Сам ты Левиафан

        «То, что произошло, следует определить как коллективизацию, проведенную капитализмом. Это вторая коллективизация в новейшей истории, и она более эффективна, нежели социалистическая. И для нынешнего среднего класса она будет фатальной, его историческая роль, судя по всему, выполнена».

                Максим Кантор  «Стратегия Левиафана».


 

    Поистине: «сон разума порождает чудовищ». Улегся милый мой современник на ложе вынужденного безделья, укрылся одеялом неведения, свернулся «калачиком» инфантильности – и задремал.

    И приснился ему Левиафан – чудище морское. Причем, уже не в первый раз приснился. Сон страшный и сладкий!

    Страшный – ведь чудище, того и гляди, проглотит и его – современника. Жаждет чудище крови и плоти, разевает гигантскую ненасытную пасть свою и манит зловеще: «Подь сюда, маленький, я тебя съем, а из косточек твоих себе новый дом господский построю». Страшно! 

    Сладко! Потому что где чудовище – там сказка. А где сказка – там не по-настоящему. Смотришь на море, да все как-то издали. Не со мной это, братцы, не со мной. И не с вами. Так что устраивайтесь поудобнее и наблюдайте, как Левиафан топит и пожирает чужие корабли. Будет о чем потрендеть за завтраком.

    А, между тем, кризис – не сон, не сказка. И опасность, которую он возвещает (а кризис – всегда вестник опасности), не выдуманная. Почему же мы не хотим разобраться в происходящем?  Или не можем? За деревьями не видим леса? Почему с упорством, достойным лучшего применения, выдвигаем на обсуждение общественности ложные причины кризиса? Почему не раскрываем истинного положения вещей? Боимся?

    Саммит за саммитом, форум за форумом, аналитическая статья за статьей, а никаких выводов о существе сложившейся ситуации, кроме поверхностных, сиюминутных, констатирующих очевидное, никто не делает. Как если бы врачи, собравшиеся на консилиум у постели больного, обсуждали цвет его кожных покровов, частоту стула и показания термометра, но не утруждали бы себя постановкой диагноза болезни.

    Это, что, такая игра? Знаю, но не скажу? Или, действительно, не знаю?

    Рискуя обнаружить социальную неопытность, неискушенность в интригах и иных «стратегиях», я хочу здесь назвать вещи своими именами.

    У так называемого «мирового экономического кризиса» есть конкретная фундаментальная причина, и могут быть весьма вероятные последствия. Я намерен сформулировать эту причину и логически обосновать эти последствия, и я удивлен, почему до сих пор этого не сделали другие.

    Кто-то, наверняка,  обронит скептически: «А ты, что, самый умный?» Очень не хочется в это верить, господа! Очень не хочется. Но исключить, увы, нельзя.
 
                I.

    Довольно конспирологических теорий! Нет никакого заговора – ни олигархов против среднего класса, ни наоборот. Никто не потирает рук, похохатывая: «Что, простофиля, попал под магию власти? Ну, так получай воздух вместо акций!»

    Жизнь – не комикс, не голливудский блокбастер, не статейка на злобу дня, и она не обязана никого развлекать. Жизнь сложнее и грубее. Она подчиняется объективным законам. И у мирового кризиса есть глубокая, фундаментальная причина. Она заключается в отчуждении человека от труда.

    Человек (и в целом, как социум, и в частности, как индивид) все больше приучается существовать отдельно от трудовой деятельности. Это крайне опасная, разрушительная тенденция.

    Именно с этим связаны социальные кризисы, возникающие время от времени. В этом их причина, таково послание, в них заключенное. И если мы не постигнем смысла этих предостерегающих посланий и не примем мер, то каждый новый кризис будет страшнее предыдущего, и, в плачевном итоге, всех нас ждет распад и гибель человечества.

    Понимаю, что здесь возникает ряд вопросов:
    Почему труд так значим для человека? Не противоречит ли это популярному убеждению, что человек, напротив, по природе своей ленив и склонен избегать труда?
    В чем,  собственно, заключается «отчуждение от труда»? Каковы объективные и субъективные предпосылки этого явления?
    Что происходит с человеком, переживающим подобное «отчуждение»? Как меняется его представление о себе, об окружающем мире? Как это отражается в его индивидуальном поведении?
    И, наконец, как «отчуждение от труда» сказывается на системе экономических отношений? Почему оно неизбежно приводит к кризису?

