На окраине вечности - 17

Подошёл Пеньтюхов к реке, а там диво. Посреди речки машина стоит до половины дверей в воде. Николаич матерится, Гены нет.
- Побежал в деревню за трактором, - пояснил Николаич, когда кончил свою речь-монолог о том, какой Гена нехороший человек.
- А чё в реку то полез? Ведь говорили – вокруг едь….
- Ему, говорит, брод привиделся.
- Какой здесь брод, - оглядывается Пеньтюхов, стоя на обрывистом бережке.
- Ему он вон там показался, - Николаич указал Петру куда-то в берег чуть выше обрыва.
Там и впрямь берег чуть выполаживается к воде, но от уреза то вертикально уходит вниз чуть не на метр – не только на машине, человеку выкарабкаться не так то просто, если за осоку обеими руками не цепляться.
- Да-а… - только и смог вымолвить Пеньтюхов.
- Вроде и с хохлами не квасит… - в тон начальнику пробухтел Николаич.
Через полчаса Гена появился нисчем. Суббота – кто-то отказывается, мол, после бани; другой не может – пьяный. Пришлось идти на станцию, и с неё автобусом добираться до общежития в Шипицино.
В общажке новая беда – свету нет. Впотьмах картошки, набранной Матвеичем на поле, отварили с тушенкой – благо на кухне газовые плиты, ане электрические. Сели есть, а картошка не доварена. Хрустит на зубах, да ещё и не промыта – песок меж зубов застревает. Матвиеча сильно костерить не стали, сил уж не было. Спать завалились – главное не с пустым брюхом.
Утром хотели картошку доварить. Николаич кастрюлю открыл и разразился таким матом в адрес своего друга-врага Матвеича, что Пеньтюхов даже изумился – надо ж как «художественно» матерную трель выводит мужик. Когда же и сам в посудинку загля-нул, то «запел» ту же «песню, что и Николаич. В кастрюле лежали непонятного происхождения овощи сине-фиолетового цвета. Оба матершинника были из деревни и поняли, чем их накормил «жулик ростовский Боринька». Набрал Матвеич картофелин-«маток», которые по весне посадили, а осенью выкопали вместе с урожаем, но не собрали за ненадобностью. Картофелины снаружи были ещё крепкие, а внутри «полые» - как яйца. Вот «шелуху» этих «яиц» Матвеич и отварил да попотчевал ею товарищей своих. Ну и получил заслуженной бичёвское «спасибо!».
Пришлось чайком довольствоваться в то утро. Почаевничали, на автобус сели. В Ядриху приехали, но работать не стали – надо с машиной что-то делать. Уговорили шофё-ра автобуса отвезти их в деревню, где накануне обещал мужик посодействовать в деле вы-таскивания машины из реки, если к тому времени не зайдёт его процесс похмельства далеко.
На счастье – тот находился пока ещё в стадии поисков. Про обещание своё уж и не помнил. Когда же объяснили ему, что от него хотят, ожил:
- Мужики, дак сейчас всё сладим. Где, чё у вас застряло.
С водителем автобуса рассчитались. Пошли к трактору. Хозяин не сразу его завёл. Ещё попытался на похмелку сначала напроситься, отшили.
- Вы с Геной едьте, а мы следом придём и с бутылкой, - разложил «пасьянс» Пеньтюхов.
- А сейчас то?
- Никаких. Машина стоит на берегу, значит, сразу и расчёт.
- Хорошо, - через минуту «Беларусь» уже взревел.
Трактор уехал, а Пеньтюхов с Матвеичем и Николаичем пошли за ними пешком. Идти недалёко – пару километров. Пока, рассудили, дойдём – мужики уж и машину выво-локут.
Так и случилось. Отдали мужику бутылку водки ещё денег на пару и разбежались. Трактор в деревню укатил, Гена остался машину сушить, а троица изыскателей пошла дело делать – Пеньтюхов с Матвеичем нивелировку дальше погнали, а Николаич бурить свои скважинки. Домой вернулись уже на своём транспорте.
Ещё два дня отработали да закончили месяц. Пеньтюхов поехал в контору с материалами работ да нарядами. Матвеич с Николаичем поехали в Геолог. Гена остался в Шипицино. Мол, машину надо после «утопления» подшаманить. Пеньтюхов даже порадовался за парня – вот, осознал, что чуть не подвёл бригаду даже на выходные не поехал в свою Чувашию.
В институте едва появился Пеньтюхов во своем отделе изысканий, к нему начальник с вопросом.
- Что с машиной?
