Юмор жизни

Юмор жизни
Алкоголик Берендей выпил с похмелья керосину и помер. И, представляете, какая смешная штука вышла: приперся к нему его собутыльник, Еремей, видит – лежит друг на раскладушке. Еремей думает: «Ну, спит наверное, соня такая» и толкать его начинает, вставай, мол, просыпайся, «уж утро блещет добрым светом»! А мертвый Берендей лежит с разинутым ртом, а во рту мухи роятся. Еремей, дурачина такая, спьяну не смекнул, что это покойник, значится, перед ним, а не друг его Берендей и дальше толкать! Смехота! Толкнул его посильнее, а покойник с раскладушки сполз и голова об пол тупо стукнулась, и мухи изо рта все изверглись. Я это как рассказал Павлу Олуфьевичу, так тот хохотал до упаду! Аж живот, говорит, свело.
Ну, Еремей дотумкал пульс пощупать и пощупав, естественно, отсутствие оного тут же обнаружил. Выбегает на улицу, глаза во, руками воздух вентилирует, орет! Я его когда увидел, так как давай хохотать, и баба с щекой раздутой тоже как давай хохотать! Мы оба как захохочем, на Еремея глядючи! А потом и вся улица давай хохотать! А Еремей не понимает юмора, бегает, скорую просит вызвать, а мы знай себе хохочем! Еремей плачет, красный весь, как женщина, слюни-слезы рукавом вытирает, задыхается – смех да и только глядеть на него!
Тут жена Берендея приходит, как ни в чем не бывало. Идет такая, ни о чем не подозревает, песенки поет, дитяток ведет ворох за ручку, а тут к ней Еремей подскакивает, – ой смехота, не могу, – и объявляет, что муж ейный, Берендей, финита ля комедия, издох, значит. Жена, вы бы видели, сразу в лице изменилась, детей в охапку, спотыкнулась об приступок в подъезде, зуб вышибла себе изо рта, потом встала и бегом в квартирку свою убогую помчалась, как лошадь! Умора, ей-богу, вся улица на спину попадала от смеха!
Она побежала – мы за ней. Прибегает в квартирку, а в квартирке у ней, скажу я вам, неблагообразно, пустота – все пропито Берендеем, две раскладушки, трюмо со стаканами остались, да газеты всюду, газеты изгаженные и на полу и на стенах заместо обоев! Жена кинулась к покойнику на раскладушке, обняла его и трясет, а мухи со всего тела в воздух сыпяться! Она не замечает, целует труп! Труп целует, мертвый труп! Вонючий, желтый! А глаза такие, как будто ему не очень нравится, что жена его ласкает, он испуган как будто! Смешно, честное слово! Кривое зеркало да и только! Мы стоим в коридорчике и смеемся! Один остроумный человек даже сказал, ногтем отколупывая газеты, которые на стене наклеены, будто обои: «Однако, семья читающая! Печатное слово уважает!». Мы все так и покатились! А вдова трясет покойника и целует! Целует! А у покойника глаза на выкате и он будто испугался жены своей! Дети все стоят и не понимают ничего (куча детей, нарожали их, чтоб пособие отхватить помассивней), стоят, как истуканы и в носу колупают козюню. Отколупают, оботрут об лохмотья и снова пальцем  ноздрю бурят. Я как увидал это, что дети на отца-мертвеца зыркают, аки на трюмо равнодушное, так сразу и обхохотался! Бабе со щекой раздутой показываю локтем, мол, гляньте-ка, какая смехопанорама творится, так та увидав,  вообще заржала таким образом, что аж стаканы в трюмо зазвенели и я за них забеспокоился, как бы они не разбились. Нет, честное слово, вы бы увидали, вы б тоже обсмеялись до колик в животе. Я, когда Арсению Лаврентьевичу это все дело рассказывал – он упал со стула от веселья и разбил себе затылок до крови! Я представляю, что было бы, увидь он все это живьем! Он бы лопнул, наверное, от смеха! Зрелище, я полагаю, некрасивое! Арсений Лаврентьевич лопнул от смеха! Это ж надо! Ха-ха-ха-ха!!! Он очень веселый человек этот Арсений Лаврентьевич, любит посмеяться…
Так вот, значит, стоим мы смеемся, а жена Берендея вскакивает и давай нас выталкивать из квартиры из своей! Честное слово, так и было все! Как будто это у нее не конура загаженная, а резиденция Папы Римского! Она кричит, нас кулачонками чахоточными лупцует, а нам хоть бы хны! Мы народ веселый, смеемся, радуемся! А она кричит: «Уважение! Уважение!». Какое, к черту «уважение», подох алкаш гнусный и чего ему вдруг «уважение»! Народил детей дурацких, которые ему даже почтения по окончании жизни не выдали, так его уважать! Мы хохочем знай себе, а на глупую жену Берендея ноль внимания. Она нас выталкивает, кровью кашляет. Не понимает юмора женщина. Я ей говорю: «Женщина, для тебя может и трагедия, может и горе, но ты не мешай людям веселится. Дай посмеяться, дай людям отдохнуть душой!». А она не понимает, злая натура без юмора, что люди весь день мотаются, никакой радости им нету, что надо как-то развеселиться людям, выгоняет нас, тыркает кулачонками своими. Друг этот Еремей, алкаш, тоже лезет драться, выталкивает нас, рожа пьяная! Ну что поделать – без юмора люди, не могут вовремя посмеяться над собой. В такое трагическое время как раз и надо над собой посмеяться, а они нет, выталкивать давай! Дураки. Без юмора народ, не понимают ничего. Вот я когда эту всю историю Варфаламею Карловичу изложил, так он вначале ржал, аж рот раззявив, а потом, под конец, загрустил и говорит: «Да, не умеет у нас народ над собой посмеяться. Нет в нем искры». И я, знаете, солидарен. Нет искры, не понимает народ юмора жизни еще, не созрел…
Данила Михалыч 13. 07. 2006