Если захватите хоть одного казака живым, то сдерите с него кожу и бросьте в степи, - приказал сотник. - Если мертвого, то отрубите голову и отвезите мурзе.      
- Хорошо, - ответил десятник.
 - Тем хуже для русов, - хищно ощерился Рустем. - А костер? Теперь это уже не важно. Сейчас решает все быстрота наших коней.
Погоня за татарами шла день и ночь. Казаки не жалели ни себя, ни лошадей. И так потеряли время, пока добрались до кургана и нашли атамана Осипа, затем добрались до балки, где была последняя отчаянная схватка с татарами.
Потом обнаружили сакму и уже не теряли ее из виду, надеясь настигнуть охотников. Но почему татары вдруг свернули с хорошо знакомого им пути, что заставило их так поступить?
- Хитрят, следы запутывают, - твердил осунувшийся, и как-то враз постаревший Евдоким. - А где-то исподтишка наскочат и ударят. Я их мерзкие повадки знаю.
Где ударили татары, обнаружилось только к следующему полудню. Сакма привела к разоренному селению, в котором не осталось ни одной живой души. Сорванные ставни на окнах, выбитые двери, в домах все перевернуто и побито, на дворах лежат порубленные ордынскими саблями тела местных жителей, пытавшихся сопротивляться грабителям и охотникам на людей.
- А не пожгли, - мрачно оглядел картину опустошения, отметил Василий. - Разграбили, взяли полон, но не пожгли.
- Боятся себя дымом выдать, - недобро прищурился Евдоким. - Ну, ничего, посчитаемся еще.
Василий не ответил. Он пустил лошадь рысью и догнал торопившихся дальше казаков, горевших решимостью еще до заката настичь проклятых татар и освободить, захваченный ими полон.
Да и что отвечать? Ни одна религия не призывает к угнетению себе подобных, созданных по образу и подобию Божьему. Так кто же дал право одному человеку обращать в рабство другого?
Сам испытав ужас басурманской неволи, Василий люто ненавидел татар и турок, работорговцев и рабовладельцев. Но в голове не укладывалось и другое, как наравне с тонкой поэзией, мудрой философией и томной мечтательностью, присущей мусульманскому Востоку, уживается грубое варварство и звериная кровожадность?
Ведь многие арабские книги, которые он читал вместе с отцом Власом, просто венец человеческой мысли. Но то книги. Спустя несколько часов прошли еще одно разоренное селение. Евдоким отметил, что там осталось множество стрел, а хорошие стрелы дороги, обычно после боя воины их собирали и вновь наполняли колчаны.
Значит, татары уже чувствуют приближение погони и очень спешат. Однако теперь волей-неволей быстрое передвижение уменьшилось - степняки уводили большой полон.
Вскоре следы повернули на юг и опять убежали в бескрайнюю степь. Вокруг все вымерло. Только топот копыт казачьих коней да суровое молчание всадников, покрытых серой пылью степных шляхов.
Даже вечный балагур казак Епишка не проронил ни словечка. Но почему до сих пор так и не нагнали татар? Не могли же басурмане провалиться сквозь землю? Вот ясно видны следы лошадей, попадается свежий помет, но на горизонте по-прежнему пусто.
Опытные сакмогоны не могли дать промашки и обязательно заметили бы, если татары разделились. Бывало и так, что часть орды уводила полон, а другая прокладывала ложный след, путая погоню и устраивая засады.
Вдруг Василий привстал на стременах и впился запавшими глазами в какую-то точку далеко впереди.
- Что там, что? - тоже приподнялся в стременах Евдоким. - Татары? 
- Воронье кружит, - глухо ответил Василий и, поскакав к атаману, стал что-то объяснять и показывать рукой вперед.
Лицо атамана помрачнело. Теперь и другие увидели тучу воронья. Все, не сговариваясь, начали нахлестывать лошадей, чтобы скорее выяснить, что его привлекло.
Василий одним из первых доскакал до балки, над которой вились вороны, соскочил с седла, на негнущихся ногах от долгой дороги подошел к краю балки и заглянул вниз.
Сразу же подкатила к горлу волна тошноты, закружилась голова от густого запаха крови, большими лужами застывшей на дне балки. В этом месиве лежал порезанный полон. Мужчины, женщины, дети. Вспоротые животы, жуткое месиво тел, застывших в предсмертных конвульсиях, искаженные нечеловеческим страданием лица.
- Желчь брали. - Подошедший Евдоким снял шапку, перекрестился. - Упокой, Господи, души рабов твоих!
Василий онемел. Он слышал о том, что татары верят в то, будто скакуны приобретают необычайную резвость, если смазать их десны свежей человеческой желчью. Но чтобы такое увидеть наяву?
- Отобрали тех, кого можно подороже продать, а остальным вспороли животы. Посадили оставленных в живых на заводных лошадей и ушли. Не догнать теперь, - горько вздохнул Евдоким.
- Как не догнать? - Василий схватил друга за грудки и встряхнул. - Ты что? До самого Крыма надо гнать. Зубами рвать эту нечисть, на куски разметать по степи.   
Казаки едва оторвали Василия от Евдокима, оттащили в сторону, плеснули в лицо водой из баклаги. Не слушая, что они ему говорят, не видя вокруг себя ничего, Василий упал на колени и в бессильной ярости начал бить кулаками по земле, пропахшей кровью и горькой степной полынью.

                34

Татары налетели на село ранним утром. Раздался продолжительный свист.  Из-за  леса  вырвался большой  отряд конных ордынцев. Размахивая кривыми саблями, они дико вопили.  Алена  не   успела  вскрикнуть,   как  ее соседка оказалась  связанной.   Отца ее подруги, бросившегося на помощь дочери с топором, враги закололи.
В селе кто-то ударил в набат.  Призывный звон колокола прокатился над нивами. Но колокол звонил недолго. Вскоре запылало село, подожженное со всех сторон.
Молодых мужиков и  баб со  скрученными назад руками татары согнали в  кучу на опушке леса. Громко рыдали женщины, ругались и плакали от ярости мужчины.
Ордынцы пригнали и  остальных жителей,  захваченных в  селе. Это были дети -  мальчики и  девочки.  Дряхлых стариков и старух татары не брали, рубили на месте.
Неожиданное нападение на  крестьян во время сенокоса и  полевых работ было излюбленным  приемом крымчаков. Никто  не  мог  ни  убежать, ни спрятаться. Оставшихся в избах выкуривали дымом.
Татарские обозники нарубили в  лесу  жердей и  привязали за  руки  по десять человек к  жерди.  Отцы и матери подзывали своих детей,  чтобы быть вместе на одной жерди.
Все свершилось быстро, солнце еще не достигло вершины своего дневного хода, а воины уже погнали пленников к месту стоянки главной орды.
Позади  полыхало пламя.  Как  факел,  ярко  горела  высокая церковная звонница.  Горели  бревенчатые избы.  Сельчане оборачивались и крестились, глядя с тоской на пожарище.
Алена заметила, что ее сосед шел в переднем десятке. Его поймали и тоже привязали к жерди. Татарские  конники  шли  рысью,  заставляя  бежать  и  пленных.  Люди выбивались из  сил,  мучились от  жажды,  глотали пыль,  поднятую конскими копытами.  На  пути  от  плохой пищи  и  от  усталости умерло много детей, остались самые выносливые.
Алена доила корову в хлеву, когда на улице вдруг раздался гулкий топот копыт, гортанная чужая речь, выкрики и жуткий бабий рев: не помня себя от страха, кричала какая-то женщина, ставшая первой добычей татар.
Хлопнуло несколько выстрелов, захлебнулись лаем собаки. Церкви в селе не был, поэтому никто и не ударил в набат. Сердце у девушки сжалось в предчувствии непоправимой беды и словно оборвалось что-то внутри, сразу лишив сил, сделав руки и ноги ватными.
Только в голове билась одна мысль: бежать, бежать! Скрыться, спрятаться, зарыться в сено, затаится в хлеву, лишь бы не увидели, не нашли, не угнали в неволю.
Опрокинув ведро, Алена метнулась к воротам хлева и осторожно посмотрела на улицу в щель. За плетнем, огораживающим их широкий двор, верхами носились татары, в вывороченых мехом наружу полушубках.
Один перескочил плетень, но тут же свалился с коня, сбитый метким выстрелом из пищали: отец и братья Алены засели в хате, надеясь отбиться, а, в крайнем случае, подороже продать свои жизни.
В ответ степняки засыпали хату дождем стрел, которые с противным жужжанием и глухим стуком впивались в ставни, двери и крышу. Пока одни стреляли, другие спешились, перелезли через изгородь и подняли бревно, намереваясь использовать его, как таран.
- Где же сторожевая стража, - мелькнуло в голове Алены, - неужли всех вырезали? К дому теперь пути отрезаны, как бежать через двор, если там полно басурман? Не ровен час, сунутся сюда, отыскивая, чем бы поживиться.
Осталось только разобрать соломенную крышу, вылезти в огород и уйти в степь, чтобы схорониться в первой попавшейся балке до тех пор, пока татары не уйдут.
Девушка начала медленно отступать от ворот хлева, боясь повернуться к ним спиной. Казалось, стоит лишь отвести глаза от врагов, как они бросятся следом и неминуемо свершится ужасное.
Неожиданно босая нога наткнулась на холодный и твердый предмет. Алена нагнулась и увидела забытый вчера отцом топор. Собрался родитель поправить ясли, да занялся другим делом, закружился по хозяйству и отложил ясли на завтра. А утром пришлось спозаранку схватиться не за топор, а за пищаль. Ну, ничего, авось топор и ей сгодится.
Шорох за спиной заставил ее вздрогнуть. Поудобнее перехватив топорище, Алена резко обернулась, но оказалось, что это проявила беспокойство буренка, уставшая ждать, когда хозяйка обратит на нее внимание и опростает полное вымя.
Молоко распирало вымя, и корова готовилась призывно замычать, не пора ли заканчивать дойку и выгнать ее на сочную зеленую травку. Ласково погладив корову по влажному, чуть шершавому носу, Алена протиснулась мимо ее теплого бока кормилицы к дальней стене хлева и начала медленно раздвигать солому крыши, торопливо расширяя отверстие.   
Подопревшая за зиму кровля поддавалась легко, и вскоре девушка вылезла наружу. Лязг оружия и крики во дворе заставляли спешить.
Услышав, совсем рядом, позвякивание уздечки и легкое пофыркивание коня, Алена насторожилась, похоже, за углом хлева стоит конь? Прижимаясь спиной к стенке, она прокралась до угла и выглянула на улицу. 
Намотав уздечку на руку, у стены хлева присел со спущенными шальварами молодой татарин, вздумавший справит малую нужду в самый разгар грабительского набега.
Его конь, нежными губами щипавший кустики травы, почуял чужого человека и резко вскинул голову. Поводья дернули татарина, и он упал на четвереньки в собственную лужу мочи. Но подняться уже не сумел.
Резко взмахнув топором, Алена опустила его на голову степняка, по самый обух, вогнав его в бритый череп, прикрытый засаленной бараньей шапкой.
Лезвие топора удивительно легко вошло в череп, словно Алена рубанула перезрелую тыкву, лежащую на прокаленной солнцем грядке. На мгновение стало темно в глазах и замутило от жуткого хруста костей, предсмертного хрипа и вида хлынувшей крови, но девушка уже кинулась к коню.
Выхватила повод из мертвых пальцев и легко вскочила в седло. Треснула старенькая, застиранная холстина сарафана, обнажив загорелую ногу Алены почти до бедра.
Конь, стремясь сбросить чужака, взвился свечой, потом начал взбрыкивать, пытаясь укусить всадницу за ногу. Он вертелся волчком, приседал и никак не хотел подчиниться. А около хаты все еще ухало бревно, выбивая дверь, и кто-то кричал по-татарски:
- Муса? Муса? Где ты, сын шайтана?
Бухнуло несколько выстрелов, яростно завизжали татары, и конь вдруг рванул через плетень на огород, разбрызгивая из-под копыт комья жирной земли. Конь с ходу перелетел огород и понесся в степь, унося вцепившуюся в гриву Алену прочь от села.
Ветер свистел в ушах, трепал разорванный подол сарафана. С непривычки занемели пальцы, вцепившиеся в жесткие поводья и гриву коня. Сбился на спину покрывавший голову платок.
Спасение казалось уже таким близким, но тут девушка увидела нескольких конных, торопливо скакавших ей наперерез. Прежде чем налететь на село, татары окружили его цепью застав, чтобы никто не мог выскользнуть из кольца облавы.
Один из татар, привстав на стременах, начал раскручивать над головой аркан. Алена сжалась в комок и сумела уклониться от петли, та скользнула по ней и упала на землю. Но тут другая петля затянулась на шее лошади, заставив ее развернуться боком и остановиться.
Не удержавшись в седле, девушка перелетела через лошадиную голову. Не чувствуя боли, Алена вскочила, но рядом оказался черноусый татарин на черном жеребце. Легко наклонившись, он ловко поймал Алену за длинную косу и, безжалостно рванув, прижал к остро пахнущему потом лошадиному боку.
- Якши! - весело засмеялся он и заглянул в лицо пленницы. - Чок якши! Хорош девка!
- Богатый товар, Рустем, - завистливо процедил другой степняк.
Спешившись, он сноровисто связал руки Алене и ноги. Потом помог черноусому бросить Алену поперек седла.
- Ты возьмешь за девушку большие деньги, если ее не заберет себе мурза!
- Я вымажу ей лицо грязью, а волосы закрою платом, - быстро решил Рустем. - А ты держи язык за зубами, тогда получишь свою долю.
- Якши, - согласился завистник. - Не забудь про свое обещание.
- Шелк крепок в узде, а мужчина в слове, - метнув на него недобрый взгляд, ответил пословицей сотник.
Дальнейшее Алена вспоминала потом, как смутный горячечный бред, когда трясет тебя лихоманка-болезнь, и не можешь понять, что происходит вокруг.
Застилает глаза туман беспамятства, выплывают из него чьи-то лица, что-то тебе говорят, а ты бредишь и бредешь, как по дороге страданий, неся в измученном теле оглохшую и ослепшую от горя душу.
На  третий  день  плененных крестьян  пригнали  к  большому  скопищу русских пленных, захваченных в разных местах русской земли. Здесь  расположились крымская орда и большая ногайская  орда под командованием самого верховного хана.
Под  давлением  турецкого  султана  и  своих  советников хан  покинул бахчисарайский дворец и выступил в поход. Великий из  великих сидел  в  роскошном шатре среди шелковых подушек, охая и  болезненно морщась. 
Как всегда,  его мучила грыжа,  и он держался одной рукой за живот. Среди окруживших его князей и мурз царило оживление. На завтра хан назначил дележ русских пленников.
Шатер был окружен невысоким забором.  Никому без ханского пропуска не разрешалось переступать эту  границу.  Нарушители  карались  смертью.  Над шатром развевалось турецкое знамя -  зеленое с  красным и  ханский знак  - хвост белой лошади, перевитый золотыми нитями и привязанный к палке.
Вокруг  забора  поставили  свои  кибитки  главные  ханские  вельможи. Остальные спали прямо на земле, подостлав баранью шкуру. Каждый военачальник мечтал получить не  один десяток рабов и  выгодно продать их перекупщикам.
И каждый простой воин надеялся на раба, или рабыню и, пользуясь их трудом, хотел жить до следующего похода. Весь следующий день в  орде слышались крики и ругань -  татары делили пленников.   
Десятая  часть  всех  русских,  самые  красивые  и  здоровые, предназначались хану.  Остальных разделили между  собой  мурзы  и  рядовые воины.
Утром  русских  невольников под  охраной небольшого отряда  всадников погнали в Крым. Сначала татары гнали полон пешком под палящим солнцем. Люди страдали и гибли от жажды, зноя и неизвестности. Потом налетели конные и начали сортировать пленников, как скот, отгоняя часть на левую сторону шляха.
Вдруг появился черноусый Рустем, насильно посадил Алену на заводную лошадь и умчал. Рядом скакали другие всадники, гоня заводных лошадей. На коротких привалах Рустем насильно кормил ее, разжимая стиснутые зубы ножом и впихивая в рот кусочки валенного мяса.
Если она не ела, сердился и грозил тяжелой плетью, но ни разу не ударил, сберегая дорогой живой товар. И вновь бешеная скачка, дробный стук копыт и тонкая серая пыль, оседавшая на волосах, одежде, потном теле. Сколько это продолжалось: день, два, три? Девушка потеряла счет времени. Она хотела одного - умереть.
 Наконец прибыли в большой аул, и Рустем передал пленницу в руки старух, поджидавших его у ворот дома. Алену повели в баню, содрали покрытую пылью одежду, вымыли, выбрили все волосы на теле, заплели косу в две косицы и накинули на плечи старый халат.
К ногам бросили стоптанные чувяки без каблуков. Привели в каморку и поставили перед девушкой чашку с остро пахнущей похлебкой.
- Ешь! - приказала одна из старух.
Алена отвернулась, молча глядя в стену, покрытую сетью мелких трещин. Убежать бы, да как? Родной дом теперь далеко, за Диким полем, а здесь вокруг все чужое, враждебные люди иной веры.
О чем-то посовещавшись, старухи вышли. Осталась только одна из них. Подойдя ближе, она присела рядом с девушкой и тихо сказала по-русски:
- Ешь. Нельзя надежду терять. Тоска будет, плохо будет. Ешь. Не ты первая здесь, не ты последняя. Слабой будешь - умрешь. Жить надо.
- Зачем жить? - простонала Алена.
- Аллах милостив, - прошамкала старуха, мешая русские и татарские слова, потом забормотала: - Кто знает, что записано в Книге Судеб? Ты молодая, красивая. И гяурки принимают истинную веру, становятся матерями султанов, правителей мира, живут в ханском гареме. И выкупают, бывает полон. И шайтан-урусы отбивают. Все бывает в этом мире. Никто не знает своей судьбы.
Как ни странно, ее бормотание подействовало на Алену успокаивающе, девушка взяла чашку и припала к ней губами. Наблюдавшая за ней старуха удовлетворенно усмехнулась: сколько она видела таких пленниц.
- Главное - отвлечь, не дать уйти в себя, отвести мысли о смерти. Завтра девку продадут, а она должна быть до сего часа живой и здоровой, потом все в руках Аллаха.
Дальнейшее старуху не интересовало, важно, чтобы девка дожила до утра. И она была молода, хотела молодого мужа, детей. Но все получилось иначе, а теперь старость сдавила ее жестокой костлявой рукой. Уже нет ни сил, ни желания бороться. Все это нужно молодости. А в старости остается только слепая покорность судьбе.
Поев и свернувшись калачиком на коврике, Алена задремала. Во сне она видела себя счастливой и свободной, но, пробудившись, она вновь очутилась в тесной каморке с маленьким узким оконцем.

                35

Утром у дверей каморки, как нахохлившаяся птица, сидела закутанная в темную шаль старуха. Послышались тяжелые шаги. Дверь распахнулась, и появился пожилой татарин.
- Пошли, - приказал он.
Старуха поднялась, схватила Алену за руку и потащила во двор. Там в тени деревьев был расстелен ковер, на котором, поджав ноги, сидел Рустем. Напротив него устроились двое: лысый татарин в желто-зеленом полосатом халате и седобородый толстяк в чалме.
Поставив пленницу перед ними, старуха отступила на шаг и молча застыла, как статуя, ожидая приказаний.
- Вот, смотрите, - показал Рустем на девушку. - Девка редкой красоты. Сильная, здоровая. За такой товар я прошу совсем не дорого. Аллах свидетель. Хотела бежать, едва поймали. Мусса из моей сотни побежал коня проведать и по малой нужде, так она его зарубила топором и ускакала в степь. Смотрите, смотрите, уважаемые.
Рустем льстиво улыбнулся сначала лысому татарину, потом обернулся к седобородому толстяку, важно сложившему руки на животе.
- Якши, якши, - согласно кивнул лысый Хамид. - Но ты много хочешь, слишком много. Пусть снимет халат, мы посмотрим на ее прелести, не кривые ли у нее ноги? Может, ты хочешь подсунуть нам хромую?
- Я? - возмущенно поднял руки Рустем. - Сними халат! 
Алена, понимавшая немного татарский, рванулась в сторону, но ее задержали, вывернули руки, а старуха привычно сдернула с пленницы одежду, обнажив девичье тело.
- Смотрите! - кипятился Рустем. - Какая высокая грудь, какая нежная кожа, белая, как молоко. Глаза словно море, ресницы похожи на стрелы камыша. Бедра зовут к неге любви.
- А ты, оказывается поэт, - ехидно засмеялся седобородый Мустафа. - Дивное красноречие. Пусть ее оденут, не то простудится и заболеет. Я и так вижу - хороший товар.
Улыбаясь, он достал из-за пояса шелковый мешочек и начал слегка подбрасывать его на ладони, звеня золотыми монетами. Казалось, глаза Рустема стали совсем косые, он пытался смотреть сразу и на золото в руках седобородого, и на лысого Хамида, угадывая, кто даст больше за эту русскую?
Нет слов, девка очень хороша, он с удовольствием оставил бы ее себе, но вдруг мурза Хасан узнает об утаенной добыче? Правда, донести теперь некому, Рустем помог отойти в мир иной десятнику, который присутствовал  при захвате второго русского селения.
Конечно, пришлось помочь ему отправиться в рай, а это грех, зато на душе сотника стало значительно спокойнее и ни с кем делиться не нужно. Но ищейки мурзы повсюду. Нет, надо, как можно скорее продать русскую. Получить деньги, молчать и забыть обо всем.
- Много, слишком много, - ворчал Хамид. - Сбавь цену, и я возьму ее. - Сняв расшитую золотом тюбетейку, он задумчиво почесал загорелую лысину и предложил: - Скинь четвертую часть, большего тебе никто не даст.
- Ошибаешься, - вкрадчиво заметил Мустафа. - Больше даст мудрый Сеид. Он тонкий ценитель северных женщин и торгует рабами по всему побережью.
- Но его здесь нет, - парировал Хамид. - А Рустему нужны деньги сейчас, у него ревнивые жены.
- Это мое дело, - насупился сотник.
- Конечно, конечно, - тут же подхватил Мустафа, продолжая звенеть золотом. - Ты невежлив, Хамид! Умные волосы покинули твою дурную голову, оставив только кость, обтянутую старой кожей.
- Я ухожу, - обиженно заявил лысый и встал с ковра. - Незачем было звать меня, если вы сговорились за моей спиной. Торгуйтесь! Но смотрите, чтобы эта русская девка и ваши черепа не раскроила топором.
Не прощаясь, он пересек двор и хлопнул калиткой. Проводив его взглядом, толстяк бросил на колени Рустема мешочек с золотом.
- На, здесь цена девки!
Сотник быстро раскрыл кошель и высыпал монеты на ладонь. Пересчитав монеты, он возмущенно воскликнул:
- Но тут столько, сколько предложил Хамид! 
- А что ты хотел? - лукаво усмехнулся Мустафа. - Хамид упрям и не вернется сюда. Мурзы здесь нет. Остался только я. Зато золото у тебя в руках. Ведь мы оба понимаем, что эта добыча не твоя.   
- Я сам схватил ее за косу. - Рустем бросил на торговца злобный взгляд, но тут же отвел глаза и буркнул. - Хорошо, забирай ее.
- Будь спокоен. - Толстяк пухлой рукой коснулся плеча сотника. - Она будет там, где ее никто не увидит.
Алену вывели за ворота и посадили в повозку торговца живым товаром. Мустафа хлестнул лошадь и неожиданно спросил на русском языке:
- Сколько тебе лет? Как зовут?
Девушка молчала, глотая жгучие слезы обиды, стыда и унижения. Ее продали, как скот, и неизвестно, что ждет впереди.
- Сейчас мы поедем к хорошему человеку, мурзе Хасану, - как ни в чем не бывало, спокойно продолжал толстяк. - Он носит на шлеме перья серого кречета. Ты знаешь, что это значит? Такие перья носят только потомки рода Чингиза. Хасан мурза мудр и справедлив, у него русская жена, и тебе будет хорошо в его доме.
Обернувшись, он посмотрел на Алену грустными черными глазами и, не дождавшись ответа, сказал:
- Жизнь сложная и долгая. У меня тоже есть дети, и они хотят есть. Мы будем ехать три дня. Постарайся не делать глупостей, здесь некуда бежать, а ваш Бог не прощает греха самоубийства.
 Через три дня запыленная повозка Мустафы вкатила в ворота большого дома, окруженного роскошным садом. Вдали на горизонте виднелись горы. С другой стороны поднимались к небу высокие тонкие минареты над куполами мечетей. Дом-дворец стоял на окраине большого шумного города.
Утомленная долгой дорогой, Алена увидела длинное двухэтажное здание из камня с деревянными решетками на окнах и плоской крышей. Во двор высыпала пестро одетая челядь.
Толстяку помогли слезть с повозки, а две старухи в темных одеяниях подхватили девушку под руки и потащили в пристройку - мрачное, низкое строение с узкими, забранными железными решетками, окошечками. Внутри царил полумрак, на каменном полу лежал слой соломы. У стены стояло несколько грубых скамеек и помойное ведро.
Усадив Алену на одну из скамеек, старухи встали по бокам, застыв в мрачном молчании. Привалившись спиной к стене, девушка прикрыла глаза и подумала, что сейчас, наверное, толстый и обманчиво ласковый работорговец продает ее неизвестному мурзе Хасану.
Кто этот мурза: любитель славянских девушек, ищущий сладких утех в объятьях северянок? Или он, в свою очередь, перепродает их кому-нибудь? Или подарит хану, чтобы добиться его расположения?
Стар Хасан, или молод, хорош собой, или урод, захочет он ее оставить в своем гареме, или продать - это не имеет значения. Больше Алена не намеревалась быть вещью, или бессловесным скотом. Рожденная свободной, она хотела только одного - умереть свободной.
Неожиданно открылась дверь, по стенам метнулся отсвет пламени факелов, и в коморку вошло несколько человек. Первым шел высокий жилистый татарин с надменным лицом цвета старой меди.
Под низко надвинутой на лоб красной шапки, опущенной мехом степной лисицы, холодно поблескивали светло-карие глаза. Он остановился посередине комнаты, положил ладонь на рукоять заткнутого за пояс богато украшенного кинжала и молча начал разглядывать сидевшую на лавке девушку.
Сопровождавшие его слуги повыше подняли факела. Низко кланяясь, вперед торопливо выбежал толстяк Мустафа и зло зашипел на Алену:
- Встань. Немедля встань, невежа.
Она медленно поднялась и, словно ощутив в себе новые силы, смело глянула прямо в холодные глаза татарина.
- Наверно, это и есть мурза Хасан? - подумала она. - Мурза, который мудр и справедлив?
Стоя на расстоянии вытянутой руки от Хасана, девушка увидала, что он далеко не молод. В бороде и усах густо пробилась седина, лицо покрыто сеткой мелких морщин, под глазами набрякли старческие мешки.
- Эта? - словно ощупав Алену взглядом, глухо спросил он.
- Да, высокородный мурза, - не переставая кланяться, зачастил Мустафа. - Ты останешься доволен.
- Сколько тебе лет? - Хасан с трудом говорил по-русски.
- Пятнадцатая веста пошла, - выдохнула Алена.
- Молоденькая, совсем молоденькая, - тут же подхватил работорговец.
- Вижу, - оборвал его мурза, цепко ухватив девушку за подбородок, и повернул ее лицо ближе к свету.
- Не тронь! - Алена резким жестом отбила руку мурзы.
Глаза Хасана потемнели от гнева, он выдернул из-за пояса кинжал. Старухи испуганно отпрянули от пленницы, осмелившейся перечит властелину, слуги в испуге застыли с поднятыми факелами в руках.
Но тут смешался Мустафа. С неожиданной для его комплекции быстротой, он встал между мурзой и пленной девушкой.
- Сначала отдай мои деньги!- пронзительно заверещал он. - А потом можешь убить ее.
- Отдайте ему деньги, - не оборачиваясь, приказал Хасан.
Один из слуг кинул к ногам толстяка кожаный кошель. Как только Мустафа нагнулся за ним, мурза поставил ему на шею ногу и заставил уткнуться носом в пол.
- Теперь, когда она моя, ты должен сказать, сколько стоишь ты сам?
Толстяк лежал на животе, прижимая к себе кошель, боясь пошевелиться. Чалма съехала набок, было видно, как по жирному загривку струйками стекает пот.
- Страшно? - презрительно засмеялся Хасан и вложил кинжал в ножны.
- Страшно, - как эхо повторил Мустафа, безошибочно почуяв перемену в настроении грозного мурзы.
- А вот эта девушка не побоялась, поэтому я возьму ее свой дом. - Хасан убрал ногу с шеи толстяка. - Ты боялся потерять деньги, а сейчас узнал, как легко потерять жизнь
- Да, высокородный, - стоя на коленях, поклонился мурзе Мустафа. - Я благодарен тебе, очень благодарен!
- За что? - с издевкой спросил мурза. - За науку, за сохраненную жизнь, или за деньги?
- За все, - вполне искренне пробормотал Мустафа.
- Ладно, ты развлек меня и порадовал красивой русской девушкой. Я за все щедро расплатился. Иди!

