Часть 1
Пролог
Неизменно все то основное, что составляет человеческую сущность. Остальное – мелкие, отрывистые шажки в сторону – не имеет значения. Не очень-то радостно становится, когда понимаешь это, настолько, что хочется отречься, хочется вдруг, вот так сразу взять и начать верить во что-то кардинально противоположное. Но… если ты уже до чего-то додумался, это невозможно просто сплавить, как надоевшую вещь, как не смог Коперник, даже на костре, отречься от своей теории гелиоцентризма.
Иногда мне кажется, что человек – соль вселенной, что наш разум действительно способен на нечто грандиозное – особенно хорошо об этом думать когда все получается, когда видишь свои идеи, которые постепенно воплощаются, обретают форму… Но когда все идет по-другому, когда свет в конце тоннеля становится слабым-слабым, как огонек догорающей свечи, приходит это – липкая, обволакивающая зловонным небрежением пустота безнадежности, пустота здавания. Ты просто поднимаешь белый штопаный флаг и начинаешь думать, что мы – просто орудия в руках богов. И… насколько странно бывает! – сдавшемуся ПРИЯТНО думать об этом, ощущать себя малейшей частичкой, которая ничего не значит, простой пешкой на шахматной доске, а может даже просто пылью на ней.
Истинный ход вещей, истинный смысл человека – может он зависит всего лишь от внутреннего состояния этого самого человека и ни от чего больше?
Сегодня я бы хотел сказать правду, ту, которая управляла мною все эти годы – если бы не моя болезнь, не было бы ни «неба и дна», ни меня, такого, как есть сейчас…ну да в общем обо всем по порядку. Началось это все в середине января, который выдался на редкость…
Глава 1
…теплый. Войцеховский, вы что, спите?
Вскакиваю с парты, разлепляю глаза – веки по тысяче тонн – твою мать, как это я заснул?
- Нет, Карл Аркадьевич, не сплю.
- Полагаю, в таком случае, вы, конечно, расскажите нам, о чем я сейчас говорил?
Карл Аркадьевич – преподователь хирургии – алкоголик, взяточник, язва и настоящий псих, как и все хирурги. На вид ему было лет 70 – этакий миловидный старичек, но все знали, что ему уже больше 80-и, (и на пенсию он, ко всеобщему сожалению, не собирается) и все его мило- заключается только в –видности, а на деле он бывал настоящей сволочью.
Так, чего же он мог сказать? Все его лекции сводились к рассказам: а) про баб; б) про бухаловки и в) про веселые случаи из его хирургической практики. Закончил он словом «теплый», которое меня и разбудило…
- Ну-с, молодой человек, будем отвечать или как?
- Вы сказали, Карл Аркадьевич, что спирт гораздо круче штырит, если он теплый.
Профессор посмотрел на меня долгим внимательным взглядом из под прищуреных век. Я тоже нагловато смотрел на него красными от недосыпа глазами. Ощущуалась какая-то напряженная борьба – верит – не верит, угадал – не угадал…
- Что ж, Сергей, полагаю, вы способны делать одновременно две вещи – спать и улавливать информацию. Похвально, мой юный Юлий Цезарь. Садитесь.
Ф-ф-фух!
Я бухнулся за парту и стал дописывать стих
Горит бессмертная душа,
я восхищаюсь, чуть дыша,
была безумно хороша
моя земная…
Жизнь? Нет, как-то не очень… Чертова касыда! Слишком мало слов впихнуть можно. Моя земная - …масть? Вообще отстой.
Но звенит звонок, и немногочисленные слушатели Карла Аркадьевича встают из-за парт, заталкива тетрадки с рисунками, стихами, рассказами, пьессами, книги, журналы и т.д. в портфели и сумки. Все идут в курилку.
Грязь брызжет из-под ботинок, заляпывая все, что можно. Черт! Хоть тепло – это, конечно, хорошо, но этот январь – это уже слишком. Ошибка погоды, бля.
- Здорово, Серега!
- О, Рыжый, привет!
Рыжий, он же Пашка. Мой, школьный еще, товарищ, отличный барабанщик, бабник, алкоголик, будующий хирург и настоящий псих, как и все хирурги.
- Ну че, Серега, как оно ниче твое? Бабу нашел себе?
- Та не, как-то не залади…
- Ждешь настоящей любви? – перебил он меня и загоготал, запрокинув голову и выпуская изо рта облачки крепкого сигаретного дыма. Придурок.
- А ты все от одной ****е к другой скачешь? Наш вендиспансер уже внес твое имя на доску почета? А то без тебя им бы и работы нихуя не было…
- Шутник, да? Петросян? – он хлопает меня по плечу и мы смеемся.
- Ну да ладно, говнюк. Я, собсна побазарить хотел.
- Ну.
- Ты ж на гитарке лабаешь еще?
- Ну так себе…
- О! – Паша обрадовался – так давай ко мне, я группу собираю, нужен ритмач и вокалер, остальные есть вроде. Ты ж и поешь?
- Да вроде как. Но только я никогда в группе раньше не играл…
- Бля, чувак, шо ты гонишь? Давай, говорю, попробуешь, все равно ж нихуя не делаешь – не получиться – ну и хер с ним!
Как-то неожиданно для меня. Никогда не думал о том, чтобы играть в группе.
- Паша… ну я подумаю, ладно?
- Вот говнюк! – он снова заржал – ладно, на тебе мой номерок – он оторвал клочок от конспекта и чиркнул карандашом несколько цифр – позвонишь, когда надумаешь. Будет круто – бухло, фанатки и все такое…
Мы еще покурили пару минут, потом пошли на пару. Бумажку я сунул в карман, где она, завалившись за подкладку, и осталась лежать да лучших времен.
Это случилось позже.
С недельку назад мы проходили профосмотр – всей группой нас загнали в медпункт и заставили часа три оббивать пороги всех кабинетов – терапевты, стоматологи – никто не был против – пары в тот день отменили. Нас пощупали, взяли кровь, расписались в карточке и все – в общем, как всегда.
Так вот. Я сидел на лекции и все еще подбирал эту дурацкую рифму, и тут в дверь постучали.
Я потом долго обдумывал этот стук. Он, именно он был предвестником всех изменений, перевернувших всю мою жизнь с ног на голову. «Там, тадам!» Один длинный удар и два коротких. Был бы я радистом, сказал бы, что это значит на азбуке Морзе. Но стук этот раздался не только в аудитории. Он прозвучал и у меня в голове. Гулкое, отрывистое «Там, тадам!» - все, приятель, приехали! Как будто стучат по крышке гроба, а может быть – прямо в сердце, разодрав грудную клетку, раздвинув сеть мышц и капилляров - «Там, тадам!» - что-то я почувствовал сразу. Что-то…
Вошли – декан, двое врачей в халатах и профессор онкологии Демидов – именно в таком порядке.
Сквозь вату напряженного внимания пронеслось:
- Здравствуйте. Сидите, сидите! – когда пара человек попыталась встать.
А потом фамилия – моя фамилия. И все – рраз! – как по команде глянули на меня.
- Я? – переспросил я
- Да, да, вы Сережа. – Сережа? Обычно декан называл меня – бездельник, хам, лентяй или еще как-нибудь так, а здесь – Сережа, да еще на «вы»? И к чему, спрашивается, вся эта делегация?
Я собрал вещи и вышел, глупо ухмыльнувшись девченкам. Мы шли по коридору, храня молчание.
- А в чем дело, Андрей Валерьевич? Если это из-за хирургии – так я сдам хвост на следующей неделе, я уже договорился с Карлом…
- Нет, сынок, - перебил он меня. – дело не в этом
- А в чем тогда? - (Сынок?!)
Декан вздохнул.
- Понимаешь… пришли результаты медосмотра… - он снова вздохнул – так вот – он посмотрел на одного из врачей в халатах. Тот кивнул. – возможно, у тебя рак.
…возможно, у тебя рак…рак…
Теперь, когда я смотрю на эту ситуацию с высоты сегодняшнего дня, мне становится грустно и …немного смешно. Даже не знаю почему.
Я неделю бегал по врачам, сдавал какие-то анализы, смотрел какие-то бумажки, что-то слушал, что-то говорил…
Странно, но уже тогда надежды у меня не было – это «возможно» из фразы декана просто исчезло, улетело туманной дымкой куда-то…
Я был будующим врачем. Хоть студент из меня не образцовый, но все же в онкологии я разбирался достаточно, чтобы сделать страшный вывод – мне не жить дольше четырех-пяти лет.
Врачи на вопросы отвечали уклончиво. «Доктор! Умоляю, скажите! Сколько мне осталось!?» - ухватиься за край халата и молить на коленях в слезах – фу! Такого, конечно же, не было – я понимал, что мне все равно не ответят.
Как-то по инерции бродил я по кабинетам, выслушивал всякую обнадеживающую белиберду, и не понимал ни хрена…
Когда включилось сознание, я прекратил эти обследования, отказался от терапии и всякой другой дряни, подписал какие-то бумажки и уехал домой. Ни к себе – в холодную однокомнатную хрущевку, а к отцу.
Когда я приехал, папика не было.
Сел, не раздеваясь за стол, и закурил. Мысли упорно лезли в голову, но я гнал, отталкивал их от себя. Взял в буфете бутылку водки, налал стакан и опрокинул в горло. Закурил.
Щелчок замка. Отец. Входит, замечает меня.
- О, Сергей! Чего не раздеваешся… - но тут спотыкается о мой взгляд и последний звук – это «а» как-то удивленно растягивается – «раздеваешсяааааа…»
- Что-то произошло?
Молча достаю справку, ложу на стол. Его взгляд бежит по словам, пропускает, пропускает… вот. Диагноз. Глубокий, резкий вздох, он падает на стул. Переводит о****ошенный взгляд с меня - на справку, с меня - на справку, как будто не может отождествить эти страшные, мертвые буквы и меня – живого… пока еще.
Наливаю ему стакан водки и он глотает его с облегчением. Рак мозга…
Он не знает, что говорить и думать.
Нет, папа, сделать ничего нельзя. Нет, мне не поможешь, если ты не господь Бог или гробовщик. Да, диагноз окончательный. Нет, ошибки быть не может. Не может…
Глава 2
Я когда-то прочитал одну интересную книжку по медицине. Там курировалась идея о том, что природа многих заболеваний психосоматична, т.е. в корне их лежит психологическая реакция человека на что-либо. Книжка эта не была признана традиционной медициной, но многие врачи в нее верили. Так вот про рак там говорилось что это «болезнь людей, потерявших веру в собственную нужность»
Не знаю, мне трудно сказать, было ли это так и в моем случае… но в принципе… друзей у меня в общем не было – так, целая куча приятелей, но не одного настоящего друга. Девушки тоже были, но не одной я искренне не мог сказать, что люблю. Мать умерла, когда мне было еще года два, поэтому я ее практически не помню. А с отцом мы обычно виделись раза два в месяц, когда мне нужны были деньги, и он не был против, ему только удобней так было трахать кучу своих ****ей. Так что близких людей у меня не было, а нужен ли я был себе? Да я никогда и не задумывался об этом! Может быть и нет… Я просто жил, как все – учился в институте, бухал, пописывал стишата, поигрывал на гитарке… – пустота, пустота!
И странно, как бывает – именно моя смертельная болезнь подарила мне все – дружбу, славу, уважение к самому себе, а главное – смысл.
