Чистопрудье

Место, где мы родились и выросли – это наше первое окно в большой, разнообразный и далекий мир. А если это место большой город, то таким окном, окошком даже, обязательно будет какой-то его уголок.  маленькая частичка воплощающая для тебя  весь этот большой и разнообразный мир, который хочется обойти и понять.
Для меня таким окном местом  стало Чистопрудье, часть Москвы в границах Большой Лубянки, Мясницкой, и внутренней стороны Садового кольца до берега Яузы.  Здесь всегда чувствовалось, что многочисленные улицы, улочки и переулки этих старомосковских мест по какому-то понятному только им замыслу в
бегут и как реки и ручьи впадают в бульвары Яузский, Покровский и конечно же Чистопрудный, главный из них все. Да и  на карту если взглянуть, то увидим, что именно Чистые пруды окажутся географическим центром кварталов от Китай города-до Садового кольца.
Об особенностях Чистопрудья, его каком-то  духе, “ауре” в детстве и ранней юности как-то и не думалось. Все воспринималось  обыденно, как трамваи трех маршрутов, с утра до ночи скользящие по бульвару. Кстати, здешняя трамвайная линия единственная в Москве заходящая в самый центр на бульвары. Правда,з апомнилось, что дом у Покровских ворот, что на углу с Хохловским переулком едва ли не единственное место в Москве, возле которого так много красивых иностранных машин, поскольку сюда "упаковали" в 60-70 годы едва ли не все иностранные фирмы, работавшие в советской Москве. Детство шло-катилось как-то само по себе по накатанному маршруту дом-школа-двор, не отягощая себя  размышлизмами .
Чистопрудье начало превращаться в мой особенный мир, после того, как история была избрана профессией. Именно в этом районе, в уютном своей стариной Старосадском переулке . находится хранитель былого- историческая библиотека, в которой проходила изрядная часть (и самая интересная) студенческой жизни. Хотя первое обращение к этим местам состоялось несколько по иным причинам.
В глуховатые 80-е,  интерес к истории шел рядом с интересом к религии. На серой окраине, где пришлось провести вторую половину школьных лет, об этом ничего не напоминало, за исключением однажды пришедшего в школу с атеистической лекцией бывшего попа.
Как-то, в первые дни студенчества, от новых друзей-сокурсников, обитавших в другом мире, внутри Садового кольца, услышал, что в Москве есть не только привычные русские церкви, но синагога, кирха, и даже католический костел. Причем, костел действующий, в нем орган играет и находится недалеко от Детского мира и КГБ, на улице имени польского революционера Мархлевского.

Теплым сентябрьским утром в воскресенье, я вышел из метро на тогдашней "Дзержинской" и стал думать:” Где здесь этот костел? " Дзержинский, Мархлевский поляки сплошные” почему-то подумалось мне- Не случайно и костел здесь же".  Тут,за массивным зданием госбезопасности увидел высокое розовое здание с явно готическими формами, и направился к нему переулком, в которое сразу после шумной площади на меня навалилась удивительная тишина. Моя “готика”,правда, оказалась не костелом, а телефонной станцией Эрихссона, построенной еще до революции и бывшей тогда самой крупной в Европе. Хотя архитектор ее явно с чего-то церковного списал: на стенах я обнаружил барельефы, изображающие барышню и господина с лицами химер собора Парижской Богоматери что-то говорящие трубку.
Костел же приткнулся совсем рядом. Он оказался маленьким сооружением канареечного цвета, больше напоминающим русскую сельскую церковку, чем те стреловидные, несущиеся ввысь храмы европейских городов. Это потому, что в середине XIX века, католикам и другим иноверцам запрещалось стоить храмы, могущие по высоте превосходить соседние православные церкви и быть уж слишком заметными. Назван костел во имя святого Людовика, французского короля-крестоносца, поскольку построен был французской общиной, теми "вечными французами ", бежавшими в Россию после великой революции обосновавшимися на соседнем Кузнецком мосту.
Этот маленький храм в наглухо  80-е казался островком "ненашего мира" в окружении массивно нависающих со всех сторон зданий (и телекамер КГБ). Подумать только, и в нем  играл орган, и служили те самые ксендзы, которые организовывали крестовые походы и сжигали на кострах прогрессивного Джордано Бруно.. Да сначала привлекала музыка, но затем все больше манило к себе слово. Это было одно из немногих мест, где можно было услышать Евангелие на понятном тебе русском языке, хотя и с сильным литовским акцентом старика-священника отца Станислава. Тогда это было очень важно: в моей кладези знаний "историчке" Библия была в спецхране, и прочесть ее могли лишь читатели рангом не ниже аспиранта по специальному разрешению. А вот Тора и Коран были доступны.