                36

Не глядя на Алену, Мустафа попятился к двери и выскочил вот. Через мгновение на дворе раздался его громкий голос:
- О, щедрый! О, великодушный!
- Гоните его со двора, а то он до утра будет орать, - недовольно поморщился мурза и вышел.
Алена, наконец, облегченно перевела дух.
- Но все-таки жаль, что татарин ее не ударил кинжалом. Наступил бы конец мучениям. Что ж, если Хасан решил ее сделать своей наложницей, она убьет его в первую же ночь, как только он войдет к ней. Или он убьет ее, но живой не получит.
Ожившие в отсутствии властелина старухи подхватили девушку под локти, и повели во внутренние помещения дома-дворца. Сначала Алену хорошенько вымыли в бане, потом долго и старательно массировали, тщательно разминая каждый сустав.
Расчесали волосы и принесли богатую одежду, сшитую на татарский манер. Безучастно повинуясь занимавшимися с ней старухам, девушка позволила одеть себя.
- Гурия, - оглядев ее, не смогла сдержать восхищения одна из них.
Расправив все складки на одежде Алены, старухи снова подхватили ее под локти и повели наверх. Поднявшись по узкой лестнице с мраморными ступенями, они остановились перед двустворчатыми деревянными дверями, покрытыми тонкой резьбой.
Распахнули двери и втолкнули девушку внутрь. Она увидела большую комнату с расписным потолком: яркие цветы, диковинные травы, щедрая позолота, а по краю причудливой вязью бежали непонятные арабские буквы.
- Подойди сюда, - повелительно и неожиданно раздалось на чисто русском языке.
Обернувшись, Алена увидела сидевшую на широком диване красивую женщину в татарском наряде: вышитый золотом ярко-красный кафтан, зеленые шелковые шальвары, украшенные жемчугом мягкие туфли из желтого сафьяна. Маленькая ножка женщины нетерпеливо постукивала по темно-бордовому ковру, устилавшему пол.
- Иди, не бойся! - Незнакомка улыбнулась и похлопала ладонью по дивану рядом с собой. - Садись.   
Девушка медленно подошла и робко присела на край дивана.
- Кто эта женщина, чего она хочет?
- Как тебя зовут? - ласково спросила незнакомка.
- Алена.
- Алена? А меня можешь называть матушкой Серафимой. - Она снова широко улыбнулась, собрав у глаз лучики морщинок.
- Моя матушка умерла, - тихо ответила пленница.
- Вот как? - Улыбка исчезла с лица Серафимы. - С кем же ты жила?
- С отцом и братьями. Не знаю, живы ли они теперь?
- Ничего, все будет хорошо, - погладила ее по плечу Серафима. - Не бойся, тебя не будут больше обижать. Мой муж добрый и справедливый.
- Муж? - удивилась Алена. - А кто твой муж?
- Мурза Хасан, - гордо выпрямилась хозяйка.
- И которая же ты по счету у него жена? - усмехнулась девушка. - Ты можешь спокойно говорить со мной, зная, что твой муж сегодня купил меня, чтобы сделать своей наложницей?
- У мурзы только одна жена и нет наложниц, - засмеялась Серафима. – А тебя привезли по моей просьбе.
Она придвинулась ближе и обняла Алену за плечи, слегка прижав к себе. На Алену пахнуло незнакомыми сладкими благовониями.
- Ты молодая, красивая. Поверь, я искренне желаю тебе счастья. У меня было три сына, а остался только один. Хасан согласился со мной, что у нашего Рената тоже должна быть русская жена. Мой мальчик отважен и хорош собой. Он единственный наследник мурзы.
Алена слушала со смешанным чувством страха и недоверия: единственная жена богатого татарского мурзы желает, чтобы у ее сына тоже была русская жена? Значит, мурза Хасан купил рабыню для наследника?
- А где же братья твоего Рената? - осмелилась спросит девушка.
Серафима помрачнела и отвернулась. Плечи ее чуть вздрогнули, и, когда она ответила, в ее голосе слышались сдерживаемые слезы.
- Не вернулись с Дикого поля. Сначала один, потом второй. Я плакала, не хотела их отпускать, но мужчина должен быть воином. Таков закон! Я хочу иметь внуков. Род Хасана не может прерваться.
- Они ходили на Русь? - ужаснулась Алена. - Русская мать отпускала своих сыновей грабить и убивать соплеменников на родине? И ты хочешь, чтобы я легла в постель твоего сына и родила новых убийц?
- Опомнись! Что ты говоришь! - Серафима оттолкнула от себя девушку, но та не замолчала.
- Я не хочу рожать татарчат. Воины нужны Руси, а ты, русская, родила врагов своего народа. Получается, что русские воюют с русскими в степи, рубят и арканят друг друга? Так орду не победить, нет! Ты стара и глупа, а я не дамся твоему сыну. Так и знай.
- Молчи! - Хозяйка вскочила и с размаху влепила Алене крепкую пощечину. - Рабыня! Ты осмелилась порочить память моих детей? Ты осмеливаешься противиться мне?
- Они убийцы, убийцы! - не помня себя от гнева, закричала Алена. - Я задушу твоего ублюдка, если только он подойдет ко мне.
- Тварь! - взвизгнула Серафима и схватила девушку за косу, пытаясь повалить, но та уперлась руками ей в грудь.
Сцепившись, обе упали и покатились по ковру, стараясь запустить когти в глаза друг друга, вырывая волосы и яростно крича от боли и злобы. Распахнулись двери, в комнату вбежали караулившие на лестнице старухи. Оторвали Алену от хозяйки и прижали к полу, не давая пошевелиться.
Тяжело сев, Серафима глухо сказала:
- Уведите ее. Заприте до приезда молодого господина.
- Все равно, по-твоему, не будет, - пытаясь вырваться, крикнула Алена.
- Ну да? - усмехнулась успевшая привести себя в порядок хозяйка. - Я резвее тебя была, а судьбе покорилась. Иди.
Ближе к вечеру Серафима позвала одну из старух, чтобы узнать, чем занимается новая рабыня.
- Вышивает, - отвечала прислужница.
- Пусть работает, - согласилась хозяйка. – А что она вышивает?
- Платок. Красными нитками петухов по белому полю. Ее надо бить плетьми. Аллах запрещает изображать живое.
- Вы ей сказали об этом?
- Да, но она ответила, что не собирается жить по законам Корана.
- Да, крепка, девка, но судьба сильнее ее, - горько улыбнулась Серафима. - Надеть на нее цепь.
Утром во дворце начался большой переполох. Ожидался приезд молодого мурзы Рената. Резали и потрошили птицу и баранов, несли из погребов фрукты и закуски, украшали летний сад, варили кофе. Во всех комнатах поставили кальян, набили свежим табаком.
Наконец стали собираться гости. Старый мурза Хасан с Серафимой и Ренатом пришли в комнату Алены и долго разговаривали о том почете, который получит Алена, став женой его единственного сына.
Угрястый и малорослый татарин вызвал у Алены такое чувство омерзения, что Серафима поспешила увезти мужа и сына к гостям. До позднего вечера во дворце татары тянули заунывные песни, как блажат у нас калики перехожие возле сел и городков. С тоской вспоминала Алена милые и радостные сердцу русские застолья.

                37

Отец Влас решил проучить мурзу Хасана, да так, чтобы он навсегда отказался от намерения пускать своих воинов в набеги на Русь. Василий и Евдоким прекрасно подходили для этой цели. Но сначала в Курск, а затем в Крым.
Казаки по поручению отца Власа миновали непроходимые дебри северной стороны  Курского княжества,  где  когда-то дикий бык-тур метал, с конем вместе, могучего охотника. Кончились ель, сосна, дубы, клен и ольха;  и  чем  ближе  к Ворскле, тем все редее, прозористее, жиже становился лесок.
А за Ворсклою, к востоку, стали чаще  встречаться  небольшие  березовые острова, потом и береза сошла на нет, и открылась  бескрайняя,  нетореная, бугристая и уже темная от ненастья степь.
Лил  студеный,  тяжелый  проливень.  Небо  заволокло.   Точно   и   оно превратилось в кошму татарской юрты. Крепкогрудые   лошади   с   трудом   продирали   грудью    свалявшиеся, перепутавшиеся, взмокшие травы, достававшие до колен всадника.
Думалось, и конца не будет этому мороку и дождю. Но вдруг прояснело,  и ударил мороз, и степь вся оледенела. Звенел и хрупал под копытами лед. Сверкала на солнце степь.
Василий вспомнил напутственные слова отца Власа:
- Вам ли, детям Севера, бояться холодов и снега.
Примкнувшие друг к другу высоченные космы  трав,  схваченные  морозом,  стояли,  будто оледенелое войско. Держали путь от кургана к  кургану.  Было  их  много. 
На  иных  сидели тяжелые степные орлы и казались дремавшими издалека стогами. Тоскливо курлыкали запоздалые вереницы журавлей.    Мчалась, закинув рога, сайга. На половину перестрела  подбегали  дикие, лишь немногими из смертных взнузданные когда-либо степные кони.
На иных курганах высились видимые издалека,  полуторасаженные  каменные истуканы. Чтобы отвлечь его немного от дум, Евдоким подъехал к Василию и запросто спросил.
- А что, Василий, - спросил он, показывая нагайкою  в  сторону каменной бабы, мимо которой они как раз проезжали, - давно думал узнать от тебя: эти каменные девки, слепоокие, - кто же их тут понатыкал?
Василий рассмеялся. Это и впрямь отвлекло его. Всматриваясь в серое,  из дикого камня, изваяние, он ответил:
- То кому знать, Евдоким.  Многие  народы,  неисчислимые,  тут проходили: и скифы, и гунны, и киммерийцы, прочих же имена один  господь ведает, либо - и наши предки с тобою: анты, о них  же  Маврикий-стратиг пишет, да и Прокопий тоже. А про сии холмы пишут, якобы  то  древнее захоронение богатырей.
- Анты, Василий, - то чей же будет народ? - какого князя,  али царя? - спросил опять друг.
- Царя они не имели, но  жили  свободно, старейшинами управляемы.
Евдоким, слушая, кивал головою и слегка поглаживал усы рукой, одетой в кожаную перчатку. Солнце закатывалось. Дул северный ветер. На западе  высилось  и  пылало багровое,  чешуйчатое,  будто  киноварью  окрашенные  черепицы,   огромное облако.
Был лют и зол путь! По всему югу та зима долго была голоснежная. Морозы же стояли нестерпимые: кони с трудом дышали от стужи. То и  дело  казак приказывал проминать лошадям ноздри, из которых  торчали  седые  от  стужи кустики шерсти.
А то вдруг отпускало - и тогда подымалось  вдруг  невесть  что:  не  то снег, не то дождь, то мокресть, то метелица - не видели ни дня, ни ночи.    Потом сызнова прихватывало.
- Ух, - отдирая ледяшки с усов, бормотал Евдоким, -  до  чего не люб путь! А и недаром сей Декамврий  Грудень  именуется!  Гляди,  какие грудки настыли! Колотная дорога: ни тебе верхом - конь ногу  засекает!  Ни тебе на полозу: лошадям тянуть невмочь - бесснежье! Ни  тебе  на  колесах: колотко, тряско! Хоть возы с продовольствием да с дровами покинь, так в ту же пору конец.
Он разводил руками, бранился, задумывался. И уж что-нибудь да придумывал. Перепрягал коней, одних на место других,  подпрягал  новых,  перегружал сумы в тороки на заводных лошадей, - и двигались дальше.
   Лютая стужа лубянила не токмо одежу, а и сыромятные ремни гужвиц. Местами  на  бесснежной,  застылой,  точно  камень,  земле  рвались  от небывалой тяги добротные сыромятные завертки оглобель, распрягались кони. Поезд останавливался.
Было  в  пути  немало  препон.  Наконец, в  пределах  Дона,  где простерлось обиталище и кочевье ногайских татар, вдруг сильно подснежило и повалил снег, так что  коням  стало по чрево. Однако не спадал и мороз.
Хорошо, что Евдоким с последнего лесного селенья  тянул  за  собою  два воза сухих плашек и дров, - было чем отогреться  людям,  когда  разбивали иной раз стан свой прямо в степи, на снегу обставясь возами.
Вез казак и добрый запас берестяных факелов - на темные ночки. Василий руководствовал путь почти напрямик: от  Переславля  -  сперва  на излучину Волги, туда, где ближе всего она подошла к Дону, а там  уже  -  к югу, Крыму.
Стояла ясная, звездная и лунная ночь. Оба казака ехали верхом. Слышно было, как взвизгивал под полозьями, рвался  под  копытами  конскими крепкий снег.
Далеко различить было в лунном свете  залубеневшие  от  мороза  снежные заструги сугробов и острые лунные тени от них. Василий поднял очи к звездному небу.
- Млечный Путь, молоко Геры-богини.  А  они,  татары,  Дорогою  Батыя посмели назвать эту звездную россыпь. Помнит он по рассказам отца Власа этот  путь  Батыя  -  из Киева нельзя  было  выйти  в  поле  по  причине  смрада  множества  тел убиенных.
Едва на исходе января преодолели жестокий тот  и  немилостивый  путь  и преодолев  поперек  погребенную   под сугробами Кипчакскую степь и, перейдя по льду на тот берег Волги,  вступили, наконец, в монастырь.


                38

А вот и Крым. Перед рассветом ставни на окне Алены распахнулись. Чтобы не закричать от страха, Алена зажала рот ладонью. В комнату через окно проникли двое в татарском платье.
Молодой красивый и рослый парень прижал палец к губам, а другой рукой покачал перед собой, как бы давая понять девушке, что необходимо соблюдать тишину и тогда ничего плохого с ней не случится.
Алена согласно кивнула головой. Тот, кто был постарше годами, сурово спросил по-татарски:
- Ты кто?
- Я русская, - радостно ответила девушка.
- Да? Откуль здесь?
- Татары из села выкрали уже с месяц.
- Как зовут?
- Алена.
- Кто еще в доме есть?
- Хасан мурза, его жена Серафима русская, их сын Ренат, да слуг полно.
- Васятка за дело.
Так же бесшумно они спустились по лестнице на первый этаж дворца. На дворе не раздалось ни звука. Через некоторое время в комнате опять появились незнакомцы, сопровождая связанных сыромятными ремешками отца и сына. Рты у обоих были заткнуты тряпками.
- Слушай мурза. Тебе передает предупреждение отец Влас. Сейчас мы уйдем, Ренат пойдет с нами. Если за нами будет погоня, он умрет первым. Мы знаем, что это твой последний сын. Твоя орда больше никогда не должна ходить в набеги на Русь, иначе ему смерть. А так он будет жить на своей родине, ведь он почти русский. Можешь даже пересылать ему деньги с верными людьми.
Евдоким передал за окно Рената.
- Казаки, прикрутите его покрепче к седлу. Пошли, Вася. До рассвета нам еще надо до Перекопа успеть.
- Евдоким, а ее? - Василий во все глаза смотрел на молодую пленницу и не мог оторвать взгляд от ее лица.
- С ума сошел? Куды нам с ей? Глянь на цепь. Пока будем расковывать, всех разбудим звоном, захомутают. Держись, девка! Даст Бог, мы еще вернемся. Айда.
Василий подошел к Алене. Погладил ее по русым волосам, внимательно заглянул в глаза и твердо произнес:
- Я тебя никогда не забуду, Алена, найду и спасу. Верь мне. Ты еще погуляешь по зеленой русской дубраве.
Через несколько минут во дворе раздался приглушенный топот копыт лошадей, обмотанных тряпками, все стихло. Только напоследок, озорник Васька снес шашкой голову заснувшему стражу у ворот, как напоминание о ночном визите.
Утром мурза носился, как настеганный, хлеща всех подряд камчой. Серафима постарела лет на двадцать и за ночь превратилась в старуху. Увидав, как потаенно улыбается Алена, она пришла в ярость.
- Моего сына увели. Но и ты не радуйся. И тебе больше родины не видать никогда.
Серафима хлопнула в ладоши и приказала двум явившимся на зов татарам:
- Передайте  ее на корабль, который немедленно отправляется в Турцию, и продайте на первом же невольничьем рынке. Немедленно. 
Но не судьба была Василию вернуться к мурзе Хасану за Аленой. Новые приключения завертели его, как щепку в бушующем море политики.
Отец Влас получил тайное послание от братьев монахов из Стамбула, что султан Турции готовит новый поход против Руси и Польши. И даже издал по этому поводу фирман. Вот его-то и поручил отец Влас добыть Василию. С его помощью он надеялся поднять против Турции всю Европу.
Готовясь к выполнению тайной миссии, Василий первым делом решил очистить отряд от предателей и уничтожил в Кафе итальянского шпиона Урино и турка Джафара, которые едва не заманили отряд тайных казаков в татарскую ловушку.
О ловушке он узнал совершенно случайно от старой русской рабыни. Ушел только турок Кади. Вот его-то и следовало опасаться и искать в Турции.
Урино пристал к отряду сакмогонов в захваченном татарами греческом  городке. Выдал себя за вольного грека, якобы, захваченного татарами в рабство на греческом побережье.
После его появления в отряде, казаки стали чаще натыкаться на татар. Евдоким провел расследование и выяснил, что Урино никакой не грек. Но и не татарин, а только пользуется их услугами, постоянно наводя татар на их отряд.
- Он уже успел предупредить татар и вернулся, - понял Василий и шире открыл дверь.
- Заходите.
Итальянец шагнул через порок и попятился, увидев незнакомца с пистолем и прижавшегося к стене турка, но сзади его уверенно подтолкнул Василий.
- Пусть меня сожрут галерные крысы! - Урино обернулся. - Что здесь происходит? 
- Он, Урино! - Джафар указал на переступившего порог итальянца.
Василий взмахнул рукой и метнул в итальянца нож. Того словно сразила молния. Удар клинка был настолько силен, что Урино отбросило к стене, и он медленно осел на пол: нож вошел ему в грудь по самую рукоять.
Турок Кади ловко сбил мужчину с завязанным глазом, метнулся к окну, выбил остатки рамы и вывалился во двор. Вслед ему бухнул выстрел из пистоля Василия. Шпион пошатнулся и схватился рукой за окровавленное правое плечо, но тут же выпрямился и прыгнул через забор.
Василий бросился следом, однако предатель уже успел достичь перекрестка, миновал его и нырнул в один из многочисленных закоулков. Искать его там было гиблым делом, и Василий вернулся в дом.   
Его товарищи сгрудились у дверей. Евдоким кусал губы. Осип мрачно смотрел исподлобья, как тяжело поднимается сбитый с ног мужчина. Платок сполз с его глаза и все увидели, что это молодой горбоносый турок. Он морщился от боли, потирая ушибленный затылок. Осип стоял над валявшимся у стены Урино.
- Готов! - обернулся он к Василию.
- Что происходит здесь? - Евдоким, ни к кому не обращаясь, повторил вопрос Урино.
- Урино, Кади и Джафар предатели, - ответил Василий. - Это они оставляли туркам и татарам тайные знаки на постоялых дворах. Но кто рисовал рядом с ними и другие знаки?
- Я, - признался Осип. - Когда я заметил эти кружки и стрелки, то понял, что дело здесь не чисто. И решил спутать карты Урино, Кади и этому предателю. - Он показал на закрывшего лицо платком толстого Джафара.
- Что, Джафар, не удалось купить наше доверие за счет выдачи Урино?
Неизвестно откуда в руке Джафара вдруг появился пистоль, но сабля Василия оказалась быстрее и с хрустом погрузилась в грудь шпиона.
- Кади поднимет всех на ноги. - Евдоким кивнул на разбитое окно. - Что удалось узнать о дворце? Говори Василий, теперь опасаться некого.
- Ее зовут Авдотья, - сообщил Василий, - она готова помочь нам. Через три дня после обеда она будет ждать нас в саду дома Андреаса де Моурильо.
- Она приведет нас в дом Андреаса? - спросил Евдоким.
- Там полно вооруженных слуг, но Авдотья обещала отвлечь слуг и евнухов, которые охраняют дом.
- Кто эта Авдотья? - заинтересовался Осип.
- Потом расскажу. Ее зовут на турецкий манер Айгуль. - Василий обвел глазами друзей. - Нельзя терять время. Надо проникнуть в дом к Андреасу де Моурильо, это родной брат Урино, которого на самом деле звали Цезаре де Моурильо, чтобы заполучит фирман султана о войне. Султан доверяет только Андреасу, как члену тайного ордена. Вот такую игру затеяли с нами турки. Кто едет со мной?
- Все, - нарушил молчание Евдоким. - Где этот дом?
- В Стамбуле.

