Первый урок

«Неужели сегодня? Неужели сегодня это произойдет?» Колька думает, и мысли так стремительно проносятся в голове, что в подробностях это никак не представляется. Хотя оно тысячу раз проигрывалось в разгоряченном воображении, в беспокойных снах.

Колька впервые ждет встречи с женщиной. Не просто неопределенной встречи, как это много раз бывало, а встречи, можно сказать «стопроцентной». Колька, к стыду своему, к двадцати годам девственник. Не то, чтобы полный профан, но опыта нет. Правда, это заставляло в свое время искать иные источники для пополнения таких знаний. Но теория одно дело, а живой человек... Он иногда думал, что было бы проще, если б можно было совсем обойтись без женщины, то есть, чтобы в этом не участвовал другой человек. Колька, грешным делом, пробовал и обходиться, когда уж совсем подпирало, но это помогало ненадолго. И самое главное — это не давало полноты ощущений или, вернее, чувства наполненности. Даже наоборот, наступало опустошение и понимание собственной ничтожности.

С тех пор Колька, конечно, продвинулся в познании женской половины человечества и даже достиг некоторых успехов. Постепенно, в течение долгого времени.

Он помнил самое первое свое поражение, которое надолго сбило его с пути, как он сам считал. Еще в восьмом классе, когда с товарищем ходили в соседнюю деревню, Колька, наслушавшись об успехах друга, попытался поцеловать свою Галку. Но она так упорно сопротивлялась, что не помогло и казавшееся магическим слово «люблю», которое Колька выдавил из себя, как будто его после этого должен был разразить гром. Но небо не разверзлось, а с Галкой он больше не встречался.

Первый свой поцелуй он запомнил надолго. Это было перед армией, в восемнадцать лет. Он был тогда любимцем «улицы», что собиралась тем летом на одной из лавочек. Знали бы завсегдатаи этой «улицы», что творилось в душе бедного Кольки. Все его балагурство и церемонность были показными, а в душе он глубоко страдал оттого, что не как все. У ребят нет проблем с девчонкой наедине, а он... Стоило только остаться вдвоем и все его веселье пропадало, он замолкал и не знал, о чем заговорить и что делать.

И вот появилась Наташка. Началось у них с того, что они стали писать друг другу письма. Так было проще — наедине с бумагой он не терялся, был смел, выкладывал все, что на душе. Похоже, что и у нее было то же. Так и шло — посидят, поговорят ни о чем, передадут друг другу письма и расходятся. И виделись-то ради писем. А после пятого, кажется, письма встретились, как после долгой разлуки. На висячем мосту, над речкой, Колька уткнулся невидящим лицом в ее волосы, и без всякой теории губы сами нашли то, что искали — сухие и неподвижные, лишь потом повлажневшие, губы Наташки. На этом тогда все и остановилось.

Уже в армии, в самоволках, он добрался... нет, нет, еще не до всего... Эх, Любаша, Любаша! Домики в детском саду. Он тогда чуть под трибунал не угодил. Караул выехал по тревоге, а его не нашли. Правда, тревога была учебной, и его отстояли. Молоденькие груди, спрятанные под закрытым платьем, Колька научился быстро находить и наслаждался их обладанием в свое удовольствие. Счастливые были ночи. И ведь не думал Колька о большем. Не оттого, что не хотелось, а просто Любаша была школьницей-выпускницей, и не мог он... И обидеть боялся, и — чертова Галка — так и не забывалось то, самое первое разочарование от провала. Откуда мог знать Колька, что вторая попытка могла бы и не провалиться. И даже точно бы удалась. Но это теперь.

Были и еще встречи, но увы... Все это приносило только мучения и нравственные и телесные. После таких встреч трудно было возвращаться домой, в низу живота все «клинило», как горько подшучивал Колька над самим собой.

И вот остается час до встречи с женщиной, с той, которая наконец-то откроет Кольке этот желанный и долгожданный мир. Приближается миг прикосновения к тому, о чем воспаленное воображение в последнее время все чаще и чаще предупреждало разум. Он и увидел-то Зойку только сегодня. Присмотрелся, спросил, кто такая. Сказали... Колька подумал: «А что?» И вот пару часов назад она пришла в поле замерить Колькину работу. Он прокатил ее до другого края и... договорился о встрече. «Как просто», подумал он, привезя ее обратно и провожая взглядом. Она была лет на пять старше Кольки, но выглядела изящно.