Полгода после вынесения диагноза (приговора) я называю «темным времечком». Это было страшно – молчанье, сомненья, отчаянье… Я целыми днями ходил по квартире, лазил где-то без цели и все время сам пил водку. Папик сперва совершил самоотверженую попытку пожить со мной – чтобы поддержать и все такое. Но буквально через месяц он без оглядки убежал к себе – и его нельзя винить – трудно было вынести постоянное мое уныние, депрессию – мерзость, дрянь и дерьмо. Я не был против – одному было легче давать волю бессильной злости, которая могла продолжаться часами (у меня тогда почти не осталось целой мебели) и сменяться неожиданно полнейшей апатией и безразличием ко всему.
Все в общем катилось к бесславному, хоть и логичному финалу. И этот финал я наметил на один особенно дерьмовый сентябрьский вечер.
Все было как всегда – пустая холодная квартира, поломаная мебель, пустая стеклотара из под крепких напитков. Единственная вещь, оставшаяся еще в живых – компъютер. Я запустил всю подряд музыку, которая у меня была, включил шаффл и набрал полную ванну горячей воды. Посмотрел в окно. Закрыл дверь...
рыданья снов и древних желаний
над подлой
беспомощностью
слепоты...
...судьба не верит сама в себя,
но все же ей достаточно...
Налил полную ванну горячей воды.
А слёзы
ласкают стены плена,
иссушивая
внезапно возникшие мысли,
но они не в силах разъесть и выпустить на волю
ничего.
Но ты все равно...
Выпил стакан водки, сделал музыку погромче.
Усталость.
Сломанные когти надежды
не перестают взрываться каждым мгновеньем
...!! а помнишь, когда-то...
Забыто. Забыто. Забыто...
Залез в ванну, вздохнул глубоко
Завтрашний день (если он, конечно, настанет)
не сможет забрать боль,
но зато заберет память,
и ты не вспомнишь ни строчки больше
из своего
вчерашнего
сна
И ножом перерезал себе вены на обеих руках
Проклято!!!
Проклято!
Будь оно все...
...все...
Сперва было больно – боль достаточно сильная. Кровь струилась быстро – вода окрашивалась кармином.
И тут произошло.
Музыка сменилась. Эта песня… неужели эта песня, только она и спасла меня от необратимого поступка?
«Show must go on!» - мощно, легко – Фредди Меркьюри, «The Queen». Я услышал только эти слова, я не понимал остальных, но господи, боже мой, шоу должно, обязано продолжаться! Вот он, человек, который попал точно в такую ситуацию, как я и он… он не сдался! Он не лежал в мерзкой грязной ванной, а он кричал всем, что шоу, это ****ое шоу, эта жизнь не кончается, и что она должна…
а я… я же и так сдохну, но может быть до этого я успею, я смогу сделать что-то, сказать прокричать о том что…И…вылажу из ванной. Перетягиваю руки ремнями. Вытираюсь, одеваюсь. Я буду жить. Еще буду. Как плевок в лицо смерти, которая была так близко.
Так кончилось «темное времечко» и началась новая жизнь. Ее я начал с того, что убрал всю квартиру, частично восстановил мебель и вынес (с омерзением) кучу пустых бутылок на мусорку.
Потом побрился, сделал себе кофе (в единственной целой чашке) и стал думать, что же делать дальше. Постоянно, неотрывно меня преследовала мысль о том, что времени нет, что его никогда нет, и поэтому надо срочно что-то делать, делать…
Я совершенно случайно посмотрел на гитару, сиротливо притаившуюся в углу. Взял ее в руки, нежно провел ладонью по грифу, стирая пыль. И неожиданно даже для меня она начала играть – играть моими руками, из-под струн брызнули ноты и эмоции, настоящие, мои, живые и она стала быть – музыка.
Ночь. Луна-бедняга все сильней беснуется,
Вызывая срывы шизофреников.
Вот взяла, собой измазала всю улицу -
Чисть ее теперь, работай веником...
Вырываю мозг свой,
Раздаю на порции.
Я - почти Исус, берите, лопайте!
Будем соки жизни из забитых пор цедить,
Забывая о печальном опыте.
Дожидаться завтрашнего дня я не стал – ведь времени совсем нету! Долго искал Пашкин телефон, потом плюнул, зачехлил свой «фендер» и пошел – точнее побежал – к Рыжему домой. Долго, настойчиво звонил в дверь.
Наконец открывает – заспанный, красный.
- Серега? Еб твою мать, ты знаешь, который час?
- Паша, тебе музыкант еще нужен?
- Бля… - плюет на пол – ты че, ебнутый?
- Нужен? – настойчиво переспрашиваю я
- Вообще да, но я не думаю, что сейчас подходящее…
- Нет, Паша. Времени нет совсем. Так будешь меня пробовать?
Удивленно поднимает глаза, встречается с моими. Делает шаг назад.
- Твою мать! Ты че под газом?
- Неа, Рыжий, я под жизнью. Так да или нет?
Паша начинает медленно думать. Я чувствую, как скрипят его извилины – кзззпрррр-пффф! Он встряхивает головой.
- Ух, ****а рот! Давай попробуем, а то от тебя, вижу не отвяжешся.
Захожу к нему в квартиру, сразу нахожу усилок и подрубаю гитару. Настраиваюсь. Из спальни выглядывает миловидная девушка и улыбается мне.
- Привет.
Молча киваю в ответ.
Паша садится и я играю свою песню
...А луна-толстуха
Вся дрожит в рыданиях,
Потрясая живота громадой в такт.
Перестаньте же, вам не идут страдания -
Полные дамы должны хохотать!
Дайте же мне когти!
Рву груди покровы я!
В миокарде я дыру прорезываю -
Буду заливать туда вино церковное,
Ни секунды не могу быть трезвым!
Забавно. Они были первыми моими слушателеми, и я сразу понял – в том, что я делаю, есть что-то. Я наблюдал за их глазами…и они поняли! Они поняли меня, друзья и близкие!
Разорву все к черту!
Все равно мне тесно здесь!
Мысли!!!...жмут мне, как ботинки новые.
Что, Луна, смешно вам?
Так чего вы щеритесь?
Ладно я – дурак, а вы вообще всего лишь слово…
Я закончил. Паша молчал, глядя на мои струны странным взглядом. Тут раздались хлопки – это девушка Паши апплодировала мне. Мне!
Она кивала головой и в ее глазах была мысль – странное сочетание смазливой мордашки и глубокого взгляда.
- Ну как?
Мы неслись на точку на последнем трамвае.
Я сидел как на иголках – быстрей, быстрей!
Паша сказал мне одну только фразу, после того, как я сыграл – «Серега… ты гений!» и… твою ж мать! Я понимал, знал, что так оно и есть! Не подумайте, это не самолюбие, и не профессиональная похвальба – не дай бог! Просто я чувствовал, что в мой пораженный болезнью мозг прокрался какой-то странный демон и хренячит мне барабанными палочками по извилинам, а оттуда, из извилин, выпархивают ноты, звуки, и нет ничего лучше их. Это не я, а он, этот Мефистофель творит, и то, что он творит действительно чего-то стоит.
Девушка оказалась клавишницей. Звали ее Таей и она сразу же предложила мне свои услуги (в качестве музыканта). Я согласился попробовать. То, что я сперва принял ее за простую Пашину шлюшку, оказалось неправдой, как и многие первые впечатления.
Паша нашел ее в музыкальном магазине, где она с восхищением разглядывала дорогущий «Roland». Она попробовала поиграть, и Пашу задело. А если его задевало, он пленных не брал.
Тая оказалась родом из Одессы, в Харьков приехала играть музыку, и ей негде было жить – Рыжый тут же предложил к ее услугам свою квартиру, которая пустовала по случаю отъезда родителей в ту же самую Одессу по делам – эдакая ракировка.
Ночью мой гениальный барабанщик конечно же сунулся попытать счастья в родительской спальне, куда уложил Таю. А она вместо жаркой любви дала ему по роже и стала собираться. Рыжий как раз извинялся перед ней, когда я пришел.
Все это Пашка, который был до предела взвинчен всем произошедшим выложил мне уже в трамвае. Тайка лишь молча ухмылялась и глядела на меня каким-то странный взглядом, но я не думал об этом.
Трамвай ехал медленно, слишком медленно, а времени было так мало!
Глава 3
- Ну че, поехали? Раз, раз – Пашка сидит за ударкой. Лицо довольное и озабоченное. – рраз, рраз!
Вступает мощной хэви-металлической сбивкой. Бас врезается в ритм. Три ноты слэпом и пошел, пошел ритм, странный, созданный моим Мефисто.
- Бурум-бурум-па-пам! – наш новый басист, Женька. Классный паренек, такой веселый, живой. Ему всего 17, но он очень хорошо уже овладел своим инструментом – мы нашли его случайно, когда он в нашем объявленни о наборе музыкантов пытался прочитать стиль – алкоголик ритм’н’психодел – это Пашка придумал. Мы сразу же повели его на точку и с первой же репы он плотно влился в наш коллектив.
Тая вступает. Сперва органные аккорды – тягучие, атмосферные, потом меняет октаву и на низких шныряет сквозь Женькину партию межгаммовыми пробежками. Смотрит на меня. Рано, рано еще.
Сейчас Жора – да, да, он – квинта с сильным перегрузом, еще раз, еще – другая, третья. Синкопа-терция-терция-пауза. Жора – хороший гитарист, только чуточку туповат, как музыкант, с ним – никакого импровиза. Но это ничего, это пройдет.
К Жорке подбегает Сулик (он же Примочка) – он особо ни на чем не играет, но классно разбирается в мызыке, и слух у него хороший – ему очень понравилось то, что мы делаем, и он попросился к нам («хоть усилки тягать»). Мы дали ему ответственную роль звукорежиссера, так часто, увы, остающуюся в небрежении. Сулик выкручивает ручку гэйна на примочке, врубает на комбике хорус и эхо – и вот Жорка зазвучал по-другому – как оркестр каких-то бешеных скрипачей. Музыка складывается.
Жора замолкает. Пашка и Женька одновременно проводят ритмическую сбивку. Тая берет резкий заключительный аккорд – и все замолкают, только синтезатор дает тихий фон. Вот две плавные нотки баса – тут должен вступить я – плачущим, надрывным вокалом.
Сна больше нет,
когда видишь пробитые
крыши.
Свет, что струился вокруг, заслонили дома…
Стоны и бред!
Два резких аккорда – клавиши и гитара
Только лица пропитые
слышишь?
Женька вступает ритмичным тихим перебором
Дай себе волю, забудь
И тихо-тихо, почти шепотом
сойди с ума…
Пауза…
СОЙДИ С УМА!!!
Ору, ору с хардкоровым искажением, срываясь на гроул – и на последнем «ААА!» вступают все сразу – дьявольская какофония и все так просто… Тому, к кому кричу – просто сойди с ума и все будет легко и ничего на будет страшно – просто возьми, бля, и сделай это! И я сам уже, не в силах справиться с этой мыслью ношусь, прыгаю в узком пространстве точки, ограниченном проводами, барабанами и аппаратом и все, все чувствовали это и… я понял, что уже сделал кое-что. Что эти люди – не просто люди. Что это – музыканты, мои музыканты – давайте, чуваки, давайте! И мы все как бы действительно сошли с ума, но это… это было только начало.
Мы репетировали в здании института культуры. Нам разрешили играть с шести и до опупения четыре раза в неделю – это Рыжый устроил, у него отец был в близких с директором студклуба. Вот мы и играли, пока не сравали все, что можно было сорвать – глотки, пальцы и струны.
У Женьки первые две недели пальцы разрывались до крови – но он ничего, держался. Жора заметно уставал. Остальные вроде были в норме.
После того, как играть уже просто не оставалось сил, мы складывали инструменты иделали чай. Пили, поглядывая друг на друга. Потом кто нибудь говорил «ну шо?» и мы этого кого-нибудь посылали за водкой или портвейном. Точка превращалась в прекрасный банкетный зал. Частенько сидели до утра – обсуждали планы, делились впечатлениями и просто болтали языками.
