Нашествие монголов

Заякин Б. Н.






              Исторический роман.





             “Нашествие монголов”.










               
“Я хочу, чтобы девушка с золотым блюдом могла пройти от Желтого моря до Черного, не опасаясь ни за блюдо, ни за свою честь”.
                Чингизхан.






               


               


                Поселок Томилино - 2006 год.
                Часть первая.

                Глава 1. Татаро-монголы.

Пустыня начиналась сразу за бурыми скалами. Чёрная, точно выжженная огнём земля. Через неё идёт серая караванная дорога. По ней движется конный отряд в двенадцать сабель.
Среди всадников высится гигантского роста воин в тяжёлых золочёных латах, из-под которых видна пёстрая арабская куртка. Воина зовут Орха. На поясе у него множество метательных ножей.
Поперёк седла он держит длинный кистень с шипастым набалдашником. На первый взгляд кажется, что главный здесь именно он. Но вдруг невысокий всадник с гордой осанкой поднимает руку, и отряд останавливается.
Вот кто здесь командует. Этот высокий воин одет в шелковый фиолетовый кафтан, поверх которого кожаный нагрудник с узором из золотых заклёпок в виде дракона, поднявшего меч.
На его голове круглая фиолетовая шапочка с откинутыми назад крыльями. Взгляд его жёсток и колюч. Это молодой Тэмучин, которого миру ещё предстоит узнать под именем Чингизхана.
А вот и то, что заставило его остановиться. Перед копытом коня лежит тонкогорлый золотой сосуд. Пыль ещё не успела покрыть его блестящие бока. Тэмучин повелительно указывает на землю. Орха неторопливо свешивается с лошади и берёт сосуд.
Тэмучин уже тронул лошадь с места и снова едет вперёд, к вершине холма. Вся дорога усыпана следами разбоя: отрезами тонких тканей, разбитыми кувшинами с лиловыми лужами розового масла, россыпями золотых бактрийских монет и нефритовыми статуэтками китайской работы, украшениями из павлиньих перьев, персидскими коврами, шахматными фигурками слоновой кости, золотыми дирхемами и рассыпным жемчугом.
По обе стороны дороги земля изъедена следами конских копыт. Тэмучин и Орха переглядываются долгими говорящими взглядами. Ноздри Тэмучина нервно подёргиваются, он в ярости:
- Хватит! Пора кончать с этим ворьем.
И предводитель срывает коня с места в карьер. Неотступный Орха переводит своего скакуна в галоп. Весь отряд с грохотом устремляется за ними.
Вдруг на вершине холма Тэмучин натягивает поводья. Его жеребец резко делает свечку. Взорам всадников предстаёт картина побоища. Здесь неизвестные бандиты настигли караван.
Повсюду перевёрнутые повозки и тела убитых людей. Хрипит в стороне верблюд, из шеи которого, пульсируя, бьёт тёмная кровь. Следы разгрома тянутся далеко в пустыню.
А здесь уже рвут добычу стервятники. И трое замызганных типов собирают разбросанное добро. В руках у них большие мешки с награбленным. Завидев отряд Тэмучина, мародёры с испуганными криками бросаются врассыпную.
Тэмучин показывает два пальца и тут же их поджимает: двоих убить. Потом воздевает указательный, одного ко мне. Пущенные вдогонку стрелы настигают мародёров. Те ещё не успевают упасть, как третьего бандита захлёстывает аркан Орхи.
- Говори, пёс, - требует Тэмучин. - Сколько вас и кому вы служите?
Оборванец только жалко мычит. Во рту его чернеет обрубок языка.
- Хороший палач. Ровно отрезал, - говорит Орха, сжимая пленнику челюсть и заглядывая ему в рот. - Тэмучин, это работа Ахмеда из Бухары.
- Тем хуже для негодяя, - высокомерно отзывается предводитель. И уточняет: - Языки режут только клятвопреступникам, - он упирает саблю в грудь оборванца. - Покажи, где твоя шайка, и будешь жить.
Немой с готовностью выпрастывает руку к горизонту. Тэмучин коротко взмахивает саблей. Мародёр, не успев охнуть, падает замертво. Отряд скачет дальше.
Галоп нарастает. Тэмучин, в предчувствии боя сгорая от нетерпения, отрывается далеко от своих бойцов, но его догоняет Орха:
- Эй, брат, ты обещал ему жизнь.
- Так и получилось. Он прожил ровно столько, сколько я обещал.
Орха бросает на Тэмучина короткий осуждающий взгляд и отстаёт на один корпус. В открывшейся перед ними долине, наконец, виден и сам разграбленный караван.
Чёрными фигурками между верблюдов и повозок носятся верховые грабители. Их не меньше полусотни. Кто-то добивает раненого купца. Другой насилует кричащую женщину. Прочие собирают и делят добычу.
Появление отряда Тэмучина замечено. Слышны призывные крики, пешие грабители вскакивают в сёдла, верховые уже поворачивают своих коней для атаки.
Отряды несутся навстречу друг другу. В тишине пустыни, как барабанный бой, слышен грохот копыт. Пространство между врагами всё меньше.
Бандиты подбадривают себя гиканьем и криками. Воины Тэмучина скачут в зловещем молчании. Отряды сшибаются. Тэмучинова дюжина прошивает полусотню врагов быстро, как ураган и смертоносно, как чума.
Сам Тэмучин вступает в бой первым, рассекая четверых нападающих до самого седла. Орха мечет ножи направо и налево, попадая то в глаз, то в горло, а потом хватает чью-то лошадь за холку и рывком валит её вместе со всадником наземь.
Сабли воинов Тэмучина вершат кровавый суд. Уцелевшие бандиты в ужасе разворачивают коней и мчат назад, под укрытие караванных повозок. Стрелы Тэмучиновых нукеров догоняют их.
До каравана добирается только один. Он прячется за кожаный полог крытой арбы. Орха замечает беглеца. Он снимает с пояса последний нож и бросает его.
Нож налету прорезает матерчатые стены нескольких повозок и сквозь последнюю вонзается в грудь спрятавшегося грабителя. Тэмучин высоко встаёт в стременах и победно кричит:
- Я беру мертвецов в свидетели. Никто не будет грабить на моей земле.
Он опускается в седло. Его отряд разбредается по каравану искать оставшихся в живых и хоронить мёртвых. Орха, недовольно ворча и отхлёбывая из фляги с вином, собирает свои ножи.
Тэмучин остаётся один. Он едет мимо повозок с вывороченным скарбом. Внезапно до слуха его доносится детский плач. Тэмучин прислушивается и пускает коня рысью.
Он отдёргивает полог одной из повозок и успевает вовремя отпрянуть. Кинжал, зажатый в мальчишеской руке, проносится на волосок от его виска. Тэмучин перехватывает руку мальчишки и легко выворачивает её. Кинжал падает. Мальчишка пытается вырваться. Воин отпускает его и оценивающе рассматривает.
Парню лет восемь. Он худой, светловолосый и сероглазый. Одежда его, длинная до колен белая рубаха с распашным воротом и пестрядевые порты, заправленные в синие сафьяновые сапожки. Мальчишка прижимает к себе грудного ребёнка в холщовом свёртке.
За спиной Тэмучина раздаётся голос Орхи:
- Похоже, они с Запада. Из-за Итиля.
- Больше живых не осталось? - спрашивает Тэмучин, неотрывно смотря на мальчишку.
- Никого, - отвечает тот.
Тэмучин отцепляет от пояса походную серебряную чашу и наливает в неё кумыс из кожаной фляги. Сначала он отпивает из чаши сам, а потом протягивает её мальчишке.
Тот с недоверием и опаской тянется к пиале. Рука Тэмучина держит чашу навесу. Мальчишка медлит, раздумывая, брать её или не брать. Тэмучин ждёт. Мальчишка берёт чашу и, ещё мгновение подумав, пьёт из неё.
- Ойя, - довольно восклицает Орха. - Ты отпил свою судьбу, брат.
Тэмучин протягивает руку, бережно откидывает пелёнку и добавляет, глядя на младенца:
- За себя и за свою сестру.
И по лицу его впервые проходит тень улыбки. Он прикладывает руку к груди:
- Тэмучин.
Следом называется телохранитель:
- Орха.
В ответ мальчишка показывает пальцем на себя:
- Баян, - и на свою сестрёнку, которая уже давно перестала кричать и сладко причмокивает. - Светона.
- Булгар? - спрашивает Орха.
Парень отрицательно машет головой.
- Хазар?
Снова отрицание.
- Русь?
Аркан утвердительно кивает головой.
- Ага, - удовлетворён Орха. - Подданные Киевского каганата, далеко же вас занесло.
- Мои подданные, - возражает Тэмучин.
Орха мрачнеет:
- В последнее время ты часто бываешь неправ, брат. Нами правят старейшины, а не ты.
Тэмучин недобро усмехается:
- Придёт время, и всё будет решать длина сабли, а не длина бороды.
Отряд покидает поле боя, пополненный гружёными верблюдами и арбами. На коне за спиной у Тэмучина юный Баян с маленькой Светоной на руках.
Небольшое войско переваливает гребень холма и погружается вниз, в долину, над которой в пронзительно синем небе клубятся белые облака. Прошло пятнадцать лет. Облака всё также, клубясь, путешествуют по небосводу, подгоняемые ветром.
Солнце медленно поднимается над невысокой грядой холмов, за которыми пятнадцать лет назад скрылся отряд Тэмучина. Из-за вершины, поросшей короткой степной травой, постепенно вырастают острия копий с развевающимися пучками конского волоса. Слышен неровный звон металла.

                Глава 2. Схватка.

Под копьями, воткнутыми в землю друг против друга сидят две группы воинов с неподвижными лицами. Их разделяет пространство степной ложбины. В центре её, измотанные долгим поединком, дерутся на саблях два батыра.
Мимо ложбины неторопливо проезжает всадник.
- Эй, вы, за что деретесь? - громко спрашивает он.
Кто-то из сидящих кричит в ответ:
- Тише, ата. Что ты орёшь на всю степь? Спускайся, скажем.
Дерущиеся не обращают на зрителей никакого внимания. Старший из них бьётся с мрачным упорством человека, знающего цену жизни и смерти. Он выглядит не по-монгольски, русоволосый, сероглазый, высокий и широкоплечий воин лет двадцати пяти. Молодой противник атакует его, не переставая ехидно скалиться.
Всадник подъезжает и спешивается:
- Так чего это Зархи дразнишь свою смерть?
Доброхот из группы зрителей объясняет:
- Да вот, Баян сказал, что Зархи болтливей, чем ослиная задница. А тот вызвал его драться. Ну, ничего. Баян укоротит его грязный язык. А то ходит по орде и болтает, что Баянова сестра гулящая девка.
- Что ты говоришь? - восклицает полуиспуганно подъехавший всадник. - А священный Каган уже слышал?
Доброхот лукаво прикрывает один глаз:
- Услышит ещё. Каган хорошо следит за своими наложницами.
Молодой воин Зархи не бережёт своих сил и, хоть размахивает саблей довольно ловко, быстро устаёт. При этом, не переставая, злословит:
- Что же ты не зарубишь меня, русская собака? Руки коротки?
В то же мгновение он оступается, падает, и острие сабли оставляет на его потной груди царапину. Выступили первые капли крови. Но следующий удар приходится уже в землю.
Ловко вывернувшись, злобный весельчак достаёт противника ударом кованого сапога в грудь. Тот перехватывает ногу, успевает отбить нацеленный в него клинок и с треском впечатывает рукоять своей сабли в лоб врага. Весельчак оседает на подогнувшиеся колени.
- Мальчишка, - задыхаясь шепчет воин.
Из группы сидящих за его спиной батыров доносится нетерпеливый окрик:
- Эй, Баян. Сколько раз ты будешь отпускать этого сына гадюки? Добей его и дело с концом.
В ответ из противоположного стана кричат:
- У тебя Арби, не голова, а курдюк с дерьмом. Если они так быстро зарубят друг друга, то до конца дня ты помрёшь со скуки.
Эти слова будто отрезвляют Баяна. Метнув грозный взгляд в сторону жадной до крови толпы, он высоко заносит саблю и, неуловимым, как смерть движением посылает её вниз.
Лица сидящих от неожиданности вытягиваются. Сабля плавно погружается, но не в человеческую плоть, а в ножны. От сухого лязга рукояти над степью разносится эхо. Из недалёкого ковыля, хлопая крыльями, взлетает стая степных перепелов.
Человек, прячущийся в зарослях ковыля, кривобок, сутул и одет по-китайски. Он следит за происходящим в ложбине через толстую бамбуковую трубу. Мутные стёкла приближают фигуру застывшего в негодовании Баяна.
Поверженный противник силится встать с колен, опираясь на клинок. Слизывая с губ собственную кровь, и не меняя злого оскала, он хрипит:
- Всё равно Светона гулящая.
Баян тяжело кивает головой:
- Зарубил бы я тебя, Зархи, да кому от этого радость? - Он кивнул в сторону воинов, которые уже выдёргивают из земли копья и расходятся к стоящим поблизости лошадям. - Пускай такие же дурни, как ты, убьют тебя.
Один из воинов, забираясь в седло, весело и задорно кричит:
- Не думали мы, Баян, что ты струсишь.
Баян не отвечает. Он сглатывает горький комок и протягивает руку помощи Зархи. Но тот злобно отталкивает руку Аркана. Китаец в ковылях видит сквозь стёкла трубы, как соперники разъезжаются.
Ещё мгновение и верхушки копий с развевающимися пучками конского волоса погружаются за гребень холма. Соглядатай вскакивает, прячет трубу в рукав и мелкой прихрамывающей рысью убегает.
В сумерках к юрте на краю лагеря подъезжает Баян. Он спешивается и, оглядевшись, входит в юрту. В полумраке у гаснущего очага сидит Светона, его сестра.
При появлении брата она стыдливо опускает глаза и без слов придвигает к нему казан с дымящимся пловом. Но Баян не спешит приниматься за ужин.
- А ну-ка, выходи, Олаф, - говорит он.
Из тёмного угла, сбросив войлок, под которым прятался, выходит Олаф. Стройный высокий юноша, почти мальчик, он, тем не менее, широкоплеч и не по годам серьёзен.
Светона закрывает Олафа грудью, но Баян лишь невесело улыбается:
- Не бойся, сестра. Даже если бы его северная куртка так не воняла мускусом, я бы всё равно узнал, что он здесь. По твоим глазам, - на мгновение он замолкает, а потом со вздохом говорит: - и по твоему животу.
С этими словами Баян распахивает просторную ниспадающую накидку сестры, которая маскирует её беременность, и смотрит на облегающее платье из зеленого шёлка, которое уже ничего скрыть не может.
Светона, поникнув, прикрывает живот ладонями.
- Ты думала, я ни о чём не узнаю? Да если бы только я один.
- Прости, - тихо произносит Олаф.
Аркан бросает на него презрительный взгляд:
- Знаешь, что Великий Каан делает с такими как ты? Оскопляет, выкалывает глаза и продаёт арабским купцам на галеры, - Он повышает голос. - Этого ты хочешь?
Олаф покорно молчит.
- Так почему же ты до сих пор здесь? Забирай сестру и беги, куда глаза глядят. Времени у вас почти не осталось.
Светона вопросительно смотрит на брата.
- Я не убил Зархи, - отвечает тот.
Олаф в удивлении вскидывает брови.
- Не смотри на меня так, мальчишка, - жёстко произносит Баян. - Будет молчать Зархи или нет, теперь какая разница. Бегите. Лошади ждут.
Светона и Олаф бросаются к выходу из юрты.
- Не сюда, - преграждает дорогу Баян.
Он выхватывает саблю и распарывает войлок на задней стене. Затем просовывает в разрез голову и проверяет, нет ли кого поблизости. Светона и Олаф ныряют в темноту летней ночи.
- Бегите на Русь.
Баян смотрит им вслед, но боковым зрением успевает заметить палицу, метящую ему в голову. Он ловко уворачивается и кричит беглецам:
- Быстрее.
Клинок его сабли обрушивается на выскочившего из темноты человека. Отрубленная рука, сжимавшая палицу, взлетает вверх. Человек по-звериному ревёт.
Баян собирается добить его, но из темноты наваливаются новые враги. Его скручивают сыромятными арканами и уводят в темноту. На рассвете гремят большие барабаны.
Реют полотнища ярких знамен. Из центрального шатра в окружении свиты выходит тот, кого когда-то звали Тэмучином. Теперь он Чингизхан, Великий Каган.
На нём, в подражание китайским императорам, одежда из желтого шелка, а ладони выкрашены красной хной. Рёв многотысячной орды, простирающейся до самого горизонта, стихает.
Холоден и страшен взгляд Чингизхана. Толпа падает ниц. Величайший неспешно садится в кресло красного дерева. Ноздри его нервно подергиваются.
Два воина, стоящих в охране по краям кресла, тут же шагают вперёд и одновременно сдвигают спины, скрывая Великого Кагана от взглядов толпы. Величайший негромко чихает. Охранники, расступившись, возвращаются на свои места.
На площадку перед шатром выталкивают Баяна и Зархи, избитых и связанных. Долгое молчание нарушается лишь редким всхрапыванием лошадей да пением невидимого жаворонка.
Каган смотрит на провинившихся. Те стоят с опущенными головами. Из свиты за спиной Чингизхана выходит своей семенящей походкой кривой китаец и, почтительно приблизившись, что-то шепчет на ухо повелителю.
Тот, не дослушав, шлёпает соглядатая по лицу кнутовищем богато украшенной плётки. Часто кланяясь, китаец отступает назад.
- Десятник, - с непредсказуемо простой и тёплой интонацией обращается Каган к Баяну, - скажи, зачем двадцать лет назад я спас жизнь тебе и твоей сестре? - он оборачивается к свите: - И этого неблагодарного я сделал своим названным братом.
Снова Чингизхан говорит Баяну:
- Вижу, ты забыл свою клятву? Но я напомню. Конь твой, и меч твой, и жизнь твоя принадлежат мне.
Баян поднимает на Хагана суровый взор:
- Когда я давал эту клятву, ты был другим. И твоё величие ещё не затмевало полмира. Мы ели из одного казана и спали, укрываясь одной кошмой - Орха и я давали клятву Тэмучину.
- Молчи, предатель. Ты такой же, как Орха. Вы рады пользоваться милостью Хагана, но не желаете платить ему верностью. Орха бросил меня в в Китае в битве за Пекин. Его ослепило моё сияние, а пожирал червь зависти. Придёт день, я найду и покараю Орху.
Зархи криво ухмыльнулся.
- А ты что смеёшься? - устало говорит Хаган.
Ухмылка сползает с лица Зархи.
- За один день каждый из вас предал меня дважды. Я запретил поединки в Орде, вы ослушались. Обещанную мне наложницу, сестру твою, Аркан, ты же позволил обесчестить ее какому-то мальчишке. А потом ещё и помог им бежать. А ты, Зархи, болтал об этом бесчинстве при всех, но мне так ничего и не сказал. Почему вы оба нехорошо поступили? Вы хотели лишить меня моего священного права, проявить милосердие к заблудшим и оступившимся. Или вы уже не верите в то, что я милосерден? - с ещё более вкрадчивой интонацией произносит Чингизхан.

                Глава 3. Наказание.

Он делает едва заметное движение бровью. Стража валит обоих батыров наземь. По толпе пробегает возбуждённый ропот. Чингизхан воздевает руку, призывая орду к тишине.
- А милосердие моё таково, - продолжает он. - Вас не будут варить в кипящем масле, не посадят на кол и не разорвут лошадьми. - Он выдерживает паузу, а затем говорит: - Отправляйтесь в степь и приведите беглецов. Тому из вас, кто сделает это, я сохраню жизнь. А проигравший получит награду, достойную всякого неудачника - смерть.
Каган молчит, наблюдая за реакцией на свои слова. - И не пытайтесь бежать. Помните: степь велика, но руки Кагана длиннее степи.
Ночь, в шатре Чингизхана. неярко горят светильники с курдючным салом. Каган спит на ковре, подложив под голову седло. Внезапно до слуха его доносится звон колокольчика.
Хан резко открывает глаза, прислушивается. Где-то в ночном лагере сонно ржут лошади, лают собаки, перекликаются часовые. Звон колокольчика приближается, и над Каганом склоняется чья-то тень.
Он пытается встать, но тщетно, какая-то сила держит его. Боковым зрением Каган видит, что пространство шатра будто бы расширилось, и воины-охранники спят мёртвым сном, отдалённые от своего правителя разросшимся кругом войлочных стен.
Лица человека, который стоит над Хаганом, не видно. Оно скрыто чёрной полотняной маской. Только глаза, ярко-голубые, выхвачены из темноты тусклой полоской света. В руке у ночного гостя посох с колокольчиком.
- Что тебе нужно, прокажённый? - голосом, в котором смешались страх и гнев вопрошает Чингизхан.
И вновь порывается встать.
- Кто впустил тебя сюда?
- Посланец верховного неба не спрашивает разрешения. Никто не может ему препятствовать, ибо ему открывает дороги само Небо, - шелестящим шёпотом отвечает гость. - Не пытайся подняться. И слушай: явлен тебе особый знак. Над головой твоей явится облако и последует за тобой. И пока оно будет, удача не изменит тебе. Но бойся потерять облако, ибо с его утратой утратишь ты и свой успех.
- Как мне сберечь его? - с жадностью спрашивает Чингизхан.
- Если бы великие знали о том, они были бы бессмертны, - отвечает тёмный человек с голубыми глазами.
Колокольчик на его посохе вновь звенит, и накрывшая Чингизхана тень отступает. Круг шатра сужается. Со стонами и неясным бормотанием просыпается охрана.
Каган, тяжело выдохнув, встаёт и выходит на воздух. Он подставляет потное лицо свежему утреннему ветру и устремляет взор туда, где догорают в предрассветной дымке костры его несметной армии.
Бледная луна уходит к западу. В вышине над головой Кагана стоит белое облако. Единственное в небе. Если бы кривой китаец сидел на вершине холма, любой степняк увидел бы его за много ли.
Но хитрый соглядатай устроился на склоне чуть ниже и совершенно неотделим от серой россыпи камней. Он наблюдает за лагерем в окуляр своей трубы.
Вот между юртами, точно призрак, прошёл прокажённый. Окуляр трубы поплыл над лагерем, выхватывая из полутьмы то верблюжонка, сосущего верблюдицу, то застывшего в тумане часового, то стреноженных лошадей, сонно свесивших головы.
Вот неясная тень. Она мелькнула на краю лагеря и исчезла в степи. Это Зархи. Он идёт быстрым крадущимся шагом. В ближайшем овраге его поджидает Баян.
- Я пришёл, - враждебно говорит Зархи. - Зачем звал?
- Никого за собой не привел? - спрашивает Баян.
- Боишься? - улыбается Зархи.
- Боюсь, - соглашается Баян. - Поэтому и позвал. Кроме тебя мне не с кем разделить свой страх. - Он испытующе смотрит на Зархи.
- Дели свой страх с бабами, - заносчиво говорит Зархи. - В этом я тебе не товарищ.
- Но судьба у нас общая. Не пройдёт и месяца, как мы оба умрём.
- Ты умрёшь. А я привезу Кагану твою сестру.
- И он даже даст тебе тумен, - продолжает за Зархи Баян. - А ночью пришлёт своего китайца с шёлковым шнурком. Или забыл ты, что сделали с кривым половцем, другом Орхи? Ах да, ты тогда ещё грудь сосал.
Зархи гневно молчит.
- Каждому из нас Каган даст по десятку воинов, - сурово продолжает Баян. - И каждый воин получит приказ на случай нашего бегства. Ты сам понимаешь, какой.
Баян на мгновение замолкает. Потом говорит:
- С каждым отрядом будет по опытному следопыту. Нам не уйти, пока они живы.
Зархи неуверенно возражает:
- Тебе не удастся заразить меня своим страхом. Дело воина драться, а не размышлять. Там, где воин задумался, умер воин.
- Думаю я не о себе и боюсь не за себя, - отвечает Баян. - Это тебе не о ком заботиться. Поэтому ты никого и не жалеешь - ни себя, ни других. - Баян вздыхает. - Не хочешь бежать, твоё дело. Но если надумаешь, то запомни: лучшего места, чем брод через реку не найдёшь. Встретимся там сегодня к вечеру. Свистнешь мне. Я пойму.
Баян поворачивается и уходит.
- Эй, - тихо зовёт его Зархи. - Ты забыл слова Кагана, руки его длиннее степи. Он пошлёт за нами в погоню сотню нукеров.
- Воин-воин, - усмехается Баян. - Руки Кагана скоро потянутся к Яику и Итилю. И в этом великом походе каждый воин будет на счету. А ещё пройдёт время, о нас вообще забудут.
- Все, кроме Кагана, - хмуро бросает Зархи. - Не забыл же он об Орхе. И нас найдёт хоть за краем Ойкумены.
- Там есть другие Каганы. И две хорошие сабли они всегда возьмут на службу.
Зархи в задумчивости смотрит вслед уходящему Баяну, а потом яростно бросает ему вдогонку:
- Скорее небо упадёт на землю, чем я соглашусь.
В солнечный день жаркая кузница наполнена звоном и грохотом. Подмастерье раздувает меха горна. Кузнец выковывает плоский широкий нож, окунает его в зелёное конопляное масло. Кузницу окутывает едким дымом.
С восточной стороны лагеря к кузнице едет Баян. Шагом идёт его конь. А с противоположной стороны, горяча коня, то пуская его рысью, то вздымая на дыбы, скачет Зархи. Он замечает Баяна, пускает коня в галоп и первым достигает порога кузницы.
- Наточи, - лихо бросает он кузнецу свою саблю.
И победно смотрит на неспешно приближающегося Баяна. Кузнец раскручивает точило. Искры с треском летят из-под клинка.
Баян спешился и молча ждал. Зархи нахально улыбается и, ловко свесившись с коня, срывает травинку. Зажав её в зубах, он меряет Баяна насмешливо-презрительным взглядом.
Баян ждёт. Его лицо непроницаемо. Улыбка Зархи становится ещё шире. Внезапно Баян нарушает молчание:
- Эй, кузнец, моя сабля готова?
Кузнец, не отрываясь от дела, отвечает:
- Ещё со вчерашнего вечера, господин.
Зархи меняется в лице.
- Держи монету, - Баян бросает старику золотой. Тот ловит, останавливает точило и разворачивает мешковину с клинком Баяна.
- Хорошая сталь, - говорит кузнец, протягивая саблю её хозяину. - Хотел бы я посмотреть на неё в деле.
Зархи с досадой выплёвывает травинку. Клинок Баяна непостижимым свистящим веером, сверкнув на солнце, рассекает падающий стебелёк. И вместо одной длинной, на землю падают четыре коротких травинки.
Баян поднимается в седло и так же медленно, как приехал, уезжает. Зархи яростно сопит и досадливо поджимает губы. Чуть поодаль от лагеря, в степи, Баяна ждёт группа всадников.
- Баян, - говорит десятник, - прежде чем мы тронемся в путь, Каган наказал сделать тебе подарок. Вот этого коня.
Он держит под уздцы вороного арабского жеребца.
- Спасибо, - сдержанно благодарит Баян. - Я возьму его сменным.
- Твой конь уже устал. Пора ему отдохнуть. Разве ты этого не видишь? - с нажимом говорит десятник.
Баян бросает взгляд на ханских приспешников, нехотя спешивается и пересаживается на вороного. Один из воинов с оттягом бьёт нагайкой коня Баяна. Конь пронзительно ржёт и уносится в степь.
Баяну только и остаётся, что стиснуть зубы. Лагерь потерялся за горизонтом. Кругом одна степь: море травы, волны синих холмов, орлы, клекочущие в небе, тени кочующих облаков и вечный призрак заснеженных гор вдали.
Десятник то и дело спешивается и внимательно читает следы. За ним пристально наблюдает Баян. И отряд скачет дальше. В жаркий полдень мимо давно погасших костров, заполдень, мимо разоренных стойбищ, к вечеру они достигают горной гряды быстрой реки.
Шумит горный поток. Отряд переходит через реку. На середине конь под Баяном останавливается. Морда его в пене. Он тяжело дышит и отказывается идти дальше.
- Что отстаёшь, Баян? - со скрытой насмешкой спрашивает десятник.
- Хорошего коня подарил мне Хаган, - отзывается Баян. - Если не дать отдыха, умрёт.
- Кого ты хочешь оставить живым, коня или свою сестру? - смеётся десятник. - Смотри, Зархи может догнать её первым. Уж он-то оседлает её и не даст отдыха.
Вся свора дружно гогочет. Точно в ответ на слова десятника, раздаётся цокот копыт, и на берегу реки появляется отряд, сопровождающий Зархи. Баян оборачивается. Во взгляде его напряжённое ожидание.
Отряд проезжает мимо. Воины обеих сторон приветствуют друг друга и перебрасываются шутками. Зархи делает вид, что не замечает Баяна. Тот мрачнеет и трогает коня.
Перейдя на другой берег, Баян спешивается. Он продолжает искоса наблюдать за Зархи. Тот облизывает пересохшие губы. Потом как будто складывает их для свиста.
Баян вслушивается. Но свиста так и нет. Запалённый арабский скакун жадно пьёт воду. Баян вздыхает, будто решившись на что-то.
- Эй, десятник, - зовёт он. - Взгляни-ка, что стало с моим жеребцом.
Десятник нехотя подъезжает.
- Ну что там?
- Вот здесь, за ухом, - показывает Баян.
Десятник склоняется к морде коня.
- Где? - непонимающе всматривается он.
Ухо коня нервно вздрагивает.
- Да вот же, - Баян накидывает на шею десятника уздечку, стремительно завязывает её скользящим узлом и изо всех сил бьёт вороного нагайкой между ушей.
Конь срывается с места. Раздаётся хруст ломающихся позвонков. Десятник даже не успевает вскрикнуть. Жеребец волочит его тело мимо остолбеневших воинов.

                Глава 4. Сила на силу.

Баян вскакивает в опустевшее седло коня десятника. Выхватив лук, он на скаку выпускает одну за другой полдюжины смертоносных стрел. Кто-то из убитых воинов падает в реку, другой вылетает из седла, третий валится ничком в траву, четвёртый так и не успевает выпустить ответную стрелу.
Ещё мгновение и Баян скрывается за деревьями горного леса.
- Догнать, - кричит десятник из отряда Зархи.
Но один из воинов возражает:
- В лесу он перестреляет нас, как куропаток.
Зархи смотрит туда, где скрылся Баян, и на лице его читается только одно, зависть к сильнейшему. Баян скачет по дороге вдоль русла реки. Конь его вначале наступает на свою тень.
Потом тень бежит сбоку. Потом уже плетётся позади. Так солнце проходит зенит, и наступает полдень. Баян спускается к воде напоить коня. Конь пьёт из реки и вдруг, испуганно всхрапывая, отрывает морду от воды и пятится.
Из-за большого камня, лежащего посредине русла, выплывает труп человека. В нём Баян узнаёт десятника, охранявшего Зархи. Вода разворачивает тело. У мертвеца нет ушей.
Кривой китаец переезжает брод реку. На другом берегу он останавливается и холодно осматривает поле битвы. Тела, изрубленные или пробитые стрелами, лежат на поляне, на прибрежных камнях, плавают в водах реки, там, где их настигла смерть.
И только вороной с бездыханным десятником, которому Баян сломал шею, пасётся поодаль. Китаец разворачивает коня и быстрой рысью устремляется назад, в степь.
Течение уносит мертвеца всё дальше. Баян провожает его взглядом. Внезапно до слуха его доносится шум небольшого камнепада. Он оборачивается.
С дороги к берегу скатывается несколько камней. Баян вскидывает лук. По склону горы верхом на взмыленной лошади спускается Зархи. Одежда и лицо его забрызганы кровью. Всадники замирают друг против друга. Повисает мёртвая тишина.
- Что случилось, Зархи? - наконец говорит Баян. - Похоже, небо упало на землю? И без свиста.
- Зря смеёшься, - из груди Зархи вырывается тяжёлое запалённое дыхание. - Я убил их.
- Всех?
- Всех. Не думай, что только ты один великий воин.
Баян и Зархи не спеша едут горной тропой.
- Ты уверен, что никто из них не ушёл? - с подозрением спрашивает Баян.
- Да, - с гордостью говорит Зархи и достаёт из седельной сумки связку из двадцати окровавленных ушей.
- А ведь они воевали с тобой в одной сотне.
- Когда руки мои не смогут держать саблю, а зубы и волосы выпадут, я обязательно поплачу о них. - Зархи брезгливо выбрасывает свои трофеи в пропасть.
- Нас хватятся не раньше, чем через три дня, - говорит Баян. - За это время мы найдём Светону и Олафа, и все вместе успеем уйти за перевалы.
Китаец выезжает в степь и отпускает коня пастись. Дальше он идёт пешком. Выбрав какое-то одному ему ведомое место, он останавливается. Складывает руки на груди, закрывает глаза.
Через мгновение лицо его бледнеет и приобретает могильное выражение. Над степью клубятся грозовые тучи, пробитые солнечными лучами. Налетает порыв ветра. Китаец медленно открывает глаза, точно с трудом возвращаясь к жизни.
Вокруг него безмолвным кольцом, как слуги вокруг повелителя, стоят на коленях безликие воины в чёрном.
- Не могу понять, Баян, зачем это я, смелый монгольский воин с тобой  чужаком поехал? - хохочет Зархи.
Горная дорога уводит их всё выше и выше.
- А что если Великий Каган сдержит своё слово? Я ему твою сестру, Олафа и тебя в придачу, а он мне за это жизнь, а может даже и тумен подарит. Ты же сам сказал, у него каждая сабля на счету.
- Ты уже лишил его десяти сабель, болтун, - помрачнев, говорит Баян. - А мою попробуй отнять.
- Да я шучу, - успокаивает Зархи своего попутчика. - Сестру свою ты, небось, и сам теперь не найдёшь.
- Тебе только и остаётся шутить, - замечает Баян. - Назад к Кагану нам дороги нет. А вот за перевалом граница царства кипчаков. Скажи им, что зарубил десять воинов Чингизхана, и ты навсегда станешь их лучшим другом.
- До перевала ещё нужно добраться, - хитро говорит Зархи. - Смотри, сколько тут тропинок? Какая из них ведёт к перевалу? Ни ты, ни я не знаем.
- Ты просто не любишь шевелить мозгами. В таких местах все тропы ведут к перевалу.
- А, - догадывается Зархи, - так значит твоя сестра и Олаф, тоже где-то там?
- Может быть да, а может и нет, - бросает грозный взгляд Баян.
Он уже заподозрил неладное.
- Попробуй только что-нибудь учинить, и я подарю твою голову кипчакам. В знак дружбы.
- Что-то от твоих слов у меня забурчало в животе, - фальшиво корчится Зархи и останавливает коня.
Спрыгнув наземь, он скрывается за ближайшим камнем. Баян ждёт. Вдруг до него доносится дикий вопль Зархи. Баян выхватывает саблю и бросается на крик.
Едва он скрывается за камнями, как на вершине самого высокого из них появляется Зархи. Бросив короткий взгляд вслед Баяна, он ловко прыгает вниз, прямо в седло своего коня.
Конь срывается с места. В поводу Зархи уводит и коня Баяна. При этом он громко победно вопит и, приподнявшись в стременах, хлопает себя по поджарому заду.
Баян выбегает на дорогу. Но попутчик его уже далеко. Скачет по степи отряд чёрных нукеров, подъезжает к реке, пересекает её, не останавливаясь и не обращая внимания на тела убитых, проносится через место недавней схватки и скрывается в лесах предгорий.
Баян идёт вверх по дороге. Слуха его достигает топот копыт, далёкий и неясный. Баян замирает и прислушивается. Топот стихает. Тогда воин ложится на дорогу и прижимает ухо к земле, нет, всё-таки грохочут копыта коней.
Он вскакивает и бегом устремляется в лес. Баян карабкается на дерево. С его верхушки он успевает заметить мелькнувшие чёрные тени на рослых вороных конях.
Всадники скрываются в густом орешнике. Кажется, что, спустя мгновение, они выскочат с другой его стороны. Но орешник точно проглотил чёрное войско, не шелохнётся ни веточка, ни листок.
Китаец, остановивший здесь свой отряд, закрывает глаза и, раскинув руки, направляет ладони навстречу лесу, точно ещё одну пару чутких ушей. Его воины ждут, зажав лошадям морды.
Затем объезжает орешник. За его зелёной стеной никого. Чёрные всадники бесследно исчезли, будто испарились. Баян, чувствуя опасность и не решаясь встать, ползком пробирается через лес.
На его пути маленькое горное озерцо, подёрнутое ряской и заросшее высоким тонким бамбуком. Берега озера сплошной камнелом. Единственный путь на другой берег по стволу старой чинары, чуть выступающему над водой.
Баян, настороженно озираясь, встаёт на него. Сделав несколько шагов, он останавливается. Не слышно ни пения птиц, ни кваканья лягушек, ни гудения слепней.
И всё-таки что-то Баян слышит это что-то, едва различимый шум, поднимающийся от воды. Взгляд Баяна скользит по озёрным зарослям и вдруг отмечает среди неподвижных бамбуковых стволов чуть заметное дрожание, это качнулся один из них.
Этот ствол намного короче других и находится подозрительно близко к Баяну. У его основания на воде плавает несколько маленьких воздушных пузырьков.
Баян невыносимо медленно снимает с плеча лук, бесшумно достаёт из колчана стрелу и натягивает тетиву. Стрела уходит внутрь бамбука с гулким чавканьем.
Но всё остаётся по-прежнему, гладь озера спокойна, солнечные лучи, тянущиеся сверху сквозь полумрак, неподвижны, тишина незыблема. Баян собирается идти дальше.
Тут ствол бамбука внезапно начинает крениться. Из озёрной глубины всплывает тёмная масса, сначала рука, потом раскосое лицо с торчащим изо рта обломком стрелы, потом лицо мертвеца.
Баян, почуяв затылком смерть, оборачивается. Бамбуковый лес за ним опадает. Из воды встают два десятка людей в чёрных костюмах и масках, сквозь прорези которых видны только яростные жёлтые глаза.
По неслышной команде они одновременно поднимают свои короткие арбалеты и дают залп. Баян успевает прыгнуть в воду. Чёрное войско стремительно перезаряжает арбалеты, берёт их наизготовку и застывает в неподвижности, точно окаменевшее.
Они ждут, когда Баян вынырнет перед ними. И только старый китаец, сидящий на берегу за спинами своих воинов, видит, как позади них одна из упавших бамбуковых палок бесшумно встаёт и, отплыв на несколько саженей в сторону, присоединяется к настоящей бамбуковой роще.
Он едва заметно ухмыляется, но почему-то ничего не предпринимает. Зархи мчит по горной дороге во весь опор. Как не умеет он беречь силы во время сражения, так и лошадей не бережёт, нахлёстывает их почём зря.
Но оба коня уже хрипят, и Зархи, наконец, одумывается. Остановив свой бег, он переводит дух, прислушивается и, поняв, что его никто не преследует, издаёт радостный победный вопль. Эхо разносит его по горам.
Дальнейший путь Зархи продолжает с незамысловатой, но бодрой дорожной песней. Баян стоит у подножия отвесной скалы и оценивающе смотрит вверх, подъём будет труден и опасен.
Он карабкается по горному склону. Под ним глубоко в бездне мехом гигантского зверя синеет лес. За соседнюю вершину зацепилась и проливается дождём тёмная туча.
Баян поднимается вверх по узкой трещине в теле утёса, упираясь руками и ногами в её края. Над трещиной нависает каменный карниз. Баян хватается за него.
В этот момент из-под его ноги обрывается и летит в пропасть камень. Баян повисает на руках, подтягивается, вцепившись в карниз окровавленными пальцами, и, наконец, выбирается на вершину утёса.
Некоторое время он лежит, тяжело дыша и бездумно глядя в небо. На лице его появляется слабая тень счастливой улыбки. Отдышавшись, он поднимается на ноги.

                Глава 5. Обреченные.