    Ответим на эти вопросы последовательно.

                II.

    В школе, где я когда-то учился, на видном месте висел плакат с цитатой из Фридриха Энгельса. Невольно прочитывая эту надпись много раз в день, я выучил ее наизусть: «Труд – источник всякого богатства. Он – первое и основное условие всей человеческой жизни…». Как известно, Энгельс много внимания уделил изучению человеческой природы. И вот к какому выводу пришел.  Но прав ли старина Фридрих?
 
    Разумеется, прав. Условие, необходимое для жизнеобеспечения («условие человеческой жизни»), иначе называется «потребность». Да, у человека есть потребность в труде.  И  логика  ее  происхождения  понятна.

    Человек генетически наделен потенциалом, предназначенным для выживания. В его состав входят темперамент (работоспособность, подвижность, чувствительность нервной системы), интеллект (психические инструменты познания), актуальные физические возможности и скрытые резервы организма.

    Очевидно, что природа никому ничего не дает «просто так». У нее нет лишних ресурсов. Поэтому все, чем наделен индивид, он должен израсходовать, но с толком, конструктивно. Индивид обязан реализовать свой природный потенциал. Это первое обстоятельство.

    Второе важное обстоятельство: человек не выживает в одиночку. Индивидуального потенциала, сколь бы значительным он ни был, не хватит для поддержания жизни, для удовлетворения потребностей. Необходимо объединение потенциалов отдельных людей в потенциал социальной группы. Только группа жизнеспособна. Это доказано наукой и практикой.

    Потенциал группы формируется и развивается в процессе созидательной деятельности, направленной на улучшение качества жизни – то есть в труде.
 
    Из двух названных обстоятельств вытекает третье: лучших – более разумных, взаимовыгодных, естественных – условий для реализации человеком своего природного потенциала, чем труд в составе (и в интересах) социальной группы, не существует.

    Темперамент должен быть «выплеснут до капли», полностью задействован интеллект, организм должен испытывать стрессовые нагрузки. Если этого не происходит, и что-то, какая-то часть потенциала, хронически не находит применения, то это «что-то» изъедает человека изнутри, приводит к дискомфорту и, в конце концов, к гибели. А в труде, решая задачи, требующие самореализации, индивид становится сильнее, жизнеспособнее. Одновременно, он повышает жизнеспособность группы. Видите, и здесь на кону – жизнь. Ни больше, ни меньше. Вот почему труд – потребность.

    А как же быть с «природной ленью», свойственной, якобы, человеку? Берусь утверждать, что лень – не свойство, а состояние. Нет никого, кто ни разу бы не ленился. Так же, как нет никого, кто не испытывал бы тяги к действию.

    Лень – переживание, в котором отражается наша субъективная оценка  собственных энергетических (в прямом физическом смысле) возможностей. Большинство людей в данном аспекте ограниченны  (тому есть причина, ведь обществу необходимо гораздо больше исполнителей, чем лидеров). Поэтому многие из нас не склонны транжирить свои запасы энергии направо и налево, ведь они невелики, и их надо беречь. В этом приспособительная роль лени.

    Но лень легко преодолима, если человек, пусть даже с небольшими энергоресурсами, встает на путь самореализации. Для выстрела в цель пули не жалко. Жаль стрелять в никуда, наобум.

    Так что лень – это не потребность, и не природное свойство, это – регулятор затрат энергии на существование. Хорош был бы регулятор, если бы он отменил существование, как таковое! 

                III.

    Труд формирует личность. Личность наполняет содержанием труд. Внешний мир, в котором труд занимает главенствующее положение, и внутренний мир человека – сообщающиеся сосуды.

    Труд, по Энгельсу (и это объективно), «источник всякого богатства». Подчеркнем, всякого – т.е. и материального, и духовного.

    И в экономическом, и в нравственном, и в психологическом смысле ничто так ни оправдывает самое существование человека, как труд.

    Что добавить к сказанному? Разве что, вопрос: «Ну, и почему же мы позволяем себе игнорировать все это?»