- Ну че. Седня по-мойму классно отыграли. Все в ударе были. – сказал я одобрительно, и мои ребята гордо чекнулись пластиковыми стаканчиками (мы их называли «радиационными») и опрокинули водочки. Эх-х! Классно!
Все закурили. Некурящих среди нас не было – странно, кстати – сколько кампаний не видел, всегда попадался кто-то, кто не курил, а здесь – полная идиллия!
Дальше было, как всегда, много тостов – три бутылки из под водки и две с надписью «777» (три топора) уже сиротливо приютились за барабанами.
- Любовь сука ****ь странная ***ня – пьяно философствовал Пашка – есть-то она есть, а че оно такое – хер разберешся.
- Любовь – это как груша – сказал я – все знают, что она сладкая и имеет определенную форму. Но попробуйте дать ****ь определение форме груши!
- Ух ты! Клево сказал!
- Это не я. Это Сабковский.
- Любовь, любовь…- Жора выглядел самым пьяным из всех. Слабак. – да ***ня это все. Давай лучше капни еще.
Сказано – сделано.
- А я… - Пашка отрыгнул – все ищу, ищу бля…У меня все заключается ****ь в эксперименте. А ведь так легко среди задниц сердца не заметить…
- Ты знаешь…- я глубоко вздохнул – я думаю, что вообще не способен любить никого, кроме музыки.
Молчание. Все дымим. Тая как-то обескураженно глядела на меня со своим стаканчиком в руках.
- Ну что ж – выдохнул Женька – за любовь, которой нет!
Все чокнулись, кроме Таи
- Тайка, а ты?- обратился к клавишнице Пашка
Она как-то странно отрывисто всхлипнула, опрокинула водку и быстрым шагом направилась к двери.
- Эй, ты чего? – Сулик схватил ее за рукав.
Она повернулась. По лицу текли слезы. Рука Примочки разжалась. Тайка выбежала из комнаты.
Пашка рванул было за ней, но я остановил его, выпил свою водку, накинул куртку и вышел во двор. Тайка стояла там и глядела на небо. Стаканчик все еще был зажат у нее в руке.
Я кашлянул, и она обернулась
- Ты… - в голосе странная смесь отчаянья и радости – ты…
Она прижалась ко мне. Я молчал.
- Это ничего. Это просто… - она посмотрела на свой стакан, скомкала его и бросила под ноги – это ничего…
Тая всхлипнула, отвернулась от меня и ее вырвало на снег.
Площадный уличный шум. Бъют в глаза яркие цветные надписи и рекламные щиты. Гам, разговоры…
Сознание гудит, звенит одним – музыка, музыка…
Надо позвонить, договориться по поводу концерта – пора уже. Две заготовки песен ждут своего часа, еще одну надо доделать – прописать соляк. Но это на потом, сперва довести до блеска то, что есть. А есть уже шесть песен – как раз столько, сколько нужно для концерта-конкурса в одном клубе, который довольно известен по Харькову. Все тоже горят идеей попробовать себя в деле, хоть и побаиваются немного.
Тайка сейчас живет у меня. Ничего, меня не стесняет, да еще убирает и хавать готовит – но если бы этого и не делала, я все равно был бы не против. Тайка классная девченка, только стала какой-то грустной в последнее время. Думаю, это всего лишь усталость – надо будет после концерта ослабить график репетиций.
Музыка… вот мое сознанье, мой смысл, ведь они не знают, на догадываются даже, почему я так наседаю на них с репами, почему сам работаю как о****ошенный, сплю по четыре часа в сутки, почему…эх! Успеть бы!
Папик очень обрадовался моему увлечению – после той депрессии, которая была со мной, он бы поддержал любое мое начинание. Он оценивающе поглядел на Тайку, которая на кухне готовила что-то на обед.
- Ничего так телочка. Слава Богу хоть кого-то нашел.
- Папа! – я устало вздохнул – она просто моя подруга. Ей негде жить и она играет у меня в группе на клавишных.
- Просто подруга? – усмешнулся папик – ну, это ненадолго. Че я, не вижу, как она на тебя смотрит?
- В смысле?
Но он не ответил – еще раз ухмыльнулся и ушел. Только и оценивает женский пол с точки зрения… скажем так – с пятой точки зрения.
А как она на меня смотрит? Нормально вроде…
Я хотел бы стать вороном - черные крылья,
Безразличие мудрой свободы.
Чтобы в небе парить и без всяких усилий
Улетать от любого восхода.
Я хотел бы стать молнией - вспыхивать резко
И слепить, отражаясь во взглядах -
Оглушить и с рассудка свести своим блеском,
И исчезнуть, лишившись заряда.
Я хотел бы стать осенью - скидывать листья
И служить вдохновеньем кому-то.
Я хотел бы стать вечностью, чтобы все мысли
Не могли осознать моей сути...
Мои чувства! Меня разрывают и крошат!
Мои чувства меня режут сталью!
Я хотел бы стать до смерти пьяным, и может...
Может быть в этот раз и буквально.
Глава 4
Вот он и этот день! Первый наш концерт! Первый НАШ концерт. Всех с утра трясло, как в лихорадке. Мы вчера очень плотно порепали – все должно пройти хорошо. Обязано ****ь!
Где-то в обед я погрузился в какую-то меланхолию – тупо распелся, поиграл на гитаре, потом упаковал ее, взял запасной набор струн и лег на диван. Как все пройдет? Ведь моя основная цель – не просто отыграть концерт, и тем более не занять какое-то там место, нет! Я метил выше, гораздо выше!Я хотел достучаться до людей, я хотел, чтоб люди поняли меня, открыли души для моей музыки. Чтобы поняли – вот человек, который скоро умрет. И он, человек, хочет дать то, что в полседнем лихорадочном вздохе вырывается из пузыря легочной крови – вот, берите! А возьмут ли? Вот я лежал и надеялся.
В клуб «Блокгауз» мы приехали к 4-м вечера – на саунд-чек. Быстро отстроились и сели в уголок, ждать и смотреть на другие команды. Бутылка горькой несколько скрасила ожидание и успокоила дрожь в руках – маловато, конечно, но нажраться и после концерта можно. Нам выпало играть четвертыми из семи – идеальное место – публика уже разогреется, но еще не устанет.
И вдруг Пашке в голову пришло ужасное наше упущение – мы ведь до сих пор не имели названия!
Все лихорадочно стали городить какую-то чепуху типа «Фауст», «Клан» и т.п., но потом опомнились.
- Так. – сказал гордый я – музыка у нас противоречивая, значит и название должно быть таким же.
- Из двух слов? – спросила Тайка
- Можно и из двух.
- Может «Ад и рай»? – предложил Сулик
Рыжый поморщился
- Фу-у-у! Слишком пафосно. Арией попахивает.
- Тогда может «Бытие и небытие»? – это Жорик решил сумничать
- А может «Ботинок и неботинок»? – передразнил его Паша – не, я думаю «Ад и рай» звучит вообще неплохо, только нужно как-то по-другому сказать…
- «Небо и… и земля»? – Тая сама поняла свой промах
- Неа – я задумался – земля – это как бы середина, а вот…
- Дно!!! – почти крикнул Женька – «Небо и дно»! Помойму круто звучит!
Все переглянулись, подумали и согласились.
- С этого дня начала свое триумфальное шествие группа «Небо и дно» - так выпьем же за это!
Дзинь! – рюмки тоже согласились с нами.
На первой песне люди начали вслушиваться, вторая им понравилась, третьей я их полностью покорил. Бля, что началось! Такой отдачи, такого приема, таких хлещущих через край эмоций я даже не надеялся увидеть! Это был триумф! Огромная, огненная, слепящая радость и безконечный драйв! Сотня рук тянулась ко мне – и я хлопал по ним, сотня глоток подпевала мне – и я чувствовал каждую нотку, и каждая фальш щемила в моем сердце сладко-сладко!
Пятая песня – медленная и грустная рок-баллада охладила слегка зал – люди танцевали, целовались – но все это происходило лишь затем, чтобы снова кинуть слушателей в огонь безконечного, безумного драйва.
Перед шестой песней я вышел в зал. Это не было запланировано, но я верил в своих ребят.
- Грусти и страх, беды и разочарования подстерегают нас за каждым угом – говорил я – Вся жизнь – это стресс и боль. Мы ничего не знаем. Нас обманывают и заставляют хотеть быть обманутыми. Очень трудно выбраться из этого заколдованного клубка. Но есть один радикальный способ решения проблемы. Знаете какой?
Все напряженно слушали, некоторые отрицательно качали головами.
Тогда я подошел к первому попавшемуся зрителю – девушке лет семнадцати – и прошептал ей на ухо в микрофон
- Сойди с ума.
Потом подошел к следующему человеку и чуть погромче
- Сойди с ума.
Третий смотрит на меня с удивлением
- Сойди с ума!
Они верят мне. Я вижу, верят. Это сможет их спасти, ведь ситуативное, временное – оно выше постоянного, и это, временное, и есть вечность!
- Сойди с ума! – говорю, уже ни к кому не обращаясь
- Сойди с ума!!! – все громче, громче
- СОЙДИ С УМА!!! – ору во весь голос, прыгаю, извиваюсь в безумном ритме
- СОЙДИ С УМА-А-А-А!!! – сотня мыслей, сотня душ тянутся ко мне, и они сходят с ума и начинают верить, что
- СОЙДИ С УМАААААААА!!! – падаю на пол, кручусь, извиваюсь, как змея под тяжелым кованым сапогом мира, всего этого
- СООООЙДИИИИИ С УУУМААААААА!!!!!!
Падаю навзничь, опускаю руки и тихо-тихо, обреченно
- Сойди с ума…- закрываю глаза. Последним штрихом раздается звук падающего микрофона. И тут вступает музыка – мои ребята не подкачали, поняли, что я хотел, и сделали все, как надо.
Вбегаю на сцену, пою, тянусь в зал – и все они, все уже тут, со мной.
Глянь же сюда -
нас давно поглотило безумье!
Смех или плачь – наплевать, только не равнодушья тюрьма!
С неба вода…
Здесь так просто и весело будет!
Здесь им тебя не достать
И тихоооонечько
Сойди с ума!
Прощальный аккорд и я выхожу в зал. Меня хватают, несут на руках – это триумф! Лихорадка, лихорадка трясет нас и мы не верим, не верим, но все же видим все это…
Нас отпаивают пивом и водкой и все успокаивается. У всех чуваков на коленях сидит минимум одна девушка. Их поят пивом. Пена стекает по подбородкам и они смеются, смеются! За Таей ухаживает красавец-байкер в косухе. Ко мне тоже липнут несколько девушек, но я не отошел еще от всего этого – потом, крошки, потом!
Во время всего этого выступают две банды – играют хард-кор, начисто слизаный с зарубежных аналогов. Их никто не слушает, кроме десятка говнорей с тонелями. Они даже пытались устроить слэм. Один из них, с особенно тупой рожей, три раза целенаправленно толкает Пашу и получает от него в ****о. Пашу выводит охрана (но по пути он захватил-таки с собой двух девушек).
Вот, наконец и результаты. Устроитель концерта говорит, что победителей выбирали не зрители, а жюри, тра-та-та, бла-бла-бла. Первое и второе места и положенные за них призы – 2 ящика пива и 2 ящика водки разделяют… те две хардкоровские группы.
Зал молчит. Выходит жюри.
Они объясняют, что эти команды, мол, такие супер оригинальные, техничные и интересные…
Зал молчит.
Раздается возглас
- Лох!
Зал молчит.
«Член жюри» запинается на полуслове. Инициативу подхватывает другой, объявляет результаты остальных групп.