Улыбка на его лице уступает место отчаянию: он стоит на небольшой площадке с двумя горными соснами, а между этой площадкой и дорогой на перевал широкая расщелина, в которой печально поёт ветер.
Баян, по пояс голый, сидит на площадке и острым ножом режет свою одежду на длинные полосы. В ход пошёл и халат, и куртка, и рубаха, и нижняя поддёвка.
Он скручивает из лоскутьев толстую верёвку и с ней направляется к соснам. Одна из них старая, другая ещё тонкая и гибкая. Баян взбирается на молодую сосну и обвязывает её верхушку верёвкой.
Потом он спускается вниз и, напрягая все силы, скрипя зубами, пригибает молодое дерево к старому. Получается нечто вроде катапульты. Солнце клонится к закату. Холодный горный ветер обдувает Баяна.
С трудом удерживая равновесие, он взбирается на своё хлипкое сооружение. Минуты бегут. Баян всё смотрит на натянутую верёвку, но никак не решается перерубить её.
Наконец, выдохнув, он взмахивает саблей. Лезвие с силой ударяет по узлам. Верёвка лопается. Распрямившиеся сосны перебрасывают Баяна через пропасть.
Он взлетает над вечностью. У него перехватывает дыхание. И в этот миг полёта перед глазами Баяна встаёт молодой Тэмучин, протягивающий ему братскую чашу с кумысом.
Рука Баяна тянется к чаше. Вот-вот он примет её, как свою долю. Видение обрывается. Баян падает отяжелевшим мешком на площадку противоположной скалы, которая ещё недавно казалась такой далёкой.
В сумерках Баян приходит в себя, тяжело поднимает голову. Над цепью горных вершин догорает багровый закат. Баян ёжится от холода. Его мускулистое обнажённое до пояса тело покрыто ссадинами и кровоподтёками.
Отряд китайца вновь останавливается. Старый китаец чутко нюхает наползающий мрак и, определив направление, выбирает одну из множества тропок, уводящих всё выше в горы.
Быстро сгущается тьма. В небе загораются звезды. Тишину прорезает отчаянный и тоскливый вой волка. Баян и сам крадётся в ночи, как зверь. Дым струится сквозь крышу полуразрушенной каменной хибарки. Баян, ползком подкравшись к жилищу, осторожно заглядывает в узкое окно.
Отблески костра высвечивают двух человек, сидящих спина к спине. Это Светона и Олаф. Они связаны по рукам и ногам. Клинок, выползающий из темноты, упирается в горло Баяна.
- Чего ждёшь? - хрипло шепчет Баян. - Руби.
- Мне не нужна твоя голова, - мстительно говорит Зархи. - Её заберёт Каган.
- И мою, и твою головы Хагану принесут китайцы, которые идут по нашему следу.
Зархи тут же убирает саблю в ножны и дрогнувшим голосом спрашивает:
- Он послал китайца-убийцу?
- Ага, - с издёвкой говорит Баян. - Теперь ты понял, что поздно выслуживаться перед Каганом?
Но Зархи молча скрывается в хижине. Баян следует за ним. Завидев брата, Светона светлеет лицом. А Олаф стыдливо отводит взгляд и хмуро оправдывается:
- Прости, Баян. Он взял нас врасплох.
- Развяжи их, - приказывает Баяну Зархи.
Тот безропотно разрезает верёвки саблей.
- Так что китаец? - озабоченно напоминает Зархи.
Баян решительно командует:
- Собирайтесь. Выходим прямо сейчас.
- Нет, - внезапно начинает хорохориться Зархи. - Ты сначала признай, что я умнее.
Светона подходит к брату и нежно прижимается к нему.
- Может быть, ты и смелый, может быть и находчивый, а может даже и умный, - говорит Баян с усталым вздохом. - Только того, что делает мужчину мужчиной ты не знаешь, ты не знаешь чести, терпения и жалости.
- Но зато я сюда поднялся на лошадях, а ты пешком, - гоготнул Зархи. - Пока ты плёлся, я мог бы уже с этими голубками быть на полдороги к Орде.
- Прогони его, - гневно восклицает Олаф. - Он продаст нас в любой момент.
Зархи вспыхивает:
- Придержи свой язык. То, что я терплю от Баяна, я не потерплю от тебя, сопляк.
Он погасает так же быстро, как вспыхнул, и с расслабленной ухмылкой говорит:
- Может, я и люблю немножко пошутить, но предателем я никогда не был.
Баян, наконец, вмешивается в эту перепалку:
- Хватит. Кривляешься, как обозная девка, а смерть уже где-то рядом.
Зархи горячечно хохочет:
- Я смерти не боюсь. Если кто-то и был мне страшен, так только Каган. А сейчас и Кагана не боюсь. Я доказал что хотел. Я выше. Я нашёл твою сестру первым, Баян. Я первый воин. А ты второй. С твоей честью и глупым бабьим терпением.
Разгорячившись и позабыв обо всём, с налитыми кровью невидящими глазами, он выскакивает в ночь и, размахивая саблей, ревёт:
- Китаец, я жду тебя.
Долгое эхо разносит его крик по горам, постепенно стихая. Но тут же в ответ жалобно ржёт и падает привязанная у коновязи лошадь. За ней вторая. Обе сражены короткими чёрными стрелами.
Что-то влетает в хижину через окно и со звоном ударяется о каменную стену, высекая сноп искр. На пол перед Баяном падает ещё одна чёрная стрела.
- Быстрее к лошадям, - командует он.
И, выскакивая наружу с обнажённой саблей, рубит коновязь. Тем временем Олаф, прикрывая своим телом Светону, сажает её на лошадь. Баян, уже запрыгнувший в седло, хватает упирающегося Зархи за воротник куртки.
- Я буду драться, - вырывается тот.
Из темноты длинными тигриными прыжками, высоко занеся над головой длинный меч, на Баяна с Зархи набегает чёрный нукер. Зархи бросается ему в ноги и перерубает их одним ударом. Воин падает как подкошенный.
Зархи запрыгивает на лошадь позади Баяна. Он издаёт победный клич, и беглецы скрываются в ночи. Утром отряд беглецов скачет по дороге. На четверых всего двое коней. Баян с тревогой смотрит на сестру и подаёт знак остановиться. Светона отвечает на его взгляд вымученной улыбкой.
- Кони устали, - говорит Баян. - Нужно передохнуть.
- Так они догонят нас быстро, - замечает с тревогой Олаф.
- Загоним лошадей, вообще никуда не доберёмся, - возражает Баян.
- Они хоронят свою падаль, вот и отстали, - утверждает Зархи. - Хватит бежать. Давайте лучше готовиться к бою.
- Втроём против двух десятков? - спрашивает Баян.
- А что? - восклицает Зархи. - Вчера на реке нас было двое, но мы же справились.
- Да, - соглашается Баян. - С бывшими пастухами. А этих всю жизнь учили убивать. Ночная победа случайность. Силой их не возьмёшь. Нужна хитрость.
Зархи хвастливо взмахивает рукой:
- Кто из нас самый хитрый? Конечно я. - Он со значением изрекает: - Китайцы находят нас по следам. Но есть река. А в ней следов не разглядишь.
Беглецы едут по речному мелководью. Лошади то и дело оступаются на скользких камнях.
- Ну, что я вам говорил? - продолжает хвастаться Зархи. - Слушайтесь меня.
- А китаец будет тут как тут, - мрачно восклицает Баян, обернувшись назад.
Там, в далёкой речной излучине неторопливо, но неотступно движется маленькое чёрное пятно.
- Нужно поискать хорошее укрытие, - говорит Олаф, поддерживая любимую. - Светоне совсем плохо.
Баян, показывая пальцем вверх, замечает:
- Очень мне нравится этот утёс.
Вереница беглецов поднимаются на плоскую вершину. Олаф рассёдлывает одну из лошадей и заботливо подкладывает седло под голову Светоны.
- Баян, - зовёт Зархи. - Посмотри-ка ниже.
Баян подходит к краю площадки.
- Видишь ту осыпь? - спрашивает Зархи, указывая на площадку под ними.
Баян кивает головой:
- Хорошее место.
Отряд чёрных нукеров вступает в ущелье. Китаец предусмотрительно едет далеко сзади. Баян кивает Зархи и Олафу. Упершись спинами в огромный камень, они с кряхтеньем обрушивают его вниз.
Валун катится, увлекая за собой поток камней, поднимая тучи пыли. И через мгновение громогласный камнепад уже ломает вековые сосны и тащит их за собой.
Лошади чёрных нукеров заполошно мечутся между стенами ущелья, кто-то из всадников пытается прорваться вперёд, кто-то вернуться назад, к китайцу.
Но уже слишком поздно. Лавина накрывает отряд и хоронит его в каменных обломках, среди стволов, вырванных с корнями деревьев и в клубах пыли.
Баян, Зархи и Олаф дожидаются, пока эхо обвала не стихает и не оседает пыль. Ущелье перегорожено каменным завалом. Там нет ни живой души.
Беглецы радостно кричат, пляшут и ободряюще хлопают друг друга по спинам. На берегу горного ручья они устраивают привал. Баян достаёт из мешков вяленую конину, лепёшки.
Зархи наполняет фляги водой. И только Олаф не отходит от своей теперь уже бледной как мел Светоны. Он принимает из рук друзей пищу, но так и не приступает к еде. Зархи с набитым ртом мечтательно рассуждает:
- А если не идти к кипчакам? Мы теперь люди вольные, хорошее дело. Соберём ватагу, будем потрошить караваны. На наш век купцов хватит.
- Дело твоё, - откликается Баян. - Но я как решил, так и сделаю. Свободный человек, что пыль на дороге. Любой ветер закрутит и унесёт. По мне лучше служба. Заберу с собой Олафа. Сделаю из него настоящего викинга. А если Светона подарит мне племянника, будет кому передать и мою саблю.
- Ну-ну, - усмехается Зархи. - Только когда будешь служить у кипчаков, не ходи охранять караваны. С твоей честью, да с моей храбростью, мы не найдём общего языка. А я хочу видеть тебя живым.
- Вот как, - удивлённо говорит Баян.
И добавляет, задумавшись:
- Это уж, как получится.
Зархи оптимистично заявляет:
- Получится, - но тут же пытается вновь задеть Баяна. - Ты возвращайся к себе на родину, за Итиль. И тогда точно получится.
Баян невесело качает головой:
- Всё шутишь. Нет у меня здесь родины. На и на Руси я буду всем чужой.
- А здесь и подавно, - с набитым ртом заканчивает за него Зархи.
Тут оба они цепенеют. В потоке воздуха мимо них проплывает жёлтый бумажный дракончик. Долетев до костра, он мгновение висит над языками пламени, а потом ярко вспыхивает и превращается в пепел.
Баян оборачивается. На вершине утёса стоит китаец со своим поредевшим чёрным отрядом и рассматривает беглецов в свою подзорную трубу.
- Они живы, - в ужасе шепчет Олаф.

                Глава 6. Погоня.

И снова бешеная скачка по высокогорью. Лошади задыхаются и храпят. Светона почти без чувств привалилась к плечу Олафа. На пути у беглецов пропасть с перекинутым через неё узким подвесным мостом.
Они быстро спешиваются и переходят через качающуюся бездну, держа под уздцы испуганно храпящих лошадей. Не сговариваясь, Баян, Зархи и Олаф начинают рубить канаты моста. Канатов много, они толстые и поддаются с трудом.
Уже слышен топот вражеских копыт. Он всё ближе и ближе. А канатов так много, и, кажется, что их не перерубить никогда. Чёрные нукеры выезжают к мосту. Но не торопятся ступить на него.
Китаец как будто о чём-то задумался. Вот он разжимает свою ладонь, на манер искусного фокусника. На ладони круглый булыжник. Он легонько бросает камень на доски моста.
Камень катится. Всё медленней и медленней. И, наконец, замирает. Беглецов на той стороне не видно. Камень лежит на мосту. Китаец ждёт. Раздаётся чуть слышный взрыв.
На лице китайца появляется едва заметная улыбка. Взрыв разрывает насимл моста, раздается громкий скрежет, и мост, срывая последнюю опору, летит в бездну.
Из-за скалы на другой стороне пропасти с победным воплем выскакивает Зархи. Китаец некоторое время презрительно смотрит на кривляющегося Зархи.
Чёрные всадники во главе со своим хозяином поворачивают прочь и устремляются в объезд. Зархи танцует и издевательски кривляется. Баян кричит ему из-за камня:
- Чему ты радуешься? Надо ехать.
Светона, лежащая здесь же, за валуном на расстеленной кошме, слабой рукой отстраняет от себя Олафа:
- Меня тошнит от этого запаха. Твоя куртка воняет рыбой, - и она теряет сознание.
Зато Баян будто прозревает:
- Куртка, - задумывается он. - Куртка. Вот в чём дело. Он вынюхивал нас по запаху куртки.
- Кто? - не понимает Олаф, с которого Баян уже срывает куртку.
- Китаец. Теперь я верю сказкам. Он и в воздухе найдёт след. - Баян выбрасывает куртку в пропасть. И говорит озадаченному Зархи: - Ну, кто из нас самый умный?
Куртка медленно планирует в реку. Зархи не отвечает на выпад Баяна. Он смотрит как будто сквозь него. В ту же сторону глядят Олаф и пришедшая в себя Светона.
Баян оборачивается и видит группу невесть откуда взявшихся оборванцев. Стоят они поодаль, кучкой. У всех у них по-детски обиженные лица. И они тоже как бы не видят Баяна, их взоры устремлены к обрыву.
Кажется, что они вот-вот заплачут. Тем не менее, этих предполагаемых плакальщиков человек десять. И все они хорошо вооружены.
- Вы воины, да? - громким срывающимся голосом говорит один из оборванцев, медленно и как-то невинно вращая кривым ятаганом. - Воюете, да? Убили, забрали, поели, выпили. Вам хорошо, да? А как нам теперь быть? Где наш мост? На ту сторону не пойдёшь уже, да? Ничего не заберёшь, не поешь, не выпьешь. Так? Нам за мост платили? За проезд платили? За то, что мы хорошие люди и никого не режем, платили нам три раза. Теперь вас резать будем.
Последнюю реплику человек сказал не совсем уверенно.
- Уважаемый, - вежливо обращается к нему Баян. - Мы действительно не виноваты. Моста больше нет. Но нет у нас и денег. Нечем нам заплатить.
- Я и говорю, - заключает оборванец уже более твёрдо, - резать будем. Рубин на твоей сабле, - приценивается он, - стоит двух таких мостов. А кони? А женщина? Будем резать. Или отдай всё сам.
На лице Зархи появляется привычный в таких случаях яростный оскал. Он целует свой клинок и говорит ему:
- Давно ты не рубил бараньи головы? Ах, как мне тебя жалко. Придётся марать тебя о грязные собачьи потроха, накалывать на тебя, о светлая сталь, верблюжье дерьмо. А, сколько морд, целовавших ослиный зад, тебе придётся сегодня рассечь? Сколько немытых ушей придётся отрезать у этих жирных дохлых баранов. Ишь, как завоняли от страха.
Разбойники в чём-то даже были восхищены речью Зархи. Но недоволен остался только Баян. Он смотрит на Светону, на растерянного Олафа и мечет в Зархи гневный взгляд.
Говорливый оборванец, укоризненно поцокав языком, обращается к Зархи:
- Может быть, мы и верблюжье дерьмо, - тут он как бы задумывается. - Да нет. Мы и есть дерьмо. Но в этом дерьме твоя сабля и утонет. Иншалла.
И с этим криком он бросается вперёд, по пути, споткнувшись, падает, а всё драное войско проносится через него. Разбойники напарываются на клинок. Но не Зархи, а Баяна, молнией рванувшегося им навстречу.
Это всего десять взмахов, но зато каких. Коротких, точных и окончательных. У Зархи отвисает челюсть, он не успел даже сдвинуться с места и теперь смотрит на Баяна с неподдельным немым восхищением.
Баян окидывает взглядом скорченные окровавленные тела, и лицо его ещё больше мрачнеет:
- Какой же ты дурак, Зархи.
Лишь говорливый заводила-разбойник осторожно отползает в сторону, а затем с тихим поскуливанием плоскостопо убегает с поля боя, осторожно поддерживая отрубленную саблей правую культю. Его нелепая фигурка скрывается за поворотом дороги.
Баян решительно шагает к Зархи и даёт ему звонкую оплеуху. Тень возмущения пробегает по лицу молодого воина, но тут же сменяется выражением щенячьего восторга и преклонения:
- Да ладно, Баян. Я ж как лучше хотел. Не обижайся.
Тут в разговор вступает Олаф:
- Ты, глупый безответственный человек! Как мог ты, зная, что жена моя в таком положении.
- Да ладно, - насмешливо скалится Зархи. - Какая она тебе жена?
Обиженный Олаф выхватывает из ножен кинжал. Зархи доволен, любая возможность подраться приводит его в возбуждение. Баян уже готов вмешаться.
В этот момент из-за поворота дороги снова появляется болтливый разбойник. Только теперь он не один. С ним целая банда. И все верхом. И Баян, и Зархи, и Олаф понимают - всё, конец. Здесь сабель пятьдесят, не меньше.
Впереди на белом коне восседает седобородый человек-гора в блестящих, как китайский самовар доспехах. Войско останавливается. Противники смотрят друг на друга. Внезапно человек-гора исторгает из себя раскаты громового хохота:
- Баян. Ах ты шустрый волчий хвост. Так это же Баян. И ты ещё говоришь, - обращается он к подобострастно задравшему голову искалеченному бандиту, - он изрубил вас одним махом? Так чего ж вы хотите? Учил-то его я.
Баян, всмотревшись в седобородого гиганта бросается ему навстречу с распростёртыми объятьями и криком:
- Орха!
Старый рубака тяжело сползает с коня. Доспехи ему явно жмут. Друзья крепко обнимаются. Баян со слезами радости на глазах шепчет на ухо Орхе:
- И это твоя крестьянская армия?
Оба безостановочно смеются, продолжая по-медвежьи трепать друг друга. В сумерках отряд Орхи въезжает в старый горный аул. Кривые улочки с глинобитными дувалами приводят их к большому дому, почти дворцу, знавшему когда-то лучшие времена.
Светона, которую несут на носилках люди Орхи, стонет от боли.
- Несите её к повитухе, - командует гигант.
- Я поеду с ней, - вызывается Олаф.
Баян придерживает его коня:
- Погоди. С тобой будет Зархи.
Олаф захлёбывается от возмущения:
- Да зачем он мне нужен? Вдруг ему опять захочется подраться?
Зархи уважительно кивает:
- Ну, если меня попросит сам Баян, то драться не буду.
- Я прошу тебя, Зархи, - не колеблясь говорит Баян.
Зархи впервые за всё это время, может быть, впервые в жизни, стыдливо тупит взор. Он говорит так тихо, чтобы слышал только Баян:
- Прости. Ты настоящий мужчина. Я был неправ. Научишь меня своим секретам?
- Спеши, - торопит Баян и тоже понижает голос: - Помни Олаф пока не воин. За жизнь Светоны отвечаешь ты.
Люди Орхи скрываются в темноте вместе с девушкой. По разные стороны её носилок едут Олаф и Зархи. Ночь. В большом зале заброшенного дворца тускло горят светильники, расставленные вдоль стен.
Каждый из людей Орхи спит там, где его сморил сон. Сам Орхи полулежит, опершись на замызганный ковровый валик, и задумчиво курит кальян.
- Тэмучин, - полусонно бормочет он, - Чингизхан. Сказки.
- Хороши сказки, - удивляется Баян. - У него теперь полмиллиона сабель.
- Полмиллиона, - усмехается Орхи. - А кто его создал? Я его создал. Это было так давно.
- А он до сих пор помнит тот побег под Пекином и хочет тебя убить, - сурово говорит Баян.
Орха протяжно улыбается:
- Меня убивать нельзя. Он это знает. Я живая легенда Орды. Я её собирал. Я учил её воевать. Если меня убить Орда взбунтуется. Кто убивает легенды?
- Орха, проснись, - трясёт его Баян. - Твоя легенда это прошлое. В Орде не помнят, что было вчера. Где им вспомнить Орху десять лет назад?
- Э, - вращая указательным пальцем над головой возражает гигант. – Мальчишка. Если мне потребуется, я соберу ещё большее войско. Мои люди верны мне. Я сам себе Каган. Я даже вот что скажу: захочу двинусь войной на Чингиза.
Баян смотрит на старика с жалостью. Тот засыпает, окончательно убаюканный своими грёзами и выкуренным зельем. Баян садится спиной к стене, кладёт обнажённую саблю на колени и тоже постепенно погружается в сон.
В тишине лают далёкие шакалы. Один за другим догорают светильники. Луна выбирает единственное лицо в ночи, лицо старого китайца. Он возникает из темноты ночным кошмаром.

                Глава 7. Темный китаец.

Баян видит его, но почему-то не может шевельнуть даже пальцем. Приблизившись, китаец легко касается левого плеча Баяна. Тот взмахивает саблей и рассекает мрак.
Ловкие руки с шёлковым шнурком вдруг возникают над его головой. Удавка захлёстывает шею. Баяна тычет саблей за спину, но там уже никого. Шнурок змеёй соскальзывает с его шеи.
Китаец вновь возникает перед ним, хлопает по правому плечу. Баян наносит удар саблей и снова в пустоту. А удавка опять на его шее. Только теперь приходится дольше с ней бороться.
Баян уже почти теряет сознание. Китаец снова отпускает. Как ватный, Баян валится назад к стене и видит, что гаснет последний светильник, а в полосе лунного света китаец душит спящего Орху.
Баян порывается прийти на помощь, удавка тут как тут, вновь душит, мучает, отнимает у него настоящее. И он, погружается в небытие, где видит руку Чингизхана с протянутой к нему чашей кумыса. Он тянется навстречу.
В это момент ему удаётся глотнуть свежего воздуха. Он с трудом открывает глаза и видит, что из пролома в крыше проникает первый свет раннего утра. В этом широком, но тусклом луче пляшут пылинки, за которыми виднеется фигура старого китайца.
Он и Баян в разных концах зала. Китаец говорит тихо, но Баян отчётливо слышит каждое слово:
- Ты понял этот урок? Выбрасывай хоть все куртки. Но запах жизни останется. И пока он есть, я найду тебя всегда.
Баян кидается через весь зал к китайцу. Тот отступает, и кружащиеся пылинки целиком скрывают его фигуру. А Баян расшибает лоб о столб света. Точнее, о глухую стену зала.
Он падает, вскакивает, видит вокруг себя только трупы с перерезанными глотками. И Орха действительно лежит на своём ковре, багровый от удушья и бездыханный.
В редеющем утреннем тумане Баян скидывает с себя наваждение темного китайца и скачет по пустому аулу. Он мечется по лабиринту кривых улочек и не знает, как найти нужный дом. Кажется, что ночной кошмар продолжается и утром.
Но тут Баяна окликает знакомый голос. Это Зархи, высунувшийся из-за каменного забора.
- Я твоего коня уже узнаю по стуку копыт, - усмехается он.
Поближе разглядев Баяна, бледного, как мел, с синей полосой на шее, Зархи настораживается.
- Собирайтесь, - сипит Баян и разражается мучительным кашлем. - Уходим.
- А повитуха? Не тащить же старую с собой. - Мне не до шуток. Старый упырь китаец приходил. Он забрал все жизни, кроме моей. Это слабое утешение. Но, всё же утешение.
Зархи по-настоящему пугается и со всех ног бросается вглубь двора. Через минуту из низкой саманной мазанки выходит Светона с лицом, перекошенным болью, и осунувшийся от бессонницы Олаф.
Повитуха, причитая, семенит следом. Она суёт в непослушные руки Светоны чистую ткань с завёрнутыми в неё большими лавашами. Баян ведёт свой маленький отряд в новое ущелье.
Давно пересохшая река за тысячелетия пробила в этих скалах причудливый лабиринт коридоров, ям и гладких отшлифованных водой скатов.
- Остановитесь, - призывает всех Олаф.
Светона громко стонет.
- У неё начинаются схватки.
- Этого ещё не хватало, - недовольно говорит Зархи.
- Придётся тебе потерпеть, сестра, - сурово произносит Баян. - Нам надо выбраться из этого каменного мешка. Сможешь?
Закусив губу до крови, Светона кивает головой. Беглецы едут по высохшему руслу, стараясь двигаться всё время вверх. Выход из лабиринта уже близок, ещё поворот.
Вдруг едущий впереди Баян делает предостерегающий знак. Все останавливаются. Перед ними в небольшом отдалении неподвижно-зловещим строем стоят враги.
- Назад, - тихо командует Баян.
Они быстро разворачиваются и возвращаются в лабиринт. Новый выход из русла, и опять их поджидает строй чёрных всадников. Беглецы несутся в противоположную сторону, но и там путь к спасению перекрыт.
- Придётся бросить лошадей, - говорит Баян.
Дальше они поднимаются по узкому боковому рукаву лабиринта, карабкаясь через гладкие каменные ступени и пороги. Зархи, замыкающий цепочку, помогает Олафу поднять на очередной уступ слабеющую Светону.
При этом он смотрит вверх и замечает серые осиные гнезда, которые свисают с каменной стены. Зархи старательно мочится на тряпку. Обмотав ею руки, он аккуратно снимает со стены гнездо и быстро суёт его в кожаный мешок, который тут же завязывает Олаф.
В следующий мешок отправляется ещё одно осиное гнездо.
- Скорее. Они уже близко, - торопит Баяна, наблюдающий за руслом Олаф. Там появляется группа чёрных нукеров. Зархи и Баян берут луки наизготовку.
- Бросай, - шёпотом командует Зархи.
Олаф развязывает мешок и бросает его вниз, в гущу врагов. Осы вырываются из лопнувших гнёзд и начинают свою беспорядочную атаку. Чёрные воины вопят, отмахиваются от ос руками, катаются по камням, пытаются бежать.
Но если от осиных жал им удаётся отбиться и уйти живыми, то стрелы, пущенные Баяном и Зархи, жалят куда опасней - насмерть. Не все из наступающих поддаются панике. И не все срываются вниз с каменных уступов.
Вот высокий чёрный воин вскидывает самострел. Короткая стрела, со свистом прорезав воздух, впивается в руку Олафа. Светона в отчаянии кричит. Зархи натягивает лук, выпускает стрелу и говорит:
- Последняя.
- И у меня тоже, - отшвыривая пустой колчан, отзывается Баян.
Они подхватывают рыдающую Светону, раненого Олафа и устремляются дальше, вверх по пересохшему руслу. До их слуха доносится ровный гул. Беглецы выходят к поляне над горным водопадом.
Поляна уже окружена воинами старого китайца. Зархи и Баян коротко переглядываются. И бережно взяв Светону за руки, шагают в грохочущую бездну.
Падая, они стараются защитить Светону от удара о воду. Течение прибивает беглецов к берегу. Светона судорожно хватает ртом воздух. Баян и Зархи вытаскивают её из воды. Внезапно Светона разражается истошным нечеловеческим воплем.
- Великое небо, - восклицает Зархи, пятернёй утирая воду с лица.
Он держит Светону за руки. А Баян принимает ребёнка. Раздаётся крик новорожденного. Все мужчины, потеплев лицами, смотрят на младенца.
- Мальчик, - тихо говорит Баян.
- Воин, - вторит Зархи, заворачивая ребёнка в свою кожаную куртку.
- Сын, - с нежностью шепчет Олаф.
Светона смежила веки и горько расплакалась. Баян передаёт ей ребёнка, и она крепко прижимает его к груди. Зархи знаком отзывает Баяна в сторону.
- Что теперь делать будем? - спрашивает он. - Может вы пойдёте дальше, а я уведу их за собой?
- Они поймут обман, - говорит Баян. - Твоя жертва будет напрасной. У Светоны два выхода, или пытки у Хагана, или быстрая лёгкая смерть.
- Ты не понял, - на лице Зархи появляется прежняя яростная улыбка. - Это не жертва. Я так и так буду драться. Не хочешь уходить, присоединяйся. Вдвоём мы их точно порубим.
- Нет, - сухо отрезает Баян. - На меня можешь не рассчитывать. Если я погибну, то что будет с ребёнком? Нет. Я должен сделать так, чтобы мальчик остался жив. Он последний в нашем роду.
На лице Зархи появляется уверенная улыбка:
- Я не буду сдаваться Кагану.
- Ты погибнешь.
- Да, но не вы.
Над горным потоком медленно планирует красный бумажный дракончик. Баян смотрит на него и не видит. А Зархи замечает и зловеще улыбается, точно зверь, чувствующий запах крови.
Бумажный дракончик плавно опускается на воду, и быстрое течение уносит его. Китаец и его воины неслышно выходят из-за деревьев. Зархи чувствует их спиной.
Он встаёт, вынимает из ножен саблю и оборачивается лицом к врагу. На этом лице больше нет воинственного выражения в предвкушении драки, улыбки от уха до уха.
Светона открывает глаза и, не видя подступившей опасности, нежно улыбается брату. Баян берёт у неё ребёнка и, улыбаясь в ответ, всаживает нож ей в сердце. В угасающих глазах Светоны застывает недоумение. Олаф в ужасе застыл над телом жены.
Так Баян и сидит над телом своей сестры. Безучастно смотрит он в узкие драконьи глаза китайца, сквозь сходящихся с обнажёнными саблями Зархи стену чёрных нукеров.
Клинки скрестились, полетели искры. Смотрит на китайца Баян, а тот  на Баяна. Молча и исступленно дерётся Зархи. Противники теснят его всё больше.
Узкие сабли сжимают вокруг него сверкающее кольцо. Но пока ещё его отчаянные удары достигают цели. Постепенно Зархи теряет силы. Одна из сабель рассекает ему плечо.
Другая вонзается в бок. Он роняет саблю и делает шаг навстречу своей смерти. Клинки протыкают его тело насквозь. Зархи падает, повернув лицо к Баяну.
- Ты хороший учитель, - хрипит он.
И натягивает на меловое мертвеющее лицо свой яростный оскал. Теперь чёрные воины окружают Баяна. Но китаец подаёт властный голос:
- Оставьте его. Он выполнил волю Кагана.
Степь. Секущий проливной дождь. Поредевший отряд китайца возвращается назад. В хвосте его медленно едущий верхом Баян. На руках у него плачущий ребёнок, позади седла понурый Олаф.
В поводу за его лошадью плетётся конь с двумя завёрнутыми в войлок телами, привязанными поперёк седла. Навстречу отряду лёгким шагом, не прячась от дождя, идёт буддистский монах в жёлтой накидке и с чашей для подаяний.
Увидев всадников, он останавливается и протягивает им чашу. Они проезжают мимо и, не говоря ни слова, бросают в чашу кто кусок чёрствой лепешки, кто ломоть вяленого мяса, кто горсть риса.
Баян, поравнявшись с монахом, придерживает своих лошадей:
- Куда держишь путь, монах?
- Я искал мудрости в диких краях и не нашёл её. А теперь возвращаюсь в свой монастырь.
- А что, - с горечью в голосе спрашивает Баян, - в твоём монастыре есть мудрость?
- Я не берусь это утверждать. Но в моём монастыре есть путь к истине. И прошедший этот путь до конца обретает покой.
Ребёнок на руках Баяна громко кричит.
- Покой, - задумывается Баян. - Поздно. Не для меня. Святой человек, - вздыхает он, точно прощается с собственной жизнью, - возьми этого ребёнка с собой. Он сирота в этом мире.
- Как и все мы, - монах протягивает руки и без возражений берёт мальчика. - Как его зовут?
Баян задумывается, с ещё более тяжёлым вздохом говорит:
- Его зовут Захарий, - и трогает коня.
На рассвете третьего дня показалась Орда. Армия шла через степь, и от этого движения за много переходов дрожала земля. Ярко-жёлтый ханский шатёр возвышался над этой беспокойной человеческой рекой и, казалось, был недвижим на фоне безоблачного синего неба.
Баян погрузился в поток всадников, высоких повозок с юртами на них, верблюдов с домашним скарбом, огромных туменных казанов, китайцев, монголов, уйгуров, чернолицых людей из безвестных краёв и беловолосых рабов. Он ехал против этого течения, безразличный всем и безразличный ко всему.
Так он добрался до шатра Кагана. Двенадцать белых верблюдов везли шатёр под надзором погонщиков. Конная стража плотным кольцом окружала огромную повозку.
Чингизхан вышел на широкий деревянный настил перед входом в шатёр и насладился видом своего бесконечного могущества. Через головы стражи Баян закричал:
- О, Величайший, я вернулся.
Но за грохотом походных барабанов, скрипом гигантских колёс, рёвом верблюдов, топотом копыт, ржанием лошадей, гулом шагов этот крик потерялся.
- Я вернулся, о Повелитель, - изо всех сил закричал Баян.
Но Чингизхан по-прежнему не слышал его.
- Я уже здесь, - кричал Баян, срывая голос, с каким-то отчаянием, с нарастающим надрывом.
- Моя сестра мертва.
Двигалось войско.
- Зархи мёртв.
Гремели барабаны. Гудела земля. Чингизхан стоял, как величественный каменный идол, наряженный в дорогие одежды. Людской поток оттеснял Баяна всё дальше от шатра, и вскоре его ярко-жёлтая вершина снова была недостижимо далека.
Баян так и продолжал ехать, ведя в поводу коня с телами сестры и друга.
- Сотник Баян, - окликнул его какой-то всадник.
Баян очнулся. Всадник подъехал к нему и дружески хлопнул по спине:
- Я уже слышал, что ты возвращаешься. Поздравляю, тебя, сотник.
- С чем? - безразлично глядя под ноги коня, спросил Баян.
- А. Ты ещё не знаешь? Солнце вселенной доверил тебе первую сотню в первом тумене. Так что, десятник, ты теперь сотник, - и он показал плёткой: - Вот он, бунчук твоей сотни.
Но Баян смотрел в сторону жёлтого шатра, где рассветный ветер полоскал золотое знамя с вышитым драконом. Там всё плыло, не желая никуда уходить, белое-белое облако. Глаза его наполнились слезами.
- Что это с тобой? - спросил всадник.
Слёзы градом катились по щекам Баяна.
- Ты плачешь? Почему?
И тогда новоявленный сотник Баян сказал хрипло, как будто кто-то с силой сдавливал его горло:
- Велик и милосерден великий хан.

                Глава 8. Побег.