«Прознали уже, - сообразил Пеньтюхов и даже удивился, что так быстро. – А ведь договаривались, что никому болтать о том не будем. Понял Петр, кто его продал - Матве-ич с Николаичем по-пьяни.
Деваться некуда. Стал Пеньтюхов оправдываться, что получилось неладное с ма-шиной, но Гена-шофёр остался с ней и подремонтирует. Начальник его вроде выслушал, но далее и вовсе несуразное говорит.
- А что ж тогда он пишет в телеграмме, что «восстановлению не подлежит»?
- Кто пишет?
- Гена твой. Вот, – и телеграмму протягивает. – Читай.
«Машина разбита. Восстановлению не подлежит»
- Он чё…. – только и смог выдавить из себя Пеньтюхов.
- Тебе видней «чё»… Разберёшься тут и после обеда зайди. Вижу ты сам ничего не знаешь.
- Не знаю. Уезжал, всё нормально было…. Не бухарик он вроде…. – забормотал Пеньтюхов.
После закрытия нарядов Пеньтюхов расситывал съездить на пару недель в Ерши. Объёмов выполненных в сентябре работ оставалось еще и на следующие полмесяца. Поэтому договорились собраться на работу через три недели. А тут пришлось срочно обратно выезжать. Дозвонился до Гены. Тот что-то несвязное про угон бормочет. Пеньтюхову то от этого не легче – ему машина нужна для работы.
- А где сйчас то она?
- Здесь…
- А что с ней?
- Всё разбито….
Так толком ничего и не выяснил, кроме того, что машины нет. ГАЗ-66 только по-сле ремонта был выпущен. Всё на ней новое, даже резина.
Надо на место выезжать и там уж смотреть, что с машиной делать. Обратно на поезд Пеньтюхов садится и в Ядриху, оттуда в Шипицино.
Машина и впрямь «никакая». Вся «рожа» смята, рама погнута, а с будки фанера содрана, будто обои со старых стен.
Выяснилось и кто угонщик – хохол из бригады. Взял у Гены покататься и девку покатать. То ли нетрезв был сильно, то ли за руль не садился. И ладно бы поехали по до-роге, но его же нелёгкая в Котлас понесла. Моста через Северную Двину тогда не было – паром ходил. Спуск же к переправе непростой – довольно крутой да ещё и с вывертом. Разогнался по этой кривой улице ас-водила да и не справился с управлением – въехал в угол дома и при этом ещё бомбанул металлический шкаф с двумя газовыми быллонами. Взрыва и возгорания на счастье угонщика, его подруги, жильцов дома и, наверное, их соседей не произошло. Хохла так зажало, что пришлось вытаскивать, куроча кабину, но ни одного перелома. А вот его попутчице не повезло – обе ноги сломала.
Доложил об этом Пеньтюхов в институт и стал ждать «Урал», выехавший в тот же день с Питера, чтобы снять с разбитой машины всё, что ещё может пригодиться.
Разбитую машину, позднее списали, но Пеньтюхову пришлось доделывать сорок километров трассы с использованием «общественного и междугороднего транспорта». Сначала хохлы предложили, мол, если «дело» раздувать не станете, то будем возить на своей машине на работу и с работы. Согласились, что в семь утра машина будет увозить на работу, а в шесть вечера забирать там, где скажут.
Один день съездили и послали добрых дядек подальше. Уехали в одиннадцать ча-сов, а вечером забрали горемык в девятом вечера. Кто ж после этого с такими людьми де-ла будет иметь. Те ещё навязывались какое-то время со своим «сервисом», потому что хохлёнка ихнего трясла милиция, а когда тот слинял, то и вовсе хари отворотили.
Плюнули на таких извозчиков и стали автобусом добираться до места работы. Сколько можно, проедут попутным транспортом, а после в лес к трассе изыскиваемой пешком топают. Лучше уж идти медленно, нежели ожидать быстрой езды.
Гену в наказание за его «подвиг» увольнять не стали, а определили в помощники к Николаичу. Толку от такого напарника мало, но хотя б есть с кем словом обмолвиться – и то хорошо. Сил у парня немного, а к зиме простужаться ещё стал. Как назло, в декабре надо трассу заканчивать, а тут морозы под тридцать градусов ударили.
Визиру для трассы без Гены рубили – пусть парень в себя придёт. Пикетаж подтя-гивали к рубке по утрам, когда шли к участку визиры, приготовленной накануне. Поэто-му, как дошли до конца трассы – площадки, на которой будет конечная газораспределительная станция и рядом с ней дом оператора, так сразу же и к инструментальным работам приступили на следующий день.