«Небо и дно» - четвертое место
Зал молчит.
Меня начинает разбирать смех. Смеюсь в тишину, громко, отчетливо, на показ. Смех подхватывает Тайка, и Жека, и Жора, и Сулик – и через пару секунд ржут все. Слышится только – «Лохи», «Пидоры» в сторону жюри, а потом, с подачи Примочки начинают скандировать – Небо и дно! Небо и Дно!
И швыряют на сцену – мусор, шапки, а потом и бутылки. Охранники пытаются что-то сделать, но разъяренная публика оттесняет их.
Обстановка накаляется. Я уже сам понимаю, что это все может закончиться плохо, но – сами виноваты. И я ору вместе со всеми – «Лохи!». И ведь правда же – лохи.
И тогда организатор концерта совершает ход конем – говорит в микрофон с натянутой полуулыбкой
- Но приз зрительских симпатий, конечно же, достается группе «Небо и дно». И два ящика водки в довесок.
Публику это устраивает. Нас тоже. Нас требуют на бис, но Пашки нет. Я выхожу на сцену и говорю, что выступить мы не можем, но прошу приходить на другие наши концерты – в других клубах, говорю, что они просто обалденная публика, что я их всех обожаю, и что сейчас перед клубом все желающие смогут выпить с нами выигранной водки.
Мы идем к выходу, но нас подхватывают, несут, и мы просто на вершине счастья.
То, что происходило после концерта, я уже помню с трудом. Поздравления, заверения, похвалы – я все это переварю-передумаю потом – а сейчас я просто радовался, и все отошло на второй план – и страхи, и моя болезнь, и все-все…
Я наливаю всем водки. Пьют за наше будующее. Я тоже пью – за него!
Какие-то люди суют руки и номера телефонов, но это потом, все потом. А что сейчас? Кто-то из новоиспеченных фанов предлагает поехать к нему на дачу – мы набираем еще водки и – вперед!
Струя холодной воды из-под крана -
пить, хлестать, впитывать.
Утро. Ночь прожита. Жаль, слишком рано -
нет еще дня сытого.
А-а-а-а… башка бля! Иду, шатаясь, ищу кухню в незнакомом доме. Нахожу ванную. Глотаю, глотаю холодную воду с привкусом хлорки. Чувствую, как она заполняет желудок. Отрываюсь от крана, меня кидает назад. Сажусь на край ванны.
Светлое небо, скотина, смеется,
башня пульсирует.
В руки вчерашняя жизнь не дается,
трезвость тестируя.
О-о-о… господи! Пью еще, пью, пью… Встаю, возвращаюсь в комнату, где спал. На моей кровати безмятежно спят две девушки. Бля… Надеюсь, я не облажался. Прохожу мимо соседней комнаты. Там спит Тайка и вчерашний красавец из клуба. Тайка всхлипывает
- Ты… ты чего? Че, плачешь?
Поднимает на меня безумные стеклянные глаза
- Да нет, я…
- Пойдем на кухню.
- Сейчас я прийду.
Шлепаю к кухне.
Я бы поплакал немного, возможно -
но дегидрация.
Свет в холодильнике слепит безбожно -
цивилизация...
Вот он! Холодный-холодный обжигающий сок! Вливаю в себя чуть ли не литр – я – как мочалка… Зубы ломит, горло болит.Стукает стакан. Это Женька уже сидит здесь. А я и не заметил…
- П…привет – он только кивает
Пытаюсь выдавить из себя улыбку. Сидим, смотрим в одну точку. Спускается Пашка. Пьет сок, садится рядом. За ним Тайка и Жорик повторяют те же действия.
Последним приходит Сулик. Он улыбается, хотя ему не лучше, чем нам. Он нас спасет. Достает из холодильника избавление.
Мысли в мозгу лихо бухают польку -
стойте, мгновение!
Сто миллилитров холодной и горькой -
вот где спасение!
Пьем не чокаясь, как на поминках. Тайка, я вижу, еле сдерживается, чтоб не выблевать. Киваю Примочке, он разливает по второй. Снова пьем. После четвертой начинает отпускать. Тайка достает из холодильника борщ, греет на всех. Пьем еще, запивая огуречным рассолом. Я осмеливаюсь закурить и не умираю. Некоторые следуют моему примеру. Хаваем, давясь капустой. Наконец, бутылка заканчивается, но мы вчера купили действительно много…
Днем снова становится весело. Фанаты, повторяя наши действия, спускаются на кухню, и, к середине дня, собирается уже вся вчерашняя компания. Под вечер помпгаем хозяину убрать, допиваем, доедаем (а кое-кто и дотрахивается) и несемся сквозь туман в пустой маршрутке домой.
День пропал зря.
- Смотри, какие звезды…Летят, живут миллионы лет и падают… просто так.
- Тая… не наебуй меня. Ты плакала тогда с утра, я видел. Почему?
- Как звезды… Может, мы тоже так рождены?
- Тебе ведь не нравился тот парень. Зачем ты тогда с ним спала?
- А зачем ты трахался с теми шлюшками? Ты ведь даже имен их не помнишь! – кидает мне в лицо, как моток «колючки». Я молчу. А что говорить?
- Ты живешь музыкой. Я живу… просто живу. Тебе дано не замечать больше ничего вокруг. Это большой дар – ты идешь к своей цели напролом. Но я всегда останусь рядом с тобой. Всегда буду твоей… - раздавливает бычок о перила, и снова кидает мне в лицо – твоей клавишницей!
Хлопает дверью, уходит.
Что-то с ней явно не так. Непонятная безпричинная злость, слезы. Надо ей развеяться как нибудь, развлечься…
Глава 5
Я сперва решил на недельку отменить репы, но уже через день после сейшна позвонил директор клуба «MFL» и предложил поучасвтвовать в концерте нестандартной музыки в честь дня рождения его клуба, и репетиции пришлось возобновить.
- Давай-давай, поехали! Рраз, рраз! – Паша дает простенькую сбивку и вступает – довольно сложным думовым ритмом.
Теперь мой синкопированный перебор. Жорик на каждой паузе тыкае простые ноты. Блюз-бас Женьки и Таины аккорды – почти не слышно. Вот у Сулика много дел – он еле успевает крутить на пульте ручки – в этой теме очень много значения придано громкостным варьированиям.
Здесь будет вокал – вот сейчас. Вступаю – плачуще, надрывно, с небольшой хрипотцой.
Молчанье. Сомненья. Отчаянье.
Бессмысленный гулкий аккорд.
В этом месте я и Тайка действительно берем аккорд, который ну никак не вяжется с основной гармонией песни (хоть и туповато, но все равно прикольно звучит), Сулик успевает накрутить эхо и безсвязные дерзкие ноты разрывают прокуренную атмосферу точки несколько раз – все тише, тише…
Лишь хохот уменья и знания...
И приблюзованными октавными скачками
Без сахара чай - третий сорт.
Тихо-тихо-тихо! Снова с низкой ноты – и на повышение с кажадым слогом
Вода из-под крана чуть капает.
Темно. Ни к чему теперь свет.
И дым под потухшими лампами
Из выкуренных сигарет.
И главная ждущая протяжка, пауза – припев
Некуда бежать!
Обман и ложь повсюду,
не отступить, не напасть…
Если в небо упасть,
заберут и оттуда
Некуда, некуда, некуда…
Срываюсь голосом, затихаю…
Душа...с корнем вырвана, брошена,
Истоптана грязной ногой.
Все искажено, перекошено...
Все кончено. Точка. Отбой.
Снова припев, протяжное Жоркино соло, ритм сбивка, смена ритма, снова кусочек соляка, снова припев, только быстрее, гораздо быстрее и последняя фишка
Некуда, некуда, некуда, некуда
Один за одним три гамматических перехода – ре - ми-минор, соль-диез – фа-минор. И все стихает вместе с моим последним фальцетным выкриком.
Первые проблемы не заставили себя долго ждать – не все ведьме хэллоуин. Ко второму концерту мы подготовились неплохо – программу решили пока не менять, только лучше обработали некоторые фишки. Особенно много я выжимал из Жоры – казалось, из него скоро дым пойдет. Жорик вроде справлялся, но все равно чувствовалось, что он чем-то недоволен – или это я сейчас уже додумываю, домифизирую правду? Но так или этак, программа была готова, и мы ждали только дня концерта.
Первое, что поразило меня в клубе – это почти полное отсутствие стоячих мест. Куча столиков, длинные стойки с высокими стульями вдоль стен – а перед сценой места хватало едва на три ряда людей – какой тут драйв, ели все сидят?!
Группа была уже почти в полном сборе – не было только Жоры. Его труба не отвечала, дома сказали, что он ушел еще с утра с гитарой – все недоумевали по поводу его местонахождения. На саунд-чек Жора не пришел, поэтому строились мы без него. Вот уже и время начала, а наш гитарАст все не появляется. Все начали волноваться – не случилось ли чего? Слава богу нам выпало выступать предпоследними – еще был шанс. Мы сели за столик, переглянулись и заказали литрушку. Она немного расслабило, но все равно все сильно волновались. Я вышел на улицу, поднявшись по крутой лесенке и звонил, звонил, набирая его снова и снова, но услужливый записанный голос отвечал мне «абонент поза зоною досяжності» - столько же раз, сколько я тыкал в кнопку «Call».
Было созвано срочное собрание группы, на котором решили играть, даже в случае, если Жорика не будет совсем. Правда, как мы это сделаем, было непонятно – партии были расписаны строго, а не могу же я играть ритм и соло сразу, да еще петь при этом! Тем более, что как соло-гитарист я гораздо слабее Жорки… А, будь, что будет! Махнул еще сто водочки и полирнул пивком. Я медленно напивался – и не замечал этого до тех пор, пока не объявили наш выход. Я встал, и меня сразу накрыло так, что чуть не сел обратно. Нашел в себе силы выйти на сцену и проорать что-то в микрофон.
Дальнейшее хочется забыть, как страшный сон – никакого драйва не было, водка и волнение задушили все эмпатические волны, идущие от нас. Зрители откровенно скучали. И тогда я, напрягшись всем, чем мог принял решение играть что-нибудь чужое – выбрал быстрый и легкий хит Мастера – «Палачи» - и туда уже вложил весь подрыв, который имелся. Слов я не помнил, поэтому орал в микрофон нечто невразумительное, благо качество аппарата оставляло желать лучшего и все равно было ничего не разобрать. Попрыгав по сцене, аки бешеный агнец, я немного протрезвел и взбодрился. Принял решение продолжать играть кавера. Мы сыграли «Mr. Crowley» и «Paranoid» Оззика, «Love Hurts» Назарета и «Волю и Разум» Мастера – тему, ставшую своеобразным гимном Харьковской рок-тусовки. Кавера спасли наше незавидное положение – люди откликались на знакомые ноты (перед сценой даже тряслось с дюжину волосатых голов), а я уже старался вложить в классику «дедушек» рока максимум подрыва.
В общем, наскоро попрощавшись с залом мы вышли из «MFL» в расстроенных чувствах, даже не дослушав последнюю банду и двинулись к точке, захватив с собой немалое количество спиртного, дабы там обсудить свой провал.
Но беды наши на этом не закончились. По сути, наш неудавшийся концерт – мелочь, по сравнению с тем, что произошло потом.
Уже подходя к точке, мы обнаружили, что наши окна светятся, и оттуда льется волна сквернейшей пародии на музыку, из тех, которые мне доводилось слышать. Войдя в помещение мы пришли в ужас – все, что мы с таким трудом выбили из руководства института, наши любимые комбики, усилки, пульт – было залито шмурдяком, захаркано, и частично даже поломано. На нашем диване, который мы сперли из какого-то дворика, заботливо отчистили и починили сидело трое пьяных уродов, два пластика на Пашкиной «Таме» были порваны, по оставшимся настойчиво лупил какой-то паренек лет 17и, извергая совершенно немыслимо отвратительные звуки, а на комбике сидел… Жорик собственной персоной! Сидел, нагло пялясь на нас, причем не переставая наигрывать какую-то простейшую мелодию на первой струне.