                39

Выскочив в окно, Кади почувствовал сильный удар ниже правого плеча и тут же услышал выстрел. Пошатнувшись, шпион быстро ощупал плечо: ничего страшного, пуля прошла насквозь, а кровь это ерунда: хороший стакан красного крепкого вина и кусок жареного мяса быстро восстановят его силы.
 Но сейчас нужно думать не о мясе и вине, а о том, как сохранить голову. В два прыжка он очутился у забора и перемахнул через него, не обращая внимания на боль и набухший кровью рукав и подол рубахи. Скорее подальше отсюда, пока казаки не опомнились, особенно опасен этот воспитанник монахов Василий.
Турок, шатаясь, кинулся по улице, надеясь достичь перекрестка и затеряться в толпе людей: среди татар русские преследователи не осмелятся стрелять по нему из пистолей и махать саблями. 
Кварталы старой части города изобиловали закоулками, словно специально предназначенными для того, чтобы удобнее было скрыться в них. В один из таких проулков он и метнулся, моля Аллаха, чтобы тот не оказался тупиком. Вот тогда все- конец, догонят и прикончат.
Однако, всегда столь благословенная удача к нему и сегодня не подвела, помогла удрать, открывая перед ним одну за другой узкие грязные улочки, уводившие его все дальше и дальше от преследователей.
Наконец, он остановился. Кажется, удалось и на этот раз скрыться, но успокаиваться еще рано. Он оторвал от рубахи лоскут, наскоро перетянул рану и отправился поспешно дальше. Надо поскорее добраться в Стамбул и сообщить Фарук-паше, что русские отправились за фирманом султана.
Так он и брел до порта, невесело размышляя над досадным происшествие, чуть было не закончившимся для него весьма плачевно.
- Как, шайтан их раздери, они сумели вычислить и поймать этого толстого Джафара, сына самого Фарук-паши? В шпионы решил поиграть, отцовская слава ему спать не давала. Вечно этого дурня заносит туда, куда не следует.
- А русские монахи не дураки, быстро вычислили Джафара и Урино, всю их шпионскую сеть с таким трудом создаваемую Стамбулом среди казаков.
- Впрочем, как они изловили Джафара, не так уж и важно, главное другое, что этот кусок сала успел им рассказать? Да и при встрече с Фарук-пашой следует молчать о провале его сына, русские наверняка его в живых не оставили.
- К сожалению, Джафар слишком много знал и выдал Урино, иначе русский не повел бы их так поспешно в дом на окраине: хотел, чтобы Джафар поскорее указал им шпиона. А тот, дурак, не подумал, как близко возмездие за неумение держать язык за зубами. Думал, что будет, как в Греции, обменяют после провала на своего разведчика? Нет, в борьбе с русскими, папа не поможет.
- Так, с толстым Джафаром все ясно, а вот как быть ему, бедному Кади? После встречи с Фарук-пашой, надо немедленно бежать из страны, он не простит гибели единственного сына. Да и русским попадаться на глаза нельзя - это равносильно самоубийству. Особенно этому неуловимому Василию, вот шайтан, так шайтан. Все языки знает, под любого подстраивается, оружием владеет в совершенстве.
- Деньги есть, но их мало, есть оружие и голова на плечах - это очень хорошо. Кстати, голова начала кружиться, к горлу подступила тошнота. Проклятая пуля заставила его пролить слишком много крови, рукав весь в крови, даже повязка не помогает. Главное, помнить о тайнике с деньгами!
Быстроходная фелюга доставила Кади в Стамбул. Героин хорошо поддерживал его все это время, не давая впасть в тяжелое забытье, но рана сильно разболелась.
А по началу, в горячке, ему казалось все это время, что рана незначительна.  Куда же теперь податься: к хитрому итальянцу Андреасу, во дворец Фарук-паши, или в тайную канцелярию старого кастрата евнуха Шати? Наверное туда, куда поближе. Солнце припекало, плечо болело, и силы иссякали с каждым шагом.
Был полдень, когда Кади вышел из ворот порта и, свернув за угол, неожиданно увидел Рави, медленно идущего ему навстречу, с которым вместе подвизался на шпионской ниве у евнуха султана Шати.
- Эй! - Шпион прислонился к стене и призывно взмахнул здоровой рукой.
Ноги у него мелко дрожали от слабости и предательски подгибались в коленях. Рави огляделся, отыскивая взглядом того, кто его окликнул. Заметив Кади, торопливо приблизился, увидел кровь на одежде шпиона и недоуменно поднял брови.
- Меня раскрыли, - объяснил Кади. - Джафар и Урино попали в руки гяуров и погибли.
- Джафар? Сын Фарук-паши? - Рави недоверчиво уставился на Кади.
Кади уже пожалел о своих словах.
- Зря я ему проболтался про Джафара. Это все от потери крови.
- Да, они больше ничего не скажут. - Кади чиркнул себя по горлу оттопыренным большим пальцем. - Помоги, я едва держусь на ногах. 
Однако Рави не торопился: сообщенная шпионом новость заставила его задуматься. Толстый Джафар и Урино мертвы, а Кади не может больше шпионить за гяурами - урусами и казаками.
- Итальянец обладает двумя фирманами султана - подлинным и подложным, а Фарук-паша, судя по всему, еще ничего не знает и спокойно сидит в своем дворце.
- Что делать ему, Рави, чтобы и выгоду свою получить, и разом от всех избавиться? При этом надо не только голову сохранить, но и золото и бриллианты. Предать евнуха, но теперь уже вместе с итальянцем и его шпионом?
- Да, конечно, - Рави подхватил Кади под руку. - Пойдем.
- К Андреасу? - Шпиона качало, как пьяного.
- Нет, туда нельзя, - быстро ответил Рави. - В другое место. 
- К Фарук-паше? - Кади навалился на Рави, с трудом переставляя отяжелевшие ноги.
- К нему, - усмехнулся Рави. - Это совсем рядом, держись.
Вскоре он подвел Кади к воротам большого дворца и пошептался с привратником. Оставив Кади на попечение слуг, Рави, в сопровождении вооруженного янычара, поднялся по ступеням дворца.
Его ввели в комнату, где на низком и широком диване сидел дородный человек в богатой одежде, поглаживая унизанной перстнями холеной рукой длинную бороду.
- О, паша! - Рави рухнул на колени и стукнулся лбом в пол, покрытый пушистым ковром.
- Кто ты? - Фарук-паша с любопытством разглядывал нежданного посетителя.
Он уже знал, кто пожаловал в его дворец, но прикидывался, что ни о чем не догадывается.
- Неужели дела этого проклятого сморчка главного евнуха султана настолько плохи, что самые верные слуги побежали, как крысы с тонущего корабля?
- Я Рави, который был слугой презренного Шати и итальянца.
-  Встань, - милостиво разрешил паша и усмехнулся в бороду. - Что тебе нужно от меня?
- О, паша! Ты самый преданный слуга султана. - Рави поднял голову, но не встал с колен, а на четвереньках, как собака, преданно заглядывал в глаза паши. - И я, ничтожный, маленький человек, тоже всегда верно служил нашему падишаху, повелителю мира. Поэтому, когда презренный евнух замыслил измену, я припадаю к твоим ногам в поисках справедливости.
- Измена? - Паша насторожился, как гончая, почуявшая свежую кровь подранка.
- Кажется, сын Джафар говорил ему о продажности Рави, которого присвоивший чужое имя кастрат приблизил к себе. Неужели всемилостивый Аллах решил покарать нечестивца и привел сюда Рави с вестью об измене евнуха?
- Измена, - подтвердил Рави и довольно натурально изобразил на лице весь ужас от содеянного его бывшим хозяином. - Шати подделал фирман султана и продал оба фирмана итальянцу.
- Что? - Челюсть паши отвисла.
Подделать печать и фирман султана это страшное государственное преступление. Это не просто измена.
- Да. - Голова Рави поникла. - Я не могу быть пособником презренного евнуха, поэтому ищу милости и защиты у твоих ног, великий паша.   
- Как фирман? Кому он его передал? - Фарух вскочил с дивана и заметался по комнате. - Говори, говори! Если это правда, я щедро награжу тебя, но если ты солгал, берегись.
- Клянусь Аллахом! Это, чистая правда. Евнух подделал фирман султана о войне с урусами и продал оба фирмана гяуру итальянцу Андреасу де Моурильо, которого сюда тайно прислал верховный имам христиан, называемый ими Папой.
- Лжешь, - Фарук подскочил к Рави и схватил его за горло.
- Клянусь Аллахом! - прохрипел турок. - Фирман у него, я готов отвести твоих людей  к его дому, а у тебя во дворе раненый шпион гяура Урино Кади. Евнух и Андреас тайно посылали его вместе с Джафаром к урусам в Крым. Урино и Джафар погибли.
- Вот как?
Паша ослабил хватку, и Рави стал жадно хватать ртом воздух, думая только о том, чтобы паша ему поверил, накинулся на евнуха и послал своих людей к дому итальянца.
Рави нужно много золота, но ему еще и нужно руками паши уничтожить евнуха, Василия и Андреаса, а о себе он позаботится сам, благо золото и драгоценные камни он успел заранее получить в трех местах.
- Кто убил моего сына?
- Урус Василь.
Фарук-паша с такой силой сжал рукоять кинжала, что костяшки пальцев побелели.
- Сына Джафара убили. Но, клянусь Аллахом, я жестоко отомщу за его смерть.
Затем паша задумчиво пощипал себя за бороду и решительно махнул рукой.
- Ты отведешь моих людей к дому гяура итальянца. Если они не принесут поддельный фирман, твоя голова будет выставлена на пике около рынка. Или еще лучше, я подарю тебя евнуху. Пусть старый козел потешится. - Паша злобно захохотал, хлопая себя руками по животу.
Рави встал и твердо ответил:
- До восхода солнца фирман будет у тебя, великий паша!
- Хорошо! - Фарук оборвал смех и хлопнул в ладоши. - Стража! Тридцать янычар сюда, они пойдут с ним. Раненого, которого притащил этот человек к лекарю. И приглядывайте за обоими.

                40

Еще утром старый слуга Турино почтительно сообщил господину Андреасу, что его хочет видеть главный евнух султана Шати, и чем скорее господин выполнит желание евнуха, тем радостнее будет их встреча.
Итальянец быстро позавтракал, оделся с помощью старого слуги и отправился во дворец Шати. Хозяин принял его в своей любимой комнате, выходившей окнами в тенистый сад. После взаимных приветствий итальянец прямо спросил:
- Когда вы намерены выполнить свои обещания? По столице ходят упорные слухи, что султан уже принял решение о войне с русскими. Неужели вам, человеку столь близкому к трону, ничего не известно об этом?
- Имя великого визиря войска еще не названо, - усмехнулся евнух.
- Я поспешил сюда не затем, чтобы услышать очередные отговорки, - разозлился Андреас. - Кажется, мы уже обо всем договорились? Я считал себя вправе надеяться, на уважаемого Шати, поклявшегося на Коране!   
 Постоянные ловкие увертки и пустые обещания евнуха уже давно выводили Андреаса из себя. В последнее время он не раз думал о том, что хитрый старик нарочно подсунул ему русскую красавицу недотрогу, чтобы отвлечь от главного. Русская рабыня конечно прекрасна, но даже она не может заставить Андреаса потерять голову.
- Гнев вреден для печени, - язвительно заметил евнух.
Он быстро схватил итальянца за руку, отвел подальше от дверей и заговорщически зашептал:
- То, что было обещано, уже сбылось. Не стоит попусту растрачивать драгоценные силы души и наносит обиды тем, кто их не заслужил. Кроме того, не стоит повышать голос, поскольку и стены часто имеют уши. Я и так сильно рискую головой.
- Когда? - Андреас посмотрел прямо в глаза евнуха, и тот, вопреки долголетней привычке, не отвел глаза в сторону.
- Сегодня, - просто ответил Шати. - Сегодня ты получишь фирман султана. Я никогда не нарушаю данного мной слова, а уж тем более клятвы на священной для всех мусульман книге.
Евнух горестно вздохнул, как бы показывая гостю, как глубоко его ранили слова недоверия и незаслуженная обида. Однако Андреас успел достаточно хорошо изучить Шати, чтобы поверить в искренность его слов. Он уже выслушал от него столько разных слов, а где же дело.
- Сегодня? - переспросил он. - Очень хорошо. Пусть это будет сейчас и здесь!
- Ты нетерпелив, - снова вздохнул евнух, - и не осторожен. Но я не стану томить тебя. Смотри!
Он подошел к столику с мраморной крышкой, на котором стояла резная шкатулка. Открыл ее, вынул свиток пергамента и показал итальянцу висевшую на шнурах личную печать султана Сулеймана, с зашифрованным в ней его именем.   
- Вот то, что обещано, - торжественно сказал Шати, держа свиток перед собой.
Однако, когда Андреас требовательно протянул к нему руку, старик спрятал свиток за спину и, в свою очередь, протянул свою руку.
- Как договорились?
Итальянец усмехнулся и вложил в ладонь евнуха небольшой мешочек с алмазами. Тот спрятал мешочек за пояс и протяжно произнес:
- Э, нет! Такая вещь запросто может лишить головы нас обоих. Сейчас ты возьмешь фирман и выйдешь из моего дворца. А если с тобой что-нибудь случится по дороге домой?
- Но это же не подлинник.
- Почему нет? Любая копия указа султана, скрепленная его печатью, имеет силу подлинника. Иначе, как бы могли визири, паши и сераскиры выполнять волю повелителя?
- Нельзя же каждый раз собирать их во дворце и объявлять приказы падишаха. Кто будет тогда управлять войсками и флотом, наводить порядок в провинциях? Все они получают такие фирманы. Давай сделаем так: Рави проводит тебя до дома, а там передаст тебе фирман.
- Хорошо, - нехотя согласился итальянец. - Вечно этот старик мудрует и перестраховывается. Однако он лучше знает все тайные пружины интриг турецкого двора, поэтому пусть поступает так, как считает нужным.
- Лишь бы получить от него вожделенный фирман и побыстрее убраться отсюда, куда подальше. Пусть русские и турки разбираются между собой, это их дела.
- Святая церковь и Папа должны столкнуть их лбами, пусть убивают друг друга, как можно больше. Ничего кроме пользы для нас не будет. Московиты слишком активно лезут на юг, надо загнать их в ту берлогу, где они до этого и сидели веками. 
В мире Европы в средние века царили стяжательство,  лицемерие  и  жестокость.  Римское папство стояло во главе западного мира.  Огнем и мечом старалось удержать  оно мировое господство церкви. 
Святая инквизиция во всех странах Европы жгла,  колесовала,  обезглавливала   сомневающихся,   вероотступников, еретиков,  истребляла народы, осмелившиеся усомниться в непогрешимости папства. 
Темные,  фанатичные  массы  натравливались  на   ведьм   и иудеев,  их бросали на костры, а имущество обращали в пользу церкви. Монахи,  которые когда-то  давали  обет  бедности  и  смирения,  стали богатыми  и  заносчивыми.  Лучшие земли принадлежали им. 
Монастыри по блеску и богатству походили на замки,  церковная  знать  в  роскоши  и мотовстве  соперничала  со светской.  А народ - крестьяне и горожане - должны были платить десятину и подати,  преумножая  богатства  и  силу церкви. 
Инквизиция  это  судебно-полицейское  учреждение  католической церкви. В средние века творила суд и расправу над участниками народных антифеодальных движений,  принимавших форму ересей - протеста против гнета официальной церкви,  против ее обрядов. 
Десятина  -  феодальный налог,  одна  десятая  всех  доходов, отчислявшаяся в пользу церкви,  в отличие от податей, взимавшихся с населения в пользу феодала.
Дворянство было   не   лучше.  Князья  и  рыцари  душили  селенья поборами,  грабили,  нападали  на  купцов  на  дорогах,  врывались   в процветающие  города,  жгли  и убивали - и все ради единственной цели: обогащения,  добычи. 
Благородные  бездельники  в  своей  алчности  не останавливались  даже  перед  тем,  чтобы  продать  за  звонкую монету ближайших родственников:  так,  некий славный английский рыцарь,  по свидетельству  хроники,  продал  за три фунта серебра некому аббату церкви собственных  сестер. 
Чтобы  защитить  свое  право грабежа,   благородные   господа  учредили  тайный  суд;  и  тот,  кто противился их произволу,  представал  перед  этим  судилищем,  которое знало только один приговор - смерть от меча палача, или смерть на костре по приговору церковного трибунала  святой инквизиции.

                41

Шати вызвал Рави и вручил ему круглый пенал, в который спрятал свиток, строго приказав передать его Андреасу только по прибытии в его дом.
- Да поможет вам, Аллах! - напутствовал он, уходящих итальянца и слугу.
Дорогой турок молчал, он размышлял, можно ли довериться скользкому итальянцу и попробовать сорвать с него побольше золота. Рави знал, что Фарук-паша неотвратимо сжимал кольцо своих щупалец вокруг старого евнуха, и вовсе не желал оказаться в этой петле.
Он решил заранее заручиться поддержкой могущественного паши и стать слугой двух господ, чтобы получать золото и от одного хозяина и от другого.
- Но, почему бы не попробовать получить золото от русских и итальянца?
Андреас, видя его задумчивость, не докучал турку разговорами. Дома Андреас закрыл дверь оружейной комнаты, приказал слуге покараулить возле них и обернулся к Рави.
- Фирман!
Турок послушно достал серебряный пенал, вложил его в ладонь итальянца и чуть слышно шепнул:   
- У Шати есть и другой.
- Что? - вскинул голову Андреас. - Что ты сказал?
- Тише, - прошептал Рави. - Я сказал, что у Шати есть еще один фирман падишаха о войне с урусами.
Итальянец похолодел.
- Дьявол возьми проклятого евнуха. Тут дело не чисто. Либо Шати специально подослал этого Рави, чтобы содрать с него побольше денег, либо действительно обманул и подсунул фальшивку. Но турок и шагу не сделает без ведома хозяина.
- Ну и продувная же бестия, ну и хитрец. Политика сама по себе, а золото само по себе. Клятвы клятвами, а золото не помешает. Получается, что он должен купить настоящий фирман. Или и здесь Шати приготовил новую ловушку?
- Какой из них настоящий? - спросил Андреас.
Рави молчал, словно не слышал вопроса. Андреас отбросил пенал с фирманом за диван, потом подумал, достал его и спрятал в стол, вытащил из тайника заветную шкатулку иезуитов, поднес ее к турку и откинул крышку.
Рави медленно поднял руку и начал перебирать сверкающие рубиновые камни. Потом выбрал три крупных камня и зажал их в кулаке.
- Настоящий фирман у Фарук-паши. Но ты можешь получит его, если захочешь.
Прекрасно поняв намек, Андреас показал на руке турку еще два крупных рубина.
- Сегодня! И тогда все пять крупных рубина твои.
Солнечный луч из окна упал на ладонь Андреаса. Камни вспыхнули, как тлеющие угли под порывом свежего ветра. Турку показалось, что итальянец протягивал ему пригоршню свежей алой крови.
- Белые камни лучше, - меланхолично заметил турок. - Ты готов отдать их? 
- Да.
- Тогда после вечернего намаза встретимся у мечети, что в конце улицы, и ты получишь желаемое.
- Война, или мир? - не выдержал Андреас.
- Все узнаешь из фирмана, - лукаво улыбнулся турок и попятился к двери.
Турино едва успел отскочить от двери, чтобы хозяин, провожающий Рави, не догадался, что слуга подслушивал. К сожалению, он не понял и половины разговора, те говорили очень тихо, к тому же Турино плохо знал турецкий, но главное ясно - Рави предал своего хозяина.
Теперь настала очередь Турино предать своего хозяина, чтобы заполучить заветный домик и землю на родине и, тем самым, обеспечить себе спокойную и сытую старость.
Меньше чем через час Турино уже был у Фарук-паши. Гостя проводили к хозяину, усадили на мягкие подушки, разбросанные по коврам, и поставили перед ним щербет в хрустальном графине. 
Чуть заикаясь от волнения, сбиваясь и путаясь, с трудом подыскивая нужные слова, Турино рассказал паше о свидании Андреаса с Шати и Рави, а также о предмете заговора.
- Ай, ай, какие интересные новости, - слушая Турино, хмурил брови толстяк. - Когда они договорились встретиться?
- Не знаю, - сокрушенно вздохнул старый слуга. - Не расслышал.
Он уже пожалел, что жадность заставила его впутаться в эту историю, теперь легко можно оказаться между двух огней, теперь его не помилую ни кровожадные турки, ни жестокий Андреас. И еще получит ли он обещанное золото, тоже большой вопрос.
- Не знаю, - повторил он. - Но думаю, что сегодня вечером. 
- Хорошо. - Паша бросил ему на колени большой кошелек с золотом. - Ты правильно сделал, что сразу пришел ко мне. Возвращайся домой и следи за хозяином, с тобой встретятся мои люди.
Турино вышел из покоев паши. Фарук-паша хлопнул в ладоши и внезапно появившемуся человеку в черном приказал следить за Турино, а ближе к вечеру тайно схватить Турино, упрятать в зиндан при своем дворце для очной ставки.

                42

Муэдзин на минарете кричал так протяжно и заунывно, будто старался разжалобить сердца всех правоверных, заклинал немедленно бросить все свои дела и бежать в мечеть, чтобы вознести молитвы Аллаху.
Андреас де Моурильо, положив руку на эфес шпаги, торопливо мерил шагами темный закоулок за мечетью. Про себя он усмехался: везде одно и тоже, только внешне проявляется по-разному. У христиан призывно звонят колокола, у мусульман завывает муэдзин, а у буддистов звенят медные тарелочки. Впрочем, сейчас не до них. Важнее другое - придет Рави, или обманет?
Эта продувная бестия вполне может выкинуть дурную шутку, если скроется с задатком и не принесет обещанный фирман. Что тогда делать? Растолочь в пыль приготовленные для оплаты услуг турку алмазы и выпить кофе, приняв смерть достойную падишаха. Не пойдешь же к хитрецу и обманщику Фарук-паше, чтобы потребовать от него удовлетворения. 
- Наверное, старый лис сейчас потирает сухие ладошки и радуется, что облапошил итальянца. Евнух надеется, что Андреас, прихватив подаренную ему русскую красавицу, подальше запрячет шкатулку с фальшивым фирманом, и поспешит сесть на первый же корабль, отплывающий в Италию. Ну, нет, еще посмотрим, кто кого обманет, драгоценный Фарук-паша.
- Для меня сейчас важнее отомстить русскому Василию Мокшину за смерть брата Цезаре. Иначе, с какими глазами я появлюсь на глаза моей матери? К тому же и видел я Василия только один раз. Лишь бы только узнать его.
Крики муэдзина раздражали, хотелось заткнуть уши, чтобы больше не слышать этот гнусавый голос, и Андреас продолжал мерить шагами переулок, подавляя растущее раздражение. Рави задерживался.
- Хотя, что значит время для восточных людей? Они привыкли относиться к нему с величайшим пренебрежением, совершенно не задумываясь о его быстротечности и невосполнимости. Оно для них течет медленнее, чем патока, и стоит ли торопиться, когда все и так заранее предначертано в книге судеб?
- Скоты! - Андреас выругался сквозь зубы, повернулся и двинулся в обратную сторону, маятником болтаясь возле мечети. - Действительно, что ему делать, если Рави не придет? Не жаль отданных камней и золота, жаль проиграть и потерять время. Придется все начинать заново, лезть в душу к новым фаворитам султана.
- А это не просто и далеко не безопасно. Никогда не сумеешь узнать, что на уме у проклятого Фарук-паши, который всегда улыбается, а сам прикидывает, как половчее содрать с тебя кожу, или отрезать голову, чтобы подарить ее султану в знак преданности.
Как назло солнце садится медленно. Или это от волнения показалось, что стало душно. И еще он сегодня опрометчиво надел темный костюм европейского покроя и теперь торчит у мечети, как пугало, притягивая любопытные взгляды прохожих.
- Ложь, что Восток чурается праздного любопытства. Все эти Мухаммеды любопытны, как последние базарные торговки. Зачем он поддался льстивым речам евнуха, зачем поверил этому хитрому кастрату. Не зря здесь говорят: ты сказал раз, и я тебе поверил, ты сказал два, и я начал сомневаться, а когда ты сказал в третий раз, я понял, что ты лжешь. Давно пора было понять, что он водил меня и брата за нос. А вот и Рави.
Турок крался вдоль стены словно тень, стараясь никому не попадаться на глаза.
- Еще один мошенник. Однако, что остается делать, приходится принимать мир таким, каков он есть. Стремиться к его переустройству и совершенствованию глупое дело.
- Принес? - Андреас увлек турка в закоулок позади мечети.
- То было не просто, - начал набивать себе цену Рави, но Андреас тут же прервал его, не желая слушать пустопорожней болтовни, свойственной всем жителям Востока.
- Я не спрашиваю, просто это было сделать, или нет. Принес?
- Да.
Андреас требовательно протянул руку, но турок отвел ее в сторону.
- Без денег и не похоронят. Где камни?
- Я должен убедиться, что это настоящий фирман, - не уступил Андреас. - Давай его сюда. Ты уже получил задаток.
- Убедиться? - Рави искренне удивился. - Как? Ты уже получил один фирман от евнуха Шати и был уверен, что он настоящий. Если бы я не  открыл тебе правды, ты так и остался бы в неведении. Неужели ты сумеешь отличить подделку от подлинника, если этого не могут даже визири? Как это тебе удастся?
- По содержанию. - Андреас нетерпеливо пошевелил пальцами. - Давай!
- Камни! - Рави был тоже упрям. - Или я ухожу. 
- Черт с тобой! - Андреас сунул руку в карман камзола и вытянул за шнурок небольшой кожаный мешочек.   
Высыпал два рубина  и отдал турку.
- Остальное потом. Мое слово твердо.
- Мое тоже, - заверил Рави.
Оглянувшись, он достал из-за пояса длинный узкий пенал. Андреас недоверчиво хмыкнул. Евнух Шати отдал ему фирман в серебряном футляре, а этот фирман, якобы настоящий, спрятан в простом деревянном футляре.
- Ладно, посмотрим.
Раскрыв пенал, он вытянул из него пергаментный свиток с печатью султана и пробежал глазами по строкам. Лицо итальянца слегка побледнело.
- Похоже, Рави его на этот раз не обманул.
- Ты доволен? - Турку не терпелось поскорее уйти, но сначала он хотел получить все сполна.
- Доволен, - буркнул Андреас и спрятал фирман в пенал. - Бери свои камушки.
- Ты принес слишком мелкие алмазы. Я видел намного крупнее у гяура Василия, который убил твоего брата Цезаре.
Рави раскрыл мешочек и проверил его содержимое.
- Конечно, то, что он получил от русских и итальянца вполне достаточно, но почему бы не попробовать выжать из них все?   
- Вымогатель, - задохнулся итальянец и протянул турку еще кошель с золотом. - На, считай, что у меня сегодня приступ небывалой щедрости.
- Храни тебя Аллах!
- Надеюсь, он поможет и тебе сохранить свою голову в целости. - Андреас повернулся и быстро пошел к дому.   
Наконец-то Андреас вздохнул спокойно.
- Сейчас он соберет самое дорогое, возьмет русскую красавицу рабыню Алену, которую купил на корабле по пути в Стамбул, фирман, спустится в тайный подвал, откинет крышку заветного люка и спрыгнет в темноту подземных галерей.
- Ночью над его головой уже распустится парус корабля, а отцы иезуиты смогут выбирать себе фирман по вкусу. И кто знает, на каком из них они остановят свой выбор?
- Но как быть с русским Василием? Его надо обязательно уничтожить. 

