Снегурочка

Здесь всегда царила зима. Что было тому причиной – не помнят даже старожилы. Как бы то ни было, мне это только на руку.
Меня зовут Снежана. Да, странное имя. Да и я не из обычных…
Все началось с рождения. Когда моя мать, проснувшись среди ночи, поняла, что младенец, которого она прижимает к себе, холоден, как ночь в соседней деревне (где я сейчас и проживаю). Подняли крик. Но оказалось, что маленькая девочка не умерла. Просто почему-то во время сна ее кожа стала холодной. Так было сначала. А, вырастая, она холодела все больше. И даже кровь ее перестала быть человеческой… Холодная, как лед, иссиня-серебряная, она текла по жилам девочки как настоящая. Но мать не могла принять такую дочь – нарекла девочку Снежаной, и отправила к родственникам в соседнюю деревню, по слухам, заколдованную. Здесь всегда царила зима…
Теперь я могла похвастаться голубовато-белой кожей и такими же белками глаз. Если учесть, что радужка была цвета тени на снегу – томно-голубого, почти сиреневого, впечатление создавалось ошеломляющее. Да толку с него…
В деревне меня побаивались. Стоило мне прикоснуться рукой к человеку – того можно было смело лечить от обморожения. За это меня прозвали Снегуркой. И тихо ненавидели. Не хотели замечать, что и я страдаю от тепла человека – в таком случае моя рука сравнивалась цветом с глазами …
Единственное, что держало меня в этом чуждом мире – зима и любовь. Они одинаково ослепляли и одинаково дарили чувство счастья. Любила я своего давнего друга с необычным именем Серафим. Он был из семьи священников, потому и имя странное такое. Все они слегка не от мира сего…
Впрочем, мы были хорошей парой. Двое с именами, отражающими сущность. Я – как ходячая ледяная фигура, и он – как сконцентрированное пламя . Наша дружба была странной… мы ни разу не прикоснулись друг к другу – по понятным причинам. Я любила его, он это осознавал, но в плоскость, сущую чуть в стороне от дружбы, нам обоим переходить не позволял.
Я ждала его сегодня.
Он возник, как всегда, неожиданно. Пешком – он не любил ездить на лошадях. Морозным дыханием зимы, раскрасневшийся, он влетел в незатопленную избу, слегка поежился.
 - Прохладно у тебя, - широко улыбнулся он. Это не было издевкой – просто привычный ритуал, любимый нами обоими.
- Спасибо, - усмехнулась я. Еле уловимое касание об его тулуп, пусть он почувствует ласку черных волос, заплетенных конским хвостом и ароматно пахнущих мятой, к его щеке. Все. Больше нельзя.
- Проходи, чего стоишь, - с улыбкой, как истинная хозяйка. Хотя хозяйка из меня никудышная.
 Улыбается своей потрясающей улыбкой, проходит, снимает шапку, встряхнув копной русых кудрявых волос. Термос с адски горячей жидкостью – как-то прикоснулась, случайно… он потом долго матерился и прикладывал одетыми в толстые рукавицы руками снег на обожженные, налившиеся синевой до черноты пальцы.
- Как ты? – банальный, но важный для нас обоих вопрос.
- Жива. Картины продаются плоховато, особенно пейзажи. Мало кому интересна зима в вечной зиме… а весну я не люблю. У вас же весна сейчас?
- Ага,  - улыбка. – поздняя. Яблони цветут… Их лепестки, как снег, только теплый…
- Интересно… нарисуешь мне? Хотя бы набросок…
- Что только не сделаешь для тебя, моя Снегурка… Как выживаешь тогда?
- Портреты пишу… Кто соглашается. – грустно улыбаюсь. – Мало кому нравится позировать сосульке.
- Не говори так…
- А как? Так оно и есть. Твои как дела?
- Неплохо. Недавно Агафенку  замуж выдал. Вот и подросла сестричка… А так по хозяйству помогаю отцу, скоро надо будет невесту искать…
- Удачи тебе, - улыбаюсь, а у самой солнце внутри.
- Блин… дурак я. Прости. Ревнуешь?
- Неведомо мне это чувство, дурачок… Да и незачем мне его ведать. Только хуже будет. Все хорошо, не волнуйся. – взгляд за окно, - Придется тебе, огонек, домой идти или у меня оставаться. Буря близка.
- Бррр, не.. у тебя я замерзну точно. – смеется…маленький… - Еще увидимся! Пока, моя снежинка… - тонкое прикосновение грубой рукавицы к щеке и стук закрывшейся двери. Улыбаясь, я села за мольберт, и рисовала его лицо, пока не посмотрела в окно…

Буря началась, судя по всему, не так уж давно. Пару секунд я бездумно возвращала карандаши, сыпавшиеся на пол от ветра, на табурет. А потом – снежным вихрем, на улицу. Он ведь погибнет!
- Ссстой, шальная! Там буря, умрешь!
- Плевать! Пустите! – со всего маху, кулаком, царапаться, кусаться… от волнения и страха я еще холодней, у одного человека кровавым льдом осыпается два пальца… Вырвалась! Бежать, бежать по еле видной дороге, задыхаться, чтобы… Наткнуться на темный куль у дороги.
Как по колдовству, притихла буря. Снять шапку… погладить блестящие вихры… и заледенеть от осознания того, что тело человека перед тобой ничуть не теплее, чем собственное…
Жжение в глазах. Как больно, господи… боль, боль по щекам… влага?
Ошалело смотрю на раскаленный огонь на пальцах… Кровавые слезы… Уткнуться лбом в его лоб, как давно мечтала, сжать крепкие руки и мучить, мучить себя кровавой болью…

Их нашли под утро – запорошенное снегом и залитое алой кровью на лице тело сына священника и снежную художницу, трогательно обнявшую плечи друга. Сенька, местный кузнец, аккуратно убрал ее руки. И… сжал, не веря себе.
- Она чуть теплая, - прошептал он…
- Теплая?! – хором воскликнули остальные и тоже начали брать ее за руку. Так и есть – теплая…
Сенька бережно взял девушку на руки. Пытливо вгляделся в лицо, вымазанное засохшей бурой кровью. И тут… она открыла глаза. Синие-синие в радужке, а в белке видны еле заметные розовые ниточки… и прозрачные слезы, прокладывающие свой светлый путь по помеченным нечеловеческой болью щекам…