Мы опешили и просто стали, как вкопанные на входе. То есть все, кроме Пашки. Когда он увидел свои драгоценные барабаны в таком состоянии, с порванными пластиками, поцарапаные, засыпанные стружкой с (его же!) палочек, глаза моего друга налились кровью, он сделал несколько широких шагов, схватил паренька за шкирку и выкинул из-за барабанов. Именно выкинул! Ноги «барабанщика» даже задели низко висящую лампочку и она заметалась, как метроном, бросая тени на изумленные лица «музыкантов». Они вскочили. Я подошел к Жоре.
- Что это ****ь такое?!
Он нагло посмотрел на меня
- Я ухожу из группы.
- Это бусспорно. А кто это ****ь такие? – я указал на его товарищей
- Это моя новая группа.
- Да?! И что они, сука, делают на нашей точке?
- А что? Я ведь тоже учавствовал в ее создании! – он запнулся, поглядев в мои побагровевшие от злости глаза.
- Ну ладно, ладно! Давайте обсудим график репетиций…
- Щас я те, пидар, устрою график репетиций!
Я развернулся и от всей души дал ему по роже. Товарищи нашего бывшего гитариста повскакивали с мест, но на них тут же налетели Жека и Сулик, а Паша, воспользовавшись возможностью, добавил барабанщику – в общем, завязалась банальная драка. Как на беду как раз в это время мимо проходила уборщица и кликнула охранников – эти здоровенные дядьки вверглись в пространство нашей точки как раз в тот момент, когда Тайка разбила об голову Жорика совковую аккустику – он так и сел со смешно покачмвающимся галстуком из грифа с торчащими во все стороны струнами и непонимающими глазами, которые моргали как в комедии – «блым-блым!»
Зрелище довольно комичное, но нам было не до смеха. Охрана (и откуда в институте культуры такие лбы?!) аккуратно повышвыривала всех нас на улицу. Дверь была закрыта. Злость не утолена. Отчаянье еще не наступило. А весна уже шла полным ходом…
Глава 6
Но беды еще и не думали заканчиваться. Во-первых Женька в драке сломал гриф баса (до сих пор не пойму, как это можно было сделать, никого не убив?); во-вторых, когда мы сидели в парке и закачивались шмурдяком, нагрянули доблестные служители закона и забрали все оставшиеся бабки, а Пашу, в невменяемом состоянии, несмотря на все мольбы, запихнули в «бобик» и отправили в вытрезвитель. В-третьих оказалось, что я, совершая справедливое возмездие над Жорой, повредил себе карающую длань правосудия – болела она жутко, а главное – не представлялось никакой возможности играть – рука распухла и схватывала острой болью при любой попытке пошевелить хоть каким-нибудь суставом. А в четвертых…
Было что-то. Был момент. Всего один момент… Бля! Типа у меня без этого не было проблем!
Все разбрелись по домам – уставшие, злые и абсолютно не представляюще, что будет завтра. Была уже поздняя ночь и весенние лужи отражали почти полную луну и звезды… Это отражение так легко перепутать с небом! Может быть это и стало причиной?
Мы с Тайкой пришли домой, выпили кофе, я вправил себе на место два выскочивших сустава и Тайка как раз перевязывала мне руку эластичным бинтом. Мы склонились друг к другу близко-близко, настолько, что чувствовался аромат кофе и сигарет в дыхании друг друга и – весна, алкоголь, луна, нежность, с которой Тая делала перевязку, а может что-то менее земное? – мы посмотрели друг другу в глаза – одно мгновение – и я вдруг увидел в этих глазах то, чего не видел никогда – там, за нашей музыкой, за ее добротой, за дружбой – какой-то неуловимый налет упрека, такой выразительный, и что-то еще, странное, незнакомое мне. Я смотрел в это нечто, в самую глубь, всматривался, но не узнавал.
И…что мне еще оставалось делать?! Я поцеловал ее в слегка дрогнувшие губы, почувствовал вкус, сладость на этих открытых лепестках (кофе?) и тут во мне что-то лопнуло. Как я не старался, уже не мог остановить себя, и она не могла, не могла…
Ее мужская рубашка слетела с тонких плеч, и сосочки ее небольших грудок стали поочередно оказываться в плену моего рта, и она выгибалась, стонала, прикусив нижнюю губу, а я… что я?! Порой все мы становимся лишь жалкими рабами страсти!
Я опускался все ниже, дернул молнию на ее джинсах, и она хотела, хотела, она приподняла попку, и я стащил с нее джинсы вместе с трусиками и прикоснулся губами к ее кричащему о жажде ласки источнику, а она стонала все сильней, и мой язык, как медиатор извлекал из какофонии ее наслаждения нотки настоящей, правильной, вечной…
Она сладко дернулась, как боец, пробитый пулей – только ее пробила сладкая судорога, а не холодный свинец. Я снял штаны и стал входить в нее – медленно осторожно… Тут она распахнула глаза и взглянул на самое их дно, как тогда, тысячу лет, десять минут назад и увидел снова то самое, что не мог понять. И, когда я уже погрузился в нее полностью, я узнал, с ужасом узнал ЭТО. И губы, ее сладкие губы, произнесли ЭТО – почти неслышно, неуловимым шелестом нежнейшего на свете бриза – я не должен был услышать, но услышал, не должен был увидеть, но увидел, не должен был понять, но понял – эти банальные, красивые, эти страшные, эти вечные слова.
Я люблю тебя.
Моментально накатило на меня волной отчаянье, стыд, злость, за то, что я, не любя, не любя ничего кроме своей сраной музыки, за то, что я вот так… Она не должна, не может, я не имею права так жестоко с ней поступать!
И я скатился с нее, застегнул штаны, бормоча что-то невразумительное о том, что я так не могу, что не люблю, а она, повернувшись на спину, зарыдала в подушку.
Я сел рядом, обнял ее, но Тая отпрянула от меня и стала одеваться. Одевшись, хлопнула дверью в комнату и стала натягивать ботинки. Слезы лились из ее глаз, она плакала, рыдала горько-горько, а причиной был я…
- Тая, ты куда? Не уходи, там ночь…
Она зыркнула на меня из-под челки таким взглядом, что я моментально замолк.
- Ты! Ненавижу тебя! Ненавижу! – заорала она мне в лицо – Не можешь любить, так хотя бы выебал бы, мужик ты, или кто?! Я… - снова ее лицо исказилось, и в меня полетел тяжелый десантный ботинок, больно ударив в грудь – я ненавижу тебя, за то, что ты не сделал этого! – она орала все громче – а еще больше ненавижу за то… - она снова запнулась, слезы душили ее – за то, что люблю тебя! – и выбежала, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка, и колокольчик долго и отчаянно выбивал одну-единственную дребезжащую ноту, захлебываясь.
Я вышел в коридор, захватив ботинок, который чуть меня не убил, зажал колокольчик в руке, чтобы он успокоился, обулся, накинул куртку и выбежал на улицу, захлопнув дверь.
Нашел я ее, конечно, в одном из наших самых любимых мест. На Горизонте.
Под железнодорожными мостами, состоящими из бетонных блоков есть, между двумя пролетами довольно большой выступ плиты, сразу под лестничным пролетом. И, если не побояться и перелезть через перила, можно увидеть, как на ладони все: полотно железной дороги, уходящее куда-то по обе стороны; зеленые уже, от травы, лежавшей всю зиму под снегом, а теперь оттаявшей и сверкающей во все стороны своим непередаваемым хаки, луга; низкие кирпичные домики и высокие индустриалистические урбанистичные дома; там, вдалеке – вокзал, стреляющий в небо фиолетом исскуственной (но не исскустной) подсветки, телевышки, купола церквей, так же подсвеченные и другое – дороги, одинокие машины, ползущие куда-то…
Можно увидеть и линию горизонта, сейчас, на рассвете, особенно красивую – солнце, всходя, бросает первые робкие лучи на провода, и они блестят черной резиной изоляции. Вот и вторая дивизия лучей – эти посмелее, прыгают радостно, безумно на камни и разбиваются, разбрызгивая свет повсюду – умирают, но дарят бесконечную радость пробивающимся сквозь камень и бетон цивилизации отголоскам далекой забытой природы – и траве, и деревцам, которые еще не успели вырвать с корнем, казнить за наглое и настырное желание жить, и даже сквернейшему из созданий земли – человеку, если он в столь ранний час найдет в себе силы вылезти из-под груды снов, одеял и правил и прийдет сюда, на эту бетонную плиту под мостом, чтобы приобщиться к магии этого совершенно реального, но такого сказочного места.
Я успел.
Увидев Таю, сидящую на самом краю бетонной плиты, я хотел было позвать ее, но передумал – мало ли, что у нее сейчас в голове! Я перелез на плиту с другой стороны лестницы, боясь, как бы перила не стукнули случайно и не выдали моего присутствия.
Я иду тихонько, крадусь. Вот Тая черкает что-то в блокноте, видимо дописывает, ставит точку. Откладывает блокнот назад, и я прячусь в тень опоры. Вот она прикладывается к бутылке вина, долго пьет. Затягивается сигаретой и выкидывает бычок. Встает, распускает волосы и ветер треплет их, разбрасывает в стороны, заплетает в немыслимые узоры. Я уже совсем близко. Тая делает шаг, но в это самое время я хватаю ее за пояс и оттягиваю на середину плиты. Она взвизгивает от неожиданности, вскидывает руки вверх, бутылка с вином вырывается из ее пальцев, описывает параболу и – Хрясь! – бъет меня прямо по затылку! Черные нити застилают глаза и я падаю.
Да, что ни говори, вино, хоть и женский напиток, но в голову бъет здорово!
Я очнулся почти сразу же. Тайка бегала надо мной, хлопала по щекам, стараясь привести в чувство. Когда я очухался она еще била меня ладошками, так что мне пришлось подняться и сесть, чтобы она поняла, что все в порядке. Голова сильно кружилась, и я еще не до конца понимал, что происходит. Но тут взгляд упал на бутылку вина – чертова зараза не разбилась не только об мою многострадальную голову, но даже о бетон плиты, да еще стала горлышком вверх – ума не приложу как! – и не дала вылиться из себя ни капле влаги. Я этим и воспользовался, влив в горло весь остаток единым махом. Это немного прочистило мозги. Тайка еще бегала надо мной и что-то лепетала.
- Ой, Сереженька, прости меня, я не понимала, что творю, Сережа, прости, это какая-то…
Я хотел попросить сигарету и протянул руку, но слова упорно не желали лезть из глотки, и я только что-то нечленораздельно промычал.
- Что? Что, Сережа? Тебе больно да? Голова кружиться? Это сотрясение! Прости, прости меня!
- Дура! – смог выдавить я из себя
- Да, да, дура, прости меня, я исправлюсь, я больше никогда…
- Дура! – повторил я, прокашлялся и улыбнулся – сигарету дай!
Дома мне пришлось перевязать кроме руки еще и голову. Я выглядел, как эдакий герой-будденовец после схватки с беляками. Да и в голове шумело, царила неразбериха и, казалось, что я действительно дрался с Врангелем, Петлюрой и Колчаком сразу – эх ты, конь мой вороной, шашка-лиходейка! Бля…
Тайка все еще что-то щебетала, но потом смолкла, и, когда я совсем успокоился, спросила тихо-тихо.
