Одно

 
  Они жили всегда. Проходя сквозь столетия, они встречались и расходились снова. Две половинки одного целого, они были связаны во времени и пространстве. И не было сомнений, что они — это Одно…

 
  * * *
  Солнечный свет наполнил горную долину расплавленным золотом. Сизая дымка тумана расплылась над впадиной и растаяла. Там, внизу, у ручья стоял храм Великой Матери. Ануоко посмотрел вниз — там жила и служила Богине его возлюбленная, Верховная жрица майя — Алайя. Каждое утро, отправляясь на свой промысел охотника, он спускался вниз в долину, заходил в храм и падал в мольбе к стопам каменной богини, прося об удаче себе и своему племени, прося мудрости истинного шамана для себя. Он был вождем, и ему приходилось нелегко. Именно сюда, в этот храм, забрел он однажды, когда воинствующее племя арков преследовало его, одного из последних уцелевших майя-майтрейев. Весь окровавленный, с простреленной грудью, он из последних сил спустился в эту долину в поисках помощи… И был спасен. В тени деревьев, возле горного ручья, он увидел одинокий храм и с трудом добрался до него. Прислужницы храма почти занесли его внутрь и заперли главные храмовые ворота. Так он был спасен. Враги не посмели нарушить уединение храма, боясь прогневать Богиню… Позже он собрал остатки своего племени и силою Богини они нашли себе новое место обитания: на вершине горы была пещера и в ней разместился новый город майя. Это было давно… С тех пор он каждое утро в одиночестве шел в храм и благодарил богиню за покровительство и мирную жизнь. И не только за этим… В те тяжелые времена он встретил ее. Она была тогда одной из служительниц храма Матери. Ее звали Алайя…


  Алайя стояла на коленях и вела храмовую службу. Красное с золотом покрывало было на ее плечах. Золотые волосы казались лучами солнца, которое на закате прощается с небом. Ее синие глаза были устремлены прямо и немного вверх. Казалось, что она смотрит на изображение лица Богини. Но она была глубоко внутри себя. Монотонно раскачиваясь, она пела приветственную песню Матери, то выкрикивая ее имя довольно резко, то медленно распевая его словно тихую знакомую мелодию, которая сливалась в утренней тишине с голосом ручья. Курительницы по углам храма дымились розовым дымком ароматических трав и опьяняли своим наркотическим действием атмосферу и самих прислужниц. В храме служили только женщины. [В мире было царство Матриархата.]
  Алайя пела и вела церемонию и ждала, когда же придет он, ее Вождь, ее Единственный. Она знала, что никогда не будет принадлежать ему, но тем не менее томилась каждое утро в ожидании…


  Ануоко вышел из-за храмового постамента и присоединился к молитве недалеко от центрального входа. Он зашел из боковых ворот, т.к. принес в храм немного провизии и др. приношений и ходил отдавать их управляющей храмового комплекса. Алайя не поднялась ему навстречу. Она знала, что он вошел и смотрит не только на Богиню, но и на нее саму. Они оба ощущали присутствие друг друга очень остро, хотя это и было скрыто от посторонних глаз. Уже многие годы их связывала тайна, которая одновременно и мучила их обоих и дарила им смысл существования… Это была Любовь.
 

  Когда-то, когда Ануоко впервые попал в храм, убегая от преследователей, он и не думал, что найдет здесь то, что навсегда изменит его жизнь, обратит его от войны к миру, подарит ему мудрость и счастье. Это ее он здесь нашел, свою богиню, воплощение Матери. Как только он увидел Алайю, которая ухаживала за его ранами и поила его во время горячечного бреда, он сначала подумал, что это одно из видений, дух гор или солнца с ним рядом. Но она была человеком. Она дотронулась до его лба и посмотрела в его глаза. Он никогда не видел таких глубоких глаз, как будто в них было что-то нечеловеческое и очень манящее. Но не как обычно — просто по-женски манящий взгляд, а что-то, что не передается словами. Он бы назвал это что-то — «настоящее». Этот взгляд не был пугающим. Он был глубоким и таинственным, но в то же время добрым и даже как будто родным. В нем Ануоко увидел давно забытый взгляд матери и что-то от старой шаманки его племени. И в то же время чувствовалось, что это женщина из плоти и крови и к тому же очень красивая и молодая… Тогда он очень быстро пошел на поправку благодаря стараниям молодой служительницы Алайи. Но верховная жрица майя, тогда — старая и мудрая мать Эдэрха, — требовала его удаления из храма, считая, что он «не достоин здесь быть»… И вскоре он ушел. Но он не забыл Алайю и ее песни-молитвы, которыми она славила Богиню и просила о его исцелении.
 
