Моё музыкальное детство

Музыкальная школа (или запросто «музыкалка») вошла в моё детство не сразу. Она меня преданно ждала шесть лет. Моё медленное взросление не давало ей возможности сразу заглотить меня в своё нотное нутро, полное музыкальных терминов, интервалов, ритма, композиторов, гамм и всего того, чему обучают в музыкальных школах.
Детство, можно сказать, пришло частично к своему завершению в тот момент, когда бабушка твердо решила, что быть мне пианисткой!
Вялое сопротивление родителей, желающих отдать меня в спорт или на рисование, учитывалось постольку-поскольку. Меня, конечно, отвели в кружок по рисованию во Дворце культуры и разрешили там позаниматься несколько месяцев. Успехи были, и мои рисунки, в которых преобладали лошади, кареты и принцессы, даже выставлялись на местной выставке детского творчества, занимая довольно большую часть стены. Бабушка, почуяв, что я могу свернуть с намеченного ею музыкального пути, тут же придумала вескую причину: «Ребенок испортит зрение!» В результате живопись меня безвозвратно потеряла.
Спорт… Тут тоже всё было «схвачено» бабушкой: я могла ходить на тренировки при условии категорического неучастия в соревнованиях, то есть только ради здоровья. Таким образом, спортивная гимнастика лишилась потенциальной Людмилы Турищевой или Ольги Корбут.
Чувствуя, что великая будущая пианистка случайно может не состояться в силу разнообразия отвлекающих моментов, бабуля стала действовать решительно: напрокат срочно было взято пианино, а также путем тщательных поисков – преподавательница фортепиано, обязанная за определенную плату, навещать меня на дому и обучать азам игры на инструменте. Это была всего лишь подготовка для решительного броска в Царство музыки. Научившись за год играть примитивные мелодии и пьески, я должна была сразить наповал приемную комиссию сразу двух музыкальных школ: Петроградского и Ждановского районов.
И я-таки действительно сразила! Бабушка ликовала и металась в непростом решении – какую из двух школ района осчастливить поступлением своей внучки. Выбрали ту, из которой ко мне и приходила на дом преподавательница.
До четвертого класса я училась, как в тумане. Преподаватели по специальности (в моём случае – фортепиано) сменяли одна другого. В каком-то году мне повезло заниматься даже у мужчины. Его фамилия была Морено. Перед ним все женщины трепетали – это было заметно даже мне. Бабушка говорила, что он – испанец.
Мама принимала менее активное участие в моей жизни. Но зато оно было более ярким: периодически она пребольно таскала меня за косу, чтобы разница между «бемолем» и «диезом» быстрее укладывалась в моей голове. Именно результат маминого жёсткого воздействия и превзошел все ожидания: до сих пор помню, что диез повышает звук на полтона, а бемоль – понижает.
Бабушку по-прежнему распирало от гордости: как же, внучка учится музыке не лишь бы как на дому или в примитивном кружке ДПШ, а в Музыкальной Школе! Эту замечательную сторону моего существования она делала достоянием всех знакомых и случайных собеседников к месту и не к месту, чем заставляла меня то смущаться, то злиться. Но при этом «музыкалка» оставалась среди моих достоинств на твердом втором месте, ибо на первом стояла Её Величество Школа с преподаванием ряда предметов на английском языке (так было написано на табличке у входа). По меркам советского времени это была элитная школа, пролезть в которую считалось очень достойной целью, тем более, если ты живёшь не в её микрорайоне.
Экзамены и обязательные концерты поначалу не вызывали у меня неприятия и дрожи в коленках, поэтому заканчивались результатом в пять баллов или аплодисментами зала.
Но заложенного в меня дошкольного музыкального начала хватило ненадолго. Из многообещающей поначалу малышки я превратилась в девочку с хорошими данными, которые к 7 классу не опустились до удовлетворительных только благодаря лояльности педагогического состава к милому домашнему ребенку, способному, но ленивому.
Со временем я всё больше осознавала, что музыкальная школа вносит дискомфорт в моё детство и порождает стойкое неприятие музыки. Особенно этому способствовали принудительные походы в Филармонию, спровоцированные обязательной покупкой обязательных абонементов на полгода, а также – непосредственно посещения самой музыкальной школы три раза в неделю.
Дальше – больше. Я осознала, что не люблю:
– сольфеджио,
– домашние занятия музыкой под неусыпным контролем бабушки и
– выступать перед любой аудиторией, находясь в опасном и непредсказуемом тандеме с инструментом.
Мучения на концертах и экзаменах доставали больше всего. Это было, когда у меня вдруг заклинивало от страха и неуверенности что-то в мозгу, и я не могла вспомнить, какую ноту нажимать в следующем такте. В такие моменты я сидела красная, в кромешной тишине, проклиная себя, рояль и всех, кому я демонстрировала свой позор. А преподавательница из зала подсказывала мне нужную ноту для продолжения этой пытки. По мере моего взросления это становилось невыносимым.