Через сутки, когда с Баяна сняли охрану, он исчез вместе с Олафом и маленьким Захарием. На Руси они поступили в дружину князя Михаила Всеволодича Черниговского.
Через несколько лет за мужество и  храбрость в боях со степняками Баян был назначен уже воеводой. Захар в пятнадцать лет поступил на службу в отроки в ту же дружину, а затем был отправлен на службу в Новгородскую дружину.
Русские летописцы в 1223 году в недоумении сделали первые записи о татаро-монголах: “Явились народы, о которых как следует никто не знает, кто они, откуда пришли, каков язык их, какого племени, какой веры”.
Кто они, эти неведомые воинственные народы, о которых вскоре заговорил весь мир, одно имя которых вселяло ужас в сердца людей? Откуда пришли они на Русь?
В конце XII - начале XIII веков в бескрайних степях Центральной Азии из враждовавших ранее племен сложилось сильное Монгольское государство, и с его образованием началась полоса монгольских завоеваний. Монголы назывались также татарами - по имени одного из племен.
Среди предводителей войска особым геройством и бесстрашием отличался хан Темучин, которому какой-то святой пустынник, или мнимый пророк предсказал судьбу владетеля мира.
В 1206 году на совете вождей Темучин был провозглашен Чингизханом, или Великим Ханом. С приходом его к власти межплеменные распри прекратились и татаро-монгольские орды встали на путь внешних завоевательных войн.
У монголов было хорошо вооруженное и организованное войско. В нем царила суровая воинская дисциплина. Чингизхан еще более ужесточил эти заповеди и свел их в свод законов - Ясу, согласно которой если из десятка воинов с поля боя бежал один воин, убивали весь десяток, если отступал десяток, каралась вся сотня.
Вторгнувшись в Северо-Западный Китай, татары в 1215 году взяли Пекин и разграбили страну. Из Китая войска Чингисхана двинулись в степи Средней Азии. Пали древние крепости-города.
Сыпучие пески занесли караванные дороги. Заглохли когда-то богатые и оживленные оазисы, мастера и ремесленники были угнаны в плен. Сотни тысяч людей были убиты и замучены, а живые обращены в рабов.
К 1220 году Средняя Азия была захвачена. Войска Чингизхана двинулись на Иран и Кавказ. Захватили Азербайджан, Грузию, Армению. Современник тех событий писал: “Трупы родителей и детей валялись кучами: старцы, дети, младенцы, юноши и девицы покрывали собой поле, пропитанное кровью и гноем раненых”.
После перехода Кавказского хребта они войска Чингизхана лавиной хлынули на прикаспийскую низменность и в Крым, разбили половцев и в 1223 году встретились с русскими князьями в кровопролитной битве на реке Калке.
Киев - золотым звоном прозвенело дивное слово. Баян придержал коня. Перевели на  шаг  и  прочие  всадники.  Кончилась западная боровая просека. Выехали на уклон каменистого взгорья.
- Киев - мати городов русских!
Баян задумался. Многое нахлынуло в его душу. Отсюда,  с  днепровских  высот,   Владимир Святославич,   князь   Киевский, древний предок,  сперва  прижал  обоих  императоров византийских, а затем даровал им  союз  и  мир. 
Сюда  прибыла  к  Владимиру отданная ему в супруги сестра императоров. Отсюда Владимир  мечом добытую веру Христа, а вместе с нею и свет древней Эллады, угасавший уже тогда в костеневших руках Византии, простирал, раскидывал щедро, ревностно, яро, крестя огнем и мечом Русь.
На этих вот бирюзовых волнах, низринутый, плыл, покачиваясь ничком, бог грома, Перун, - деревянный, с серебряной головой  и  золотыми  усами.  Вот там, возле Боричева, истукан, привязанный к хвосту лошадиному, был  стащен с горы.
И двенадцать мужей на глазах потрясенных киевлян били его  жезлом. И столкнули Перуна, и кинули в Днепр. И гнали падшего бога вниз по Днепру, отталкивая копьями вплоть до самых порогов.
А там и киевляне, а было  же  их  без  числа,  приняли  от  епископов византийских крещение во Днепре. И послал тогда князь Владимир брать  детей  именитых,  дабы  отдать  на учение книжное. И плакали матери, как по мертвым.
Вскоре былая гроза Восточного Рима народ русский стал могучим  щитом, стал оплотом Эллады. Народ русский, люди, потрясающие  секирой  на  правом  плече,  народ, архонты которого именовались Ярославы, Ростиславы  и  Судиславы,  люди  Рус, у которых русые волосы и светло-голубые глаза, воины, лютые в битвах, бойцы, которые в яростном, смертоносном и  распаленном  духе  не  обращают внимания на куски своего  мяса,  теряемые  в  сраженьях,  так,  дивясь, благодарствуя, трепеща, писали о русских своих союзниках византийцы.
Отсюда, от этих вот берегов, отбывала светлая киевлянка  Анна,  дочь Ярослава, чтобы стать королевою Франции. На эти холмы, в поисках крепкого убежища и  защиты,  бежала  английская королева к Владимиру Мономаху. Здесь дочь английского  короля стала женою Владимира, тогда еще переславского князя.
Но уже со всем напряжением доброй и великой воли своей, то словом,  то силой удерживал тружеников на русской земле  Мономах  Владимир  враждующих меж собой князей, стряпающих и под грозой половецкой княжое местничество.
Слезами скорби и гнева оплакивая неразумие и  усобицу  их,  говорил  им Владимир:
- Воистину отцы наши и деды наши сохранили Русскую  Землю,  а  мы погубить ее хотим.
И страшились его, и повиновались, и ходили под рукой Мономаха. Но ведь один был тот старый Владимир. А когда умер - приложился к праотцам своим Мономах,  не  стало  его,  - зашатался Киев.
Еще несет на своем челе священный венец старейшинства,  но уже выронил скипетр власти. Князья еще чли киевский престол,  но  уже  не повиновались ему более.
И все возрастает напор половцев и татар. Однако не иссякло русское  племя, и как только на  Киевский  златой стол восходят младшие Мономаховичи-Волынские - так немедля с высот киевских несется  призыв  ко  всем  князьям русским: “Братья! Пожалейте о  Русской  Земле,  о  своей  отчине,  дедине! Всякое лето уводят половцы у вежи свои христиан. А уже у нас  и  Греческий путь отымают, и Соляной,  и  Залозный. А лепо было бы нам, братья, поискать отцов и дедов  своих путей и чести”.
Греческий  путь  по  Днепру,  в Византию, Залозный шел, отклоняясь в область Дона, Соляной  торговый  путь за солью в Коломыю, Галицкая Русь, другие в Крым, к соляным озерам.
И пошли, и потоптали нечестивое поле. И надолго, надолго приутихли князья половецкие. Там вон, далече, налево, внизу, вдоль Днепра, раскинулся Подол Киева - Оболонь, нижний город, населенный купцами, ремесленниками, огородниками, хлеборобами и прочим малым людом.
Всякий раз подоляне, никто иной, своим князьям самочинно   отпирали, распахивали ворота, так же и киевляне текли навстречу к предкам их, словно дети к матери, будто пчелы к матке, как жаждущие воды ко источнику.
И, скрежеща в бессильной злобе зубами и  запершись  в  верхнем  городе, соперники и супостаты  Мономаховичей-Волынских  взмаливались  тогда,  видя народную силу, просили отпустить их живыми восвояси.
Когда ж, под напором и Ольговичей и половцев, покидали предки Данилы Галицкого Киев и  уходили  на  отчину,  на  Волынь,  -  тогда  киевляне,  сокрушенно прощаясь, говорили:
- Ныне, князь,  не  твое  время.  А  не  печалуйся,  не скорби: где только увидим стяг твой, то мы готовы - твои.
  И, не переставая, и поныне враждуют меж собой князья и бояре. Решающая битва c монголо-татарами 31 мая 1223 года на реке Калке, недалеко от Азовского моря, и та не вразумила. Да что Калка? И  поход Батыя в 1237 году на Русь вразумил  не  многих.  Ежели  и  одумались которые, то уж поздно, над каждым сидит баскак татарский. За каждым по  пятам  наушники ханские и соглядатаи.
Вблизи, на Ярославлем  дворе,  в тот страшный день, бился вечевой  колокол,  сзывая киевлян. Во дворце, у киевского Мстислава, шел княжой съезд.  И  даже  тогда  не уладились, не урядились, и большие были речи  между  старейшинами  русской земли.
Суздальский Юрий, кто,  подобно  отцу  своему,  мог  бы  Волгу  веслами раздвинуть, а Дон шлемами бойцов своих вычерпать, - тот даже и  совсем  не приехал, злобясь на Мстислава Мстиславича Галицкого за Липецкое побоище.
А прислал, да и то не воинов, как в насмешку, всего каких-то четыреста человек, тех, что вымолил у  него  доблестный,  хотя  и  хрупкий  юноша  Василько  Константинович Ростовский,  витязь  и  страстотерпец  за  родину, который впоследствии в черном плену татарском и пищи их не приял, и плюнул в лицо самому Батыю.
Сухое, бездожливое стояло лето 1223 года. Горели леса и болота  усохшие, гарь стояла и мга - птицы задыхались в дыму и падали наземь. И в поход выступали князья, всячески перекоряясь друг с  другом,  творя проклятое свое княжое местничество.
Да и в самой битве, творя на пакость,  наперекор  друг  другу,  распрею погубили все старейшины земли русской на реке Калке. Один Мстислав ударил на Субедея, не сказав остальным, а другой  Мстислав,  озлобясь,  огородился  телегами  на месте высоком и каменистом и не сдвинулся даже в тот  миг,  когда  половцы в беспамятстве, словно гонимые богом  стадного  ужаса  Паном,  смяли станы и боевой порядок русских  князей. 
Так  и  простоял  старый,  вплоть до своего смертного часа. Галичанам и киевлянам пришлось одним потом отбиваться три дня и три ночи за своими возами, на месте высоком и каменистом, и приять смерть мучительную, но и бесславную.
А ведь было двинуть только стоявшие у князей под рукою тридцать тысяч отборного и свежего войска в решительный миг сраженья и с  татарами было бы все покончено навсегда.
Ведь Мстислав Немой, да Мстислав Галицкий, да двое юных,  Даниил Галицкий, да  князь Олег Курский, этот со своею Волынью, а тот во  главе  курян  своих,  под  шеломами  взлелеянных,  с  конца   копья вскормленных, двое юных, молодших, позабыв  о  вековой  родовой  усобице Ольговичей и Монамашичей,  ничего  не  помня,  кроме  незабвенного  своего отечества, уже сломили было поганых, опрокинули и уже достигли победы.
Уже показала тыл и отборнейшая тысяча Чингизхана на серых конях.    Еще бы напор и не увидел бы потрясатель вселенной ни Субедея своего, ни своих лучших, отборнейших туменов.
Но как же это мог Мстислав Киевский двинуть рвавшихся в  битву  киевлян своих, а вдруг Мстислав Галицкий выручит его, возьмет да одному  себе  и присвоит победу?
Опустошая Русь, прогрохотала копытами, прокатилась по  ней  вся Азия - от Аргуни и Каракорума. Однако Кременца и Холма не  смог  взять  Батый  и,  обтекая  сильнейшие крепости Даниила Галицкого, двинулся на Венгрию, на Германию, через Польшу.
За рекою Солоной, притоком  Тиссы,  разбиты  были  мадьяры,  кичившиеся издревле своею конницею, да и не зря, ибо испокон веку,  вечно  сидели  на своих крепких и легких  лошадях,  на  них  ели,  пили,  спали,  торговали, совещались, не расставаясь до гроба и со  своими  длинными  саблями. 
Этот гордый, смелый, дерзкий и кичливый  народ  выслал  против  Батыя  и  Субедея стотысячное конное войско. И оно почти сплошь  было  уничтожено. 
По  всей Венгрии  тогда  будто  прокатился  исполинский,  многоверстный,   докрасна раскаленный каток: пустыня и пепел. Король Бэла Венгерский бежал с поля битвы в  Австрию. 
Но  здесь  герцог Фридрих Сварливый, Бабенберг, отнял у короля Бэлы все его золото и вынудил отдать ему, Фридриху, богатейшие, плодороднейшие венгерские области.
А Субедей между тем приближался. Король венгерский кинулся от него в Сербию, в Хорватию, в Далмацию. Татары шли по пятам. И хорваты спрятали венгро-хорватского короля на  одном  из  Кварнерских островов.
И собрали войско сербы и хорваты одни на берегах Лазурного моря опрокинули Субедея,  поразили и обратили его в бегство. А на севере, в Чехии, чешский рыцарь и воевода Ярослав  из  Штаренберга разгромил другого знаменитого полководца татарского, Пэту, и взятый чехами в плен прославленный полководец  Батыя  оказался  рыцарем-крестоносцем, родом из Лондона.
И  тогда,  страшась  тяготевших  над  тылами   татарскими   устоявших крепостей Даниила Галицкого, стоя уже у ворот Вены, Венеции  и  у  сердца  Германии, Батый затосковал вдруг, заоглядывался на тылы, стал  вспоминать  Золотую орду, Волгу.
Однако неистовый полководец Чингизхана,  суровый  пестун  внука  его Батыя Субедей противился тому отступлению  всячески,  противился  долго, страшась бесчестия.
Наконец дал приказ покидать Венгрию и Германию, но как можно медлительнее, да и то, когда стало известно о смерти великого хана  и о начавшейся за Байкалом смуте.
Да, только золотым и можно было именовать этот  огромный  и  богатейший  город  в низовьях Волги Сарай с двумястами   тысяч   разноязычного   населения   и   владычествующего, монголо-татарского, и насильно согнанного татарами со всех концов мира,  и с  товаром,  с  купцами пришедшими. 
Это  была   поистине   сокровищница бездонная,  непрерывно  наполняемая  двоенным  грабежом  и  торговлей,   сокровищница  не  только  чужого  золота,  серебра,  хлеба,  труда,  чужих достояний, но и обломков чужой, великой культуры, награбленных на  Востоке и Западе и сваленных без разбору, в диком, но своеобразном  беспорядке,  в бездонную кладовую степного хищника, угнездившегося в Крыму.
Государственная мудрость и наука всенародного и хозяйственного учета из Небесной империи. Оттуда же, из Китая, и премудрость книжная, да  и  самая грамота, китайская многошумная музыка с барабанами.
Но оттуда же, из  Китая,  и  неслыханное  еще  в  Европе  многообразное оружие, вырванное Чингизом и Бату из заплывших жиром, изнеженных рук выродившихся императоров китайских и сановников  их,  и  порох,  которым  через  подкоп рушили крепчайшие крепостные стены.
Невиданный  еще  в  Западной  Европе дальнобойный огнемет, кидающий на осажденных пылающую нефть  накала  столь нестерпимого,  что  мгновенно   вспыхивали   даже   волглые,   непрестанно поливаемые водою воловьи шкуры, которыми осажденные покрывали свои дома, и вдруг занималась крыша и все строение, так что  уже  ничем  нельзя  было потушить.
И многое, многое другое. Причудливо перемешиваясь друг с другом, громоздились в  духовном  хаосе здесь и многоразличные чужие веры.     Будда, Лао Цзы, Конфуций -  наряду  с  коренным  дикарским беснованием и якутских и тангутских шаманов, забравших неимоверную  власть в Орде.
Эта власть, правда, была  уже  на  исходе,  ибо  Магомет,  к  вере которого склонялись уже все татары,  все  более простирал над Ордою власть свою.
Но и Христос пребывал в Орде. Не только молитвенные дома христианских еретиков - богумилов  стояли  в столице Крымского улуса, но уже и русские  злосчастные  пленники,  среди подъяремного, каторжного труда,  под  бичами  надсмотрщиков,  падавшие  от голода, испросили через византийских единоверных греков купцов  разрешение у хана и ночным сверхтрудом, подвигом рук своих воздвигли в  орде несколько   русских   церквей.   
Приношениями помогали им в том различные русские князья. А со времени похода на Польшу вознесся  на  Крымском берегу и островерхий, весь точно стрела духа человеческого,  устремленная  к  небу, римско-католический костел.
И  самое  зодчество  было  здесь  не  свое,  все  чужое  и   хаотически перемешанное. Объемный византийско-индийский купол соседствовал тут  с  мавританской, витиеватой, но и волшебно легкою аркою.
Иные  же  зданья  покоились  угрюмо-торжественные на   тяжелых, многогранных, разлатых ассиро-вавилонских, или  же  египетских  колоннадах, ибо не только монголы, но и Рим, и Византия, и Россия, и родина Руставели, и Египет, и Сирия,  и  Палестина,  оба  Ирака,  Иран,  турки-сельджуки,  и уроженцы Парижа, и немцы, и готовые ради корысти и  прибыли  пройти  через все девять кругов ада генуэзцы  и  венециане,  да,  наконец,  и  обитатели острова Британи англичане, уроженцы Лондона и Оксфорда, в шумном и разноязычном толповращении сталкивались на широких улицах Сарая.
Одних  когда-то  влачил  сюда  жесткий  волосяной  аркан   монгольского всадника, других не менее прочный и  мучительный  аркан  любостяжания  и наживы.
Кварталы чужеземных купцов, каждая народность особо, окружены  были стенами, верх которых был усыпан битым стеклом. Ремесленники  пленные: кузнецы,  оружейники,  кожевники,  древоделы, каменотесы, гончары, ткачи и шерстобиты, жили также раздельно, однако  не по народности, а по цехам, хозяин Поволжского улуса приказал расселять их, всячески перемешивая одну народность с другой.
Дворцы и самого Мамая, и ханов, и многих  беков  строены  были  из камня. Однако обитали в них  только  зимой,  топя  не  более двух-трех покоев, ибо тяжело было добывать столько дров.
С наступлением же первых дней весны, по первым проталинам, и  уже  до  начала  зимы,  столица Золотого улуса откочевывала в степь. И тогда по обе стороны Волги раскидывался  необозримый  город  огромных юрт,  и  кибиток,  и  двухколесных  повозок,  город  кошмы,  город   войлока, натянутого на решетчатый деревянный остов, город, окруженный неисчислимыми ржущими, мычащими, блеющими стадами и табунами.
Он  был  столь  необозримо велик, что большие юрты с деревянной вышки, стоявшей  возле  шатра  Мамая, показывались точно тюбетейки, расставленные на зеленом ковре.
Такому городу, несмотря на его двухсоттысячное население, потребно было не более часа, дабы вскинуться  на  коней,  на  колеса  и  ринуться,  куда повелит владыка, увлекая вслед за собою подвластных и  покоренных,  топча, сметая, опустошая все, посмевшее воспротивиться.
В спешном строительстве города дикий камень Волги и рыхлый песчаник  ее берегов приводил в бешенство наемных архитекторов из Египта и Византии,  в отчаяние, в трепет за свою жизнь  архитекторов  пленных  -  из  Хорезма  и русских.
И кто-то из них подсказал Батыю и Мамаю чудовищную мысль,  разобрать  мечети  и дворцы Хорезма и Самарканда и весь тесаный камень,  плиты,  изразцы,  даже целые куски стен переправить  на  Волгу,  для  строительства  и  украшения Сарая.
Хан повелел и из Югры, из страны мрака, вниз по Каме, на огромных лодьях-насадах шли к хану Батыю, затем к Берке, а после к Мамаю граниты  Северного  Урала  и  разноцветный дорогой камень.
Мраморы же волокли из Крыма морем Сурожским, и далее вверх по Дону, а там уже на волах. Десятое от всего: десятый воин, десятая девушка,  десятое  от  стад  и десятый конь каждой масти,  десятину  от  жатвы  и  от  прочего  достояния покоренных и завоеванных, отнимала Орда.
И скакали баскаки и численники татарские, исчисляя и взимая  дань-выходы и с плуга, и с дыма, и тамгу со всего продаваемого и  устанавливая  ямские станы от Франции до Волги.
Только чернецов, попов да игумнов не исчисляли. “С них, - так  гласили ханские грамоты, - не надобно нам ни дани, ни тамги, ни плужное,  ни  ям, ни подводы, ни воинов, ни корма. Но пусть молятся  за  нас  богу  своему  без вражды, с правым сердцем”.
Не страшившиеся никого на земле, от океана до океана, татарские ханы и сам великий хан татарский боялись затронуть богов  даже  и  побежденного племени и народа. И едва ли не всех богов забирали в свою божницу.
Итак, для монголов произрастали  посеянные  на  Волыни  и  на  Киевщине хлеба. Для Орды в лесах Севера  гнездился  соболь  и  горностай.  Для  нее гремели, со всею мощностью, шерстобитни и сукновальни Фландрии,  превращая в драгоценное сукно шерсть - наитончайшее  руно  с  пастбищ Англии.
Для Орды трудился и червь шелковичный в Китае и  шумели  ткацкие  станы дамасских и византийских шелкопрядилен, изготовлявших  пурпуры  и   царские багряницы.
Для нее, долгорукой и  ненасытной,  отягощались  плодами своими в оазисах Африки и Аравии и финикийская пальма, и древо банана. Для стола хозяев Поволжского улуса, из Индийского царства, откуп-дань доставлялся бережно, с неслыханным тщанием, за  сохранность  сладчайшего груза головою отвечал караван-баши, плода именуемого манго.
Для Орды зрели  винограды  Лангедока,  Шампани,  Венгрии  и Тавриды, точился сок, столетьями дозревали редкостные вина в боярских, в княжеских, в  панских и королевских подвалах.
Гений монгола Темучжина, наименованного потом  Чингизхан,  гений  военный  и  государственный,  вожак разбойничьей шайки в Монголии, создавшего это войско и к  возрасту  мужа уже с полным правом именовался потрясателем вселенной.
Человек этот, дед хана Батыя, поклялся, еще за Байкалом, перед  лицом всех первых своих сподвижников:
-  Народ,  который  среди  всевозможных  опасностей  сопровождал  своей преданностью каждое мое движение, я хочу возвысить над всем, что  движется на земле.
И эту клятву исполнил. Своя  была  у  монголов   неразрывная   кровавая   круговая   порука, пронизывающая всю  Орду,  от  великого  хана-императора  через  ханов, нойонов, батырей до последнего рядового добытчика.
Страшная круговая порука подданных и повелителя с первобытной  и  дикой силой, свойственной кочевым ордам,  племенам-скотоводам,  изъявлялась  при избрании хана в императоры всех монголо-татарских улусов и стойбищ, где бы ни кочевали, где бы ни располагались они.
Хана с его женою, его старшею хатунью, сажали на  войлок.  Клали  перед ним саблю и говорили:
- Мы хотим, просим и приказываем, чтобы ты владел всеми нами.
- Если вы хотите, - отвечал хан, - чтобы я владел  вами,  то  готов  ли каждый из вас исполнить то, что я ему прикажу,  приходить,  когда  позову, идти, куда пошлю, убивать, кого велю?
- Готовы.
- Если так, то впредь слово уст моих да будет мечом моим.
Вельможи и воины говорили:
- Возведи очи свои к небу и познай бога. Затем обрати их на войлок,  на коем сидишь. Если ты будешь хорошо править государством, если будешь щедр, если водворишь правосудие и будешь чтить вельмож своих по достоинству,  то весь свет покорится твоей воле и бог даст тебе  все,  чего  только  сердце твое пожелает. Если станешь делать противное, то будешь злосчастен и отвержен и  столь нищ, что не будет у тебя и войлока, на котором сидишь.
Сказав это, они  подымали  на  войлоке  хана  и  ханшу  и  торжественно провозглашали их императором и императрицей всех татар, всех монголов.
Своей  была неслыханная  для  европейцев жестокая дисциплина, покоившаяся и в самой битве на той же круговой монгольской поруке. За одного оказавшегося в  десятке  труса  убивали  весь  десяток. 
Если десяток не выручал своего, попавшего в плен, убивали весь десяток. Если с поля битвы бежала сотня, расстреливали из нее каждого десятого.
Нахмуренная бровь десятника-ун-агаси, где уж там хана, была для воина страшнее смерти, ибо сплошь и рядом это и означало смерть, но только не доблестную, а позорную.
Потерявшего армию полководца  одевали  в  женское  платье  и  предавали глумленью. А затем багадур, коему еще недавно беспрекословно  повиновались десятки туменов, сотни тысяч волчьих сердец, покорно склонял свою шею  для шнурка посланного ханом давителя, хотя бы это был простой овчар.
Однако по другую сторону воина, в подспорье к простой,  но  и  страшной системе кар и взысканий, высилась простая же в своем основанье,  грабеж  и дележ, но многосложная система наград и поощрений.
Сотников, кто отличался, хан делал тысячниками,  одарял  их  серебряною посудою, множеством коней, рабами, рабынями,  отдавал  им  дочерей  и  жен побежденных.
Тысячников же делал темниками и награждал их в  десятикратном размере против первых. Сотник имел серебряную дощечку-пайцзу,  тысячник  вызолоченную, темник же  золотую, с львиной головой.
Едва только объявлялась война, как букаул, начальник  гвардии  верховного хана, верховный распорядитель двора тотчас по взятии большого вражьего  города прибывал на побоище и,  как  верховный  судья,  примирял  дерущихся  из-за добычи ханов, нойонов, батырей, присуждая одному то, другому другое.
Да  еще была  неисчислимая  монгольская   лошадь, бойкая, крепконогая, злая, с толстым хвостом,  лошадь,  которую  не  надо  было кормить, напротив, она сама не только несла,  подобно  черному  урагану, полумиллионную орду, но и кормила ее и молоком своим, и мясом,  и  живой своей конской кровью в пустынях.
Из-под толщи аршинного снега эта лошадь выбивала  копытом  прошлогоднюю траву. У простого воина было не менее двух сменных лошадей. Ун-агаси имел их десяток, а не возбранялось и  более.  Начиная  же  с  гус-агаси, сотника, количество лошадей исчислялось уже табунами. Армадой коней татары всех подавляли.
На Западе, в Европе, как гласит  древнее  монгольское  преданье,  вождь татаро-монголов нашел трех незаменимых союзников. Когда малолетний Батый перевалил через Карпатский хребет  и  вторгся  во  владения короля венгерского Бэлы, то принес  жертву  демонам,  обитавшим  в  некоем войлочном идоле, которого хан повсюду возил с собой. 
Хан  спросил  идола: “Остановиться ему, или двинуться дальше?” И демон,  обитавший  в  том  идоле, будто бы отвечал: “Ступай смело. Ибо  впереди  тебя,  в  станы  врагов,  я посылаю трех духов, и они уготовают тебе путь. Первый дух - дух  раздоров, второй дух - неверия в свои силы, третий - дух страха”.
Услышав это предсказание, Батый двинулся в глубь Мадьярии. А сколь ревностно эти нечистых три и губительных духа служили  татарам, то изведали на себе неисчислимые народы земные и государи.
Сам Папа  Римский,  наместник  господа  на  земле, Иннокентий  IV, государь государей, смиренно принял мерзкий и глумливый татарский  ответ на свое посольство, принял  от  какого-то  второстепенного  хана,  который единственно тем наглым ответом и сохранил свое имя от забвенья:
- Ведай это ты, папа: слышащий непреложное наше установленье да сидит на собственной земле, воде и отчине, а силу пусть отдает тому, кто  сохраняет лицо всей земли. Ты, папа, приходи  к  нам  своею  собственною  персоною и предстань пред  того,  кто сохраняет лицо всей земли. Если же ты не придешь, то мы не знаем,  что  из этого будет, бог весть. Повеленье  сие  посылаем  через  руки  Айбега  и Саргиса. Писано месяца июля 20 дня, в области замка Ситиэнса.
Для монголов ленивых на все, кроме битвы, текли  изобильные  рыбою реки. Для Орды полнилось вымя в тучных неисчислимых  стадах  на  пастбищах покоренных народов.
Все чужое, награбленное, похищенное. А что же было свое? Свое,  татарское,  было  многовековое   родовое   сцепленье   кочевых забайкальских орд под властью  князьков  и  старейшин, табунщиков  и скотоводов. Свой был кумыс, овечья и верблюжья шерсть, шаманы, заунывная песня, домбра, стрелы  и  луки  и  бескрайние  пастбища. 
И  если  чего  и недоставало всем этим бесчисленным князькам и старейшинам, так  это  чтобы весь мир  превратился  в  одно  беспредельное  пастбище. 
А  уж  если  где невозможно пасти татарские табуны, стада и отары - там чтобы обитали  одни только данники и рабы. Но, сначала надо было, чтобы в этих бескрайних степях распыленные, едва слыхавшие о  существовании  друг  друга,  бесчисленные племена были сбиты  кровавой клятвой в одно чудовищное государственное образование.
Татары отличались всем своим видом от всех иных людей: имели щеки выпуклые и надутые, глаза едва приметные, узенькие щелки, ноги маленького размера, ростом невысокие и худые, лицом смуглы и рябы.
Они бреют волосы за ушами и спереди на лбу, отпуская усы, бороду и длинные косы позади, выстригают себе верх головы, подобно римским священникам.
Мужчины и женщины носят кафтаны парчовые, шелковые и клееные, или шубы мехом наружу, носят высокие шапки. Живут в шатрах, сплетенных из прутьев и покрытых войлоком, вверху делается отверстие, через которое входит свет и выходит дым, ибо у них всегда пылает огонь в шатре.
Стада и табуны животных у них монгольские бесчисленны: множество лошадей, верблюдов, овец, коз и рогатой скотины. Мясо и жидкая просяная каша есть главная пища сих дикарей, довольных малым ее количеством.
Они не знают хлеба; едят все нечистыми руками, обтирая их об одежду, сапоги, или траву, не моют ни котлов, ни самой одежды своей, любят кумыс и пьянство до крайности.
Мужчины не занимаются никакими работами: иногда присматривают только за стадами, или делают стрелы. Младенцы трех, или двух лет уже садятся на лошадь. Женщины также ездят верхом, и многие стреляют из лука не хуже воинов, в хозяйстве же удивительно трудолюбивы: стряпают, шьют платье, сапоги, чинят телеги, навьючивают верблюдов.
Вельможи и богатые люди имеют до ста жен; двоюродные совокупляются браком, пасынок с мачехою, невестки с деверем. Жених обыкновенно покупает невесту у родителей и весьма дорогою ценою.
Не только прелюбодеяние, но и блуд наказываются смертью, равно как воровство, столь необыкновенное, что татары не употребляют замков. Скромны в обхождении с женщинами и ненавидят срамословие, терпеливо сносят зной, мороз, голод и с пустым желудком поют веселые песни. Татарин не обманывает татарина, но обмануть иностранца считается похвальной хитростью.
Что касается до их закона, то они веруют в бога, творца вселенной, награждающего людей по достоинству, но приносят жертвы идолам, сделанным из войлока, или шелковой ткани, обожают солнце, огонь, луну, называя оную великою царицею, и преклоняют колена, обращаясь лицом к югу.
Не ведая правил истинной добродетели, они вместо законов имеют какие-то предания и считают за грех бросить в огонь ножик, опереться на хлыст, умертвить птенца, вылить молоко на землю, выплюнуть изо рта пищу, но убивать людей и разорять государства кажется им дозволенной забавой.
О жизни вечной не умеют сказать ничего ясного, а думают, что они и там будут есть, пить, заниматься скотоводством и прочим. Жрецы их суть так называемые волхвы, гадатели будущего. Имея астрономические сведения, они предсказывают народу солнечные и лунные затмения.
Когда занеможет татарин, родные ставят перед шатром копье, обвитое черным войлоком: сей знак удаляет от больного всех посторонних. Умирающего оставляют и родные.
Кто был при смерти человека, тот не может видеть ни хана, ни князей до новой луны. Знатных людей погребают тайно, с пищею, с ослабленным конем, серебром и золотом; телега и ставка умершего должны быть сожжены, и никто не смеет произнести его имени до третьего поколения. Кладбище ханов, князей, вельмож неприступно, где бы они не окончили жизнь свою, монголы отвозят их тела в сие место.
Таков сей народ, ненасытный в кровопролитии. Побежденные обязаны давать монголам десятую часть всего имения, рабов, войско и служат орудием для истребления других народов.
Сии жестокие завоеватели особенно стараются искоренять князей и вельмож; требуют от них детей в аманаты и никогда уже не позволяют им выехать из Орды.
Одним словом, татары хотят исполнить завещание Чингизханово и покорить всю землю; для того Гаюк именует себя в письмах “Государем мира”, прибавляя:
- Бог на небесах, я на земле.

                Глава 9. Новый побег.

В 1245 году один воевода Баян из дружины князя Михаила Всеволодича Черниговского, после его мученической смерти в орде, не покорился монголам, бежал.
Один Михаил Всеволодович Черниговский отказался от волховства поганого. Тщетно повелевал Батый,  тщетно, по его просьбе, Александр  Ярославич  Невский,  принужденный  в  то  время бывать у Батыя и у сына его Сартака, умолял  свойственника  своего,  князя Михаила, не гневить хана и хотя бы пройти меж  кострами,  ибо, убеждал Александр Ярославич, то не в поклоненье делается,  но  ради  якобы волшебного очищения всех приходящих от злого умысла против хана.
Тщетно. Тогда и священник, прибывший с  князем  Черниговским,  присоединился  к мольбам, и бояре  стали  говорить,  что  если  даже  сие  и  в  поклоненье творится, то пусть грех его на них ляжет.
Князь не слушал их,  и  попросил  священника  причастить  его,  и  стал готовиться к смерти. И она не замедлила явиться. Разъяренный хан послал на князя палача своего,  и  тот,  будто  буйвол, повалил Михаила на землю и, разодрав светлые одежды его, пинками в  сердце тяжко обутых ног убил князя, а потом обезглавили.
Недвижимые телохранители тургауты, исполинского роста,  в  сверкающих шишаках, с круглыми, выпуклыми щитами и  высокими  копьями,  поставленными вверх острием, на которые они как бы слегка опирались, подобно живой,  в два  ряда,  колоннаде,  высились  по  обе  стороны  нескончаемой  ковровой дорожки.
В каждой паре воины, стоявшие друг против  друга,  располагались  столь близко один от другого, что им достаточно было  с  той  и  другой  стороны склонить копья, и дорога во внутренние покои была бы преграждена.
Один из телохранителей, ближайший к двери  ханских  покоев,  желтолицый гигант, особенно поражал непомерным ростом своим, бычьей шеей и чудовищной мощью обнаженных рук, скорее похожих на бедра.
- Вот это гигант, - подумалось Баяну. - Такой враз забьет пинками в сердце и конец.
В ходе бегства он зарубил трех высокопоставленных тысячников Батыя и отправился на юг в Константинополь, где  его ждала невеста,  приемная дочь  князя  Бориса Ростовского Злата. 
Вместе  со старинным дружкой, преданным весельчаком викингом Олафом с  Северской  земли, Баян ехал верхом из Чернигова  к  Понту Эвксинскому,  надеясь найти там  моряков,  которые  согласятся  перевезти  их  в Константинополь.
Но в южной пустыне они сбились с  пути.  Умирая от жажды и усталости, Баян и Олаф увидели вдали  гряду зеленых холмов. На  склонах  холмов  мирно  паслись  дикие овцы, а у подножия лежали развалины Согдианы.
Тем временем в Азии и на Руси росла грозная империя монголов. Тогда воевали и переселялись целые народы, а сила их, растекаясь на тысячи миль окрест, меняла судьбы мира и людей,  совсем  несхожих нравом и целями.
На  развалинах  города  лежала   пыль   веков.   Выветренные   камни, рассыпающаяся  кладка,  кренящиеся  башни.  Овцы   мирно щипали   траву, пробивавшуюся между растрескавшимися плитами мостовой,  а  на  колоннах  с осыпавшейся  мозаикой  свили   гнезда   пестрые   птицы.   
Некогда величественный и грозный, город был прекрасен в своей безмятежности. Под ногами стелился густой  утренний  туман.  По  безмолвным  древним улицам гулял меланхолический ветерок.
Копыта коней, идущих в  поводу  мимо позеленевших  от  старости  башен,  вдоль  развалившихся  стен,   заросших пунцовыми и зелеными цветами, приглушенно цокали по камням.
Это была знаменитая Согдиана, город созданный Александром Македонским и покинутый жителями. Под густым слоем  пыли,  люди  и  кони  походили  на  ожившие  статуи, выкрашенные в серый цвет.
Двое путников неторопливо шагали по  мостовой,  очарованные  красотой мертвого города. Баян был молод, высок и худощав, усталая, но  сохраняющая грацию походка выдавала в нем опытного воина.  Его  длинные  волосы  почти добела выгорели на солнце, а в бесцветных  глазах  затаилась  нерастраченная ярость. 
Но примечательнее всего в его облике было черное ожерелье их  полированного черного камня на шее. Следом за ним брел побратим Олаф с длинным луком и колчаном  со  стрелами за спиной. Из одежды на нем были только штаны и высокие сапоги из  мягкой кожи. Да и зачем ему одежда, если стояла такая жара.
Ростом викинг Олаф был по плечо Баяну. Отряхнувшись от пыли и песка, Олаф сказал:
- В жизни не видел города прекраснее. Но  почему  он  обезлюдел?  Как могли жители покинуть столь чудесное место?
Баян потер  пальцами камни ожерелья.  Он  всегда  так  делал,  когда  бывал озадачен.
- Может быть, заразная болезнь? Кто его знает. Будем надеяться, что зараза - если  это  она  виновата  -  выкосила  всех  подчистую.  Потом  я поразмыслю над твоим вопросом, а сейчас мне  слышится  плеск  воды. 
- Вода, друг мой Олаф, это как раз то, что нам нужно в первую очередь. Во вторую очередь нам нужна еда, в третью сон, а уж размышления в четвертую очередь.
На одной из площадей они обнаружили стелу из голубовато-серого  камня с рельефным изображением  пловцов.  Из  глаз  каменной  девы  в  небольшой бассейн под стелой струилась прозрачная ключевая вода.
Утолив жажду, Баян провел мокрыми ладонями по  запыленному  лицу  и уступил место Олафу. Потом он напоил лошадей. Достав из седельной сумки  истрепанную  карту,  которую  ему  дали  в Чернигове, он водил по ней пальцем, пока не наткнулся на слово “Согдиана”.
Вздохнув с облегчением, он улыбнулся.
- А мы не так уж сильно отклонились. Сразу за холмами течет  река Дон,  а за ней, примерно в  неделе  пути  Танаис.  Отдохнем  здесь  денек  и двинемся дальше.
- А перед отъездом вам захочется осмотреть город, это как пить  дать, - ухмыльнулся Олаф. Он побрызгал на грудь водой и поднял с земли  лук  и колчан.
- Вы говорили, что во вторую очередь нам нужна еда. Я тут  неподалеку приметил хорошего барана. Скоро вернусь.  Сегодня  на  ужин  у  нас  будет жареная баранина.
Он уселся в седло и направил коня к разрушенным городским воротам. Не теряя времени даром, Баян разделся и погрузил кисти в прохладную воду.
Постанывая от удовольствия, он вымылся и достал из  седельной  сумки чистую одежду - шелковую рубашку, подарок дяди, и синие штаны из хлопка. Радуясь  возможности  отдохнуть  от доспехов из кожи и стали,  которые  он,  опасаясь  погони,  носил  даже  в пустыне,  Баян  оделся  в  чистое  и  обул  легкие  сандалии. 
Вряд   ли преследователи сумеют добраться сюда, а сам город, похоже, не таит в  себе опасности. Единственной уступкой недавним страхам был меч, оставшийся  у Баяна на бедре.
Расседлав коня, он улегся в тени полуразрушенной башни,  привалившись лопатками и затылком к стене, и стал  ждать  Олафа  с  добычей. 
Миновал полдень. Вскоре Баян одолел сон, но через час  тревога,  не  покидавшая его душу, разбудила его.
- Куда запропал Олаф? Много ли времени  нужно  меткому  стрелку, чтобы убить дикого барана? Уж не попал ли он в  беду? Но откуда здесь взяться опасности? Может быть, Олаф убил барана, но  ему не хватило сил взвалить добычу на коня, и он решил отдохнуть часок-другой? Нечего рассуждать, надо идти к нему на помощь, - решил Баян.

                Глава 10. Монголы в личинах.

Оседлав коня, он проехал по улицам, миновал пролом в окружавшей город стене и поднялся на  холм.  Конь  будто  обрел  прежние  силы,  коснувшись копытами травы, и Баян пустил его легким галопом.
Он догнал стадо  овец,  бредущее  за  крупным,  упитанным  вожаком  - очевидно, тем самым бараном, о котором говорил Олаф. Но маленького горца поблизости не было.
- Олаф? - закричал Баян, озираясь вокруг. - Олаф!
Но ответом ему было лишь слабое эхо. Нахмурив брови, Баян пришпорил коня и направил его  на  соседний,  более высокий холм, в надежде увидеть с вершины  своего  друга.  Овцы  бросились перед ним врассыпную; упругая трава заглушала топот копыт.
На вершине Баян натянул поводья и огляделся, прикрыв ладонью глаза, но Олафа нигде не увидел. Обернувшись  к  городу,  он  уловил  движение  на  восточной  стороне площади, где бил ключ.
- На самом ли деле заметил он человека, прячущегося в тени домов, или это обман зрения? Если Олаф возвратился другой  дорогой, почему он не ответил на мой зов?
В душу всколыхнулась тревога, но Баяну по-прежнему не верилось, что  в городе скрывается враг. Он поворотил коня, спустился по склону, перемахнул через  разрушенную до основания стену. Копыта глухо простучали по пыльным улицам. 
Выкрикивая имя друга, Баян въехал на площадь. Но снова ему отвечало только  эхо,  и на площади он не встретил маленького горца.   Баян нахмурился. Он чувствовал, что в городе кто-то есть.
Он повернул коня, и вдруг справа донесся слабый звук. Баян  вгляделся в ту сторону, не сомневаясь, что  узнал  звук.  Наконец,  вдали показалась черная точка. Вскоре  заблестел  на  солнце  металл;  и  Баян отчетливо услышал перестук копыт множества лошадей.
Он упал духом. В долину входил конный отряд монголов. Так нагло могли везти себя только они.
Теперь ясно, почему не вернулся Олаф. В Согдиане  прячутся  воины империи монголов. Возможно, они узнали Олафа и поняли, что Баян -  самый ненавистный враг монголов - где-то неподалеку.
Надеясь, что его еще не заметили, Баян скрылся в тенистом переулке. Значит, монголы все-таки шли по его следам. Как  еще  объяснить, что они оказались в мертвом городе посреди пустыни?
Достав из ножен длинный меч, Баян спешился. Без доспехов, в шелке и хлопке, он чувствовал себя беззащитным и спешил найти укрытие.
Всадники приближались к самых  высоким  башням  Согдианы.  Они наверняка высматривали Баяна,  которому  субедей Саян  поклялся отомстить за бегство из орды.
Поэтому император монголов Батый послал на охоту за Баяном именно этого человека. Покидая Чернигов, юный Баян, конечно,  понимал,  что  путь будет трудным и опасным, но  не  ожидал,  что  неприятности  начнутся  так скоро.
Он направился к полуразрушенному  темному  зданию.  Переступив  через порог, он оказался в прихожей со стенами,  облицованными  светлым  камнем, изукрашенным  резьбой,  отчасти  скрытым  под  мягким  мхом   и   цветущим лишайником.
С мечом в руке Баян поднялся по скользким от мха  ступенькам винтовой  лестницы  в  тесную  комнатушку,  освещенную  солнечным   лучом, падающим сквозь пролом в стене. Прижимаясь к  камням,  Баян  выглянул  в пролом и увидел город и входящих в него монголов.
Неподалеку высилась башня  из  потускневшего  зеленого  гранита.  Она стояла почти в самом центре Согдианы. Баян предположил, что монголы высматривают его за бойницами,  но вскоре отряд скрылся за плоской крышей,  окруженной  каменными зубцами.  Через  отверстие  в  крыше  наверх высыпало несколько человек.
По тяжелым доспехам, длинным плащам и бронзовым маскам-личинам - и это в такую-то жару! - Баян узнал гвардию Батыя.  Но  такова  уж  была извращенная натура этих людей, что ни при  каких  обстоятельствах  они  не расставались с тусклыми  личинами,  изображающими  морды  разъяренных шаманов. 
Видимо,  с  этими  страшными украшениями на лицах подданные  империи чувствовали себя увереннее. Своей свирепостью монголы, которых видел перед собой Баян, прославились на всю Европу. На крыше стояло  семеро  воинов  -  двое поддерживали под руки высокого, стройного человека в более изящной, чем  у остальных личине из бронзы.
Один из тех, кто его поддерживал,  был приземист и грузен, зато другой - настоящий великан с обнаженными руками и ногами, покрытыми необычайно густыми и длинными волосами.
- Что это с ним? - удивился Баян, глядя  на  человека  в  маске  из  бронзы. – Болен, или ранен? - Было нечто неестественное в том, как он опирался на руки своих помощников.
Баян догадывался, кто он: изменник Хула.  Когда-то  этот степняк был прославленным охотником, но задолго  до  нападения монголов на его родину перешел под  знамена  Батыя.
Загадочный Хула и очень опасный, даром, что прикидывается больным. Предводитель монголов сказал несколько слов окружающим,  и  те отрицательно покачали головами - по-видимому, он не обнаружили Баяна. 
Зато он смог показать то место, где Баян оставил коня.  Хула  -  если  это действительно был он - вяло махнул рукой одному из воинов. Тот исчез внизу и вскоре выволок рычащего и сопротивляющегося Олафа.
Баян с облегчением наблюдал, как двое монголов тащат его друга к краю башни.
- Олаф жив, значит, есть надежда, что его удастся спасти.
Предводитель дал знак воину, и тот достал из  сумки рог  и передал его воину-великану. Великан приблизил  рог к ротовому отверстию маски Хулы, и над безмятежным городом  раскатился усталый, невероятно искаженный голос:
- Воевода Баян, мы взяли в плен твоего слугу и знаем,  что  ты  в городе. Если до  захода  солнца  ты  не  сдашься,  твоему  другу  придется нелегко.
Теперь Баян не сомневался, что человек под бронзовой маской Хула. Да и с кем его можно спутать? Великан вернул воину рог, затем он  и  его  приземистый  товарищ подвели хозяина к изъеденным временем каменным зубцам башни.  Опершись  на один из зубцов, Хула застыл, глядя вниз.
Баян с трудом поборол желание броситься туда. Он мог бы,  наверное, подняться на башню - надо только  выскочить  через  пролом,  добраться  по крышам домов до каменной осыпи, и вскарабкаться по ней до самого парапета.
Но ведь его заметят, едва он покинет укрытие. Лучше бы дождаться  темноты, но Олафа начнут пытать засветло. Не зная, что и делать, Баян  тер  пальцем  свое  ожерелье.
Если он сдастся, его убьют на месте,  или  отвезут  к Батыю, а там  его  тоже  ждет  смерть,  правда,  ужасно  медленная, мучительная смерть на глазах у глумливых  садистов  -  властелинов  империи.
Баян подумал о Злате, ждущей его в Константинополе, о князе Борисе, которому он  обещал  помочь  в  борьбе  с  монголами,  и  об  Олафе, маленьком человеке, спасшем однажды ему жизнь. 
Неужели  он  способен отдать  друга  на  растерзание?  Неужели  его  остановит  голос  рассудка, твердящий, что для борьбы с монголами  последний  князь Ростовский из рода Черниговских куда  нужней,  чем  какой-то  викинг? 
Нет,  в  таких   делах   Баян   не прислушивался к голосу рассудка. Но что проку лезть в петлю, если,  пленив его, предводитель монголов не пощадит Олафа?