  Получив благословение от жрицы, он ушел. И в сердце его появилась тоска о знании, которое он ощутил в храме, о покое и о необыкновенной девушке с золотыми волосами… Вскоре он нашел на вершине горы, возле которой был храм, огромную пещеру о обосновал там новое поселение майя-майтрейев. После гибели своего отца при горном обвале, он стал вождем, взяв всю заботу о племени на себя. Именно тогда он был допущен в храм и смог познать некоторые из тайн Богини-Матери. Но несмотря на его возросшую мудрость и на процветание его племени, он не мог забыть Алайи.
 
  Из-за нее он так и не взял себе в жены ни одну из прекрасных дочерей своего племени. Он всегда помнил о ней и ее глаза, казалось, говорили с ним. Хотя на самом деле он видел ее очень редко, буквально — несколько раз в году, когда все служительницы храма собирались на какие-нибудь празднества в честь Богини. Они пели и танцевали плавные ритуальные танцы, закутанные с ног до головы в мягкие цветные материи поверх белых платьев, убранные цветами с горных лугов. Алайя всегда выделялась своим чистым голосом и грацией. Вокруг нее существовал как бы невидимый ореол чего-то чудесного и сильного по своей чистоте и красоте. Ануоко чувствовал это всегда, и это было не только его ощущением. Наверное, поэтому храмовая жрица передала все свои знания и полномочия именно Алайе, сделав ее таким образом почти полубогиней для многих окрестных племен. Алайя приняла это скромно и покорно. С детства она не знала для себя другой судьбы. Ее отдали в храм совсем маленькой, и такова была ее доля. И если бы не Ануоко, который ей понравился с первого взгляда, она была бы счастлива до конца. Но судьбе было зачем-то надо свести ее с ним. «Зачем? — спрашивала она Богиню,— зачем ты свела наши пути? Ведь мы не будем вместе. К чему это… Хотя спасибо за это.  Я очень рада, что узнала, что такое человеческая Любовь».


  * * *
  Прошли века. Наступила новая эра. И у них появилась снова возможность встретиться. Сквозь столетия, сквозь тысячи лет они пронесли то, что когда-то было заложено в древнем храме… А может быть еще раньше?..


  * * *
  «Свет… Он слепит меня…», — такой была первая мысль раввина Толмака, когда он очнулся. «Отец, что со мной?» — сказал он сам себе или Богу (он и сам не понял), почувствовал жар песка, на котором он лежал и жажду… невыносимую жажду… И тут он вспомнил все. Он вспомнил кто он и почему он здесь. Головная боль мешала думать, но его чувства говорили сами за себя. Он чувствовал злость и… даже ненависть. Как могли они его, почетного члена Совета, так попрать. Они забрали у него все: дом, скотину, землю, его должность; убили его сестру и братьев, с которыми он жил вместе после смерти родителей. Он чувствовал, что ярость на его врагов — бывших его друзей или которые казались таковыми — закипает в нем… Он начал уже представлять, что он сделает, когда вернется… Хотя сейчас он не знал, где же он конкретно находится… Он осмотрелся… «Я в пустыне», — подумал он. Кругом были только песчаные барханы и редкие кочки растительности. «Как же мне добраться домой… Вернее… до того места, где он был?» — снова подумал он с яростью. Злость придала ему сил и он двинулся почти на четвереньках в западном направлении. Там, насколько он знал, было море и больше влажности. «Только бы они не выбросили меня в «гиблом месте» или «месте дьявола», — размышлял он. Тогда бы у него практически не было шансов выжить…

  Он шел по пустыне уже третью ночь (днем он спал в каком-нибудь овраге, который создавал слабую, но тень). «Три дня без воды — это плохо. Это очень плохо. Но мне надо выжить. Я должен отомстить.» Постепенно его мысли начали путаться и он свалился в беспамятстве и, кажется, уснул. Ему снилось, что его подобрали какие-то бедуины и отвезли его в оазис. Там был рай. Много воды. Но ему не давали ее, только пару глотков… Среди его видений была женщина с золотыми волосами… Были мысли, что он знает, кто она… Но затем у женщины почему-то волосы стали черными и глаза стали другого цвета.

