Хаусхофер. Одной забывчивой сестрёнке-близняшке. Р

МАРЛЕН ХАУСХОФЕР (1920-1970), австрийская писательница

ИЗ СБОРНИКА РАССКАЗОВ «ЖЕНЩИНА С ПРИЧУДЛИВЫМИ СНАМИ»

***

Сегодня утром распустились фиалки. Уже вчера был необычайно замечательный день. Тихое, дрожащее волнение лежало в воздухе, как это всегда бывает перед большим событием.
На липе перед окном сидели три птицы. Первая пощелкивала громко и сочно ггггггу, вторая словно бы сетовала гигигигого, то медленно надуваясь, то вдруг обрывисто и тихо всхлипывая.
Отчего же всхлипывает птица в апреле? Этого мы никогда не узнаем и можем только строить смутные догадки. Возможно, ее выманил из домика мягкий вечерний воздух, а может, очертания нежно-голубого неба.
Когда же ее всхлипывание достигло своей «высшей точки» и крошечная птичья душа так переполнилась плачем, что готова была покинуть пернатый комок её тельца, с самой кроны липы подала свой голос третья птица.
- Тяни! – сказала она, и еще раз: Тяни!
Это звучало немного строго и все же успокаивающе, словно она желала сказать: Ради Бога, не волнуйтесь, это вредно для Вашего здоровья!
Жалобное всхлипывание тут же затихло, еще пара тяжелых вздохов, гиги, гигигго, и птица плача, погрузилась в сон.
Небо расплылось в сине-серых разводах, серебристые облака повисли над пастбищами. Я успокоено закрыла окно.
Вчера вечером я должна была предчувствовать, что предстоит нечто значительное. Но ах, прошу тебя! разве у кого-нибудь в этой странной жизни есть еще время, чтобы думать о важных вещах. Явился гость, болтал о том - о сём и до такой степени заполнил мою комнату синим дымом сигары, что я абсолютно забыла о весне, уже притаившейся за высоким окном.
Но сегодня утром это наконец случилось.
Я стояла у плиты и помешивала молоко, вдруг утренний ветер принес в открытое окно первые робкие волны цветочных ароматов. И, как каждый год, когда распускаются фиалки, я должна была на мгновенье, длиной в удар сердца, прикрывать глаза.
Но тут же приключилась и несчастье, кипящее молоко с шипением вылилось через плиту и накапало в мои туфли. Весьма неприятное пробуждение.
Я слышу, как ты смеешься, светло и немного насмешливо. Всего лишь неделю назад ты призналась мне, что едва можешь вспомнить наше детство.
«Когда живешь в этом мире и многое переживаешь, то просто забываешь эти старые истории», - сказала ты, пренебрежительно махнув рукой.
Вдруг твое лицо под современной шляпкой-чудовищем как будто смылось, и вместо него возникло другое.
Сперва расплывчато, затем всё яснее, круглое, большеглазое лицо пятилетней девочки. Твое забытое детское лицо.
Я видела тебя сидящей на старой деревянной лестнице. Первые солнечные лучи после долгой серой зимы освещают коричневатые перила, ты стоишь, восторженно уставившись на чудо.
Оно и правду вернулось, солнце, значит, взрослые не обманули!
Оно берет горсточку золотых пылинок и бросает их сквозь окно на ступеньки, словно дрожащая вуаль, они повисают на твоих кудрях.
Этой зимой твои волосы сильно выросли, так что мама заплела их в крошечные косички, горизонтально торчавшие после сна и на которых красовались два больших розовых банта. Моя же голова была покрыта короткими завитушками, и я бесконечно любовалась тобой, но без единой тени зависти.
С каждым днем солнце светило все дольше.
Однажды нас одели в длинные куртки из серой овечьей шерсти, под которыми весело раскачивались ярко-красные бумазейные юбочки. Снаряженные таким образом и грузно шлепая ботинками, которые были нам непомерно велики, мы шагнули во влажный мартовский день.
Снежный воздух веял с горы, и мы крепко держались за руки. Я видела, как раскраснелись твои небольшие оголенные уши, но ты дерзко подставляла свое маленькое отважное лицо навстречу холодному ветру.
Наш первый путь устремился к ручью.
Впереди лежал луг, влажный, как огромная губка. При каждом шаге что-то громко булькало под его покровом из пожелтевшей травы. Иногда мы утопали по самую щиколотку в сочащейся влаге.
Но на краю ручья уже сияло свежо и зелено. Молоденькая жируха!
Мы отщипывали крошечные листочки и с любопытством их раскусывали. На вкус они были острые и немного горькие, но мы никогда не знали точно, нравятся они нам или нет. Впрочем, это не важно.
На Пасху они лежали бы как зеленые розетки под яичными половинками, которые словно наперегонки перемигивались своими желтками.
У калужницы еще виднелись упругие зеленые бутоны, но ее широкие листья, жирные и лоснящиеся, уже возвышались над бурой травой.
А как изменился ручей!
Осенью он был маленький и едва журчащий, прозрачный до самого буровато-зеленого дна.
Сегодня же он бурлил торопливо и дико. Белые лоскуты пены танцевали на его спине, и он даже шаловливо обрызгал наши куртки парой больших лохматых хлопьев.