 Несколько вздрагивалось от объявления на дверях храма, написанного русскими словами на непонятном языке.
"Покойники в храм принимаются только заморожены.
Об этом надо предоставить документ!"
Но сколько раз я не приходил в этот храм, покойников там не было. Может быть их недозаморозили, или документов не было, не знаю.

Извилистые улочки Чистопрудья рассказали мне, что этот район настоящий Иерусалим в Москве. Здесь на относительно небольшом расстоянии друг от друга пилигрима ждут храмы различных церквей и религий. Буквально в сотне метров от действующего костела, на той же улице Мархлевского,был еще один костел, польский, во имя Петра и Павла, построенный тогда же, когда и его французский сосед-единоверец, в середине позапрошлого века. Сегодня костел не узнать в полностью перестроенном в духе раннего "репрессанса" НИИ "Гипроуглемаш". Только два флигеля по бокам со стрельчатыми псведоготическими окнами напоминают о том, что раньше было на этом месте. Уже в послесоветские годы католики просили передать им храм, или хотя бы часть территории, но у них ничего не вышло. Скорее всего потому, что как раз в эти годы  был отдан большой храм на Малой Грузинской и власти решили, что им этого вполне будет достаточно.
А, выйдя через Бобров переулок и шумной и людной Мясницкой, видишь возвышающуюся над крышей почтамта и соседних домов церковь Архангела Гавриила или Меньшикову башню.
Вместе с Чистым прудом, Меньшикова башня символ этих мест. Когда-то на Мясницкой действительно жили мясники, которые вплоть до конца века XVII сваливали кости, шкуры, требуху и прочие отходы своего производства в заболоченное место близ протекавшей здесь речки Рачки. Место звали Поганым болотом и князь Меньшиков, самый крупный птенец гнезда Петрова, купивший эти земли, повелел пруды очистить и впредь не загрязнять. Так Поганое болото стало Чистым прудом (или по-московки прудами, хотя пруд здесь всего-то один), а амбициозный Меньшиков решил увековечить себя и построил Церковь Архистратига Гавриила, в духе петровского времени, совсем не в русско-московском стиле. Говорят, что должна была высотой своей эта башня превзойти колокольню Ивана Великого в Кремле, самую высокую в тогдашней столице, да только ударила молния в нее, словно напоминание свыше- пред Богом нос не задирай. Но известно это место не только своими художественными достоинствами. Здесь с 1948 года располагается Антиохийское подворье посольство православной церкви, объединяющей арабов Ливана и Сирии. И хотя служение происходит по русски, нет-нет, а пристальный взгляд обнаружит тонкое вплетение восточного колорита. Церковь никогда не закрывалась даже в самые советские времена. Более того, это было единственное место в советской Москве, где можно было крестить детей или крестится самому, не предъявляя паспорта, а, значит, можно было не бояться, что об этом станет известно "где надо", и на работе тебя "пропесочат" по партийно-комсомольской линии.
