Люблю отчизну я, но странною любовью

Люблю отчизну я‚ но странною любовью
1
 И за что‚ спрашивается‚ люблю я свою отчизну? А Господь его знает‚ за что. Вот глянешь: ну такая дурацкая отчизна, ну такая бестолочь‚ что просто руки опускаются и только диву даешься. Сидишь вот так вот‚ и диву даешься.  Взять хотя бы того же самого пресловутого русского мужика. Ну дурак дураком‚ ей-Богу. Стоит‚ косолапый, непонятно о чем думает‚ рожа глупая‚ весь какой-то нескладный‚ неуклюжий‚ чесноком пахнет‚ сопли рукавом вытирает‚ а если соплей не вытирает‚ то значит напился уже и дрыхнет. Работать он не хочет‚ а президентом стать мечтает. Не знает ни черта, а  советы дает и в медицине, и в юриспруденции, и искусстве. Так и шибануть бы ему по физиономии дураку-то такому, ан нет‚ любишь вот его, прохиндея, за что-то и все тут. Он напился, на работу не пошел, а ты смотришь на него и говоришь: «Ай да русский мужик, ну дает! Ну‚ дурак! Ну бестолочь!», и столько восхищения в этом «ну‚ дурак»‚ столько гордости. А за что спрашивается гордость? Чем тут гордится? Непонятно. Только и остается, что даваться диву и руками разводить в недоумении.
Взглянем теперь на просвещенного европейца. Вроде бы тут-то все как раз и в порядке. Стоит чистенький, пахнет одеколоном, улыбается чистыми зубами, сопли если и вытрет‚ то незаметно, и не рукавом, а платочком, платочек сложит четыре раза и в урну. Смотришь на него и вот не надо же, не за что, а руки-то так и чешутся по морде‚ по его, по европейской съездить. Он тебе любезно так‚ радушно: «хелоу, хау ар ю», а ты ему на, харя европейская‚ в зубы. Он удивляется‚ на землю падает, спрашивает: «уот ар ю дуинг», то есть: «за что же вы меня так, почтенного европейца, по зубам?». А ты даже и сказать не можешь, за что. «Мерзавец ты, вот за что» – отвечаешь ему. «Да почему же я мерзавец, – удивляется опрокинутый европеец, – я отродясь никого не обидел, никого не тронул, чужого никогда не брал, все своим трудом зарабатывал. Почему мерзавец?».  «А вот потому и мерзавец, – говоришь. – Ни разу в жизни ничего не украл, но и последней рубашки никому не подарил. Никого не обидел, а значит не перед кем и не покаялся. Лежи, подлец, и подумай теперь над своим поведением». И ничего европейцу не остается, как только лежать на полу, и диву даваться на загадочную русскую душу.

2
Но это одна загадочность нашей души была, а теперь другая.
У нас все жалуются, на то что, мол, грязища кругом, все захаркано, заблевано, слякоть, бездорожье кругом. Да и не только на внешность нашей отчизны жалуются, но и вообще, на законодательство, на депутатов, на президента.
«Вот на западе, – говорят обычно, заканчивая подобную беседу, – вот там живут. Там люди живут». И ведь не были на западе, те кто так говорит, но все же говорят, а остальные им так поддакивают, мол, да, там живут, если где и живут, то только на западе. И все мечтательно поднимают глаза к потолку.
Но вот‚ уезжает, наконец-таки, один наш соотечественник на тот самый благословенный запад. Думает: «Вот теперь-то и я поживу‚ как человек». Прилетает и с самого аэропорта ему становится не по себе. Он смотрит на пол, а он, зараза, такой чистый, что в нем потолок и люди вверх ногами отражаются. Наш турист удивится‚ но на первый раз, ничего не скажет и пойдет гулять по западу. Гуляет он‚ гуляет, в магазины заходит, подарки покупает, фотографирует достопримечательности, а в нем от всего этого благочестия потихоньку начинает расти какое-то непонятное чувство, которое наш соотечественник называет про себя: ностальгия. И разрешается эта «ностальгия» в виде, допустим, плевка. Наш соотечественник тьфу на чистый асфальт и сразу ему полегчало. Плюнув‚ он про себя говорит: «Ну, сволочи», имея ввиду, конечно же, весь добропорядочный запад, а к нему тут уже милиционер западный подбегает и штраф выписывает, говоря при этом: «Мы не для того наш запад чистили и убирали, чтоб вы тут харкались. У себя-то, поди, в отчизне вы не харкаетесь», а наш говорит: «Да вы что, мы в отчизне только и делаем что харкаемся». Западный милиционер изумляется, но незаметно, и говорит: «Тогда валите в свою отчизну и там хоть захаркайтесь, а пока вот, оплатите ущерб нанесенный нашему просвещенному западу». Делать нечего, наш турист, поскрипывая зубами, штраф оплачивает, а приехав на Родину говорит: «Ничего там хорошего, на этом западе нет. Гады одни там проживают и подлецы. Свобода так и осталась мифом на этом континенте скорби. Туда не ходи, здесь не плюй, в кафе не кури, на улице не пей. Чем там только люди занимаются? – ума не приложу. То ли дело у нас, грязь, слякоть, мракобесие, хочешь плевать – плюй, все плюют и ты имеешь право плюнуть. Хочешь быть дураком – будь. А не хочешь плевать‚ не хочешь быть дураком‚ хочешь быть выше – пожалуйста, тебе тоже никто не мешает, не плюй, возвышайся над серой толпой. А там что‚ там плюнешь – толпа тебя осудит, не плюнешь – не похвалит. Тоска».
И ведь прав наш турист. Если все хорошо, то чем заняться? Если кругом все благоустроенно, все починено, то ведь остается только взять, да и поломать все к чертовой матери. Нам или чинить, то что поломано, или ломать, то что починено. А зачем ломать? А Господь его ведает зачем. Остается только диву даваться и разводить руками‚ таращась на загадочную русскую душу.
Кривенко Даниил 18-19. 03. 2006