Блеск и очарование Пушкинской поэзии

Я начал писать этот очерк с того, что придумал название.
  Я написал слово «блеск» и задумался. Почему именно «блеск»? Почему это короткое звучное слово первым пришло мне на ум?
  Должно быть потому, что это слово очень любил Пушкин. Вспомните:
  «…Блеснул мороз. И рады мы
    Проказам матушки зимы».
  «вся комната янтарным блеском озарена…»
  «А зимних праздников блестящие тревоги?»
Или вот эта двойная метафора, которой Пушкин заканчивает элегию «Безумных лет…»:
  «…И может быть на мой закат печальный
   Блеснет любовь улыбкою прощальной».
Какие грустные, прекрасные слова!
Можно вспомнить множество других примеров, например: «синея блещут небеса». Или вспомнить прекрасные поэтические образы, созданные благодаря живописной силе этого слова: «Во тьме твои глаза блистают предо мною»(Ночь). Но, достаточно. Очевидно, Пушкин любил это слово не только за его благозвучность. В любви поэта к этим эпитетам: «блестящий», «блещущий» - таким емким, заключающим в себе столько смысла и чувства, отразилась самая суть Пушкинского творчества: способность облекать реальные образы в прекрасную поэтическую форму.
  И к самой Пушкинской поэзии подошел бы этот эпитет. Блестящая Пушкинская поэзия. Его поэзию можно сравнить с игрой уникального бриллианта. Или лучше сравнить его стихи с каплями росы, поблескивающими на утреннем солнце. Эти капли пушкинской поэзии разбросаны повсюду. Человек, который любит Пушкина, природу, свою землю отыщет их без труда.
  Хорошо помню один случай, когда я ощутил силу его стихов.
  Наш поезд приближался к станции Лоухи в Северной Карелии.
  Я впервые очутился в этой стране, где озера протянулись огромными просеками в бесконечных сосновых лесах.
  Было два часа утра (нельзя сказать – ночи, потому, что было светло). Поезд опаздывал, спешил. На поворотах меня сильно прижимало к оконному стеклу. За окном я видел сосновые леса, они бежали вдоль полотна то тесным, то редким строем. Корни деревьев утопали во мху. Иногда проносились, поблескивая маленькие озерца; проплывали тихие, сонные полустанки. Все это было освещено  сумрачным, тусклым светом.
  Только на севере над горизонтом дотлевало и никак не могло дотлеть закатное небо. Казалось, мы мчимся все время на запад, вслед умирающему дню, испускающему в предсумеречной агонии кровавую пену заката.
  Сравнение это, к сожалению – слишком пышное, чтобы передать с точностью прелесть того, что творилось в этот момент в небе.
  Итак, я стоял в тамбуре, заваленном байдарками и рюкзаками, глядел в окно и вдруг почувствовал беспричинную тоску и волнение.
  Так рождаются стихи. В такие минуты нужно бросить все, уйти на улицу и бродить в толпе, бродить, не чуя ног, пока не начнут рождаться медленные строки.
  На этот раз я ошибся. То были не мои стихи. Вообще, стихи редко рождаются сразу, под впечатлением пережитого. Нужно время, чтобы осмыслить и прочувствовать виденное.
  Я вспомнил Пушкинскую строку: «Прозрачный сумрак, блеск безлунный…».
  Эти слова, такие живописные, емкие, тонко аллитерированные, так прекрасно и точно передали суть происходящего, что я, как зачарованный, стал вспоминать весь этот гениальный отрывок из поэмы «Медный всадник»:
  «…Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская  тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса».
 
Я мог бы рассказать и о других случаях, когда Пушкинская поэзия наилучшим образом передавала мои ощущения. Об этом могли бы рассказать многие писатели, поэты, художники. Очень точно это выразил Иван Бунин в главной своей книге: «Жизнь Арсеньева»: «Сколько чувств рождал он во мне. И так часто сопровождал я им свои собственные чувства и все то среди чего и чем я жил!».
 Здесь мы подходим к другому свойству Пушкинских стихов, о котором мне хотелось бы сказать – их очарованию.
  Владимир Даль в своем Толковом словаре Русского языка приводит такие синонимы к слову «очаровать»: обворожить, околдовать, заговорить; прельщать или пленять, влюблять в себя.
  Итак, стихи Пушкина очаровывают и околдовывают читателя своей свежестью, легкостью и яркостью созданных образов. Эти эпитеты так часто перечислялись за два века существования Пушкинской поэзии, что продолжать их список не имеет смысла. Лучше привести Пушкинские строки:
  «Что в имени тебе моем?
  Оно умрет, как шум печальный
  Волны, плеснувшей в берег дальний,
  Как шум ночной в лесу глухом…»
  Это стихотворение родилось случайно: оно было написано в альбом светской красавицы Собаньской.
Я представляю себе ее лицо – с высоким, ясным лбом и насмешливыми глазами – в тот момент, когда она просила поэта написать ей что-нибудь в альбом. А Пушкин? О чем думал он в тот момент, что вспомнилось ему?
