Приходи, будет весело!

Мрачные до черного вышли люди,
тяжко и чинно выстроились в городе,
будто сейчас набираться будет
хмурых монахов черный орден.

Траур воронов, выкаймленный под окна,
небо, в бурю крашеное, -
все было так подобрано и подогнано,
что волей-неволей ждалось страшное.

Маяковский.



Черт возьми!
Ненавижу свою беспринципную натуру – обещаешь себе, обещаешь, а в нужный момент интерес берет свое.
Вчера, например, сказал – не буду надираться – так нет же! Обязательно после водки надо было пить портвейн.
Так и сегодня – нет, все-таки любознательность доведет, рано или поздно, или до тюрьмы, или до морга! – ну был же у человека нормальный принцип – не ходить на похороны. И придерживался этот человек, этот слабовольный человек, данного самому себе обещания – с пяти лет до почти двадцати пяти.
Это обещание я себе дал после похорон двоюродного дяди Арнольда. Этот самый тезка знаменитого губернатора, по словам жены его – «От водки сгорел». И не мог понять я, бедный молокосос, понять, как это дядя сгорел, а тетя целая, даже собака, да что собака – мебель – и то в порядке! Представлял я, как дядю в ванной заливают водкой, поджигают, и ужасался. А потом размышлял - не эту ли самую водку пьют сейчас здоровенные лбы – его сыновья.
Тяжелый это на мне оставило отпечаток, и сказал я сам себе, окончательно и бесповоротно – на похороны я – больше ни ногой.

Ну так вот – просыпаюсь я сегодня с бодуна – не успел еще ни кофе сварить, ни рассол достать из холодильника, только-только сделал первый глоток воды из-под крана – тут звонок. Открываю, значит, и думаю – «если кто-то из вчерашних собутыльников, вздерну поганца тут же, сейчас же, у себя в кухне, на сетевом шнуре!». Нет, оказывается, это почтальонша наша, Даздраперма Никифоровна, принесла телеграмму. «От кого бы это? – думаю – можно было и с-м-ску отправить…» - а потом понял, это родственники с Дергачей, туда такое изобретение, как с-м-с точно еще не дошло.
Смотрю – так и есть.
Пишет брат Проша, которого я знал, как единственного вменяемого из всей этой ветки моей семьи (чьей религией, как он говорил, был староверческий алкоголизм). Вменяемость его заключалась в непроходящей (и, чаще всего, непотребной) веселости, а также в том, что вместо самогона он по праздникам пил коньяк. Правда, закусывал он его все равно селедкой…
Так вот, телеграмма приблизительно следующего характера – «померла бабка окстисья тчк похороны субботу тчк приходи зпт будет весело». Когда до меня дошла суть высказывания, я чуть не поперхнулся рассолом. Но, по здравом размышлении понял – во-первых, если Проша говорит, что будет весело, так будет весело. Во-вторых, развлечений на сегодня у меня все равно никаких – не заседания клуба борьбы с последствиями климакса, не собрания в церкви «Христос – твой кент», а на секцию байкало-амурской борьбы я бы и так не пошел, после того, что там со мной сделали в прошлый раз.   
В общем, пока я доел остатки вчерашней курицы и запил их чашкой кофе (caf;-Pele – полное пенальти!), решение было принято.

С Прошей мы встретились на окраине города – оказывается, бабка жила не в Дергачах.
Мы шагали по пожухлым листьям, и Прохор рассказывал, отхлебывая из бутылки, в присущей ему развеселой манере.
- От чего помела-то? От семечек.
- Семечек? – переспросил я с недоверием
- А то! Любила бабка семечки… лузгала-лузгала, вот и померла.
Я даже не нашелся, что ответить. А брат продолжал.
- Как же не помереть! Лузгала-то она их целых девяносто восемь лет!
Я криво улыбнулся и хлебнул из бутылки.
- Ты пей, пей. Там особо не напъешся. Бабка славилась своей жадностью, а внучка ее и того похлеще будет, так что похороны ожидаются «по-минимуму».

«Похороны по-минимуму!» - это было очень слабо сказано! Это не минимум, это – дно выгребной ямы!
Четыре бабки выли всю дорогу – зудели, как мухи, сильнее всего выделялась чья-то низкая, с хрипотцой, нота.
Денег не было даже на катафалк.
Гроб с бабкой четыре мужика медленно пронесли на плечах до остановки маршрутки. Люди недоуменно оглядывались, сторонились нас. И не удивительно – я б тоже сторонился! На остановке гроб (кстати сказать, роскошный, красного дерева, оббитый бархатом) поставили на землю и … стали в очередь!
Проша обернулся. «Я же писал, что будет весело!» - говорил его взгляд. И тогда, господи, только тогда я понял, что будет ой как весело!
Подъехала маршрутка. Мы, к счастью, стояли первыми. Бабку каменнолицые участники процессии внесли в салон. Водитель был даже не белый – какой-то синевато-кремовый, как магазинная курица.
Дальше произошел примерно следующий диалог:
Водитель:
- Рехнулись, что ли? Куда вы хоть гроб пхнете?
Один из мужиков:
- А шо такого, забодай тя комар? Могем свидетельство о смерти предъявить!
Водитель (зеленея)
- Так там еще и покойник?!!!
Дока бабки Окстисьи баба Зина
- Покойница!
Бабки (на заднем фоне)
- На кого ж ты нас покинула?
Водитель (цвет лица описать невозможно)
- Вы в своем уме?! Вылазьте сейчас же!
Баба Зина (с возмущением)
- Я жизнь прожила! Я – пенсионер!
Бабки (на заднем фоне)
- У-у-у-у-у-у!

