Урок

Из сержанта Кандыкина получился бы хороший чревовещатель. На втором году службы он перестал использовать челюстно-языковые возможности для формирования акустических сигналов в сторону своих собеседников. Чтобы начать говорить, его рот приоткрывался в кривой ухмылке, расширяющиеся диафрагма заполняла до отказа воздухом нижние отделы легких, подготавливая ламинарный поток податливого материала, который пройдёт сначала грубую резонансную обработку в бронхах, обогатится тембрами в трахеях и окончательно отшлифуется в голосовых связках. Благодаря массивной челюсти, звук дополнительно усиливался сабвуфером ротовой полости и вырывался наружу утробным рыком с явными человеческими фонемами, позволяющими личному составу понимать смысл услышанного. Аплодисментов сержант у этой публики не снимал. Достаточно было предупредительного внимания и живости в исполнении. Задачу упрощало и то, что язык военных испокон веков базируется на словарном запасе алочко-людоедкиного типа. Просто добавь мата и командуй хоть полком.

Принуждение к миру ковровыми бомбардировками Кандыкин видел в мечтах, которые часто всплывали у него перед глазами за очередной партией в нарды. Служба разводящего в карауле течёт медленно, и кроме древней восточной игры развлечением могли служить розыгрышы сослуживцев. Но с этим у Кандыкина было туго, он не понимал шуток. Как-то возвращаясь со своим взводом из бани и услышав окрик "Вспышка слева!", он был единственным, кто плюхнулся на землю, спасаясь от невидимого смертельного излучения и последующей ударной волны. Шутнику-дезинформатору потом здорово досталось и поэтому служба в карауле при разводящем сержанте Кандыкине всегда была тихой и спокойной, без происшествий. Своё дело он знал хорошо.

Бросив ещё раз кости и передвинув фишку, Кандыкин отвлёкся от игры и повернув голову к стене, к которой только что прислонялся, прямо в неё в упор прорычал: "Смена, подъём!". За стенкой послышалось шевеление. Там упал чей-то сапог, сдвинулась табуретка, потом неразборчивое бормотание и вот дверь из комнаты отдыхающей смены открылась и в проёме показался первый боец. Он щурился от яркого света и потирая глаза пытался окончательно проснуться. Его товарищ по смене несколько задержался. По доносящимся звукам можно было предположить, что он кувыркнулся с нар и не мог соориентироваться в пространстве после сладкого сна о маминых пирогах. Наконец он вышел с отпечатком вселенской досады и пофигизма на помятом лице и медленно побрёл к оружейной пирамиде за своим автоматом. Этим вторым был я.

За окном стоял февраль. Проверив своё оружие, поправив штык ножи и подсумки с патронами, разводящий и двое караульных вышли на морозный воздух. Мне предстояло заступить часовым на второй пост, что располагался на территории складов и на сапоги я надел большие валенки. При смене я ещё обзаведусь большим овчинным тулупом, который накидывается поверх шинели, превращая часового в малоподвижный тяжело-передвигающийся, но не замерзающий, объект. Сначала мы направились на первый пост, в штаб полка, где сферой жизненно-важных интересов было полковое знамя, бережно хранимое в специальном стеклянном шкафу на втором этаже. Валенки с тулупом там не полагаются. Наоборот, часовой обязан облачиться в парадную форму, чтобы предстать перед потенциальными врагами во всей красоте.

В военном городке было тихо, полк был на учениях. По всей территории старательными дневальными снег был приведён в бело-квадратное состояние. Стоявшая всю неделю оттепель ночью была изгнана ледяным восточным ветром. Падающая с неба мелкая снежная пыль покрыла обледенелые дорожки тонким покрывалом. Шаркающими шагами мы скорее доскользили, чем дошли, до здания штаба. Сменив часового на первом посту, мы отправились дальше. Пересекли по диагонали большой плац, оставив на его поверхности чёрную дорожку пунктира, минули непривычно безмолвную территорию автопарка и остановились перед ремонтными мастерскими. Вернее, наш разводящий сержант Кандыкин внезапно остановился, будто вспомнил что-то. Похлопав себя по карманам, он достал какой-то блестящий предмет, тут-же спрятал его и кивнув нам, мы пошли дальше за угол, где начиналась территория второго поста.

У самой границы поста нетерпеливо, как собака, ожидающая своего хозяина, переминался Серёга Горкин. Он был тем безобидным малым, на которых всегда все ездят, а в ответ они только виновато улыбаются. Завидев нас, его рот расплылся в широкой улыбке, глаза засветились от счастья, и мне показалось, что под шинелью он радостно завилял хвостом. Я приготовился пройти нехитрую процедуру заступления на пост, но что-то произошло и привычный сценарий пошёл наперекосяк. Вместо порядком поднадоевших вопросов и приказов, Сержант Кандыкин молча подошёл с рядовому Горкину, взял у него автомат, медленно, чтобы тот видел, снял с предохранителя, поставил на автоматический огонь, передёрнул затвор и направил ствол прямо ему в грудь.

Серёга каждое движение сержанта воспринимал со всё возрастающим восхищением, но увидев чёрное отверстие АК прямо напротив себя, посмотрел в глаза сержанту и сразу как-то растерялся - Кандыкин никогда не шутил и маловероятно, что именно сейчас на него снизошло чувство юмора. Всё указывало на то, что Серёга Горкин должен умереть. Его растерянные глаза встретились со мной и мне так невыносимо стало его жалко, что я невольно представил себя на его месте. Говорят, что перед смертью человек видит всю свою прожитую жизнь. Видно, у меня вся жизнь заключалась только в маминых пирогах.

Раздался сухой щелчок и синхронно с ним я уже почти слышал оглушающие разрывы, прошивающие грудь и вырывающие куски плоти из спины, отбрасывая тело на несколько метров назад. Но стояла тишина, и Серёга невольно качнулся вперёд на ствол. Не давая никому опомниться, Кандыкин вытащил из кармана ту самую блестящую штуковину и по львинному прорычал: "Боёк!!!". В автомате не было бойка. Горкин злостно нарушил устав караульной службы - не проверил своё оружие перед заступлением на пост.

Кандыкин, выждав момент, когда до провинившегося ученика дошла суть происшедшего, решил закрепить пройденный материал парой хуков. Он принял боксерскую стойку и бросился на опешившего Горкина. Наращенные дембельские каблуки предательски подскользнулись и, высоко взмахнув ногами, сержант плашмя упал на спину, звонко ойкнув. Так, впервые за всё время службы, я услышал настоящий голос Кандыкина. Серёга Горкин пришёл в себя, заулыбался и почувствовал себя опять счастливым, помогая своему учителю подняться на ноги с холодной февральской земли.