                Глава 11. Схватка с монголами.

Баян закусил  нижнюю  губу  и  стиснул  рукоять  меча.  Наконец  он решился: встал в проломе и помахал блестящим мечом, держась одной рукой за стену. Хула медленно поднял голову.
- Прежде чем я поднимусь, ты  должен  отпустить  Олафа,  -  крикнул Баян. - Монголы - лжецы, и я  не  поверю  тебе  на  слово.  Отпусти Олафа, и я сдамся без боя!
- Может быть, мы и лжецы,  -  апатично  произнес  Хула,  -  но  не дураки. С какой стати я должен тебе верить?
- Я воевода князей Черниговских, - просто ответил Баян. - В нашем роду не было лжецов.
Из-под маски раздался язвительный смех.
- Воевода Баян, не суди по себе о Хуле -  он  не столь наивен. Предлагаю выгодную сделку.
- Ну? - устало спросил Баян.
- Подойди к башне на выстрел арбалета,  и  я  отпущу  твоего слугу. - Хула нарочито закашлялся и  сгорбился  над  парапетом.  -  Что скажешь?
- Какая же это выгода, если ты  сможешь  пристрелить  нас  обоих, ничем не рискуя?
- Дорогой мой Баян,  Батыю  ты  нужен  живым.  Не  надо лукавить: тебе это прекрасно известно. Да и мне не  все  равно,  чем  меня наградят: титулом тысячника за целого и невредимого  Баяна,  или,  в  лучшем случае, титулом сотника - за  мертвого.  Разве  тебе  не  говорили,  что  я дьявольски честолюбив?
Довод  Хулы  казался  убедительным,  но  Баян  был  наслышан  о коварстве степняка.
- Ладно, Хула, будь по-твоему, - сказал он со вздохом и присел, чтобы перепрыгнуть через узкую улочку на ближайшую крышу.
- Баян, не надо! - закричал Олаф. - Пусть меня убьют!  Моя жизнь ничего не стоит!
Спрыгнув на  крышу  дома,  он  упал  на  четвереньки.  Ветхая  кровля затрещала, но выдержала тяжесть тела. Баян выпрямился  и  осторожно  двинулся  к башне.
Олаф снова крикнул: "Не надо!" И попытался вырваться из  рук  дюжих воинов. Баян шел вперед, не глядя  на  друга  и  словно  забыв  о  мече, который он держал в руке.
Маленькому  викингу  удалось-таки  вырваться.  Он  стрелой  метнулся  к противоположному краю крыши, следом с проклятьями помчались  двое  монголов.
На краю Олаф задержался на мгновенье, затем перепрыгнул через парапет. У Баяна застыла в жилах кровь. Несколько  секунд  он  стоял,  не  в силах поверить в случившееся, стиснув рукоять  меча  и  устремив  пылающий взор на Хулу и его воинов.
Заметив, что арбалет в руках воина  поворачивается  в его сторону, он пригнулся и бросился назад. Стрела с громким шипением  рассекла воздух над его головой, обдав Баяна жаром.
Ухватившись за карниз, Баян повис над улицей. Висел он высоко, но, к счастью, чуть  левее  от  него  начинался  ряд небольших барельефов, идущий наискось почти до мостовой.  Но  выдержит  ли хрупкий камень человеческий вес?
Не раздумывая ни секунды, Баян  ухватился  за  ближайший  барельеф. Камень крошился под пальцами и с треском выходил из стены, как гнилой  зуб из десны. Баян поспешил вцепиться в  соседний  барельеф. 
Он  спускался, роняя каменное крошево, пока не решил, что может приземлиться,  не  сломав ног. Он упал на четвереньки, вскочил и бросился бежать - но не  в  поисках укрытия, а к башне.
Скорее наверх, отомстить за друга, погибшего  по  вине Хулы. Он разыскал вход в башню и, перепрыгнув через порог, услышал клацанье металлических подковок  по  каменным  ступеням.  Баян  выбрал  место  на лестнице, где враги могли нападать только по одному.
Первым появился Хула. Увидев Баяна, он застыл на месте.  Рука  в кольчужной рукавице потянулась к рукояти длинного меча.
- Напрасно ты не воспользовался дурацким подвигом своего дружка, -  с презрением сказал торгаш в маске шамана. - Придется все-таки тебя  убить.
- Он согнулся в три погибели от кашля и привалился к  стене,  сделав  вид, что совершенно обессилел.
- Мой дорогой Баян, я вынужден просить прощения. Проклятая хворь, всегда напоминает о себе в неподходящую  минуту.  -  Он  с  усилием поднял руку и ткнул  пальцем  в  невысокого,  крепко  сбитого  воина,  что поддерживал его на крыше.
- Муниш, окажи мне услугу.
Крепыш Муниш пружинисто шагнул вперед и вытащил из-за  пояса  боевой топор с короткой рукояткой. Другой рукой он обнажил меч.
- Спасибо,  хозяин,  -  сказал  он  с  довольным  смешком.  -  Ну-ка, поглядим, как запляшет этот красавчик.
Он двинулся на Баяна мягкой кошачьей поступью. Баян  не шевелился, давая противнику возможность первым нанести удар.      Монгол с диким воплем ринулся вперед. Лезвие топора со  свистом рассекло воздух и зазвенело, встретив меч Баяна.
Ослабевший от голода  и усталости,  Баян  с  трудом  увернулся   от   короткого   меча,   ощутив прикосновение к бедру холодной стали, пропоровшей штанину. Выскользнув из-под топора, его меч рубанул по маске, погнув часть ее  и оставив глубокую борозду. Муниш выругался и снова сделал выпад мечом,  но Баяну удалось схватить его за руку.
Прижав монгола к стене, Баян выкручивал  ему  руку,  сжимавшую топор. Его собственный меч болтался на темляке. Едва не закричав от  боли, когда в пах вонзился стальной наколенник, Баян рванулся  назад,  увлекая противника за собой по ступенькам, развернулся и толкнул его, что было сил.
Не устояв на ногах, Муниш растянулся на  каменных  плитах.  Удар  был  столь силен, что содрогнулись стены башни. Баян перевел взгляд с бесчувственного тела на Хулу.
- Ну как, предатель, тебе еще не полегчало?
Тот поднял изящную маску, и Баян увидел бледное лицо  и  бесцветные глаза тяжело больного человека. Бескровные губы Хулу тронула улыбка.
- Я сделаю все, что смогу, воевода, - ответил степняк.
Он стал спускаться по ступенькам. Вялости в движениях, как не бывало - напротив, в них угадывались ловкость и собранность. На сей раз поединок начал Баян. Противник явно не ожидал выпада его меча, но все же  успел  парировать. 
За  болезненной  внешностью  степняка скрывалась превосходная подготовка. Пожалуй, он не менее опасен, чем  силач  Муниш,  подумал  Баян.  А вдруг Муниш не убит, а только оглушен? Что,  если  он  очнется  до  конца поединка?
Со стороны могло  показаться,  что  между  ним  и  Хулу  нависло тускло-серое марево  -  так  быстро  мелькала  в  воздухе  сталь.  Хула улыбался из-под маски, сдвинутой на темя; глаза  светились  радостью.  Как будто он не сражался, а слушал волшебную музыку.
Слабея с каждой минутой, Баян понимал - долго в таком темпе  он  не выдержит. Как ни искал он брешь в защите противника, тот казался неуязвим. Даже  оступившись  на  выщербленной  ступеньке,  степняк сумел   отразить молниеносный удар и оцарапать Баяну предплечье.
За спиной Хулы на узкой лестнице нетерпеливо топтались воины  с обнаженными мечами. Баян быстро уставал. Вскоре он вынужден был перейти к защите,  едва успевая отбивать смертоносную сталь, нацеленную то в его глаз, то в горло, то в грудь, то в живот.
Он сделал один  шаг  назад,  другой  и  услышал позади себя стон. Муниш приходил в себя. Еще несколько минут - и  монголы расправятся со своим врагом.
Но неужели Баян даст себя убить, не отомстив за верного Олафа? Он усилил натиск, и Хула расплылся в  улыбке,  уверенный  в  своей  скорой победе. Забыв о Мунише, Баян отпрыгнул и наткнулся спиной на чье-то плечо.
Он резко повернулся,  замахиваясь  мечом  и  едва  не  выронил  его  от неожиданности.
- Олаф!
Маленький викинг занес меч монгола над изуродованной маской.
- Да, я остался жив. Но почему - не спрашивай. Самому не верится.
Он с лязгом опустил меч на маску  Муниша.  Монгол,  успевший  сесть, замертво растянулся на полу. Больше друзьям не удалось и  словом  перекинуться.  Баян  с  трудом отразил очередной удар Хулы.
Баяну удалось-таки  рубануть по наплечнику степняка. Хула отскочил и поспешно опустил маску. Спрыгнув с лестницы,  Баян  лишился  выгодной  позиции.  Теперь  он спохватился, но было поздно - мимо Хулы  успели  проскочить  несколько воинов.
Баян и Олаф отступили к дверному проему, но почти ничего этим  не выиграли. Минут десять они яростно сражались, убили двоих и  ранили  троих монголов, но их силы уходили слишком быстро.
С трудом удерживая в руке меч, Баян смутно различал сквозь кровавую пелену рассвирепевших монголов. Он услышал ликующий крик степняка:  "Взять живыми!" И его опрокинула горячая волна металла и человеческой плоти.

                Глава 12. Неведомое.

Туго связанных цепями пленников тащили вниз по  лестнице,  казавшейся им бесконечной. Лестница вела во мрак подземелья, на глубину, не  меньшую, чем высота башни.
Наконец их втолкнули в помещение, которое когда-то служило  погребом, но стало теперь темницей. Там они упали  ничком  на  шероховатые  каменные плиты и лежали, пока обутая в сапог нога не заставила обоих  перевернуться на спину.
Над ними  с  факелом  в  руке  стоял  Муниш  в  помятой  личине. Казалось, изувеченная маска  скалится  в  злобном  восторге.  Между Мунишем и волосатым великаном, которого Баян видел  на  башне,  сгорбился Хула; его шея была обмотана широким парчовым  шарфом.  Он  опирался  на руку гиганта.
Хула  притворно  закашлялся,  затем  улыбнулся,  глядя   на   двух пленников.
- Боюсь, что вскоре мне придется вас покинуть. Воздух подземелья мне вреден, хотя таким здоровым  молодым  людям  как  вы  он  не  страшен. Впрочем, надолго вы здесь не задержитесь, самое большее на сутки. За нами идет еще один отряд, который отвезет вас обоих в Чернигов - там стоят лагерем наши основные силы.
- Вы захватили Чернигов? - спросил Баян бесстрастным тоном.
- Совершенно верно. Империя монголов времени зря не теряет. Не  сочтите за бахвальство, но я... - Хула откашлялся в шарф... - я герой  взятия Чернигова. В том, что город покорен так быстро - моя  заслуга.  Но  особо  гордиться нечем, у монголов способных  полководцев  предостаточно.  В  последние месяцы мы одержали немало славных побед на Руси. Да и на Востоке.
- Но Новгород  все  еще  стоит,  -  перебил  Баян.  -  Наверное,  это раздражает Батыя?
- Долго Новгороду не продержаться, смею вас  уверить,  -  бодро  возразил Хула. - Мы уделяем этому городишке особое внимание. Кто знает, может быть, городишко уже пал.
- Пока жив князь Новгородский, этому не бывать, - улыбнулся Баян.
- Кстати, о князе Невском. Я  слышал,  что  он  тяжело  ранен,  а  его воевода погиб совсем недавно.
Баян не знал, верить степняку, или нет. Новость ошеломила его, но он постарался этого не выдать. Неужели Новгород  действительно  вот-вот  падет? Что ждет тогда Русь?
-  Похоже,  мои  слова  вас  огорчили,  -  ухмыльнулся   Хула.   - Успокойтесь, воевода. Когда  Новгород сдастся,  никто  не  будет  обижен.  Я лично попрошу эту провинцию в награду за поимку изменника Баяна.
- А мои славные друзья, - он показал на Муниша и волосатого великана, -  будут  править  в ней, если я заболею. Это очень достойные люди, я доверяю им все свои тайны и радости. Надо же как-то их отблагодарить.  Наверное,  я  назначу  Муниша управляющим.
Из-под маски великана донеслось  урчание  довольного  зверя.  Хула улыбнулся.
- С мозгами у Муниша туго, зато  силушки  в  избытке,  а  преданность свою он уже доказал. Пожалуй, он будет неплохой заменой князю Невскому.
Звеня цепями, Баян гневно выкрикнул:
- Хула, ты хитрая бестия, но не дождешься от меня мольбы  и  слез. Погоди, настанет день, когда мы поменяемся ролями!
-  Боюсь,  ты зарвался, воевода.  Ну,  ладно,   лежите, отдыхайте, наслаждайтесь покоем. В Чернигове вам этого не позволят.
Усмехнувшись и отвесив поклон,  Хула  удалился.  Баян  и  Олаф остались лежать во тьме.
- Эх, - услышал вскоре Баян голос друга, - после того, что нынче со мной приключилось, трудно поверить, что я жив. Не знаю,  наяву  это  все, или во сне.
- Что с тобой произошло, Олаф?  Почему  ты  не  разбился  насмерть, прыгнув с башни?
- Разбился бы непременно, не подхвати меня эти люд, жители города.
- Жители города, ты шутишь?
- Ничуть. Из бойниц башни вылетели канаты, которыми жители города подхватили меня и мягко опустили на землю.
- Ты ушиб голову, когда упал, вот тебе и померещилось.
- Наверное, ты прав. - Олаф помолчал. - Но если так, то мне до  сих пор мерещится. Посмотри налево.
Повернув  голову,  Баян  не  удержался   от   возгласа   изумления. Неподалеку стояла человеческая фигура, она явственно просматривалась в тускло свете, падающим откуда-то сверху.
- Классический призрак, - заключил Баян.  -  Странно,  что  он  нам обоим видится.
Его перебил тихий, мелодичный смех.
- Я не мерещусь вам, чужеземцы. Мы - такие же люди, как и вы и говорим на то же языке.  Просто мы, жители Согдианы.
- Так вы не покинули город?  -  воскликнул  Олаф.  -  Но,  как  вам удалось здесь уцелеть?
Призрак снова рассмеялся.
- Знание природы и больше ничего. К сожалению,  яснее  не  объяснить,  так  как  для достижения  своей  цели  нам,  помимо  всего  прочего,  пришлось   создать совершенно новый язык. Многое в нашей жизни изменилось,  но  представления остались прежними, и не сомневайтесь: мы можем отличить друга от врага.
- У вас есть враги? - удивился Баян.
- Да, но об этом позже. - Человек-призрак поплыл вперед и  навис  над Баяном.  Юный  воевода  ощутил   прикосновение гибких канатов   и обнаружил, что висит в воздухе. Призрак, казавшийся  неосязаемым,  обладал сверхчеловеческой силой.
Из тьмы появились еще двое. Один поднял Олафа, другой вытащил палочку и простер  ее над головой. Палочка  засияла  неярко,  но  вполне  достаточно,  чтобы осветить подземную  тюрьму. 
Теперь  Баян  мог,  как  следует  разглядеть незнакомцев: низкорослые, стройные, с  красивыми  худыми  лицами  и  темными глазами, как дети.
Его предположение, что обитатели Согдианы способны проходить сквозь стены, не подтвердилось - они опустились сверху по канатам, проникнув в темницу через отверстие в стене под потолком. Когда-то через это  отверстие,  скатываясь по наклонному туннелю, в погреб попадали мешки с провизией.

                Глава 13. Что это за народ?

Несомые канатами, Баян и Олаф медленно поднимались по туннелю и, наконец, увидели впереди сияние луны и звезд.
- Куда мы движемся? - шепотом спросил Баян.
- Туда, где никто не помешает снять с вас цепи.
У выхода из туннеля они остановились.  Призрак  без  ноши  отправился вперед, разведать нет ли поблизости монголов. Вскоре он вернулся и дал  знак следовать за ним.
Баяна и Олафа канатами перенесли  над  башней  к трехэтажному зданию, которое сохранилось гораздо лучше остальных. Через широкое окно на втором этаже их внесли  людей  в  дом.  В комнате с голыми стенами Баяна и Олафа бережно опустили на пол.
- Что это за дом? - спросил Олаф.  Он  все  еще  не  доверял  своим чувствам.
- Наше жилище, - ответил человек. -  Нас  осталось  совсем  мало.  Мы живем много лет, но у нас очень мало детей, мы вырождаемся. Мы очень многое потеряли.
Через двери в комнату вошло еще несколько человек, среди них были и женщины. Они были так же малы, но красивы. По телам и лицам Баян не решился бы судить о возрасте  хозяев города.
Однако, пока  он  смотрел  на  них,  его  охватило  необыкновенное чувство покоя. Один из них принес инструмент величиной с маленькую пилку.
Баян едва не выронил из руки пилку, до того она была тяжела. Житель пояснил, что в древности их сделали далеко в горах на севере, со временем часть их разрушилась, и теперь они берегут оставшиеся, как зеницу ока. Она легко перепиливала звенья цепи. Вскоре с Баяна и Олафа спали оковы. Баян сел, разминая ноющие мышцы.
- Спасибо, - сказал он. - Вы нас избавили от незавидной участи.
- Всегда рады помочь, - сказал низенький человек. - Меня зовут Рин.
Когда-то я был главой городского Совета. - Улыбаясь, он шагнул  вперед.  - Наверное, вам покажется странным,  что  и  мы  надеемся  получить  от  вас помощь.
- Буду счастлив оказать вам любую услугу,  -  с  готовностью  ответил Баян. - Говорите, не стесняйтесь.
Нам тоже грозит опасность от чужеземных воинов в  уродливых  личинах, - сказал Рин. - Они хотят сровнять Согдиану с землей.
- Сровнять с землей? Но зачем? Город и так лежит в руинах, а  здешние края пока не нужны монголам.
- Ошибаетесь.  Мы  подслушали  разговоры  этих  людей  и  знаем,  что Согдиана им нужна. Они хотят построить здесь огромную оружейную мастерскую и хранилище для метательных машин, чтобы нести смерть и порабощение соседним странам.
- Понятно, - пробормотал Баян. - Вот, значит, почему  здесь  бывший охотник Хула. Разумно. Строительный материал под рукой – надо только разобрать город по  камешку.  Место  безлюдное,  кругом  пустыня  - соседние государства и не заметят, как у них под носом враги построят армейский склад.  А  потом  империя  нанесет  им   внезапный   и сокрушительный удар.  Надо  остановить  монголов,  иначе  они  такого натворят.
- Иначе мы погибнем! - воскликнул Рин. -  Нам  не  жить  без  этого города. Мы - его душа. Если город разрушат, то и мы все умрем.
- Но как их остановить? - перебил Баян. - И чем могу помочь я? Вы – более ученые, у вас, наверное, есть хитроумные механизмы, а у меня  что?  Только меч, да и тот остался у монголов.
- Вся беда в том, что мы слабы и слишком боимся чужих, поэтому не  можем  удаляться  от  города,  -  сказал Рин. - У нас было много ненадежных машин, но мы давным-давно спрятали их в катакомбах неподалеку от  города.  Сейчас  нам  нужна  одна-единственная машина,  но  отправиться  за  ней  некому.  Эта  задача  по  плечу  только сильному человеку. Возьметесь?
- Охотно, - ответил Баян. - Объясните точнее, как найти этот механизм, и мы вам его доставим. Только надо спешить, пока Хула нас не хватился.
- Вы правы, медлить ни к  чему,  -  согласился  Рин.  Но  я  обязан предупредить вас вот о чем. В ту пору, когда мы сочли нужным отказаться от машин, мы еще могли преодолевать на канатах небольшие расстояния по городу. На всякий случай мы поставили в хранилище охрану - жуткий медведь, способный  отпугнуть любого постороннего. Но беда в том, что этот  медведь  не только пугает. Он подчиняется только жрецу, но его сейчас нет в городе. Медведь убьет любого человека, который отважится проникнуть на склад.
- Как же с ним совладать? - спросил Олаф.
- Я вижу только  один  способ,  -  вздохнув,  сказал  Рин.  -  Надо с ним сразиться. И уничтожить его.
- Ясно, - улыбнулся Баян. - Похоже, мы попали из огня да в полымя.
Рин протестующе поднял руку.
- Нет. Мы не  настаиваем.  Если  считаете,  что  ваша  жизнь  слишком дорога, чтобы рисковать ею ради нас, - ступайте своей дорогой.
- Уехать, зная, что Согдиана будет разрушена, что ваша раса вымрет, а монголы зальют кровью многострадальный Восток? Никогда!  Моя  жизнь принадлежит вам, и я сделаю все, что в моих силах, хотя, боюсь, без оружия от меня мало проку.
По взмаху руки Рина один человек  вышел  из  комнаты  и  вскоре вернулся с зазубренным в битвах мечом Баяна и  оружием  Олафа:  луком, колчаном со стрелами и мечом.
- Выкрасть ваше оружие было проще простого, - улыбнулся Рин. - Но у нас найдется, кое-что  еще.  -  Он  вручил  Баяну  крошечное  устройство, перепилившее их оковы.
- Эта вещица из особого металла и способна спилить любой замок. Надо только правильно пилить этими зубьями по металлу. С ее помощью  вы  попадете  в  главное  хранилище,  где  медведь стережет машины Согдианы.
- Какая из этих машин нужна вам? - спросил Олаф.
- Она невелика, примерно  с  человеческую  голову.  Это  нечто  вроде восьмигранного кристалла на ониксовой подставке. Вы без труда  узнаете  ее по радужной окраске. Там два таких  устройства.  Если  удастся,  принесите оба.
- А как они действуют? - поинтересовался Баян.
- Вернетесь - увидите.
- Если вернемся, - уныло произнес Олаф.

                Глава 14. Таинственный сторож.

Поев еды и вина, добытой жителями  у  монголов, Баян и Олаф собрались в дорогу. Двое жителей Согдианы бережно  опустили  их на канатах на землю.
- Быть может, вас защитит амулет Перуна,  -  прошептал  один  из  них Баяну на ухо. - Говорят, вы ему служите.
Баян повернулся, чтобы посмотреть, кто  говорит,  но  человек  уже исчез. Баян уже слышал от деда в детстве, когда ему тот надевал амулет на шею, что теперь он является воином Перуна. Сам он так не считал.
В нескольких переходах от Согдианы Баян  остановился  и  огляделся  в поисках ориентира - огромной пирамиды из гранитных блоков,  много  веков тому назад  сложенной  предками  нынешних  обитателей  города  Согдианы.
Вскоре он увидел ее. В лунном свете древний камень блестел как серебро.
- Теперь - на север,  -  сказал  Баян.  -  Ищем  холм,  из которого брали этот гранит.
Через полчаса они отыскали нужный холм,  будто  рассеченный  огромным мечом какого-то великана. Но  трава,  которой  зарос  карьер,  делала  его похожим на обычный овраг.
По упругому дерну Баян и Олаф подошли к  зарослям  кустарника  на дне оврага. Раздвинув кусты,  они  обнаружили  узкое  отверстие  потайного хода. Этот ход привел их в просторную пещеру.
Олаф зажег  принесенный  с собою факел, и мерцающее пламя осветило большой зал с квадратным  полом  и сводчатым потолком - зал, безусловно, созданный человеческими руками.
Помня наставления Рина, Баян подошел к  противоположной  стене  и отыскал на ней незнакомые письмена, а чуть ниже - крошечное отверстие.      Достав из-за пазухи маленький инструмент, подарок жителей Согдианы, Баян вставил его в отверстие и нажал.
Скала  перед  ним  задрожала и повернулась по оси, открыв небольшой проход.  От  сильного  порыва воздуха пламя факела едва  не  погасло. С мечами в руках Баян  и Олаф  медленно  двинулись  по  широкому туннелю, где от стен, как от расплавленного стекла,  исходило  зеленоватое свечение.
Впереди стояла другая стена, с красным светящимся пятном  посередине. Баян снова вставил в отверстие инструмент. Снова - порыв ветра, на этот раз такой  силы, что  они  с  трудом  устояли  на  ногах.  Стена  снова провернулась.
Они вошли в новый туннель, пронизанный голубыми лучами.  И  снова  путь  им преградила стена, на этот раз черная. Потом - туннель, выложенный  желтыми каменными плитами, и белая стена, за которой находилось хранилище машин, а в нем - сторож-убийца.
Возле белой стены Баян остановился.
- Надо действовать быстро и с умом, - сказал он Олафу. - Как только этот медведь нас услышит нас, он бросится на нас.
Он замолк - из-за стены  донеслось  приглушенное  лязганье  и  топот. Затем стена содрогнулась от удара чудовищной силы.
- Может быть, не следует спешить? - спросил Олаф, с  опаской  глядя на стену. - Что толку, если мы здесь погибнем?
Но Баян уже  сдавил  рукоятку  инструмента,  и  в  туннеле  загудел холодный ветер. За стеной раздался жуткий вой, полный  боли  и  изумления. Стена порозовела и пропала, явив Баяну и Олафу огромного бурого медведя.
Медведь  не  двигался  -  по-видимому,  его  ошеломило внезапное исчезновение стены. Он был огромен  и  весь  покрыт  блестящей металлической сеткой; на спине торчали длинные вплетеные шипы. 
Короткие, но мощные передние и задние лапы.  Маленькие злобные глазки горели красными огоньками. Огромная пасть полна острых клыков. В углу большая гора обглоданных костей. Здесь его жрец кормит и приручает.
Позади  медведя вдоль  стен  стояли  машины.  В  центре хранилища Баян заметил устройства, описанные Рином. Он  молча  показал на них Олафу и бросился мимо медведя в зал.
Уловив движение,  зверь  очнулся.  Завывая  и  источая  зловоние,  он вразвалку двинулся следом за людьми. Краешком глаза Баян заметил, что  к нему тянется гигантская когтистая лапа. Он  увернулся,  опрокинув  хрупкий механизм из стекла и металла.
Лапа зверя мелькнула  возле  самого лица  Баяна.  Медведь  снова  попытался схватить его, но Баян успел отскочить. Внезапно в морду зверя ударила стрела. Но наконечник отскочил от частой металлической сетки.  Заревев,  медведь  бросился  к Олафу. Тот не успел увернуться.
Чудовище схватило его, оторвало от  пола и подняло над разинутой пастью. Баян закричал и ударил зверя мечом в  низ  живота.  Тот  фыркнул  и отшвырнул пленника. Растянувшись на полу, Олаф не шевелился.
- Оглушен? - мелькнула мысль у Баяна. - Или убит?
Зверь снова направился к Баяну. Тот отступал, пока не решился на тактический маневр: он  пригнулся  и  неожиданно  проскочил  между  ногами зверя. Когда тот, удивленный, начал поворачиваться, Баян  повторил  свой трюк.
Чудовище злобно фыркало и  размахивало  лапами,  хватая пустоту. Потом оно подпрыгнуло,  с  оглушительным  лязгом  приземлилось  и погналось за Баяном.
Юркнув в тесный проход  между  машинами  и  стеной, Баян подбирался к устройствам, за которыми пришел на склад,  а зверь могучими лапами крушил механизмы у него за спиной.
Одна из  машин  была  похожа  на  оружие.  Баян  остановился  возле огромного раструба, торопливо потянул на  себя  рычаг,  но  машина отозвалась только тихим гулом. А зверь уже навис над ним.
Баян приготовился защищаться. Он решил метнуть меч  зверю в глаз. Помниться, Рин говорил о том, что медвежьего сторожа убить нельзя, а  можно только ослепить.
Внезапно зверь пошатнулся и хрюкнул. Он  стоял  напротив  раструба и мотал из стороны в сторону лохматой башкой, видимо, машина испустила еле слышный звук, испугавший зверя.
Баян  воспрянул  духом,  но  ненадолго  -  зверь  вскоре  встряхнулся  и медленно, неуверенно двинулся вперед. К нему постепенно возвращалась ярость. Баян понял: если он сейчас же не расправится  с  чудовищем,  другой такой возможности не представится.
Пока чудище медленно поворачивало голову, Баян подпрыгнул,  обхватил  его  руками  за  короткую,  толстую  шею, покрытую металлической сеткой, вскарабкался по ней и  уселся  на  плечи.  Заревев,  чудовище подняло лапу. Не дожидаясь, пока  зверь  схватит  его,  Баян  наклонился вперед и рукоятью меча ударил по глазам зверя.
Заревев, чудовище схватилось   за   глаза.   Баян воспользовался этим, чтобы спрыгнуть и броситься к механизмам, за которыми его послали жители Согдианы. Он выдернул из-за пояса свернутый  мешок  и опустил в него оба устройства.
Зверь носился по залу, размахивая лапами, круша все вокруг. Ослепнув на время, зверь не утратил своей чудовищной силы.
Проскользнув мимо медведя, Баян подбежал к Олафу, взвалил маленького викинга на плечо и бросился к выходу. Медведь услышал его шаги  и помчался вдогонку. Баян припустил, что было сил. Сердце  в  груди  билось так, что, казалось, вот-вот вырвется наружу.
Он пронесся по туннелю, пересек пещеру и протиснулся  в  спасительный узкий лаз. Теперь огромный зверь был ему не страшен.      Выбравшись из подземелья, Баян набрал полную грудь свежего  ночного воздуха и уложил Олафа на  траву. 
Тот дышал  ровно  -  ребра, по-видимому, были целы. Зато на его лбу багровел огромный синяк, и  Баян понял, почему его друг потерял сознание. Вскоре веки Олафа  затрепетали. Тихо застонав, он открыл глаза.
- Олаф, ты цел? - с тревогой в голосе спросил Баян.
- Цел, только голова болит нестерпимо. Где мы?
- Мы в безопасности. Ты сможешь встать? Надо вернуться  в  Согдиану, пока не рассвело.
Кряхтя, Олаф поднялся на ноги. Из  пещеры  доносились  приглушенный вой и металлический топот ног. Сторож искал своих врагов.
- Мы в безопасности? - переспросил Олаф, показывая на склон  позади Баяна. - Надолго ли?
Баян обернулся. Скалу обезобразила огромная трещина, через которую зверь пытался выбраться наружу.
- Тем более, нужно спешить. - Баян подхватил мешок с добычей и бегом направился в сторону Согдианы.
Они не пробежали и полумили, когда позади  с  оглушительным  грохотом раскололась скала, и над холмами раздался жуткий вой.
- Зверь ослеп, и вряд ли будет преследовать нас, - объяснил Баян.  - А в Согдиане, наверное, он и вовсе будет нам не страшен.
Они побежали быстрей и вскоре достигли окраины города. С первыми лучами зари Баян и Олаф добрались до здания,  где  их ждали.

                Глава 15. Зверь.

Возле дома их встретили и торопливо втащили через окно три человека. Над  горизонтом  уже  багровел  край  солнца;  в  рассветных   лучах, проникающих в окна, люди казались совершенно нереальными. 
Рин, весь в нетерпении, взял у Баяна мешок, вынул машины и подошел  к  окну, чтобы рассмотреть их получше.
- Все в порядке, - пробормотал  он.  -  Ну,  теперь  нам  не  страшны чужеземцы в личинах, в любую минуту мы можем уйти под город.
- Помнится, вы говорили, что вам  нельзя  покидать  город,  -  сказал Олаф.
- Да. Но эти механизмы дадут нам возможность вовремя безопасно укрыться на новом месте.
Баян не успел его ни о чем спросить - с  улицы  донеслись  крики  и топот. Он боком подкрался  к  окну  и  осторожно  выглянул.  Внизу  стояли Хул, оба его помощника и десятка два воинов, один из которых показывал на окна.
- Нас заметили! - хрипло произнес Баян. - Надо бежать.  Их  слишком много.
Рин нахмурился.
- Если мы затрубим, то сами спасемся, но вы снова попадете  в  плен. Не знаю, что и делать.
- Включайте. С воинами Хула мы как-нибудь справимся и сами.
- Мы не можем бросить вас на произвол судьбы! Если бы не вы, нам...
- Трубите! - снова крикнул Баян. Но Рин бездействовал.
Под окном что-то негромко стукнуло в стену.
- Они  ставят  лестницы!  Еще  минута,  и  они  будут  здесь!  Рин, решайся.
- Решайся, Рин! - тихо повторила одна из женщин. - Если то, что мы слышали о воеводе Баяне правда, то Хул  не  причинит  ему  вреда.  Во  всяком случае, сейчас.
- О чем это вы? - подозрительно спросил Баян. - Откуда вы знаете?
- У нас есть друг, который приносит нам новости о том, что происходит в мире, - ответила женщина. - Он тоже служит амулету Перуна.
- Воин в черных доспехах? - перебил Баян.
- Да. Он нам рассказывал о тебе.
- Князь Борис! - закричал Олаф, показывая  на  окно,  за  которым появилась голова в маске.
Выхватив меч из ножен, Баян бросился к окну и вонзил острие в  щель между маской и латным воротником воина. Захлебываясь кровью,  тот  полетел вниз. Баян попытался столкнуть лестницу, но  ее  крепко  держали  внизу.
Второго воина, вскарабкавшегося наверх, Олаф оглушил ударом  по  голове, но тот повис, держась за перекладину. Баян рубанул по пальцам  в  латных рукавицах, и монгол с воплем рухнул на землю.
- Трубите, - крикнул Баян  в  отчаянии.  -  Долго  нам  не продержаться!
Рин схватил прибор и стал дуть в его центр. Сначала раздался мелодичный звон, переходящий в медвежий рев, и у  Баяна  закружилась голова. Но он все же сумел сразить еще одного монгола. Затем все кругом задрожало. 
Воины  внизу завопили от удивления, или, скорее, от страха. Жители по канатам спустились куда-то под землю. Серые развалины дрожали от рева зверя, казалось, что город вот-вот рассыплется в  прах.  Наконец  машина  умолкла.
Баян и Олаф спустились из дома на каменистую  землю,  напоминавшую  свежевспаханное поле. Где-то в стороне вопили монголы. Оглянувшись, Баян увидел то, что их так испугало.
В толпе монгольских латников  высился гигант медведь.  Вокруг  него  валялись раздавленные и растерзанные  тела.  Потрясая  мечом,  Хул   гнал  остатки своего воинства в бой.
Металлические шипы на спине  зверя  сотрясались  от  яростного  рева, челюсти щелкали, а длинные когти вспарывали доспехи и рвали плоть.
- Зверь сделает все, что нужно, - сказал Баян. - Смотри, Олаф,  - наши кони!
Ярдах в трехстах стояли два напуганных скакуна. Через минуту Баян и Олаф вскочили на  них  и  помчались  прочь  от  чудовища, терзавшего монголов Хула.

                Глава 16. Чудесное спасение.

И снова двое отважных воинов ехали к морю. По склонам  холмов,  покрытых  жестким  дерном,  лошади  шли  гораздо быстрее, чем по песку пустыни. Вскоре путники достигли широкой долины реки Дон. На берегу они сделали привал. Это место не годилось для  переправы  - река здесь была широка, а  течение  -  слишком  сильное. 
Ближайший  брод, отмеченный на карте Баяна, находился  несколько южнее. Устремив неподвижный взгляд вдаль, Баян сидел  у  реки,  окрашенной закатным солнцем в алый цвет.  Олаф,  разжигавший  костер,  услышал  его тяжкий вздох и поднял голову.
- Что тревожит тебя, Баян?
- Будущее, Олаф. Если Хулу не солгал, что  Киев  осажден,  князья Черниговские убиты, но боюсь, что монголы успеют выполнить обещание и оставят от Киева только пепел и грязь.
- Рано горевать, Баян, -  бодро  сказал  Олаф.  – Хулу хотел отравить нам последние часы жизни. Новгород  наверняка  еще  держится. Помнишь, ты мне рассказывал о  мужестве  и  доблести  его  защитников?  Я уверен, что они выстоят. Вот увидишь.
- Увижу ли? - глядя на темнеющий вдали берег, спросил Баян. – Увижу ли, Олаф? Я знаю, что Хулу не лгал о других успехах  монголов.  Если Киев пал, то они наверняка  уже  вторглись  в  глубину Руси и пойдут в Европу.  Ты понимаешь, что это значит?
- Признаюсь, я слаб в познаниях земель, - смущенно ответил Олаф.
- Это значит, что орды монголов перерезали все пути в Константинополь. И на суше, и на море. Теперь мало добраться до моря и найти корабль  -  надо еще пройти до Константинополя,  а  там,  должно  быть,  полным-полно монгольских и арабских судов.
- Если так, то почему бы нам не  выбрать  другой  путь?  Например,  тот, которым мы пробирались на Юг, только еще южнее?
Баян нахмурился.
- Тогда большую часть пути мы кружили. Если возвращаться  к этой  дорогой, уйдет вдвое больше времени. Да и монголы, наверняка, уже проникли в те края.
- Но земли, где они правят, можно обойти, -  возразил  Олаф.  -  На суше у нас будет хоть какой-то шанс, а в море мы обречены.
- Ты прав, - задумчиво произнес Баян. - Но  нам  придется  пересечь Таврию, а это займет несколько недель. Потом надо будет  переплыть  Понт Эвксинский, сиречь Черное море, - я слышал, там еще нет кораблей монголов. 
Он  сверился  с картой.
- Да, через Черное море путь в Румынию. Но чем  ближе  к  Турции,  тем опаснее будет наш путь. Там повсюду  враги.  И  все  же  ты  прав  -  если отправимся этой дорогой, у нас будет больше шансов. 
- Пожалуй,  надо  убить двух монголов  и  надеть  их  личины.  У  нас  перед  ними  есть  одно преимущество: мы можем по лицу узнать друга, или врага, а они  -  нет.  Эх, знать бы нам тайные языки разных орденов - тогда бы мы,  где  угодно  могли путешествовать в чужих доспехах и масках.
- Ты решил отправиться другим путем? - спросил Олаф.
- Да. Утром поедем прямо на юг.

                Глава 17. Путь на юг.

