Сильная вода

Сильная вода


Огонь отказывался покоряться: трепетал и вскидывался, пригибался и шипел, осыпая пеплом и ворохами искр. Меня поздно вызвали: большая часть деревни уже сгорела, огонь остановился у ручья и облизывал листья берёз, растущих на том берегу. Сейчас высушит их, переметнётся в лес – и лови его! Раскинув руки, я шагнул в пламя. Одежда вспыхнула и рассыпалась, по жилам заструилась благодать. «Утешься», - сказал я, и огонь пал, пополз по пеплу, обвился вокруг ног и сжался в алый комочек. «Иди ко мне, мой маленький! – прошептал я, поднимая его. – Тебе будет хорошо, я не причиню тебе зла». Камень пульсировал, как маленькое сердце, внутри него рождались молнии, он доверял мне и тянулся, тянулся к губам…

А-а-ах! – вздохнули крестьяне, толпившиеся у ручья, когда я проглотил пышущий жаром комок. Выпрямившись, я зашагал к ним. Бабы стыдливо отворачивались, мужики глядели, набычившись, но никто не предлагал мне одежду: они знали, что призванный стихиалий имеет право требовать за помощь всё, что захочет, и надеялись, что я попрошу вещи, и этим они откупятся. Даже пред ликом смерти эти крысы думают о наживе.

- Я своё отработал, - улыбнулся я, стряхивая пепел. – Кто звал меня?

Крестьян было восемь человек: три мужика, четыре бабы и угловатая девочка-подросток, они жались друг к другу и топтались на месте, как бараны. Ещё чуть-чуть – и заблеют.

- Кто звал меня? – повторил я на полтона выше.

- Он звал, - взвизгнула свиноподобная баба в платке, завязанным на лбу узлом, и ткнула пальцем в спину мрачного мужика с чёрными, посеребрёнными сединой усами. – Чего молчишь, а? Погибели нашей хочешь?

Односельчане отпрянули от него, как от чумного, он распрямил спину и шагнул вперёд, вскидывая голову:

- Я звал. С меня спрашивай.

Почти старик: глубокие морщины на смуглых щеках, старый шрам поперёк лба. Взгляд острый, как лезвие ножа, тонкие губы поджаты. Да ты не боишься смерти, старый воин. Ты и забвения не боишься…

- Чего попросишь?

- Ты наглец, - сказал я, всё так же – улыбаясь. – Ждёшь, что потребую одежду? Нет, я её сам возьму. А чем платить будете, позже решу.

Скользнув взглядом по дымящимся головешкам, я направился к уцелевшим избам. Старик увязался за мной.

- Что тут случилось? – спросил я на ходу.

- Напали. Людей согнали в амбар и подожгли. Мы в лесу были и потому выжили.
Приоткрытая дверь крайней избы покачивалась, словно приглашая: заходите, дорогие, гостями будете. Мой провожатый застыл у входа, а я вошёл. Вокруг печи стояли четыре кровати, на одной из них распласталась красная рубаха и шаровары. Я примерил одежду: великовата, да ничего. Оделся, подпоясался.

- А что делать будете, если снова нападут?

- Не нападут. В этих краях отродясь разбойников не было. Эти – пришлые.

- Так уж и пришлые. Зачем пришлым людей губить? Баб? Детей? Подумай над этим, воин.

И вдруг на меня дохнуло свежестью. Так же прохладно под разлапистыми елями в знойный полдень. Мне, вобравшему слишком много огня, безумно захотелось прохлады. Сквозило снизу. Откинув самотканый ковёр, я нашёл ход в подвал, поднял дверцу и прыгнул в темноту.

Что-то большое шарахнулось в сторону. Ух ты! Да я тут не один! Пятно света падало на человека, закрывающего лицо и пытающегося забиться в тень между бочек. Я пригнулся: да это девушка! И к тому же прехорошенькая!

- Малыш, - я протянул руки ладонями вверх. – Иди сюда, не бойся. Я не причиню тебе зла! Всё закончилось, тебе ничего не грозит.