Пеньтюхов с Матвеичем с нивелировкой идут, а Николаич с Геной бурят сква-жинки свои трёхметровые на сухом месте и до минерального грунта на болотах. Бурильщики вначале вперёд вырвались – по бугоркам геология одинаковая везде, а вот на болте притормозились – надо уже через сотню метров торф «протыкать». Покуда штанг наскручивают достаточное количество, чтобы болотину «проткнуть» - времени час-два уйдёт. А нивелировщики, наоборот, болота быстро проскакивают – рельеф то ровный, просека широкая либо вовсе открытое место. Прибор поставил и на полверсты все пикеты нивелируй.
Догнали Николаича с Геной на болоте. Но сперва не их увидали, а дым костра. Подошли ближе, видят такую картину: Николаич «бурмашину» свою крутит – грудь краснеет, подшлемник на затылок сбит, от самого пар клубами, а рядом напарник у костра околевает. Дрова почти прогорели, а бедолага уж чуть не головни обнимает, чтоб согреться. Николаич это дело увидал. Бур свой оставил. За топор схватился. Сушину сосновую исколошматил и на угли полешки покидал. Богатырскими своими мехами дунул пару раз на головешки – разгорелось пламя, оживился «хлопчик». А мастер к инструменту.
Тут и нивелировщики подошли. У Матвеича в рюкзаке два термоса с чаем, а к нему ещё и бутерброды с салом.
Пеньтюхов с Матвеичем «душевно» чай пьют – горячий, обжигась и греясь одновременно. Николаич свою кружку в снег отставили, бутерброд сьел, остывший чай залпом выпил и за дело.
Николаич в изыскательской геологической братии «выродок» настоящий. Ос-тальные то геологи по трассе скважины бурят через одну, а чаще и того реже – через километр-полтора некоторые «умельцы» лепят их. Николаич и одной не пропустит. Ему пробовали пенять на это, а он своего деда-кузнеца вспоминает.
- У меня дед кузнецом был, кабы он кобылу на три ноги кому подковал, чё б с им было? Обиходили оглоблей бы в лучшем случае….
- А в худшем?
- А в худшем…. – мешается мужик. – А чё может быть хуже то? – вопросом и от-вечает. И в самом деле, после оглобли то вдоль хребта иного, кроме худшего, и быть не может.
Закончили мужики трассу к Новому Году, как и обещали. А дальше что? Машины нет, а «безлошадными» много не наработаешь. Пришлось всей бригадой в отпуск идти посреди зимы. Закончился этот праздный период быстро. Без работы осталась бригада Пеньтюхова. Но мало этого и без бригадира. Пеньтюхов заявление на отпуск написал да ещё и с последующим увольнением. Николаич с Матвеичем бездельничают, бригады все укомплектованы – кому ещё нужны лишние рты. А Петр на «биржу» встал. Средний заработок у него достаточно высокий, чтобы от всех предложений отказываться. Прямо об этом не говорит, но работодателям пеняет. Мол, зачем мне у вас работать, коли мне за безделье больше платят. А сам уже договорённость имеет с институтом, как появится объект большой – снова устроится.
Пока же работы нет в Ерши поехал на пару недель в конце марта, по последнему льду окушков на Реке половить да в половодье с наметом побраконьерничать. К тому же и сетёшки не прочь в заводках кинуть – пошерстить щук, вышедших по большой воде на заливные луга, чтоб икру отметать.
Весна в тот год ранняя была и скорая. Поехал Пеньтюхов в самый разгар половодья, чтоб на «бирже» отметиться да от очередной работы предложенной отвертеться, а вернулся через пять дней уже не тот вид речной. Утихомирилась буйница, в берега вошла, но ещё вертит «хвосты» на стремнинах омутов, ещё пугает своей мутной да блёсткой гладью вышедшего на берег её.
Рыба Петра уж не интересует, нарыбачился, но на Реку выходит каждый день. Особенно нравится ему стоять на берегу сразу после заката. В реке бобров развелось немеренно-несчитано. Как только юркнет солнце за горизонт, выходят они на берег, чтоб бока почесать да покрасоваться. Глядит на Пеньтюхов, как речные обитатели марафет наводят, будто перед свиданием, а те и рады блеснуть своим мастерством. И так, и эдак по-вернутся. Насмотрится Петр на этих франтов и заорёт, будто ненормальный, кавалеру, «пёрышки» чистящему.
- А Дуняшка то твоя к другому уплыла!
