Кто скажет мне Сынок!

Я отрываюсь от себя. А может, отделяюсь… Это как понять. Но скажу так, это такое состояние, когда душа пресыщена отрицательными чувствами и уже не воспринимает ничего нового, ни плохого, ни хорошего! Ее надо очистить. Как? Надо умереть и уйти душой  во младенца, которому открыт весь мир…
А потом этот мир откроют мама и папа. Удачно или нет – судьба.
Мама у меня была. Она и подняла меня на ноги.
А вот с папой вышла незадача. Он исчез. А мне позарез нужно было перед полным самоопределением иметь в себе чувство благодарности отцу за этот мир!
Откликнись, мой папочка, чтобы я познал уроки отца!
Или…
Усыновите меня, люди хорошие, именно те, кто старше меня лет на двадцать!
Мне-то уже шестьдесят!
А ведь в чем дело-то? Дожил до такого возраста, то и радоваться должен неимоверно - Бог жалел все эти годы, смерть преждевременную не подпускал. А уж теперь, когда дни пошли на счет, надо все время оглядываться на Бога. Оступишься, упадешь - голову расшибешь. Переешь  – тоже прямая угроза. Организм-то уже не тот! Да и всякая зараза вокруг летает. То птичий грипп, то свиней косит и кур, и ещё - людей!
Из всех оставшихся чувств хочется, чтобы тебя хоть раз в жизни кто-то обратился ласково и по-доброму: «Сынок!»
Услышу ли?

В очень давние времена

Заявил я о своем стремлении выйти на свет Божий в общем вагоне поезда, который шел в город Фрунзе. На станции Кара-Балта сняли мою матушку, охающую и причитающую, и повезли в районную больницу. Это был барачный блок, в котором родильное отделение занимало две комнатушки. Рожали здесь в основном русские женщины, а киргизки – дома, в окружении лопочущих родственниц.
Или матушка у меня была отчаянной, или ее начальство было глупое, но отправили женщину с большим сроком из Туркмении, был такой город Чарджоу, на курсы повышения квалификации.
В командировке и родила.
Отлежалась и - на курсы.  Со мной на руках  ходила и на занятия, и экзамен сдавала.
Отмечу, что работала она продавцом в системе железнодорожного отдела рабочего снабжения, было такое - ОРС сокращённо, и после курсов должна стать завмагом. Но не стала по возвращении, а перешла в  столовую поваром.
Так я остался на попечении  сестры, да хозяйки, которая сдавала матери угол. А поваром мама работала понятно почему – еда не валялась на дороге, как сейчас бросают куски хлеба, где ни попадя!
Первый документ обо мне – свидетельство о рождении – утаил имя отца моего появления. В соответствующей графе - отец - был проставлен прочерк. Вот так с помощью чиновников и государства мне было отказано в нем!
Но а маму чиновником не назовешь. Отторжение отца было в ее духе. Она была из крепкой крестьянской семьи, и характером пошла в бабку, своевольную, не терпящую возражений.   
В третьем или четвертом классе до меня, наконец, дошло, что у меня нет своего отчества. Об этом открытии я не посмел доложить своей матушке, зная, что она огреет чем-нибудь, да запретит выходить вечером на улицу, где обо всякой ерунде говорят не стесняясь. А вот тетка Акулина рассказала о том, как моя мама, оставшись одна, когда получила похоронку на первого мужа, чуть с ума не сошла от горя. Хорошо, что еще была дочка, то есть моя сестра Валя, это и удержало маму   броситься с  берега в быструю и мутную Амударью. Ну, совсем помутился у матушки разум, вот и посоветовали врачи найти ей мужчину, чтобы не случилась беда. Нашла командированного инженера, который в магазин к ней зашел, полюбили они, было, друг друга, да любезный инженер оказался женатым - семья у него, оказывается,  была в Ташкенте. А матушка  избавилась от иллюзий, когда я уже занимал прочное положение в ее животе.
Вот так я и оказался на пороге в наш мир.

Вопросы мужественности

Думаю, да, вопрос этот стоял, если учесть влияние матери, Вали, тетки, да двоюродной сестры на формирование во мне мужчины. Ах, эти постоянные разговоры о тряпках, куклах, еде! И ни одного нормального слова о технике, спорте, охоте.
Я выкручивался, как мог. Подружился с соседом - общевойсковым капитаном Петровым. У него был сын Слава, младше меня года на три, что не было помехой. Мы с ним облазили все окрестности нашего города, которые начинались в трехстах метрах, если пройти две улицы и выйти к оросительному каналу Новый арык. А дальше шли колхозные поля, тутовые сады колхоза имени Горького, дальше канал Беш арык, а за ним - Лысая гора.
Как-то посвятили мы целый день тому, чтобы добраться до этой горы. Оказалось, то был холм из глины (сигнальная башня у кочевых народов), на вершину которого поставили радиолокационную станцию с крутящейся антенной.
Искусственная возвышенность была огорожена и мы, посидев в тени тутового дерева, нарвав пригоршни его белых плодов (а есть и иссини черные, как ежевика), напившись из одной из сотен канавок хлопкового поля, вернулись. Дома за долгое отсутствие нас хорошо отругали.
Еще я познакомился с молодым водителем Геной, который развозил солярку на своей автоцистерне ГАЗ на земснаряды по огромной территории области. Эти поездки были незабываемы ночной ездой при свете фар по дорогам пустыни Каракумы. Гена всегда брал с собой ружье и, когда на дорогу выскакивал заяц, петляя при свете фар, Гена держа одной рукой баранку, стрелял другой.
Привозили зайцев, лисиц, а несколько раз выходили на охоту на кабана.
Мы устраивали засады в зарослях джугары и ждали животных. Но, кажется, от кого-то из засевших с нами мужиков шел запах табака и кабан не шел. Но это уже другой разговор, (подробнее, что из этого вышло, написано в рассказе "Дорога в Каракумах"), а я все к тому, как пытался найти сильную мужскую поддержку и образ мужчины…
Тетка, правда, в этом перестаралась, научив меня пить самогон. По-моему лет с шести, а может и раньше. Говорит, что все мальчишки в деревне Гусиха, что под Саратовом, пили с трех лет.
Первое мое отравление ее пьянящим варевом произошло в 12 лет, когда с дружком Вовкой Черкасовым добрались до залежей самогона и закусывали холодцом. После этот продукт я не ел лет тридцать.
С тем же Вовкой мы уже ездили на крышах тепловозов, тянувших грузовые поезда в Бухару. Часов за пять преодолевали 120 километров, чумазые от копоти, потому что грелись у труб локомотива, слезали на станции и шли воровать еду на рынок. Однажды мы стащили две пол-литровые бутылки вина, нас поймали, но не били, а сказали, что так делать нехорошо. С тех пор я ни разу не позарился на чье-то добро. Это тоже воспитание. Отцовское, но без отца…