Убрала руки с лица, моргнула удивлённо, верхняя губа приподнялась. На дне её глаз-озёр танцевали изумрудные искры, завораживали, увлекали…

- Идём, - позвал я, зная, что она не сможет противиться.
Прохладная ладошка легла в мою ладонь.

Мы шли по опалённой траве, по остывшим головешкам, я придерживал свою хрупкую спутницу, а она, испуганно озираясь, прижималась ко мне. Крестьяне, так и не решившиеся разойтись, смотрели с ужасом.
- Как тебя зовут? – прошептал я.
- Инна, - слетело с её губ.
- Инна… Ин-на… Я – Орис.
- Мама, - проговорила она, ощупывая взглядом односельчан, все они опускали головы и отворачивались. –  Где мама?
- Бедная деточка! – заголосила свиноподобная баба и сгребла девушку в объятия. – Сиротка ты наша!

Сердце изменило ритм, и мне показалось, что оно начало разворачиваться, как бутон розы. Тесно в груди, и нечем дышать! Инна… Узкий подбородок с ямочкой. Светло-русые волосы на вздрагивающих плечах – бурлящий поток, бегущий вниз. Тонкий носик с маленькими, породистыми ноздрями. Роза в окружении сорняков. Инна, в кого ты такая? Зачем я тебя увидел, Инна? Я уже не могу не любить тебя, а любить – значит хотеть…

- Требуй, - проговорил черноусый.

У всего есть обратная сторона. Обратная сторона огня –  угли сгоревших домов, чёрные стволы там, где был лес, боль ожогов… Я иду, и мои следы посыпает пепел, потому что я убиваю всё, к чему прикасаюсь. Огонь должен сжигать, чтобы выжить, иначе станет пеплом. Голод пламени – вот, что я испытываю постоянно, это плата за долгую жизнь и умение укрощать огонь. Мне всегда всего мало – денег, славы, любви, потому что эти источники быстро иссякают, и я ищу, ищу, ищу… чтобы прикоснуться и оставить пустошь – на месте сада, города, в чужой душе.

Инна! Прости, я не могу не желать тебя! А значит, и ты, глупая бабочка, ты тоже будешь тянуться ко мне. Я сжал зубы. Развернуться, уйти – живи, Инна! Удивлённый взгляд из-под пушистых ресниц… приоткрытые губы… Ты нужна мне. О, как же ты мне нужна!

- Её, - я взглядом указал на девушку. – Хочу её.

Казалось, мир оцепенел, и замер даже ветер. Лицо причитающей женщины вытянулось и побледнело, руки опустились и разжались, освобождая Инну. Крестьяне глядели на неё кто -  с сочувствием, кто – с облегчением. Жалко девочку, думал каждый из них, но уж лучше пусть стихиалий берёт её, чем меня.

- Это я тебя позвал, - отчеканил черноусый. – С меня и спрашивай.
- У тебя нет ничего, что мне могло быть интересно, - ответил я, рассматривая девушку.

И тут случилось невозможное: старый воин рывком развернул меня и прошипел:
- Слушай ты, нелюдь. Не трогай её!

Человек осмелился бросить вызов стихиалию, это равносильно самоубийству.
- Не мешай. Мне не нужна твоя смерть, - усмехнулся я и, смягчившись, добавил. – Я буду любить её…

- Ты душу продал, и любить не можешь!

Мы стояли друг напротив друга как два ощетинившихся волка, и я с удовольствием замечал, что сталь во взгляде противника плавится, соприкасаясь с жаром кузничных печей. Оттолкнув старика плечом, я подошёл к девушке, приподнял её голову за подбородок и ощутил, как толчками движется лава по моим жилам.

- Они все отказались от тебя. Идём со мной, у тебя будет всё, что пожелаешь, - я провёл пальцем по приоткрытым губам. – Инна, ты пойдёшь со мной?