Путешествие по Чистопрудному Иерусалиму продолжается, выйдя через два поворота в Армянский перулок. Здесь есть посольство Армении, но нет армянской церкви, а была ведь. Большой и примечательный храм снесли в 30-е, а на его месте построили стандартно-безвкусное здание, в котором долгое время была школа. Перейдя через улицу Маросейка, здесь становящейся Покровкой, войдем в Старосадский переулок и обнаружим, что здесь Чистопрудному “Иерусалиму” повезло больше. Прямо на нас смотрит лютеранская кирха Петра и Павла, построенная по желанию прусского короля Фридриха-Вильгельма III в 1818 году. Кирха была центром немецкой культурной жизни Москвы в прошлом и позапрошлом веке. В ней на органе играл во время приезда в Москву даже сам Ференц Лист. Советская власть не могла не закрыть кирху, хотя бы потому, что она- немецкая. Шпиль с нее ее смахнули, орган отвезли в Донской крематорий, а в кирхе на долги годы поселилась студия "Диафильм", что запустило в оборот советско-московскую остроту  "кирха святого Диафильма".
Чуть дальше, возле Ивановского монастыря, купол собора которого так напоминает флорентийский, дороги Чистопрудного Иерусалима раздвояются. Направо пойдешь-в синагогу попадешь, налево, потом, направо и опять налево в бывшую реформатскую церковь, в которой еще в те годы служили баптисты и адвентисты. Оба этих места привлекали любопытных. Баптисты потому, что там также читали запретную для широких масс Библию, проповедовали, а также потому, что пришедшего новичка сразу замечали, проводили на лучшие места возле хора, и расспрашивали о его отношении к вере, Богу и жизни. Но. казалось бы вот она Библия, живое слово пастора, а только почему-то баптисты не привлекали . Может потому, что здесь было все слишком просто и ясно, но не было какой-то тайны и свечей в полумраке. Тогда по молодости, наверное, от такой вещи как религия ожидалось что-то неожиданное, сокровенное. А у баптистов почему-то пахло луком и мокрыми тряпками. Кроме того, большинство советских людей твердо знали, что баптисты связаны с заграницей и приносят младенцев в жертву.
Синагога, из-за которой Чистопрудье можно назвать Иерусалимом без всяких кавычек, находится почти у его границ в Спасоглинищевском переулке, "тогда" именуемом улицей Архипова. В наши дни она обрела купол, а напротив входа построена имитация  иерусалимской "Стены плача". В глухие годы ничего этого не было, и еврейский дом молитвы напоминал своими псевдоклассическими формами скорее областной дом культуры. Любопытство, иногда приводившее сюда меня и моих друзей ( по дороге в обязательную “историчку”) было никак не религиозным и духовным. Это было желание посмотреть на людей, заполнявших всю улицу в редкие дни иудейских праздников, которые, несмотря на то, что вроде "наши", на самом деле вовсе и "не наши". Мало того, что все были связаны с заграницей и также приносили в жертву младенцев, причем русских, так еще каждый из евреев, от уборщицы до министра, работал исключительно на Израиль, в который каждый из них мог уехать. Вот поэтому комсорг факультета в дни еврейских праздников дежурил возле синагоги, отыскивая в толпе празднующих своих несознательных студентов, с последующим докладом об этом парторгу. Но, несмотря на это, мы появлялись здесь в праздники, не забивая голову всеми этими бреднями, кроме одной мы действительно встречали здесь людей, которые одной ногой еще здесь, но другой конечно в ином, прекрасном мире загранице, в отличие от рая, существующей на этой земле. Людей живых, обыкновенных и нормальных. Говорили, что из здания школы напротив, во всю стрекотала кинокамера, снимавшая всех сюда входящих. Может, было так, а может и не так строго. Потому как однажды я, проходя мимо, кажется на Песах, обратил внимание на даму средних лет, с определенно библейскими чертами лица, вышедшую из цековского лимузина ЗиЛ и, уверенным шагом, направившуюся к синагоге.