Вопрос о национальности

Вы представляете, прийти в школу с фамилией Видус. Первые годы за нее отвечала мама, ну, мол, отец латыш, но… хороший человек. Очень хороший. Что тут удивительного? В Туркмении некоторые русские женщины выходили в те времена за овездурдыевых и байрамгельдыевых, и ничего, их дети в Туркмении сейчас работают министрами и директорами банков! А я сунулся, было, в Латвию еще в советские времена, но прибалтийский мир оказался совершенно чужим и непонятным. И фамилия не помогла. Вернулся, стал журналистом и заимел псевдоним Кледис. Кажется, от фамилии Глэдис – героя английского классика.
Я крещенный, но с изъяном. Апостол Павел так говорил об этом изъяне: "Призван ли кто обрезанным, не скрывайся; призван ли кто необрезанным, не обрезывайся. Обрезанные ничто и необрезанные ничто, но всё в соблюдении заповедей Божьих." (1 Коринфянам 7:18-19).
А история вопроса такова. Я рос на Востоке. Перед мусульманским праздником курбан-байрам, а может, и другим, по городу ходил отряд дервишей. Святоши отлавливали мальчиков до семи лет и делали обрезание. Как я оказался в их загоне не пойму. И произошло все быстро. Прочитали суру из Корана, чик-чик, зеленка и вата! Мама отрывала ее с бесподобными русскими выражениями. А уж как мне было больно! Но я старался не плакать.
Сейчас, будучи мужчиной, горд отсутствием крайне плоти, хотя долго не любил, когда елку украшают ватой.
Вот так произошло смешение двух религий. Но был и иудаизм. Подозреваю, что обманувший мою маму отец был евреем. Моя первая жена говорила, что у меня фигура сионистская, да еще намечалась гузка. «Я, - смеялась, - подожду, пока ты не состаришься. В старости все евреи на одно лицо!» Не дождалась, родная, мы с ней развелись!
Евреем быть неплохо, это солидарная нация, своих не бросают в беде! Вот я и копаюсь в себе, ищу сионистские корни. Спросите, почему я люблю писателя Шелома Алейхема? Почему люблю анекдоты о евреях, которые сами о себе рассказывают, и ненавижу анекдоты о евреях со стороны? Почему я, познакомившись с очень красивой еврейской женщиной, задался вопросом: что мне от нее ждать? Ответ пришел сам. Я развелся с женой, ага, той, что хотела увидеть меня в возрасте нынешнего Моше Даяна, но не стал жить с еврейкой. Во-первых, она оказалась полукровкой, во-вторых, я был благодарен ей за то, что она развела меня.
Разумеется, это все шутки. Ведь и я полукровка.… Но так как мой папаша, это точные агентурные данные, добытые из рассказов тетки, родился в Бобруйске, то он мог быть и евреем, и белорусом. Белорусы - нормальная нация. Я с удовольствием говорю: «Праник, трапка…». Да и методы жизни у меня партизанские: взорву ситуацию, а сам гляжу издали, как всё поднялось в воздух! Бывает, если плохо схоронюсь, то и задевает осколком. Или когда слишком любопытен. Вмиг пол-уха отсекает!

Мечты

А вдруг объявится неожиданно мой отец, что с ним делать? Разумеется, на ум приходит первая глава, точнее, вступление в «Евгений Онегин». Вздыхать и думать про себя...
Но ведь это отец, а не дядя! И с новым-старым отцом надо еще жить. Я часто смотрю передачу "Жди меня". Находят люди друг друга. Кто кого. А дальше что? Подозреваю, что долго не живут вместе. Ведь даже жить вместе хорошо знающим друг друга людям - подвиг! А приспосабливающимся?
Увольте!
А с другой стороны, папа может объявиться не только с коктейлем подагры и артрозов, но и с надежным счетом в швейцарском банке. И про код ячейки он скажет мне, когда я приближу свое ухо к его мертвеющим губам.
Хорошо бы все это намного раньше!

В заключение

Я знаю, что усыновлен еще во чреве матери. Когда тяжко на душе, когда кажется весь мир западнёй, то думаю об Отце. Он один на всех, но Он еще и лично мой. У Него я нахожу прибежище, и вся мерзость жизни при мыслях о Нём становится пустотой…