Много долгих дней ехали они по берегу Дона,  и,  наконец,  пересекли греческую границу и остановились в тихом городке. Хозяин постоялого двора явно заподозрил в них монголов и сказал, что свободных мест нет.
Ткнув пальцем в  черный  амулет,  Баян представился:
- Я - воевода князя Черниговского, заклятый враг монголов, последний из рода князей Черниговских.
Оказалось, что даже в этом провинциальном  городке  о нем знают - в тот же миг перед путниками гостеприимно распахнулась дверь. Позже  они  сидели  в  трапезной  и  пили  сладкое  вино,  беседуя  с караванщиками, прибывшими незадолго до них.
Караванщики  были  смуглые,  с иссиня-черными шевелюрами и бородами, лоснящимися  от  масла.  Одеждой  им служили кожаные блузы, шерстяные плащи ярких  расцветок  и  шерстяные  же накидки с узорами из фиолетовых цветов.
Такие  наряды,  сказали  они,  носят  только  слуги   шаха персидского. Каждый из караванщиков был вооружен  кривой  саблей  без ножен, но с богато украшенным эфесом и гравированным клинком.
Караван-баши Селим,  человек  с  пронзительными  черными  глазами  и похожим на ястребиный клюв носом, перегнувшись через стол, тихо спросил  у Баяна с Олафом:
- Вы слыхали, что в Таврию прибыли  посланцы  монголов?  Они подкупили алчного византийского сераскира Антиохия и его приближенных, и те позволили  расположиться в городе большому отряду воинов в личинах.
Баян отрицательно покачал головой.
- Я слабо представляю, что творится в мире. Но я верю тебе. В обычаях монголов сначала покупать за золото, а потом отбирать это золото силой.
Селим кивнул.
- И мне так  кажется.  Думаете, степные  волки  точат  зубы,  чтобы напасть на Византию? Архон Борис хочет договориться с византийским императором о совместных действиях против монголов?
- Наверное. Но монголы хотят напасть не только на Византию, но и на весь мир.  Даже  на  Францию.  Они  мечтают покорить даже те страны, которые существуют разве что в сказках. Они хотят завоевать Норвегию - хотя эту страну надо еще найти. Аравию и Восток они считают всего-навсего своим плацдармом.
- Но откуда им взять столько сил? - удивился Селим.
- Сил у них достаточно, - уверенно ответил Баян. - Кроме того,  они безумны - а безумие делает их свирепыми, коварными и изобретательными. 
- Я бывал в Каракоруме - столице монголов. Ее  архитектура  напоминает  дурной сон. Я  видел  Батыя.  Это  молодой юноша мечтающий дойти до последнего моря.
- Я беседовал кое с кем из знати, и я знаю их желания - тебе, человеку со здоровым  рассудком,  даже  не  вообразить, насколько они безумны. В них не осталось почти ничего человеческого, они равнодушны друг к другу и уж  тем  более  к  тем,  кого считают "низшей расой" - то есть, ко всем не монголам. Они завоевывают страну за страной, оставляя на  своем  пути  только  трупы  мужчин, женщин, детей и даже животных.
- Полно, воевода! Ты преувеличиваешь.
Пристально посмотрев в глаза Селима,  Баян  медленно,  с  нажимом произнес:
-  Ошибаешься,  торговец.  Невозможно  преувеличить   зло,   творимое монголами.
Селим содрогнулся.
- Я вам верю, - пробормотал он, помрачнев. - Правда,  верить  не хочется. Как же нашей маленькой Персии устоять  против  таких  жестоких  и могучих завоевателей?
Баян тяжело вздохнул.
- Я могу посоветовать только одно: не продавайтесь монголам,  не пускайте их на вашу землю. Но убеждать вас в этом - напрасная трата  слов.
- Люди жадны и не видят истины за блеском золота. Сопротивляйтесь - вот  что я бы  вам  посоветовал.  Встречайте  беду,  как  подобает  людям  честным и отважным, гордым и мудрым людям. Но и это не  выход  -  тех,  кто  бросает вызов монголам, ждут пытки и казни.
- Их жены на глазах  у  них  будут изнасилованы и растерзаны, а дети брошены в пламя, которое  охватит  целые города. Так было на Руси. Но вас ждет та же судьба, если  вы  не  решитесь  взять  в  руки оружие. Или хуже того - судьба рабов, готовых на любые подлости,  лишь  бы спасти свои шкуры. Я говорил о чести,  и  честь  запрещает  мне  красивыми речами вдохновлять вас на благородную битву и геройскую смерть.
- Я ненавижу монголов и мечтаю всех их  уничтожить;  у  меня  есть  могущественные союзники и удача, но все же я чувствую, что рано, или  поздно  Батый мне отомстит. Тем, у кого осталось мужество, и кто  готов  бороться,  я  бы посоветовал применять хитрость. Хитрость, мой  друг,  -  это  единственное наше оружие.
- То есть, делать вид, что ты на  их  стороне?  -  задумчиво  спросил Селим.
- Да. Я так поступал и, как видишь, жив и пока на свободе.
- Я запомню ваши слова, воевода.
- Запомни и такие слова: решив сделать вид,  что  заключил  сделку  с совестью, ты уже заключил эту  сделку.  Нередко  ложь  становится  правдой задолго до того, как ты это осознал.
Селим пригладил бороду.
- Я вас понял. - Он окинул взглядом трапезную,  освещенную  факелами.
Казалось, тени в углах таят опасность. - Хотелось бы знать,  когда  придет наша очередь. Ведь под ними, почитай, вся Европа.
- Ты слышал что-нибудь о провинции Чехия?
- Чехия? Да, слышал. Страна свободолюбивых людей, устоявшая против монголов.
Баян улыбнулся.
- После покорения Северного Китая, Средней Азии, Закавказья и Руси монголы, устремились через Карпаты в Центральную Европу.
- Там они потерпели свое первое поражение. В Моравии войско царевича Байдара, осаждавшее город-крепость Оломоуц, было полностью разгромлено внезапно вышедшим за крепостные стены гарнизоном под командованием чешского воеводы Ярослава.
- Натолкнувшись на сопротивление в Польше и Чехии, монголы продолжили нашествие в южном направлении и к началу 1242 года вышли к Адриатике.
- Западную Европу уже охватила паника, но неожиданно захватчики были отозваны в родные степи в связи со смертью в Каракоруме великого хана Угэдэя.
- Почти все, что ты говоришь - вымысел. Монгол - человек из плоти и крови, а чудовищ в Каракоруме совсем нет.  Правда,  там  есть  болотные быки и рогатые лошади, как говорит посланник Папы монах Плано Карпини. А больше ты ничего не  знаешь  об  этой  стране?
- Нет, а живы ли князь Борис и его дочь Злата?
- Говорят, что князь погиб. О девушке я ничего  не  слыхал, но Константинополь вроде бы стоит.
Баян потер черный камень.
- Не могу поверить, что без  князя Бориса Константинополь  способен  выстоять.  Твои сведения сомнительны.
- За что купил, за то и продаю, -  с  улыбкой  сказал  Селим.  -  Мы, торговцы, хорошо разбираемся  только  в  местных  делах,  но  о  том,  что творится на западе, знаем только понаслышке. Сам-то ты из Чернигова?
- Да, это моя родина, - хмуро кивнул Баян. - Если только  ее еще не уничтожили.
Олаф положил ему на плечо ладонь.
- Не горюй, Баян. Ты же сам сказал, что сведения  Селима сомнительны. Рано падать духом, надо сначала добраться до Константинополя.
Баян попытался выбросить из головы тоскливые мысли. Он заказал  еще вина, отварной баранины и свежеиспеченного хлеба. Но как он  ни  бодрился, его не покидал страх за тех, кого  он  любил,  и  за  красивую  лесную страну, уже превращенную, быть может, в выжженную пустыню.

                Глава 18. Корабль.

С караваном Селима Баян и Олаф  вскоре  добрались  до  Астары,  а оттуда они направились в Пондулак - город на берегу Черного моря. В  порту им удалось, не без помощи  хозяина  Селима,  снабдившего  их  необходимыми документами, договориться с капитаном корабля, которому предстояло идти  в Константинополь.
"Наяда"  оказалась  не  бог  весть,  какой красавицей, с нижних палуб несло гнилью, капитан и команда были похожи  на разбойников с большой дороги, а не на моряков. Наполненная  ядовитыми  испарениями  каюта  стоила  безумно дорого.
Но Баян и Олаф все это ничуть не огорчало, поскольку  другие суда к берегам Крыма из Византии не ходили. Капитан Мауро - человек с вислыми жирными усами и бегающими  глазками - не внушал особого доверия, равно как и его помощник, не выпускавший из волосатой лапы бутылку крепкого кипрского вина.
Но Баян философски рассудил, что едва ли  на такое  корыто,  как   "Наяда",   польстятся   пираты, или монголы. Незадолго до отплытия он и Олаф поднялись на борт.
Утром, в прилив, "Наяда"  отдала  швартовы  и  медленно отошла от причала. Вскоре латанные-перелатанные паруса наполнились ветром, мачты  угрожающе  заскрипели,  и  корабль  лениво  двинулся  под  холодным, пасмурным небом в направлении зюйд-зюйд-вест.
Плотный туман  приглушал  звуки;  вскоре  в  нем  растаяли  очертания пристани. Кутаясь в плащ, Баян стоял на полубаке и смотрел на исчезающий вдали Пондулак.
На его лицо упали первые крупные капли дождя. Олаф поднялся  на палубу и направился к другу, переступая через канаты.
- Баян, я прибрался в  каюте,  как  сумел.  Но  от  вони  не избавиться - она  сквозь  щели  просачивается.  И  крыс  вряд  ли  удастся разогнать - больно уж они наглые и жирные.
- Ничего, вытерпим, - уверенно сказал Баян. -  Бывало  хуже.  Да  и плыть нам всего два дня. - Он посмотрел на  помощника  капитана,  который, шатаясь, вышел из рулевой рубки. - Хотя, конечно, я  бы  предпочел,  чтобы наши морские волки чуть серьезнее относились к  своим  обязанностям. 
Если капитан так и будет валяться на койке, а помощник пьянствовать, нам  самим придется командовать на этой посудине.
Весь день убогий корабль, как щепку носило по волнам.  Ветер  крепчал, угрожая превратиться  в  ураган.  Время  от  времени  капитан,  оступаясь, выходил на палубу и приказывал  убрать  один  парус  и  поставить  другой, подгоняя  матросов  пинками, проклятьями и  зуботычинами.   Баяну   и   Олафу   его распоряжения казались совершенно бессмысленными. Вечером Баян поднялся к капитану на мостик.
- Добрый вечер, сударь, - вытирая рукавом длинный нос,  приветствовал его Мауро. - Надеюсь, вас не слишком утомило путешествие?
- Благодарю, все в порядке. Много мы уже прошли?
- Порядочно, сударь. - Шкипер отвернулся, чтобы не смотреть Баяну в глаза. - Хотите, я распоряжусь, чтобы вам приготовили ужин?
- Да.
На палубу из-под мостика вышел тихо напевающий помощник капитана.  Он едва стоял на ногах. Внезапно корабль накренился от сильного порыва ветра. Баян вцепился в планшир, и леера затрещали под его весом. 
Капитан,  похоже,  не  придал значения тому, что его судно едва не опрокинулось, а помощник лежал ничком на палубе, выронив бутылку, и постепенно съезжал к штормовому портику.
- Надо бы ему помочь, - сказал Баян.
Мауро рассмеялся.
- Ничего с ним не случится. Пьяному море по колено.
Через минуту помощника прижало к фальшборту. Голова и плечи свесились над морем. Баян бросился по трапу на  палубу  и  оттащил  бесчувственное тело от борта. И  вовремя:  корабль  снова  сильно  накренился,  и  палубу захлестнула соленая волна.
Баян посмотрел на спасенного им человека. Помощник  капитана  лежал на спине, закрыв глаза, и шевелил губами, еле слышно напевая.
- Вы правы, капитан - пьяному море по  колено,  -  усмехнулся  Баян.
Внезапно  за  бортом,  на  гребне  волны,  что-то  мелькнуло.  Баян выпрямился.
- Капитан, вы видели? - крикнул он, подходя к борту и всматриваясь  в темные волны.
- Кажется, плот, - отозвался Мауро.
Через несколько мгновений Баян снова увидел плот, на сей раз ближе. Он был совсем крошечным. На нем лежали трое людей.
- Похоже, они потерпели кораблекрушение, - небрежно заметил Мауро.  - Бедняги. Впрочем, нас это не касается.
- Надо их спасти, - сказал Баян.
- В сумерках-то? Вы с ума сошли, ничего не выйдет. Только время зря потеряем.  А  мне надо успеть  в  Византию  -  забрать  груз,  пока  меня  кто-нибудь  не опередил.
- Надо их спасти, - решительно повторил Баян. - Олаф, веревку!
Олаф поспешно притащил из рулевой рубки  бухту  каната.  Плот был еще виден, люди лежали на нем ничком, вцепившись в выступы.  Время  от времени они исчезали за высоким валом воды, но появлялись снова. С  каждым мгновением расстояние между плотом и кораблем увеличивалось.
Обвязав один конец каната вокруг мачты,  а  другой  -  вокруг  талии, Баян снял плащ, меч и бросился в море. И тотчас осознал, какому риску он себя подверг. Плыть среди  огромных волн было очень трудно. Любая из них могла ударить его о борт  корабля  и, оглушенный, он сразу захлебнулся бы.
Но он упорно боролся  с  волнами,  не теряя из виду плот и стараясь, чтобы вода не попадала в рот и глаза.  Трое несчастных увидели  корабль  и,  вскочив,  закричали  и  замахали  руками. Плывущего к ним Баяна они не замечали.
- Держитесь! - закричал Баян. 
Собрав  последние  силы,  он  поплыл быстрее и вскоре добрался до плота, который швыряло как скорлупку. Ухватившись за край, он увидел, что двое дерутся не на  жизнь,  а  на смерть, а третий сидит и смотрит на них.
Еще Баян разглядел на досках личины.  На  плоту  находились монголы. В тот миг Баян едва не поддался искушению бросить  их  на  произвол судьбы. Но тотчас одумался -  подобный  поступок  был  бы  достоин  только монгола.
Сначала он должен их спасти, а уж потом решать, как  с  ними поступать. Он крикнул  дерущимся:  "Прекратите!",  Но  его  не  услышали. Монголы кряхтели и ругались, пытаясь столкнуть друг друга с  плота,  и  у  Баяна мелькнула мысль, что у них помутился рассудок.
Он попытался забраться на плот, но не смог  -  мешал  канат.  Сидящий на плоту поднял голову и небрежно помахал ему рукой.
- Помоги мне, - прохрипел Баян. - Иначе я не смогу помочь тебе.
Человек встал и осторожно двинулся к нему,  но  вскоре  наткнулся  на дерущихся. Пожав плечами, он схватил их  за  шеи  и,  выждав,  когда  плот накренится, столкнул в море.
- Баян, дружище! - раздался из-под маски знакомый голос. - До чего же я рад вас видеть! Вы просили помочь - и я  помог,  сбросил  лишний груз.
Баян попытался схватить одного из  тонущих,  но  не  дотянулся.  Он завороженно смотрел, как монголы, облаченные в тяжелые доспехи  и  личины, с кажущейся медлительностью исчезают под водой. Потом  он  перевел  взгляд  на   уцелевшего   монгола,   который протягивал ему руку.
- Хула, вы утопили своих друзей! Мне кажется,  будет  справедливо, если вы разделите их судьбу.
- Друзей? Что вы, мой дорогой! Это всего-навсего слуги.
Плот подскочил на волне,  и  Хула  испуганно  присел.
-  Они  были  верными слугами, но и пройдохами, каких поискать, - продолжал степняк, как ни  в  чем, ни бывало. - А пройдох я не переношу с детства. Позвольте, я помогу вам подняться. Мое суденышко невелико, но все же.
С помощью  Хулы  Баян  вскарабкался  на  плот.  Повернувшись  к кораблю, едва различимому  в  сумраке,  он  помахал  рукой.  Канат  тотчас натянулся - значит, Олаф заметил сигнал.
- Это просто счастье, что вы проходили мимо, -  хладнокровно  заметил Хула, когда плот медленно подтягивали к кораблю. -  Я  уж,  признаться, считал себя покойником и простился  с  надеждой  осуществить  мои  великие замыслы. И тут, откуда ни возьмись, наш благородный  воевода  на своем замечательном корабле. Гора с горой не сходится, а человек...
- Вы правы, но если не  прикусите  язык,  то  отправитесь  следом  за вашими верными слугами, или кто они там, -  прорычал  Баян.  -  Ну-ка,  держите канат!
Плот погрузился в волну и ударился о полусгнивший  борт  "Наяды". Сверху сбросили веревочный  трап.  Баян  поднялся  по  нему  и перевалился через борт. Пока он переводил дух, сидя  на  палубе,  над  фальшбортом  появилась голова спасенного.
Увидев ее, Олаф с проклятьем выхватил меч.
- Он наш пленник, и нужен нам живым! - остановил Баян друга. - Если  мы опять попадем в ловушку, он нам очень пригодится.
- Как это мудро! - восхищенно сказал Хула и  закашлялся.  -  Прошу прощения - тяготы, выпавшие на мою долю, изнурили меня. Боюсь, сейчас  вам от меня мало проку. Но если я переоденусь, выпью горячего вина и  проведу ночь в постели, то кто знает.
- Скажите спасибо, что мы вам позволим гнить  в  трюме,  -  проворчал Баян. - Олаф, отведи его в нашу каюту.
В крошечной каюте, в тусклом свете  подвешенного  к  потолку  фонаря, Баян и Олаф смотрели, как Хула  снимает  маску,  доспехи  и  мокрое платье.
- Как  вы  оказались  на  плоту?  -  спросил  Баян,  пока  степняк энергично растирался полотенцем.
Для него этот  человек  оставался  загадкой.  Его  хладнокровие  было достойно восхищения, и  вообще,  Хула  вызывал  у  Баяна  симпатию  - видимо,  потому,  что  не  скрывал   честолюбивых   замыслов,   не   желал оправдываться за свои кровавые преступления, даже за бессмысленное убийство слуг.
- О, это долгая история, мой дорогой друг. Оставив солдат разбираться со свирепым хищником, которое вы на нас натравили, мы с  Муниш и Хором удалились в горы. Надеюсь,  когда-нибудь  вы  мне объясните, в чем тут  дело.  Так  вот,  мы  сразу  поняли,  что  попали  в затруднительное положение.  У  вас  найдется  что-нибудь  перекусить?  - спросил вдруг степняк.
- Нам готовят ужин, - ответил Олаф. - Продолжай.
- Поскольку мы находились в пустынном краю, а лошадьми  не  располагали. Кроме того, мы не смогли взять в плен вас. К счастью, о том, что мы должны были это сделать, знал только наш великан.
- И вы убили его? - спросил Баян.
- Увы. Но это было необходимо. Потом мы пошли наугад в  надежде добраться до ближайшего селения.
- И заблудились?
Хула улыбнулся.
- Вы угадали, Баян. Из меня  плохой проводник в песке.  Только один шаман знает, куда нас занесло. Признаюсь, я изрядно струхнул. В конце концов мы с трудом выбрались на берег реки. К счастью, мы легко отделались. Потом Муниш и Хором закатили истерику, разругались друг с  другом  -  в  общем, забыли всякие приличия. Даже меня  перестали  слушаться.  Но  все  же  они помогли мне соорудить плот - мы решили спуститься  по  реке  к  ближайшему городу.
- Это тот самый плот, с которого я вас снял? - спросил Баян.
- Совершенно верно.
- Как же вы попали в море?
- Отливы, мой дорогой друг, - небрежно махнув рукой, ответил Хула.
- Течения. Мне и невдомек было, что мы находимся возле самого устья  реки. Нас подхватило сильное течение и мигом вынесло в открытое  море.  На этом проклятом плоту мы провели  несколько  дней,  и  все  это время Хором и Муниш  ныли,  обвиняя  друг  друга  в  нашем  бедственном положении, тогда как упрекать им следовало меня. О,  я  просто  не  нахожу слов, насколько тяжелым было это испытание.
- И поделом вам! - проворчал Баян.
Раздался стук в дверь. Олаф впустил  в  каюту  неряшливого  матроса  с подносом, на котором стояли  три  миски  с  подозрительно  пахнущим  серым тушеным мясом.
Баян забрал у него поднос и  дал  Хулу  миску  и  ложку.  После недолгих колебаний степняк набил мясом рот. Съев все до последней  крошки, он поставил миску на поднос и сказал:
- Восхитительно. Для корабельной кухни совсем неплохо.
Баян, которого от этой стряпни затошнило,  протянул  степняку  свою миску, и Олаф последовал его примеру. Но тот вежливо отказался:
- Благодарю вас. Во всем надо знать меру.
Баян незаметно улыбнулся,  снова  восхитившись  его  хладнокровием. Только острый голод мог заставить Хулу есть такую гадость, но при этом степняк ухитрился не потерять достоинства.
Хула    потянулся,    напружинив    мускулы,     совершенно     не соответствовавшие его показной немощи.
- Любезные, прошу меня простить, - зевая, сказал он. - Мне  необходимо выспаться.
- Могу предложить вам свою постель. - Баян показал на узкую  койку, не упомянув, что в ней гнездятся полчища клопов. -  А  я  одолжу  гамак  у капитана.
-  Огромное  вам  спасибо,  -  сказал  Хула,  и  Баян   удивился серьезности его тона.
- За что?
Хула  закашлялся,  а  потом  поднял  глаза  и   произнес   прежним насмешливым тоном:
- Как за что, мой дорогой Баян? За то, что спасли мне жизнь.

                Глава 19. В море.

К утру шторм утих. Море  еще  волновалось,  но  намного  меньше,  чем накануне. Баян и Хула встретились на палубе.  Степняк  вышел  из  каюты  в куртке и  серых штанах,  но  без  доспехов.  Он  поклонился Баяну.
- Как спалось? - поинтересовался Баян.
- Превосходно, - усмехнулся Хула, и Баян понял, что ему  здорово досталось от клопов.
- Вечером будем в порту, - сказал Баян. - Вы  -  мой  пленник,  или заложник, если вам больше нравится это слово.
- Заложник? Думаете, империи небезразлично, жив я, или мертв?
- Увидим. - Баян потер  ожерелье.  -  Но  предупреждаю:  если вы попытаетесь бежать, я вас убью. Убью, глазом не моргнув - так же,  как  вы прикончили своих людей.
Хула откашлялся и напыщенно произнес:
- Я обязан вам жизнью, и она  принадлежит  вам.  Можете  забрать  ее, когда только пожелаете.
Баян нахмурился. Хула был слишком хитер, и Баян  подумал,  что напрасно спас его. Хлопот с ним, похоже, не оберешься, а будет ли выгода - еще не известно. К ним подбежал встревоженный Олаф.
- Баян! - тяжело дыша после бега, он протянул руку. - Парус! Движется нам навстречу!
- Ну и что с того? - улыбнулся Баян. - Для пиратов мы - не добыча.
Но через несколько секунд он заметил волнение среди экипажа и схватил за руку ковылявшего мимо капитана.
- В чем дело, капитан Мауро?
- Беда, сударь! - прохрипел шкипер.  -  Большая  беда.  Разве  вы  не видите парус?
Баян всмотрелся в очертания чужого корабля. Он заметил  эмблему  на черном парусе, но разглядеть ее не смог.
- Не станут они с нами связываться, - сказал он. -  Вы  говорили,  на борту нет груза. Зачем им рисковать ради пустого корыта?
- Им все равно, есть у  нас  груз,  или  нет.  Они,  как  киты-убийцы, нападают на всех без разбора. Им бы только кровушку пустить,  а  грабеж  - дело десятое.
- Кто они? - спросил Хула. - Похоже, это не монголы.
- Как раз монголы-то и не тронули бы нас, - с  дрожью  в  голосе произнес Мауро. - Это алжирские пираты. Они уже несколько месяцев рыскают в этих водах, наводя на всех ужас.
- Они определенно собираются напасть, -  без  тени  страха  в  голосе заметил Хула. – Воевода Баян, с вашего позволения я спущусь  за  своим оружием и доспехами.
- Я тоже возьму оружие, - сказал Олаф. - И вам принесу меч.
- Драться  бесполезно!  -  выкрикнул  помощник  капитана,  размахивая бутылкой. - Лучше сразу броситься в море.
- Он прав, - кивнул  капитан  Мауро,  провожая  взглядом  Хулу  и Олафа. - Их слишком много. Нас разорвут на  куски,  а  если  захватят  в плен, будут долго пытать.
Баян обернулся на всплеск. Помощник  капитана  исчез  -  видимо,  у этого человека слово не расходилось с делом. Баян  бросился  к борту и всмотрелся в темную воду, но ничего не увидел.
- Он поступил мудро, - вздохнул капитан. - Не  пытайтесь  его  спасти, лучше прыгайте следом.
Корабль пиратов быстро приближался к "Наяде". На его черном парусе алели два огромных распахнутых крыла и между ними - звериная морда с разинутой в диком беззвучном хохоте пастью.
На людях,  толпившихся на палубе, не было ничего, кроме поясов  и  металлических  ошейников.  Над водой разносились странные звуки. Баян  разобрал  их  не  сразу  -  лишь посмотрев еще раз на парус, он понял, что слышит  безумный  хохот.  Словно грешники в аду пришли в неописуемое веселье.
- Корабль пиратов, - глухо произнес капитан Мауро,  и  на  его глазах выступили слезы. - Все, мы пропали!

                Глава 20. Алжирские пираты.

Баян,  Олаф  и  Хула  плечом  к  плечу  стояли  у   борта.   К противоположному борту  жалась  охваченная  паникой  команда  "Наяды".      Чужой корабль уже нависал над ними. Глядя на выпученные глаза и  пену на губах голых матросов, Баян подумал, что одолеть такую толпу  безумцев не удастся.
В прогнивший борт "Наяды"  впились  абордажные  крючья. Трое ее защитников бросились рубить канаты.
- Заставьте людей подняться на мачты! - крикнул  Баян  капитану.  - Разверните корабль!
Перепуганные матросы не шевелились.
- Наверху безопаснее! - бросил Баян.
Матросы полезли на ванты, но к парусам не прикасались.      Уговаривать их не было времени, через борт  вражеского  корабля  уже лезли, оглушительно крича, пираты. Один из них прыгнул на Баяна и занес над его головой клинок, но встретил грудью острие меча.
Но еще до того, как его труп упал  в  узкую  щель между кораблями, на палубу  "Наяды"  посыпались  обнаженные тела. Воины, как обезьяны, перепрыгивали с палубы на палубу, перелезали по абордажным канатам, перелетали на свисающих с мачты веревках.
Трое защитников торгового корабля  кололи  и  рубили,  и  вскоре  все вокруг казалось им кроваво-красным. Но пираты только усиливали  натиск, оттесняя противников от борта. Они сражались неумело, но отчаянно, не щадя своей жизни.
Вскоре Баян потерял Хулу с Олафом из виду. Он не  знал,  живы они, или убиты, но крепко сжимал меч, раз за  разом  описывая  им  длинную смертоносную дугу. Он был с ног до головы залит кровью; только голубые глаза сверкали из-под забрала.
Адский смех не  утихал  ни  на  минуту.  Даже  погибая,  нагие  воины хохотали. Беззвучно смеялись их головы, слетая с плеч. Баян понимал, что рано или поздно он не выдержит такого  напора.  У него дрожали колени, меч казался  свинцовым. 
Прижавшись  спиной  к  стене надстройки, он снова и снова  останавливал  живые,  ощетинившиеся  саблями волны, которым, казалось, не будет конца.
Удар - и падает обезглавленное тело. Удар -  и  отлетает  отрубленная конечность. Но с каждым взмахом меча силы Баяна таяли. Отражая два удара, направленные на  него  одновременно,  он  упал  на колени, и пираты захохотали громче. Торжествуя, они бросились вперед, спеша прикончить ослабевшего противника.
Собрав последние силы, Баян рванулся, схватил и  выкрутил  запястье одного из нападающих, заставив его выпустить саблю. Теперь у него было два клинка; чужим он колол, а своим рубил. Расшвыряв врагов,  он  поднялся  на ноги, отбросил кого-то пинком ноги и быстро сбежал по трапу на мостик.
Это дало ему преимущество перед пиратами, которые карабкались  по  ступенькам следом за ним. Он увидел на вантах Олафа и Хулу - им пока удавалось сдерживать натиск пиратов. Он  посмотрел  на  корабль  пиратов. 
Его  еще соединяли с "Наядой" абордажные канаты, но на палубе не было никого - все матросы перебрались на торговое  судно.  В  мозгу  у  Баяна забрезжила спасительная идея.
Он круто повернулся, бросился  к  противоположному  краю  мостика  и, перегнувшись через леерное ограждение, схватил свисающий с салинга канат.
- Олаф! Хула! - закричал он. - Делайте как я!
Увидев его,  Хула  и  Олаф  забрались  на  нок-рею  и  осторожно двинулись к ее краю. Пираты ринулись  вверх,  густо  облепив ванты. Тем временем щель между бортами кораблей стала увеличиваться.
Хула прыгнул первым  и  угодил  в  путаницу  оснастки  под  черным парусом. Ухватившись одной рукой за канат, он  раскачивался  над  палубой, рискуя сорваться и разбиться насмерть.
Олаф не  прыгнул,  а  последовал  примеру  Баяна,  перелетев  на свисающем с мачты канате. Но силы оставили его: выпустив канат из рук,  он растянулся на палубе и остался лежать неподвижно.
Несколько  пиратов  помчались  вдогонку  за  врагами,   и некоторым из них удалось перебраться на палубу своего корабля. Они дружно набросились на Баяна, по-видимому, сочтя Олафа мертвым.
Баян  едва  успевал  отражать  сыплющиеся  градом  удары. Вскоре лезвие сабли рассекло ему  руку,  другая  сабля  сквозь  прорезь  в забрале ужалила в лицо.
Но неожиданно он получил помощь: кто-то спрыгнул с мачты в гущу обнаженных пиратов, хохоча так же безумно, как и они. Это был Хула в личине  и  доспехах,  забрызганных  вражеской кровью. А с тыла на пиратов с боевым кличем викингов обрушился Олаф.
Через  несколько  минут  на  палубе  не  осталось  живых  пиратов. Последние из них с хрипом  падали  в  воду  с  "Наяды"  и пытались вплавь добраться до своего корабля. Баян посмотрел на торговое судно. Большая  часть  экипажа,  каким-то чудом уцелела - в последний момент матросы залезли на бизань-мачту.
Хула бросился к штурвалу. Корабль пиратов стал разворачиваться, обрывая абордажные канаты и удаляясь от  барахтающихся  в воде пиратов.
- Отлично, - сказал Олаф,  тяжело  дыша.  Сунув  меч  в  ножны,  он осмотрел свои раны. - Похоже, мы  легко  отделались.  К  тому  же,  добыли неплохой корабль.
Хула умело разворачивал судно, направляя его бушпритом  на  север. Вскоре черный парус  наполнился  ветром,  и  корабль  понесся  по  волнам, оставив за кормой плывущих пиратов. Даже захлебываясь и уходя на дно, они продолжали злобно кричать.

                Глава 21. Пленник.

Баян  и  Олаф  помогли  Хулу  закрепить  штурвал  и  занялись осмотром судна. Трюмы его ломились от сокровищ, награбленных, по-видимому, на десятках мирных кораблей. Но кроме сокровищ, там хватало всякого хлама: сломанное оружие, негодные плотницкие инструменты, рваное  тряпье. 
Там  и сям  валялись  полуразложившиеся  трупы,  некоторые - с   отрубленными конечностями. Новые владельцы корабля решили первым  делом  избавиться  от  трупов.
Завернутые в тряпье, мертвецы летели за борт; туда же отправлялись  узелки с конечностями. Эта неприятная процедура заняла много времени, потому что некоторых покойников приходилось выкапывать из-под беспорядочно  сваленных в трюмы вещей.
Внезапно Олаф застыл на месте, устремив взгляд на  мумифицированную кисть человеческой руки. Нерешительно подняв ее, он рассмотрел  кольцо  на мизинце и позвал Баяна:
- Баян!
- Что это? Не надо снимать. Выброси.
- Нет, вы посмотрите, какой странный узор.
Баян неохотно подошел - и закричал, узнав кольцо.
- Нет! Не может быть!
Кольцо принадлежало Злате. Князь Борис надел его на палец названой дочери  в день ее помолвки с Баяном. Потрясенный Баян взял у маленького викинга высохшую кисть.
- Что это? - прошептал Олаф. - Что вас так испугало?
- Это ее рука. Златы.
- Но как она оказалась в открытом море, в сотнях  и  сотнях  миль  от Константинополя? Нет, Баян, это невозможно.
- Это ее кольцо. - У Баяна вдруг отлегло от сердца.  -  Но  рука  - чужая. Видишь, кольцо едва налезло на мизинец? А князь Борис  надевал  его Злате на средний палец, и то оно оказалось велико. Это рука  вора.
Он снял с пальца кольцо и  отшвырнул  кисть.  -  Наверное,  он  побывал  в Константинополе и украл там кольцо. Как иначе это объяснить?
- Может быть, она путешествовала? - предположил Олаф. - Искала вас?
- Чтобы она сделала такую глупость? Впрочем, всякое бывает. Но если и так, где теперь ее искать?
Олаф не успел ответить - наверху послышалось тихое  хихиканье.  Все трое подняли головы. Сверху на них глядели безумные глаза.
Одному пирату удалось-таки вскарабкаться на борт  корабля.  Теперь он стоял над люком, приготовившись к прыжку. Баян едва успех выхватить меч, чтобы отразить удар  пирата.  Сталь зазвенела о сталь.
Олаф тоже схватился  за  оружие,  и  Хула  бросился  русичу  на помощь. Но тот закричал:
- Живым! Он нам нужен живым!
Пока Баян сражался с обнаженным воином,  Хула  и  Олаф  убрали мечи в ножны и напали на пирата сзади. Дважды он  вырывался,  но  затем его повалили на  пол  и  крепко  связали.  Вскоре  он  успокоился,  только продолжал угрожать на чужом языке с пеной вокруг рта, тупо глядя в потолок.
- Какая нам польза от того, что он  жив?  -  вежливо  поинтересовался Хула. - Почему бы не перерезать ему горло?
- Только что  я  нашел  вот  это  кольцо,  -  сказал  Баян.  -  Оно принадлежало Злате, дочери князя Бориса. Я должен знать, как  оно  сюда попало.
- Странно. - Хула нахмурился. - Я полагал, девушка  по-прежнему  в Константинополе - ухаживает за раненым отцом.
- Так он все-таки ранен?
Хула улыбнулся.
- Да. Когда я уходил за вами Чернигов еще не был покорен.  В  тот  раз  я  просто  хотел  вас огорчить. Не знаю, насколько тяжело ранен князь, но точно знаю, что он жив. Его воевода Туров командует войсками,  выполняя  распоряжения  князя. Насколько мне известно, войска монголов крепко там увязли.
- А о Злате вы что-нибудь слышали? Она не покидала Чернигова?
- Нет, - ответил  Хула  и,  нахмурясь,  добавил:  -  Хотя  кое-что припоминаю. Да: в дружине князя  нашелся  человек,  которого  нам удалось склонить к измене. Он должен был похитить  девушку,  но  не  сумел этого сделать.
- Откуда вам это известно?
- Тот человек, Турага, исчез  бесследно.  Видимо,  князь Борис разоблачил его и казнил.
- Мне не верится что Турага - предатель. Я с  ним  немного  знаком  - кажется, он был командиром конницы.
- Во втором сражении за Чернигов он попал в плен, -  улыбаясь,  пояснил Хула. - Он был половцем, а его семья находилась у нас.
- Вы ему угрожали!
- Насчет угроз вы правы, хотя ваш покорный слуга тут совершенно  ни при чем. Просто я слышал эту историю в Сарае, когда  Батый  собрал своих полководцев и велел им доложить о своих успехах в Европе.
Баян нахмурился.
- А нельзя ли предположить, что Турага все-таки похитил Злату,  но на пути в Константинополь его остановили пираты?
Хула отрицательно покачал головой.
- Пираты никогда не забирались в глубь южной Руси. Мы бы узнали об этом.
- Как же объяснить, что кольцо Златы оказалось на этом корабле?
- Почему бы не спросить у этого  пирата?  -  Хула  кивнул  на пирата, который уже почти затих.
- Думаете, он  даст  вразумительный  ответ?  -  с  сомнением  спросил Олаф.
- Надеюсь, боль прояснит ему мозги, - сказал Хула.
- Вряд ли, - возразил Баян. -  Эти  люди  ничего  не  боятся.  Надо придумать что-нибудь другое. - Он с отвращением посмотрел на  пленника.  - Оставим его ненадолго - может, успокоится.
Они поднялись на палубу и закрыли крышку люка. Солнце  уже  садилось, вдали виднелся берег Крыма - черные зубцы скал на фоне багрового неба.  По морской глади скользили меркнущие солнечные отблески. Попутный  ветер  нес корабль на юг.
- По-моему, надо выправить курс,  -  сказал  Хула.  -  Похоже,  мы слегка отклонились к западу.
Баян рассеянно кивнул. Сдвинув личину на затылок,  степняк  уверенно взялся за штурвал.
- На ночь придется встать на якорь, - сказал Олаф. - А утром войдем в гавань.
Баян промолчал. В его воспаленном мозгу метались  тревожные  мысли. Усталость, накопившаяся в нем за последние несколько суток, валила с  ног, а страх за Злату грозил свести с ума.

                Глава 22. Допрос.