Когда сегодня проходишь Спасоглинищевским возле синагоги, живо ощущаешь, что "связь времен" не застиранная фраза. И улица вроде та же, и синагога та же, и даже редакция "Советского спорта" та же. И все же другое, совсем другое. На синагоге купол, на мостовой брусчатка, давно закрыт мой первый детский сад, но открыт кавказский ресторан, институтский комсорг занят большим политическим бизнесом, а престарелый парторг активно выступает за восстановление монархии в России и возвращение в Россию потомков Романовых. И подумалось, что это хорошо.
               
Именно Чистопрудье когда-то впервые мне показало параллельную жизнь, совсем другую по сравнению с той, в которой были много красные знамена, лозунги, писаные золотыми буквами на красном опять же фоне, победных рапортов, вещавших о том, что мы уже одной ногой в обещанном коммунизме. В этом мире были другие слова и о другом, о том, чего на услышишь и не увидишь по радио и ТВ, и не прочтешь в газетах, которым, безусловно, верили. В этот мир Чистопрудье предложило две дороги.
Первую - через пивную. Московская пивная тех лет занимательное, но уже ушедшее явление. Это заведение, именуемое в народе "автопоилкой", где из автоматов за двадцать полновесных советских копеек наливали 385 граммов (почему-то не больше и не меньше) жутко разбавленного пива с отдающей мылом пеной - такая же черта времен тех, не столь давних, как обсуждение книги "Малая земля" при закрытых снаружи дверях, и бумажная колбаса по 2.20.
Пили в советской Москве много, но как-то малозаметно. Была определенная градация. Окраинно-рабочий народ скидывался на бормотуху или бутылку водки и "давил ее в близлежащих кустах или лесочке. "Элита" спивалась в ресторанах и барах Нового Арбата и улицы Горького. Просто, слишком наружу это пьянство как-то не очень сильно вылазило,  хождения с бутылкой по улице не было. Потому как можно было очень нарваться на задержание, вытрезвитель, от которого не отделаешься только штрафом, но весьма вероятными были неприятные последствия на работе или службе.
В “автопоилках” Чистопрудья была интересная атмосфера. Не сильно прокуренная и пропитая. Здесь не было групп рабочих товарищей, разбавлявших пиво, помимо уже входящей в меню мыльной пены, также водкой и разной паршивости бормотухами. В пивные Чистопрудья заглядывала немного другая публика - офицеры из Куйбышевской академии на Покровском бульваре, служащие ( в районе было много министерств и ведомств),а также студенты и просто гости столицы. Таких "автопоилок" вспоминается две одна в теснющей комнатушке прямо возле остановки трамвая "Покровские ворота" c народным названием "Гегемоновка", а также в доме номер 8, по Покровке, где сейчас ,банк . Это место назвалось или "Что делать?" (по тогдашнему названию улицы Чернышевского) или "железный занавес" из-за массивных ворот зеленого цвета отделявшей наглухо это место душевного общения от остальной улицы. Дух революционера-демократа Николая Гавриловича по -видимому до сих пор витает над исчезающим видом местных алкоголиков: они с рассветом традиционно собираются на лавочке около памятника Чернышевскому, для решения мучающего их каждое утро вечного русского вопроса.

Наша студенческая компания предпочитала "железный занавес". Тут было чуть побольше места, и пиво казалось, было на самую-самую малость разбавлено меньше, чем в "гегемоновке". Бралась немудреная закуска в виде пакета картошки или копченой рыбы из соседнего магазина и…время пошло. Шесть кружек для встречи считалось нормой. Этот напиток под условным названием "пиво" не пьянил, а лишь расслаблял и склонял к душевным разговорам о том, о чем обычно не очень -то говорилось. Удивительно, но темой бесед почему-то не становились женщины, а также сальности из области интимных отношений. Для того, чтобы обсудить эти вопросы нам почему-то не требовалась подпитка из пива или чего покрепче. Предметом разговоров становилась политика ( не та, про которую в газетах писали, а та которую мы видели сами), история (опять же не официальная, а другая), и железный занавес, только не тот, отделявший пивную от Покровки, а другой, несколько побольше и отделявший страну от остального мира.
Мы рассуждали, и как оказалось спокойно и безопасно о роли КГБ вообще и в жизни нашего факультета в частности, о том, кто мог быть "стукачом" , а также о модной идее, что миром и историей управляют на самом деле масонские ложи в которых ведущая роль принадлежит конечно же евреям, а "евреи это не нация, это организация". Этими идеями просвещал нас один из профессоров, причем вполне логично рассудительно, без шизокликушества, типичного для страдающих .юдофобией. Сам он был умным коммунистом, и не принадлежа к активистам партсобраний, одновременно умудрился и не угодить в диссиденты, и карьера его сложилась нормально вполне. "Железный занавес" то же стал актуальной темой. Нас интересовало, как все-таки живет мир. Корреспонденты и обозреватели по телевидению упорно рисовали однообразную картину перманентного загнивания и весенних обострений (простите, наступлений) тамошнего пролетариата. Но редкие счастливчики побывавшие "там" в соцстранах, а то и дальше, рассказывали другое: жизнь там в плане простого быта и устроенности, по сравнению с нами почти что сказка, или фантастика про другие планеты. Интересно все это было, тепло и душевно. Но для тех лет. И почему-то подумалось, что сегодня такие точки вдохновения оказались бы чужеродными в мире Чистопрудья наших дней. Даже, если кто-то бы, сжигаемый ностальгией и воссоздал подобное заведение, лично бы я даже покалываемый иногда иголочками тоски по прошлому в него не зашел. Может потому, что вечер здесь можно провести сидя, не обязательно за пивом, и говорить о женщинах, литературе, просто жизни. Cвободно говорить. А то, что теперь пиво не за двадцать копеек наливается, тоже не страшно. Цены понятие относительное, зато теперь для нашей родной московской разбавки не нужна мыльная пена. Достаточно чистой водопроводной воды.
               