    На заре цивилизации (а, вероятно, и в доисторические времена) человеческая деятельность подразделялась на труд и войну. Война была проще, слаще. Казалось, она предоставляет возможность скорого решения сложных проблем. При всей кровопролитности и кровожадности, война требует меньших энергозатрат, чем труд: «ломать – не строить». В крестовые походы, как известно, поднимались и бежали трусцой, вприпрыжку, и самые дремучие лентяи. Война позволяет избавиться от агрессии, накопившейся за годы неурядиц. Она сулит легкую наживу за счет грабежа и мародерства. В этом преимущества войны. Не потому ли военные долго составляли самое привилегированное сословие общества? Из их числа рекрутировалась верховная власть. Вожди, цари, короли были, прежде всего, полководцы.

    Пришло новое время – стали развиваться ремесла, торговля, науки. В цивилизованных странах было уничтожено рабство. Появилась свобода выбора труда. Пусть не полная, но хотя бы относительная. Впервые за тысячелетия люди получили возможность самореализации в деятельности. Возникли профессии – области четкой трудовой специализации, со своим инструментарием, технологиями. Это также способствовало более дифференцированному включению человека в сферу труда, его «тонкой настройке» именно на то дело, в котором он мог быть задействован весь, без остатка. И каков результат: производительные силы общества выросли в разы!

    Но труд, несмотря на заметно возросшую привлекательность, продолжал оставаться занятием сложным и затратным. Не имея адекватной научной базы, не зная психологии, находясь в шорах извечной предубежденности, человечество не сумело воспользоваться благоприятным моментом, не надуло свои паруса ветром эйфории «освобожденного труда». Оно не поверило (как не верит и до сих пор) в самую мощную мотивацию к труду – стремление человека удовлетворить  потребность в самореализации.

    К труду продолжали принуждать. Управленческая мысль развернулась в сторону поиска разнообразных стимулов повышения трудовой активности.

    Я всегда говорю своим студентам - будущим руководителям: «Не забывайте, что «стимул» в переводе означает «палка для скота». И если для вас работник – разновидность скота, тогда стимул вам в руки. Но это в корне неправильно. Человек жаждет трудиться без всяких стимулов, но лишь там, на том конкретном участке, где может реализовать себя, свой природный, усовершенствованный социальными отношениями потенциал, без остатка».

    Необходимость принуждения (кажущаяся, от незнания «трудовой природы» людей), превращала труд в удел низших слоев общества, в «тяжкую долю» социальных неудачников. К хорошему ведь не принуждают! Параллельно развивались институты и механизмы получения «цивилизованной» ренты. Рантье стал образцом благополучия. Большинство людей между положением рантье, живущего, по сути, на доходы от чужого труда, и положением труженика, не задумываясь, выбирало рантье.

    Эта социальная парадигма актуальна и доныне. Максим Кантор в статье «Стратегия Левиафана», ставшей, отчасти, поводом для написания данного эссе, говорит: «Причина сегодняшней обиды (читай – кризиса) в том, что обывателю хотелось глядеть на  рубку леса глазами лесопромышленников». Если бы так! Лесопромышленник – деятель, труженик. Сегодняшний обыватель, как его прадед и дед, хочет глядеть на общественное производство глазами рантье.

    Знаю не понаслышке, как трудно бывает владельцам бизнеса подвигнуть своих работников на производительный труд с перспективой реального обогащения. «Я же даю им возможность заработать большие деньги – почему они ею не пользуются? Почему у них нет интереса к богатству?» – недоумевает бизнесмен (я описываю реальный и довольно типичный случай). Интерес к богатству есть, но нет интереса к заработку. Богатство должно быть легким. Лучше, если оно свалится с неба.

    Итак, первой предпосылкой для отчуждения человека от труда является объективная сложность, энергоемкость трудовых процессов. Это субъективная предпосылка. Труд сложен (нуден, тяжел, унизителен) лишь в глазах и умах тех людей, которые не знают радости самореализации в труде, которые вынуждены заниматься не своим делом. Для них труд – каторга. Кто же обрадуется каторге? Кто же, измученный, не захочет сменить ее на мягкую постель рантье?

    Объективная же предпосылка отчуждения, в чем я глубоко убежден, заключается в отсутствии механизмов включения человека в трудовую деятельность на условиях реализации его природных задатков (самореализации).
 
    Теоретически такие механизмы есть. И практически, как будто, тоже.