Той же ночью в  свете  фонарей,  подвешенных  к  потолку  трюма,  они рассматривали лицо своего пленника. Фонари покачивались, бросая тени на переборки и на кучи награбленного добра. Где-то возилась крыса, но никто не обращал на это внимания.
Опустившись на колени возле связанного человека, Баян дотронулся до его лица. Глаза тотчас  открылись.  Во  взгляде,  которым  пленник  окинул каюту, больше не было злобы. Он казался слегка удивленным.
- Как тебя зовут? - спросил Баян.
- Кир из Византии. Вы кто? И где это я?
- Тебе бы следовало это  знать,  -  сказал  Олаф.  -  Ты  на  своем корабле. Разве не помнишь, как вместе со своими друзьями ты напал на  наше судно? Как мы сражались, а потом бежали, и ты гнался за нами вплавь?
- Я помню, как ставили парус, - недоуменно  ответил  Кир.  -  И все. - Он попытался сесть. - Почему я связан?
- Потому что ты опасен, - весело ответил Хула. - Ты обезумел в схватке, или тебя опоили чем-то.
Кир  рассмеялся  -  но  то  был  смех  совершенно   нормального человека.
- Я сумасшедший? Что за чушь?
Баян, Олаф и Хула удивленно переглянулись.  Пленник  ничем  не напоминал безумца, который совсем недавно пытался их убить. Внезапно Баяна осенило.
- А что-нибудь еще ты помнишь? Самое последнее?
- Последнее? К нам обратился капитан.
- И что он вам сказал?
- Предложил участвовать в обряде перед битвой. Выпить какого-то особого напитка. Больше ничего не помню.
- Какой парус был на вашем корабле? - спросил Баян.
- Парус? А что?
- Было в нем что-нибудь особенное?
- Не помню. Кажется, обычный парус из темно-синей парусины.
- Ты плавал на торговых судах?
- Да.
- А на этом - первый раз?
- Верно.
- А когда ты нанялся на него?
Кир озадаченно нахмурился.
- Вчера вечером, кажется. В день Быка по византийскому календарю.
- А по всеобщему?
Моряк наморщил лоб.
- Десятого числа третьего месяца.
- Три месяца назад, - заключил Хула.
- Ну да? - Кир изумленно уставился на степняка. -  Три  месяца? Как же это?
- Вас опоили, - объяснил Баян. - А потом  сделали  пиратами,  и  вы совершали гнусные преступления. Ты что-нибудь слыхал  об алжирских  пиратах?
- Кое-что слыхал. Он распространен на юге Средиземного моря.  С  недавних  пор  его служители начали путешествовать. Говорят, даже в Черное море выходят.
Он рассказал, что пираты похитили судно на якорной стоянке. С общего согласия захваченный шлюп окрестили "Драконом", а театром своих действий решили сделать район Черного моря, где плавало много торговых судов, которые и должны были стать объектами нападений.
На пиратском корабле у капитана была помощница. Первые же разбои показали, что леди на "Драконе" все боялись. Никто не знал, в каких морях и под командой, каких капитанов она проходила практику, но вскоре все признали ее первенство в умении владеть любым пиратским оружием, в абсолютном бесстрашии и беспощадности в бою.
Она первой спрыгивала на палубу вражеского корабля, и под ее неистовым натиском отступали самые опытные воины. Однажды пиратский корабль, догнав галион, пристроился в его кильватерной струе и оказался вне досягаемости огня его пушек. Через несколько минут бригантина взяла галион на абордаж.
Через минуту на палубе галиона кипела беспощадная схватка, в центре которой, размахивая короткой абордажной саблей, орудовала рыжеволосая женщина, одетая в ярко-красную ситцевую рубашку и широкие полотняные штаны.
Натиск пиратов был так стремителен, что матросы не успели даже перезарядить мушкеты. Завязалась рукопашная схватка. Вскоре матросы во главе с первым помощником капитана были вынуждены отступить на корму. Тогда эта дьяволица схватила пушечное ядро, подожгла фитиль и оросила смертоносный снаряд в середину тесно стоявших людей.
Оглушительный взрыв разорвал многих на куски. Те, кто остался жив, сдались. Всех согнали на нос. Их предводительница показала концом окровавленной сабли на молодого лейтенанта, храбро сражавшегося с пиратами, и, смеясь, сказала:
- Никому из вас пощады не будет. Но тебе хочу предоставить выбор. Я возьму тебя на ночь в свою каюту. Если я останусь довольна, то отпущу тебя. Если нет, отрублю голову. Решай.
Обладая, видимо, врожденными талантами, она в кратчайший срок постигла все премудрости пиратской профессии, научилась метко стрелять и виртуозно обращаться с любым холодным оружием.
Ей по плечу была даже тяжелая алебарда, драться которой умели лишь самые сильные бойцы. Впрочем она и была таким бойцом - высокая, хорошо развитая физически.
Но ее тяжелый характер проявлялся не только при абордажах - она стала записным бретёром, утверждая свое первенство постоянными дуэлями и кровавыми разборками, так что все на "Драконе" старались обходить стороной пиратку.
Но не только на этом держался ее авторитет среди пиратов. Неожиданно выяснилось, что у нее очень неплохо работает голова, и капитан пиратского судна стал внимательнейшим образом прислушиваться к ее советам.
Режим террора, установленный пиратами на торговых путях Черного моря, не мог не вызвать активного противодействия со стороны турецких колониальных властей.
За "Драконом" началась охота. На всех торговых путях турки выставили патрульные корабли, блокировали входы и выходы морских баз и прибрежных городов. Но тут девушка стала ждать ребенка.
До поры до времени это скрывалось, но подошло время, когда команда могла уже заметить нечто неладное в ее облике, что грозило обернуться громким скандалом.
Требовалось разрубить узел, и капитан нашел выход из положения. Он привел "Дракона" в одну глухую бухту, где стоял дом его тайного поставщика продовольствия, и там ее высадил под предлогом ее нездоровья.
Но, как он ни маскировал свои действия, видимо, кто-то из команды заподозрил, что тут что-то нечисто, и среди матросов пошли разговоры. Может быть, экипаж докопался бы до истины, но ее, как уже сказано, ссадили на берег, и "Дракон" вновь ушел в море.
Капитан плавал без нее почти полгода. Потом она, родив ребенка, который остался в доме сообщника капитана, вернулась на корабль.
Команда встретила ее сдержанно, особо горячие поклонники старинных пиратских законов требовали ее удаления с "Дракона", но до открытого неповиновения капитану дело не дошло.
А вскоре произошел случай, после которого даже самые рьяные ее недоброжелатели сменили гнев на милость и признали правомочность ее пребывания на борту.
Началось с того, что на "Драконе" кончились продукты и вода. Чтобы пополнить их, капитан зашел в одну из бухт, расположенную на побережье Турции.
Не успели пираты отдать якорь, как в бухту вошел еще один корабль - испанский. Его капитан уже давно подозревал капитана и его команду в пиратстве, а потому решил проверить, так ли это.
Испанец был кораблем военным, прекрасно вооруженным и оснащенным, поэтому у капитана пиратов, попробуй он сопротивляться, никаких шансов на успех не было.
А тем временем испанский капитан поставил свой корабль посреди фарватера, перегородив тем самым выход из бухты. "Дракон" оказался в западне, но испанцы не спешили с его досмотром, решив отложить дело до утра.
Но глаз с "Дракона" не спускали, следя за каждым шагом пиратов. Ожидалось, что последние, поняв, в каком положении оказались, предпримут решительные действия и тем самым окончательно разоблачат себя, но проходил час за часом, а испанские наблюдатели не замечали на борту "Дракона" никаких признаков беспокойства.
Никто не суетился там, не пытался спустить шлюпку, чтобы добраться до берега. Да, на палубе "Дракона" действительно царило полное спокойствие, но испанцы и не подозревали, что оно было показным, что в это же самое время на нижней палубе пиратского корабля происходили жаркие дебаты по выработке плана спасения из ловушки, в которую угодил "Дракон".
Его положение всем представлялось безнадежным, а это развязало языки, и в адрес капитана и женщины посыпались упреки и угрозы. И никто не мог сказать, чем бы все кончилось, если бы она не попросила слова и не предложила план по спасению.
Он был до предела дерзок и сводился к следующему. Она обратила внимание пиратов на то, что в бухте, кроме "Дракона" и испанца, стоит английское судно.
- Если его захватить, - сказала она, - то мы обманем испанцев и спокойно уйдем из бухты. Тех, кто согласится на такой риск, я возглавлю лично, - добавила пиратка.
Долго уговаривать не пришлось. Люди, собравшиеся на "Драконе", были далеко не трусливого десятка, а потому ее план был принят. Дождавшись ночи, группа захвата во главе с женщиной и капитаном спустила шлюпки и бесшумно погребла к английскому судну.
Там никакого нападения не ожидали и выставили лишь двух вахтенных, которых пираты так же бесшумно прикончили, после чего спустились внутрь судна, где спал остальной экипаж.
Его взяли под охрану, приказав под угрозой расправы не поднимать никакой тревоги. Затем часть пиратов вернулась на "Дракон" и, погрузив в шлюпки ценности, оружие, боеприпасы и остававшихся на борту товарищей, доставила груз и людей на английское судно.
Оставалось дождаться утра, что пираты и сделали. А утром англичанин снялся с якоря и, подгоняемый свежим бризом, пошел к выходу из бухты. Караулившие пиратов испанцы никакой подмены не заметили, и капитан, выйдя в море, через некоторое время высадил пленных англичан на глухом берегу.
Восхищение ею было столь велико, что экипаж "Дракона" постановил: отныне она может быть тем, кто она есть в действительности, то есть женщиной, а также - законной женой капитана.
Противоречить было бесполезно. Поскольку из двух кораблей лучшим был "Дракон", все отказавшиеся от амнистии перешли на него, а несогласные отплыли на капере в ближайший порт.
Осенью пиратский корабль был атакован превосходящими силами Турции. Пираты почти не оказали сопротивления, лишь капитан и его жена, два смельчака не сложили оружие: прежде чем их удалось захватить, троих противников они убили и еще с полдюжины ранили.
Когда судья спросил, есть ли какие-либо причины, из-за которых ее нельзя приговорить к повешению, как предполагалось, она ответила:
- Мой господин, за меня просит мой живот - традиционная форма прошения беременных женщин о помиловании.
Приглашенные врачи подтвердили, что она беременна, поэтому исполнение приговора отсрочили до родов. Капитана повесили, а она после родов исчезла из тюрьмы и снова захватила корабль, на котором продолжала пиратствовать. Однажды эти пираты захватили наш мирный торговый корабль.
- Я не знаю, чем кончилось дело, потому что не стал ждать, пока пираты расправятся с нами, и прыгнул за борт. Два дня я провел в море, держась за деревянный обломок. А когда уже приготовился отдать Богу душу, то меня подобрало случайно оказавшееся там ваше судно.
- А знаешь ли ты, что на этом  самом судне ты несколько часов тому назад бушевал и смеялся? Да ты  погляди  на  себя.
Баян наклонился и перерезал на пленнике веревки. - Посмотри, что у  тебя на шее.
Кир из Византии медленно поднялся, с изумлением  разглядывая  свое обнаженное тело, ощупал шею и коснулся обруча.
- Я ничего не понимаю. Это шутка?
- Злая шутка, но  мы  тут  ни  при  чем,  -  ответил  Олаф.  -  Вас одурманили, а потом велели идти в море, чтобы  убивать  и  грабить  мирных моряков. Наверное, на вашем  судне  только  капитан  оставался  в  здравом рассудке. Скорее всего, его не было здесь, когда  мы  сражались.  Куда  вы должны были привести корабль, Кир? Вспомни еще хоть что-нибудь.
- Не помню.
- Скорее всего, капитан рассчитывал  попасть  на  корабль  позднее  и привести его в нужный порт, - заметил Хула. - Должно быть, существуют и другие суда с экипажами из таких дураков, как наш  приятель,  и  эти  суда встречаются друг с другом.
- На  борту  наверняка  есть  большой  запас  зелья,  которым  опоили матросов, - сказал Олаф. - Команда, видимо, пила  его  регулярно.  Да  и Кир непременно "опохмелился" бы, не свяжи мы его.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил Баян моряка.
- Ослаб, как будто из меня все жилы вытянули.
- Понятно, - кивнул Олаф. - Видать, дурман не только сводит с  ума, но и убивает, в конце концов. Какой чудовищный замысел! Нанять ни в чем  не повинных людей, опоить их зельем, превратив в грабителей и убийц, а потом, когда они перемрут, забрать добычу! В жизни не слыхал ничего подобного.  Я думал, что пиратам служат только фанатики,  но  оказывается,  среди  них  есть трезвый, холодный ум.
- Во всяком случае, на море, - сказал Баян. - Хотелось бы мне найти того, кто все это придумал. Возможно, только он знает, какая  связь  между этим кораблем и Златой.
- Прежде, чем мы отправимся его искать, не мешало бы убрать парус,  - посоветовал Хула. - Течение все равно затянет нас  в  бухту,  но  прием будет не слишком радушен, если туземцы увидят нашу эмблему.  И  еще:  надо придумать, что делать с этими сокровищами. Ведь мы теперь богачи.
- Хула, вы - мой пленник, не забывайте. Но вы правы: эти сокровища наши, поскольку их владельцы мертвы. Кое-что мы возьмем себе, а  остальное отдадим  какому-нибудь  честному   человеку,   чтобы   распределил   между родственниками и близкими безумных моряков.
- А что потом? - спросил Олаф.
- Снова выйдем в море, и будем ждать встречи с хозяином корабля.
- А вы уверены, что эта встреча состоится? Вдруг он  узнает,  что  мы побывали в Таври, в Ялте? - спросил Олаф.
Баян хмуро улыбнулся.
- Тогда он тем более захочет с нами увидеться.
Олаф попросил Баяна рассказать, как возникла Ялта.
Было это так, или не было, начал Баян, но рассказывают, что в далекие времена по Черному морю плыли греки из Константинополя, чтобы найти для себя новые плодородные земли.
Плыли они долго, и как будто уже должны были увидеть берег. Но его все не было и не было, потому что зигзагами шла дорога путешественников.
Недаром древние греки называли Черное море Понтом Эвксинским - негостеприимным морем. Бушевало оно, бросая суда по волнам. Выбились люди из сил, борясь со стихией, и ждали гибели в темно-свинцовых водах.
Наконец стихла буря. Но не сделалось легче. Спустился густой туман, закрыл горизонт и небо. Куда плыть? В какую часть света несет корабли?
Долго блуждали по морю люди. Не стало на судах пресной воды, съедена вся пища, и снова мореплаватели ждали гибели от жажды и голода.
Много дней стоял кругом мертвый туман. Отчаяние охватило путешественников, потерявших надежду когда-нибудь встретиться с землей.
Но однажды утром с зарей появился ветерок, белая пелена стала рассеиваться, выглянуло солнце, и совсем недалеко греки увидели зеленый берег и горы.
- Ялос! Ялос! Берег! Берег! - закричал дозорный, и все на корабле радостно приветствовали землю.
То была прекрасная Таврида. С возродившимися силами работали гребцы и вскоре причалили к берегу. Вернулись жизнь и радость к уставшим переселенцам.
На благодатной земле греки, по соседству с местными жителями, основали поселение и назвали его самым дорогим для себя словом “Ялос” - берег. Так возникла Ялта - прибрежное селение и ее название.

                Глава 23. Конец слуги секты убийц.

Они продали добычу в Таврии и на часть вырученных  денег  купили провизию, снаряжение и  коней,  а  остаток  передали  на  хранение  купцу, которого все рекомендовали как самого честного человека в Тавриде.
Вскоре  в бухту приплелась потрепанная  "Наяда",  и  Баян  поспешил заплатить капитану Мауро за молчание  о  встрече  с  кораблем  под  черным парусом.
Забрав все свое имущество, в том числе седельную сумку с подарком жителей Согдианы, Баян поднялся на борт своего корабля  в  сопровождении Олафа и Хулы. С вечерним отливом они вышли в море. Кир остался у купца - набираться сил.
Больше трех дней блуждал по морю черный корабль, то  резво  скользя  над волнами, то попадая в мертвый штиль. По расчетам Баяна,  они  находились поблизости от пролива, соединяющего  Азовское  и  Черное  моря,  у  берега Таврии, где попал на судно Кир.
Хула блаженствовал в гамаке, подвешенном  над  палубой,  время  от времени кашляя и жалуясь на  скуку.  Олаф  проводил  время  в  "вороньем гнезде",  обводя  взглядом  горизонт,  а  Баян  расхаживал  по   палубе, погруженный в раздумья.
Он уже сомневался, что его решение  было  здравым. "Напрасно теряем время, - с горечью думал Баян.  -  Все  равно ничего не узнаем о Злате. Да и вряд ли  это  ее  кольцо.  Наверное,  в Чернигове было изготовлено несколько таких колец".
Но однажды утром на горизонте показался парус. Первым его заметил Олаф и позвал Баяна. Тот  быстро поднялся на палубу и стал всматриваться вдаль. Возможно, это был тот самый корабль, который они ждали.
- Вниз! - крикнул он. - Укрыться в трюме!
Олаф полез вниз по вантам, а  Хула  живо  соскочил  с  гамака  и побежал к трапу, ведущему в средний трюм. Там, в темноте, они затаились  и стали ждать.
Спустя час раздался глухой удар в борт.  Потом  по  палубе  загремели сапоги. Кто-то медленной, размеренной поступью прошел от кормы до  носа  и обратно. Затем шаги стихли - видимо, гость вошел в каюту, или  поднялся  на мостик.
Трое людей в темноте затаили дыхание,  когда  шаги  раздались  снова. Незнакомец шел прямиком к люку среднего трюма. Откинулась крышка,  и  в  проеме  показался  силуэт  человека. 
Гость постоял, нагнувшись над люком и вглядываясь в сумрак, потом стал осторожно спускаться по трапу. Баян бесшумно двинулся вперед. Как только незнакомец ступил на днище, Баян прыгнул и обхватил  его рукой за шею.
Гость оказался настоящим великаном - ростом около двух метров. У него была длинная борода, заплетенная в косы, и медный  нагрудник поверх рубашки из черного шелка. Удивленно крякнув, он  круто  развернулся всем телом, едва не стряхнув Баяна.
Силы  он  был  недюжинной.  Обхватив толстыми пальцами руку Баяна, он почти освободился от  захвата,  но  тут Баян позвал на помощь:
- Быстрее! Хватайте его, а то вырвется!
Олаф и Хула дружно набросились на великана, и тот не  устоял  на ногах. Хула вытащил меч. В тусклой личине и  металлическом  облачении  воина монголов он выглядел очень грозно. Острие его меча прижалось  к  горлу пленника.
- Имя! - громогласно потребовал степняк.
- Капитан Али. Где мой экипаж?
Чернобородый капитан угрюмо смотрел на своих недругов. Он был  скорее зол, чем испуган.
- Где мой экипаж? - повторил он.
- Ты о тех безумцах, которых послал на смерть? -  спросил  Олаф.  - Они все пошли ко дну. Но перед этим успели рассказать нам о твоем  гнусном замысле.
- Дураки! - выругался Али. - Вас всего трое, а у меня  на  другом корабле целая армия. Неужели вы надеетесь меня удержать?
Хула хихикнул.
- С одной армией, как видишь, мы справились, нам не привыкать.
В глазах Али мелькнул страх, но  тут  же  исчез,  уступив  место решительности.
- Я вам не верю. Команда этого корабля жила только  для  того,  чтобы убивать. Не лгите, что сумели с ней?
- Справились, не сомневайся,  -  перебил  Хула.  Монгольская личина повернулась к Баяну. - Ну что, поднимемся на палубу и доведем дело до конца?
- Погоди! - Баян нагнулся над Али. - Я хочу задать  ему  один вопрос. - Скажи-ка, Али, твои люди когда-нибудь захватывали девушек?
- Им приказано не убивать девушек, а доставлять мне.
- Зачем?
- Не знаю. Мне велено отправлять девушек ему, вот я  и  отправляю.  - Али засмеялся. - Нет, не удержите вы меня.  И  жить  вам  осталось  не больше часа. Скоро мои ребята заподозрят неладное.
- Почему же ты никого из них не взял с собой на этот корабль?  Уж  не потому ли, что им не понравилось бы содержимое трюмов?
Али пожал плечами.
- Когда я закричу - они придут.
- Возможно, - кивнул Хула. - Ну-ка, поднимись, будь любезен.
- Куда ты отправлял девушек? - допытывался Баян. - Кому?
- В Византию, конечно. Моему господину, главе тайной секты убийц, Хору. Он всесилен в Византии.
-  Ты  -  его слуга.  Значит,  правда,  что  эта   секта разбойничает на море?
- Да, я его слуга, хотя в секте не  состою.  Просто  сектанты  хорошо платят, чтобы я потрошил корабли и отсылал им добычу.
- Зачем им это?
Али ухмыльнулся.
- В секте нет моряков. Поэтому жрецы и обратились ко мне, когда  один из них придумал этот план. Хотя, сказать по правде, я не  знаю,  зачем  им сокровища. - Он поднялся на ноги. - Ну, пошли. Забавно  будет  посмотреть, что вы затеяли.
Хула кивнул Баяну и Олафу. Те исчезли во тьме  и  вернулись  с тремя длинными  незажженными  факелами.  Хула  подтолкнул Али,  и капитан следом за Олафом двинулся к трапу.
Они медленно поднялись на палубу и увидели в  свете  заката  большой, красивый трехмачтовый корабль. Матросы, стоявшие на палубе, сразу поняли, что произошло, и бросились к борту. Но Баян закричал, прижав к спине Али острие меча:
- Не двигайтесь, иначе мы убьем вашего капитана!
- Если убьете меня, они убьют вас, -  проворчал  Али.  -  Кто  от этого выиграет?
- Молчать! - сказал Баян. - Олаф зажигай!
Олаф ударил кресалом о кремень. Факел вспыхнул. Запалив два других, он раздал их своим спутникам.
- Слушайте! - закричал Баян. - Наше судно  пропитано  нефтью.  Если кто-нибудь из нас опустит факел, оно загорится. Тогда и вам несдобровать.
- Так, значит, мы все сгорим, - хмыкнул Али. -  Да  вы  такие  же сумасшедшие, как и те ослы, которых вы убили.
Баян отрицательно покачал головой.
- Олаф, готовь ялик.
Викинг прошел на корму, к самому  дальнему  люку,  развернул  над  ним лебедку, откинул крышку и, прихватив конец троса, исчез внизу.      Заметив движение  на  чужом  корабле,  Баян  опустил  факел.  Пламя отражалось в его глазах, бросало багровые отблески на лицо.
Олаф снова поднялся на палубу и, держа в одной руке  факел,  другой стал вращать ворот лебедки. Увидев поднимающийся над люком  огромный  ялик  с  тремя  оседланными лошадьми, Али крякнул от изумления. 
Лошади  испуганно  и  непонимающе глядели на море. Ялик медленно проплыл в воздухе и повис, покачиваясь, над водой. Закончив работу, Олаф привалился к лебедке  спиной.  Он  вспотел  и тяжело дышал, но ни на секунду не опускал факела. Али осклабился.
- Неплохо придумано. Но ничего не выйдет. Вас всего трое. Что  теперь будете делать?
- Повесим тебя, - ответил Баян. - На глазах у  всей команды.  Я  устроил эту ловушку по двум причинам. Первая: мне нужно кое-что  от  тебя  узнать. Вторая - я решил свершить правосудие.
- Какое еще правосудие? - закричал перепуганный Али. -  Зачем  ты суешься в чужие дела? Какое еще правосудие?
- Русское правосудие, -  твердо  ответил  юный воевода.  На  его шею упал солнечный луч, и казалось, камни ожили.
- Матросы! - завопил Али. - Спасите меня! Убейте их, матросы!
- Если вы пошевелитесь, мы убьем его и подожжем  корабль,  -  крикнул Хула. - Вы погибнете напрасно. Мой вам совет: уходите,  пока  целы.  Мы казним только Али.
Как они и рассчитывали, матросы не испытывали особой любви  к  своему капитану-пирату и не желали ради него рисковать жизнью. И все  же  они  не рубили абордажных канатов, выжидая, что предпримут трое смельчаков.
С веревкой в руке Баян забрался на салинг. Сделав петлю  и  надежно укрепив веревку над водой, он спустился обратно на палубу. Наступила мертвая тишина. Али постепенно сообразил, что помощи от своей команды он не дождется.
За кормой покачивался над морем ялик с  лошадьми.  Скрипели  тали.  В руках троих воинов, пленивших Али, потрескивая, горели факелы. Али отчаянно закричал и попытался вырваться, но пирата остановили жала трех мечей, прижатые к его горлу, груди и животу.
- Вы этого не сделаете, - пробормотал он, но  умолк,  видя  мрачную решимость на лицах своих врагов.
Олаф подцепил мечом петлю, подтянул ее к борту, Баян расширил ее, а Хула подтолкнул к ней Али. В тот миг, когда петля опустилась  на плечи пирата, он взревел и ударил Олафа, сидевшего на  планшире.  Тот  с криком полетел в воду. Охнув от неожиданности, Баян  бросился  к  борту.
Али повернулся к Хулу и  выбил  факел  из  его  руки,  но  степняк отступил на шаг, и у глаз капитана заблестела сталь меча. Пират плюнул Хулу  в  лицо,  прыгнул  на  борт,  лягнув  Баяна ногой, который попытался его остановить, и бросился в воду.
Петля  затянулась,  край  нок-реи  опустился  и   взметнулся   вверх, хрустнули позвонки, и тело задергалось на веревке. Хула кинулся к упавшему факелу, но пропитанная нефтью  палуба  уже вспыхнула. Пока он пытался затоптать огонь, Баян бросил Олафу канат, и тот мокрый  вскарабкался на борт  корабля.  Купание  ему,  похоже, ничуть не повредило.
Матросы на корабле Али зашумели и подступили  к  борту.  "Почему они не отплывают?" - удивленно подумал Баян.
- Отходите! - крикнул он. - Ваш капитан мертв, и  вы  будете  мертвы, если не отплывете!
Но матросы не двигались.
- Пожар, остолопы! - Олаф показал на  пламя,  от  которого  пятился Хула.
Огненные языки взметнулись вверх и лизали мачту и надстройку.
- Пора в лодочку, - усмехнулся Хула.
Бросив свой факел в пламя, Баян поспешил к ялику.
- Почему они не уходят? - спросил он степняка.
-  Сокровища,  -  пояснил  тот,  крутя  ворот  лебедки.   -   Думают, награбленное добро еще в трюмах.
Ялик опустился на воду. Напуганные лошади фыркали, чуя запах дыма. Соскользнув по талям на дно ялика, бывшие владельцы  черного  корабля налегли на весла. Вскоре судно превратилось в огромный костер.
Над волнами стелился маслянистый дым, на фоне которого раскачивалось,  словно  пытаясь избегнуть адского пламени, тело Али.
Трое смельчаков поставили парус, и тот наполнился  ветром,  унося  их прочь от горящего судна. Они видели,  что  на  пиратском  корабле  занялся парус, и матросы лихорадочно затаптывали падающие  на  палубу  головни,  а другие с большой неохотой рубили абордажные канаты.
Но с ялика трудно было рассмотреть, велика ли опасность, грозящая трехмачтовому кораблю. Прямо по ходу ялика был виден берег  Византии. 
Быть  может в Византии,  где-то  там  трое  путников  найдут,  наконец, Хора, безумного  жреца убийц, его приверженцев и, возможно, Злату.

                Часть вторая.
 
                Глава 24. Кровь на Руси.

В то время,  как  ялик  с  Баяном  и  его спутниками  приближался   к   скалистому   берегу   Таврии, Русь  изнемогала  под  натиском  армий монголов. Батый  приказал   своим войскам, во что бы то ни  стало  уничтожить  смелый  народ, дерзнувший  бросить  ему  вызов. 
По  Руси прокатился стальной огненный каток: шагали  воины со всей Азии. А на западные границы Руси тотчас кинулись, как волки рвать добычу, западные католические ордена.
Желание было только одно - уничтожить русский народ, захватить его земли и богатства, прикрываясь именем Христовым. На них были необычные доспехи; их оружие ярко  сверкало  в лучах  солнца.  А западные  короли и императоры,  свернувшись  подобно клубку змей, яростно   скрежетали  зубами  от ненависти ко всему русскому и всем тем, кого  они  до сих пор не сумел еще подчинить себе, хотя почти весь мир лежал у их ног.   
Но казалось, что им противостоит какая-то таинственная  сила,  кто-то  невидимый  повелевает   всем русским сопротивляться им - и эта мысль сводила их с ума.
Многое, очень многое зависело от тех смельчаков,  с кем не могли совладать короли, папы и жрецы темных сект: от Баяна,  Олафа  и,                быть может, Хулы, от князя Бориса и Златы и еще горсточки                храбрецов. От всех, на кого пал выбор спасения Руси.
Ялик быстро  приближался  к  черным  скалам.  Баян  с  любопытством посмотрел на Хулу, который улыбался, подняв личину  и  устремив вдаль задумчивый взгляд. Словно почувствовав,  что  на  него  смотрят,  он обернулся.
- Похоже, что ты чем-то озадачен, Баян. Неужели вас  ничуть не радует исход нашего приключения?
- Радует, - кивнул Баян. - Но я озабочен вами, Хулу. Ведь  вы  к нам присоединились случайно. Я уверен, вы не были  заинтересованы  в  том, чтобы воздать Али по заслугам, да и судьба Златы вас не  тревожит. И все же вы не пытались сбежать.
Улыбка Хулы стала чуточку шире.
- А зачем мне бежать? Убивать меня, насколько я могу  судить,  вы  не собираетесь. Совсем напротив - вы спасли мне жизнь. Сказать по правде, мне кажется, что сейчас моя судьба теснее  связана  с  вашей,  чем  с  судьбой монголов.
- Но вы не преданы мне и моему делу.
- Дорогой друг, я уже объяснял, что предан только своим замыслам  и желаниям. А что касается вашего дела, то признаюсь, я уже  не  считаю  его безнадежным. Вам чертовски везет, и порой мне  кажется,  что  в  борьбе  с монголами вы способны одержать верх. Если бы я был в этом уверен, то весьма охотно принял бы вашу сторону.
- Вот как? А, по-моему, вы просто ждете,  когда  мы  снова  поменяемся ролями, и у вас появится возможность загладить вину перед монголами.
- Переубеждать вас бесполезно, - улыбнулся Хула, -  поэтому  я  не стану этого делать.
Выслушав этот уклончивый ответ, Баян помрачнел. Хула согнулся  в приступе кашля, а потом, тяжело дыша, лег на дно лодки.  Видимо,  этим  он давал понять, что не прочь сменить тему.
- Баян! - крикнул стоявший на носу ялика Олаф. - Смотрите! Вон там, на берегу!
Баян обернулся.  Под  утесом,  нависшим  над  полоской  гальки,  он разглядел человека на коне. Всадник не  двигался,  следя  за  приближением ялика, словно ожидал, когда пассажиры высадятся на берег, чтобы  сообщить им нечто важное.
Наконец киль ялика заскрежетал  о  гальку.  Спрыгнув  с  носа  лодки, Баян направился к человеку, сидящему на коне в тени утеса.  Он уже узнал этого рыцаря, с головы до ног закованного в латы.
- Вы встречаете меня? - спросил Баян.
- Я предполагал, что вы сойдете на  берег  именно  здесь,  -  ответил рыцарь в черном. - Поэтому я и ждал.
- Ясно, - Баян окинул всадника взглядом, не зная, что делать и  что говорить. - Ясно...
Хрустя галькой, к ним приблизились Хула и Олаф.
- Вы знаете этого господина? - спросил Хула.
- Мы с ним старые знакомые.
- Вы - Хула, - звучным голосом произнес рыцарь в черном. - Я вижу, вы еще  не  избавились  от  доспехов  монгольского полководца.
- Они вполне соответствуют моим вкусам, - парировал Хула. -  Между прочим, вы не представились.
Пропустив эти слова мимо ушей,  рыцарь  указал  на  Баяна  рукой  в тяжелой латной рукавице.
- Я должен  поговорить  с  этим  человеком.  Вы  ищете  свою  невесту Злату. А еще - безумного жреца.
- Злата в заточении у жреца?
- Да, если можно так выразиться. Но вы должны найти безумного жреца не только поэтому.
- Что со Златой? Она жива? - допытывался Баян.
- Жива. Но  прежде,  чем  вы  с  ней  встретитесь,  необходимо  убить безумного жреца. И не только убить, но и сорвать с его шеи амулет, по праву принадлежащий вам. Безумный жрец похитил у вас две драгоценности - девушку и амулет, и вы должны их вернуть.
- Насчет Златы я знаю, что она  моя,  но  об  амулете  первый  раз слышу. Почему вы считаете, что он принадлежит мне?
- Амулет Перуна - ваш. Безумный жрец не должен его носить, но  носит, и оттого он безумен.
Баян улыбнулся.
- И пусть носит, если только в этом и заключается свойство амулета.
- Это не тема для шуток, Баян. Безумный  жрец  украл  амулет у ваших монахов  в  наказание  лишился  разума.  Но  монахи, если они владеют амулетом, обладают великим могуществом.  А значит, ни я и никто другой не должны отнимать его у безумного  жреца.  Это надлежит сделать только вам.
- Опять вы называете меня слугой амулета! А я,  между  прочим, даже не знаю своих обязанностей. И вообще, я не уверен, что амулет Перуна -  не  плод  вашего  больного  воображения.
Может быть, вы тоже безумны?
- Думайте, что хотите. Все равно вам придется найти  безумного  жреца.
Ведь ничего другого вам не остается, верно?
- Да, я хочу разыскать Злату и того, кто ее похитил.
- Пусть так. Главное - мне не нужно вас  уговаривать.  Вы  все  равно выполните свое предназначение.
Баян нахмурился.
- С того  дня,  как  я  покинул  Каракорум,  меня  преследуют  странные совпадения. Чем вы это объясните?
- Там, где над судьбами людскими властвует амулет,  совпадений не бывает. Иногда вы замечаете закономерность, иногда - нет.  -  Рыцарь  в черном повернулся и указал рукой на вьющуюся по утесу  тропинку.
- Здесь мы сможем подняться. Наверху заночуем, а утром отправимся в  замок безумного жреца.
- Вы знаете дорогу? - встрепенулся Баян, мигом забыв все сомнения.
- Да.
В душу Баяна закралось новое подозрение.
- А вы... случаем, не тот человек, из-за которого Злата  попала  в плен? Не вам ли я обязан тем, что вынужден искать жреца?
- Злату похитил изменник Турага. Он вез ее в Каракорум, но по пути у него вышла стычка с монголами, которые  надеялись  убить его и получить причитающуюся  ему  награду.  Пока  они  дрались,  Злата сбежала. Скитаясь по Европе, она встретила в Венгрии  караван  изгнанников, добралась с ним до Адриатического моря и попала на корабль,  который,  как ей сказали, направлялся в Хорватию. Но корабль оказался невольничьим  -  на нем везли девушек в  Аравию.  В  море  его  захватили  алжирские пираты.
- История просто фантастическая. Что было потом?
- Потом пираты решили получить за Злату выкуп. О том,  что  Чернигов осажден, они узнали значительно позже. Тогда они направились  в  Таврию, чтобы продать Злату на невольничьем рынке.
- Но в гавани оказалось  много кораблей греков, и пираты не рискнули зайти  в  порт.  Они  прошли дальше, в Черное море, и там на свою беду повстречали корабль, который  вы недавно сожгли.
- Остальное мне известно.  Та  рука  принадлежала  пирату,  отнявшему кольцо у Златы. И все же,  рыцарь,  ваша  история  слишком  невероятна.
Очень уж тут много совпадений.
- Еще раз говорю: там, где  действует  амулет,  совпадений  не бывает. Хотя иногда некоторые закономерности становятся заметны.
Баян вздохнул.
- Злата невредима?
- Относительно.
- Что значит - относительно?
- Будете в замке безумного жреца - увидите.
Загадочный рыцарь умолк и больше на вопросы Баяна  не  отвечал.  Он сидел в седле, задумчиво опустив голову, и ждал, пока  Баян, Хула и Олаф выведут на берег напуганных коней и выгрузят припасы и вещи, в  том числе потертую седельную сумку Баяна, чудом не потерявшуюся в  долгом  и трудном пути.
Затем рыцарь в черном  повернул  коня  и  поехал  по  узкой горной тропе. Остальным  вскоре  пришлось  спешиться  и  вести  лошадей  в поводу. Время от времени человек, или конь оступались и едва  не  падали  в пропасть, иногда камень, задетый ногой, или копытом, срывался с обрыва.
Наконец, они добрались до края обрыва и  увидели  холмистую  равнину, простиравшуюся, казалось, в  бесконечность.  Рыцарь  в  черном показал на запад.
- Туда мы отправимся утром. Там, за мостом - Византия,  а замок безумного жреца - в глубине материка. Будьте осторожны, в этих  краях рыщут воины монголы.
Он подождал, пока трое путников разобьют лагерь.
- Не угодно ли вам, сударь, принять участие в нашей скромной трапезе? - не скрывая насмешки, обратился к нему Хула.
Но огромная голова в шлеме, склоненная над лукой седла, не поднялась. Всадник и конь были неподвижны как изваяние.
Всю ночь рыцарь  в  черном провел в седле, словно охранял покой своих  спутников,  или,  может быть, следил, чтобы они не сбежали под покровом темноты.
Лежа в палатке с откинутым пологом, Баян смотрел на силуэт рыцаря и гадал, есть ли в этом создании хоть что-нибудь человеческое. Чем объяснить такое пристальное внимание к нему? Друг он ему, или враг?
Баян вздохнул. Он хотел всего-навсего разыскать Злату, освободить ее и отвезти в Чернигов.  Да  еще  убедиться,  что  страна не покорилась монголам. Но все оказалось гораздо  сложней. 
Выяснилось, что перед Баяном стоит некая цель, и к ней его ведет таинственный амулет. Хотя амулет - это предмет, а не  разумное  существо. 
Как  он может кого-то вести? Или все-таки это существо? Амулет обладает  величайшей нравственной силой, и тот, кто дает ему клятву, может рассчитывать на его помощь. Ходят слухи, что он вершит судьбы всего человечества.
Но, в таком случае,  зачем амулету слуги, если ему и так подчинены все люди? Наверное, не все. Видимо, время от времени появляются какие-то  силы, вроде монголов, которые противятся ему. И тогда  возникает  нужда  в слугах.
Мысли путались. Баян не  привык  ломать  голову  над  неразрешимыми загадками. Вскоре его сморил сон.

                Глава 25. Ворота к безумному жрецу.

