На окраине вечности - 20

Прибыли мужики на работу, как и договаривались, к первому февраля. Все трезвый, даже не с похмелья. Кроме, конечно, Васьки, но парень он молодой, дурь из него в три дня выветрилась. Правда, ещё с неделю опять песни Высоцкого в лесу «слушал». В полном здравии пребывал, топором махал, как заведённый. Только напарнику нужно было держать ухо востро – совершенно не смотрел по сторонам. Окажись в «нужном» месте не обушком в лоб получишь, так поваленным деревом придавит. Хорошо деревья толще руки не срубали. Покурить сядут с Петром или чайку из термоска хлебнуть, тут и начинает донимать Васька начальника.

- Во-о! Сейчас про Зинку и клоунов поёт. Неужто не слышишь?

- Нет. Вась. Лес шумит, слышу. Как поезд по мосту гремит, тоже. А про Зинку и «…ой какие клоуны….» - убей, не слыхать….

Отработали февраль знатно. Надо наряды везти в институт, а тут оказия – главный инженер партии приехал с инспекторской проверкой. Привёз мужикам их «мильоны» придержанные Пеньтюховым в наказание за гульбу, а, уезжая, материалы и наряды прихватил.

Свободен Пеньтюхов. Бригада тоже. Сделали дело и гуляйте. Гулять не мешки ворочать – все горазды. Всё же, разъезжаясь, договорились собраться к пятому марта. Работы немного осталось, дни длинные. Чтобы двадцатому марта закончить работы на объекте, и напрягаться шибко не надо.

Через день праздник армейский по календарю. Решили чуть раньше дело это отметить – все ведь служили. Душевно посидели. Даже не раскрутились на «продолжение банкета», а закончили вечер чаепитием, что было, конечно, из ряда вон выходящим для этого гулеватого сословья при имеющихся в карманах «мильёнах». Знать срок не пришёл им явиться на «сцену жизни».

Под утро отвёз Пеньтюхова Васька в Межог на станцию, а сам вернулся в Яренск, чтоб машину в гараже оставить, а потом уж отправиться в разгул по Ленскому району Архангельской области. «Держись Виледь, Урдома. У Васьки денег до хрена….», - так он предвосхищал свой «праздник», когда после прощания с начальником шёл к машине….
Хорошо на реке. Дни тихие солнечные. Ловятся не только ершишки, но и прочая мелочь семейства крповых, но не сами карпы. Их в в Реке нет, тольок «семейство» его. Но и это душу радует.

Насиделся Пеньтюхов на ящике рыбацком чуть не до мозолей на соответствующем месте. Целый день ведь елозит по нему туда-сюда. Крышка ящика из многослойной фанеры жёсткая. Приклеил поверх фанерки поролон. Сидеть стало удобней. От удобства да погоды доброй в мыслях расклеенность пошла. Вроде итога подводит своим странствиям, будто собирается покончить с ними.

Начался этот «таный ход мыслей» с того, что вспомнил, как мальчишкой хотел стать геологом. Тут же и озадачился. К чему, мол, такое в голову прокралось? Но тут же успокоение вернулось.

«Стал же…. Что ещё?»

А ехидна внутри новую каверзу подкинула.

- Мечтал, кто спорит. Стал геологом. Молодец! – с подходом «гидра внутреннего организьму» - А дальше то что? – огорошила вопросцем и не успокоилась при этом. - Думал ты, Пеньтюхов, что станешь геологом?

«Думал….», - соглашается с «ехидной».

- А потом то что?

«Как что?» – неуверенность в ответе слышится, ибо и сам уже понял, куда «допрос» идёт. Мечтания были. Исполнились, стал геологом. И всё.

«А в самом деле, что дальше то?» - дальше этого «стать геологом» мечты то и не уносились.
«Это что же получается, что в двадцать пять мечты сбылись? Но я же дальше живу. И, вона, сколько уж прожил. Получается, что за мечту перемахнул, как через «флажки»

Сумбур полнейший в голове. Мечты исполнились, и даже упорхнуло «вымечтанное» куда-то. Топограф Пеньтюхов уж, а не геолог. Не мечтал об этом, но тоже вроде дело ладное и по душе. Всё ж пеняет себе.

«Всё ныне запутано. Живёшь и не знаешь для чего. Работа есть. К ним и деньги, и квартирка. Мечты сбылись. Но что-то мимо просвистало, или сам просвистел, не заметив чего-то или кого-то».

Тут вспомнил деда своего.