Ясные глаза подёрнулись туманом, она могла не отвечать, мне и так всё было понятно: люди не могли противиться влечению к стихиалиям огня.

Мы уходили под шелест листьев и неодобрительное молчание крестьян, Инна постоянно оборачивалась, на её личике сожаление боролось с новым, пока ещё неосознанным чувством. Скрывшись от любопытных взглядов, я мысленно нащупал путь, по которому скользнул сюда, прижал девушку и представил свой замок. Инна в моих объятиях неуверенно трепыхнулась и затихла, испугавшись мира, который утратил привычные формы.


Пламя свечей танцевало в зеркалах, на поверхностях щитов, трепетало на стенах отражёнными бликами. Инна сидела в кресле напротив камина, обеими руками держась за тонкую ножку бокала, как будто это могло её удержать от желания оступиться и падать, падать в неизвестность. Закрывать глаза и ощущать, как тебя обнимает тепло, баюкает в объятиях … Или обычный человек чувствует иначе?

По моей просьбе она переоделась в шёлковое платье цвета майской листвы; волосы украсила диадемой с пятью изумрудами. Инна, одного взгляда на тебя достаточно, чтобы понять: ты – само благородство, за твоё снисхождение рыцари должны биться на турнирах, я счастлив, что ты сейчас со мной. В твоём взгляде страх, но это пройдёт, со временем ты научишься доверять мне и познаешь счастье. «Счастье сжигаемого на костре, - восстала совесть. - На сколько её хватит? Неделя? Месяц? С ней будет то же, что с другими, и ты это знаешь». Не хочу верить, нет, не будет! В её глазах пляшут искорки, кружат голову и влекут за собой, я зажмуриваюсь и падаю в бездну. Чтобы охладеть, мне нужно нащупать дно, её душа – бездонна. «Ты всегда так оправдываешься. Несколько глотков, и вот оно, дно. Ты бросишь её опустошённую, выжженную, если она и выживет, то это будет порожняя оболочка. Отпусти».

Скрипнула дверь – на цыпочках вошла молоденькая служанка с подносом, на котором были разложены фрукты.

- Господин ещё что-нибудь желает?
- Скажи, чтобы нас не беспокоили.
Девушка с завистью взглянула на Инну, присела в реверансе, опустив ресницы.
- Да, господин.

Инна поставила бокал и вцепилась в подлокотники так, что побелели костяшки пальцев. Решимость читалась на её  лице. «Помоги мне», - кричали глаза, обращаясь к выходящей служанке. Хочешь убежать? Что ж, попробуй. Ты не уйдёшь. Просто не сможешь.

- Инна, - проговорил я.
Девушка вздрогнула, медленно-медленно повернулась.
- Не бойся меня. Клянусь, я не буду тебя ни к чему принуждать. Ты пробудешь у меня три дня, а потом можешь уходить, если захочешь. Ты веришь моим словам?
Потупившись, она кивнула.
- Вот и хорошо, - я налил вина в её бокал.
- Зачем я тебе? – заговорила она шёпотом.
- Ты очень красивая, - честно ответил я. – Ты должна блистать на балах, а не гнуть спину в поле. Мне хочется, чтобы ты полюбила меня.
- Почему тебя боятся? Почему Зак назвал тебя нелюдем?
Глупое дитя! Я встал перед ней на колени, взял маленькую ручку – смуглую, шершавую, с обломанными ногтями – и приложил к груди.
- Ты слышишь, как бьётся сердце? Такое же, как твоё. Люди не любят тех, кто более удачлив и может больше.
Инна приоткрыла рот, но раздумала говорить. Поднявшись, я занял стул напротив девушки.
- Скажи, я нелюдь? Я достоин презрения за то, что остановил пожар?
- Нет, - уронила она, потупившись.
- Давай выпьем за то, чтобы мы друг друга поняли.
И-и-инннь – соприкоснулись бокалы.
- Скажи, откуда ты взялась? – спросил я, глядя на свечи сквозь красное вино. – Ты – само совершенство, ни за что не поверю, что тебя породили крестьяне.
- Отец выкупил меня у бродячих актёров, и воспитывал как дочь.
- Может, ты принцесса?
- Не верю, - мотнула головой она. – А если так, то моё королевство или сожжено или захвачено врагом, и мне лучше этого не знать.
- А может, ты внебрачная королевская дочка? Не веришь? Ну и не надо. Ты и здесь будешь жить, как принцесса, обещаю. Будешь купаться в молоке, чтобы твоя кожа долго оставалась нежной. Ты нужна мне, Инна.