  Толмак проснулся на рассвете и услышал рев верблюдов. «Я спасен! Так это все не бред? Или я умер и в раю?» Вокруг все утопало в зелени, рядом шумел ручей. Он дополз до него и начал пить. Утолив жажду, он упал на землю и заплакал. «Отец, благодарю тебя зато, что я уцелел. Помоги мне теперь отмстить за моих родных и за мою загубленную жизнь…» Он не заметил, что начал молиться вслух. Видно, его голос разбудил кого-то из бедуинов, т.к. он услышал за спиной след. слова: «Господь с тобой. Вот я вижу человека, Господи, который был спасен, и он уже не радуется и не благодарит Тебя, а помышляет о мести, что недостойно Тебя, как учил наш Учитель». Толмак выпрямился и обернулся. Рядом с ним стоял седовласый старик с курчавой бородой (видно было, что он еврей, как и Толмак) и внимательно и спокойно смотрел на спасенного. От его взгляда Толмаку сделалось странно неуютно, как будто насквозь он его прожег, дошел до живота, а потом поднялся в сердце, которое почему-то закололо. Толмак подумал, что незнакомец ждет от него вознаграждения и потому сказал: «Прости, что не поблагодарил тебя и твоих спутников, о Авва. Ты должен простить меня, но я сейчас ничего не могу дать тебе. Вот приеду домой и…», — он вспомнил, что у него нет дома и замолчал. Старик посмотрел на него и сказал: «Мне ничего не надо от тебя. А вот Бог, которого ты и я называем Отцом, кое-что ждет от тебя». «Кто ты, спросил Толмак, ты — пророк?» «Нет, — сказал старик, —я просто человек, как и ты, но я не как ты. Я спасен, а ты — нет». «Сумасшедший, — подумал Толмак. — Из огня ды в полымя. Что теперь делать?» И тут он увидел, как из дальнего шатра стоянки вышла та самая девушка, которую он видел в бреду не то с рыжими, не то с черными волосами. У нее были черные волосы и они вились тонкими кольцами до ее бедер и спускались еще ниже. Она подошла к ним и улыбнулась. «Доброе утро, Отец. И вам доброго утра», — сказала она, обращаясь по очереди к старику и к Толмаку. Старик сказал: «Это моя дочь, Даная. Здесь весь наш обоз, 42 человека, — мои дети.» «Действительно, сумасшедший», — подумал Толмак. В этот момент старик снова спокойно и внимательно на него посмотрел и сказал: «Именем Господа Иисуса Христа запрещаю бесу, который в тебе, хулить меня». Толмак открыл рот, закрыл и от удивления зажмурился. Все негативные мысли об этом старце куда-то исчезли. Осталась только пустота. Он сказал, что хочет спать. Старик ответил и теперь уже без какой-либо силы и мягко: «Даная, уложи его. Ему надо набираться сил. В полдень мы тронемся в путь. Господь призывает меня в Мекку. Там нас уже ждут».

 
  * * *
  Мы встречаемся и расходимся, чтобы встретиться вновь. Открываем друг друга заново и снова теряем. Но когда-нибудь мы будем Одно.


  * * *
  Свет звезд сияет равномерно и отражается в трехфазовом генераторе, который имеет зеркальную поверхность. Корабль дрейфует сквозь парсеки световых расстояний и неслышно ничего, что может быть слышно. Холодный вакуум не содержит ни звуков, ничего абсолютно. Но Он знает, что как только красная стрелка замелькает на контрольной панели, Он будет дома. Транспортация из космопорта не займет много времени. И Она как всегда встретит Его и скажет: «Наконец-то ты вернулся, Медвежонок».
 

  * * *
  Два луча света слились в Вечности. Два луча, а может быть один? Нет, их двое, но они — один Луч. Его направление — Бог. Его источник — Бог. А что между Богом и Богом? — Вся Вселенная здесь.