«Вот деды то наши, в Ершах всю жизнь прожившие, на всю жизнь расклад имели. весна пришла – паши; посредь лета сенокос; по осени свадьбы. Одно и отвлекало от этого – войны да служба солдатская. Но ведь воевали то не всё время. Жизнь то в основном мирно текла….»
Вертится барабан дум, цифры разнае в нём мелькают, будто на шарах «Спортлото». Какая и когда выпадет неизвестно, а надо их шесть к ряду отгадать. Тогда и счастье будет.
А из Пеньтюхова какой гадальщик? Не его это промысел. Вот дедов он вспомнил. А у них семьи то какие были большие! «Семеро по лавкам» да ещё и старики, да погорельцы-родственники, да гости из дальней деревни. Вповалку спят, друг за дружку запинаются, а всё равно в ладу все живут. Усмехнулся, вспомнив приезжающую к ним родню в былое время, когда дед с баушкой в доме правили. От названий деревень да родственных званий голова кругом, а старики всех знают. Да ещё и каждого, как усядутся перед самоваром, как перед теликом, расспрашивают ещё о ком-то, потом другом и так до пятого-десятого. А потом телик пришёл в жизнь людей и ушло из их бытия общение в виде разговоров о здоровье да жизненном устройстве многочисленной родни, родни родни и так далее до седьмого колена, до самого конца губернии.

Тут совсем негаданно «шар» выпал из «барабана» - Надюшка-гидролог. «Рыбачка праская…..- ещё и сравнение пришло – Как я….»

Потом ещё вспомнил, как глядела она на него, когда створы на Вычегде он разбуривал да жердочкой глубину измерял.

«Да вроде нормально глядела…. – успокоился, но тут же и усмехнулся, - Влюбилась что ли? А ведь и в самом деле то….».
А что «в самом деле-то» и сам себе не смог разъяснить-растолковать. Но что-то в мыслях вдруг замерло и улетучились будто все, но тут же несуразное и вечно-спасительное всплыло: «Что-то ведь делать надо….». Удочку смотал, уложил. Ящик на плечо закинул, ледобур подхватил и домой заспешил.

«Надо позвонить ей…. В Реченск пойду», - за ходьбой и решение какое-никакое придёт в голову. Правда, когда к дому подходил, осадил себя: «А чё скажу то ей?»
Однако раз уж решил, не ворочаться же обратно. Быстро переоделся и в Реченск направился. Мол, покуда иду, придумаю, что сказать.

Не придумал. Разговор междугородный заказал с конторой. Дескать, попросит Надюшку позвать к телефону. Минут сорок ждал вызова, лихорадочно придумывая причину звонка. Так и не придумал ничего более-менее разумного.

С этим и вошёл в кабинку, ещё паузу выдержал – может, осенит. Не осенило. Да и к тому же услышанное отбило всё и сразу. Трубку взяла руководительница камеральной группы. Петр поздоровался, не представившись при этом, и сразу попросил Надюшку к аппарату пригласить.

- А не господин ли да товарищ Пеньтюхов Надежду хочет услышать? – вот те раз! Признали.

- Я….

- А вот ты, Петр, сначала поговори….. – и трубку кому-то передала.

- Здравствуй, Васильич Пётр, - начальник отдела взял трубку. – А Надежда пока подождёт. Да её и нет сейчас.

- Подождёт, - с некоторым даже облегчением согласился Пеньтюхов, но вот по интонации слов шефа понял, что сейчас его огорошат чем-то.

- Вот что, Пётр который Васильич…. Ты кончай свою затею в Ершах и выезжай сюда. И лучше если «вчера»….

- Зачем? Мы же с мужиками договорились в марте собраться…. В первых числах…. Трассу то добъём до двацатого…. – Затараторил Пеньтюхов.

- Погоди…. – остановил его шеф. – Ты лучше подумай, с кем будешь трассу доделывать.

- Ак с бригадой….

- С какой бригадой? У тебя Николаич помер. Прямо в гостинице в яренской….

- Как?

- А так. Сегодня его уж хоронят в его посёлке…..

- А чё с ним? – спросил уже в пустоту Пеньтюхов. Связь оборвалась.

- Пришлось снова заказывать разговор. Трубку уже сразу взял начальник. Пеньтюхов сразу с вопросом, недосказанным.

- А чё с Николаичем то?

- Сердце не выдержало…. Ну это неважно. Тут другое…..

- Что ещё?

- А то что в тот же день на базе отдыха в Мельничном Ручье и Матвеич твой душу отдал.