                43

Пробираясь по столице Турции, Василий вдруг увидал довольно странную фигуру, которая направлялась явно к нему. Навстречу шагнул высокий худощавый господин в европейском платье и шляпе с пышными черными перьями.
На боку у него висела длинная шпага, а за поясом торчали пистолеты. Незнакомец направился прямо к нему и вежливо поинтересовался на приличном русском языке:
- Простите синьор! Не вы ли будете господин Василий Мокшин?
- Именно так синьор, - гордо выпрямился Василий. А про себя Василий отметил: - как некстати иезуиты прислали этого убийцу?
- Прекрасно! - Тонкое лицо незнакомца расплылось в улыбке. - Мне просто повезло, что не пришлось долго искать вас в этом Вавилоне. Получите, синьор. - Незнакомец медленно стянул с руки перчатку и резко бросил ее в лицо Василия. - Я - Андреас де Моурильо, брат убитого вами Цезаре де Моурильо. Не угодно ли вам скрестить со мной шпагу?
Василий нервно оглянулся по сторонам, он ожидал чего угодно, только не появления жаждущего мести родственника брата, убитого им в Кафе. И надо было этому щеголю разыскать его в Стамбуле именно сейчас, когда операция по поиску фирмана султана в самом разгаре. Выходит, даже сам многомудрый отец Влас оказался бессилен предусмотреть эту месть со стороны гордого итальянца.
- Вы ищете смерти? - Василий презрительно усмехнулся.
- Все в руках Божьих, - ответил Андреас.
Его глаза смотрели холодно и спокойно, а жилистая рука легла на эфес шпаги.
- Где и когда мы сможем решить наше дело, синьор?
Василий понял, что от этого петуха просто так не отделаешься, но не желал понапрасну тратить время, уже имея на руках настоящий фирман султана. Надо было срочно придумать способ, как избавиться от Андреаса.
Итальянец ждал с ледяным спокойствием уверенного в себе человека. Такие люди ничего не делают наобум, четко взвешивая каждый свой шаг и каждое слово.
- Если Василий оправился в Стамбул, значит, он прекрасно все рассчитал, по слухам, он прекрасно владеет саблей, значит не поленился заранее заказать заупокойную мессу по своему будущему противнику: вон как его гибкие и сильные пальцы ласкают рукоять сабли, с нетерпением ожидая момента, когда же, наконец, можно будет вытянуть ее из ножен. Да и роста он громадного. И тогда клинок стальной змеей выполет на свет Божий, чтобы ужалить меня в самое сердце. - Все это молнией пронеслось в голове итальянца.
В холодных глазах русского итальянец прочитал себе смертный приговор. 
- Но рано еще хоронить себя. - Но в душе уже поселился мерзкий ветерок страха, и возникший перед ним человек, показался Андреасу неуловимым посланием старухи в черном плаще и с косой в костлявых руках.
В жаркий день среди прокаленной солнцем пыльной улочки турецкой столицы от русского словно пахнуло могильным холодком, и перед итальянцем на миг приоткрылась завеса, скрывающая будущее. Он искренне пожалел, что вовремя не сел на спасительный корабль. Но он еще надеялся на свое фехтовальное искусство.
- Я жду синьор, - бесстрастно напомнил Андреас. - Соблаговолите сказать, где и когда? Не хотелось бы откладывать. Вряд ли нам удастся найти здесь и сейчас секундантов, в этой варварской стране их просто нет, поэтому предлагаю довериться дворянской чести друг друга.
- Это невозможно, - Василий презрительно улыбнулся. - Не имею чести быть дворянином, я простой русский казак. К тому же поблизости нет уединенного места, где мы может без помех разрешит наши разногласия.
- Какое дело до нас туркам? - Андреас недоуменно пожал плечами.
- О, вы их плохо знаете. Предлагаю отправиться к вам домой. Я знаю, что при вашем доме есть большой тенистый сад с широкими и ровными аллеями, скрытый от посторонних глаз за высоким забором. Там нам никто не помешает. Надеюсь, вас не затруднит совершить небольшую прогулку?
- Откуда он так хорошо знает мой дом? - В душе Андреаса шевельнулись нехорошие предчувствия. 
- Доверяюсь вашей чести, - поклонился итальянец. - Через десять минут мы уже будем в моем саду, почти райском.
Они пошли рядом, как два добрых приятеля. Вот уже и знакомые ворота. Андреас стукнул кольцом калитки, которая тотчас распахнулась. Вежливо пропустив Василия вперед, Андреас вытянул из-за пояса пистолет и тихонько взвел курок.
Сейчас он всадит пулю в затылок русского, а потом прикажет слуге зашить тело в парусиновый мешок с камнями, а вечером страшный сверток бросят в Босфор.
Василий вошел в сад. Следом шагнул Андреас и вскинул пистолет, но выстрелить не успел. Пистолет у него вырвали и так толкнули в спину, что он едва не упал.
Обернувшись, Андреас уже открыл рот, чтобы гневно обрушиться на турка привратника, и замер в изумлении.
Калитка захлопнулась. Прижавшись к ней спиной, стояли двое мужчин, их лица до глаз закрывали темные платки. У обоих в каждой руке было по пистолету. Один из мужчин держал на мушке Андреаса, а другой целился в Василия.
- Я зря не убил вас сразу, - процедил сквозь зубы Андреас.
- Боюсь, синьор, мы оба попали в скверную историю, - вздохнул Василий.

                44

Проводив Турино, паша переоделся и поспешил к евнуху Шати. Ему он и сообщил об измене Рави.
- Он только  что был здесь. - Шати сорвался с места и кинулся к шкатулке, в которой хранился поддельный фирман, так как настоящий фирман он только что продал русскому гяуру за баснословную сумму.
Шкатулка была пуста. Евнух заметался по комнате, изрыгая проклятия и призывая все несчастья на голову продажного Рави. Кади распластался на полу и боялся проронить хоть одно слово.
- Где были мои помощники? - Шати подскочил к Кади и зло пнул его ногою в бок. - Почему не уследили?
Кади зажмурился и упорно молчал, надеясь переждать бурю, сейчас лучше не отвечать ничего разъяренному хозяину, чтобы не накликать на себя еще большую беду.
- Убирайся! - взвизгнул евнух. - До захода солнца ты принесешь мне фирман и голову Рави. Иначе твою голову мне подадут на блюде.
Кади встал на четвереньки и, пятясь задом, выполз из зала. В конце концов, до захода солнце еще уйма времени, и многое еще можно успеть.
Например, последовать за Рави в стан врагов хозяина, или просто сбежать из столицы и пересидеть смутное время в каком-нибудь тихом местечке, развлекаясь с наложницей, пока Фарук-паша и Шати не выяснят, кто из них сильнее и не знает о предательстве Кади в Кафе и гибели Джафара. Хотя можно и попытаться разыскать Рави, чтобы перерезать ему глотку.
Занятый своими мыслями, Кади не заметил, как очутился за воротами дворца на шумной и многолюдной улице. Внезапно он почувствовал укол в бок. Опустив глаза, Кади увидел острый кинжал, который держал в руке незнакомый турок: одно неловкое движение и острый клинок вонзится бедному Кади между ребер.
- М-м, - мычал он скованный жутким страхом.
- Тихо, - сказал незнакомец. - Иди и не вздумай орать. Иначе окажешься в аду.
И Кади, ведомая как скотина на убой, послушно свернул в узкий переулок. На оживленной центральной улице Евдоким неожиданно увидал турка в богатой одежде, лицо которого сразу напомнило ему о схватке в доме Урино на невольничьем рынке в Кафе.
Кроме того, еще раньше по милости этого Кади Евдоким оказался прикованным к скамье гребцов на галере. И только благодаря Василию освободился из неволи.
- Вот так встреча!
 Турок медленно шел, занятый своими мыслями, совершенно не обращая внимания на происходящее вокруг. Прохожие уступали ему дорогу, или обходили его, у Евдокима внезапно возникла шальная мысль захватить Кади и притащить его к Василию.
Представится ли еще такая возможность? А басурман должен знать многое, он предал казаков в Кафе, служил предателю Урино, силой захватил Евдокима в Кафе и продал на галеры, где казак и увидал девушку Алену, очутившуюся потом в доме итальянца Андреаса, брата Урино. Хорошо, что Василий с Осипом вовремя спасли Евдокима из плена.
Вытянув из ножен острый и длинный кинжал, Евдоким спрятал его в рукаве рубахи и некоторое время следовал за Кади, желая убедиться, что тот не служит приманкой, а поблизости не притаилась засада.
Наконец он решился, подошел ближе и приставил клинок к боку предателя, причем это он проделал так быстро, что никто и внимания не обратил на мирно беседующих старых друзей.
Кади послушно свернул в узкий переулок, даже не помышляя о сопротивлении, хотя за поясом его халата торчал украшенный серебром клинок ятагана.
Страх настолько парализовал Кади, что он едва переставлял ноги, двигаясь, как механическая кукла. Евдокиму приходилось взбадривать его легкими уколами кинжала. Вот и знакомый дом.
Подталкивая впереди себя турка, казак поднялся на крыльцо и распахнул дверь. Из-за лестницы, ведущей на второй этаж, выглянул мужчина, лицо которого до глаз закрывал темный платок. При виде турка его глаза удивленно округлились, но он не издал ни звука.
Ступеньки жалобно заскрипели под телом Кади. Он тяжело дышал, по его загривку катился пот, темным пятном расплываясь по ткани халата между лопаток.
 Сидевший на пустом бочонке Василий удивленно привстал, изумленно открыл рот, потом басовито захохотал.
- Эй, Кади, - Василий раскинул руки, будто хотел обнять старого приятеля, с которым не виделся много лет. - Добро пожаловать!
Он выдернул из-за пояса турка ятаган и обернулся к Евдокиму.
- Где ты его подцепил?
- На улице, - объяснил казак. - Случайно встретились.
- За вами никого? - Василий встревожено выглянул в окно.
- Я дам за себя выкуп! - Кади неожиданно обрел дар речи. - Сколько вы хотите? И поклянусь на Коране, что буду молчать о вас до гроба.
- Выкуп? - хитро прищурился Василий и ногой пододвинул ближе к турку пустую бочку. - Садись, потолкуем!
- Да, выкуп и большой, - подтвердил Кади, как прачка, вытирая рукавом халата потное лицо. - Ты назвал меня по имени, значит, знаешь, с кем говоришь. Я согласен заплатить. Сколько ты хочешь?
Выпученные глаза Кади перебегали с Василия на Евдокима и с тревогой уставились на него.
- Ты узнал меня? - неожиданно спросил Евдоким.
Глаза турка хитро забегали, словно стараясь что-то припомнить, однако, не припомнив, уставились в угол.
- Нет, уважаемый. Я впервые попал к разбойникам. Простите, что я вас так называю.
- Вспомни, Кади. Невольничий рынок в Кафе. Я тот, кого захватила толпа стражи по твоему предательству, а потом ты отвез меня на галеру и приказал приковать к скамье гребцов навечно. Вспомни смерть Урино.
Кади побледнел и отшатнулся.
- О Аллах! Я не желал тебе зла. - Кади упал на колени и прижал к жирной груди короткопалые руки. - Я только выполнял повеление своего господина Джафара. Пощади, я готов осыпать тебя золотом. Хочешь, я куплю тебе корабль с трюмом, наполненным богатыми товарами?
- Выкуп будет другим. - Евдоким сел на бочонок, вытащил из-за пояса пистолет, взвел курок и направил ствол пистолета в лоб стоящего на коленях Кади. - Если расскажешь все - получишь жизнь, будешь молчать - получишь пулю в лоб. 
Кади передернул плечами, будто от озноба, как зачарованный, глядя в темную дыру ствола. Такого оборота событий он явно не ожидал. Покидая дворец евнуха, он думал, что у него есть еще время до вечера, но жестокая судьба в образе казака уже караулила его у ворот жизни, намереваясь показать свою силу и власть над жалким человеком.
Пулю в лоб получать не хотелось, поэтому он продолжал униженно канючить:
- Что вы хотите знать?
- Почему ты напал на меня в Кафе? - усмехнулся Евдоким.
- А как же? - удивился Кади. - Я мог потерять и свою голову. Джафар, сын Фарук-паши, приказал мне отправит тебя на галеру. Я не мог не выполнить его приказ.
- Значит твой хозяин Фарук-паша? - уточнил Василий.
- Да, - подтвердил турок. - Он жесток, но щедр.
- Зачем я ему понадобился? - продолжал расспрашивать Евдоким.   

                45

Кади смешался, но черный зрачок пистолета напомнил ему, что выбор, предложенный ему в начале разговора, предполагает полную откровенность. И стоит ли лгать?
- Если Аллах позволит ему выйти отсюда живым, то с пашой и евнухом придется немедленно распрощаться и удирать от них подальше. Опять же эти люди могут многое знать и тут же уличат его во лжи. А расплата известна.
- Он знает, кто ты, - опустил голову Кади. - Хасан-мурза сообщил ему, что взял тебя по доносу Джафара и приказал отправить на галеры.
- Зачем?
- Вместе с тобой на галере плыл шпион итальянец Урино. Он ушел за вами в горы и степь, чтобы помочь паше найти тайных людей московитов отца Власа.
Зрачки Евдокима хищно сузились, как у голодного волка, наконец-то увидевшего добычу.
- Кого он знает? Шпионы уже нашли кого-нибудь? 
- Вас, - не удержался, чтобы не съязвит турок. - Из вас паша знает купца Акинфия и его. - Он показал на Василия, поднял руки и патетически воскликнул: - Аллах свидетель! Я говорю истинную правду. Гяур Андреас предлагает союз с Папой, а Фарук-паша мечтает стать великим визирем. Для этого он хочет раскрыть заговор славян. Его шпионы рыщут повсюду. Мы только не оценили, как следует, Василия, а жаль.
- Какие у него дела с итальянцем?
- Евнух Шати подсунул Андреасу фальшивый фирман о войне. - Кади виновато оглянулся и понизил голос. - Но итальянец узнал об этом от турка Рави, тот обещал Андреасу добыть настоящий фирман и уже украл его у Фарук-паши, но это тоже подделка. Это точно. Паша и евнух велели мне до захода солнца принести на блюде голову Рави и вернуть поддельный фирман.   
- О чем фирман?
- О войне с урусами и католиками.
Василий и Евдоким переглянулись.
- А настоящий?
- Война только с урусами.
- Где подлинный фирман  султана, и о чем он?
- Я не знаю, что решил падишах. - Предваряя дальнейшие расспросы, турок поднял к небу пухлые ладошки. - Фарук не давал мне читать указы, ни настоящий, ни фальшивый, но я знаю, как их отличить друг от друга.
Евдоким отметил, что Кади перестал называть своего хозяина пашой, ограничиваясь только именем. Значит, он уже отмежевался от своего повелителя, более не рассчитывая на его милость.
- Где настоящий фирман? - словно невзначай поинтересовался Василий.
- Не знаю. - Кади пожал плечами. - Я как раз думал над тем, как поймать Рави, когда ты меня поймал. Но я знаю, что он должен встретиться с итальянцем  сегодня к вечеру возле мечети, чтобы передать ему настоящий фирман, украденный у евнуха Шати. 
- Как настоящее имя Рави?
- Я не знаю, кто может сказать, какое имя у него сейчас? Думаю, что у него имен больше, чем блох на бродячей собаке.
- Ты можешь сказать ему об этом прямо сейчас и уличить во лжи? -  напрягся Евдоким.
- Смогу, - скривил губы турок.
Василий отозвал Евдокима к окну и Кади на некоторое время оставили в покое. Он был несказанно рад, что перед его глазами перестал маячить пистолет и, наконец-то, можно немного перевести дух.
- Но о чем совещаются урусы? Решают его судьбу?
- Оставлять его здесь нельзя, - шептал Василий на ухо Евдокима. - Давай перейдем в другой дом и там  продолжим.
- Я приведу наших друзей, - шепнул Евдоким. - Пусть только турок укажет шпиона итальянца, а потом все вместе нападем на дом Андреаса и завладеем настоящим фирманом.
- Надо предупредить еще кое-кого, - озадаченно скреб в затылке Василий и натянул чалму на лоб.
- Потеряем время, - убеждал его Евдоким. - Айша должна сейчас вернуться из бань. Если Алена согласна помочь нам, мы сумеем проникнуть в дом Андреаса без лишнего шума.
- Ты же сам слышал, что Андреас должен встретиться с Рави, чтобы получить от него настоящий фирман. Сразу с ним он никуда не убежит, а наверняка вернется к себе, чтобы удостовериться, не подсунули ему опять подделку. Лучше захватить его прямо в доме, сразу после встречи с Рави.
- Хорошо, - нехотя согласился Евдоким. - Этот приведет наших людей, но им ни слова.
- А я тем временем пошлю верного человека, чтобы предупредить о наших планах и отходе. А этого предателя надо, наконец-то, уничтожить, - Василий кивнул на Кади.
- Делай с ним, что хочешь, - разозлился Евдоким. - Потом будет видно, зачем сейчас об этом надо голову ломать? Пошли.
Он заставил турка подняться, развернул лицом к выходу, подтолкнул в спину и приказал спускаться по лестнице.
- Зачем? - взвизгнул Кади.
- Иди, иди, - Евдоким вновь толкнул его и он покорился.
Кади завязали глаза платком, и куда-то повели. Сначала под его ногами скрипели лестница и половицы, затем хлопнула дверь, в лицо пахнуло свежим воздухом улицы. Прошуршала трава по ногам, но вскоре турок ощутил, что идет по каменным плитам. Вновь скрипнула дверь. 
- Где он?
 Страх помешал даже сосчитать число шагов, однако странное путешествие было непродолжительным. Наконец-то, с глаз сняли повязку и Кади увидел, что он в комнате заброшенного дома, выходившего окнами во двор.
- Но где этот дом? Важно другое, если не прирезали сразу, то всегда остается надежда выкрутиться.
- Я мигом, - турок с завязанным лицом убежал.
Евдоким шепнул несколько слов на ухо Василию, тот вышел из дома и пропал. Евдоким вытащил из-за пояса пистолет и снова направил его на Кади.
- Садись, будем ждать.
Кади послушно сел у стены. Даже оставшись один на один с кряжистым мускулистым человеком, он не решился бы вступить с ним в схватку, кому охота получить пулю, или нож под ребро?
- Покажешь мне шпиона итальянца, - пояснил Евдоким.
Кади согласно кивнул головой, жизнь Рави не имела для него никакой ценности, он готов был отдать его этим людям, чтобы спасти себя.
Евдоким предусмотрительно посвятил в свой план завербованную турчанку Айшу, но он и не знал, что она, как раз и была сестрой Рави. Он передал ее с рук на руки навестившую караван-сарай старухе Айгуль, а по-русски Авдотье.
Всю дорогу до караван-сарая турок почти бежал. Себя он выдавал за богатого наследника из Болгарской провинции-пашалыка, который по уши влюбился в русскую рабыню, а Айша ему помогала в любовном приключении.
- Только бы успела вернуться из бани Айша?
Поэтому он вздохнул с облегчением, увидав девушку сидевшую рядом с братом. В ответ на его вопросительный взгляд, она чуть прикрыла глаза, говоря тем самым, что в бане все прошло благополучно.
- Кто это? Что с тобой? - Рави поднял голову. - На тебе лица нет.
- Слушайся его во всем, - быстро пролепетала Айша.
- Мы уходим. - Незнакомец начал торопливо собирать оружие.
- Куда? - усмехнулся Рави. - Отчего такая спешка? 
- Хозяин Алены итальянец, - осторожно начал турок. - Он что-то пронюхал?
- В этом районе полно итальянцев, - рассудительно заметил Рави, засовывая за пояс пистолеты. - А кто останется с моей сестрой?
- Она пойдет с нами, - сообщил незнакомец, поглядев в лицо брата. - Уж не предатель ли он?
- Тебе виднее, - пожал плечами Рави.- А как быть с лошадьми? Бросим их здесь?
- Мы еще вернемся, - успокоил его незнакомец. - Нужно срочно сделать одно важное дело, с которым мне не справиться без вас.
- И Айши тоже? - недоверчиво прищурился Рави. - Может быть ей лучше остаться? Мне не нравится внезапное появление старой русской пленницы и таинственные прогулки Айши в ее обществе. Что все это значит?
- Мне нужна помощь всех вас и Айши тоже, - твердо ответил турок, не желая ничего объяснять.
- Тогда хватит разговоров, - Рави положил руку на рукоять торчащего за поясом кинжала. - Мы женщины, или воины? Идем.
Он первым направился к выходу. За ним последовали остальные. Турок потребовал, чтобы Айша прикрыла лицо паранджой, и повел туда, где их ожидал Евдоким и Кади.
По дороге турок решил сначала впустить в комнату мужчину, а потом войти самому, оставив Айшу у себя за спиной. Тогда предателю не удастся бежать.
- Куда мы так торопимся? - Рави догнал его и пошел рядом.
- Нас ждет один человек, ответил незнакомец, - он будет нашим проводником.
- Предстоит драка? - Рави воинственно подкрутил усы.
Возле небольшого дома, в котором находились Евдоким и Кади,  группа янычар с большими предосторожностями окружала дом по периметру. Рави внезапно бросился за дом и пропал из вида. Затем раздался его командный голос, янычары еще активнее стали окружать дом.
Евдоким с ненавистью сказал:
- Переметнулся, гад, к своим утек. Иуда, басурман проклятый, всех предал, и здесь и там деньги получал. Даже родную сестру не пожалел.   
Он распахнул калитку в заборе, окружавшем покосившийся домишко.
- Скорее, не задерживайтесь на улице.
Они свернули за угол дома и остановились перед дверью. Турок опять натянул повязку на лицо. Евдоким приоткрыл дверь и выглянул наружу. Услышав шум за стеной, Кади поднялся.
Евдоким сделал знак мужчине с закрытым лицом, чтобы он забирал Кади и уходил прочь, пока не поздно.
 