«Обязаловка» в смысле демонстрации навыков владения фортепиано при любом посещении гостей были также разновидностью кошмаров наяву. Когда я шла на чей-то день рождения, то внутренне с тоской предвкушала исключительно одно – предстоящее обязательное «выступление» в роли пианистки перед детской и родительской аудиторией. И как назло, почти у всех моих подружек были дома пианино. Все атрибуты праздника, торты и лимонады безропотно отодвигались на задний план перед страшной обязанностью необходимого выступления.
Домашние задания по специальности, кои я должна была делать каждый день, превратились у меня в бессовестные импровизации. А именно: пару раз я играла действительно заданное мне к разучиванию новое произведение, мучительно ковыряясь в нотах и фальшивя. Бабушка сидела и слушала с видом знатока домашнего разлива. Лицо ее выражало удовлетворенность.
Притупив этим бдительность бабули, покорно выслушав: «Хорошо. Ну еще раз проиграй», я тренькала всякую чушь, граничащую с какофонией, спонтанно нажимая на клавиши. После этого бабушка также удовлетворённо говорила: «И ещё раз, пожалуйста».
До сих пор для меня остаётся загадкой, как она не могла отличить настоящий этюд или сонату от треньканья?! Скорее всего, мысли её были где-то за пределами музыки. Она сидела, формально контролируя меня, как сторож. Внучка играет – значит занимается. А что играет – это уже не столь важно.
Сольфеджио я пыталась прогуливать… из-за диктантов. Ну, не умела я на слух записывать нотами мелодию, не дано. Проводя аналогию с физикой и математикой в средней школе, я нашла приемлемый выход из ситуации – прогул! Нет урока – нет проблемы с диктантами, нет двойки! Обременять себя негативными эмоциями ещё и с музыкальным уклоном, честно, не хотелось.
Нашёлся в музыкальной школе, правда, и светлый предмет, который мне позволял не оставаться наедине с роялем, а разделить свою участь с обладателем профессиональных вокальных данных. Этот предмет назывался аккомпанемент. Я аккомпанировала какой-нибудь певице, которая пела романсы. Благодаря этому, в один прекрасный день обнаружила и у себя наличие голоса, способного воспроизвести спетое в школе профессионалами. Таким образом, дома полюбила разбавлять нудные задания по специальности аккомпанементом в сопровождении собственного голоса: романсы Глинки, Алябьева, Даргомыжского надолго вошли в мой репертуар и, соответственно, в репертуар, навязанный всем соседям по коммуналке. Со временем страсть выражать себя пением угасла. Но это было уже гораздо позднее.
Между тем, моя бабушка, безусловно желавшая мне самого лучшего в своём понимании, и уверенная, что только она знает, что мне нужно в жизни, постоянно рисовала передо мной радужные картины моего музыкального будущего.
Вот я сижу в детском садике за роялем и развлекаю малышей веселыми песенками на музыкальных занятиях. «Что может быть прекраснее для женщины, чем работа музыкальным руководителем в детском садике?!», – уверенно заявляла бабуля. «Никакой ответственности, – продолжала она, – отзанималась и свободна!».
Или вот я играю на пианино, а вокруг толпятся удивленно-восторженные почитатели музыки и моего таланта, преимущественно мужского пола. «Молодые люди ценят девушек, умеющих играть на фортепиано», – убеждала упрямая старушка, наверное, мысленно обращаясь к своему немузыкальному прошлому.
Или вот – я преподаю музыку частным образом старательному отпрыску интеллигентных родителей. «Как приятно приходить в чей-то дом, заниматься в чистой прекрасной домашней обстановке с прилежным ребенком, а потом, получив копеечку, быть свободной», – продолжала мечтать бабушка.
Увы, её мечтам не суждено было осуществиться даже на уровне музыкальной школы, которую несколько лет назад я «осчастливила» своим поступлением.
Когда в седьмом классе, сдав последние экзамены и получив диплом об окончании со сплошными четверками, я счастливо обняла своего педагога по фортепиано, и услышала от неё именно то, о чем догадывалась давно сама, и что не хотела замечать упрямая бабуля. «Музыка, к сожалению, не Наташино амплуа», – мудро заметила моя преподавательница. О, если б эти слова были сказаны ею хотя бы лет пять назад! Как знать…
Но… услышав это, бабушка, обладая какой-то необъяснимой логикой, вовсе не сникла, а, наоборот, воспрянула, и попросила оставить меня в музыкальной школе еще на год: «Чтоб не болталась без дела»…