- Ни чё себе…. – только и смог произнести Пеньтюхов. Действительно, новости, от которых всё отлетит – и любовь, и ненависть…..

- Так что приезжай, Пётр….

- Ага….

Помянул Пеньтюхов, приехав с новой бригадой в Яренск, своих горемычных сотоварищей Николаича и Матвеича. С Васькой по этому поводу выкушали вечерком литру водки. Погорили об умерших, дивясь тому – врагами при жизни временами делались друг другу, но при этом было между ними что-то такое, что не видится глазом – дружба, скреплённая делом. Не любовь какая-нибудь и не дружба «слезоточивая», а настоящая дружба мужиков, которым всё было до лампочки, кроме их дела. Об этом и говорили с Васькой, глотая стопарь за стопарём горькой, которая в тот раз нисколько и не горчила. Оба пропивали зарплату до последней копейки, но всяк по своему. Николаич, широкая душа, спускал, сколько не получит, за три дня. Матвеич с деньгами делал то же самое, но уже с «чуйством». Выпьет грамм сто, книжку почитает, лёжа в постельке, либо телевизор посмотрит, вздремнув при этом. Очнётся от дрёмы и повторит «процедуру». Николаич всё это время рядом сидит (если к тому времени уже от своей зарплаты избавился) и жалобно поглядывает на друга, когда тот зашевелится и руку под кровать сунет и оттуда бутылку достанет, чтоб «хрюкнуть». Если же посудинка под кроватью пустая, лезет под подушку и оттуда деньги вытаскивает. Отсчитывает на поллитру и Николаичу протягивает. А тот уж знает, что делать – хватает авоську и в магазин летит. Когда приближается время закрытия нарядов в конце месяца подходит к Пеньтюхову Николаич и тихим голосом просит.

- Пётр, ты когда остатки «полевых» будешь отдавать, то Матвеичу не отдавай. Мы с ним в прошлом месяце всю мою зарплату пробухали.

У Матвеича свой резон.

- Васильич, ты когда по «полевым» будешь бабки подбивть, то Николаичу их не отдавай. Я его все отгулы поил….

Чтоб не обижать мужиков, Пеньтюхов обе доли складывал перед Матвеичем и Николаичем на стол и говорил.

- Делите, мужики, сами свой барыш….

Те сразу же приступали к «дележу» и тут же их пропивали. Мол, тут и делить то нечего.
Доделал изыскания перехода газопровода через реку Вачегду. Материалы сдал. Наряды закрыл и снова поехал в Ерши.

Распутица приближалась. Смысла нет собирать бригаду. Вот уж, появится объект, тогда и думать….

Новую бригаду собрал Пеньтюхов. Геолога нашёл из своих экспедишных коллег. Толян, так его звали, сидел в своей геологоразведочной экспедиции на полнейших «бобах». Работал «за идею». «Идея» хороша, когда за спиной никого нет либо тылы крепкие. А у мужика семья немалая. Её то матюгами в адрес Ельцина да Чубайса не накормишь. Если сам «бичпакетами» прокормишься, то челядь от такой кормёшки взвоет, и поедом поест отца семейства.
Толян скрипел, противился предложению Пеньтюхова. Всё же уговорил Петр Толяна съездить с ним небольшой объект сделать. Работа пустяшная – на небольшой площадке топографическую съемку сделать для размещения на ней антенны технологической связи да «конвертом» пробурить пять скавжин ручным буром – по углам и в центре. Одно неудобство – машину из-за такой малости никто за тысячу вёрст не погонит. Поэтому предстояло добираться на участок работы самостоятельно и устраиваться на житьё в ближайшем селе Ильинско-Подомское. До него добираться на поезде шесть часов и ещё на автобусе километров тридцать.

Выехали на работу тридцатого апреля утром. Перед праздником трудящихся. Да ещё в тот год Пасха с Первомаем совпала. Народу едет немерено-несчитано. Все поезда забиты под завязку. В плацкартный вагон даже не спрашивай билет. Ладно, если в общий вагон купишь – радуйся.
Протолкавшись в кассе пару часов путешественники приобрели желанные билеты в общий вагон поезда Москва-Воркута. Еще полчаса спустя, протиснулись в него, тесня и отжимая багажом прочих пассажиров, за что и мата в свой адрес наслушались, и упрёков. Через весь вагон продрались, мест как будто и нет.

Всё же примостились в купе возле самого туалета. Пеньтюхов на боковой лавке уселся, где уж кроме него сидело три человека, откинувшись и выставив колени в проход. Толян занял «почётное место» притворщика у выхода в тамбур, закрывая после каждого второго-третьего входящего-выходящего дверь.