                46

- Поднимите руки! - глухо прозвучал голос одного из мужчин.
Приказ подтверждали четыре темные дырки длинных пистолетных стволов. Василий решил не испытывать судьбу и покорно поднял руки вверх. Андреас последовал его примеру.
Кто-то ловко выдернул из ножен шпагу и саблю. Василий скосил глаза и увидел великана в турецкой одежде. Темный платок закрывал его лицо.
- Будем резать? - поймав его взгляд, прогудел великан и хрипло захохотал.
Итальянец зябко передернул плечами: какая глупость попасть в руки разбойников на пороге своего дома. Он думал, как избавиться от внезапно свалившегося на его голову русского, а тут, оказывается, подстерегали еще большие неприятности. Только бы удалось спасти с таким трудом добытый фирман.
- Что происходит? - от волнения Андреас спросил на итальянском, но его никто не понял, кроме Василия.
- Бандиты, - пояснил Василий.
- Идите в дом! - Великан легко развернул их и подтолкнул к крыльцу.
Оба понуро поднялись по ступенькам, миновали прихожую и оказались в оружейной комнате. Там, к своему изумлению, Василий увидел Алену и турчанку - молодую и привлекательную, чего не могла скрыть даже паранджа.
Чуть поодаль стояли трое мужчин в турецкой одежде. Их лица тоже скрывали платки. Слуг не видно.
- Чем обязан вашему пребыванию в этом доме? - Василий решил наступать.
Пусть даже словесно. Разбойники везде одинаковы, он посулит им щедрый выкуп и они уберутся. А еще лучше, если они прихватят с собой этого проклятого Андреаса и отправят его на тот свет.
-  Ты гяур из Кафы? - спросил один из мужчин.
- Кого вы имеете в виду? - усмехнулся Василий, - меня, или моего спутника?
- Ты гяур Мокшин?
- Да, я Василий Мокшин. Я готов дать вам выкуп. Сколько вы хотите?
- Фирман! - Высокий громила шагнул вперед и требовательно протянул руку. - Фирман султана! 
Василий отшатнулся, словно его ударили в грудь.
- Откуда они знают о фирмане? Уж не ряженый ли это прислужник евнуха Шати? Опять старый кастрат измыслил свою садистскую шуточку и хочет дважды получит за одно и тоже? Иначе, как бы эти молодчики проникли в хорошо охраняемый дом итальянца?
Евнух Шати продал Василию настоящий фирман только после того, как Василий назвал настоящее имя евнуха - Фарид и сказал, что тот не турок, а курд, но обещал сохранить эту информацию отца Власа в тайне от султана. Евнух, за тайну о его прошлой жизни и много золота, продал настоящий фирман Василию. И вот все пропало.
- Фирман? - Василий тонко улыбнулся. - И больше ничего?
- И второй тоже. - Здоровяк положил руку на плечо Андреаса.
От этого Василию стало не по себе, как они узнали, что и у него тоже есть фирман?
- Что они хотят? - подал голос Андреас. - Не забывайте, синьор, за вами долг чести!
- Да погодите, вы, - оборвал его Василий.
И вновь перешел на турецкий.
- Где слуги?
- В подвале, - ответил мужчина. - Связаны.
- Я ничего не понимаю. - Андреас провел пальцем по лбу, лихорадочно отыскивая выход из создавшегося положения. - Как вы попали в мой дом? Если вас послал Фарук-паша, то он напрасно старался.
- Фирман! - Тон высокого мужчины стал угрожающим. - Отдайте фирман и мы уйдем.
Андреас бросил им фирман в серебряном футляре.
- Он фальшивый. А мне нужен настоящий фирман.
Андреас похолодел.
- Проклятый Рави, он дважды предатель. Сначала предал евнуха, а теперь успел продать и его. Не продал ли он его за один день трижды? Но какой фирман настоящий? Как им завладеть? Иначе все пропало. Разработанная с таким трудом операция летела к черту.
- Погодите, - Василий отступил на шаг.
Бежать не удастся, он безоружен, а в дверях, как глыба гранита, стоит великан из тайного приказа. Фирман могут отнять силой, но против силы следует опробовать хитрость.
- Погодите, - повторил он. - Ответьте мне, как вы попали в этот дом? 
- Ты заставляешь нас терять время, но я отвечу. Русская рабыня Алена вышла в сад, а я сидел на дереве. Потом спрыгнул к ней, следов за мной спустились остальные. Она подняла крик, сбежались слуги, мы их повязали. Теперь все. Отдай фирман, или мне придется забрать его силой.
Василий поглядел на широкие плечи незнакомца, оценил длину его мускулистых рук и понял, это не пустая угроза. А еще здесь мрачный великан да два молодца с платками на лицах. Во дворе еще двое с пистолетами.
- Что же, уступить грубой силе и вернуться к отцу Власу ни с чем?
Он чувствовал себя глупым мышонком, попавшим в мышеловку, поддавшись соблазну отведать пахучего сыра. Только впился в него острыми зубами и на тебе, ловушка захлопнулась.
- Нырнуть бы сейчас в темную норку. Стоп! Именно об этой темной норке ему и рассказывал перед смертью Джафар. Именно туда ему и надо - в подвал итальянца, туда, где заветный люк в катакомбы.
- Как же вы договорились? - Василий язвительно скривил губы. - Девушка не знает турецкого языка. А вы знаете ее имя. Откуда?
- Мы говорим на одном языке, - по-русски произнес незнакомец.
Он шагнул к Василию и потребовал:
- Фирман!
- Господи! - с ужасом подумал Василий. - Теперь и русский стал предателем. Сейчас отнимут у него все: Алену, расположение и веру отца Власа, надежду рабов на спасение, драгоценный фирман, и уйдут в никуда, торжествуя победу. Ну, нет!
Василий внезапно метнулся в сторону и сорвал со стены две сабли. Несколько гибких движений в разные стороны, круговые движения сабель и  русский предатель с тремя турками безголовые отвалились в разные стороны, заливая всю комнату обильной кровью.
- Ага, там выход, - Василий шагнул к винному погребу, где был вход в заветные катакомбы.
- Ты захотел сразу все русский, - Андреас загородил вход в подземелье. - Надеюсь, что ты не откажешься и от этого, - с этими словами итальянец бросил на пол два мешочка, один с золотом, другой с алмазами.
- Не откажусь, - Василий поднял мешочки и опустил их в карман.
Андреас при этом лихорадочно разматывал на себе пояс, неуловимым движением отстегнул застежку и в его руках сверкнул искривленный дамасский клинок, последний подарок его покойного брата. Затем итальянец подошел к стене и снял с ковра еще одну саблю.
- Хотите драться здесь один на один? - Василий хищно оскалился.
Он прекрасно владел саблями и не боялся вступать в бой с неизвестным противником
- Отлично! Победитель получает все! Фирман, женщину, драгоценности. Согласен?
- Согласен.

                47

С первого же удара Василий почувствовал, что его противник далеко не прост, клинки в его руках сверкали, описывая замысловатые круги и восьмерки, словно отыскивая, куда быстрее и вернее ужалить смертоносным железом, чтобы располосовать острой сталью живую плоть противника. 
Умело защищаясь, Андреас внезапно переходил в яростные контратаки и словно взрывался серией виртуозных выпадов. Грозил Василию то справа, то слева, пытаясь достать его концом сабли до горла, или подсечь ему ноги, стараясь держать противника на расстоянии.
Он часто далеко вперед выставлял прямую руку и, вытянув клинок, будто шпагой, делал низкие выпады. Сабли держал уверенно, одинаково хорошо фехтуя обеими руками.
Василий и не заметил, как в комнате появились Евдоким, Осип, Алена и Айша. Во время одного виртуозного выпада Андреаса, Алена вскрикнула, но турчанка зажала ей рот.
- Не мешай ему!
- Ты хочешь все? - шипел Андреас, - так получай.
Но его сверкающие клинки находили только пустоту. Василий опять отступил, Андреас немного успокоился, теперь он был почти уверен в победе. Но зачем она ему?
Потешить самолюбие, отомстить за брата, отправить в мир иной еще одного самонадеянного болвана? Плевать на эту русскую рабыню, сейчас важнее захватить фирман и сохранить собственную голову. Надо только еще немного попугать русского наглеца, который, незаметно перемещаясь, уже добрался до заветной двери в погреб.
Но тут все для него неожиданно изменилось. Вращая клинками, выставленными перед собой, русский мелкими шажками пошел на итальянца.
Тот не знал, что этот древний восточный прием фехтования двумя саблями называется “Обезьяна играет с инжиром”, но интуитивно почувствовал, что игра окончена.
Русский начал настоящий бой. Оказывается, он просто играл с ним, как кошка с мышкой, дав ему показать себя, выясняя, на что способен противник. Словно танцуя, Василий легко двигался на носках, а разящие клинки итальянца повсюду натыкались на смертоносную сталь, как будто русский был окружен со всех сторон непробиваемой броней. 
Да и откуда было итальянцу знать, что казак рождается и умирает с острой саблей в руках? Впервые Василий вытянул из ножен тяжелый отцовский клинок, когда ему был всего год от роду.
Тогда он, конечно, еще ничего не знал и не умел, но зато потом, в монастыре отца Власа, его гоняли монахи-наставники до седьмого пота, сначала вложив в детские слабые руки легкую сабельку из липы, потом потяжелее - из ясеня, а там и дубовую, которая оставляла болезненные синяки на теле, если пропустишь удар.
Незаметно дошло дело и до боевого клинка. И так год за годом, каждый день, по нескольку часов. Чернецы-наставники не знали ни устали, ни жалости, воспитывая бойца, способного выстоять перед любым противником.
Они передали ему накопленные веками хитрости непростого сабельного боя. Это вам не европейская школа. Здесь все диктовал жестокий отбор Дикого поля, никогда не знавший мира, но всегда готовый к страшной сече. Либо ты, либо тебя.
- Васька, кончай выделываться, кончай его, - голос Евдокима перекрыл звон клинков.
Один клинок вверх, другой делает неожиданный выпад вперед. Этот прием древние китайские мастера называли ”Удар змеи”. Итальянец едва успел закрыться, но тут же первый клинок казака отбил его защиту, а другой распорол острием камзол на груди итальянца - это называлось “Белка лезет за  орехом”. Поэтично, но Андреас не знал этих названий, да ему сейчас было и не до названий.   
Русский упорно теснил итальянца, не давая ему приблизиться к заветной двери. Его клинки все чаще и чаще с треском раздирали камзол итальянца, превращая его в лохмотья.
Когда-то Андреас сам тешился на дуэлях, теперь пришел его черед обливаться холодным предсмертным потом, с содроганием ждать каждого нового выпада, который мог легко поставить последнюю точку в его жизни. Иногда Андреасу казалось, что у русского четыре руки.
Неожиданно Василий повернул клинки в одну сторону, а сам шагнул в другую и резко развернулся. Андреас вскрикнул от боли в запястьях, отшатнулся и совсем рядом увидал лицо русского - молодое, загорелое, синеглазое.
Толчок эфесом сабли в грудь и он оказался прижатым к стене. Руки его были раскинуты в стороны, а у самого горла, почти касаясь кадыка синеватой сталью, остановился булатный клинок Василия. Одно неверное движение - и голова итальянца скатится с плеч.
Тяжело дыша, облизывая пересохшие губы, Андреас скосил глаза и увидел непонятные буквы на клинке, готовом перерезать ему горло.
- Знаешь, что там написано? - Русский дышал на удивление ровно, будто и не бился на саблях, - там по-русски написано ”Аз каждому воздам по делам его”. - Где фирман?
- Под камзолом, за поясом, - прошептал униженный Андреас.
- Осип Андреевич! Возьмите у него оружие и фирман.
Атаман вырвал у итальянца сабли, вытащил из-за пояса деревянный пенал. Василий медленно, как бы в раздумье, отошел от итальянца и опустил оружие.
- Синьор! - Андреас взял шляпу, надел ее на голову, затем снял с поклоном. - Пока я жив, не забуду этот поединок и ваше великодушие. Теперь вы мой, господин.   

                48

Во дворе вдруг послышались крики и пистолетные выстрелы, а потом раздался яростный визг турок.
- Рано обрадовались, - протянул Андреас, садясь на диван.
Он хотел отбросить серебряный футляр с подложным фирманом, но передумал и спрятал его в кармане потрепанного камзола.
Осип кинулся узнать, что происходит во дворе, но на крыльце затопали сапоги Евдокима, с лязгом задвинулся металлический засов на окованной двери.
- К окнам, - крикнул Евдоким. - Дом окружен турками, они нас выследили.
Схватив со стола подсвечник, он с размаху высадил раму и осторожно выглянул наружу. Айша уже вытащила мешочек с пулями и пороховницу, чтобы заряжать ружья и пистолеты. Алена бросилась помогать ей.
Остальные поспешили встать у окон и приготовили оружие. К огромному неудовольствию итальянца, Осип уселся рядом с ним на диване, отрезая путь к подвалу, доверительно сказав:
- У них свои дела, а у нас свои, не правда ли, синьор итальянец?
Андреас сердито покосился на него налившимися кровью глазами и ничего не ответил.
- Принесла нелегкая этого атамана. Сейчас был самый удобный момент, чтобы улизнуть в подвал, но помешал этот казак, вцепившийся в него, как клещ.
- Я выстрелил, когда они полезли в калитку, - пояснил Евдоким. - Они сначала окликали сторожа, а потом просто выбили калитку. Похоже, их привел Рави, или Кади?   
Услышав имя турка, Андреас насторожился.
- Неужели мои подозрения так быстро подтвердились, этот прохвост предал его в третий раз за день. Теперь предал уже меня, заплатившего ему за настоящий фирман алмазами из шкатулки братьев иезуитов.
- И куда запропастился Турино, дьявол его забери? А вдруг появление Рави сулит спасение? Турино мог предупредить турок о замыслах русских, и те поспешили на помощь. Хорошо, если так.
Со двора донесся громкий крик:
- Эй, Андреас. Ты слышишь меня? Это я, Рави. Подойди к окну, я хочу с тобой говорить. Не бойся, мы стрелять не станем.
- Мне не о чем с ним говорить, - отрицательно мотнул головой Андреас. - Спросите его, чего он хочет? 
Евдоким выглянул в окно. Во дворе стояли Рави и два бородатых янычара. В руках у них, в знак мирных намерений, были белые платки на прутиках.
А позади фонтана, среди кустов, уже расположился отряд янычар, с длинноствольными ружьями. За забором ржали лошади, гомонила толпа зевак, наверное, на выстрелы сбежались любопытные. 
- Что тебе? - Евдоким мрачно следил за приготовлениями турок к атаке.
- Сегодня гяур Андреас получил от евнуха Шати подложный фирман падишаха, - понизил голос Рави, чтобы не слышали собравшиеся у ворот зеваки. Отдайте фирман и можете проваливать. Пусть Андреас выйдет сюда, его хочет видеть сам Фарук-паша.
- Предатель, - скрипнул зубами итальянец.
Пожалуй, он впервые в жизни готов был зарыдать от отчаянья. Несколько часов назад  у него было все, а теперь отнимали последнее - жизнь. Он уже лишился фирмана, северной красавицы, алмазов и рубинов, а теперь должен лишиться ловко изготовленной евнухом подделки.
Встреча с Фарук-пашой означает только одно - очную ставку с Турино и Рави, а потом ему отрубят голову и насадят на пику янычара. Убежать тоже не удастся, дом окружен турками, пробраться в подвал не дадут русские. Или рискнуть? Плевать на фирман, жизнь дороже.
- И чего они так цепляются за подлинник и подделку? Черт его дернул связаться с эти русским? Я рискую за золото и алмазы. А за что рискуют эти русские? За эту русскую нищую девчонку и за кусок папируса, за который им никто не заплатит и копейки.
- Нет, я никогда не пойму этих русских. Правильно говорил наш главный инквизитор, что Русь это непонятная страна. Русские жертвуют своими жизнями просто так, за красивую идею. Нет, надо вырваться отсюда любой ценой. Прочь отсюда, в понятный и влекущий мир блеска и славы. 

                49

На той галере, что увозила Алену из Крыма, ее заприметил итальянец Андреас де Моурильо, который купил ее у толстого и противного турка. Он привез ее в этот дом на окраине Стамбула.
С тех пор, как ее украли из отцовского села татары, Алену только и делали, что продавали. В один из дней ее повели в баню. Приставленные служанки закутали ее в длинное темное покрывало, стиснули со всех сторон, как конвоиры, а позади пристроился вооруженный слуга-турок, который обычно сопровождал ее до бани и ждал на улице.
У ворот сидела на камне старуха Айгуль - массажистка и банщица, умевшая выдергивать все волоски на женском теле, делавшая его гладким и приятным, источающим тонкий аромат от ее хитрых притираний.
Пожалуй, она была единственным человеком, с которым хотела бы поговорить Алена. Она успела оценит томную негу, подаренную руками Айгуль, но как поговорить с ней, если не понимаешь ни слова, когда она бормочет, разминая купальщиц. И только улыбается в ответ, услышав слова благодарности.
Все было, как всегда. Айгуль пошла впереди, за ней старухи и рабыня между ними, а позади слуга. В бане прислужницы раздели девушку, что-то приговаривая на своем гортанном языке и восхищенно цокая языками, словно впервые увидев ее высокую упругую грудь, длинные стройные ноги и бело-розовую кожу.
Айгуль, одетая в длинную рубаху до пят, взяла рабыню за руку и повела мыться, а старухи остались караулить одежду: в женских турецких банях тоже подворовывали.
Старуха уложила Алену лицом вниз на теплую мраморную скамью и начала водить по ее спине небольшим мешком из тонкой ткани, наполненной невесомой мыльной пеной.
Сразу захотелось закрыть глаза и ни о чем не думать, погрузившись в дремоту. Старая банщица что-то ласково приговаривала, скользкий мешочек с пеной легко ударял по икрам, бедрам, щекотал пятки.
Но все-таки родная русская банька с душистым паром и березовым веником лучше. Словно десяток лет сбросишь и заново народишься на свет божий, каждой жилкой ощущая упругую силу молодости. А здесь становишься ленивой, податливой, словно воск.
Поглядывая по сторонам, Алена приметила красивую загорелую девушку с длинными темными волосами. Время от времени та тоже с нескрываемым интересом поглядывала в ее сторону.
В руках темноволосой девушки была какая-то тряпка. Подойдя поближе к скамье, на которой лежала Алена, она вдруг развернула тряпку, и Алена чуть не вскрикнула. Это же платок, который она вышивала в ту памятную ночь в доме Серафимы.
- Откуда он у турчанки, как попал к ней?
Алена хотела вскочить, но бдительная Айгуль с неожиданной силой надавила ей руками на плечи, прижала к скамье, а молодая турчанка еще раз показала плат и спрятала его в ладонях. Потом присела на корточки рядом с Аленой и заглянула в ее глаза.
- Айша, - она ткнула себя в грудь. - Ты узнала платок?
Голос у нее был звонкий и приятный. Говорила она с трудом по-русски, но Алена понимала ее.
- Откуда он у тебя? - насторожилась Алена.
- Юнак дал. - Легкая улыбка тронула губы Айши. - Он помнит тебя, а ты помнишь его?   
- Да, - почти простонала девушка. - Он жив?
- Он здесь, - шепнула Айша. - Хочешь помочь ему?
- Кто ты?
Старуха тем временем делала свое дело, словно происходящее ее совершенно не касалось. Заметив устремленный на нее взгляд девушки, старуха лукаво подмигнула и снова принялась за работу.
- Как он узнал, что я у Андреаса?
- Видел тебя с дерева. Ты любишь мужчину, в доме которого живешь?
- Нет, - Алена дернулась, как от удара. - Ненавижу!
- Юнаку и его друзьям надо попасть в этот дом. Хочешь помочь?
- Чем я могу помочь? У ворот вооруженная стража, в доме полно слуг.
Алена хотела добавить, что смельчаки пойдут на верную гибель, но вспомнила, как ловко они проникли во дворец мурзы Хасана и выкрали его сына Рената.
Разве такие люди побоятся повторить налет в столице Турции, что остановит их? Наверное, они хотят выкрасть ее нового хозяина? Ну, уж его-то она жалеть не станет, как и татарчонка. И теперь точно убежит вместе с Василием. 
- Алена. Я попробую помочь тебе. Рисуй план дома.
Девушка начала водить пальчиком по мыльному мрамору пола, рисуя план дома итальянца по памяти.
- Хорошо. Я запомнила. Поможешь открыть дверь?
- Да. Но, боюсь, что сторож не позволит. Лучше сделаем так. Сегодня после обеда я выйду в сад и отошлю подальше старух. За забором есть высокое дерево. Пусть он влезет на него и поговорит со мной.
- Хорошо, - согласилась Айша. - Я передам. - Она поднялась и отошла.
Айгуль окатила Алену теплой водой и вывела к ожидавшим ее старухам. Вскоре рабыня возвратилась в опостылевший дом итальянка. Время до обеда тянулось медленно, все валилось из рук. Алена едва заставила себя проглотить несколько кусков и побежала в сад.
Уселась на скамью под высоким деревом и знаками попросила старух оставит ее одну. Где-то недалеко кричал муэдзин, призывая правоверных на молитву. Легкий ветерок приносил на невесомых крыльях ароматы отцветающих роз, шелестела густой листвой чинара.
Издали Алена увидала, как из дома вышел итальянец и направился к воротам. Сегодня он был в темном итальянском платье, а на боку висела длинная шпага. За поясом торчали пистолеты. Привратник распахнул калитку и проводил хозяина почтительным поклоном.
Алена обрадовалась, назойливые попытки Андреаса добиться ее благосклонности, вызывали в ней глухой протест и раздражение, вскоре переросшее в яростную ненависть.
Даже в рабстве она считала себя свободной и готова была до последнего вздоха отстаивать свою вольность, если не тела, так чувств и сердца. 
Красота Андреаса ей казалось по-змеиному холодной и противной, но она понимала, что человек он решительный и достаточно отважный. Поэтому хорошо, что сейчас он ушел.
- Алена, - донеслось с дерева.
Она вгляделась и не сразу признала в молодом янычаре в феске на верхушке дерева Василия.
- Потерпи, родная, сегодня все закончится. Верь мне. - Василий спрыгнул по ту сторону забора и все стихло.

                50

Вскочив на ноги, Андреас подбежал к окну. Рави впился в него глазами и нагло улыбался, чувствуя за собой силу.
- Рави, - Андреас старался говорить спокойно. - Где Турино?
-  В зиндане у Фарук-паши. Улыбка турка стала шире. - Но ты не бойся, Фарук-паша великодушен. Если ты отдашь фирман и все расскажешь, с тобой ничего плохого не случится.
- Шпион уже не поможет тебе.
Андреас резко оглянулся. Позади него стоял Василий. Женщины зарядили все оружие и были готовы разделить судьбу мужчин.
- Кинь им фирман.- Василий улыбнулся, - а мы тем временем уйдем через подземный ход.
Но, видя, что итальянец медлит, Василий схватил его за руку и развернул лицом к себе. Итальянец хотел вырваться, но крепкие руки гиганта держали его крепко, но тут со двора донесся голос Рави.
- Можете поразмыслить, но не долго, пока горит свеча, после янычары ворвутся в дом. - Он поставил на ступеньку крыльца фонарь и зажег огрызок свечи. - Пока горит свеча, вы живы, - повторил Рави и скрылся в кустах. 
- Здесь под домом есть старые каменоломни, - сказал Василий. - Тащите сюда слуг, пусть покажут.
- Они не знают, - поспешно ответил Андреас. - Отдайте мне фирман и я покажу, где вход в лабиринт.
- Свеча потухла, - закричала Алена и отшатнулась от окна.
Из сада по окнам грохнул ружейный залп. Рули зацокали по стенам, тяжелыми шмелями залетали в комнаты, с глухим стуком впиваясь в мебель. Василий закрыл собой девушек и открыл огонь из пистолетов. В комнатах слоями поплыл черный пороховой дым.
- Где вход в катакомбы? - Евдоким схватил итальянца за грудки и рывком притянул к себе. - Не покажешь, первая пуля тебе, а там, как Бог даст!
Он сунул под нос итальянца кисло пахнущее порохом дуло пистолета и взвел курок. Андреас понял, что выбора у него нет, этот русский точно убьет его, а значит надо сохранить жизнь.
- Я покажу, надо спуститься в подвал. Но янычары?
- Эй, не стреляйте! - не отпуская итальянца, прокричал Василий. - Мы отдадим фирман.
- Ты что?- удивленно обернулся Евдоким. - Спятил?   
- Единственный путь к спасению в катакомбах, - пояснил Осип. – Василий, покричи им. Пусть перестанут палить.
- Кончай стрелять! – закричал вновь Василий и выкинул в окно серебряный футляр с фальшивым фирманом.
Прыгая по ступенькам лестницы, фуляр скатился вниз и остался лежать на дорожке. Стрельба стихла.
- Он ваш, когда догорит свеча! - Василий быстро принес из соседней комнаты шандал со свечой, зажег ее  и выставил на подоконник так, чтобы янычары видели огонь.
Кусты в саду зашуршали, из зарослей к футляру высунулась пика, но меткая пуля Осипа перебила древко пики.
-  Веди! - Евдоким подтолкнул Андреаса. - Но один из нас должен остаться и приглядеть за турками.
- Я останусь, - вызвался Осип. - Идите. Когда все будет готово, позовите. Да оставьте еще пару пистолетов. Видать, мне так на роду написано - все время вас прикрывать. Ручаюсь, что минут двадцать турки в дом не войдут точно, а за это время вы успеете уйти.
- Купец Акинфий ждет вас на берегу моря. Фелюга там же. И помни Василий, отец Влас ждет тебя с турецким фирманом. Русь должна знать, что замыслили турки с татарами, это сейчас самое главное. 
Осип остался у окна, а итальянец под дулом пистолета Евдокима повел остальных в винный погреб. Сдвинув с места пустую бочку в углу, он показал предусмотрительно заготовленный фонарь и моток веревки.
Там же в полу был вмонтирован люк с кольцом, прикрытый пустым ящиком. Ухватившись за кольцо, Василий одним рывком открыл темный зев провала. Оттуда сразу пахнуло сыростью и холодом. Василий зажег свечу в фонаре и первым спрыгнул в неизвестность.
Вторым спустился Евдоким и потребовал, чтобы к нему немедленно отправили итальянца. Следом спустились Алена и Айша. Неожиданно из подземелья вылез в погреб Василий.
- Идите, а я сбегаю за Осипом.
Поднявшись наверх, он увидал атамана, караулившего засевших в саду янычар, как хороший кот караулит мышь. Стоило кому-нибудь из них высунуться, как тут же раздавался выстрел казака.
- Осип, за мной, скорее.
Василий потянул Осипа за собой. Бегом, запирая за собой все двери, они спустились в подвал, прихватив по пути небольшой мешок, который до поры до времени лежал возле входной двери.
Вот и темный провал люка. Казаки спрыгнули в темноту и увидали неясные тени, сгрудившиеся вокруг тусклого света фонаря. Василий потянул за веревку и люк с грохотом захлопнулся над ними. Сразу стало еще темнее.
- Ну, - Василий подтолкнул вперед итальянца стволом пистолета.
- Прекратите, - огрызнулся тот. - Я тоже хочу жить, идите за мной.
Евдоким намертво вцепился в рукав итальянца. Впереди маленькой процессии шел Василий с фонарем в руке. Группа беглецов медленно двинулась в черноту подземелья.
Отойдя шагов на пятьдесят за первый поворот скального камня, Василий с мешком возвратился обратно ко входу в подземелье. Чиркнуло кресало, загорелся сухой трут. Василий бегом догнал группу и приказал несколько минут посидеть на каменном полу, зажав рукой уши.   
Через несколько минут раздался оглушительный взрыв и послышался обвал камней за спиной. Теперь они были недоступны для преследователей. Маленький мешочек с порохом сделал свое дело.
Звук взрыва сразу привлек внимание янычар. Их обманули. Теперь всех этих похитителей фирмана не догонишь
- Иди, забери фирман. Ведь ты обещал его доставить паше еще до захода солнца
Ага хищно оскалил белые зубы и Рави сразу понял, какой приказ в отношении его получил воинский начальник паши ага. Янычары не ожидали встретить такое яростное сопротивление от гяуров и, при всей своей храбрости, не желали понапрасну рисковать своей жизнью из-за, возможно, пустого футляра.
- Кто знает? Вдруг этот меткий гяур сидит еще в доме, в засаде?
Рави полз к футляру, проклиная собственную глупость.
- Надо было сразу уходить, как только получил от гяура алмазы и рубины. И что стоило ткнуть в бок кинжалом раненого Кади? Теперь не пришлось бы лезть под пули.
С замиранием сердца он высунулся из кустов, каждую секунду ожидая, что из окна грянет выстрел и его голова разлетится, как гнилой арбуз. Но, к его удивлению, никто не стрелял.
Рави прыгнул вперед и схватил в руки серебряный футляр. Пот так и лил с него мелким бисером.
- Удалось, хвала Аллаху, удалось.
Он торопливо сорвал крышку и облегченно рассмеялся. Фирман был на месте. И тут ему в голову пришла новая спасительная мысль.
- Вот он. Только вот настоящий ли он?
С этими словами он, размахивая футляром, как боевым знаменем, бросился к аге и сунул футляр ему в руки.
- Дай сюда! - Воинский ага вырвал футляр и вытащил из него султанский фирман.
Янычары, как мухи на мед, приникли к фирману и с умным видом стали внимательно изучать его, как будто еженедельно к ним в руки доставляли султанские фирманы для оценки их подлинности.
А Рави, тем временем, осторожненько делал ноги. Сначала один шаг в сторону, потом другой, потом в кусты. Пока все увлеченно разглядывали печать и футляр, он уже выскочил за калитку, поймал за повод лошадь, прыгнул в седло и сразу пустился в галоп к тайной пристани, где частенько причаливались его друзья контрабандисты.
- Вечером из этой гавани отходит галера знакомого капитана-алжирца, который за самый малый рубин, полученный от гяура, не откажется доставить Рави во владения алжирского бея. Лучше отдать один камешек и покачаться на волнах несколько дней, чем потерять все и качаться на виселице, или своей умной головой стать украшение серебряного блюда траурного зала Фарук-паши.