    В первую очередь, это профессиональная ориентация молодежи. Но спросим себя: разве профориентация, в том виде, в каком она сейчас существует, учитывает индивидуальные различия людей? Разве те, кто призваны ею заниматься, думают о самореализации будущих профессионалов? Или они озабочены лишь заполнением пустующих рабочих мест?
Разве понимают они, что до тех пор, пока общество будет относиться к индивиду, как к универсальной машине для производства чего угодно, мы так и не сумеем создать полноценные производительные силы? – Судя по всему, нет.
 
    Отсутствие качественной индивидуализированной профориентации приводит к тому, что в мире около 94 процентов взрослых людей хотя бы раз в жизни кардинально меняют свою профессию. Каждый «первый»!

    Это означает, что поиск самореализации в труде мы все ведем самостоятельно, без помощи специалистов, методом проб и ошибок.

    Если бы даже подобные поиски увенчивались успехом, то и тогда это приносило бы большие убытки обществу – столько нерациональных затрат! Но, увы, многие так себя и не находят.

    Что же, они отказываются от самореализации? – Нет. Как от нее откажешься – ведь это потребность, непременное условие выживания! Люди, не нашедшие себя в труде, реализуются вне труда, в иных формах социальных отношений. Что бы это ни было: хобби, игры, путешествия, иные развлечения – это всегда хуже, чем труд. Это суррогаты самореализации. И люди, реализованные суррогатно, не могут этого не понимать, не переживать отсутствия смысла жизни (ибо смысл – в самореализации и реальной трудовой востребованности). Люди впадают в депрессию. Депрессивный фон в обществе нарастает. И он пострашнее радиоактивного фона.

    Стремясь преодолеть тяжесть каторжного труда (именно каторжного, а не сопряженного с самореализацией), человечество изобретает технологии производства, сводящие к минимуму участие людей. Торжествует автоматизация, роботизация и т.п. Но этот путь – тупиковый. Где его финиш? Каково логическое завершение? Не в отказе ли от людей вообще, ведь то, что мы называем «разумом», «разумным началом» теоретически можно пересадить в более надежный носитель, чем бренное тело человека?

    Хорошо, оставим «страшилки» писателям-фантастам. Здесь же скажем, что подобное технологическое отчуждение человека от труда, от его орудий и способов производства поставит всех нас перед тяжелым выбором: расплодить людей, ничем не занятых, живущих на социальную ренту и тщетно пытающихся реализовать себя хотя бы в суррогатах общественной деятельности (например, в криминале) или сократить народонаселение. Бездельник никогда не будет счастлив. Даже если его безделье – плод чьих-то интеллектуальных побед, чьей-то конструкторской мысли.

                IV.

    Вот мы и заговорили о счастье. Владимир Иванович Даль в словаре «живого  великорусского языка» определяет это понятие, прежде всего, как «со-частье: доля, пай, судьба, часть и участь». Глеб Нержин, герой романа Солженицына «В круге первом», продолжая тему, насмешливо заявляет: «Кому какая часть, какая доля досталась, кто какой пай урвал у жизни. Мудрая этимология дает нам очень низменную трактовку счастья».

    Этимология здесь иная. В этом «досталась», «урвал» отражается психология рантье – человека далеко не счастливого, лишенного возможности реализоваться в труде, и потому вынужденного искать суррогаты самореализации, заведомо не приносящие полноценного удовлетворения. Отсюда насмешка, неверие в счастье, как в нечто заслуженное, обретенное по праву. Между тем, «человек рожден для счастья, как птица для полета».
 
    Корень слова «счастье» – часть. Это определит любой пятиклассник. Старшеклассник добавит: латинский эквивалент «части» – part. Так что счастье – это краткая форма от «соучастие» или «партнерство». Народ-языкотворец четко указал нам на то, что счастье – управленческая категория. Это характеристика качества отношений индивида с окружающими его людьми.

    Счастье – это социальное партнерство на условиях востребованности и реализованности. Иначе говоря, человек счастлив, когда люди ждут от него тех результатов, к достижению которых он и сам стремится всей душой, всем своим существом. Когда он востребован во всех действиях, производных от его личностного потенциала.