Еще один параллельный мир Чистопрудья манивший к себе был на почтамте. Это неказистое здание на углу Мясницкой, называвшейся тогда улицей Кирова, внутри напоминало вокзал с таким же широким залом и высоким потолком. Отсюда тоже отправлялись в дальнее путешествие только не поезда, а письма и посылки. На почтамте продавались также знаки оплаты почтовых услуг, именуемые также почтовыми марками. В день выхода новых марок здесь, на почтамте их можно было наклеить на красочный конверт и погасить художественно исполненным штемпелем.  В такие дни сюда приходило множество мужчин преимущественно среднего и близкого к пожилому возраста, попадались мальчишки-подростки и совсем редкие женщины. Все это были филателисты.
Еще совсем недавно собирание марок было популярно, поскольку для среднесоветского человека представляло хоть маленькое окошко в недоступный мир иной, мир заманчивый. Как здорово иметь у себя в альбоме, размером со средней величины книгу всю историю и географию человечества, а также мир животных и космос впридачу. Казалось, мир на почтамте жил по каким-то своим, отличным от окружающего законам. В нем незримо носился аромат дальних стран. Подумать только, ведь филателисты могли переписываться с заграницей! В основном, правда, с "братскими" странами, но даже оттуда, они могли получать марки, которых в магазинной продаже не было. Эти сокровища в альбомах приносились на почтамт, вроде бы как для обмена, но на самом деле, конечно же, для продажи. Помнится, как почти еще подростком, раскрыв рот, глядел я в эти альбомы, из  которых на меня смотрели шедевры мировой живописи, виды экзотических земель, животные и очень многое другое, и все не наше -заграничное. А марки гималайского королевства Бутан были даже со стереоскопическим эффектом.
Марки, не сходя с места, уносили за собой в несоциалистические дали. Совершенно забывалось, что там за стенами почтамта скучноватая и тусклая как вся тогдашняя Москва улица Кирова, ныне вновь Мясницкая. Честно скажу, очень притягивала к себе тема живописи на иностранных марках. Особенно запомнились яркие выпуски от имени арабских стран, тех, где женщины в парандже ходят. Они почему-то отличались особым акцентом на обнаженную женскую натуру в произведениях титанов Возрождения и импрессионистов и вызывали теплый трепет в подростковом сердце и некоторых других участках тела.
Впрочем, желание увидеть большой мир на маленьких бумажках было присуще только подросткам и очень молодым юношам. Для средних лет дядей, собиравшихся здесь, это была скорее игра в бизнес, тогда именовавшийся у нас не иначе как спекуляция и подлежавший уголовному наказанию. Марки собирали потому, что считалось, что через энное количество времени, они непременно поднимутся в цене. Вот почему, в дни гашения новых марок многие старались проштемпелевать сразу по нескольку десятков конвертов для выгодного обмена и продажи. Ведь их обладателями не могли стать те, кто не жил в Москве, да и не всякий москвич-филателист сможет потратить день на почтамтское стояние. Очереди здесь собирались изрядные, но существовал и свой костяк, почти профессиональных филателистов-гасителей, которых иронично и уважительно именовали таким ныне родным словом "мафия". Ощущение инаковости и параллельности филателистического мира усилилось после того, когда из обрывков разговоров в очереди стало понятно, что, оказывается, самой большой ценностью для филателистов являются вовсе не сочные картинки с демонстрирующими исподнее импрессионистскими дамами и тем более сне стереокартинки гималайских королевств. Настоящими сокровищами считались невзрачные одноцветные марочки вековой и более давности, часто ничего в себе кроме цифр и букв не содержавшие. Особенно ценился полиграфический брак. Например, если в одной из марок обнаруживались зубцы нестандартного размера, была повернута и недопечатана буква, не было водяных знаков там, где они должны быть и другие подобные изъяны. Цена таких марок, на филателистическом арго "разновидностей", сразу резко увеличивалась. В природе везде совершенство и гармония ценится, а в филателии все наоборот. Больших денег тут, судя по одежке большинства собирателей, не делалось. Ходили, правда, слухи о неком Никите, сделавшим себе на перепродаже марок, машину"Волгу", советский эквивалент "Мерседеса". Но главную причину, по которой создался этот мир шелестящих альбомов, конвертов и штемпелей назвал как-то, стоя в очереди похожий на колобка маленький крепыш. Увидев как некто пытается пролезть без очереди к окошку гашения с чуть ли не сотней конвертов, он произнес:" Ну куда он лезет. Неужели не понимает, что не это тут главное.
Да, живое общение, почему-то оказывалось возможным тогда только в таких вот параллельных мирах, где не было пронизывающей все и вся краснознаменно -пропагандистской трескотни, которую нужно было считать нашей настоящей жизнью. Но только ли в этом дело? Осталась позади в двадцатом веке эпоха развитого социализма и перехода к коммунизму. Но иногда больно пронзает мысль, что почему-то там же осталось и живое общение. "Автопоилки" стали историей. Филателия осталась, на почтамте, по прежнему, гасят марки. Только вот поредели сильно ряды филателистов. Ныне в дни гашения на почтамте еще можно встретить очень редких, изрядно постаревших и плохо одетых адептов почтовой марки. Если бы существовала "красная книга" для людей, то филателистов как раз впору в нее записывать. От десятка марочных торговых точек советской Москвы сегодня осталось две-три и большинство из них находится на Чистопрудье, на почтамте и на углу Покровки и Армянского переулка, там, где сидит с давних времен общество филателистов. Может быть потому, что сегодня одним нажатием компьютерной клавиши можно увидеть, услышать и узнать все, а не только то, что нарисовано и написано на квитанции об оплате письма. Или потому, что сегодня проще и дешевле съездить в дальнюю страну, чем купить невзрачную марочку с ее названием. А может нам от нынешнего изобилия жизни, просто стало все неинтересно?
               