«Я не смогу без тебя жить» - додумал я и промолчал. «Зато она сможет жить только без тебя, - напомнила о себе совесть. – Если любишь - отпусти. Пощади её».  Я посмотрел на девушку: сама чистота и наивность. Как она искренна в каждом порыве! В ней нет фальши, как же мне этого не хватает! Как же хочется её любви!

Отпусти… И вой на луну каждый вечер. И лелей памятью каждое прикосновение, каждый взгляд. И живи прошлым, зная, что всё лучшее в твоей жизни уже было, и что ты везде уже опоздал. Мои чувства острее и глубже человеческих, моя любовь разрушительнее и яростнее, а боль во сто крат безнадёжнее. Каждая моя слеза равна её капле крови, но всё, чего я хочу, это видеть её! Я убиваю всех, кого люблю, меня таким сделали, мне любовь нужна так же, как воздух – ненасытному огню, питающему мою душу. Ненавижу себя, но не могу отказать себе в праве быть счастливым.

- Я, правда, смогу уйти? - спросила она, делая глоток вина.
- Да, - ответил я мрачно и вдруг всем своим существом ощутил тревогу, мне показалось, что Инна сейчас встанет и направится к двери, и я не посмею остановить её.
- Ты хороший, - её губы тронула улыбка.

 О, сколько раз я слышал это из женских уст! Дамы жалели меня, потому что я был несчастным. Нежный убийца. Убийца, который не может не убивать. Я попытался вспомнить всех, кого любил, и не смог: они превратились в галерею неузнаваемых лиц, обращённых ко мне.
Невысокая девичья грудь вздымалась и опадала, я закрывал глаза и слышал дыхание. Инна. Ин-на…
Прикосновение. Мягкое, как крылья бабочки.
- Орис?
Она стояла недопустимо близко, русые локоны касались моего лица. Глупая девочка, убегай, пока не поздно, подумал я, взял её за локоть и привлёк к себе…

*** *** ***
…на снежно-белом покрывале лицом вниз лежала женщина.
- Труп? – вздёрнул кустистые брови исполнитель. – Нам же говорили, что погиб хозяин, некто Орис… Или мы что-то не поняли, и это всё-таки хозяйка?

Советник – невысокий мужчина в чёрном, похожий на сыча, -  включил внутренне видение и помотал головой:

- Нет. Жива.
 Исполнитель приосанился, втянул живот и обратился к женщине:
- С вами всё в порядке?

Вздрогнув, она приподнялась и обернулась. Теперь стало видно, что она лежит на черноволосом мужчине и прижимает к его щекам ладони.
- Почему, - пролепетала она. – Он должен жить! Он ведь не умер?
- Отойдите, пожалуйста.

Да она совсем молоденькая! И прекрасная даже с распухшим от слёз лицом. Всхлипывая, она слезла с кровати и замерла у стены. Исполнитель, кряхтя, потянутся к шее Ориса, чтобы проверить, бьётся ли его сердце, но советник сказал:

- Он мёртв.
- Точно? – спросил исполнитель.
- Я хочу, чтобы он жил! – прокричала девушка, и её ноги подкосились. – Я люблю его…

Исполнитель встретился с ней взглядом и отступил - он увидел обратную сторону воды…

Примечания
Имя Инна (готское, старорусское, греческое, латинское или германское) означает «сильная вода».
Орис (лат.) – жар.