    Такие отношения всегда позитивно эмоционально окрашены. Эмоции – это реакции, ответ на нечто свершившееся. В данном случае, счастливые восторги – закономерная реакция на качество отношений, в которых человек и реализован, и востребован без остатка.

    Мы плохо управляем своей социальной востребованностью. Управлять самореализацией почти совсем не умеем. Не отсюда ли представления многих о счастье, как о чем-то неожиданном, случайном, зависящем не от человека, а от благосклонности судьбы, как о «подарке»? Не с этим ли связана убежденность, что счастье в труде – удел избранных, людей не от мира сего? Между тем, именно труд – тот вид отношений, в котором обеспечить востребованность человека и его самореализацию было бы разумнее всего, разве не так?

    Природа не производит «бракованных» людей. Каждый, кто не является глубоким, мало жизнеспособным инвалидом, может быть востребован и реализован в труде. Каждый «рожден для счастья». Мы сами, своими неумелыми, управленчески безграмотными действиями обрекаем многих на несчастливое, жалкое существование – прозябание в числе иных забытых, ненужных, незадействованных в социальных процессах маргиналов. Если не по форме, то по сути.

    В моей авторской телепрограмме «Жить легко» я часто повторял эти мысли. Одна из передач была размещена в Интернете. Какой-то молодой человек отреагировал на нее агрессивно: «Этот дядька кошмарит нас, чтобы мы боялись потерять работу. Но мы не из пугливых!»

    Вначале я пожалел о такой реакции. Подумал, что меня поняли превратно. А потом рассудил иначе: да, следует бояться потерять работу. Точнее, не обрести в жизни своего участка труда, поприща. Это, действительно, страшно. Полноценной замены этому нет и быть не может.

    Попробуйте привести примеры, где еще человек способен реализовать свой потенциал (ум, темперамент, знания), кроме труда. Уверен, этих примеров будет немного, и все они явно проиграют в сравнении с трудом.

    Любовь? Семья? А знаете ли вы, как чувствуют себя люди в семьях, живущих рентой, а не трудом? Поверьте психологу – они живут плохо. Пусто, нервно. И все время что-то ищут. Забвения? Развлечений? Чего-то, что могло бы заменить подлинный смысл и содержание жизни.

    Искать можно, да найти нельзя.

    Смысл и радость легко отыскать в труде. Если, разумеется, знать, что искать. К сожалению, человек плохо ориентируется в самом себе и практически не понимает окружающих (попробуйте-ка написать хотя бы пятнадцать предложений, которые начинаются со слова «Я» и содержат вашу собственную характеристику. Уверен, многие иссякнут на восьмом – десятом предложении. А для кого-то и этого будет много). Социум мало помогает индивиду в самопознании – психология не развита, как объективная наука, к тому же «загажена» всевозможными мифами. Отсюда «пробы и ошибки» в самореализации, отсюда – надежды на счастье, как на случай, подарок судьбы.

    Отсюда же – отношение к труду, как к обузе, неприятной повинности, за которую следует вознаграждать, затраты на которую общество должно компенсировать индивиду. Существует даже термин, обозначающий набор внешних стимулов к трудовой деятельности на предприятии, – «компенсационный пакет».

    «Компенсационный», следовательно, есть что компенсировать. Что же? Отказ от самого себя, от своих личных интересов в угоду общественным? Затраты времени и сил, которые можно было бы применить в другом месте,  с гораздо большей пользой и удовольствием?

    Если таково отношение людей к труду, которым они призваны заниматься (а оно – таково), то придется констатировать, что основной мотивацией трудящегося человека является извлечение выгоды из трудовых отношений. Грубее – присвоение (воровство!) общественных ресурсов. Ведь «компенсировать» несчастье нельзя. Человек все равно будет стремиться к счастью. Он будет жаждать построить его где-то вне работы. Где? В суррогатных условиях, где же еще.

    По совершенно понятной логике, человек всегда изымает ресурсы из той группы, в которой он несчастлив, где он – каторжанин, в надежде на эти ресурсы (деньги, сэкономленные силы, время, нервы) построить счастье в другом месте, с другими людьми.

    Как эта логика поведения влияет на производственный процесс? Она разрушает его, обедняет, не дает возможности развернуть производительные силы. Можно ли эффективно управлять производством, лишенным полноценных производительных сил, где отношения построены на принципах «компенсации»? Нельзя.