Бобр вроде вздрогнет сперва, но быстро в себя придёт. Башку повернёт в сторону орущего недотёпы и нехотя в реку сползёт. Не боятся позднего соглядатая звери. Мол, ори дурень – чё с тя взять то, окромя дури. Сидел бы, дескать, в своей избе в телик таращился или дрых, как все люди нормальные.
Обычно бобры у противоположного от Ершей берега под вётлами марафет свой ладили, а однажды подходит к берегу Пеньтюхов, а один обитатель речной под самым бе-регом плывёт. Подкрался Пётр тихонько к обрыву и на сухую траву прилёг – одна голова торчит над берегом. Зверь к тому времени уж совсем к берегу подплыл и с Пеньтюховым поравнялся. Лежит мужик, дышать боится, разглядывая гладкую да матово переливающуся спину бобра. А тот, видимо, почувствовал на себе взгляд, но не унырнул, ударив хво-стом по воде. Наоборот, ещё проплыл немного, а после неторопливо в глубину стал ухо-ить, спина его при этом колесом выгнулась – заблестела в свете народившегося лунного блина. Диво дивное! Скрылась спина, а затем и хвост-лопата в воде. Пеньтюхов по сторонам смотрит – где же вынырнет речной циркач. Показалсь голова бобра метрах в пяти ниже по течению от зрителя. Снова раздвигает набегающие струи артист водяной. Ещё раз мимо Пеньтюхова проплыл и новое сальто с уходом под воду совершил. Такое бесплатное зрелище перед Пеньтюховым устроил, что и в цирке не увидишь. Без всякой дрессировки молодец кренделя выписывает, залюбуешься. Нагляделся на это представление Петр и давай в ладоши хлопать, как на праском представлении. И странно, бобр это так и понял. Крутанулся на глади речной, будто в круге почёта и заскользил по глади ночной реки в нужном ему направлении.
«Вот как, оказывается, можно в ладу со зверьём то жить!» - Восхитился про себя Петр а вслух пробубнил. – Как с людьми….
Сказанное показалось почему-то нескладным, усмехнулся.
- Нет, как с людьми не получится, - вкладывая в эти слова тот смысл, что и люди не так просты, и зверьё не так доверчиво да простодушно. С иным человеком, подумал, и жить не хочется по-людски, а вот со всякими зверушками да птахами не просто по-людски земной приют делить следует, но сосуществовать с ними ровно в ангельском саду.
Поднялся. Всё еще под впечатлением бобрового представления находясь, и поша-гал, заложив руки за спину, но не к дому а по берегу Реки в даль заливных лугов.
Стемнело уж. Луна, повисшая над притихшей землёй, высвечивала сказочные очертания вётел на берегу реки. Ерши тёмной стеной возвышаются по правую руку на некотором отдалении. Редкие ивняки, начавшие полонить хиреющие луговины. А Пеньтюхов бредёт неспешно, предаваясь пустым, но сладостным мыслям и не замечает, что уж морозец легкий сковывает тонким ледком лужицы в низинках. Но вот треснул под ногами хрусталь, отразилась луна своим сияньем в луже и вернулся путник в мир Реки. Огляделся – кругом лужицы серебром блестят, будто монеты раскиданы по скатерти воровской сре-ди ночного царства-государства.
«Гулливер в стране великанов, - подумал о себе Петр и тут же понял несуразицку этой мысли – нет, скорее, лилипут во всяком смысле: и пространственном, и временном.
Сколько лет Реке? Неизвестно. Видимо, очень и очень много. Пойма её местами не в одну версту шириной, но почти во всяком месте было когда-то русло. Крутило Реку туда-сюда, а скорость смещения – сантиметр-другой в год.
«Мне уж сорок лет без малого, - подумалось Пеньтюхову – а за эти годы Река практически не сместилась».
Старица у Ершей лет за шестьдесят до того дня образовалась, а её не затянуло ещё – кочкарник лишь у берегов появился, а посередине открытая вода бакалды скрывает, в которых карасиное племя обитает. В пойме множество низин – вытянутых и круглястых. Одни глубаной метр-два, другие едва означены – но и те и другие руслом были в разное время.
«Получается, что не одно тысячелетие перепахивает Река свою долину, пряча в своих береговых отложениях следы былого. В том числе и следы человека».