Мы только расхохотались. Вода стекла по плотной, жесткой шерсти, и когда мы потом прибежали на кухню, а куртки были развешены над плитой, они источали такой же запах, как серая шерсть наших овец после грозового дождя.
Спустя несколько дней показал свои лепестки подснежник.
Совсем один стоял он рядом с серой прогнившей водосточной трубой, покачивая на ветру своими узкими зелеными листочками. Это был единственный подснежник во всей округе. Каждый год мы любовались его желтым сердечком и радовались нежно-зеленым кончикам белых лепестков.
Вообще-то, ты не вправе была это забыть! Потом мы забирались на огромный камень, который лежал позади сарая, прямо под кустом бузины.
Нам хотелось поскорее увидеть, вырос ли наконец зеленый и сочный мох.
Будто желто-бурый гриб стоял он все еще взъерошенный на сером, потрескавшемся камне, но хорошенько присмотревшись, то можно было заметить, как он уже начинал едва заметно менять свою окраску. Еще три недели дождя и солнца и он лежал бы как густо-зеленая набивка в наших пасхальных гнездышках.
Помнишь ли ты еще, как утопали в них красные и желтые яйца?
Но ты не хочешь больше вспоминать о старом мшистом камне.
Ты, та, которая была его любимицей и которая прятала свое побледневшее от зимы личико в его старый мех.
Боюсь, ты просто не хочешь вспоминать.
Возможно в те годы, когда ты так стремительно и бездумно проживала дни в своем другом мире, он вырастал хотя бы иногда из темноты в твоих снах.
Молчаливый, серый и древний.
Предмет, который невозможно поднять узкими руками и который только и умеет, что дарить зеленый мох для пасхальных гнезд. Ему нельзя запретить ложиться на дорогах наших снов перед неуемно торопливыми ногами, нет, нельзя, зато его можно просто забыть среди длинных и шумных дней.
А луг становился все зеленее.
Уже давно светилась на краю леса полоска синих цветов перелески. Калужницы у ручья уже разорвали непрочные бутоны и словно хвастались своими светящимися цветками.
А в рощице спрятались Хансель и Гретель.
Зонтик из синих и красных цветов на одном стебле.
Мы никогда не осмеливались срывать их, потому что они казались нам немного таинственными.
Позднее мы изучали в школе их правильное название: «Легочная трава». Что за противные слова! Мы посмотрели друг другу в глаза и усмехнулись. Ведь мы то знали лучше!
Хансель и Гретель все еще стоят в красных и синих пиджачках в роще, робко и нерешительно, как и подобает заблудившимся детям. Ночной ветер проносит запах дикого волчника сквозь кустарник, дети-цветы склоняют свои головки друг к другу и им снится густой, густой еловый лес и большая желтая луна, освещающая тропинку из белой гальки.
А кто бы мог забыть маленький клочок луга, весь усыпанный белыми и синими крокусами?
Я вижу тебя, стоящей посреди травы, обе руки полны цветов, лицо вымазано мокрой землей, косички полу растрепаны.
Твои красные банты были безнадежно утрачены, зато вечером на столе стояли цветы в надтреснутой вазе: крокус, ветреница и ветка вербы с серебряными сережками, которую ты отгрызла зубами прямо от куста, потому что нет ничего более прочного, чем вербовые ветки.
Вся семья укоризненно смотрела на тебя, но ты равнодушно сидела перед тарелкой молочного супа. Вздернутые от сна косички упрямо торчали, словно рожки у молодой козочки, красные следы от слез тянулись по твоим щекам, и присмотревшись можно было бы заметить отпечаток меткой маминой руки.
Я конечно могу понять, что ты забыла про бесконечное количество потерянных бантов, воспоминание об этом неприятно. Ветер носил их по всему лугу как огромных бабочек. Они плавали в луже, красные, синие, желтые, повисали на яблоне, поблекшие и растрепанные ветром.
Птицам и мышам нравилось волочить их в свои жилища, шуршащий шелковый хлам.
И кто посмотрит на тебя сегодня, едва ли поверит, что когда-то ты носила огромные банты на крошечных косичках. Обо всём этом ты больше не хочешь вспоминать, но забыть фиалки ты просто не вправе.
Там, где луг по отвесному склону спадает к ручью, а солнечные лучи лежат дольше всего, самыми первыми расцветают они. Когда мы играли желтыми серёжками под большим кустом орешника, ветер приносил фиалковый аромат через весь луг теплыми, маленькими волнами. И нужно было смотреть очень внимательно, чтобы обнаружить свежие цветы под зелеными листьями. На их ярко фиолетовом фоне ясное апрельское небо казалось блеклым и выцветшим.
Многие люди думают, ставя букет фиалок у себя в комнате, что им удалось поймать всю весну. Бедняги, им известен только грустный запах умирающих цветов.
Ты должна лечь под кустом орешника и ничего не чувствовать, кроме как весеннее солнце над твоей головой, и мох под твоими руками.
Тогда земля откроется и зародится ее теплое дыхание. Твое сердце начнет колотиться быстрее, а слезы просочатся сквозь закрытые веки.
Это запах фиалок, я не могу поверить, что забыла его.

***