Московский пилигрим вышел из Фролова переулка на Мясницкую. Шел дождь, и в лицо хлестал ветер. Правда, теплый на дворе стоял майский вечер. Почему-то именно в этот не очень комфортный момент захотелось подумать:" А что все-таки нашел я в этом Чистопрудье, что так тянет к нему?"
" Конечно, здорово это бродить по милым переулочкам, копя в башке воспоминания про пиво марки и студенческие годы. Только, думается, иногда а не ностальгия ли это покалывает? И если так, то нехорошо это. Потому что ностальгия болезнь есть, как не крути, а больным быть нездорово Может тайна этой прелести в чем–то другом?"

"Наверное, ты ищешь здесь образ и дух той Москвы которой нет?- продолжал разговор сам с собой пилигрим.-Действительно, за неимением технических возможностей создать машину времени, остается одно садиться в трамвай и двигать в Чистопрудье. Да, здесь сохранились не только история в камне, но, главное, тонкий, почти неуловимый и живой дух связи времен. Памятников архитектуры много и в других местах, но вот с духом времен той, ушедшей Москвы напряженка получается. Он исчез в Приарбатье, уже с советских времен все больше и больше демонстрировавшем особенности жилья совноменклатурной элиты и  жадное стремление этой "элиты" к чему-то заграничному. То же можно сказать и о напоказ помпезной Тверской - Горького, и кварталах справа и слева от нее. Например, идешь сейчас где-нибудь между Петровкой и Нелиной и думаешь: не будь сейчас здесь надписей на русском языке, подумаешь, что ты в Будапеште, Риме или еще какой-то европейской столице. А в любом  заулке Чистопрудья хоть китайскими иероглифами все испиши  все равно будет ясно, что ты именно в Москве…
Смотри, вот центр притяжения всея Чистопрудья – памятник Грибоедову. И ведь неслучайно он здесь оказался. Хотя Александр Сергеич всего лишь родился и раннее детство провел на Мясницкой, где-то рядом с  нынешней редакцией "Аргументов и фактов", а в его комедии Чистопрудные края упоминаются одной лишь фразой( "Хлестова:"Час битый ехала с Покровки, силы нет".). Сама любовно-политическая драма происходит в доме Фамусова, который, как выяснили дотошные литературоведы, находился в другом месте, на Страстной площади. Конечно, не она, а ее реальный исторический прототип :здесь в доме Рисских- Корсаковых, на одном из званых вечеров Грибоедов выступил с зажигательно-обличительными речами, за что был прозван в обществе якобинцем, это несомненно отразилось в комедии. И все-таки место для вечного Грибоедова выбрано, что называется, в точку. Чистопрудье, как и "Горе от ума" это тоже такая маленькая, но емкая и полная энциклопедия московского мира.”