- Да-а…. – только и промолвил Пеньтюхов и снова в размышление погрузился: «Жили же здесь люди и тысячу лет, и больше – человечество то не один десяток тысяч лет по Земле шастает. Вот только следов не оставили те древние люди. А интересно бы узнать какие они были. Наверное, одежда у них из шкур звериных была. А рыбу они, верно, били копьями с каменными или бронзовыми наконечниками, а не как мы – не гонялись за каждой мелкой рыбёхой для ухи либо жарёхи…..»
Тысячелетия рыбы немерено-несчитано в Реке было, но в последние десятилетия почти на нет свелись ее запасы. «В войну вся округа рыбой питалась и не убывало её», - вспомнил рассказы стариков. Говорят, что в старое время по Реке мельницы стояли. Сей-час их уже нет, одни сваи торчат из воды на месте мельничных сливов, будто обглоданные с торцов льдинами.
Но ведь и мельницы невсегда были. Лишь в последние два века, а то и меньше. Что же тогда Реку то сгубило?
- Да мы и сгубили, - ответил на свой вопрос Пеньтюхов, усмехнувшись горько.
Луна, поднявшаяся над Ершами, да единственный на всю деревню фонарь освещают округу. Совсем холодно Пеньтюхову. Да и не мудрено – из одёжки то на нём лишь свитер да энцефалитка. Даже к ушам под шапчонку холод пробрался.
- Загулялся я, - и к деревне повернул.
Ходьбой согрелся. С теплом и мысль о мельницах вернулась. «Как бы про них уз-нать то: кто и как строил, как они работали?» А ещё лучше чертежи бы найти этих кормилиц да попытаться восстановить, хотя б одну. Ведь можно установить на сливе турбинку, чтобы электростанция получилась. После войны, слыхал Пеньтюхов, были такие установ-ки для получения электрического тока.
Вернулся домой, чаю горячего напился и завалился спать. Не спится, всё из голо-вы мельницы не выходят. Решил на следующий день в Реченск пойти, чтоб в тамошнем краеведческом музее попробовать что-нибудь узнать по интересуемому вопросу. Вроде нашёл здравое, можно и угомониться да забыться крепким сноп. Ан нет, ещё разные мысли долго донимали полуношного «гоэлрошника». Вроде забываться стал, а тут, будто в полубредовом состоянии, какой-то рыжий-бесстыжий привиделся, вставляющий лом в ротор мельничной турбины, которую восстановил таки неугомонный Пеньтюхов. Мало того, турбину курочит, ещё и верещит дико: «Конкур-ренция должна быть пр-р-раведной. А ты, Пеньтюхов, кур-р-куль проклятый….»
- Кыш, пернатый! – Отмахнулся Пеньтюхов от наваждения и очнулся.
«Вот сотона то ваучерная! Везде достанет», - окончательно освободился от забы-тья. Посмеялся тихо, поворочался и снова в сон тревожный погрузился.
Но и тут покоя не наступило. Вместо «сотоны ваучерной» вдруг Антонина яви-лась. «Эта то откуда?» - изумился Пеньтюхов. А тут ещё и расслышал, как зовёт его девка на Хардагас. «Зачем?» - хочет спросить её Пеньтюхов, но окаменел весь будто, а язык ку-да-то заваливаться стал, дыхание пропало напрочь. Что-то бы сказать или шаг навстречу сделать. Не может ни того, ни другого. Руки-ноги будто спелёнаны. Испуг вроде уж прошёл, понимает, что виденье всё глупое и не более, но всё ж силится удержать его – уж очень сладко оно. Пропала Антонина. На лбу испарина выступила, спину вспотела.
«Не ладно что-то. Заболел никак». – А из памяти привидевшееся уходить не хо-чет.
«Зачем на Хардагас то?» - Спрашивает пустоту. – «Молодость что-ли возвратит-ся?»
Повернулся на бок лицом к окну. За ним луна полная, будто прожектор, в глаза хлестнула.
«От тебя, подлая, все виденья» - К стене повернулся обратно и на голову одеяло натянул.
«Нет. Антонина Петровна, не пойду я уж на Хардагас. Оказалась ты не спетой песней моей.» - С горечью подумал и вопросил ещё: «А хорошо ли это, что была краткое время в судьбе и пропала?»
И тут же в голове застучало, как в телефонной трубке, только не предложение ждать ответа, а полнейшее отрицание такового: «Нет ответа…. Нет ответа….».
Утром вспомнил сновидение и тут же с лёгкостью растолковал его – не иначе понесёт куда-то нелёгкая. Однако обманной оказалась эта интерпретация сна. Как часто бы-вает в жизни – ждёшь чего-то важного и судьбоносного, но проходят дни, недели, а «воз» ни с места. 


Рецензии