Во время этого театра абсурда, я вжался в окно на заднем сидении и старался сделать вид, что я сам по себе и вообще не из этой компании. В итоге, заднее место оказалось не лучшим – мне в ноги долго пытались всучить еще один атрибут похоронного церемониала, над которым так бессовестно глумились – огромный несуразный крестяку, сколоченный, судя по всему, из дверцы от шкафа. От креста я наотрез отказался, и мне дали что-то, завернутое в брезент.
После споров, уговоров и матов, маршрутка все-таки двинулась. Бабки завыли еще сильнее, чтобы перекрыть звук мотора. Ощупал сверток – ничего было не разобрать, и я решился его развязать. Это были – о Господи! – две лопаты!!! Судя по всему нам еще и самим надо было рыть могилу!

- Света, шо? Два с ливером? А ты, Ваня? Капуста?
Я сидел на лавочке и потихоньку сходил с ума. Им мало было маршрутки. Мало было того, что в нее, по ходу движения, заходили пассажиры, и гроб, в целях экономии места, поставили стоя. Мало, наконец, процессии через метро, с гробом на плечах, с крестом и лопатами, с бабками на заднем фоне (На кого ж ты нас покинула? У-у-у-у-у!) – и все это с двумя пересадками. Господи, друзья и ближние, они у выхода из метро остановились поесть пирожков!
- Толя! Та Толя, еж твою медь! Ты с чем?
Хотелось сбежать. Больше всего на свете. Хотелось бежать так, будто за мной гонится сам Саакашвилли с «градом» наперевес. Так нет же – кроме беспринципности у меня есть еще один минус – нерешительность. Поэтому я сидел и смотрел, как мои родственники, разложившись прямо на гробе, едят пирожки, запивают захваченным из дому компотом, и мечтал, чтобы все это хоть когда-нибудь закончилось.
Но это было еще только начало.
Пирожки были доедены, компот допит. Бабки, освободив беззубые рты от теста, снова начали выть. Прохожие оглядывались. Мы шли.

В трамвае…
В трамвае все прошло относительно спокойно, если не считать того, что гроб два раза упал с последних сидений от тряски, и один раз у него открылась крышка.
Трамвай завез нас в какую-то глухомань, мы пошли по трассе. Начал накрапывать мелкий дождик.
- Гроб! Гроб берегите! – закричала баба Зина
Его накрыли чем-то. Пошли дальше.
И тут вспомнилась мне одна вещь – нигде в этом районе нету ни одного кладбища.
В самых скверных предчувствиях я спросил об этом бабу Зину.
- Нету, нету, сынок, – ответила она мне – ну дык на кладбище место дорогое, а пенсия сейчас, сам знаешь…
- Ну?!
- Ну, так решили бабку сталбыть в посадке-то и прикопать.

Посадка была очень милой – тополя и дубы. Птички пели, листья падали, но приятней от этого не становилось.
Бабки устали выть, осталась лишь одна, самая выносливая, но и в ее вое уже не чувствовалось прежней уверенности и мощи.
Общими силами была вырыта яма – два на метр или около того.
Настал самый ответственный момент – опускание гроба в могилу. Кто-то включил похоронный марш с телефона. Остальные начали подпевать. Картинка получалась завораживающе–кретинская. Чувствовалось, что сейчас что-то должно произойти, причем все знают что именно. Все, кроме меня.
И вот, в самый экспрессионный момент, когда почти весь гроб уже скрылся в яме, а сила голосов подпевающих идиотов достигла своего апогея…
Гроб резко перевернули, и тело бедной бабки выпало в яму. Яму немедля, быстро и молча стали засыпать землей, а баба Зина начала, хищно оглядываясь, протирать гроб влажной тряпочкой со словами
– Бабку мою в нем хоронили, и внучку в нем же похоронят!

Дальше ждать я не стал. Просто плюнул и ушел в направлении города. Подумал – и вызвал такси. Дома открыл бутылку водки и выпил ее в два приема. Стоял на балконе, курил и думал - Господи, когда решу помирать просто пойду и утоплюсь в болоте, чтоб остались по мне только круги на воде.
Бабки (в моей голове)
- У-у-у-у-у-у!

11.11.2008