                51

Подземная галерея то сужалась, то расширялась. Каменный свод, тяжело нависавший над головой, то давил на голову, то внезапно поднимался.
Казалось, катакомбам не будет конца и всю оставшуюся жизнь им придется шагать по ним, навсегда потеряв надежду вновь оказаться на поверхности.  Они шли уже часа три.
Но вот ход впереди раздвоился, Андреас уверенно показал на левый коридор.
- Нам туда!
- И тут метка, - Евдоким поднял фонарь, и все увидели пятно копоти над правым тоннелем.
- Я прежде оставил, - нехотя признался итальянец. - Эх, если бы этот кряжистый мужик не держал бы его так крепко за руку, он давно бы оставил плутать русских по эти коридорам до скончания века, спокойно бы взял копию фирмана и убыл бы восвояси.
Ход снова раздвоился, в сене появились темные дыры. В одну из них Андреас велел всем лезть, пояснив, что там поверхность. Василий передал фонарь Осипу и полез первым. Немного погодя послышался его голос:
- Сюда! Я вижу море!
- Святая мадонна! - Андреас перекрестился и нырнул в темноту, не дожидаясь остальных.
Вскоре беглецы, раздвинув корни, свисающих над выходом из катакомб, выбрались на береговой откос, полого спускавшийся к морю. Внизу пенились волны, справа был пустынный берег, поросший густым кустарником, а далеко слева угадывалась изогнутая линия городской набережной.
Через час, прыгая на волнах, по морю быстро скользнула узкая фелюга под косым парусом. Евдоким сорвал с головы чалму и начал призывно размахивать ею. Фелюга развернулась и направилась к ним.
- Кто это? - насторожился Василий.
- Свои, - радостно засмеялся Евдоким. - Не подвели.
- Откуда они знали, что выйдем здесь? - не отставал Василий, держа наготове оружие.
- Ходили вдоль берега, - пояснил Осип. - Я предупредил, что из дома нам, возможно, придется выбираться через подземелье.
Лодка с разгона ткнулась в прибрежную гальку. Василий не поверил своим глазам: на носу фелюги стоял купец Акинфий.
- Живей, живей!- поторапливал он. - Все удачно?
- Да, - улыбнулся Василий. - Куда мы теперь?
- Домой! - Осип хлопнул казака по спине тяжелой ладонью, галантно подсаживая девушек в фелюгу.
- Сейчас надо поскорее убраться отсюда, - резонно заметил Евдоким, потирая на лбу вздувшуюся шишку, где-то в темноте галереи он неосторожно распрямился и боднул головой выступ низкого свода.
Помогая поднимать парус, Василий бросил взгляд на удаляющийся берег. Евдоким поднял пистолет и прицелился в итальянца, но потом сплюнул и медленно опустил его.
- Черт с тобой, Андреас, хоть ты и порядочная сволочь, но живи без фирмана и русской красавицы. Все равно ты долго не протянешь, не простят тебе отцы иезуиты понапрасну потраченные золото, алмазы и рубины.
Но казак ошибся. Итальянец спешил вернуться в свой покинутый дом, где у него в потаенном месте был спрятан еще один фирман.
- А вечером на судно и в Италию.
Не знал иезуитский шпион Андреас де Моурильо, что жить ему осталось только до вечера. Вечером, с переломанными костями рук и ног, он будет молить о смерти, вращаясь на медленном огне, прикрученный железной цепью к стальному вертелу в ходе очной ставки со своим слугой Турино в подземном пыточном подвале Фарук-паши.   


                52

Евнуху Шати снился тяжелый сон. Он медленно брел по выжженной солнцем пустыне, тяжело вытаскивая ноги из рыхлого, сыпучего песка, покрывавшего все вокруг, насколько хватало обзора.
Лучи косматого солнца нестерпимо жгли голову и спину, выжимая из ослабевшего тела последние капли влаги. В ушах начали глухо рокотать барабаны судьбы, с каждым шагом их удары становились все чаще и чаще, больно отдаваясь в голове.
Он знал, что это стучала его сгустившаяся кровь, предвещая скорую потерю сознания от жары, голода и усталости. Он уже не помнил, когда отправился в путь, и куда идет, не помнил, откуда вышел, и лишь как заклинание повторял свое имя, чтобы не забыть и его: Шати, Шати.
Где-то очень далеко, за барханами, тонко шуршащими струйками осыпающегося песка, остались селения курдов, нищих и безответных людей, не раз взрывающихся отчаянными восстаниями против султана, который с невероятной жестокостью подавлял их, утопив в крови.
Да, это стучала в ушах его кровь, мешая слышать неумолчный и страшный шорох песчинок, похожий на шипение змеи, готовой ужалить тебя в самое сердце. Проклятая пустыня пела ему прощальную песню, терпеливо дожидаясь, пока обессиленный человек упадет и не сможет подняться.
И тогда она укроет его саваном из тысяч песчинок, предварительно высушив его на солнце до костяной твердости. И тогда обитатели пустыни, разные ползучие гады, прячущиеся до наступления темноты в глубоких норах, выползут, чтобы справить по нему жуткую тризну, по кусочкам растащив то, что еще совсем недавно было живой плотью, а коварное солнце и сухой горячий ветер выбелят кости и только потом скроют их под толщей песка.
Его столько раз обманывали миражи, что он не поверил своим глазам, когда увидел нечто светлое и продолговатое на вершине бархана. Песчаная поземка, поднятая раскаленным ветром, лениво обтекала непонятный предмет, и Шати, сам не зная почему, вдруг решил, что это сосуд из пустой тыквы, утерянный караванщиками. Может быть, в нем осталась хоть капля воды?
Однако пустыня зло посмеялась над ним: пока он взбирался на бархан, падая и поднимаясь вновь, струи песка скрыли вожделенный предмет, и сколько Шати ни пытался найти его, разгребая потрескавшимися ладонями сухой песок, он так ничего и не обнаружил.
Он хотел рассмеяться, но рот не открывался. Тогда он посмотрел вперед и увидел, что за барханом простирается голая каменистая равнина и среди разноцветных камней тут и там раскидано множество тыкв.
Он поспешил к ним, не ощущая ни горячего ветра, ни секущего лицо песка, ни палящего зноя. Откуда только взялись силы? Шати чуть не бегом припустился к камням и рухнул на колени перед первым сосудом. Протянул к нему дрожащие почерневшие руки.
- Лицом к пустыне не молятся, - вдруг сказал кто-то по-турецки у него за спиной.    
Но Шати не удивился и не обратил внимания на эти слова. Какое ему дело до них, если сосуд, в котором еще могла остаться вода - вот он перед ним. Он жадно схватил его и с ужасом увидел, что это не тыква, а человеческий череп.
Поднявшись, Шати зло пнул его ногой, и череп покатился по земле, глухо стуча по камням и мелькая темными провалами глазниц. А вокруг лежало множество черепов, совсем свежих, и готовых обратиться в прах при малейшем прикосновении.
- Что ты делаешь? - спросил его голос по-персидски.   
Шати обернулся и увидел иссохшего старца в белых широких одеждах. Его длинная седая борода спускалась почти до колен, узловатые пальцы крепко сжимали посох, черные глаза смотрели осуждающе.
- Воды! Дай воды, - прохрипел Шати и не узнал своего голоса.
- Ты разве пьешь воду? - удивился старик, но лицо его оставалось бесстрастным. - Иди за мной!
Он повел рукой, и вдруг появились скалы с темным зевом пещеры. Шати, следуя за старцем, вошел в прохладную полутьму и принял из его рук чашу.   
Заглянув в нее, он увидал, что она до краев наполнена кровью. Но ему уже было все равно, он выпил чашу до дна, чувствуя, как медленно затихает и удаляется грохот барабанов, разрывающий ему уши.
- Смотри!
Старик подвел его к черному, гладкому, как зеркало камню, в глубине которого загадочно мерцали синеватые искры. Шати взглянул на свое отражение и изумился - там стоял маленький тщедушный человечек в богатых одеждах, но у него не было головы.
- Это я? - Шати недоуменно оглянулся.
- Ты Фарид, - мрачно подтвердил старик.
- А где моя голова?
- Ты только что пнул свою голову, но еще не знаешь об этом, а когда узнаешь, то будет уже поздно. Только Аллах знает все на этом свете, а человеку все знать не дано. Ты запутался в продаже фирманов, Фарид.
Евнух Шати вскрикнул и проснулся, весь дрожа, словно в лихорадке. Какой страшный и зловещий сон! И откуда старик отшельник знает его имя, которое он сам уже давно изменил?
Так давно, что и сам начал забывать, как звали его когда-то. Неужели ему во сне явился дух пустыни, про которого он слышал в детстве столько жутких сказок?
Нет, все это бред. Прочь, проклятые духи, прочь! За окнами уже видна алая полоска вечерней зари, и пора узнать, не пришел ли Рави. Сделал ли этот бездельник что-нибудь, или хочет опять заставит хозяина работать за него?
- Эй, кто там? - Шати хлопнул в ладоши, вызывая слуг. 
Однако, к его изумлению, в комнату вошел не слуга, а Фарук-паша собственной персоной в сопровождении вооруженных янычар.
- Наверное, я все еще сплю? - подумал евнух и протер глаза.
Но паша и янычары не исчезли. Тогда он ущипнул себя за руку и чуть не вскрикнул от боли. А Фарук, трижды проклятый Фарук, зло рассмеялся ему прямо в лицо:
- Что, Шати? Ты решил, что глаза обманули тебя?
- Пошел, - не помня себя, по-персидски крикнул Шати.
Паша еще громче расхохотался.
- Собака! Ты забыл старую пословицу: два плясуна на одном канате не танцуют. Думал, что никто не узнает о твоем предательстве, никто не проведает, что ты продал настоящий фирман за золото урус-гяуру, а поддельный итальянцу Андреасу, фирман нашего великого и всемилостивейшего падишаха, повелителя мира?
- Ложь! - Евнух вскочил и пошел на Фарука, истерично крича и брызгая слюной. - Все ложь, ложь. Еще сегодня палачи вырвут твой поганый язык, сын проказы! Кто тебя пустил в мой дворец? Вон отсюда!
- Это теперь мой дворец. Молчи, - презрительно бросил паша и щелкнул пальцами.
Один из янычар подал ему большое медное блюдо, накрытое платком, но Фарук-паша не принял его, а дал знак сдернуть платок. Шати отшатнулся. На блюде стояли на срезах шей головы Кади, Рави, Андреаса и Турино. Синие языки торчали из ртов, словно подразнивая бывших хозяев.
- Смотри! - Фарук-паша вновь щелкнул пальцами, и другой янычар подал ему второй поднос, покрытый платком.
Паша сам скинул платок, и евнух увидел на блюде серебряный футляр, а рядом изготовленный поддельный фирман с печатью султана Сулеймана.
- Ты, презренный курд Фарид, присвоивший имя Шати, замысливший измену и подделавший фирман владыки мира, заслужил смерть.
Из-за спины паши неслышно вышел палач султана Махмуд. Длиннорукий, похожий на уродливую лысую обезьяну, он держал раскрытый мешочек, полный крупной соли.
- Нет!
Евнух отпрыгнул назад и зажмурил глаза. Рушилось все, о чем он мечтал долгими бессонными ночами, рушилась любовно построенная им лестница, ведущая к сияющему трону, и под ее обломками должен найти смерть тот, кто много лет тому назад сменил имя Фарид на Шати. Ему ли не знать, что означает мешок с солью в руках палача Махмуда?
- Это все он! - Евнух указал на блюдо с головой Рави. - Он!   
- Боишься? - паша презрительно скривил губы. - Даже перед лицом смерти юлишь и изворачиваешься. Да, мы нашли Джафара уже мертвым, но тебя мы нашли еще живым. Чего ты ждешь, Махмуд?
В наступившей вдруг тишине стало слышно, как палач забормотал слова заупокойной мусульманской молитвы. И евнух разом ослаб. Махмуд приблизился и схватил его за ухо.
Наклонил голову евнуха над мешком с солью. В руке палача появился острый кривой нож, и паша брезгливо отвернулся, не желая смотреть, как толстые волосатые пальцы палача купаются в алой крови предателя, неторопливо отделяя голову от тела, чтобы положить на широкое блюдо и показать султану Сулейману.
Василий никому не позволил прочитать фирман. Он лишь шепнул несколько слов Евдокиму, а тот передал фирман купцу Акинфию, поджидавшему их на носу фелюги, готовой выйти в море.
Вскоре минареты и сторожевые башни Стамбула растаяли в сгустившихся семерках, подняв парус, фелюга устремилась к Азову. В тесную каюту, где находились Василий с Евдокимом, спустился Осип, а за ним Алена и Айша. Алена, измученная бурными событиями дня, задремала на рундуке, накрытом старым ковром.
- Я помогла вам, - сказала турчанка, - а теперь прошу вашей помощи.
- Что случилось? - встревожился Евдоким.
- Ничего. Вы возвращаетесь на родину. Я тоже хочу вернуться домой. Но Фарук-паша не даст мне жизни. Как мне быть?
- Ведь тебя там убьют, даже твой брат бросил тебя на произвол судьбы, - проговорил Василий. - А не хочешь ли посмотреть новую родину - Московию.
- Не знаю, - неуверенно проговорила Айша.
Алена проснулась и села на рундук, прислушиваясь к разговору. Потом встала, обняла Айшу, прижала к себе и спросила:
- Нет, мы так скоро не расстанемся, Айша. Поехали к нам на родину, тебе там будет хорошо, я уверена.
При этих словах Евдоким покрутил черный ус, рассмеялся и значительно взглянул на девушку.
- Не знаю. - Турчанка залилась румянцем, бросив внимательный взгляд на Евдокима. - Я не против взглянуть на загадочную Московию.
При этих словах Василий весело захохотал.
- Видать, придется сразу на двух свадьбах погулять, - озорно подмигнул Осип.

                53

Айша  опасалась, что с нее потребуют плату серебром за проезд, но это не оправдалось. Она отлично переносила морскую качку. Навсегда запомнился ей  девятый день убывающего июля, когда фелюга Василия вплотную подошла к берегам Крыма.
Они плыли, не заходя в порты, прямиком по морю, пользуясь последними неделями предосеннего затишья и стойким западным ветром. Казаки всегда были отличными мореходами, и один их вид внушал ужас всем алжирским, турецким и татарским пиратам, сколько бы их ни было.
Корабль прошел близ южной оконечности Крыма, обогнул мыс Бараний лоб, где в дремучих лесах, по преданиям, еще обитали древние демоны. Леса покрывали весь остров, казалось, состоящий из одних гор, почти черных вдали и светлых, белеющих обрывами известняков у побережья.
Фелюга Василия вошла в широкий, открытый всем южным и западным ветрам залив. Перед тем, как идти к прекрасным гаваням, где надлежало запастись водой для долгого перехода в Азов, фелюга причалила вдали от маленького селения. Здесь они должны были пробыть несколько дней.
Темные закругленные выступы горных склонов, покрытых лесом, спускались к воде, разделенные серповидными вырезами светлых бухт, сверкающих на солнце пеной наката и колеблющимися зеркалами прозрачной воды.
Сияющая синева открытого моря у берегов Крыма превращалась в лиловую, а ближе к берегу в зеленую кайму, с упорным равнодушием моря плескавшегося на источенные черными ямами и пещерками белые известняки.
Туманная синева плоскогорий укрывала развалины громадных построек невообразимой древности. Неохватные тысячелетние оливковые деревья выросли из расселин разбитых землетрясениями фундаментов и лестниц, из исполинских камней.
Мощные, расширявшиеся кверху колонны еще подпирали портики и лоджии; угрюмо и грозно чернели входы в давно покинутые дворцы. Платаны и кипарисы, поднявшиеся высоко, затеняли остатки стен, где из-под обрушенных обломков, там, где уцелевшие перекрытия защищали внутренние росписи, проступали человеческие фигуры в красках ярких и нежных.
У одного из хорошо сохранившихся зданий Алена, повинуясь неясному влечению, взбежала на уцелевшие ступени верхней площадки. Там, в кольце растрескавшихся колонн, местами сохранивших темные пятна, - следы пожарища, под уложенными ступенчатыми плитами кровли оказался круглый бассейн.
Великолепно притесанные глыбы мрамора с зелеными прожилками слагали верхнее кольцо глубокого водоема. Вода просачивалась через пористый известняк, заградивший выход источника, фильтруясь, приобретала особенную прозрачность и стекала по отводной трубе, поддерживавшей постоянный уровень водоема уже в течение многих столетий.
Яркая синева неба через центральное отверстие кровли высвечивала голубизной священную воду. Бассейн предназначался для ритуальных омовений жрецов и жриц, перед тем, как приблизиться к изображениям грозных божеств - великой матери земли и потрясателя морей Посейдона, погубившего старые и великие народы.
Странный запах почудился Алене. Возможно, камни бассейна еще хранили аромат целебных трав и масел, которыми некогда славился Крым. Стены водоема впитали навсегда аромат священных омовений, совершавшихся здесь тысячелетиями.
Алена вдруг сбросила одежду и погрузилась в чуть слышно журчавшую воду, как бы прикоснувшись к чувствам своих далеких предков. Встревоженный зов Айши вернул ее к действительности.
Русинка поддавалась смутному ощущению страха, внушенного величественными развалинами непонятного и неизвестного назначения. Алена оделась и поспешила навстречу подруге.
Айша остановилась около изображения женщины в светло-голубой одежде, с развевавшимися крупными завитками черных волос, и поманила к себе спутников.
Большой глаз, смотревший открыто и лукаво, гордые - тонкой чертой - брови, прямой нос, немного длинный и не с такой высокой переносицей, как у эллинов, особая форма рта, соединившая чувственность с детским очерком короткой верхней губы, чуть выступающая нижняя часть лица.
Айша обняла ладонями необычайно тонкую талию подруги, стянув складки одежды, и казаки с восторгом захлопали в ладоши: если не сестра, то родственница изображенной на стене дворца женщины стояла перед ними в образе Алены.
Странное чувство тревоги проникло в душу Алены. Слишком велика была древность смерти, откуда выступила эта древняя женщина, слишком давно ушли в подземное царство те, кто строил эти дворцы, писал портреты красавиц, сражался с быками и плавал по морям. Алена поспешила на солнечный свет, зовя за собой притихших спутников и смущенную, словно она заглянула в запретное.
На южном берегу Крыма солнце заливало землю ярким, ослепительным светом, но не было дивной прозрачности воздуха, свойственного Руси. Голубоватая дымка задергивала дали, и зной казался злее и сильнее, чем в степи.
По слабо всхолмленному плоскогорью от развалин протянулась полоса каменных плит, углубившихся в почву, заросших высокой сухой травой и покрытых лишайниками.
В конце этой древней дороги, там, где она скрывалась во впадине, стояла громадная глыба, а на ней высеченные высокие бычьи рога, словно один из подземных быков Перуна начал выбираться на поверхность, напоминая людям, что они всего лишь эфемерные обитатели земли и ходят по зыбкой почве, под которой гнездятся, зреют и готовятся к ужасным потрясениям невидимые стихии.
Длинные тени пролегли от рогов и протянулись к Алене, стараясь захватить ее между своими концами. Так, должно быть, священные пятнистые быки Крыма нацеливались на девушек - исполнительниц ритуального танца-игры.
Алена быстро прошла между полосами теней до залитой солнцем вершины второго холма, остановилась, посмотрела кругом и всем своим существом поняла, что земля ее предков - это область мертвых, стертых временем душ, унесших свои знания, мастерство, чувство красоты, веру в богов, песни и танцы, мифы и сказки в темное царство Аида.
Они не оставили после себя ни одного надгробия, подобного эллинским, в которых лучшие ваятели отражали живую прелесть, достоинство и благородство ушедших.
Глядя на них, потомки стремились быть похожими на предков, или превзойти их. Алена не могла забыть чудесные древние надгробия, посвященные молодым, как она сама, женщинам, вроде столетней давности памятника, сохранившего образ юной женщины и рабыни.
А здесь не было видно некрополей. Замкнувшись на своем острове, недоступном в те времена никому, критяне не передавали своего духовного богатства окружавшим народам.
Богоравные дети моря, они закрыли свой остров завесой морской корабельной мощи, не опасаясь нападений диких народов. Никаких следов укреплений не видела Алена, не описывали их и путешественники.
Прекрасные дворцы у самых гаваней, богатые города и склады, настежь открытые морю и незащищенные с суши, наглядно говорили о силе морского народа.
Непостижимо прекрасное искусство греков совсем не изображало военных подвигов. Образы царей-победителей, избиваемых жертв, связанных и униженных пленников отсутствовали во дворцах и храмах.
Природа - животные, цветы, морские волны, деревья, и среди них красивые люди, преимущественно женщины, жертвоприношения и игры с быками, странные звери, невиданные ни в Элладе, ни на финикийском побережьях. Высота их вкуса и чутья прекрасного удивляла эллинов, считавших себя превыше всех народов Ойкумены.
Легкая радостная живопись, полная света и чистых красок. Изваяния, посвященные женщинам, зверям и домашним животным, удивительные раковины, сделанные из фаянса, и никаких могучих героев, размахивающих мечами, вздымающих тяжкие щиты и копья.
Разве была еще где-нибудь в мире такая страна, отдавшая все свое искусство гармонической связи человека и природы и, прежде всего, женщине? Могущественная, древняя, существовавшая тысячелетия?
Разве не знали они простого закона богов и судьбы, что их нельзя искушать длительным процветанием, ибо следует расплата, страшное вмешательство подземных божеств?
Вот боги и покарали их за то, что дети Руси забыли, в каком мире они живут. Обвалились великолепные дворцы, остались навсегда непрочитанными письмена, утратили свой смысл фрески тончайшей живописи.
И заселили остров чужие племена, враждующие между собой и со всеми другими народами, которые так же относятся к истинным обитателям Крыма, как варвары русских лесов к византийцам и их предкам грекам.
Казаки шли позади задумчивой Алены, с удивлением взирая на нее, не решаясь нарушить ее размышлений. Они недоумевали, неужели и солнечная красота, созданная и собранная Русью, тоже могла исчезнуть в Крыму и Турции, как сверкающий поток исчезает в неведомой пропасти?
Но назад путь не закрыт. Русь всегда остается ее домом и родиной. Алена беззаботно тряхнула головой и побежала вниз по вьющейся меж горных отрогов тропинке, не слушая удивленных спутников. Она остановилась только на виду бухты с мерно качавшейся фелюгой.
Айша скорбно молчала. Скоро великое море разделит ее и все то родное, что осталось в Турции. Кормчий говорил, что до берега Турции отсюда четыре тысячи стадий. При благоприятном ветре два дня пути.
Богиня моряков была милостива к Алене необыкновенно. Очень редко в конце сентября стояла погода, похожая на зимородковые дни перед осенним равноденствием.
В самую середину шумно-широкого моря вошла фелюга, когда безветрие вдруг сменилось знойным и слабым ветром. Гребцы выбились из сил, гребя против ветра, и Евдоким велел отдохнуть до вечера, щадя силы свободных казаком. Он намеренно не взял рабов, чтобы корабли вместили весь большой отряд.
На синей поверхности моря, распыляющейся вдали голубой дымкой, ходили плавные волны мертвой зыби, раскачивавшей неподвижную фелюгу, словно утку на ветреном озере.
С турецкого берега дул несильный, но упорный горячий ветер, приносивший сюда, за четыре тысячи стадий, в Крым, дыхание яростных пустынь. Такое же расстояние отделяло фелюгу и от турецких берегов.
Айша со страхом вглядывалась в темно-синие впадины между волнами, стараясь представить себе страшную, никем не измеренную бездну морской глубины.
Алена лукаво поглядывала на подругу, распаренную и утратившую свой обычный вид победоносной богини. На палубе под навесом и в трюме лениво разлеглись люди.
Более крепкие, или более нетерпеливые, стояли, прислонившись к ивовым плетенкам над бортами, и пытались найти прохладу в веянии ветра, под легким напором которого корабли едва заметно отступали назад, к северу.
Хмурый Евдоким, недовольный задержкой, сидел в кресле на корме. Около него в различных позах развалились на тростниковой циновке казаки.
Алена незаметно поманила Василия.
- Ты можешь подержать мне весло? - и объяснила недоумевающему атлету, что она хочет сделать.
Василий втащил огромное весло поглубже в отверстие уключины, чтобы его лопасть стала перпендикулярно борту. Под удивленными взглядами всех находившихся на палубе Алена сбросила верхнюю одежду.
Оставшись в одной льняной ночной рубашке, она прошла по обводному брусу снаружи, держась за плетеную стенку, ступила на весло, немного постояла, примеряясь к размахам качки, и вдруг оттолкнулась рукой от борта.
С ловкостью персидской канатоходки Алена пробалансировала на весле, мелкими шажками пробежала до конца и бросилась в воду, скрывшись в глубине темносиней маслянистой волны.