- Сережа…
- А?
- Но почему… ты говорил… почему ты не можешь меня любить?
Я вздохнул и сказал тоже тихо
- Ты действительно хочешь знать почему?
Она кивнула.
Я встал с кровати и достал из шкафа, из-под груды старых шмоток и документов справку. Ту самую… Отдал ей. Она читала долго, как-то слишком долго, а дочитав подняла на меня свои большие изумленные зеленые глаза, и я отвернулся, не выдержал ее взгляда – то, что было в этих глазах, то, что я не мог узнать вечером, теперь, утром, светилось на самом верху, настолько светилось, что мне стало больно, действительно больно.
Она не спросила, не сказала ничего. Вышла на балкон, закурила и плакала там долгих полчаса. А я развернул блокнот, который захватил там, на Горизонте
Ты поцелуй меня, хоть даже не любя.
Пусть будет так – нежней, привычней, проще…
Ведь мир таков – он вспыльчив и заносчив,
Но его проза не найдет тебя.
Я не твоя, и пусть не быть нам вместе,
Но… Эти строчки камни грез дробят!
Ведь людям – что? Хоть говори, хоть тресни!
А ты целуй меня, пусть даже не любя!
И все. Никаких баналов типа «вечно твоя» или «прощай навсегда» - лишь этот стих, но он говорил больше, чем целый роман, потому что… не знаю почему. И не знаю, почему я не отверг ее снова, когда она пришла ко мне, не знаю… Но мы любили друг друга на заре дня, на заре мироздания и… господи! Я знаю, что так было надо – и это все, на что я был способен, на этот первый и единственный наш секс, на эту единственную любовь, на пъянящее желение и невыносимую грусть и это был единственный раз, когда я жил не музыкой, а Таей – жил в ней и просто жил.
Глава 7
Проспать долго не удалось. С утра пришла делегация, состоящая из Примочки, Женьки и очень хмурого Пашки, которого родители только что забрали из вытрезвителя, заплатив солидный штраф. Все они были нагружены разного рода аппаратом. Оказалось, что точку у нас, после вчерашнего, отняли, и приказали убираться и забирать манатки. Слава богу, за всем следила та самая вчерашняя уборщица, и поэтому, кроме нами лично купленных барабанов и микрофонов удалось еще «спасти» два институтских комбика и один мощный двухканальный усилок. Но остальные усилки, колонки и самое дорогое – пульт и клавишные – остались на точке.
Все это добро поставили у меня в комнате. Паша, увидев расстеленной только одну кровать, на которой спала Тая очень многозначительно на меня посмотрел, на что я, оправдываясь, сказал, что сегодня вообще спать не ложился, что, с оглядкой на мое заспанное лицо, всклокоченные волосы и мятую одежду выглядело не очень правдоподобно. Но все сделали вид, что ничего не заметили, а я сделал вид, что в это поверил.
Тайка, проснувшись, выглядела на удивление живо, помогала расставлять аппарат, сокрушалась по поводу потери клавиш и подшучивала над Пашкой.
После того, как дела были закончены, мы отправили Женьку в магазин за шмурдяком и сели на кухне, похмеляясь и обсуждая возможности для улучшения ситуации.
И здесь, за стаканами было принято, после долгих споров и матов, нелегкое решение пойти работать. Иначе было никак не выкрутится из сложившейся ситуации – денег нужно было реально много.
Через недельку решение было уже реализовано – Тайка устроилась в ресторан официанткой, я, Примочка и Женька – на стройку разнорабочими, а Рыжий, который не пожелал бросить институт нашел работу ночного сторожа на небольшом пластмассовом заводике. Последнее принесло еще некоторые выгоды – на этом мощном предприятии все давно спились, а директор за безценок раздавал помещения. Мы взяли в аренду небольшой склад без окон для точки, потому как после наивной попытки порепать у меня дома, все чуть было не попали в обезьянник.
В общем, нашими усилиями жизнь потихоньку налаживалась. Наконец, после двух-трех месяцев работы мы сложили деньги (те, которые не успели пропить), прибавили к ним 100 баксов, которые мне дал отец, еще 100, вырученные за продажу Пашкиного компа, и еще где-то столько же, собранных с наших добрых фанов и многочисленных Тайкиных поклонников, которых она завела в кафе. Получилась весьма приличная сумма, где-то около восьмиста баксов – было решено, что можно покупать аппарат. Этого как раз хватало, чтобы купить пульт, клавиши, пару усилков и хорошие полукиловаттные колоночки. Поход за аппаратом был намечен на следующую неделю, а деньги отданы мне на хранение .
Но один вопрос все еще оставался открытым – у нас до сих пор не было соло-гитариста. Мы перепробовали уже с десяток ребят, но во всех чего-то не хватало: у одних – дурацкий характер, у других – слишком конформистские взгляды на музыку, третьи просто не умели играть, а то и все вместе… В общем, гитаристов у нас в городе – хоть жопой жри, а толковых из них – раз, два и обчелся. Искали, искали мы выход, но так и не находили. И, когда мы уже отчаялись что-нибудь придумать, выход нашел нас сам.
Это была, кажется, суббота. Мы с Тайкой возвращались домой – полупьяные, через силу веселые и до смерти уставшие – после работы и репы. Мечтали только об одном – поскорее добраться к кровати (каждый к своей!)
Выйдя из лифта я споткнулся обо что-то, и это «что-то» пьяно пробурчало пару матов и отползло в угол.
- Бля, как этот алкаш сюда попал? – спросил я, ни к кому, собственно не обращаясь, открыл дверь и пошел на кухню делать чай.
Тайка сразу заснула, а я, как это часто бывает, когда сильно устаешь, никак не мог погрузиться в сон.
Я ворочался, ворочался, думал обо всем, считал бегемотов и другую крупную живность, но ничего не выходило. Наконец все-таки задремал – и тут сквозь сон услышал нечто непонятное – вроде бы где-то играл саксофон. Я открыл глаза и прислушался - так и есть, де йствительно вдалеке слышен звук сакса. Откуда бы это? Соседи у меня, насколько я знаю, точно не слушают джаз – Верка Сердючка, Миша Круг, ну максимум что-нибудь из старой совковой попсы, но саксофон? Тем более, что других инструментов слышно не было – да, это вроде живой звук. Да, точно – вот и небольшая фальш проскочила в мелодии – неужели это дядя Миша, сержант наших доблестных внутренних органов, тронулся умом и играет в час ночи на саксе?
Сон пропал полностью, я одел джинсы, и, все еще недоумевая вышел на лифтовую площадку покурить. Открыв дверь, я понял, откуда идет звук – кто-то играл в подъезде! Я быстро вышел и увидел, что играет никто иной как тот бомж, которого я пнул, выходя из лифта.
Он меня не видел – сидел, облокотившись плечом к стене и слегка покачивался. Сперва он играл тихо, но потом, расходясь все больше, стал выдавать надсадные хрипловатые ноты с нужной громкостью, а я так и стоял с неподкуренной сигаретой в руке и плавал в этом звуке, недоумевал и плакал вместе с ним, смеялся джазовой пробежкой, а потом – что я мог ответить? – я зашел домой, взял аккустическую гитару,сел рядом с бродягой, тихо-тихо, чтобы не спугнуть его, чтобы он не перестал, ни в коем случае не перестал играть, взял для пробы пару тихих аккордов, и наконец, найдя тональность, врезался в звук сакса широкой блюзовой квартой.
К моему удивлению, бомж, казалось, даже не заметил аккомпонимента, и я продолжил играть, растворяясь в мелодии. После пары кругов я понял, что мой «собеседник» все же знает о моем присутствии, потому, что он притормозил с громкостью и дал мне вставить свое соло, поддерживая мелодику простыми протяжными нотами. Наконец, подхватив в конце соло последние несколько нот, он выжал из сакса последний звук, я взял завершительный септаккорд и мы постепенно затихли в лабиринтах лестниц и коридоров дома.
После того, как последние отголоски нот перестали слышаться, раздались апплодисменты. Я оглянулся – позади нас стояла Тайка, наша соседка тетя Света, Георгий Андреевич, учитель истории, который жил в конце коридора, и тот самый сержант МВД дядя Миша – причем по его милицейской щеке текла слезинка. Они хлопали искренне и им было совершенно неважно, кто перед ними – бомж или Паганини – главное, как он владел своим инструментом, что он мог выжать из темной человечьей души и эта слезинка дяди Миши – она мне сказала больше, чем все апплодисменты мира, и даже чем собственные слуховые ощущуния, радость от сочленения двух инструментов, души и музыки, огня и слез…
Бомжа звали Анатолий. Я пригласил его к себе в дом, и он, слава Богу не оказался принять приглашение. Я сделал ему чай и накормил, потом набрал полную ванну горячей воды, показал, где находится бритва и выбрал из своих шмоток те, что подходили Толе по размеру. Когда он появился в комнате – вымытый, побритый и причесанный – Тайка ахнула – Толя оказался очень красивым мужчиной, причем совсем не старым, ему было лет 30-35! Он смущенно слушал наши восторги своей игрой, благодарин нас за то, что мы сделали и все порывался уйти, но мы, конечно, не дали ему этого сделать. Наконец, сидя на кухне и потягивая чай он понял, что мы чего-то ждем, вздохнул, посмотрел на нас умными проницательными глазами и сказал.
- Моя кличка Луи. Так меня называли…
Рассказ Луи
… те люди, с которыми я играл.
Детство у меня прошло хорошо и безоблачно. Мои родители с горшка готовили меня к такой жизни, которую сами придумали. Мой папа был профессором физики, мама – немолодая уже женщина, домохозяйка с железным характером очень любила отца и вместе они были как бы каменной стеной вокруг меня – не давали достать меня никаким заботам и печалям, но и воле моей тоже не давали вырваться наружу.
Я был круглым отличником в школе, ходил в музыкалку и на плаванье, углубленно учил английский и физику. После того, как я закончил школу с золотой медалью, родители решили, что я пойду по стопам отца – и я поступил на теорфиз. Переломный момент наступил, когда мама нашла мне невесту – она была хорошей девушкой, доброй, симпатичной, но я к ней совершенно ничего не чувствовал, понимаете? Не было того, о чем я читал у Дюма, Бальзака или Булгакова. И, когда мама поставила мне ультиматум – «либо ты женишся на Маше, либо…» - я выбрал «либо…», ушел из дома, бросил институт и поступил в консерваторию. Вскоре после этого моя мама умерла, а через неделю после нее и отец – так была сильна их любовь.
Долго я один не был – я встретил девушку, которую полюбил, мы поженились. После консервы я нашел хороший коллектив, который играл нео-джаз. После распада совка нас позвали в Америку, играть в дорогом ресторане и я согласился, благо с языком было все в порядке. Но Лена, моя жена, воспротивилась и не захотела уезжать. Мы поссорились, и я уехал, бросив жену, которая, как потом оказалась, была уже беременна.
В штатах на нас с ребятами обрушилась совершенно другая жизнь – с деньгами, ослепительными женщинами, дорогими инструментами и невозможностью свернуть в сторону. Уже через пару лет, после того, как мы переехали, я стал чувствовать потребность в творчестве – а его-то как раз и не было, ресторанная музыка не допускает новшеств. В конце концов, поссорившись с ребятами, я ушел из группы и принялся искать. Но, как оказалось, в США либо совсем нет музыкантов, которые хотят создавать что-то новое, либо они ну очень хорошо прячутся. Деньги там правят всем – и музыкой, и жизнью, и чувствами… деньги. Их-то как раз у меня и не было – я играл на улице, чтобы хоть что-то заработать, но и на улице не нашлось места для русского эмигранта. В конце концов моя виза закончилась и меня депортировали на Родину без гроша в кармане, без ничего… нет, не совсем – я увез из штатов то, что у меня есть сейчас – прекраснейший саксофон, он мне стоил полугодовой зарплаты ресторанного музыканта, а это, поверьте, деньги немалые. Его я не бросил и не продал даже когда подыхал с голоду… так вот.