В самом купе сидела развесёлая компания. Пили водку в ней, не переставая. Пока одни бухали, другие – набравшиеся под завязку – валялись на верхних полках. Даже на третьей полке лежал один «бездыханный труп». Когда кто-то на полках оживал и сползал, на его место готов уже был другой, клевавший носом за столом или в проходе между лавками.
На освободившуюся полку закидывали очередного «отходника», а пир продолжался дальше. На верхней полке над Пеньтюховым тоже произошла «ротация кадров». С неё сползла полупьяная баба. Вместо неё закинули здоровенного детину. Поворочался малость малый да и затих. Ненадолго, правда.

Сидит Пеньтюхов на боковой полке, с обеих сторон зажат. Вперёд наклонился. Локти в колени упёр, а ладони в проход вылезли, будто для сбора подаяний. Ещё шлагбаум напоминают. Перед каждым шмыгающим по проходу приходится руки приподнимать. Назад не откинуться – надо раздвигать сидящих рядом. Так и мается, горемычный. Башку, чтоб шею размять, то свесит, то задирает.

Почти доехали, когда Пеньтюхов и «подаяния» дождался. Свалился детинушка со второй полки да так аккуратно, что задница его между вытянутых пеньтюховских рук «вписалась», а сам на руках завис на миг. Конечно «побирушка» такую «подачку» не удержал, но падение малого смягчил, будто на подстеленную соломку свалился тот. Даже не понял, что произошло упавший. Снова на полку стал карабкаться. Ему собутыльники подмогнули. Залёг и тут же захрапел. У Пеньтюхова же мизинец на левой руке втечение нескольких минут распух и стал толще большого. Слава Богу, руки не отвалились и не поломались от такого «подаяния».

Худо-бедно доехали. Автобус уже стоял в ожидании пассажиров поезда, сошедших на станции. К вечеру были уже в Ильинске-Подомске. В гостиницу на пару суток устроились.
На следующий день к работе не приступили – всё же праздники. Если в Первомай трудиться почётно, то в Пасху грех. Между славой и святостью выбрали второе.

Под окном гостиницы площадь. В центре её памятник вождю, как во всяком уважающем себя поселении. В десять утра и демонстрация началась. Пришли два мухомора старых – муж и жена – по всему видать. Перед памятником встали. Постояли несколько минут в скорбном молчании, как и полагается. Затем запели негромко и нескладно: «Дорогая моя столица……»
Пеньтюхов смотрит на это диво, но тут ещё одно случилось. На голове вождя, где уже было несколько клякс птичьего дерьма, добавилась ещё одна. Растеклась в овальное пятно. Пеньтюхов рассмеялся.

Толян не понял и окрысился на смеющегося, как ему показалось, над праздником.

- Чё ржёшь то? Быстро ж вы все от Советской власти открестились.

- Ты чё, Толь?

А тому шлея попала под известное место. Врагов народных Ельцина и Чубайса вспомнил, которых «ненавидел лютой ненавистью».

- Толь, а тебе то власть эта что дала? – Вспомнил вдруг Пеньтюхов деда и его рассказ о мягком знаке «подаренном» Советской властью их фамилии.

- Всё. – Отрезал Толян.

- И всё же после отобрала.

- Не он отобрал, - на вождя под окном указал. – А эти….

- А эти то взялись откудова? Кабы власть эта была дорога народу, то «друзья» ничего б сделать не смогли, – наслушался Пеньтюхов демократического радио. Как верил до того советскому, так и новому поверил, не попытавшись даже вникнуть в обещания да разглагольствования ваучерной орды.

- Народ обманули…. – и пошёл-поехал костерить «дерьмократов». Даже собрался присоединиться к демонстрантам. Оделся и вышел из гостиницы. Остновился, подумал о чём-то. Глянул на поющих и повернул в сторону магазина. Вернулся через десять минут с бутылкой водки.

- А ну их. Петр…

- Вот именно….

Сели за стол, тушенки банку открыли, хлеб порезали. Почистили луковицу да порезали на четыре части. Налили водки по трети стакана.

- Поехали…. – проговорил Толян.

- За тех. кто в «поле», - вечным геологическим тостом отозвался Пеньтюхов.
После водки оба подобрели. Вспомнили жизнь полевую, а эта тема для бродяжных душ безмерна. Пришлось и Пеньтюхову за бутылкой бежать – «долг платежом красен»….