                54

Они прибыли на секретный остров в плавнях. Пока ждали посланца отца Власа, казаки решили в плавнях устроить охоту на кабанов. Василий переоделся в охотничье платье. Казаки и девушки залюбовались им. Он был достойным воплощением трудов отца Власа.
На выпуклой широченной груди Василия могучими плитами лежали грудные мускулы, нижним краем немного не достигая правильной арки слегка выступающего реберного края.
Ниже брюшные мышцы были столь толсты, что вместо сужения в талии нависали выступами над бедрами. Такая броня брюшных мускулов могла выдержать удар задних ног дикого коня без всякого вреда. Самое узкое место тела приходилось на верхнюю часть бедер, хотя их мускулы и особенно голени вздувались широко выше и ниже колен.
В обширных камышовых зарослях обосновалось стадо громадных кабанов. Их ночные вылазки нанесли немалый урон окрестным полям и даже священной роще, которую всю изрыли голодные свиньи. Охота на кабанов в камышах особенно опасна.
Охотник ничего не видит вокруг, кроме узеньких тропинок, протоптанных животными в разных направлениях. Словно высокие стены, стояли камыши локтей в семь высотою, закрывающие полнеба.
В безветренной духоте звонко хрустят то там, то сям сухие стебли. В любое мгновение камыш может расступиться, пропуская разъяренного секача с длинными и острыми, как кинжалы, клыками, или взбешенную свинью.
Движения животных подобны молнии. Растерявшийся охотник нередко не успеет сообразить, как оказывается на земле с ногами, рассеченными ударом клыков. Кабан еще не столь злобен: ударив, он пробегает дальше.
Свинья хуже - свалив охотника, она топчет его острыми копытами и рвет зубами, выдирая такие куски мяса и кожи, что раны потом не заживают годами.
Зато неистовое напряжение в ожидании зверя и короткое, яростное сражение с ним очень привлекают храбрецов, желающих испытать свое мужество.
Воины с таким увлечением принялись обсуждать план охоты, что обе девушки почувствовали себя забытыми. Алена не преминула напомнить о себе. Василий прервал совещание, подумал недолго и внезапно решил:
- Пусть наши гостьи тоже примут участие в охоте. Вместе так вместе - в Крым, Турцию и в камыши!
Евдоким поддержал его с такой горячностью, что казаки невольно рассмеялись.
- Это невозможно, Евдоким, - возразил Осип, - мы погубим красавиц, и только!
- Подожди! - поднял руку Василий. - Ты говоришь, что тут, - он показал на чертеж местности, сделанный на земле, - древнее святилище греков. Наверняка оно стоит на холме.
- Совсем небольшой пригорок, от святилища осталось лишь несколько камней и колонн, - сказал Осип.
- Тем лучше. А здесь должна быть поляна: камыши ведь не растут на холме?
Осип согласно кивнул, и Евдоким тут же распорядился изменить направление гона. Главные охотники укроются на окраине камышовой заросли, перед поляной, а обе девушки спрячутся в развалинах храма.
Другая часть воинов будет сопровождать загонщиков на случай нападения зверей. Небольшой щит и копье - вот и все вооружение смельчаков, более опытные прибавили к этому длинные кинжалы.
Кутаясь в светлые, под цвет сухих камышей плащи Алена и Айша старались улечься поудобнее на широких глыбах перекрытий, еще уцелевших на трех низких колоннах святилища.
Им строго приказали не подниматься и не шевелиться, когда загонщики погонят кабанов к холму, и обе подруги старались заранее найти удобное положение. Поляна была, как на ладони.
Отчетливо различались фигуры Василия, Евдокима и еще двух охотников, укрывшихся за пучками сухого камыша у высокой стены зарослей, к западу от поляны. Чтобы показать презрение к опасности, казаки были почти без одежды, как на военных упражнениях, и разрешили себе только боевые поножи.
Девушки понимали, что каждый из них рискует очень многим. Уход из жизни для профессионального воина не представлял ничего ужасного - в каждом казаке с детства было воспитано мудрое и спокойное отношение к смерти.
Надгробные памятники в степи говорили о задумчивом прощании, светлой и грустной памяти об ушедших, без протеста, отчаяния, или страха. Но для казака-воина куда хуже, чем смерть, было увечье, лишавшее его возможности сражаться в рядах своих соплеменников, а свободный казак ничего больше не хотел.
Послышался треск камыша, и на поляне показался огромный секач. Подруги замерли, вжавшись в камень. Зверь принюхивался, поворачивая по ветру свое тело.
Негнущаяся шея не давала возможности кабану вертеть головой, и эта особенность зверей спасла немало охотничьих жизней. Из-за камышовой кочки медленно поднялся Василий. Опустив левую руку так, что щит прикрыл нижнюю часть живота и бедра, он слегка свистнул.
Кабан мгновенно повернулся и получил удар копья глубоко в правый бок: со звонким хрустом сломав древко, он ринулся на казака. Клыки глухо лязгнули по щиту, и Василий не устоял.
Оступившись, он полетел вверх тормашками в неглубокую яму. С боевым кличем на зверя набросился Евдоким. Кабан подставил ему левый бок, и все было кончено.
Сконфуженный Василий начал укорять своего друга за вмешательство. Гораздо интереснее было бы самому прикончить зверя. А через несколько минут, едва только зашумели-загремели загонщики, от камышей внезапно выскочило сразу не меньше десятка крупных кабанов.
Звери опрокинули двух казаков, стоявших у правого угла поляны, понеслись в плавни, повернули и напали на Василия и Евдокима. Василий отбивался от взбешенной свиньи, а Евдоким сразу же был повержен особенно громадным секачом.
Седая щетина высоко вздыбилась на могучем хребте, слюна и пена летели с лязгающих клыков в ступню длиной. Евдоким, потеряв щит, выбитый ударом зверя, бросив копье, вжался в землю и крепко сжимал длинный персидский нож.
Секач резким толчком рыла старался подбросить его, чтобы достать клыками, клал на спину казака огромную голову и, подгибая передние ноги, силился зацепить клыками.
А Евдоким отодвигался, напряженно следя за чудовищем, и все никак не мог нанести ему смертельный удар. Алена и Айша не дыша, следили за борьбой, забыв про Василия, сдерживавшего атаку старой, опытной в сражениях свиньи.

                55

Алена вдруг вцепилась в плечо Айши: секач подталкивал Евдокима к выступу кочковатой почвы, еще немного, и казаку некуда будет подвигаться, и тогда конец.
- Ай, - издала пронзительный визг Айша.
Хлопая в ладоши, она перегнулась с каменной глыбы. Кабан резко метнулся в сторону, чтобы взглянуть на нового врага. Этого мгновения хватило Евдокиму, чтобы ухватить секача за заднюю ногу и погрузить кинжал в его бок.
Кабан вырвался, только Василий мог бы удержать такого гиганта, и прянул к Айше. Девушка обладала реакцией амазонки, успела откинуться назад и свалиться по ту сторону каменной плиты.
Секач всей тяжестью грянулся о камень, пробороздив на пестрых лишайниках глубокую, забрызганную кровью рытвину. Евдоким, подобрав копье, прыгнул к зверю, который уже изнемог от раны и позволил нанести себе еще удар, закончивший схватку. Слева раздался победный вопль.
Это товарищи Василия и Евдокима справились, наконец, со своими зверями, да и Евдоким прикончил кабана. Казаки собрались вместе, отирая пот и грязь, восхваляя Айшу, получившую все же два порядочных синяка при падении на камни.
Загонщики уже миновали заросли перед поляной, и гон ушел к северу туда, где стояли младшие казаки. Четверо охотников, сражавшихся на поляне, решили идти с Василием, омыться и поплавать после битвы, пока казаки будут разделывать добычу и готовить мясо для вечернего ужина.
Василий посадил Алену на свое широкое, порядком исцарапанное плечо и понес к реке, сопровождаемый шутливо-ревнивой Айшой и неподдельно угрюмым Евдокимом.
- Смотри, Евдоким, предупредил ли ты наших красавиц об опасных свойствах Василия! - крикнул Остап в спину сотника, широко шагавшему со своей прекрасной ношей.
Казаки любили носить обожаемых женщин - это служило знаком уважения и благородства стремлений. Василий не ответил и, только опустив Алену на землю у самого берега.
Около острова с небольшой высоты падает с море ручей. По древнему преданию вода его смертельна для всего живого, разъедает железо, бронзу, свинец, олово, серебро и  даже золото.
Черная вода ручья бежит в черной трясине, но потом становится ярко-голубой, когда трясина испещряется вертикальными полосами черного и красного - цветами смерти.
Говорят, их можно увидеть - они отливают радугой старого стекла. Того, кто пробудет в этой струе некоторое время, ждет безвременная смерть. Вот почему купанье в нашем ручье иногда может причинить беду.
- А как же вы все? Неужели не решаетесь?
- Клянусь Христом, мы даже не думаем об этом, - сказал подоспевший Евдоким, - всех нас ждет ранняя смерть.
- Тогда зачем же пугаешь нас? - укорила казаков Алена, распуская узел ленты под тяжелым пучком волос на затылке.
Золотистые их волны рассыпались по плечам и спине. Словно бы в ответ Айша выпустила на свободу свои черные пряди, и Евдоким восхищенно хлопнул себя по бедрам.
- Смотри, Василий, как хороши они рядом. Золотая и черная, им всегда надо быть вместе.
- А мы и будем вместе! - воскликнула Айша.
Алена медленно покачала головой.
- Я не знаю.
- Зачем же вы поселились вблизи Крыма, - сказала Айша, - я говорила тебе о постоянной осторожности.
Плакучие ивы особенно почитались девушками, как деревья скорби. Низко нависшие над водой стволы старых деревьев купали свои ветви в быстрых светлых струях, как бы отгородивших занавесью глубокую заводь.
Алена, закрутив натуго волосы, поплыла к другому берегу, оставив позади хуже плававшую и осторожную на воде подругу. Белые водяные лилии сплошь покрыли своими листьями глубокий омут под берегом, весь залитый полуденным солнцем.
Алена с детства любила заросли водорослей: казалось, в темной и глубокой воде они скрывали какую-то тайну, или обиталище прекрасных нимф реки, или утонченную драгоценную вазу, или сверкающий перламутр раковины. Алена быстро научилась нырять.
Как ей нравилось уходить вглубь, под кувшинки, и любоваться солнечными столбиками, просекающими сумрачную воду. И вынырнуть вдруг на ослепительный зной среди плавающей зелени и цветов, над которыми вьются радужнокрылые стрекозы.
И сейчас, как в детстве, Алена вынырнула средь лилий. Нащупав ногой ослизлый корявый ствол на дне, она стала на него, широко раскинув руки поверх листвы и озираясь вокруг.
Было тихо. Только журчанье струй по камешкам и ветвям нарушало знойную тишину последнего месяца лета. В подмыве берега чернели гнезда стрижей.
Красивые, зеленые с золотом, птицы уже давно вывели птенцов и научили их летать. Остроносые и нарядные быстрые стрижи и ласточки сидели в ряд на сухой ветке, греясь на солнце после ночной прохлады.
- Скоро, совсем скоро они улетят на юг, откуда появляются каждый год, - подумала Алена, - а еще раньше поплыву на Русь я.
Она оглянулась на тихую, горящую в солнце заводь, железно-зеленую листву старых ив и заметила двух зимородков. Они мелькали ярко-синей пестрядью своих коротких крыльев над сломанным деревом.
В детстве Алена жила на небольшой реке. Милые воспоминания подступили к ней, пробежали грустной радостью и умчались вдаль. Светлый и горький опыт жизни.
Она узнала необъятное море, его власть и мощь, так же как и людское море жизни. Но оно не страшило молодую девушку. Полная сил и уверенности в себе, она стремилась дальше на Русь, всегда бывшую для русичей страной мудрости и тайны.
В протоке, казавшейся сумрачным коридором из деревьев, сплетавших свои ветви-руки с противоположных берегов, она не сразу нашла Айшу. Турчанка удобно устроилась над водой на толстом изгибе ствола, распустив, свои великолепные волосы по обе стороны дерева, подобно покрывалу черного шелка.
Белая кожа Алены, оберегаемая от загара, отливала молочно-опаловым блеском, свойственным только истинным русинкам, золотоволосым. Айша, смуглая наперекор русской моде, выбралась на дерево и в тени, с иссиня-черными волосами, показалась сожженной солнцем жительницей южных стран.
- Довольно нежиться, слышишь, нас зовут, - сгибая пальцы, как когти хищника, Алена угрожающе подбиралась к ступням подруги.
- Не боюсь, - сказала турчанка, толкнув ногой Алену, которая не удержалась на стволе и сразу полетела в воду.
Айша тоже скатилась с дерева и с негодующим воплем:
- Волосы! Напрасно сушила, - окунулась с головой в глубокий омут.
Обе девушки дружно поплыли на берег, оделись и принялись расчесывать друг другу косы. Купанье, пробудившее детские воспоминания Алены, вызвало приступ грусти.
Как бы ни манили далекие страны, надолго покидать родину всегда печально. И русская спросила у подруги:
- Скажи, тебе не хотелось бы вернуться в Турцию сейчас, без промедления?
Айша удивленно и насмешливо сощурила один глаз.
- Что тебе взбрело в голову? Меня же схватят при первом появлении.
- Мы можем причалить к священному колодцу и вызвать туда судилище. - Алена напомнила турчанке о древнем обычае.
Каждый изгнанник, или беглец мог причалить на корабле к берегу, где находился священный колодец, и с борта корабля оправдываться перед судом в возведенных на него обвинениях.
Место считалось священным, и, даже если изгнанник признавался виновным, ему не грозила погоня, пока он был на своем корабле.
- Я не верю в святость этого обычая. Мои соотечественники стали вероломны за последние века, после Византии, - ответила Айша, - впрочем, я и не собираюсь возвращаться в Турцию. И тебе нечего бояться - твои казаки довезут тебя до самой Москвы.

                56

На секретный остров в плавнях прибыл посыльный от отца Власа. Его приказ гласил, что купцу Акинфию с фирманом надлежит путь в Москву, а Василию, Евдокиму и атаману Осипу путь лежал в болгарский город Бургас,  выручать по велению русского царя из турецкого плена младшего брата Акинфия Еремея с секретной информацией, которого захватили головорезы Фарук-паши.   
Сам посол болгарского царства на вооруженном корабле поджидал их в Кафе с наказом русского царя.
- Как сказал отец Влас: - “Дело архи секретное и медлительности не терпит”. Вот вам все турецкие бумаги прикрытия.
- Ну, что ж, даже переодеваться из турецкого платья не надо, - весело пошутил Василий.
Болгарский город Бургас был относительно свободен от воли турецкого султана в отличие от всей Болгарии, которая являлась одним из пашалыков, то есть провинций Турции.
За свою самостоятельность морской порт платил золотом лично султану Турции. И платил, видимо, не мало, раз из всей Болгарии один пользовался эти правом.
Первые волны тюркоязычных племен в Малой Азии датируются эпохой Великого переселения народов, середины I тысячелетия нашей эры, но в период эффективной власти византийских императоров эти племена достаточно быстро ассимилировались с местным населением.
Иное положение сложилось здесь в начале II тысячелетия нашей эры, когда едва выстоявшая под ударами арабов и к тому же ослабленная внутренними распрями Византия уже не могла оказывать активного сопротивления вторжениям извне.
В конце XI века правители сельджукского Румского султаната, потерпев поражение от крестоносцев, перенесли свою столицу в глубь Анатолии, к границам Византии.
Тюрки-огузы, составлявшие этнически господствующее ядро султаната, и постепенно тюркизовали под своим воздействием все местное население: греков, армян, частично грузин и персов.
Вот те компоненты, на основе которых формировалось будущее население Турции и, прежде всего, сами турки. Впрочем, о формировании турок как этноса надлежит вести речь с определенными оговорками.
Население Малой Азии издревле было христианским. Наложение на него мощного пласта тюрок-мусульман и даже тюркизация части прежнего населения не привели к исчезновению христиан.
Напротив, большие группы христианского населения длительное время сосуществовали с тюрко-исламским этносом, захватившим господствующие позиции.
Поэтому турками в широком смысле слова можно с оговорками именовать все население Турции, но собственно турками были лишь представители тюрко-исламской группы, длительное время численно остававшиеся в меньшинстве.
Традиционные нормы ислама и родоплеменные связи сельджукских тюрок во многом определили структуру султаната: слабая власть центра опиралась на немногочисленный аппарат чиновников, преимущественно из персов, частично греков, а периферийные районы находились под контролем влиятельных вассалов-беев в пашалыках.
Что за секретную информацию вез для русского царя купец Еремей Акинфий, так и осталось для всех тайной. Но повеление русского царя надо было исполнять немедленно. В тайном месте загрузили на корабль пять  сотен казаков в турецком платье и через три дня были в Бургасе.
Картину застали страшную. Фарук-паша на свой страх и риск захватил богатый торговый порт, тем самым, нарушив приказ самого турецкого правительства - дивана, не трогать города. Внутри Турции назревала борьба за власть.
Это так задело султана, что ради этого случая он даже попросил помощи у русского царя и дал свое согласие на вызволение русского купца из плена самовольного властителя одной из провинций. 
После артиллерийской бомбардировки с моря дворца правителя Бургаса, в котором теперь засел Фарук-паша, казаки высадились на берег под видом турецкой регулярной пехоты янычар, которых в XIV-XIX веках, как правило, набирали из покоренного христианского населения. 
Казаки с особым удовольствием сделали бы “секим башка” большей части шайки Фарук-паши. Болгарский посол в сопровождении Василия и Евдокима, как важных беев, направился в разграбленный дворец.
На трапе корабля он напомнил казакам, что, согласно договора, они обязаны избавить из плена только русского купца, по возможности его семью и не препятствовать отъезду Фарук-паши из города со всей добычей, которую тот захватил в городе.
Лопоча на местном диалекте, воины Фарук-паши повели послов во дворец. Отточенные ятаганы, сабли и кинжалы сверкали со всех сторон. Василий шел невозмутимо, а когда один из наиболее ретивых стражей толкнул его, то он вкатил ему такую затрещину, что тот долго кувыркался по ступеням дворца.
  Янычары отпрянули, бывалого воина узнавали издали. А это бей, сразу видно, был тертым и бывалым. От него исходило ощущение той мощи и силы, в которой не рождаются, какая бы благородная кровь не текла в твоих жилах.
Ступени дворца были залиты кровью, но все трупы уже убрали. По коридорам сновали слуги, спешно замывая следы крови, меняли простреленные ковры на стенах, развешивали дорогие ткани, убирали осколки дорогих ваз.
В первом же зале их встретил на диво холеный сановник, явно не из местной шайки ворья, а прямо из самого Стамбула. Вежливо улыбаясь и низко кланяясь, он провел их в главный зал.
  Когда распахнулись огромные двери-ворота, Василий едва удержал улыбку. Фарук-паша, наконец-то, дорвался до роскоши и власти. Василий знал, что в молодости он, чтобы завладеть всеми сокровищами семьи, лично зарезал пятерых родных братьев.
Затем разбойничал, стал вожаком, набирал постепенно силу. Наконец, захватил родное селение и вырезал от мала до велика весь род Бератского паши Али. Поступив со своим отрядом на службу к Серадскому паше Селиму, он предательски убил и его, а весь род, по старой привычке, вырезал весь, не пощадив и младенцев в колыбели.
Постепенно набирая мощь и силу, он захватил все арнаутские земли, а от султана Али получил фирман на управление этим краем. Когда пришли французы, он пытался втереться в доверие и к ним, предлагал себя в союзники, но французы побрезговали иметь дело с таким головорезом.
И тогда Фарук снова обрушился на местных жителей, уже на законных основаниях: дескать, христианам нет места на землях истинной веры, их головы лучше выглядят на кольях, а имущество и земли должны перейти к мусульманам.
Своим головорезам он велел себя именовать “Мечом Аллаха”, но даже султан был смущен таким ревнителем веры, оставлявшем после себя только трупы и пепел. Он несколько раз посылал тайных палачей с указом казнить Фарук-пашу за беззакония, но те всякий раз сами оставались без головы.
И вот теперь этот неграмотный разбойник, ныне повелитель юга Турции, владетель крупнейших крепостей по всему побережью, высокомерно принимает посланцев русского царя.
Василий сказал резко:
- По указанию турецкого султана и русского царя мы берем под высокое покровительство государей Бургаса. Жители этого града водрузили на свои земли наши флаги. Таким образом, они пользуются защитой нашего имени, чести и оружия.
Фарук-паша возлежал на роскошном диване. Две полуголые рабыни растирали его голые ступни, за тонким занавесом музыканты играли томную мелодию, под стенами дымили огромные курильни с благовониями. Воздух был наполнен сладкой горечью.   
- Они получили мою защиту, - ответил паша насмешливо. - Разве этого не видно?
- Еще как видно, - ответил Василий сухо.
Средневековый феодал признает только силу. Теперь сила была на его стороне, он это знает и без стеснения выказывает.
- Что мне от того, что видят в Московии?
- Но видит и султан.
- Султан далеко, а я здесь.
- Ладно, - ответил Василий. - С этого момента жители Бургаса переходят под защиту султана и русского царя.
- Я слуга султана, - ответил Фарук-паша, словно забыв, что сказал только что, голос его загремел мощнее, в нем кипела злость. - Это мой город.
- Был, - ответил Василий.
Он подошел к окну и помахал рукой. С корабля его не увидят, ясно, но пусть паша думает, что он подает знак свои людям, а те передадут на корабль.
Паша поднялся с дивана, и стазу стало видно, что это не паша, а разбойник с большой дороги, взявший власть своими руками, которые еще не просохли от крови.
- Ты знаешь, - закричал он страшно, - что стало с теми, кто пытался противиться мне?
Василий чувствовал ярость атамана шайки татей, но понимал, что тот кричит для окружающих, чтобы на них произвести впечатление. В этот момент к паше подошел то самый холеный сановник, нашептывая что-то на ухо паше.
Паша несколько мгновений посмотрел на Василия и сказал:
- А ты не тот ли гяур, который чуть не зарезал доблестного итальянца Андреаса?
- Доблестного? - переспросил Василий. - Мне показалось, что он дрался слабо.
Паша впился в глаза Василия.
- Теперь я уверен, что ты переиграл с фирманом итальянца, потому что у тебя были десятки людей.
- Всего двое русских, два турка и рабыня.
Паша взмахом руки отпустил сановника. На Василия смотрел набычившись, но, чувствуя за русским силу, помня о переодетых казаках и пушках на корабле, кисло улыбнулся.
- Я имею фирман султана на владение этими землями. С теми, кто сопротивлялся, я расправился. Но раз подошел корабль наших друзей по приказу султана, то я оставляю город.
- А сам с правоверными мусульманами пойду дальше резать греков, сербов и прочих христиан. Надо очистить землю от неверных. Моя задача на земле еще не выполнена. Да будет имя Аллаха свято!