Приехав обратно, жену я уже не застал – она спилась и покончила с собой через два года после того, как я уехал. Ребенка у нее забрали еще раньше и отправили в детский дом, квартира моих родителей со всем содержимым досталась государству. Я бросился искать ребенка, но оказалось, что он умер от острого воспаления легких в трехлетнем возрасте.
Так я остался совсем один – без денег, дома, близких и хоть малейшего желания жить и превратился в то, что вы видели сегодня в подъезде.
Вот такая моя история.
Глава 8
Мы с Тайкой сидели молча еще долгое время, после того, как он закончил, думали о своем…
Я достал бутылку вина, но Луи пить отказался, сказав, что с этой минуты он и капли в рот не возьмет.
Мы с Тайкой выпили. Толя спросил нас о нашей жизни и мы рассказали ему все, а он слушал и говорил что-то, потом я неожиданно предложил ему попробовать поиграть с нами, а он неожиданно согласился. Потом веки стали слипаться, и наконец сон поглотил меня.
Тайка разбудила меня уже днем и со взволнованным видом сообщила мне, что Толи нет. А потом добавила еще кое-что, что чуть не ввергло меня опять в полугодовую депрессию – что денег, тех 800 долларов, что мы с такими усилиями собрали на аппарат, тоже нет.
В это не хотелось верить, но тем не менее все было именно так – человек, который еще вчера с такой искренностью описывал нам свою судьбу, так играл и так слушал исчез вместе со всеми нашими планами и мечтами.
Я с ужасом думал о том, что скажу ребятам и уже собирался идти в милицию, но тут в дверь позвонили. Но пороге стоял улыбающийся Луи
- Толь? – осторожно спросил я – А где деньги?
Он только улыбнулся
- Пошли спустимся.
Я спустился с ним к подъезду. У ступенек стояла крытая «Газель» - Луи отдернул брезент, а там… Там было столько всего! – Сокровища Смауга! Три абсолютно новых усилителя, отличный пульт на 12 каналов, два VOXовских комбика, клавишные… клавишные! Это был «Roland»! Настоящий! Тайка чуть не схватила инфаркт, когда увидела их, а потом бросилась с визгом на Толю и принялась целовать его в щеки, а он, довольный и покрасневший, счастливо улыбался нашей радости.
- Луи! И все это – всего за 800 бачей?! Как?!
- Ну… он окрыленно улыбнулся – у меня еще остались некоторые связи. И потом не за восемсот.
- А сколько?
- 700. Вот остальные, только надо еще расплатиться с водителем.
Это уже было вообще выше моего понимания!
- Но ты… почему ты ничего не сказал?
- Хотел сделать сюрприз.
Ну что я мог на это ответить?
Неужели все так просто? Неужели… неужели цель решает все? Все, что нужно человеку – это стремление найти что-нибудь? Думаю, наверное это главное, основное, но это не все. В человеке заключено много темных углов, много пустот, требующих заполнения, много всего – друзья, творчество, признание, любовь…
Я часто думал о любви и таком прочем вечерами, когда был настолько пъян, что не мог нормально заснуть, но еще достаточно трезв, чтобы размышлять. Раньше, когда я был еще в дораковом периоде, думал, что любовь – самое главное в жизни, что ее стоит искать и за нее бороться. Теперь же моя психика сильно изменилась – для меня главным, первостепенным в жизни стала музыка, а о настоящей и вечной я просто перестал думать. Нет, я верил в нее, это бесспорно, где-то в глубине мозга я твердо знал, что это возможно, но… возможно не со мной.
Когда я до этого додумался, я был достаточно пьян, чтобы не впасть в отчаянье, нол еще достаточно трезв, чтобы запомнить этот вывод.
Пересмотрение жизненных принципов и целей никогда не происходит безболезненно, просто так, но я не сказал бы, что особо страдал по этому поводу. Предполагаю, что виной этому равнодушию было то самое ощущение, что мне не хватает времени. Мне просто некогда было искать, верить и ждать – я занимался музыкой.
Один мой знакомый гитарист как-то сказал мне, что музыкант (то есть настоящий музыкант, а не технарь-скороучка) должен выбирать между любовью и музыкой. Такой вывод этот тип по кличке Кумар сделал после одной неприятной ситуации – после долгой ночи любви с женщиной он, вместо того, чтобы ласково поговорить с ней, лобызая ее теплые веки, или, на худой конец, заснуть, отвернувшись к стенке, встал, сунул в зубы сигарету и все утро проиграл на гитаре, напрочь забыв о своей пассии. Крошка не выдержала такого отношения к своей пышногрудой персоне и, после бесплодных попыток хоть как-нибудь привлечь к себе внимание, ушла, хлопнув дверью, со словами - «Ты свою гитару любишь больше, чем меня! Ну так с ней тогда и трахайся!»
Когда Кумар понял суть выраженных к нему претензий, он впал в глубочайшую депрессию, в ходе которой он сочинил четыре песни и поглотил спиртного даже больше, чем на своих концертах. В ходе оной депрессии, которая продолжалась, кстати, ровно три дня, он и поведал мне свою историю вкупе с ошеломляющим выводом про выбор.
Слава Богу, он не успел повеситься на гитарной струне, как собирался, потому что одна из девчонок в баре, где мы зависали, все-таки решилась пойти к Кумару домой посмотреть коллекцию старых джазовых пластинок. На следующий день мой знакомый был уже изрядно весел, и про все свои беды позабыл, на я запомнил эту его фразу. И для меня она обрела куда более глубокий смысл, чем можно было ожидать.
Настоящий музыкант должен выбирать…
Первый концерт с Луи мы отыграли на «Ура!». Наверное именно тогда наша музыка приняла окончательный вид – саксофон заполнил все пустоты. Луи умел выжимать из своего инструмента такое, чего никто никак не ожидал.Он сразу всем пришелся по вкусу, и было за что. Именно такого человека в группе и не хватало. Он был опытным, знал, где что вставить и как правильно сыграть ту или иную вещь. У него был отличный вкус и абсолютный слух. Он был честным и открытым человеком, знал и умел очень многое. И, наконец, Луи мастерски, на самом высшем уровне владел своим инструментом.
Музыка «Неба и дна» стала гораздо нежней, мелодичней и в то же время сохранила свой первоначальный драйв, свой надрыв, свою бешеную энергию – мой маленький Мефисто творил моими руками.
Никто не оспаривал мое право на тексты и основные темы и идеи песен, но на аранжировках отвязывались все без исключений – иногда спорили чуть не до драки над некоторыми моментами. В общем, люди были что надо – интересные, творческие, а главное – на все 100% отданные идее, музыке.
Первый сейшн прошел на «Ура», остальные были не хуже. Мы постоянно светились, нас занали. «Небо и дно» стало как бы авангардом нестандартной музыки нашего города. В общем, жизнь потихоньку налаживалась, обретая те очертания, ту романтику жизни музыкантов, о которой мы и мечтали.
Вскоре нам начали платить гонорары, но мы без всяких потрясений пережили этот момент. Пока суммы были скромными, мы половину пробухивали, а остальное оставляли «на развитие». Когда же они стали посолиднее, мы стали просто делить их поровну.
А солидными они стали в то время, когда у нас появился Леша.
Леша гордо именовал себя продюссером, но им он, конечно же, не был. Несмотря на это, он был фигурой, в некотором роде даже мифической в Харьковской рок-тусовке. Леша был везде и всегда. Он умел пролезть в любую дырку, уломать кого угодно на что угодно. Он все время бегал. Его знали везде и всюду – днем и ночью он сновал туда-сюда по клубам, магазинам, кабинетам, тусовкам, подвалам и кухням.
Он мог пить с тобой водку в клубе, через десять минут трахать барменшу в туалете, через час орать дурным голосом на хоббитке Цоя под гитару, а назавтра ты узнаешь, что он устроил три концерта. Вот такой был Леша. Но самое главное, что о нем говорили – что если он брался работать с какой-нибудь группой, то она просто обречена была на успех, во всяком случае на локальном уровне.
Но, когда мы только познакомились с Лешей, все это нам было еще не известно.
У нас была обычная репа, причем довольно вяленькая – вчера мы отыграли концерт, и сегодня всем было не очень хорошо – то есть всем, кроме Луи, который пытался еще подорвать нас. На это он получил резоннейший ответ «Ты ведь не пьешь! Легко тебе говорить!».
Луи как раз обдумывал эту фразу, когда большой школьный звонок, который висел на улице, заменяя дверную колотушку, на заводе, который охранял Паша, отчетливо и очень громко зазвенел. Паша побежал на проходную открывать.
Вскоре он вернулся вместе с незнакомым типом, который представился так:
- Меня зовут Леша. Я продюссер.
Все молча смотрели на него. Он, правда, не обратил никакого внимания на наши угрюмые взгляды и сказал с улыбкой
- Ну, играйте!
Мне сперва захотелось вытолкать наглеца взашей с нашей точки, но он так широко улыбался, что я пожал плечами и начал вальяжно наигрывать какую-то темку. Все подхватили и понеслось.
Мы отыграли три или четыре песни. Все это время Леша ерзал на стуле, вставал, снова садился, но слушал довольно внимательно.
Когда мы доиграли, он снова улыбнулся и сказал
- Ну что ж. Я буду с вами работать.
Видимо, он ожидал какого-то энтузиазма с нашей стороны – воплей радости там, обмороков или чего-то подобного. Наше молчание его немного удивило, но потом он, наверное, решил, что это мы от счастья впали в ступор. Паша развеял его сомнения, угрюмо произнеся
- А ты кто, собственно, такой?
Теперь уже Леша впал в ступор
- Как кто?! Я – Леша!
Молчанье продолжалось, но «продюссера» выручил Примочка.
- Как, погоди? Ты что же, тот самый Леша? В смысле ЛЕША?!
- Ну да. Он – это я, а я – это он.
- У-у-у! Круто! Братва – он обратился к нам – да это же тот самый Леша, которого пол-Харькова знает! Это он раскрутил «Мелиссу»!
Все оживились. «Мелисса» была весьма известна по Харькову, играла на разогреве у многих известных групп, давала даже сольные концерты.
Все начали потихоньку вспоминать Лешу, который их раскрутил.
- Ну ладно, ладно, господа. – произнес Алексей - Я смотрю звезды все никак не решаются. Тогда давайте так. Я попытаюсь устроить вас на разогрев – скоро ведь приезжает «Агата Кристи». Потом обо всем договоримся, но у меня в планах ваш сольный концерт, так сказать, презентация «Неба и дна».
Это слегка выбило нас из колеи – мы еще даже не думали о сольняке, а уж играть на разогреве у самой «Агаты» - это мы вообще могли вообразить только в самых поллюционных своих снах!
- А ты что, за просто так собираешся это делать? – спросила Тайка, скептически прищурив глаза.
- Думаю, это я сделаю «за просто так», а дальше, если вы согласитесь – последнее было произнесено с иронией – мы сойдемся на такой же доле, как у каждого из вас, то есть – четверти дохода.
- Ты что-то неправильно подсчитал. – холодно заметил Луи – нас шестеро, плюс ты – получается, всего одна седьмая.
- Молодой человек! – сказал Леша нараспев – Я в жизни больше всего люблю три вещи – Харьковский рок, женщин и деньги. Не обязательно в такой последовательности. Четверть. Но сперва мы посмотрим друг на друга – годимся ли мы на что-нибудь или нет.