Осталось полчаса...

Колька всегда придавал большое значение любви. Он верил в нее. И он любил всех своих девчонок. Но так уж получалось, что пути их расходились. Правда, сейчас он был свободен сердцем и готов был к новому вторжению в него. Однако с Зойкой этого не было. Был чистый расчет. Он совершенно определенно назначил ей встречу, с точно намеченной целью. В конце концов уже стыдно быть мальчиком. Колька помнил рассказы друзей о том, как они по пьянке «обкатывались». Но Колька решил: «Только натрезвую». Он хотел запомнить этот миг, он хотел сознательно овладеть женщиной, чтобы потом по-настоящему чувствовать себя мужчиной, а не щенком, которого сунули мордой в молоко.

Идет. Вон, вдали, ее фигура.

Колька расцепляет трактор с сеялкой и ждет. Ждет не без дела, а как бы занимаясь чем-то важным. Слышны шаги. Колька внутри обмирает, но тут же успокаивается. Он втягивает ее в кабину и они едут кататься.

Темнеет. Колька пообвыкся уже со своей ролью. Он уверен в себе и знает, куда ехать. Едет, куда ведет дорога, а она ведет к бассейну, где стоят насосы для орошения. Тут же и вагончик, но он под замком. Лезут купаться. Хорошо, что темно. Он в больших трусах (какой ужас, но кто же знал?), она, неожиданно для Кольки, в рубашке. Колька уже сомневается: «Если бы она для этого шла, купальник бы надела». Барахтаются в воде, но от бессмысленности этого занятия скоро выходят на берег. Луна взошла и все вокруг освещается безжизненным светом. Мерзнут. Колька пытается проникнуть в вагончик и простейшая отмычка срабатывает.

Мерзнут в вагончике. Решают сушиться. Зойка снимает рубашку. Во тьме Колька различает белый треугольник, а выше нет ничего. Колька мучительно думает, что делать дальше и наконец решительно снимает свои большие мокрые трусы. Начинает их отжимать. Переговариваются ни о чем. Пока он вешает трусы, дрожь охватывает тело. Колька поворачивается к ней, подходит, протягивает руки и обнаруживает маленькие мягкие груди, мнет их холодными мокрыми руками, сознание неожиданно заволакивается, он почему-то валится вперед, что-то падает с грохотом рядом, но руки спешат ниже, нащупывают мягкую ткань, пытаются тащить ее к ногам... «Подожди, порвешь, я сама». Она почти машинально, отработанно снимает трусики и кладет их под голову.»Это надо запомнить» — зачем-то мелькает в голове Кольки.

Зойка располагается удобнее, Колькины пальцы судорожно сжимают мягкое тело. «Отпусти, синяки будут». Он опять в каком-то беспамятстве, обнимает ее, вкладываясь между заботливо расставленными коленками, прижимается к горячему телу и... Он с ужасом ощущает, что опозорился навек, потому что ничего у него не получается. Колька с ожесточением пытается что-то сделать, но все тщетно. Мокрый Колькин лоб взмокает вторично и тут приходит помощь. Кольке остается только выдохнуть и прижаться к теплому животу. Зойка тихо стонет.

Но что это? Как будто подъехала машина? Они замирают и почти забывают друг о друге. Слышны голоса. Приходится разъединиться, уже без удовольствия и радости. Колька надевает штаны прямо на голое тело, а Зойка накидывает платье. Стоят в обнимку, но никаких эмоций это не вызывает. Мысли заняты неожиданным вторжением и его возможными последствиями. Разговоры то удаляются, то приближаются. И так минут десять или больше... Колька про себя мучительно ругает незваных гостей, когда голоса отдаляются. Но голоса приближаются и мысли принимают иной ход. Он нащупывает в уголке лом. Но вот хлопают дверцы и машина отъезжает.

И вот тут уже все идет своим чередом, без лишних слов. Летят на пол штаны, летит на полку платье — скорее, скорее туда, в этот мучительный сладостный мир.

Колька изнеможен, но еще и еще раз пытается наверстать упущеные годы. И вот, уже совершенно обессиленный, он утыкается в измученную им же маленькую грудь, не в силах оторваться от манящего, доступного и родного тела и так и засыпает, к удовольствию Зойки, совсем не удовлетворенной этим буйным мальчиком, но счастливой от сознания произведенного ею на свет мужчины.

1988