                V.

    Мы подошли вплотную к причине мирового экономического кризиса. Это не финансовый, а управленческий и, в определенном смысле, психологический кризис.

    Финансы, как известно, «кровь» экономики. А кровь приливает туда, где она востребована больше всего.

    Управленческая (концептуальная) модель кризиса такова: производство объективно не заинтересовано в финансовой подпитке, так как оно наполнено людьми, которые не любят свой труд - не реализованы в нем, и потому мало компетентны, «отчуждены от труда».

    Те финансовые запросы, которые все же формулирует производство, ложны по сути, так как ведут не к расширению ассортимента и повышению качества общественных благ, а лишь к увеличению их себестоимости. Руководители производства либо стремятся, получив деньги,  стать финансовыми спекулянтами, либо увеличивают фонд оплаты труда, надеясь денежными стимулами компенсировать собственные управленческие просчеты (прежде всего, неспособность превратить работника в производительную силу).

    В данной ситуации особое значение приобретает сбыт продукции (независимо от ее качества). Теоретики бизнеса выдвигают тезис: «маркетинг – локомотив успеха». В любой производящей компании в особом фаворе находятся подразделения маркетинга и продаж.

    У Сергея Михалкова есть стихотворение: «На рынке корову старик продавал. Никто за корову цены не давал. Уж больно твоя коровенка худа! – Болеет, проклятая, прямо беда». Помните? А что было потом? – А потом пришел добрый молодец, организовал рекламную кампанию, и от покупателей не стало отбою. Что произошло с коровенкой, повысилось ли ее качество, как товара, как общественного блага? Нет, разумеется.

    Да, что – коровенка! Немцы жалуются, что сегодня такого явления, как «славное немецкое качество» уже нет в природе. Молодые немецкие управленцы, по примеру своих, скажем, заокеанских коллег, тоже ударились в сбыт, как в побег от реальности.
 
    Логическим продолжением этого явилась акционерная политика. Акции предприятий, продаваемые и покупаемые на бирже, отражают не состояние менеджмента (как следовало бы, ведь именно менеджмент отвечает за эффективность и качество производства), а состояние маркетинга.

    Люди покупают ликвидные акции, чтобы их быстро с выгодой перепродать. Биржа ценных бумаг из площадки для долгосрочных инвестиций в наиболее перспективные предприятия превратилась в арену для финансовых спекуляций.
 
    Предприятия, в надежде преуспеть в спекуляциях собственными акциями, идут на все, чтобы получить сертификат (подумать только, какая насмешка!) «соответствия критериям качественного управления». Эти сертификаты стали тоже предметом купли-продажи.
 
    Самые авторитетные консалтинговые компании, уполномоченные сертифицировать предприятия, продают свою совесть по сходной (весьма немалой!) цене.

    Банки, как источники и резервуары «финансовой крови», стоят перед дилеммой: вкладывать деньги в спекуляции, что сулит быстрый прирост капитала, или все-таки в производство, откуда не только прирост, но  и возврат не гарантирован, а,  скорее всего, вложенные туда деньги тут же всплывут на какой-нибудь спекулятивной площадке. Что решают банкиры? По-моему, это очевидно.

    Но обмен денег на иные «ценные» бумаги никакого отношения не имеет к росту благосостояния общества. Это понятно всем. Психологически эта спекулятивная свистопляска сопровождается падением уровня доверия, ростом конфликтных, агрессивных настроений. На смену неудавшемуся труду спешит «шапкозакидательская» война. Вот что сегодня происходит.
 
    Кто виноват в этом? Олигархи? Масоны? Пролетариат?

    Проще всего переложить вину на кого-то, кого толком и не знаешь. На мифического Левиафана. Он не обидится, не укусит. Потому что его не существует.

    А виноваты в кризисе мы все. Все те,  кто считают свое отчуждение от труда нормальным явлением, нормой. Кто не реализован в труде и не надеются на такую самореализацию. Те, кто стремятся поскорее управиться с делами – тяп-ляп – лишь бы освободиться для «настоящей» жизни, которая, по их мнению, существует где угодно, только не на работе. Кто, подобно герою минаевского «Духlessа», ревностно пересчитывают купюры из «компенсационного пакета», проклиная свою компанию, свою продукцию и свою судьбу.

