В живых остались не лучшие

Предисловие.

Глава 3.     Мы дети детей войны.
                В живых остались не лучшие.
             Годам к одиннадцати меня мучил вопрос – почему так тошно живется? Пытался понять – чем это люди тут занимаются? Стал присматриваться. Кто-то трудился, обустраивая жизнь свою и общества. Другая часть вправляла мозги этим и почему-то они знали, как жить, как думать остальным. Но те и другие искали врагов и готовились к войне.
Я своим детским умом даже заподозрил неладное – уж не захватили ли нашу территорию инопланетяне, и откуда они всё знают и даже за меня, который только что пришёл с свежими мозгами? Как можно дать старое тому, кто принес новое. Но присмотревшись и подумав решил, что инопланетяне не могут быть идиотами, а значит это зомби: только мёртвые могут так относится к живым.
Не так давно закончилась война, но люди ещё не освобождённые от страха имели огромное желание работать, то ли изголодавшись по естественной трудовой человеческой жизни, или от радости и страха и в надежде, что прошлое можно заткнуть, ослабить в памяти подобным образом. Но появилась и страсть к питию: пили за победу, за не вернувшихся, за … (Сталина было, но), но не договаривали, и по спине пробежит холодок - … так за Победу!
И народ пил, ведь если ты не выпьешь за победу, то может тебе будет хана. И страдание от пития разливалось по стране. Страх и радость сделало адскую смесь в мире чувств, питающую сознание своим огнём. И люди шли на все, и на трудовые подвиги тоже. Может это и подняло страну из руин так быстро. Но люди войны и дети их были уже без предохранителя, без кожи, их живая не защищённая плоть уже не терпела даже малейшей отравы и, начинала дуреть от нестерпимой боли. 
              Мрачными, серыми, и часто нелюдимыми оставались те, кто потерял многих, или единственных. Для них жизнь остановилась. Особенно матери потерявшие своих диточек, им так всю оставшуюся жизнь кажется, и видится, что их детки где-то там, не защищенные, лежат раненые, замерзают и ждут помощи. И матери слышат их голоса, и чувствуют их боль, и готовы грудь свою разорвать чтобы вырвать боль застрявшую в груди как осколок: “Ой зачем я родила дитёночку? Чтоб познал ад жизни?!  И страдают от собственной вины, что вытолкали их в жизнь для смерти.
А мужики-то что, их научили относиться к жизни как машины, их с детства отучали быть человеками, а внушали, что они рождены быть солдатами. И от ощущения временного их присутствия в этой непутёвой жизни, они подсознательно уже искали ее окончания, как единственный выход к свободе от нечеловеческой жизни.
А те девчонки, которые потеряли своих молодых мужей, любимых мальчишек, так и не узнавших любви и зачем они тут появлялись, сохранили нежность и память неистребимую, теперь уже как о ласковом и обходительном, заботливом, готовому на всё, жизнью ещё не испорченного.
Но может оно и к лучшему: кто остался в живых, то жизнью воспользовались не лучшим образом. Сплошные попойки приводили к скандалам и ненависти друг к другу: “уж лучше б ты на войне погиб!”.  Значит война ещё не закончилась, она сломала души у оставшихся в живых, продолжая их калечить и уносить туда, но уже без почестей, оставляя горечь сожаления и пустоту.  “Уж лучше бы вы не вернулись!”
И у меня складывалось впечатление, что в живых остались не лучшие.