“ А, может, влечет к себе,ощущение всемирности, и всевременности , которое вызывает архитектура Чистопрудья. Все тут стили  собрались -от готики кирхи, московского барокко палат Шафирова-Юсупова в Харитоньевском, русский и не очень модерн, наконец, современные архитектурные эксперименты. Можно говорить об их аляповатости, и полной не сочетаемости со средой. Ну, а если все-таки понять и принять их? Как данность. Ведь, когда-то модерно кому-то тоже резал глаза,а теперь, вот, памятник. Наследие. И взглянув на все чуть по -другому, начинаешь понимать, что и в этом хай-тековском нагромождении есть что-то привлекательное. Например, в новом здании калягинского театра Et cetera, возникшего на месте малоценного дома с грязноватой азербайджанской хашной. Интересен  новодел в Машковом переулке новорусский "элитстрой" в позднесталинском стиле,а во дворе  стоит ..неопознанный прилетевший объект в форме яйца с окнами- иллюминаторами. Это, наверное, символ связи Чистопрудья с Космосом, или, может быть, космической беспредельности в своих желаниях новых русских. Стойкое отторжение вызывает разве что билдинг ЛУКОЙЛА своим нелепыми и тяжелыми формами нависший над грибоедовской Московой. Красноречивое со смыслом панно можно увидеть на недавно открывшейся станции метро "Сретенский бульвар" угрожающе нависшее и готовое вот-вот упасть на контуры грибоедовского памятника здание с алыми буквами ЛУКОЙЛ и сакраментальное:"Карету, мне, карету.." Пилигриму  С болью подумалось, что если, не дай Бог, Москва Чистопрудья станет Москвой ЛУКОЙЛов, сюда я больше не ездок.
Не принимает душа и молодежно-пивную тусовку в которую превратился Чистопрудный бульвар в последние годы, став обиталищем нового племени готов, одетых в черные курки с серебристыми заклепками…Хотя стоп, тормозни брюзжания. Эти ребята тоже имеют право лет через двадцать поностальгировать о том, как одним махом обнимали девушку и бутылку пива, лежа на зеленой травке бульвара. А наверное лет двадцать назад, когда-ты пивал свое разбавленное пиво в "гегемоновке" кому-то из "бывших", помнивших еще может даже и "дореволюцию", тоже не по себе было от советских "гадюшники" в старой Москве, и сталинский тяжеловесный надстрой двух- трехэтажных домов вдоль бульвара. У каждого своя ностальгия"
Не вернуть нам ушедшие в вечность года
Утекли они вдаль, как речная вода
Отчего же грустить по ним, сердце взрывая

Ждать того, что не может прийти никогда   
возникло в мозгу пилигрима  возникло даже подобие хайямовского рубаи.

"Посмотри в гладь Чистого пруда, поныряй ностальгической башкой, наконец мысленно убежал сам себя пилигрим- И может поймешь, что сегодняшняя жизнь не хуже, а лучше той, по которой ты ностальгически онанируешь. Все идет, но и все остается. Парадокс. А,может, это ты меняешься,  а все остается. Грибоедова любимого можешь переиначить дома стары, а предрассудки новы. Ну, так и меняйся, новое оно все ж… лучше. В конце, концов, жесткую душевную рвоту у тебя вызывают сундук лукойловский,набросаные банки-бутылки, ну вое еще тот опухший бомж, что сидит на лавочке и нахально ссыт тут же.. А все остальное, Чистопрудье твоего сердца, он остается. Да-да, остается И будет всегда. С тобой будет”

Пилигрим вышел на бульвар. Дождь кончился, и все вокруг наполнил запах сиреневой свежести. Пилигрим во все вдохнул этот запах и бодро зашагал по своему Чистопрудью, вечно старому и новому. Как сама жизнь.