                57

Василий стиснул зубы. Коротко кивнул бледному, как смерть болгарскому послу, повернулся и пошел к выходу. Евдоким с послом направились за ним. Евдоким был горд за своего друга и поражен его речью.
На дверях столпились янычары, страшно скалили зубы, намекающе пробовали ногтем большого пальца лезвия своих кривых сабель, но Василий скользил по ним скучающим взглядом, как по старым коврам на стене.
Посол изо всех сил старался не ускорять шаг. Его распирала щенячья радость. Они были у самого страшного Фарук-паши, предъявили ему свои требования не только вышли живыми, но добились своего. Да еще как добились!
У ворот стояли казаки, уперев свои пики в животы беснующейся толпы разбойников. Увидев своих послов, радостно закричали, но острия пик и сабель все так же упирали в разбойников.
- Фарук-паша уходит! - крикнул Василий громко. - Город под нашей защитой.
Среди янычар поднялся такой крик, что оглушил его. Снова заблистали сабли. Казаки подались в разные стороны и послы поспешили вдвинуться в их строй. Появились люди из окружения паши и начали успокаивать ревнителей истинной веры, даже оттаскивая их силой.
Когда толпа разбрелась, Василий спросил с недоверием у Евдокима:
- Ну, что Евдоким, удалось?
- Я уже не верил, что это возможно.
- Говорят, Фарук-паша совсем закусил удила. Грозится на Стамбул пойти, султана свергнуть и себя на престол усадить.
Евдоким велел казакам разбиться на группы по три-четыре человека, не разлучаться, охранять спину друг другу. Люди паши покидают город, но могут не удержаться от соблазна напасть на одинокого казака, а затем в качестве трофея долго будут носить его отрубленную голову.
А затем засушат и будут хранить, как сувенир, чтобы хвастать перед детьми и внуками, что нападали не только на толстых торговцев, но и на настоящих солдат. 
Дома сияли выбитыми окнами, сорванными с петель дверьми. Трупы мужчин плавали в лужах крови, изрубленные столь жестоко, что казалось, будто янычары и мертвых продолжали сечь ятаганами. Улицы усеяны обломками мебели, пухом перин, осколками посуды.
- Я на пристань, - сказал Василий. - Уцелевших от резни жителей сейчас будут грузить на галеры. Турки и татары покупают всех, кто молод и здоров. Надо найти Еремея Акинфина с семьей. А ты, Евдоким, следи здесь за порядком, как бы они Еремея по суше не уволокли, расставь кордоны и пикеты.
Когда Василий явился на пристать, то по трапам на галеры уже тянулись вереницы рабов, еще вчера достойных жителей города Бургас. Он стиснул зубы, но смолчал.
Договор правителей есть договор и его надо соблюдать. Пока у Руси нет такой силы, чтобы все здесь на юге переделать. Но время скоро придет. И тогда казаки свою честь в поругание неверным не дадут, ибо это есть частица чести Руси, что бы там не говорили толстопузые бояре в Кремле.
- Стой, - внезапно сказал он двум казакам, - это человек не грек, не серб и не болгарин.
Янычары закричали возмущенно, казаки выхватили сабли. Человек огляделся дико и заговорил по-русски.
- Ради всех святых, спасите православные. Я русский купец Еремей Акинфиев, здесь меня ограбили и хотят продать в рабство, братья, спасите.
Василий сделал знак казакам, те выдернули купца из цепочки рабов, спрятали за свои спины. Остальные невольники с криками и плачем начали протягивать с мольбой руки, прося защиты. Янычары с рычанием били их плашмя саблями, гнали на галеру.
Казаки роптали, смотрели на турок злыми глазами. Но теперь это союзники. Зато вчера с ними воевали, голова идет кругом. Кто с кем, и за что бьется непонятно. Добро бы за веру православную, так нет же: турки на глазах режут как овец православных болгар и сербов, а ты стой, молчи, не вмешивайся, даже улыбайся, ибо Руси от этой сделки тоже что-то перепадет.
- Перепасть-то перепадет, - думал Василий угрюмо, - да только имя Руси будет замарано. Лучше не брать свою долю из награбленного, потом это богатство боком выйдет.
Еще двоих вырвал он из рук турок, признав в них русских, на большее не решился. С него и так скоро сорвут звание посла и отправят в степную сторожу рядовым казаком.
Затем раздался конский топот. В сопровождении большой группы всадников прискакал на пристань Фарук-паша.
- Василий, - крикнул паша предостерегающе, - мои люди жалуются на тебя.
Василий помахал ему рукой.
- Почему? - Разве союзникам не надо делиться? 
- Фарук-паша оскалил зубы в понимающей улыбке.
- Но город-то взял на саблю я один.
Василий ничего не ответил. По трапу гнали женщин, купец встрепенулся, среди рабынь мелькнули знакомые лица. Паша проследил за взглядом купца.
- Это всегда самый сладкий товар.
- Это моя жена и дочь, - взревел купец.
- Паша, я забираю их, - Василий уверенно сделал знак казакам.
За спиной Фарук-паши раздался грозный ропот. Один янычар подъехал к паше, что-то выкрикнул гневно. Паша кивнул и обернулся к Василию. Черные глаза турка смеялись.
- Он говорит, что это его женщина. Он ее поймал с ребенком. Что скажешь на это гяур?
- Это жена нашего купца и не может быть его рабыней. 
- Это война, Василий, - философски заметил паша. - Кто сильнее, тот и владеет.
- Хорошо, ты сам так сказал. - Василий соскочил с лошади и разминал руки, любовно поглаживая рукоять теплой сабли.
- Аллах посмотрит на цвет твоих кишок, - янычар выхватил ятаган и встал в позицию, явно не собираясь терять добычу.
- Знай, Василий, что это лучший рубака Турции, - ехидно и со злорадством подколол его паша.
- Слепой сказал - посмотрим, - отмахнулся от него Василий.
К месту стычки прискакали Евдоким, Осип и еще несколько казаков. Даже болгарский посол оказался в любопытной толпе. Теперь все, казаки, турки и пленные с удивление уставились на поединьщиков. Толпа замерла в напряжении схватки. Евдоким усмехнулся в усы.
Сабли скрестились со звоном. Искры были видны даже при свете солнца. Сабля Василия стала выделывать какие-то странные пируэты, да и сам он двигался как-то странно, на носочках, пританцовывая.
Вот он закружился, как танцующий дервиш.
- Танец “Богомола”, - понял Евдоким. - Вот и все, турок, теперь ты останешься без обеих рук.
Послышался свист клинка на высокой ноте. Толпа в ужасе ахнула и уставилась на турка, который стоял в центре толпы без обеих рук, которые были отсечены по самые локти.
Из бешмета торчали обрубки рук, хлестала кровь, сворачивая песок в мелкие кровавые шарики. Потом тело турка с диким звериным ревом рухнуло на пристань. Все застыли в суеверном ужасе, боясь пошевелиться.
- Мне очень жаль, паша, вашего лучшего рубаку и жаль, что у вас не нашлось лучшего. Может, ты, желаешь испытать свою судьбу? - Василий отер клинок о рукав бешмета и ловко бросил его в ножны.
- Шайтан! - Фарук-паша зябко поежился, стегнул коня и быстро ускакал с пристани.
Желающих биться с русским шайтаном больше не нашлось. Никто больше не хотел оспаривать женщину с этим шайтан-урусом. Турки предпочитали даже не заглядывать в глаза Василия. Его умение биться на саблях было даже не от человека, а от Аллаха.

                58

Через несколько месяцев султан Сулейман уже посылал своим наместникам и визирям гневные указы, требуя немедленно остановит дерзкие конные казачьи дружины на подступах к Крыму. Фирман добытый разведчиками отца Власа сделал свое дело. Турки не решились на войну с Русью.
Узнав о намерении турок отбить у казаков Азов, войсковые атаманы начали укреплять оборону крепости. Купец Акинфий опять получил приказ наведаться к туркам. След его затерялся во времени.
В Москве Василий Мокшин сразу пошел в Посольский приказ. Там ласково приняли отважного казака и, не теряя времени, поспешили к государю с важными вестями: султан Сулейман не решился начать большую войну с Русью, но собирает большое войско, чтобы отвоевать Азов.
Царь тоже не решился взять под свою высокую руку крепость, опасаясь, что у державы не хватит сил вести новую кровопролитную войну за выходы к теплым морям.
В Москве Василий скромно обвенчался с Аленой. Вместе с ними сыграли свадьбу и Евдоким с Айшой, которой после крещения дали новое имя Аглая.
Судьба пленных русских была далеко не безразлична правителям Руси - существовала целая отлаженная система выкупа пленных, ставшая за долгие годы частью расчета в этом страшном торге.
В посольском приказе собирали средства на выкуп, который платили в зависимости от того, к какому сословию принадлежал пленник. За пашенного крестьянина, или боярского платили пятнадцать рублей, за казака и пограничного стрельца двадцать пять, а за стрельца московского целых сорок рублей.
Отдельные суммы полагалось платить за дворян и бояр, в зависимости от их поместного оклада. При этом было оговорено, что если благородный пленник был захвачен не в бою, то сумма выкупа падала вчетверо.
Семья боярина воеводы Петра Кикина, мать с малолетним сыном из своей рязанской вотчины села Шурова, выехала на богомолье в Зарайск, находившийся в тридцати с небольшим верстах от своего дома, а на обратном пути натолкнулась на отряд степняков и была взята в полон татарами.
Брат его, Иван, отважный воин, бывший в большой милости у государя, бросился с челобитьем к царю Михаилу Федоровичу, прося спасти семью брата.   
Вскоре из Москвы в Каширу была отправлена грамота от царя тамошнему воеводе князю Григорию Волконскому о выкупе из татарского плена семьи воеводы Кикина. Мать нашли и выкупили, а вот сына так и не нашли, как ни искали.
В Посольском приказе Василия подробно обо всем опросили и по сохраненному нательному крестику выяснили, что он является сыном павшего в битве с татарами воеводы Петра Кикина.   
За ним сохранили и возвратили все вотчины его отца. Мать признала сына по особым приметам. Счастью ее не было предела. Потеряв своего малолетнего сына, через много лет она получила на старости лет закаленного воина и невестку в придачу. Менять фамилию Мокшина на Кикина Василий не стал.
Они остались  вдвоем.  Стояли  на  вершине  холма и долго смотрели в  сторону Москвы.  Потом Василий  заглянул любимой в глаза, словно в густую синеву моря. Он нежно взял шершавыми, мозолистыми руками голову Алены, осыпал лицо ее поцелуями.
- Алена! Милая моя!
- Василий! Любимый!
Струился, дрожал  наполненный  весенним  благоуханием  воздух.  И небо,  мирное, безоблачное, глядело на них с высоты и словно улыбалось им. Присели у дороги.  Василий положил голову на колени Алене и закрыл глаза. 
Перед  его  мысленным  взором  промелькнули  страшные  картины минувшего - неволя, побег, бои, походы. Для чего все это? Кому нужны муки и кровь,  бедствия и смерть  людская? 
Чье  полное  черной  злобы сердце жаждет погромов,  пожарищ,  руин? Разве счастье не в ощущении того,  что ты живешь,  дышишь  воздухом  родной  земли,  наслаждаешься улыбкой любимой и теплом ее ласковых рук?
Сердце Василия замирало от  неги  и  ласки.  Алена  целовала  его глаза,  тонкими  пальцами  перебирала  волнистый чуб,  гладила твердые шрамы зарубцевавшихся ран.  Заметив на виске застарелый рубец от  пули,  нагнулась, коснулась его губами.
- Тяжело приходилось тебе, милый? - прошептала она.
- Тяжело.
- Ты никогда  больше  не  оставишь  меня?  Правда?  Будем  теперь всегда-всегда вместе?
- Будем, Алена! Будем, родная!
Они умолкли.  Алена  любовалась беспредельным простором,  внимая радостному пению жаворонка.  Василий тоже  вслушивался  в  торжественную музыку весны.
Вдруг его ухо уловило далекий топот копыт.  Он  встал,  посмотрел вокруг.  На горизонте двигалась какая-то темная точка.  Что это? То ли ветер гонит перекати-поле по  бескрайней  степи,  то  ли  торопится  с важной вестью всадник? 
Василий пристальнее всмотрелся в даль.  Нет, это не перекати-поле!  Стремительно,  то исчезая на мгновение в не видимых отсюда  балках,  то  выныривая на зеленых волнах холмов,  приближается верховой гонец.
Уже видно,  как рдеет,  точно головка мака,  малиновый  верх  его шапки,  искрятся  в солнечных лучах самоцветы на ножнах дорогой сабли. Летит быстрокрылой птицей сильный конь. Алена встревожено  проследила за взглядом Василия и тоже увидела всадника.
- Кто он? Куда мчится? Зачем? Неужели опять война?
Василий молча привлек любимую к груди,  словно хотел защитить ее от всего злого на свете. А сердцем прислушивался к дали, и уже чудились ему звуки казачьих песен,  зовущих в  поход,  ржание  боевых  коней  на коротких   привалах,  приглушенные  голоса  товарищей,  едва  слышимое бряцание оружия в тревожной ночной тиши.
И понял он, что счастье его быстротечно.  Вот-вот  жизнь  снова  позовет  в  нескончаемую  дорогу, навстречу ветрам и грозам.  Ибо и сама  жизнь есть дорога  без конца.

                59

По существующим расценкам за калужского стрельца Ивана Мокшина хоть и полагалось дать двадцать пять рублей выкупа, но кто, и где мог его искать, если прямо с рынка он был отправлен на галеры и вскоре уплыл из Крыма.
В качестве галерного раба Иван целых двадцать лет по его выражению “хрип гнул” на турок. Рядом с ним ворочали такими же тяжкими веслами бедолаги из разных стран. Среди русских гребцов были люди всех сословий: казаки, боярские дети, крестьяне. 
Несмотря на то, что на галере были люди много старше Ивана Мокшина, отмахавшие веслом по пятнадцать и более лет, Иван среди русской диаспоры за семь лет стал среди них признанным атаманом.
Отчаянные парни, объединившиеся вокруг Ивана, и составили заговор, собираясь бежать при удобном случае. Каторгой, на которой созрел заговор, командовал турецкий капитан Ахмет.
Его судно в 1641 году включили в состав огромного турецкого флота, отправившегося к стенам крепости Азов, захваченной казаками. В этот поход галера капитана Ахмета, отправилась груженная порохом, а потом курсировала между турецкими отдаленными портами и лагерем осаждающих, подвозя боеприпасы, при выгрузке которых на берег использовали рабов-гребцов.
Во время этих работ рабы сумели похитить около пуда пороха, который тут же на галере спрятали между запасами сухарей. Осада сложилась крайне неудачно для турецкой армии, и после двух лет боев Азов взять так и не удалось.
В 1643 году флотилию отозвали обратно в Стамбул, где она появилась в середине октября. По прибытии своего опозоренного войска, султан Ибрагим I, рассерженный неудачей, дав волю своему гневу, приказал наказать визирей, проваливших операцию.
В те дни в столице Турции каждый день свершалось сразу по несколько казней, обвиненных в неудаче похода четвертовали и вешали. Хитрый капитан Ахмет, решив переждать гнев султана где-нибудь в спокойном месте, приказал ночью потихоньку выйти из Стамбула.
Пройдя мили три, галера встала на якорь в виду берега. Совершив этот маневр, капитан приказал всем спать, и вскоре вся каторга погрузилась в глубокий сон.
В эту ночь Иван и другие заговорщики решили, что упускать такого случая нельзя. Достав припрятанный порох, Иван заложил его там, где расположились спать капитан и сорок лучших янычар, служивших на галере.
Действуя с большой осторожностью, он от этой мины просыпал дорожку пороха и, отойдя на некоторое расстояние, попытался поджечь порох тлеющим фитилем.
Но успевший отсыреть за время плаванья порох не загорался. Эти неудачные попытки разбудили слугу турка, который подошел к Ивану и спросил, что он тут делает с огнем.
- Хочу трубку перед сном выкурить, - был ответ Ивана.
Турок успокоился и возвратился к себе в отсек. Этот шанс был последним у русских, так как утром порох обнаружат турки, а беглецов попросту убьют.
Тогда Иван попросил помочь им португальца-кока, бывшего пленного, принявшего ислам. Он попросил его принести головню из очага и немного оружия, а за это пообещал доставить на родину.
Португалец согласился и все притащил беглецам. Иван раздал беглецам сабли, приказал приготовиться и поднес головню к пороху. Взрыв среди ночи разом убил и выбросил за борт более двух десятков янычар.
На остальных, оглушенных и перепуганных набросились восставшие гребцы, без жалости убивая своих мучителей. Ахмет выскочил навстречу рабам с криком:
- Куда, собаки, по местам, неверные псы!
Иван, горя мучительным желанием поквитаться со своим хозяином за многочисленные обиды, бурей налетел на капитана и схватился с ним в сабельном поединке. Хотя Иван был сильно обожжен во время взрыва, он сумел убить капитана, перерезав ему горло саблей.
Тело поверженного капитана Иван выбросил за борт, а сам ринулся в самую гущу схватки на галере. Турки пытались отстреливаться, но гребцы ринулись врукопашную.
В этом бою Ивану пробили руку стрелой, а голову задели пулей. Кроме того, он получил рубленую рану тела, но, несмотря на раны, продолжал биться, как лев.
Под стать атаману сражались и все остальные бывшие рабы, так что вскоре около двухсот пятидесяти гребцов перебили охрану, прислугу - всего двести человек и завладели галерой. Оставшихся в живых пятьдесят янычар они заковали в кандалы и посадили за весла.
Еще до рассвета галера подняла паруса и вышла в море. Иван приказал  держать курс на остров Сицилию, которым тогда владел испанский король. Прорваться в Черное море  через проливы и дойти до Азова, в котором держались казаки, было слишком рискованно, поэтому Иван и его товарищи решили вернуться домой кружным путем, через Европу.
До Сицилии они добрались за неделю, но в испанских владениях их ждал отнюдь не ласковый прием. Беглецов посадили под арест на целых два месяца, за это время Иван залечил свои раны.
При этом их содержали без почета - даже воду им приходилось покупать за свой счет. Поправившийся Иван отправился к местному начальству, прося пропустить их на родину. Но испанский наместник в свою очередь стал звать их на службу, предлагая почет и суля хорошее жалование, Иван с товарищами отказался.
Такая дерзость пришлась гордому испанцу не по вкусу. Он отпустил русских, но приказал изъять у них отвоеванную у турок галеру, которую те уже считали своей.
Русские рассчитывали, дойдя морем до порта, от которого удобнее всего было добираться до Руси, продать галеру вместе с пленными турками, а полученные деньги потратить на дорогу домой.
Теперь радужные планы пришлось менять. Семерых особенно бурно протестовавших беглецом испанцы посадили в тюрьму, а остальным приказали убираться на все четыре стороны.
Они побывали в Риме, где их принимал сам Папа. Потом их путь лежал в Венецию, оттуда в Вену, далее через Венгрию в Польшу, в Варшаву. Лишь здесь польский король приказал их обогреть: русских странников хорошо кормили, мыли в бане, лечили, а на дальнейшую дорогу снабдили припасами и даже выделили им подводы.
Вот на этих подводах они и добрались до Вязьмы, откуда уже на русских телегах направились в Москву. Всего с Иваном вернулись двадцать человек.
По челобитной грамоте Ивана Мокшина, приказано было царем Михаилом Федоровичем выдать им денежное жалованье и отправить под начало патриарха.
В то время существовала такая практика: все вернувшиеся из басурманского плена невольники на семь недель поступали под начало церкви с тем, чтобы честно и без утайки рассказать о том, что с ними было в плену, не приняли ли они чужой веры, не проходили ли скверных обрядов.   
Ивану и его товарищам тоже пришлось через это пройти. Тех, кто во время плена по принуждению себя осквернили, особым обрядом церкви возвращали в лоно православной церкви и раскаявшимся отпускали все грехи.
После этого духовного карантина всех отпускали домой. Пашенные крестьяне с семьями получали вольную, а тот,  кто сумел вырваться из плена самостоятельно, без внесения за себя выкупа, получал от казны сумму, которая была ему предназначена выкупом по разряду.
Но что было делать в родных местах невольникам, которых все уже давно забыли, семьи распались, вместо них образовались новые. Решениями церкви новые семьи не считались законными, их разводили и создавали старые.
Многие невольники по немощи и старости лет не могли себя содержать сами и, заплатив за себя определенную сумму, уходили в монастыри: “На дожив”, как говорили монахи.
Так поступил и постаревший Иван Мокшин. По челобитной царю и отыскал Василий Ивана в одном из инвалидных монастырей Коломны, перевез в свое имение, где Иван и скончался через десять лет в большом почете и уважении, как глава семейства Мокшиных.

                60

Евдокима щедро наградили за верную службу и с молодой женой отпустили на Дон. Бывшая турчанка Айша крестилась в православную веру и под русским именем Аглая оказалась хорошей женой Евдокиму и хозяйкой его куреня, она не скупилась для мужа на сыновей и дочерей, оберегая своих детей во время многих походов, в которых участвовал Евдоким.
От них и пошли на Дону казачьи роды Артамоновых и Автономовых. Их дети, внуки и правнуки стойко сражались в полках Всевеликого Войска Донского, ибо не было с той поры ни одной войны, где бы рядом с русским солдатом не бился бы донской казак, добывая славу грозным знаменам России. И потомки, в чьих жилах текла горячая кровь отважного разведчика и турчанки, не уронили чести предка.
Неунывающий Осип остался неисправимым авантюристом, с молчаливого согласия отца Власа он назвался в Москве Осипом Возницыным и поступил на службу в один из полков, как говорили тогда иноземного строя.
Он был мастером на все руки - стрелял из пушки и фехтовал, знал корабельное дело и смело водил в атаки пехотинцев. Равнодушный к религии он женился на московской татарке и прожил с ней долгую счастливую жизнь.
Потомки его со временем дали русской армии и флоту немало прекрасных и храбрых офицеров Возницыных.
Отца Власа не оставляли тяжелые раздумья, шли годы, возраст не молодой, здоровье давно подводит, а достойного преемника своему тайному делу он никак не мог сыскать.
Сыновьям не до него, внуки несмышленыши, даром что под притолоку ростом вымахали, боярам он не доверял, прежние его благодетели одряхлели, а то и в мир иной отошли. Маялась его душа, не зная кому передать незримые нити, связующие его с дальними странами и нужными людьми.
Понадеялся было на своего крестника, крещеного мурзу Рената сына мурзы Хасана, но и тот обманул его надежды. Нет, Ренат-Роман Павлов не сбежал в орду, не предал, не спился и не залез в долги.
Просто он вошел во вкус спокойной, размеренной, раздольной русской жизни, полностью отдав себя семье и хозяйству. Женился на украинке, в доме уже бегало пятеро ребятишек, а сам Роман подрос и раздобрел на вольных хлебах.
Он уверенно расширял свои владения, благо старый мурза Хасан с завидным постоянством через надежных людей пересылал сыну увесистые мешочки с золотом. Роман целыми днями верхами мотался по своим угольям, приглядывая - хороши ли хлеба, тучен ли скот. 
Он стал страстным охотником, завел огромную псарню, где с раннего утра и до позднего вечера толклись выжлятники и конюхи. К слову сказать, впоследствии род Павловых разросся и разветлился.
Среди потомков крещеного мурзы не было ни одной выдающейся личности, но и не было ни одного подлеца, труса, или предателя. А это тоже немало.
Мужчины из рода Павловых служили преимущественно в кавалерии и конной артиллерии, славились, как лихие наездники и страстные охотники, галантные кавалеры и хозяйственные люди.
Как оказалось, отец Влас маялся в тайных думах не напрасно. Господь внял его молитвам. Совершенно неожиданно для себя он нашел горячего последователя своего дела в лице молодого царя Алексея Михайловича Романова, прозванного Тишайшим, отца будущего императора России Петра Великого.
Семена, любовно взращенные отцом Власом, упали на благодатную почву. Царь принял его дело в свои руки и в 1654 году создал одно из самых таинственных, загадочных и сильных учреждений России XVII века - Приказ тайных дел.
Фактически царь создал объединенную сеть тайного политического сыска, разведки и контрразведки, на много лет раньше всех прочих разведок. Но главное, он начал вести глубокую стратегическую, политическую и военную разведку.
- Услыхал, Господь, мою молитву, вразумил раба божьего, Алексея! Доколе носить мне крест сей тяжкий? Теперь помру спокойно. Ноне слагаю с себя ношу тяжкую, неподъемную! - так со слезами на глазах истово молился постаревший отец Влас в полутемной келье своего монастыря.
Помолимся и мы. Все было на русской земле: неудачные войны,  резня жителей завоевателями,  черная смерть,  предательство правителей  и пожары, уносящие в бездну прошлого бесценные рукописные пергаменты памяти прошлого.
          Было все. Прислушаемся:  не  доносит ли  снова до  нас  из  небытия тяжелый топот копыт проходящей мимо конницы?  Голос ратей и  лязг  боевого железа?  Созидающий стук топора и песню, несущуюся над холмистой равниной России. И тихий смех, говор любви и  юности,  и достойные похороны честно проживших свои жизни поколений. 
          И  новые весны,  и шум дождя по мокрой листве берез,  и тонкий серп луны над притихшим полем, и мягкие губы любимой, и зов в неведомое, и сонный  храм  вдалеке,  возносящий ввысь,  к  Господу,  схожие со  свечным пламенем  золотые  луковицы  затейливых глав православных церквей. 
           И  колокольный  звон,  призывающий к молитве, или к  сражению.  И ветер,  то теплый,  то холодный,  капризный и вечно юный,  прихотливо листающий открытую всем  ветрам нескончаемую книгу истории, в которой описаны русские воины - великие наследники степных скифов и лесной славянской страны - Русколани, Гардарики, былинной Киевской Руси, Руси - мученицы, боровшейся с монголо-татарским игом, наследницы Византии и  великой Российской империи.
Если ты, читатель, когда-нибудь шёл босой по тропинке мимо русской деревни, и видел впереди - закат, и чувствовал спокойствие и какую-то затаившуюся радость душой, слушал тихую песню птиц, улыбался лаю собак, мяуканью кошек - мурок, нежащимся в лучах заходящего солнца - ты русский по духу.
Если ты глядел ночью на звёздное русское небо, купался поздним вечером в тёплой голубой реке, если твоё сердце радостно бьётся при виде русских красивых девиц, или парня, знай - ты русский по духу.
Если тебя восхищали золотые и серебряные колокола русских церквей, то ты умеешь понимать Россию душой. А умом, как мудро говорят в народе, Россию не понять. Русь еще возродится!