    Кризис наступил, потому что нас – таких – накопилась по всему миру «критическая масса». Отчуждение от труда стало господствующей социальной установкой. Стремление обрести ренту – любой ценой – превратилось в мечту слишком многих людей.
 
    Производство из-за такого отношения работников всех уровней сильно «просело». Оно перестало быть капиталоемким, перспективным объектом инвестиций. Оно стало похоже на толстяка, который чем больше ест, тем меньше двигается. И финансы (что естественно в данной ситуации) стали обходить этого неповоротливого «толстяка» стороной.

    Но беда в том, что этот «толстяк» и есть двигатель общества! Общество стало тормозить и, в этой связи, освобождаться от многих инструментов и надстроек, которые были нужны ему при более интенсивном движении. Начались банкротства, лопнули банки и страховые компании, окончательно замерло производство.

    На что мы надеемся? Если послушать лидеров стран, регулярно собирающихся на антикризисные саммиты, и их советников-экономистов, то мы все надеемся оживить производство «без людей». Обсуждается все, что угодно, но только не состояние производительных сил.

    Констатируется лишь их избыток в форме безработицы. А что об их качестве, о компетентности, об удовлетворенности трудом? – Ни слова. Ничего.

    Господа, никакой нефти не хватит, чтобы вдохнуть жизнь в тех, кто в жизни разочаровался! Кто не хочет работать, а желает лишь потреблять. Проще всего объявить это природой вещей, природой человека – вечного, якобы, ленивца. Проще, но и безысходнее.
 
    На самом же деле, человек деятелен, как никто. Иначе откуда такая экспансия, откуда проникновение в тайны мироздания, подчинение Земли и освоение космоса? Повторю, в который уже раз: человек – деятель. Но с условием. В деятельности он должен иметь возможность реализовать свой потенциал, не только реализовать, но и рационально развить. Это – потребность. Без этого человеку не выжить.

    Что же делать? Может ли общество управлять самореализацией индивидов, управлять не в смысле «навязывать свою волю», а действительно создавать условия для максимального самораскрытия человека в труде, в общественных отношениях? – Может и должно.

    Без этого мы будем постоянно ощущать «избыток» людей на планете. Люди будут лишними – и в глазах управленцев, и по самооценке. Со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями для социума. Лишним всегда объявляют то, чем не умеют управлять.

    Есть ли у человечества инструменты и технологии, позволяющие открыть радость труда для каждого человека? – Есть. Они описаны теоретически и во многих случаях, к счастью, применяются на практике. Иначе мы «загнулись» бы гораздо быстрее и мучительнее.

    Эти инструменты называются «менеджмент» (не тот убогий, что прижился во многих местах, а рациональный, научно обоснованный - он тоже существует). И, прежде всего, менеджмент персонала. А также, разумеется, индивидуально направленная профориентация всех возрастов и слоев населения.

    И, кроме того, активное внедрение в сознание людей ценностей созидания (что, конечно, невозможно и убого выглядит на фоне лопающихся спекулятивных пузырей и лихорадочной погони за хоть какой-нибудь рентой. Пропаганда в данном случае должна идти чуть позади управленческих усилий по профориентации и расстановке кадров, не обещая наперед, а констатируя достигнутые успехи).

    Итак, если мы хотим преодолеть кризис и выйти на более высокий уровень жизни (а кто этого не хочет?), то нам нужно:

а) кропотливо создавать механику профориентации населения, начиная с подросткового возраста (а это потребует, помимо прочего, формирования профессионально-психологических служб в школах, перехода к индивидуальным формам обучения);

б) учить управленцев регулярному менеджменту (причем из бизнес-школ придется вычистить всех, кто ратует за неизбежность «партизанских войн между работниками и работодателями», кто не понимает значения и не знает механизмов коллективного взаимовыгодного сотрудничества);

в) все интеллектуальные, творческие силы общества бросить на преодоление «отчуждения человека от труда».

    Если это у нас получится, «кровь» финансов заструится в производство, всерьез нацеленное на развитие и повышение качества продукции. Спекуляции уйдут в тень, в подполье, где им и положено быть, как крысам.

    Крысы ведь тоже по-своему полезные зверьки. Но худо, если они начинают пожирать не наши объедки, а наши мозги.