Через два дня они подъехали к мосту, протянувшемуся  на несколько верст между двумя скалистыми берегами. Мост представлял собой потрясающее  зрелище:  он  был  создан  из твердого камня. Внизу, среди острых рифов, бурлила и пенилась вода, а мост все время подрагивал, словно живое существо.
- Что это? - спросил Баян рыцаря в черном. -  Не  похоже, что этот мост создан природой.
- Да, он построен людьми, давным-давно ушедшими в небытие и  унесшими с собой знания, с помощью которых им удалось сотворить такое  чудо.  Народ этот обитал на земле после великого потопа, но до возникновения государств. Что это были за люди и какова их судьба, мне не известно.
- Да неужели? - усмехнулся Хулу,  -  Вы  меня  разочаровали.  Я-то думал, что вы знаете все.
Рыцарь в черном промолчал. На  коже  и  доспехах  всадников играли отсветы моря. Кони  храпели,  пятясь  и  вставая  на дыбы. Баян натянул поводья, пришпорил скакуна, и  конь  успокоился,  как только его копыта вступили на мост, - видимо,  почувствовал  под ногами надежную опору.
Рыцарь в  черном неторопливо  ехал  впереди,  окруженный радужным светом. Конь под ним тоже  светился,  с  каждым  шагом  все  ярче. Баян оглянулся на Хула  и  Олафа -  они  сияли,  будто  существа, явившиеся со звезд.
Он глянул вниз  -  под  переплетением  лучей  пенилось море. В ушах, нарастая,  звучал  странный  гул  -  довольно  мелодичный  и приятный, если не обращать внимания на дрожь, которая шла от него по всему телу.
Добравшись до берега, Баян почувствовал необыкновенный прилив  сил, словно он отдыхал несколько дней. Он рассказал о своем ощущении  Рыцарю  в черном, и тот кивнул.
- Да, мне говорили, что путешествие по  этому мосту  снимает усталость.
Четверо всадников поехали дальше. Между ними и логовом безумного жреца уже не оставалось водных преград. На третий день зарядил мелкий дождь. Продрогшие всадники упали духом, а усталые кони еле брели по византийской степи, которой, казалось,  нет  ни конца, ни края.
Ехавший впереди Рыцарь  в  черном  вдруг  поднял  голову, натянул поводья  и  жестом  велел  спутникам  остановиться.  Все  застыли, прислушиваясь. Спустя некоторое время Баян услышал дробный топот копыт,  и  вскоре на невысокий холм слева от него вылетело десятка два конников  в  бурках, с длинными пиками наперевес и саблями  за  спиной. 
Было похоже, что они спасаются бегством, хотя Баян не видел  преследователей. Седоки не щадили коней,  несущихся  во  весь  опор,  и  с  конских  боков, исхлестанных нагайками, стекали капельки крови.
- Что случилось? - крикнул Баян. - Кто вас преследует?
- Армия монголов!  -  обернувшись  в  седле,  ответил  один  из всадников и пришпорил коня.
Нахмурясь, Баян спросил рыцаря:
- Поедем дальше? Или поищем другую дорогу?
- Безопасного пути не существует, -  ответил  рыцарь.  -  Нет  смысла сворачивать.
Через полчаса они увидели вдали густой, маслянистый  дым,  стелющийся по земле. Баян сразу понял, что это означает, но не проронил  ни  слова, пока маленький отряд не приблизился к горящему  городу,  где  они  увидели посреди площади огромную пирамиду  из  трупов. 
Все  мертвецы  -  мужчины, женщины, дети - были раздеты догола. Среди человеческих  тел  было  немало трупов животных. Пирамида горела, источая зловонный дым.
Сотворить такое могли  только монголы. Всадник  в  бурке  не  ошибся, они рядом. Действительно монголы находились где-то поблизости, причем, - судя  по  тому,  что  они сделали с городом, - числом не меньше тысячи.
Путешественники обогнули город, жителям которого уже ничем  не  могли помочь, и поехали дальше. Теперь они оглядывались по сторонам  -  в  любую минуту перед ними могли появиться враги.
Олаф, который видел не  так  уж  много  зверств,  творимых  воинами монголами, был потрясен сильнее всех.
- Разве простые смертные могут так поступать?
- А они вовсе не считают себя простыми смертными, - возразил Хул. - Они мнят себя полубогами, а своих правителей - богами.
- И этим оправдывают все свои преступления,  -  подхватил  Баян.  - Кроме того, им нравится разрушать, запугивать, убивать и  мучить.  У  них, как  у  росомахи,  стремление  убивать  сильнее  стремления  жить.  Монголия взрастила народ безумцев, и тем, кто не родился среди них,  не дано понять их помыслы и поступки.
Вскоре завеса дождя скрыла от всадников город и чадящую пирамиду.
- Отсюда до замка безумного жреца рукой  подать,  -  сказал  рыцарь  в черном.
Утром они спустились в широкую низину и подъехали к берегу небольшого озера, окутанного серым туманом. За озером темнел  мрачный  силуэт  замка, сложенного из грубо отесанных камней.
У озера стояла рыбацкая деревенька - несколько ветхих лачуг, рядом  - лодки и растянутые на жердях сети. Но они не увидели ни одного человека.      День выдался холодным, пасмурным; озеро,  деревня  и  замок  навевали гнетущие мысли.
Рыцарь в черном поехал к  лачугам,  и  остальные неохотно последовали за ним.
- Что это за культ такой? -  шепотом  спросил  Олаф  у  Баяна.  - Сколько у него приверженцев? И все ли они свирепы, как те матросы?  Может, рыцарь недооценивает их силу, или переоценивает нашу удаль?
Баян промолчал, пожав плечами - в ту минуту он мог думать только о монголах. Он не спускал глаз с черной громады замка,  гадая,  где  томится его нареченная.
Почему в рыбацкой деревне царит тишина, они поняли, когда въехали  на окраину. Все жители были зверски зарублены - следы лезвий  нескольких  мечей  и топоров остались на черепах мужчин и женщин.
- Монголы! - глухо произнес Баян.
Рыцарь в черном отрицательно покачал головой.
- Монголы тут ни при чем. У них не такое оружие. И стиль другой.
- Но, кто же тогда? - вздрогнув, прошептал Олаф. - Секта?
Рыцарь не ответил. Он остановил коня, спешился и,  тяжело  ступая  на песок,  приблизился  к  лежащему  поблизости  мертвецу.  Спутники  рыцаря, оглядываясь, разбрелись по деревне. С  озера  наползал  туман,  его  холодные  жгуты,   словно   щупальца гигантского спрута, оплетали ноги людей и коней.
- Все эти люди принадлежали  секте,  -  сказал  рыцарь.  -  Некоторые снабжали замок провизией, остальные там жили.
- Передрались между собой? - предположил Хулу.
- В некотором смысле.
- Что вы имеете в виду.
Баян не договорил -  за  лачугами  раздался  душераздирающий  крик. Четверо воинов выхватили мечи и образовали круг,  готовые  к  нападению  с любой стороны.
Но увидев нападавших, Баян настолько опешил, что опустил оружие.      Женщины бегом пробирались  между  домами,  подняв  над  головами  мечи  и топоры. На них были нагрудники и кожаные куртки; в глазах  горел  свирепый огонь, с губ, распяленных в зверином оскале, падали клочья пены.
Приняв защитную стойку, Баян с ужасом высматривал среди  нападающих Злату. Не обнаружив ее, он с облегчением вздохнул.
- Вот, значит, зачем безумному жрецу понадобились женщины, - проворчал Хулу.
- Насколько я могу судить, он извращенец, - сказал рыцарь в черном, отразив удар подбежавшей к нему амазонки.
Нападающие сражались неумело, часто  раскрываясь,  но  Баян  только отбивался и пятился, не в силах нанести  разящий  удар.  Отступали  и  его товарищи. Получив секундную передышку, Баян оглянулся,  и  в  его  мозгу родилась спасительная идея.
- Отходим к сетям! - крикнул он  своим  соратникам.  -  Я  знаю,  как победить без кровопролития.
Мужчины пятились до шестов, на которых висели  сети.  Отбивая  удары, Баян свободной рукой ухватился за край одной из них.  Олаф  понял  его замысел и взялся за другой край. Баян крикнул: "Давай!", и они набросили сеть на женщин.
Многие запутались сразу,  но  некоторым  удалось  высвободиться.  Они снова бросились в бой, но сразу угодили под другую сеть, брошенную рыцарем и Хулу. Затем Баян и Олаф набросили на эту  вопящую,  брыкающуюся кучу еще одну сеть, и вскоре все женщины запутались окончательно. 
Баяну и его товарищам оставалось только обезоружить их. Это оказалось  несложным делом. Тяжело дыша, Баян поднял с песка и забросил в озеро чужой меч.
- По-моему, этот безумный не так уж и безумен. Воины-женщины куда опаснее мужчин. Неспроста это все.
- Вы полагаете, что на деньги, вырученные  за  награбленное  пиратами добро, безумный собирает армию амазонок? - спросил Олаф.
- Похоже на то, - вмешался Хулу. - Но  почему  эти  женщины  убили своих же?
- Наверное, мы узнаем это  в  замке,  -  сказал  рыцарь  в  черном. - Мы... - Он умолк.
Одна  женщина  выбралась  из-под  сетей  и  с воплем бросилась на своих врагов, протягивая к  ним  руки  со  скрюченными пальцами. Хулу обхватил ее за талию и приподнял над  землей,  а  Олаф подошел сзади и рукояткой меча ударил ее в основание черепа.
- Как бы это ни оскорбляло мои рыцарские чувства, - заметил  Хулу, опуская обмякшее тело  на  песок,  -  мне  кажется,  иного  обращения  эти очаровательные убийцы не заслуживают.
Подойдя к  барахтающимся  в  сетях женщинам, он неторопливо и методично оглушил их  всех. 
-  Все-таки  и  они живы, и мы. И это главное.
- Чует мое сердце, они здесь не все, - проворчал Баян.
- Вы о Злате?
- Да, о Злате. Поехали,  -  Баян  вскочил  в  седло  и  галопом помчался вдоль берега.
Следом за ним отправился Олаф, затем -  рыцарь  в черном и последним - Хулу.  Лошадь  степняка  неслась  легким галопом, а сам Хулу хранил беззаботный  вид,  словно  выехал  на утреннюю прогулку.
Невдалеке от замка Баян перестал  погонять  коня,  а  у  подъемного моста и вовсе натянул поводья. Замок был погружен в тишину и покой,  башни окутаны легкой дымкой, а у опущенного моста лежали трупы стражников.
С зубца самой высокой башни слетел ворон и, хлопая крыльями, исчез  в тумане над озером. Сквозь облачный покров  не  проникало  ни  единого  солнечного  луча.
Казалось, путешественники попали в чужое измерение, где навеки  воцарились безнадежность и смерть. Баян сидел на коне перед распахнутыми настежь воротами  замка,  как перед разинутой пастью гигантского зверя. 
Во  внутреннем  дворе  клубился туман, создавая уродливые  фигуры.  Ничто  не  нарушало  гнетущей  тишины. Набрав  полную  грудь  холодного,  сырого  воздуха,  Баян  обнажил  меч, пришпорил коня и понесся по мосту в обитель безумного.

                Глава 26. Выбор Баяна.

Просторный двор замка был  устлан  мертвыми  телами,  преимущественно мужскими. У всех мертвецов на шее были обручи безумного. Там, где  не лежали скорчившиеся в уродливых позах трупы, на мостовой запеклась кровь.
Запах мертвечины щекотал ноздри. Конь  испуганно  храпел,  но  Баян заставлял его двигаться вперед. Он со страхом всматривался в лица мертвецов, боясь увидеть среди них Злату.
Спешившись,  он  бродил  по  двору,  переворачивая  окоченевшие  тела женщин, но своей невесты не находил. Вскоре во двор въехал рыцарь в черном,  за  ним  появились Олаф и Хулу.
- Ее здесь нет. Она жива и находится в замке.
Баян дрожащей рукой взял коня под уздцы.
- Рыцарь, он... Он ничего с ней не сделал?
- Это вы должны выяснить сами, Баян. -  Рыцарь  в  черном показал на парадный вход. - Через эту дверь вы  попадете  в  покои безумного. Сразу за дверью короткий коридор, ведущий в  главный  зал. Там он сидит и ждет вас.
- Он знает обо мне?
- Он знает, что однажды к  нему  придет  законный  владелец  амулета и потребует его обратно.
- Мне нет дела до  амулета.  Мне  нужна  только  Злата.  Где  она, рыцарь?
- В замке. Она в замке.  Ступайте,  требуйте  у  него  и  девушку,  и амулет. В замыслах жреца они оба играют важную роль.
Повернувшись, Баян бросился к двери и исчез в сумраке,  царящем  за порогом. В замке было невероятно холодно. В коридоре капала с потолка  ледяная вода, стены обросли мхом. Ожидая нападения, Баян крался  в  полумраке  с мечом в руке.
Но ничего не случилось. Он подошел к высокой двери и остановился, прислушиваясь. За  дверью  раздавались  странные  звуки,  похожие  на  громкое,   но невнятное бормотание. Баян осторожно  налег  на  дверь,  она  поддалась.
Просунув голову в щель, он увидел необыкновенную картину.      Пропорции зала были причудливо искажены.  Кое-где  потолок  спускался почти до пола,  в  других  местах  поднимался  саженей  на  пятьдесят.  Окна отсутствовали; помещение освещалось несколькими факелами, укрепленными  на стенах.
В центре зала, окруженное трупами,  лежащими  здесь,  видимо,  уже давно, стояло большое кресло черного  дерева,  а  перед  ним  покачивалась подвешенная к потолку  огромная  клетка,  похожая  на  птичью.  В  клетке, сгорбившись, сидел человек.
Кроме него в этом странном зале не было  ни  души.  Баян  осторожно вошел и приблизился к клетке. Именно из нее и доносились звуки,  которые  он  слышал  за  дверью  - бормотание и стоны. Казалось невероятным, что человек способен так  громко говорить и стонать.
Баян  решил,  что  причиной  тому  -  необыкновенная акустика зала.      В тусклом свете факелов человек в клетке был едва различим.
- Кто вы? - спросил Баян. - Узник безумного жреца?
Стоны прекратились,  и  человек  пошевелился.  Затем  Баян  услышал гулкий меланхолический голос:
- Да, можно сказать и так. Самый несчастный из его узников.
Баян уже привык к темноте и смог разглядеть незнакомца, как следует. Он был долговяз и очень  худ,  с  длинной  цыплячьей  шеей.  Седые  волосы свалялись в космы, грязный клин бороды выдавался далеко вперед. 
У него был длинный  орлиный  нос;  в  глубоко  посаженных  глазах  светилось тоскливое безумие.
- Я могу  вас  спасти?  -  спросил  Баян.  -  Может  быть,  удастся раздвинуть прутья решетки?
Человек пожал плечами.
- Дверь клетки не заперта. Моя тюрьма - не клетка, а  мой  череп.  О, горе мне!
- Кто вы?
-  Когда-то  меня  называли  Шарипом.   Я   из   древнего   рода Шарипа.
- И вы - в плену у безумного жреца?
- Да. В плену. Да, именно  так.  -  Узник  лениво  повернул  огромную голову и с унылым видом уставился на Баяна. - А вы кто?
- Воевода Баян из рода князей Черниговских.
- Русич?
- Да, русич.
- Я боюсь русичей. - Шарип отодвинулся подальше от Баяна.
- Меня вы можете не бояться.
- Ну  да?  -  Шарип  захихикал,  и  эхо  этого  безумного  смеха раскатилось по залу. - В самом деле?
Он сунул руку за пазуху и вытащил предмет, висевший у  него  на  шее. Этот предмет напоминал огромный рубин  и  светился  темно-красным  светом. Баян увидел на нем старинные письмена.
- Разве ты не тот русич, который должен лишить меня могущества?
- Амулет? - воскликнул потрясенный Баян.  -  Откуда  он  у вас?
- Что значит - откуда? - зловеще ухмыляясь, переспросил Шарип  и поднялся на ноги. - С трупа воина, тридцать лет назад проезжавшего по этим землям. Его подстерегли и убили мои слуги.  -  Он  гладил  амулет,  и  тот разгорался ярким, слепящим светом. - Это и есть безумный жрец. Это  и  есть источник моей болезни и моего могущества. Я у него в плену.
- Ты - безумный жрец. Где моя Злата?
- Злата? Девушка? Новенькая девушка со светлыми волосами и  нежной белой кожей? А почему ты о ней спрашиваешь?
- Она - моя!
- Тебе не нужен амулет?
- Мне нужна Злата.
Смех безумного прогремел  в  зале,  многократно  отразившись  от стен.
- Так ты ее получишь, русич!
Он захлопал в ладоши, похожие  на  клешни,  и  заметался  по  клетке, словно марионетка, которую дергают за одну-единственную нить.
- Злата, девочка моя!  Злата!  Иди-ка  сюда,  сделай  одолжение своему господину!
Из ниши в стене,  где  потолок  почти  соприкасался  с  полом,  вышла девушка. Ее силуэт был Баяну знаком, но он не был  уверен,  что  это его невеста. И все же... "Да, это она. Ее походка, ее тело".
Его губы растянулись в счастливой улыбке. Он шагнул к ней, протягивая руки. С диким звериным визгом девушка бросилась к нему. На ее пальцах  были наперстки с металлическими когтями, из одежды торчали шипы, лицо  исказила гримаса.
- Убей-ка его, красотка Злата! - хихикал безумный. - Убей его, цветочек мой, и получишь в награду его потроха!

                Глава 27. Бой с девушкой.

Баян едва успел закрыть глаза руками. Металлические когти  рассекли кожу на тыльной стороне его ладони. Он отпрянул от девушки.
Злата, опомнись! Я - Баян, твой жених.
Но безумные глаза не узнавали его, а из оскаленного рта текла  слюна. Острые когти снова метнулись к лицу Баяна, и он едва увернулся.
- Злата!
Безумный старик хохотал, вцепившись в прутья решетки.
- Убей его, мой цыпленочек! Разорви ему горло!
- Что за сила лишила ее воли? Что заставило ее забыть о любви?
- Сила амулета, подчинившая и меня, -  ответил  Шарип.  - Амулет всех обращает в рабство.
- Да - если он в недобрых руках... - Баян снова увернулся от когтей Златы и бросился к клетке.
- Руки, в которые он попадет,  обязательно  станут  недобрыми,  -  со смехом произнес Шарип, когда когти разорвали Баяну рукав.  -  Любые руки!
- Только не руки слуги ожерелья! -  произнес  гулкий  голос.  В дверном проеме стоял рыцарь в черном.
- Помоги! - крикнул ему Баян.
- Я не вправе, - ответил рыцарь.
Убегая от разъяренной Златы, Баян  споткнулся,  и  тотчас  когти впились ему в плечи. Он схватил ее за запястья и вскрикнул  от  боли  -  в ладони  вонзились  острые  шипы.  Но  все  же  он  сумел  высвободиться  и отшвырнуть девушку, а потом бросился к клетке,  где  верещал  от  восторга старик.
Подпрыгнув, он ухватился за прутья решетки и подтянулся. Потом ударил Шарипа,  и  тот  упал.  Клетка  дергалась   и   кружилась.   Злата приплясывала внизу, пытаясь дотянуться до Баяна.
С круглыми от ужаса глазами Шарип жался к прутьям.  Подобравшись к двери, Баян распахнул ее и протиснулся в клетку.  Внизу  в  бессильной злобе выла Злата. Алый свет амулета отражался в ее глазах.
Глядя  на  чудовище,  в  которое  превратилась  его  любимая,  Баян заплакал. Потом с ненавистью посмотрел на старика. По залу разнесся глухой, скорбный голос Шарипа, направляющего  в глаза Баяна луч амулета.
- Назад, смертный! Повинуйся мне! Повинуйся могуществу амулета.
Баян застыл, не сводя глаз  с  сияющего  амулета  и  чувствуя,  как слабеет тело, как тает его воля.
- Спускайся! - властно  сказал  Шарип.  -  Иди  навстречу  своей гибели!
Но Баян напряг всю свою волю  и  шагнул  вперед.  Старик  от изумления открыл рот.
- Прочь! - взвизгнул он. - Я повелеваю именем амулета.
- Над ним амулет не властен, - твердо  произнес  рыцарь  в  черном. - Не властен только над ним. Баян  имеет  право  его носить.
Шарип вскрикнул и заметался по клетке. У  Баяна  подкашивались ноги, но он решительно приближался к старику.
- Назад! - закричал Шарип. - Прочь из клетки!
Злата ухватилась за прутья и  полезла  вверх,  не  сводя  с  горла Баяна остекленевших глаз.
- Назад! - Шарипу удалось проскочить  мимо  Баяна  к  двери  и распахнуть ее.
Злата вскарабкалась наверх и висела снаружи, скаля  зубы  и  корча страшные гримасы. Старик стоял к ней спиной, направляя свет  амулета Баяну в лицо.
Просунув  руку  между  прутьями,  Злата  ударила  Шарипа   по затылку. Завизжав, он спрыгнул на пол. Злата увидела  Баяна  и  стала пробираться к двери в клетку.
Баян  понимал,  что  сейчас  не  время  убеждать  свою  обезумевшую невесту. Он проскочил мимо когтистой пятерни, спрыгнул на  неровные  плиты пола и несколько мгновений лежал, отдыхая.
Видя, что Злата тоже  вот-вот  спрыгнет,  он  с  трудом  поднялся. Старик вскарабкался на высокое кресло и уселся на спинке, как  петух на насесте. С его шеи свисал амулет, а по плечам  текла  кровь  из ран, оставленных когтями Златы.
Вереща от страха, он смотрел, как  Баян  приближается  к  креслу  и забирается на подлокотник.
- Умоляю, оставь меня, - забормотал Шарип. - Я не причиню тебе зла.
- Ты уже причинил мне много зла, - мрачно произнес  Баян.  -  Очень много. Достаточно, чтобы месть стала бальзамом для моей души.
- Злата, стой! - закричал Шарип. - Стань такой,  как  прежде! Повелеваю - именем амулета!
Обернувшись, Баян увидел, что  Злата  застыла  на  месте.  Потом обвела  изумленным  взглядом  зал.  С  ужасом  посмотрела   на   когтистые наперстки, на шипы, покрывающие все ее тело.
- Что случилось? Что со мной сделали?
- Тебя загипнотизировало это  чудовище,  -  хрипло  произнес  Баян, показывая на Шарипа мечом. - Но я отомщу ему за все!
- Нет! - закричал Шарип. - Это нечестно!
Злата зарыдала. Шарип в страхе озирался.
- Слуги мои! Где мои воины?
- Перебили друг друга в угоду  своему  гнусному  хозяину,  -  ответил Баян. - А тех, кто остался жив, мы взяли в плен.
- Где моя армия женщин? Я хотел, чтобы красота покорила всю  Византию. Я хотел вернуть наследство древних магрибов.
- Вот твое наследство, - сказал Баян, поднимая меч.
Шарип спрыгнул с кресла и помчался к двери,  но  резко  свернул, увидев рыцаря в черном. Он пронесся по  залу  к  противоположной стене и исчез в нише.
Баян спустился с кресла и повернулся к Злате,  лежавшей,  рыдая, на полу. Опустившись рядом с ней на  корточки,  он  осторожно  снял  с  ее красивых, мягких пальцев наперстки с окровавленными когтями. Она подняла голову.
- О, Баян! Как ты меня нашел? Любимый.
- Благодаря ожерелью, - ответил за него рыцарь  в  черном.
Баян с облегчением засмеялся.
- А вы настойчивы в своих притязаниях, рыцарь.
Рыцарь в черном  промолчал.  Безликий  и  неподвижный,  как статуя, он стоял, загородив собой выход.
Баян расстегнул застежки костюма с шипами и стал раздевать девушку.
- Найди безумного жреца, - сказал рыцарь. - Помни,  амулет  - твой. Он даст тебе великую силу.
Баян нахмурился.
- И сведет с ума?
- Нет, болван! Он принадлежит тебе по праву!
Баян  помолчал,  удивляясь  раздраженному  тону  рыцаря.   Злата коснулась руки жениха и сказала:
- Остальное я сделаю сама.
Спрятав меч в ножны, Баян посмотрел  во  мрак  -  туда,  где  исчез старик.
- Шарип!
В  темноте  мелькнуло  крошечное  пятнышко  красного  света.  Опустив голову, Баян вошел в узкий коридор и  услышал  рыдания,  вскоре  ставшие очень громкими.  Все  ближе  и  ближе  подкрадывался  Баян  к источнику красного света.
Все громче и громче звучали рыдания. Наконец  он увидел сияющий амулет на шее  человека,  стоящего  возле  стены  из  грубо отесанного камня. В руке у старика был меч.
- Тридцать лет я ждал  тебя,  русич,  -  сказал  вдруг  Шарип тихим, спокойным голосом. - Я знал, что ты придешь. Придешь, чтобы сорвать мои планы, разрушить идеалы, погубить все, что мне удалось создать.  Но  я надеялся одолеть тебя. Возможно, мне это удастся.
И пронзительно закричав, старик взмахнул мечом. Баян без  труда  парировал  удар  и  легко  выбил  оружие  из  руки Шарипа. Потом прижал острие своего меча к груди безумного жреца.
Несколько мгновений Баян смотрел в перепуганные глаза сумасшедшего. Амулет окрашивал лица обоих  в  алый  цвет.  Шарип  кашлянул,  словно прочищая горло - наверное, хотел взмолиться о пощаде. Но не успел. Повернувшись вполоборота, Баян вонзил меч в грудь безумного жреца.
- Это тебе за все зло, что ты сотворил.
Затем повернулся и пошел прочь от мертвеца  с   амулетом. Баян набросил на  обнаженные  плечи  Златы  свой  плащ.  Девушка дрожала  и  всхлипывала,  перепуганная,  но  и  обрадованная.   У   выхода неподвижно стоял рыцарь в черном.
Внезапно он пошевелился. Пройдя через  зал,  рыцарь  исчез  в  темном алькове, где лежал труп старика.
- О, милый Баян! Если бы ты знал, что мне пришлось пережить за  эти месяцы! Меня носило по всему свету, я попадала в плен то  к  одной,  то  к другой шайке разбойников. Даже не знаю, где я, что это за место, и что было со мной в последние дни. Помню только какой-то кошмарный сон, будто я хотела убить тебя, и это желание было почти непреодолимым.
Баян прижал ее к себе.
- Ты права, это был сон. Пойдем отсюда. Мы вернемся в Чернигов,  и  все будет хорошо. Что с твоим отцом? И с остальными защитниками города?      У нее широко раскрылись глаза.
- Как, неужели ты не знаешь?  А  я  думала,  ты  там  уже  побывал  и отправился искать меня.
- Я там не был, но кое-какие слухи до меня дошли. Что  с  князем Борисом?
Она потупилась.
- Князь не добрался до Византии, он погиб в бою с татарами на южной границе.
- Что с братом Владиславом?
- В последний раз, когда я его видела, он  был  очень  плох,  и  даже врач не мог его исцелить. Он был ко всему равнодушен, казалось, ему больше на хочется жить. Он сказал, что Чернигов скоро падет. Он считал  тебя погибшим - ведь ты не вернулся в назначенный срок, и  никаких  известий  о тебе не было...
У Баяна потемнели глаза.
- Я должен вернуться - хотя бы для того, чтобы вселить в сердца воинов надежду. Ведь после твоего исчезновения они, наверное, совсем упали духом.
- Если они вообще живы, - прошептала Злата.
- Живы. Чернигов должен держаться - значит Русь жива.
В коридоре, по которому Баян вошел в зал,  раздался  топот  бегущих ног. Он заслонил собой Злату и снова выхватил свой боевой меч. Дверь распахнулась. За ней стояли Олаф и - чуть дальше  -  Хул.
Они тяжело дышали.
- Монголы здесь! - сказал Олаф. - Нам с ними не  справиться, слишком уж их много.  Похоже,  это  мародеры  -  ищут  в  замке  добычу  и уцелевших.
Хул подошел и остановился рядом с Олафом.
- Я пытался их  образумить.  Говорил,  что  я  выше  рангом,  чем  их сотник. Но, увы, - он  пожал  плечами,  -  похоже,  монголы  уже  не считают Хула за  своего.  Их моих воинов хоть один уцелел и успев рассказать поисковому отряду  о  том,  как  я  вас  упустил. Теперь я вне закона, как и вы. Баян помрачнел.
- Входите и заприте дверь на засов. Надеюсь, монголы  не  сумеют ее высадить.
- Это единственный выход? - спросил Хулу.
- Похоже на то.


                Глава 28. В осаде.

Из темноты вышел рыцарь в черном. Он  за ремешок нес амулет, направляясь прямиком к Баяну.
- Возьми, - сказал рыцарь. - Он твой.
Баян отпрянул.
- Не возьму. Он мне не нужен.  Это  плохая  вещь,  из-за  нее  многие погибли. А кто не умер, тот сошел с ума. Даже Шарип, и тот  -  жертва амулета. Носи его сам, или найди другого дурака.
- Дело в той безумной отраве, которой старик поил своих последователей и пил сам. Носить его можешь только ты, -  прозвучал  из-под  забрала  твердый голос. - И никто другой.
- Не буду! - Баян кивнул на Злату. -  Он  превратил  эту  нежную девушку в бешеного, кровожадного зверя. Он  повинен  в  смерти  всех,  чьи трупы мы видели в деревне. Это он лишил рассудка женщин,  которые  на  нас напали. А по чьей вине мертвы люди, что лежат во дворе замка? -  Он  выбил амулет из руки рыцаря. - Я не возьму его! Если он творит зло, я не желаю служить ему!
- Сила амулета гибельна только для глупцов. -  Голос  рыцаря звучал по-прежнему убежденно. - Его дарами надо уметь пользоваться,  и  уж тем более нельзя их отвергать. Ты - слуга  амулета,  и  ты  обязан взять его. Он не причинит тебе вреда. Он даст тебе силу.
- Чтобы убивать и сводить с ума?
- Чтобы творить добро. Чтобы сражаться с ордами монголов. Он символ силы.
Баян презрительно фыркнул.  И  тут  дверь  вздрогнула  от  сильного удара. Монголы обнаружили их укрытие.
- Нас слишком мало, - сказал Баян. - Может ли амулет спасти нас? Ведь выход отсюда один - через эту дверь.
- Может, - заверил рыцарь  в  черном,  поднимая  и  снова протягивая Баяну амулет.
Дверь трещала под бешеным натиском монголов.
- Если этот амулет - такая полезная вещь, почему бы тебе самому им не воспользоваться? - спросил Баян.
- Я не должен к нему прикасаться. Иначе со мной случится то же, что и с беднягой Шарипом. - Рыцарь шагнул вперед. - Возьми. Ведь ты  пришел сюда за ним.
- Ошибаешься. Я пришел спасти Злату.
- Но она здесь оказалась не случайно.
- Так, значит, меня заманили?
- Нет, это было предопределено. А сейчас ты противоречишь  сам  себе. Говоришь, что пришел спасти Злату -  и  не  делаешь  этого.  Отвергаешь амулет, без которого ты почти бессилен.
Скоро сюда  ворвутся  два  десятка свирепых воинов, и смерть девушки будет куда страшней, чем наша. От двери отлетали щепки. Олаф и Хулу попятились, выставив  перед собой мечи. Хула сказал:
- Еще минута - и они будут здесь. Прощай,  Олаф,  и  ты,  Баян, прощайте все. С вами было не так скучно.
Баян в нерешительности смотрел на амулет.
- Я не знаю...
- Поверь мне на слово, - сказал рыцарь в черном. -  Однажды я спас тебе жизнь. Неужели только затем, чтобы отнять ее?
- Не отнять, а подчинить злой воле, - возразил  Хокмун.  -  Откуда  я знаю, что ты действительно посланец амулета? С какой стати я должен верить тебе на слово?
- Дверь вот-вот рухнет! -  с  отчаянием  закричал  Олаф.  -  Баян, иди к нам! Пусть рыцарь и девушка спасаются, если смогут!
- Держи! - Рыцарь снова протянул амулет. - Не теряй  времени  -  надо спасти девушку.
Мгновение Баян колебался, затем взял амулет. Держать его на  ладони было очень  удобно,  словно  именно  для  этого  он  и  был  предназначен. Казалось, он светит все ярче, заливая алым сиянием огромный зал с  кривыми стенами и причудливым потолком.
Возникло ощущение, будто в тело  вливается новая энергия.  Баян  почувствовал  необыкновенную  легкость.  Движения  стали молниеносными, мозг освободился от тяжести тревог и сомнений. Улыбнувшись, он надел на шею окровавленный  ремешок,  а  затем  поцеловал Злату,  испытав  при  этом  небывалое  блаженство. 
Выхватив  меч,   он повернулся к рычащим монголам, доламывавшим огромную дверь. Наконец дверь сорвалась с петель и рухнула. В проеме столпились воины в масках. Они сопели, угрюмо рассматривая своих недругов. Их предводитель вышел вперед.
- Эге, да их  тут  по  пальцам  можно  пересчитать!  Стоило  ли  силы тратить. Ладно, воины, - они заплатят нам за работу!
- Ну и сила у меня, клянусь амулетом!  -  прошептал  Баян  и прыгнул вперед.
Огромный  боевой  меч  со  свистом  рассек  воздух  и  обрушился   на незащищенную шею предводителя. Затем  лезвие  скользнуло  влево,  и второй воин покатился по полу. Удар вправо - и сталь разрубает доспехи  на третьем монголе.
И вот уже повсюду  -  кровь  и  исковерканный  металл.  По  личинам  и доспехам воинов скользили багровые отблески амулета. Баян  вел  своих  спутников  в  атаку.  Уж   чего-чего,   а   этого монголы не ожидали.
Лучи амулета слепили их, и те отступали, прикрывая глаза ладонями и выставив  перед  собой  оружие,  ошеломленные  необыкновенной  быстротой Баяна, яростным напором Олафа и Хулу и  неторопливой,  но  грозной поступью рыцаря  в  черномм,  который  раз  за  разом  описывал смертоносный круг огромным двуручным мечом.
Казалось,  что  усталость  ему неведома. На Баяна набросились шесть человек с топорами. Грязно ругаясь,  они пытались навалиться на него со всех сторон, не дать ему  размахнуться.  Но он одного отшвырнул ногой,  другого  -  локтем,  а  третьему пронзил личину вместе с черепом - кровь и мозги брызнули  сквозь  пробоину, когда он выдернул меч.
От таких ударов меч очень скоро затупился и уже не пронзал  доспехов; им можно было только рубить, как топором.  Улучив  момент,  Баян  вырвал оружие у одного из нападающих. Теперь своим мечом  он  рубил,  а  чужим  - колол.
- Эге! - воскликнул он. - А этот амулет - стоящая вещь!
Амулет болтался у  него  на  шее,  и  алые  лучи  превращали  потное, искаженное свирепой радостью лицо Баяна в демоническую маску.      Уцелевшие монголы бросились бежать, но рыцарь и Хулу  преградили  им дорогу.
Убивая монголов, Баян мельком  увидел  Злату.  Она  закрыла лицо ладонями, не желая смотреть на резню, в которой участвовали ее  жених и его товарищи.
- До чего же приятно карать эту нечисть! - крикнул ей  Баян.  -  Не прячь глаза, Злата! Смотри, пришел наш час!
Но девушка упорно прятала глаза. Повсюду валялись скорченные трупы. Тяжело дыша, Баян озирался и  не видел живых врагов. Внезапно силы покинули  его.  Выронив  чужой  меч,  он сунул в ножны собственный и поднес к глазам амулет.  И  увидел  на нем  контуры  тех  же  узоров,  что  и  на  ожерелье,  только  менее причудливые.
- Первое, что ты для  меня  сделал  -  это  помог  пролить  кровь,  - пробормотал  он.  -  Я  благодарен  тебе,  но  все-таки  боюсь,   что   ты предназначен не для добрых дел.
Амулет вдруг замерцал. Баян вопросительно  посмотрел  на  рыцаря  в черном.
- Он тускнеет. Почему?
- Он получает энергию издалека и накапливает  ее  постепенно.  Придет срок,  и  он  снова  засветится.  -  Рыцарь  помолчал,  наклонил   голову, прислушиваясь, затем добавил: - Я слышу шаги. Мы убили не всех воинов.
- Так пойдем, устроим им  взбучку!  -  Хулу  согнулся  в  поклоне, жестом приглашая Баяна пройти вперед. -  Уступаю  вам  путь,  друг  мой. Похоже, вы вооружены лучше всех нас.
- Нет, - воспротивился рыцарь. - Первым  пойду  я.  Сила  амулета  на время исчерпана. Пойдем!
Он направился к дверному проему. Хулу и Олаф  устало  двинулись следом. Баян встретился взглядом со Златой.
- Хорошо, что ты их убил, - твердо произнесла она.
- Они жили, как крысы, и умерли крысиной смертью, - тихо сказал Баян.
- Как и должны умиратьмонголы. А нам сейчас  снова  придется биться с подобными им. Крепись, любимая - нам грозит большая опасность.
Новый отряд монголов ворвался  в  коридор  -  и  тут  же отхлынул от закованного в броню рыцаря. Воины были потрясены, увидев,  что из схватки с  двадцатью  их  товарищами  пятеро  чужаков  вышли  целыми  и невредимыми.
Монголы с криками высыпали во двор, усеянный трупами,  и попытались построиться. Четверо воинов,  стоявших  перед  ними,  выглядели устрашающе, с ног до головы забрызганные подсыхающей кровью и мозгами.
Было холодно, по-прежнему моросил серый дождь. Во дворе Баян и  его спутники почувствовали себя бодрее, только что одержанная  победа  придала им уверенности в себе. Хулу и Олаф  по-волчьи  скалили  зубы, глядя на врагов, и  презрительно  ухмылялись. 
Монголы  топтались  на месте, не решаясь напасть на них, хотя значительно превосходили их числом. Воин в черном показал на подъемный мост.
- Прочь! - гулко выкрикнул он. - Или вы умрете, как ваши собратья.
- Любопытно, - подумал Баян, - он блефует или всерьез верит, что без помощи амулета мы способны одолеть такую толпу?
Это так и осталось для него загадкой, потому что  по  мосту  в  замок вбежал новый отряд воинов. Они быстро  расхватали  разбросанное  по  двору оружие. Разъяренные женщины безумного жреца выбрались из сетей.
- Покажи им амулет, - прошептал Баяну рыцарь в черном.  - Женщины привыкли подчиняться именно ему, а не старику.
- Но ведь он погас, - возразил Баян.
- Неважно. Покажи.
Сорвав с шеи амулет, Баян помахал им над головой.
- Остановитесь! Именем амулета повелеваю вам уничтожить их.  - Он показал на монголов. - Вперед, за мной!
Баян прыгнул вперед, и затупившееся в недавней  битве  лезвие  меча обрушилось на стоявшего поблизости воина. Солдат упал замертво.      Женщин было ненамного больше, чем монголов, но  они  с  радостью взялись за дело и быстро добились успеха. Хулу вскоре закричал:
- Пусть они сами заканчивают битву. Мы можем бежать.
Баян пожал плечами.
- Наверняка поблизости рыщет не одна стая монгольских  псов.  Вряд ли они дадут нам далеко уйти.
- Идите за мной, - вмешался  рыцарь  в  черном.  -  Пора, наконец, выпустить на волю зверей безумного жреца.

                Глава 29. Спасение.