Как бы то ни было, он склонился к столу и написал своим мелким изящным почерком эти строки полные любви и грусти:
  «…Но в день печали, в тишине
     Произнеси его тоскуя,
     Скажи: есть память обо мне,
    Есть в мире сердце, где живу я».
  Многие великие произведения искусства рождались случайно, т.е. без предварительного плана и желания автора. Случайно (как пародия)  был создан великий роман «Дон Кихот»; нечаянно сложился в кино образ Чарли, жизнелюбивого и великого в своей доброте человека; нечаянно был написан роман «Двенадцать стульев».
  В то же время авторы вынашивали эти темы и образы на протяжении многих лет.
  Очевидно, что случаен не сам процесс создания произведения, а только момент его возникновения. Подобно яркой вспышке он освещает образы невольно сложившиеся в воображении и объединяет их в одно целое – художественное произведение.
  «Молния мысли» - так назвал этот момент творческого озарения Николай Заболоцкий.
  Тут уместно будет сказать, что Пушкин, более чем кто-либо другой из русских поэтов, был насыщен грозовыми тучами поэтических замыслов.
Для того, чтобы они разрядились и пролились животворным дождем стихов,
достаточно было самой крохотной искры: мимолетно брошенного взгляда красавицы; засохшего цветка, найденного между страницами книги, нескольких строчек из Библии, задевших воображение поэта:
  «В крови горит огонь желанья,
    Душа тобой уязвлена,
    Лобзай меня: твои лобзанья
    Мне слаще мирра и вина.
    Склонись ко мне главою нежной,
    И да почию безмятежный,
    Пока дохнет веселый день,
    И двигнется ночная тень».
  Стихи Пушкина пленяют, влюбляют в себя. Это происходит не только потому, что каждый читатель найдет в них близкие для себя образы и чувства, что Пушкин является сокровенным собеседником каждого любителя стихов.
  Речь идет о большем. Пушкин наиболее полно выразил то неуловимое, одновременно светло-грустное и прекрасное, что мы называем Русской поэзией. Никто другой кроме него не создавал образов такой пленительной силы; никакой другой поэт не владел с таким совершенством музыкой русской речи. Его стихи – высшее наслаждение для всякого, кто любит русский язык, русскую культуру.
  Я не раз пытался отыскать секрет звучания некоторых стихотворений Пушкина, таких например, как: «Унылая пора, очей очарование…». Я расставлял ударения, медленно читал про себя эти строки, рисовал кривые аллитерационных ритмов. Но все было напрасно. Отыскать какую-либо систему оказалось невозможно.
  Слова рождаются произвольно, неожиданно. Порой за одним словом следует, словно эхо, другое, ему созвучное. Это движение, эти стихи рождаются любовью – животворящей силой, основой любого таланта.
Ее невозможно измерить или вычислить. Можно лишь сравнить эти стихи с чем-то в природе подобным или созвучным им.
  Например, с мерным рокотом морского прибоя, свободным и плавным бегом волн. Помните у Осипа Мандельштама:
  «И море и Гомер – все движется любовью.
    Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит
    И море Черное, витийствуя, шумит
    И с тяжким грохотом подходит к изголовью».
  О Пушкинской поэтике можно говорить бесконечно. Стихи Пушкина обладают такой силой очарования, что раз прочтенные они не забываются. Часто любимые эти строки неожиданно всплывают в памяти. После этого мир становится светлым и праздничным, как в детстве:
 «Я думал, сердце позабыло
   Способность легкую страдать,
   Я говорил: тому, что было,
   Уж не бывать!  Уж не бывать!
   Прошли восторги и печали
   И легковерные мечты…
   Но вот опять затрепетали
   Пред мощной властью красоты».
  Конечно, в таком небольшом очерке невозможно рассказать обо всех гранях Пушкинской поэзии. Если бы можно было написать о ней свободно, не придерживаясь единого сюжета, то можно было бы рассказать о многом.
  Можно было бы посвятить несколько разделов Пушкину – драматургу, Пушкину – переводчику, Пушкину – пересказчику народных сказок.
Можно было бы собрать в одну главу гениальные отрывки из Пушкинских произведений. В нее следовало бы включить описание Полтавской битвы (готовый сценарий, как сказал Александр Довженко), лирические стихи, «Маленькие трагедии», драму «Борис Годунов», поэму «Медный всадник».
  И невозможно было бы рассказать (не хватило бы слов) о моей любимой книге – романе «Евгений Онегин». Одной этой книги достаточно, чтобы понять Россию, почувствовать и полюбить ее поэзию.
  Интересно было бы составить словарь Пушкинских слов, в котором были бы собраны все образы, все герои, и предметы Пушкинских стихов – от чернильницы, «подруги думы праздной», до честолюбивого, вспыльчивого Сильвио.
  Отдельная глава была бы посвящена свободолюбивым стихам Пушкина, его вещему памятнику. Но, чтобы сделать это понадобилось бы написать целую книгу, пронизанную любовью и благодарностью к любимому Поэту.
  Я же хотел сказать лишь о самом главном: блеске и очаровании Пушкинских стихов!