Все покивали. Только Тайка решила еще кое-что уточнить.
- А не кинешь? Хрен вас, прдюссеров, знает!
Леша повернулся к ней, надевая на лицо тысячеваттную улыбку.
- Девушка! Как это вы – такая симпотичная и обаятельная, остаетесь такой недоверчивой? Сплетни о нас, продюссерах, сильно преувеличены! А таким красавицам, как вы, вообще не стоит слушать подобную чушь! Как вас зовут?
И – о, чудо! – Тайка пораснела, опустила глаза и произнесла тихо-тихо, затрепетав ресницами
- Тая.
- О! – (какое красивое имя) – какое красивое имя! – он произнес его по слогам, воздев очи горе, словно смакуя каждый звук – Та-и-си-я! Кстати, а чем обычно столь красивые и талантливые девушки занимаются после репетиций?
Ну все. Тайка попала.
Лешка не обманул. Нас на разогрев к «Агате» он дейтвительно пристроил. Все прошло вроде и неплохо, но мне не особо-то понравилось. Среди музыкантов считается престижным играть на разогреве у более серьезных команд, но я этого никогда не понимал. Я бы отказался, но мои товарищи по группе аж светились от счастья, когда Леша все устроил, и я не стал возражать – единство прежде всего. Но все равно было как-то не по себе. Я изо всех сил орал со сцены, выкладывался, как всегда, на полную, а ответная реакция была очень вялой – люди пришли смотреть на Агату, а тут выперлись на сцену какие-то лохи, и чего-то играют, Эй, там! Давайте уже Самойловых! Ну, слава богу хоть яйцами не закидали.
Но весь мой недостаток энтузиазма по поводу Леши и нашей с ним работы компенсировался, когда он усроил-таки наш сольный концерт. Это было что-то! Впрчем, обо всем по-порядку.
Происходило это действо в ДК «Свет Монтажника» - это недалеко от моего дома, но если судить по отношению к центру, то это – у черта на куличках, добираться туда довольно долго. Но мои скептические переживания не подтвердились – народу пришло довольно много – меньше, правда, чем я мечтал, но больше, чем ожидал.
Афиши висели по всему городу – просто пейзаж, небо и горы, на горе – чувак играет на саксе и надпись – «Небо и дно». Первое, что удивило – это очень хорошее качество аппарата – все работало, все было продумано, даже два радиомикрофона и на сцене холодильник с прохладительными напитками. Высший класс. Я взял пару аккордов и понял, что звук нам тоже сегодня обеспечен.
Когда мы отстроились, пришел Леша, четверо здоровенных громил – охрана, старушка с билетиками, световик с помощником. После заявилось человек 20 приглашенных друзей, на балконе расселись родители (даже мой папик нагрянул) и какие-то солидные дядьки в костюмах. Дюжие парни затащили два холодильника и несколько десятков ящиков с пивом, в дальнем конце зала поставили несколько рядов стульев, но, скажу не без гордости – во время концерта на них никто не сидел.
В общем, руки у всех тряслись, все курили и поглядывали на меня, пока я не дал команду разливать. Мы выпили (не больше, чем нужно, чтобы расслабиться) и вышли на улицу покурить. К нам подбежал запыханый Леша
- Ну как? Все в поряде?
- Ага – кивнул я – Все ништяк!
- Ну ладно, я побежал. А у вас еще минут сорок!
Мы использовали это время, чтобы кратко посовещаться, еще выпить и переодеться – я должен был предстать перед публикой в образе монаха-фанатика – в рясе, капюшоне и со всем, что полагается.
В общем, мы вышли на сцену. Занавес был еще закрыт. Мы вздохнули, тяпнули еще по одной и встали на места. Прибежал Леша, дал команду начинать. Мы переглянулись и начали.
Сперва шла тихая музыка. Первой решили играть сравнительно нейтральную «Некуда бежать». Я стоял возле микрофона и наигрывал мелодию. Капюшон надвинут на глаза. И вот, с первыми нотами вокальной партии занавес открылся и…
Я был ошарашен, брошен на небо и втоптан в землю! Это был – без сомнения скажу – лучший момент в моей жизни! Я просто на ожидал такой реакции со стороны зала, такого бешеного подрыва, такого понимания, такой отзывчивости! – эти люди пришли смотреть именно не меня, на нас и получали то, что хотели – они – это я, я – это они! Я был просто, просто на вершине всех возможных счастий, и этот отзыв каждой ноты, этот звук, этот свет!
Программма была полуторачасовой, и после первых минут 50и был объявлен перерыв. Занавес закрыли. Мы положили инструменты и собрались в круг. Молчали. Зачем говорить, когда все написано на лицах! Мы выпили водочки, я закурил и только тогда понял, что реально устал – мы еще никогда не играли дольше получаса. Но это ничего, это фигня, когда меня ждет зал.
Они – слышыте? – скандируют название группы, девченки пищат, парни ревут – бля, какая это сладкая музыка! Кто когда-нибудь выходил на сцену, тот поймет.
Вот он, тот момент, когда ты понимаешь - то, что ты делаешь не безполезно, что тебя понимают, хотят видеть и слышать, что ты – это не просто ты, а Ты, а может быть даже ТЫ. Это – счастье. Абсолютное и непоправимое.
Вторую часть мы отыграли еще лучше, чем первую, толпа просто неистовствала в объятиях наших звуков, наших душ, нашей энергии – она плакала, она орала, она смеялась, она жила вместе с нами!
Нас три раза вызывали на бис. Песни уже закончились и мы сыграли по второму разу самые забойные – «Сойди с ума» и «Некуда бежать». Но и когда мы окончательно ушли со сцены, когда я сотый раз признался в любви фанам и Леша вышел завершить концерт, мы и тогда еще долго слышали из гримерки крики и скандирование толпы – «Небо и дно», «Небо и дно» - и сил уже не было ни на что, кроме как закурить, но я был счаслив, ябыл, ****ь, счаслив, как не знаю что. И, несмотря на свой напрочь сорванный голос, на содранные пальцы и невозможность пошевелить хоть какой-то конечностью, я знал, что я еще жив, и что я, что я еще буду жить, потому, что мне есть зачем это делать.
Домов
дымящих
бездонные
домны
закрыть стремятся в клетке квартирной,
и сделать
тихим, бездушным, сонным -
частицей
их
квартирного мира,
Всадить мое тело
с размаху
в кресло,
женить,
заставить
детей растить,
безалкогольной,
бесцветной,
пресной,
плеснуть мне в сердце
мудрости.
На -
ив -
ный?!
Жал -
кий?!
О нет!
Увольте!
Бешеным зубром растопчу в пыль!
Бухаю
слово
системы "Кольта"
в гущу
опьяневшей от криков толпы!
...и ржут обезумевшим Петросяном
умерших родственников
мудрые души:
"Жених стервоосени!
До смерти пьяный!
Вот же умора!
Ты только послушай!"
Хотите -
внесите мое имя в графы
неблагообразно разлагающихся,
без права на
клад-
би-
ще,
без оправданья
и фотографии,
как будто не было меня -
вообще.
Обнимет земля напоследок,
поцелует в лоб,
корни растений тело обовьют саваном,
ветер споет, поминая,
упокоился чтоб,
вместо молитвы -
старые песни о главном.
...За что же вы меня, братцы-живодеры?!!!
...Лежу,
приманивая собой сотни мух...
Раскладываюсь...
Эй, там! Ну что,
скоро
вознесется куда-нибудь мой бессмертный дух?
Эпилог. Пролог к части 2
…Мы в США. Детройт. Детройт – город рока.
Выхожу из машины, улыбаюсь. Репортеры клацают вспышками в лицо, от этого невыносимо болит голова. Захожу в самый луший Детройтский отель, поднимаюсь на лифте, оставив охрану в вестибюле. Как только захожу в свой номер, меня кидает прямо на зеркало, оно разбивается. Падаю на пол, качаюсь среди осколков, держась за голову. Она болит так сильно, что я почти ничего не слышу и не вижу.
- А-а-а-а-а-а!!! – ору, ору в тишину и пустоту президентского люкса.
Замечаю перед собой чьи-то ноги. Портье – негр смотрит на меня. В глазах – паника.
- Doktor! Doktor! – кричит он и разворачивается, чтобы бежать
- No… - выдавливаю из осипшего от криков горла - No doktor.
Сажусь на кресло, портье помогает мне. Через силу улыбаюсь.
- Do you want help?
- Yes.
Пишу на бумажке, что я вонт ту хелп. Он читает, потом поднимает на меня удивленные глаза.
- Cocain?
Ложу ему в руку двести долларов. Он отрицательно качает головой.
- I’m not druggie. I… - бля, как это по-английски? - have canser.
Добавляю еще двести. Он уходит.
Я снова падаю на пол.
Минут через двадцать он возвращается. Боязливо передает мне то, что я просил – две упаковки сильнейшего обезбаливающего и шарик кокаина.
Я с трудом встаю.
- Thank you. – даю ему еще двести сверху.
Он уходит, вернее убегает. Голова болит неимоверно и, примерно через каждые минут десять, отдает жуткими импульсами в затылок. От этого подкашиваются ноги.
Я высыпаю все на зеркальный столик.
Выдавливаю четыре капсулы из упаковки, глотаю, но они застряют в пересохшем горле. На тумбочке стоит бутылка рома. Запиваю.
Растираю шарик снежка прямо на столе. Делаю три дорожки, сворачиваю в трубочку десятидолларовую бумажку.
Меня снова накрывает. Падаю, переворачивая столик.
Мне недавно, из-за привычки оставлять охрану, предложили купить питолет, вернее револьвер, Магнум 500. Он выглядел клево, блестел полированным металлом на солнце. Он был большим и тяжелым – оружие настоящих мужчин. У меня тогда не нашлось денег – оставил в номере.
В такие моменты я очень жалел об этом.
Снова сажусь. Меня вырвало, поэтому глотаю еще четыре колеса и запиваю их ромом.
Собираю с пола кокаин – хватило только на одну дорожку. Всасываю в себя, остаток втираю в десна. Сразу начинает жутко течь из носа. Я себя не вижу, но знаю, что лицо покрылось красными пятнами – у меня аллергия на этот наркотик.
Через минуту снова случается приступ, но на этот раз он слабее, и я понимаю, что он – последний или предпоследний, меня даже не вырвало.
Я лежу, свернувшись калачиком, на полу, среди осколков стекла, блевотины и остатков порошка.
У меня президентский люкс. Окна – от пола до потолка. Через них весь город – как на ладони. Детройт очень красив ночью – он стреляет в небеса подсветкой бесчисленных баров, казино и ресторанов, а беззлобные небеса отвечают ему лишь шепотом мягкого летнего ветерка. Послезавтра у меня концерт в Кобо-холле – там играли Кисс, Айрон Мейден, Метла и еще куча крутейших команд.
Детройт – город рока.
Детройт – город рака.
От придуманного каламбура я начинаю смеяться.
Шов маст говон!
© Copyright: Виталий Помазан, 2009
Свидетельство о публикации №209060600731
Свидетельство о публикации №209060600731
Рецензии
Виталь, у меня шок... я не буду сейчас писать тебе о том, что ты крутейший чувак и удивляться по поводу того, что ты умеешь ВОТ ТАК писать...
Я просто и доступно скажу: МНЕ ПОНРАВИЛОСЬ... ОЧЕНЬ...*ОБНЯЛА*
Ксентия Рыбина 11.11.2010 14:24 • Заявить о нарушении
Я просто и доступно скажу: МНЕ ПОНРАВИЛОСЬ... ОЧЕНЬ...*ОБНЯЛА*
Ксентия Рыбина 11.11.2010 14:24 • Заявить о нарушении