Счастье сатирика

               


     Мороз был за тридцать. Ледяной ветер обжигал лицо. А Пихов обливался потом. И не в гору он лез, не в непролазной тайге тонул в снегах. Шёл привычной дорогой в издательство, бережно прижимая к себе папку, в которой лежал новый рассказ.
Но оттого, что он увидел, как только вышел из дома, его охватил ужас. Сердце забилось пойманной птицей, пот ручьём заливал глаза, стекая по выбритым щекам. Вокруг Пихова, впереди, а когда он оборачивался, то видел, что и сзади, шли люди. Так же как и он, все в одном направлении. И каждый бережно прижимал к себе папочку. На ходу люди коротко бросали, видно повстречавшимся знакомым:
- Вот. Несу в редакцию новую вещь. Сатира. Из жизни чиновников…о медицинском обслуживании…Коррупция и инопланетяне…
- Фельетон…такой хоккей… футбол… балет нам не нужен, …почему одни проститутки не пускают на выборы других проституток, - отвечали знакомые. И еще многое из того, о чём писал или собирался в ближайшее время  написать Пихов. Несколько раз была названа тема его нового рассказа. Ближе к издательству толпа густела, становилась плотнее, шагать приходилось медленнее. А через несколько метров пришлось совсем остановиться: широкие двери издательства с трудом вбирали в себя людское море. Зажатый со всех сторон, Пихов затравлено оглянулся, прислушался, не услышав стук своего сердца, почувствовал, что теряет сознание, закатил глаза и… проснулся.
Разбитый, едва волоча ноги, плелся Пихов в издательство. Новый рассказ тяжелым грузом оттягивал руки. Он подозрительно оглядывал прохожих, вздрагивая каждый раз, если видел кого с папкой или с портфелем. На  пустом крыльце издательства потоптался с полчаса. Но за это время никто не вошёл и не вышел. Не теряя бдительности, он внимательно разглядывал тех, кто встречался на его пути. И пока сам главный редактор читал его рассказ, не отрываясь, настороженно смотрел на дверь кабинета.
Закончив читать, главный  несколько минут сидел, уперев взгляд в сторону и в пол, нервно барабаня пальцами по столу. Затем тяжело вздохнул, набравшись мужества, но, не меняя направления взгляда, сказал:
                - Знаете, Пихов, хоть вы и единственный на весь город сатирик и фельетонист, но, прошу меня правильно понять и извинить, материал ваш я не могу принять. Даже редакторская правка никак не сможет помочь в …
Дальше случилось такое, что повергло редактора в степень крайнего изумления. Вместо обычных в таких случаях воплей автора, о происках и злых кознях завистников, о затирании его таланта, всё вперемешку с угрозами, жалобами и просьбами всё-таки напечатать, если не весь материал, то хотя бы фамилию автора – на этот раз, автор одним прыжком подскочил к столу, с ходу влепил в редакторский лоб звонкий  поцелуй, заключил в крепкие объятия обмякшее тело, потискал его и, сияя счастьем и восторгом, спросил:               
              - Как вы сказали?! О! Спасибо! Благодарю! О! Ооооооо!!! – и был таков.
Легко и весело бежал Пихов домой. Так хорошо ему было только дважды в жизни: первый раз, когда он познакомился со своей женой. Второй, когда через месяц районный суд развел его с ней.
Уже у дверей своей квартиры он развернулся и рванул назад. Вернувшись в издательство, он просунул сияющее лицо в дверь главного и спросил:
- Так, значит, - единственный?! Правда?!
Больше кошмары его не беспокоили.