Рыцарь в черном подвел своих  спутников  к  двум  огромным, обитым железом створкам люка. Оттащив в стороны лежащие на них трупы,  они ухватились за  большие  железные  кольца  и  подняли  створки.  Их  глазам открылся длинный каменный скат, ведущий в сумрак.
Снизу поднимался теплый воздух, насыщенный запахом, который показался Баяну знакомым. Он застыл в нерешительности, уверенный, что  этот  запах означает опасность.
- Не бойтесь, -  сказал  рыцарь.  -  Спускайтесь.  Только  так  можно выбраться отсюда.
Баян медленно  двинулся  вниз,  остальные  -  за  ним.  Вскоре  они оказались в длинном темном зале. В конце зала находилось  что-то  большое, неразличимое. Баян хотел подойти и посмотреть, но рыцарь остановил его.
- Не спеши. Сначала - к коням. Они в стойлах.
Баян сообразил, что длинный зал - это нечто вроде хлева. Из четырех огромных стойл, примыкающих к стенам, доносились возня и ржание. Внезапно одна дверь содрогнулась, словно изнутри на нее навалилась огромная туша.
- Это не волы, - сказал Олаф. - Сдается мне, тут  пахнет лошадьми.
- Да, верно, - кивнул Баян, сжимая эфес меча. - Это запах коней. Но какой нам от них прок?
Сняв со стены факел, Хулу возился  с  кремнем  и  огнивом.  Вскоре факел вспыхнул, и Баян  разглядел  в  конце  хлева  огромную  колесницу, достаточно большую, чтобы увезти их всех.
- Откройте стойла,  -  приказал  рыцарь  в  черном,  -  и запрягите коней.
- В колесницу? - Баян резко обернулся. - Слыханное ли  дело?
Я бы не удивился, услышав такое от старика, но  от  вас.  Это  же дикие звери, а не кони. Если выпустить их на волю, они растерзают нас в клочья.
Словно в подтверждение его слов, в  стойле  раздалось дикое ржание, подхваченное остальными животными. Спустя мгновение в  хлеву  бушевало такое ржанье, что люди не слышали друг друга. Когда шум слегка утих, Баян пожал плечами и направился к скату.
- У нас есть кони. Если кто и вывезет нас отсюда, то только они. Но мы опасаемся их дикого нрава.
- Неужели ты еще не понял, что мне можно верить? - спросил рыцарь.  - Разве я обманул тебя, когда говорил о силе амулета?  И  обо  всем остальном?
- Я еще не уверен, можно ли тебе доверять во всем, - возразил Баян.
- Ты  же  не  станешь  отрицать,  что  безумные  женщины  подчинились амулету?
- Не стану.
- Так вот, кони старика тоже приучены  подчиняться  владельцу амулета. Какой мне смысл лгать тебе, Баян?
Баян пожал плечами.
- С тех пор, как я впервые повстречался с монголами, мне повсюду мерещится обман. Не знаю, выгодно тебе лгать, или нет,  но  все же... - Он подошел к ближайшему стойлу и взялся за деревянный  брус.  -  Я устал спорить. Сейчас увидим, прав ты, или нет.
Едва он отодвинул засов, дверь стойла распахнулась от удара  огромным копытом. В проеме показалась крупная голова.  Конь был такой огромный, что все застыли в нерешительности, боясь подступить к такому монстру.
- Живая легенда! - ахнул Хулу, утративший на миг свой бесстрастный вид. - Боевые кони из глубин Азии. Я  видел  изображения  таких коней в одном старом зверинце. Говорят, их и на свете-то никогда не было, а если и были, то сотни лет назад. Будто бы они  появились  в  результате какого-то мерзкого скрещивания, и не могли размножаться.
- Да, не могли, - перебил его рыцарь в черном, - зато у старика получилось.
Конь повернул к Баяну огромную морду.
- Прикажи ему лечь, - сказал рыцарь.
- Лечь! - скомандовал Баян.
В  тот  же  миг конь покорно опустился на пол.
Баян улыбнулся.
-  Рыцарь,  я  прошу  прощения.  Давай  выпустим  остальных.  Олаф,
Хулу.
Его товарищи открыли остальные двери,  а  Баян  обнял  Злату  за плечи.
- Любимая, эта колесница отвезет нас домой. - Вдруг он спохватился. - Рыцарь, а как же мои седельные сумки? Наверное, они еще на моем коне,  если  их не взяли эти псы.
- Подожди здесь, -  сказал  рыцарь,  поворачиваясь  и  направляясь  к скату. - Я взгляну.
- Я сам взгляну, - возразил Баян. - Я знаю, где.
- Нет, - сказал рыцарь. - Пойду я.
В душе Баяна проснулись подозрения.
- Почему - ты?
- Только тебе и амулету подчиняются кони старика. Если  ты выйдешь отсюда, они всех нас раздавят.
Баян неохотно шагнул назад. Рыцарь в черном  решительно поднялся по скату и исчез наверху. Из стойл вышли еще три коня, похожие на первого.      Олаф нервно кашлянул.
- Баян, ты бы напомнил им, что они должны вас слушаться,  - сказал он.
- Стоять! - рявкнул Баян, и кони лениво выполнили приказ. Подойдя  к одному  из  коней,  Баян  положил  ладонь  на  толстую  шею  и почувствовал, как под густой, жесткой шерстью перекатываются  твердые,  как сталь мускулы. Кони, судя по всему, обладали чудовищной силой. Очевидно, эту породу  вывели  не  для того, чтобы возить колесницы.
- Разверните повозку, - велел Баян спутникам, - и запрягите  в  нее этих лошадей.
Хулу и Олаф выкатили  колесницу  на  середину  хлева.  Она  была изготовлена из черной меди, пахнуло  древностью.  Только упряжь у колесницы была сравнительно новой. Лошади ворчали,  когда люди слишком туго затягивали ремни на их мордах и плечах.
Когда все было  готово,  Баян  жестом  велел  Злате  садиться  в колесницу.
- Дождемся возвращения рыцаря, - сказал он, - и отправимся в путь.
- А куда он пошел? - поинтересовался Хулу.
- Искать мои вещи.
Хулу пожал плечами и опустил на лицо личину.
- Боюсь, ждать придется долго. А я, признаюсь, буду очень рад,  когда этот замок останется далеко позади. Здесь пахнет смертью и злом.      Олаф показал вверх, доставая меч.
- Вот откуда идет этот запах, Хулу.
Наверху стояли шесть монголов.  Казалось,  их лица  дрожат   от   нетерпения,   охватившего   кровожадных воинов при виде новых жертв.
- Живо в колесницу! - приказал Баян, как только монголы двинулись  по скату вниз.
На колеснице был облучок для кучера, а рядом, на козлах для дротиков, лежал кнут с длинным кнутовищем. Вскочив на облучок, Баян схватил кнут и  щелкнул  им  над  головами лошадей.
- Вставайте, красотки! Ну, живо!
Кони медленно построились в ряд.
- А ну, пошли! Вперед, вперед!
Колесница рванулась и,  кренясь,  понеслась  вверх  по  скату.  Монголы завопили от ужаса и бросились врассыпную. Кому-то из них удалось спрыгнуть со ската, но большинство нашло свою смерть под могучими копытами и железными полозами колес.
Необыкновенная колесница выехала в серый свет дня и врезалась в толпу монголов, собравшуюся у люка.
- Где Рыцарь? - закричал Баян,  перекрывая  вой  охваченных  ужасом монголов. - Где мои седельные сумки?
Но рыцаря и своего коня Баян не увидел. Монголы опомнились  и  бросились   на   колесницу   с обнаженными мечами. Баян стал хлестать их кнутом, а Олаф и  Хулу  - рубить мечами.
- К воротам, Баян, - закричал Хулу. - Быстрей! Они  нас  вот-вот одолеют!
- Где рыцарь? - озираясь, повторил Баян.
- Снаружи, где же еще?!  -  в  отчаянии  крикнул  Хулу.  -  Баян, не теряй времени, не то мы погибнем!
В этот миг Баян увидел вдали своего коня. Седельных сумок на нем не было, и куда они пропали, оставалось только догадываться.
- Где рыцарь в черном? - снова закричал охваченный  паникой Баян. - Надо его найти! Мне нужны сумки! То, что в них находится,  может спасти нас.
Олаф схватил его за плечи и настойчиво произнес:
- Зато нас ничто не спасет,  если  мы  сейчас  же  не  уедем  отсюда. Подумай о Злате и нас.
Баян чуть с ума не сошел от отчаяния, но постепенно  слова  Олафа дошли до его сознания. Закричав во весь голос,  он  обрушил кнут на спины животных.
Колесница  вылетела  за  ворота,  прогромыхала  по мосту и помчалась вдоль берега. Кони неслись во всю прыть, словно за ними гнались монгольские воины.
Потом кони свернули и, словно ураган,  понесли  колесницу  прочь  от замка и озера, окутанного туманом,  прочь  от  деревни  с  ее  лачугами  и трупами, к подножию холмов, по разбухшей от дождя  дороге  между  мрачными обрывами, и дальше - по широкой равнине. Там  дорога  обрывалась,  но  бег коней не замедлился.
- Если я и  могу  на  что-нибудь  пожаловаться,  -  заметил  Хулу, вцепившийся в борт колесницы, - то лишь на слишком быструю езду.
Олаф попытался ухмыльнуться, но  ухмылки  не  вышло  -  слишком  уж сильно лязгали челюсти от тряски. Скорчившись, викинг сидел  на  дне колесницы и придерживал Злату, когда повозка подскакивала на ухабах.
Баян промолчал. Бледный от гнева, он крепко сжимал поводья. Он  был уверен, что человек, назвавшийся его главным союзником в борьбе  с  монголами, человек, казавшийся  воплощением  честности,  обвел  его  вокруг пальца.
- Баян, заклинаю тебя богом, остановись.  Остановись, дружище! Ты с ума сошел!
Встревоженный не на шутку, Хулу дернул Баяна за рукав. Колесница неслась уже несколько часов, пересекла вброд две реки и углубилась в  лес. В любую минуту она могла налететь на дерево и разбиться вдребезги,  и  это означало бы верную гибель седоков. Даже могучие кони выбились из сил,  но в Баяна словно дьявол вселился, он снова и снова хлестал коней.
- Баян! Ты сошел с ума!
- Меня предали! - закричал в ответ Баян. - Предали! В тех сумках  я вез людям спасение, а рыцарь в черном украл  его.  Он  обманул меня! Всучил мне никчемную побрякушку,  а  забрал  инструменты,  которые  могут творить чудеса! Вперед, кони! Вперед, будьте вы прокляты!
- Баян, послушайся  Хулу!  -  взмолилась  Злата.  -  Ты  нас погубишь, и сам погибнешь - а какая  польза  Руси от мертвецов?
Колесница  взлетела  и  с  грохотом  ударилась  о  землю,   едва   не развалившись на части.
- Баян! Опомнись! Рыцарь не предал нас! Он нам помогал!  Наверное, его убили враги. Убили и забрали сумки.
- Нет! Я еще в хлеву догадался, что он замыслил измену! Он  сбежал  и унес подарок Согдианцев.
Однако, слова девушки подействовали на Баяна  отрезвляюще.  Длинный кнут перестал гулять по бокам животных,  и  те  сразу  умерили  свой  бег. Усталость брала свое. Баян уступил вожжи  Хулу,  медленно  опустился  на  дно колесницы и закрыл лицо ладонями.
Хулу остановил коней, и те, тяжело дыша,  без  сил  повалились  на землю. Злата пригладила растрепанные волосы Баяна.
- Баян, милый, Чернигову нужен только ты. Не знаю,  на  что  способны инструменты, о которых ты говоришь, но уверена, что от них мало проку.  Зато  у тебя есть амулет, а уж он-то нам наверняка пригодится.
Сквозь  сплетение  ветвей  светила  луна.  Выбравшись  из  колесницы, Хулу и Олаф размялись, растерли ушибленные  места  и  отправились  за хворостом. Баян запрокинул голову. В лунном  свете  лицо  его  было  белым,  а черное ожерелье  зловеще  поблескивало. 
Баян  тоскливо посмотрел на Злату и вымученно улыбнулся.
- Спасибо, что веришь в меня,  Злата.  Но  боюсь, что одного  воеводу Баяна  недостаточно,  чтобы победить монголов. Теперь, после предательства рыцаря, я сомневаюсь, что нам удастся...
- Дорогой, его предательство еще не доказано.
- Не доказано, но я был уверен, что он  сбежит  от  нас,  как  только завладеет инструментами. И он догадывался о моих  подозрениях.  Знаю,  инструменты  у него, и он уже далеко. Не знаю, зачем они ему понадобилась, и какие цели он преследует. Может, они благороднее и важнее моих, но  простить  его  я  не смогу. Он меня обманул. Он меня предал.
- Он служит главной идеи и знает больше, чем  ты.  Может  быть,  он хочет сохранить эти вещи. А может, считает, что они опасны для тебя.
- Я не уверен, что он служит идеи. С таким  же  успехом  он может служить монголам. А я поневоле стал орудием в его руках!
- Любовь моя, нельзя быть таким подозрительным.
- Приходится, - вздохнул Баян. - Я буду в каждом видеть врага, пока не падут монголы, или пока я не погибну.
Он  привлек  девушку  к себе и положил голову ей на грудь. Вскоре он заснул и проспал до утра. Утро выдалось холодное,  но  солнечное.  Мрачное  настроение  Баяна рассеялось вместе с  глубоким  сном,  и  его  спутники,  выспавшись,  тоже повеселели. Все проголодались, даже кони-звери высунули языки и следили за  людьми  жадными,  злыми  глазами. 
Проснувшись  раньше  всех, Олаф смастерил лук и несколько стрел и отправился на поиски дичи. Покашливая, Хулу натирал свой огромный шлем найденным в  колеснице лоскутом сукна.
- Как бы этот западный воздух  не  повредил  моим  слабым  легким,  - пожаловался он. - Я бы предпочел снова оказаться  где-нибудь  на  востоке, хотя бы  в Афганистане.  Я  слышал,  это  благородная,  цивилизованная страна, и там бы моим талантам нашлось достойное применение.  Возможно,  я бы дослужился там до высокого ранга.
- А от монголов вы уже  не  надеетесь  получить  награду?  - насмешливо спросил Баян.
- Разве что подобную той, которую он обещал вам, - ответил Хулу. - Ах, если бы проклятый монгол скончался  чуть  раньше...  К  тому  же,  есть свидетели, что в замке я дрался на  вашей  стороне...  Пожалуй,  не  стоит связывать с монголами мои дальнейшие планы.
Пошатываясь под тяжестью двух оленей - по одному на каждом плече - из чащи вышел Олаф. Баян и Хулу поспешили к нему на помощь.
- Два выстрела - два оленя, - похвастал  викинг.  -  А  оружие, между прочим, сделано наспех.
- А зачем два оленя? - удивился Хулу. - Нам и одного-то не съесть.
- Про запас.
Разделив одну тушу на четыре части, они  занялись изготовлением вертела.
После еды Баян вздохнул и улыбнулся.
- Говорят, сытная трапеза избавляет  от  всех  тревог.  Признаюсь,  я только сейчас в этом  убедился.  Давненько  я  так  не  завтракал.  Какое, все-таки, удовольствие - свежая оленина, да еще в лесу.
- У вас превосходное здоровье,  Баян,  -  сказал  Хулу,  не  без ловкости разделавшись с  огромной  порцией  мяса  и  брезгливо  вытирающий пальцы. - Мне бы ваш зверский аппетит.
- А мне - ваш, - засмеялся Баян. - Того, что вы съели, мне  хватило бы на неделю.
Хулу с неодобрением поглядел на него. Злата,  положив  на  траву  кость  с  остатками  мяса,  неожиданно спросила:
- Интересно, здесь есть поблизости город, или сельцо? Я охотно приобрела бы что-нибудь из  одежды...  -  девушку,  чью  наготу  скрывал  лишь  плащ Баяна, заметно пробирала дрожь.
- Мы раздобудем одежду, милая, хотя, боюсь, это будет  не  просто,  - смущенно произнес Баян. - Похоже, здесь полно монголов, и лучше  бы нам не задерживаться, а прямиком ехать на север к морю.  Неподалеку отсюда  -  граница  Византии.  Быть  может,  там  по  пути  мы  заедем   в какой-нибудь город.
- Боюсь, жители не придут в восторг, увидев нас на  этой  повозке,  - заметил Хулу, ткнув большим пальцем в сторону колесницы. - Другое  дело - если один из нас войдет в город пешком. Но где взять денег?
- У меня есть драгоценный амулет, - сказал Баян. - Его можно продать...
 Хулу сразу помрачнел.
- Глупец! Этот амулет - ваше спасение. И наше. Он не только  защищает нас - без него нам не справиться с конями. Сдается мне,  вам  не  амулет ненавистен, а ответственность, которую он на вас налагает.
Баян пожал плечами.
- Возможно. Наверное, я сказал глупость, но все равно, эта  вещь  мне не нравится. Видели бы вы,  что  она  сделала  с  человеком,  носившим  ее тридцать лет!
- Друзья мои, о чем вы спорите? - вмешался Олаф. - Я знал, что рано или поздно нам понадобятся деньги, и пока в замке старика вы рубили наших недругов, выковырял у покойников несколько глаз.
- Глаз? - изумленно переспросил Баян, но успокоился, увидев в  руке викинга пригоршню драгоценных камней, которые недавно  еще  украшали  маски скульптур.
- Очень предусмотрительно, - кивнул Хулу, - мы крайне нуждаемся  в припасах, а Злата еще и в одежде. Остается решить,  кому  идти  за покупками, когда мы доберемся до первого города Византии. На кого из нас горожане обратят меньше внимания?
- Разумеется, на вас,  Хулу,  -  усмехнулся  Баян.  -  Если, конечно, вы избавитесь от монгольских доспехов. Сейчас вы скажете,  что у меня на шее черное ожерелье, а  у  Олаф похож на морского разбойника. Но не забывайте, что вы - мой пленник.
- Вот как? Вы  меня  огорчаете,  Баян.  Я-то  думал,  мы  - союзники, сражающиеся с общим врагом, связанные  пролитой  в  бою  кровью, спасшие друг другу жизнь.
- Что-то не припоминаю, чтобы вы меня спасали.
- Непосредственно от гибели не спасал, но все-таки...
-  Я  не  расположен  отпускать   вас   на   свободу   с   пригоршней драгоценностей, - продолжал Баян, придав голосу суровость. -  И  вообще, сегодня я очень недоверчив.
- Баян, я бы поклялся своей честью. - Взгляд  степняка  стал твердым, хотя тон оставался беспечным.
- Он - с нами, и не раз доказал это  в  бою,  -  вполголоса  произнес Олаф.
Баян вздохнул.
- Ладно, Хулу. Будь по-вашему - доберемся до города,  пойдете  в город.
Хулу закашлялся.
- Проклятый воздух! Он сведет меня в могилу!

                Глава 30. Опять монголы.

Они поехали дальше. Кони бежали вполсилы, но все же быстрее любого скакуна. В полдень колесница выехала из леса, а  к  вечеру  впереди показались горы. Внезапно Злата заметила на севере крошечные фигурки приближающихся всадников.
- Они увидели нас, - сказал Олаф, - и, похоже, мчатся наперерез.
Баян схватил кнут.
-  Быстрее!  -  крикнул  он  на лошадей. 
Гигантские   кони   понеслись вприпрыжку. Чуть позже Хулу закричал, перекрывая грохот колес:
- Никаких сомнений - это монгольская конница. - Видать, Батый,  всерьез  взялся  за  Византию,  -  заметил Баян. - Готовится вторжение - иначе зачем здесь  столько  монгольских банд? Это означает, что все земли к западу и югу уже покорены.
- Кроме Константинополя, надеюсь, - сказала Злата.
Колесница неслась по степи.  Всадники,  мчавшиеся  наперерез,  быстро приближались. При мысли, что монголы не сомневаются в своей  победе,  Баян мрачно улыбнулся.
- Олаф, готовь лук, - сказал он. - Есть возможность поупражняться в стрельбе.
Как только монгольские воины приблизились на выстрел, Олаф выпустил  стрелу.  Передний  всадник упал. В колесницу полетело несколько стрел и копий, но ни один не достиг цели. Потеряв троих, монголы отстали, и кони потащили колесницу к ближайшему отрогу гор. Через два часа стемнело, и седоки решили остановиться на ночлег.
Утром они с тоской рассматривали склон горы. Два часа были потрачены на тщетные поиски пути для колесницы, и теперь  ничего не оставалось, как оставить ее и дальше идти пешком. Если монголы преследовали их, то сейчас должны были находиться совсем   близко.   Они   наверняка    узнали    Баяна,    приговоренного Батыем к смерти, и стремились во что бы то ни  стало  настичь его.
Спотыкаясь и оступаясь, Баян и его  спутники  карабкались,  оставив позади колесницу и выпряженных коней. Приближаясь к огибающему гору карнизу,  по  которому,  похоже,  можно было спускаться без особого риска, Баян услышал за спиной лязг оружия  и конский топот. Обернувшись, он увидел внизу несколько  всадников  из  тех, что преследовали колесницу на равнине.
- На таком расстоянии они без труда перебьют нас стрелами, -  мрачно произнес Хулу. - И укрыться негде.
- У нас тоже есть для них кое-что, - улыбнулся Баян и  закричал:  - Кони! Ату! Растопчите их, мои маленькие! Повинуйтесь воле амулета!
Взгляды  чудо коней  устремились  на   монгольских   воинов, которые с торжествующими воплями приближались к своим врагам,  не  замечая огромных лошадей за спиной.
В  тот  момент,  когда  предводитель  монголов  поднял  лук,   кони бросились на них. Злата шла вперед, не оборачиваясь на крики ужаса  и  боли.  Вскоре крики стихли, но над горами  долго  разносилось  эхо  лошадиного ржания,  от которого в жилах у людей стыла кровь. Кони резвились на телах своих жертв.
На другой день путники перевалили через хребет и спустились в зеленую долину.  Перед  ними  как  на  ладони  лежал  мирный  городок  с  красными черепичными крышами. Полюбовавшись на городок, Хулу протянул руку.
- Давай камешки, друг мой Олаф. Надо  идти.  Клянусь  амулетом,  в рубашке и штанах я себя чувствую почти голым.
Он забрал у горца камни, подбросил их на ладони, подмигнул Баяну  и пошел вниз по склону. Его товарищи лежали в траве и смотрели, как он, насвистывая,  идет  к городу. Затем Хулу исчез среди домов. Прошло четыре часа. Поймав негодующий взгляд Баяна,  Олаф  поджал губы и потупился.
А затем вновь появился Хулу, но он  был  не  один.  Встревоженный, Баян не сразу сообразил, что воины, сопровождавшие  его  монголы.  Неужели  они  узнали Хулу и захватили его? Нет! Совсем напротив - Хулу, похоже, в  самых дружеских отношениях с ними.
Махнув воинам рукой,  он  повернулся  и направился к укрытию, где  лежали Баян и Олаф. Баян с удивлением смотрел, как монголы  возвращаются в городок.
- Вот пройдоха! - ухмыльнулся Олаф. - Наверное, убедил их, что он - невинный путешественник. Похоже, здесь монголы пока  еще  ведут  себя прилично.
Приблизившись, Хулу сбросил с плеча большой узел. В нем  оказались несколько рубашек и штанов,  а  также  изрядный  запас  еды:  сыр,  хлеб, колбаса, отварное мясо и тому подобное.  Потом  он  выгреб  из  кармана  и вернул Олафу большую часть камней.
- Все это стоило недорого, - пояснил степняк и нахмурился.  -  Баян, в чем дело? Вы чем-то недовольны? К сожалению, я не достал  платья для Златы, но штаны и рубашка должны ей подойти.
- Мне не нравится, что  с  вами  шли  монголы.  -  Баян  ткнул большим пальцем в сторону городка. - Похоже, вы с ними подружились.
- Признаюсь, я изрядно струхнул, повстречав их, - сказал  Хулу.  - Но они,  судя  по  всему,  здесь  не  зверствуют.  Видимо,  у  них  задача соблазнить византийцев прелестями своего режима. Наверное,  у  императора Византии сейчас  гостит  какой-нибудь  монгольский вельможа.  Обычная тактика: сначала золото, а уж потом - сила. Они  меня  допросили,  но  без пристрастия. От них я узнал, что сейчас идет война в Европе, и  она почти покорена - осталось взять два-три крупных города.
- Надеюсь, о нас вы не упомянули? - спросил Баян.
- Ну что вы!
Баян слегка успокоился.
- Смотрите -  четыре  плаща  с  капюшонами,  под  которыми  никто  не разглядит наших лиц, - сказал Хулу, расправляя один из плащей. -  Здесь многие ходят в такой одежде. Я выяснил, что ближайший крупный город  -  на юге, до него всего день пути. Там  можно  купить  коней.  Если  мы  сейчас выйдем, то до утра успеем добраться. Как вам моя идея?
Баян медленно кивнул.
- Разумно. Кони нам нужны.

                Глава 31. В харчевне.

Город назывался Пор и славился  конской  ярмаркой.  На  окраине располагались загоны, где можно было выбрать  коня  на  любой  вкус  -  от породистого скакуна до тяжеловоза.
Но к тому  времени,  как  четверо  путников  пришли  в  город,  торги закончились, и они остановились в харчевне  неподалеку  от  загонов,  чтобы поужинать, переночевать и утром приобрести все необходимое. 
Добираясь  до харчевни, они то и дело встречали на улицах воинов монголов, но на четверых монахов те не обращали внимания. И  неудивительно  -  в  городе находилось нескольких монастырей.
В таверне путники заказали вина  и  еды,  и  склонились  над  картой, купленной по случаю, выбирая кратчайший путь на Русь. Внезапно дверь распахнулась, и в помещение ворвался  холодный  ночной ветер. Сквозь  шум  голосов  и  хохот  Баян  услышал  хриплый возглас: "Эй, хозяин!"  и  сразу  насторожился. 
Один  из  вошедших  велел хозяину таверны принести вина и дал понять, что женщины тоже не помешают. Баян оторвал глаза от карты. У входа стояли монголы, к отряду которых раньше принадлежал  Хулу. 
Коренастые,  в  огромных  шлемах, закованные в броню,  они  казались  в  темноте  чудовищами,  научившимися  ходить  на  задних  лапах  и  говорить человеческим голосом.
Нервно кашлянув, хозяин таверны спросил, какое вино они предпочитают.
- Хмельное и крепкое! И чтобы  вволю!  То  же  самое  относится  и  к девкам. Надеюсь, девки у вас ядреней, чем кобылы? Пошевеливайся, любезный! Мы целый день трудились  не  покладая  рук,  покупали  коней,  способствуя процветанию твоего города. Окажи и ты нам услугу.
По-видимому, кони, которых  приобретали  монголы,  предназначались  для армии, покоряющей соседнюю Грузию. Украдкой натянув капюшоны, Баян, Олаф, Хулу и Злата молча прихлебывали вино.
В таверне прислуживали три женщины и трое мужчин,  в  том  числе  сам хозяин. Когда одна из служанок проходила  мимо  предводителя  монголов,  тот схватил ее и прижал к себе.
- А ну-ка, малютка, чмокни меня!
Девушка вскрикнула и попыталась высвободиться, но не тут-то было.
- Пошли со мной! - проревел монгол. - У меня брачный сезон!
- О, нет! Отпустите меня, пожалуйста! - взмолилась девушка. - У  меня свадьба через неделю.
- Свадьба? - воин расхохотался. - Так я тебя  кое-чему  научу,  а  ты потом мужа научишь.
Девушка завизжала, вырываясь. Кругом все молчали.
- Пойдем, - хрипло повторил воин. - Ну, не ломайся.
- Ни за что! - девушка зарыдала. - До свадьбы - ни за что!
- Вот незадача! - усмехнулся воин. - Ладно, я сам на тебе женюсь, коль уж тебе так охота замуж.
Резко обернувшись  к  четырем путешественникам, сидящим в тени на скамье, он прорычал:
-  Эй,  монахи!  Пусть  кто-нибудь  из  вас  обвенчает  меня  с  этой красоткой!
Прежде чем Баян и  его  товарищи  успели  вмешаться,  он  подошел, схватил за плечо сидевшую с краю  Злату  и  заставил  ее  подняться.  - Обвенчай нас, монах, а не  то...  Да  какой  же  ты  монах,  клянусь  богом?
С головы Златы упал  капюшон.  Прекрасные  волосы  рассыпались  по плечам. Баян поднялся со скамьи.  Положение  было  безвыходным,  оставалось только драться. Рядом встали Олаф и Хулу. Они  одновременно  выхватили   спрятанные   под   плащами   мечи.   И одновременно бросились на воинов, крича женщинам: "Бегите!"
Пьяные  монголы  на  ожидали  нападения,  и  это  было   единственным преимуществом лжемонахов. Скользнув между нагрудником и латным воротником, меч Баяна убил предводителя прежде, чем тот успел  схватиться  за оружие.  Другому  воину  Олаф  рассек  коленные  сухожилия,  рубанув  по незащищенным ногам.
Третьему Хулу отрубил руку,  не  защищенную  латной рукавицей.      Нижний зал превратился в  поле  боя.  Постояльцы  разбежались  -  кто выскочил в дверь, кто поднялся по лестнице на галерею и оттуда  следил  за схваткой.
Олаф, не  любивший  фехтовать  в  тесном  помещении,  подобрался  к здоровяку-монголу  сзади  и  запрыгнул  ему  на  спину.   Воин   вертелся, безуспешно пытаясь сбросить  маленького  викинга,  а  тот  норовил  воткнуть кинжал между нагрудными пластинами.
Хулу пришлось сражаться  с  достаточно  искусным  фехтовальщиком, загнавшим степняка на лестницу. На Баяна наседал верзила  с  топором ему никак не удавалось избавиться  от  плаща,  сковывавшего  движения.
Баян едва успевал уворачиваться от тяжелого  лезвия,  крушившего  перила лестницы и столы. Пытаясь отскочить, он наступил на полу плаща и упал. Воин  зарычал  и замахнулся для последнего удара, Баян едва успел откатиться, и лезвие топора разрубило край плаща  и застряло в полу.
Пока монгол выдергивал топор, Баян вскочил  на ноги, и что было сил ударил воина по затылку.  Оглушенный,  тот  упал  на колени. Пинком откинув личину  с  красного,  искаженного  бешенством  лица, Баян всадил меч в разинутый рот; хлынула струя  крови. 
Он оглянулся. Рядом боролся  со  своим  противником  Олаф.  Схватив викинга за руку, воин почти стащил его с себя. Сжимая обеими руками рукоять меча, Баян подскочил к монголу и  ударил его в живот.
Клинок  пронзил  доспехи,  кожаный  колет  и  плоть.  Истошно завопив, воин упал на пол. Затем Баян и Олаф напали сзади на противника  Хулу  и  рубили его, пока тот на растянулся на полу. После  этого  им  осталось  прикончить  однорукого,  который   лежал, привалясь спиной к скамье, и с  плачем  приставлял  к  культе  отрубленную кисть руки.      Тяжело дыша, Баян обвел таверну взглядом.
- Неплохо поработали, святые отцы, - заметил он.
- А не сменить ли нам наше обличье на  более  полезное?  -  задумчиво произнес Хулу.
Баян обернулся к нему.
- О чем это ты?
- Здесь достаточно доспехов на четверых, тем более, что у  меня  есть свои. Кроме того, я в совершенстве знаю монгольский язык. Мы можем путешествовать под видом своих заклятых врагов  -  монгольских воинов.  Помните,  мы искали способ пробраться через враждебные земли? Вот он, этот способ.
Поразмыслив, Баян вынужден был признать, что предложение Хулу самое дельное.
- Ладно, - согласился он. - Пожалуй, вы правы. Если мы сможем  ехать, не опасаясь монголов, то доберемся до порта довольно скоро.
-  Можно  не  опасаться,  что  хозяин  таверны,  или   кто-нибудь   из посетителей проболтается о драке. Монголы их не пощадят, если узнают, что горожане не помешали нам убить шестерых солдат.
Потирая ушибленную руку, Олаф смотрел, как его товарищи  снимают  с трупов доспехи.
- А жаль, - заключил он. - Такому подвигу не грех войти в историю.
- Клянусь родиной, я задохнусь в этой кастрюле,  не проехав и мили, - раздался приглушенный уродливым  шлемом  голос  Олафа.
Викинг пытался стащить его с  головы.  Он  и  его  друзья  примеряли трофейные доспехи в комнате над таверной. Баян тоже был не в восторге  от  обновы.  Мало  того,  что  доспехи оказались малы, - вдобавок он еще испытывал  к  них неприязнь. 
Ему случалось надевать доспехи монголов только в разведке, но эти оказалась куда тяжелее и неудобнее. Можно было  только  пожалеть  бедняжку Злату. Один лишь Хулу охотно облачился в привычный наряд и теперь не без удовольствия разглядывал своих товарищей.
- Не удивительно, что вы жалуетесь на здоровье, - сказал Баян. -  У меня сильное искушение отказаться от вашей затеи.
- Вы быстро привыкнете, - заверил Хулу. - В доспехах немного тесно и душно, но вскоре вам не захочется с ними расставаться. Без них вы будете чувствовать себя нагим.
- Уж лучше нагим, - возразил Олаф, стащив, наконец, шлем и  швырнув его на пол.
Хулу погрозил ему пальцем.
- Поосторожнее! Ему и так досталось.
Олаф зло пнул шлем ногой.

                Глава 32. В порту.

Спустя сутки они ехали в порт.  Все  говорило  о  том,  что  монголы уже завоевала эту провинцию: обезлюдевшие и разрушенные деревни  и города, вдоль дорог - кресты с распятыми  на  них  мертвецами,  темное  от стервятников небо и черная от трупов земля.
Светла была  лишь  ночь  -  от пламени пожаров, охвативших города, села, фермы и виллы. А  по  разоренной земле, завывая, словно демоны из преисподней, носились черные  всадники  с мечами и факелами в руках.
Византия уже не могла защищать себя, она была обречена.      Уцелевшие жители  прятались,  а  те,  кого  маленький  отряд  Баяна встречал на своем пути, бросались наутек.
Четверо всадников во  весь  опор скакали по охваченной ужасом земле, боясь, что несчастные византийцы  примут  их за грабителей и убийц. Но ни друг, ни враг не  догадывались,  кто  они  на самом деле, потому что воинов в личинах кругом было немало.
Наступило утро, затянутое черным  дымом,  согретое  пожарами  -  утро покрытых  пеплом  полей  и  вытоптанных  посевов,  обычное  утро   страны, раздавленной железным каблуком монголов. По разбухшей от дождя дороге навстречу четверым  спутникам  ехали  на крепких черных скакунах всадники в темных холщовых  плащах  с  капюшонами.
Они сутулились, словно несколько дней не покидали седла. Когда они приблизились, Баян прошептал:
- Наверняка, это монголы. Похоже, мы их заинтересовали.
Предводитель темных всадников откинул плащ, под которым  оказались воинские доспехи, более причудливые,  чем  у  Хулу.  Он  натянул поводья, и его солдаты тоже остановили коней.
- Молчите! - шепотом приказал Хулу спутникам. - Говорить буду я.
Внезапно предводитель зафыркал. Баян догадался, что это и есть  язык монголов. Такие же странные звуки посыпались и из уст Хулу.      Разговор длился несколько минут. Степняк  махал  рукой  назад,  монгол дергал головой, указывая рукой в другом направлении. Потом пришпорил коня, монголы проехали мимо четверых всадников и понеслись дальше.
- Что ему было нужно? - спросил Баян.
- Спрашивал, не  видели  ли  мы  по  пути  какого-нибудь  скота.  Это фуражиры, ищут провиант для лагеря.
- Какого лагеря? Где?
- Он говорит, верстах в четырех впереди - большой лагерь.  Монголы готовятся к штурму последнего непокоренного города на побережье Спатлы. Я знаю этот город, там замечательная архитектура.
- Значит, мы  недалеко  от  Константинополя,  -  сказала  Злата. 
- Правильно, - кивнул Хулу. - Вы весьма сильны в географии. Но  до Константинополя, увы, еще далеко, и мы должны преодолеть самую опасную часть пути.
- Что будем делать? - спросил Олаф. - Обогнем лагерь, или попытаемся проехать через него?
- Лагерь огромен, и лучше всего было бы  проехать  напрямик,  да  еще заночевать там и  разведать  планы  монголов,  -  сказал  Хулу.  - Выяснить, известно ли им, что мы путешествуем в этих краях.
Из-под шлема раздался приглушенный голос Баяна:
- Я не уверен, что это не опасно. Но рискнуть, пожалуй, стоит.
- А нам не придется снимать доспехи, Баян? - спросила Злата.
- Не бойтесь, - усмехнулся Хулу. - Многие монголы даже спят в них. Их и под страхом смерти не заставишь открыть лицо.
                Глава 33. Лагерь монголов.

Лагерь оказался намного больше, чем они ожидали. В отдалении высились стены Спатлы; отчетливо виднелись шпили и фасады зданий.
- Какая красота! - вздохнул Хулу. - Ужасно жаль, что завтра  город погибнет. Надо быть безумцами, чтобы сопротивляться такой армии.
- Неужели для взятия этого города нужно  столько  войск?  -  удивился Олаф.
- Монголам требуется быстрая победа, -  объяснил  Баян.  -  Я встречал и большие армии. Не думаю. Что этот лагерь охраняется надежно, он слишком велик. Надеюсь, если мы поставим здесь палатку, то ни  у  кого  не вызовем подозрений.
Повсюду стояли палатки, шатры и даже лачуги;  на  кострах  готовилась всевозможная снедь; в загонах паслись кони, верблюды и мулы. Под присмотром воинов рабы волокли по грязи огромные стенобитные  машины.
На вонзенных  в  землю  древках  развевались  знамена  и  значки,  отмечая расположение того или иного тумена. У костров кого только не было:  воины всех азиатских национальностей, а также отборные  монгольские гвардейцы.
Баян узнал знамя субедея Адыга. Баян понял, что Византия завоевана почти  целиком  -  вот  почему  под Спатлой собралось столько воинов и    полководцев:  почти  четвертая часть армии монголов. Они казались ленивыми и изнеженными, но при этом были смелы как звери, с которыми себя отождествляли, а  зачастую  и  смелее,  и свирепее этих зверей.
Однажды  монгол отрубил  руку  у  кричащего младенца и обглодал ее на глазах у несчастной матери ребенка.
- Ну что ж, - вздохнул Баян. - Поедем напрямик через лагерь. На том конце заночуем, а утром попробуем выбраться.
Они медленно ехали по лагерю. Время от  времени  Хулу  отвечал  на приветствие  какого-нибудь  монгола.  На  противоположном  краю  лагеря  они спешились и достали походное снаряжение воинов, убитых ими в таверне. Стоя в стороне, Хулу смотрел, как его товарищи готовят ночлег.
- Иначе нельзя,  -  объяснил  он.  -  Военачальнику  моего  ранга  не пристало трудиться наравне с подчиненными.
Несколько оружейников подкатили  к  ним  тележки, нагруженные запасными  топорищами,  эфесами мечей,  наконечниками  для  стрел  и копий. Был там и точильный станок.
- Не нужна ли вам наша помощь? - спросил один из них.
Баян смело вытащил из ножен затупившийся меч.
- Надо его наточить.
- А я потерял лук и колчан со стрелами, - сказал Олаф,  заметив  на тележке связку луков.
- А ваш собрат? - спросил монгол в барсучьей шапке, показывая пальцем Злату. - У него и вовсе нет меча.
- Так дай ему меч, болван! -  рявкнул  Хулу,  и  воин  торопливо подчинился.
Когда они оказались полностью вооружены, Баян почувствовал,  что  к нему возвращается уверенность. Он  был  доволен  своим  хладнокровием,  но Злата приуныла.
- Еще немного железа, и я свалюсь с ног, - пожаловалась она, ощупывая тяжелый меч, который ей пришлось пристегнуть к поясу.
- Забирайся в палатку, - посоветовал Баян.  Там  можно  без  опаски снять оружие и часть доспехов.
Хулу печально смотрел, как Олаф и Баян разводят костер.
- Чем вы так расстроены? - спросил Баян, взглянув  на  него  сквозь доспехи. - Садитесь, скоро будем ужинать.
- Что-то мне не по себе, - пробормотал степняк. - Я  всегда  чувствую опасность.
- Почему? Думаете, монголы заподозрили неладное?
- Нет. - Хулу окинул взглядом лагерь. Сгущались сумерки, и воины укладывались спать. На городских  стенах  рядами  стояли  войска,  готовые сразиться с армией, которой никто, кроме народа Рус, еще не смог  дать отпор.
- Нет,  -  повторил Хулу,  -  но мне стало бы гораздо легче,  если бы...
- Если бы что?
- Если бы вы позволили мне  побродить  по  лагерю  и  послушать,  что говорят воины.
- Думаете, это разумно? А если к нам подойдут монголы? Как мы с ними объяснимся?
- Я не задержусь. А вы, как закончите стряпать, укройтесь в палатке.
Он повернулся и пошел прочь. Баян хотел  было  остановить  его,  но побоялся привлечь к себе  внимание.  Он  проводил  степняка  настороженным взглядом. Внезапно у него за спиной раздался голос:
- Какая роскошная колбаса у вас, братья!
Баян повернулся и увидел монгола.
- Да, брат, - откликнулся Олаф. - Угощайся.
Он отрезал кусок колбасы и протянул воину. Тот сразу сунув колбасу в рот.
- Спасибо, брат, - прожевав, сказал он. - А то у меня несколько  дней крошки во рту не было. Командир наш - зверь, гнал нас от самой Таврии, как проклятых рабов.
- От Таврии? - невольно переспросил Баян.
- Ага. Бывали там?
- Случалось раза два. Чернигов уже наш?
-  Почитай,  что  взяли.  Командир  говорит,  он  и  двух  недель  не продержится. Его ведь  некому  защищать  -  воинов  не  осталось,  да  и провиант на исходе. Хоть они и убили  более тысячи  наших  своим  оружием, теперь им крышка.
- А что слышно об их вожде, князе Черниговском?
- Говорят, помер, или вот-вот  помрет.  А  войска  охвачены  паникой. Когда мы туда вернемся, наверное, все уже будет кончено. Хорошо бы, верно? Знали бы вы, сколько месяцев я  там  проторчал.  С  самого  начала  этого похода. Ну, спасибо за колбасу, братья. Хорошей вам  завтра драки!
Монгол побрел прочь и вскоре  исчез  в  сумраке,  испещренном  тысячами костров. Баян вздохнул и забрался в палатку.
- Ты слышала? - спросил он Злату.
- Да. - Девушка сняла шлем и наголенники и теперь расчесывала волосы.
- Я верю, что отец жив.
Даже темнота не помешала Баяну увидеть слезы на ее глазах. Он обнял ее и сказал:
- Не бойся, Злата. Еще несколько дней, и мы будем с ним рядом.
- Если он доживет.
- Он ждет нас. Он доживет.

                Глава 34. Схватка и плен.

Спустя некоторое время  Баян  вышел  из  палатки.  Олаф  сидел  у гаснущего костра, положив руки на колени.
- Хулу что-то задерживается, - сказал викинг.
- Да... - рассеянно произнес Баян, глядя на городские стены.  -  Не попал ли он в беду?
- Больше похоже на бегство... - Олаф умолк, увидев несколько фигур, появившихся из темноты.
Это были монголы. Баян похолодел.
- Быстро в палатку! - приказал он, но было поздно - к нему  обратился один из воинов.
Ничего не разобрав в его ворчании,  но  приняв эти звуки за  приветствие,  Баян  кивнул  и  поднял  руку.  Голос  воина зазвучал настойчивее.  Баян  повернулся  и  шагнул  к  палатке,  но  его остановила сильная рука. Монгол снова что-то  произнес.  Баян  кашлянул,  показывая  на  свое горло.
- Брат, я спросил, не выпьешь ли ты с нами вина. А ну-ка, открой плащ.
Баян знал, что ни один монгол не вправе  требовать  этого  от своего, - если только не заподозрил в нем чужого. Отступив на шаг, он выхватил меч.
- Извини, брат, я не стану с тобой пить. Но от драки не откажусь.
Олаф вскочил на ноги и встал рядом с мечом в руке.
- Кто ты такой? - прорычал монгол. - Почему на тебе чужой шлем? В  чем дело?
 Баян откинул маску, и воины увидели бледное лицо с блестящим черным ожерельем на шее.
- Я Баян, - кратко ответил он и бросился на изумленных воинов.
Баян и Олаф зарубили пятерых монголов,  прежде чем на шум схватки сбежались другие. Галопом  прискакали  всадники.  Слыша крики боли и возгласы изумления, Баян поднимал и опускал меч, пока в его руку не вцепилась дюжина чужих рук.
Несколько секунд он  вырывался,  затем его ударили по шее древком копья, и он упал лицом в грязь. Оглушенного, его поставили на ноги и подтащили к высокому всаднику  в латах, смотревшему на схватку издали.
Личину  Баяна  подняли,  и  всадник всмотрелся в его лицо.
- Какая приятная встреча! -  произнес  он  звучным  и  вместе  с  тем зловещим голосом, и Баян ушам своим не поверил, услышав  его.  -  Воевода Баян собственной персоной. Выходит, не зря я отправился в такую даль, - добавил всадник, обращаясь к человеку, стоящему рядом с ним.
- Я очень рад, - отозвался тот. - Надеюсь,  мне  удастся  оправдаться перед ханом.
Баян вздрогнул и  посмотрел  на  говорившего.  На  нем  была  личина Хулу.
- Ты все-таки предал нас! - произнес он заплетающимся языком. – Опять измена! Неужели в этом мире никому нельзя доверять?
Он рванулся, мечтая добраться до горла степняка,  но  воины  удержали его.
Хулу рассмеялся.
- До чего же вы наивны, Баян.
- Остальных взяли? - спросил всадник. - Девчонку и коротышку?
- Да, о повелитель, - ответил один из воинов.
- Приведите их ко мне. Я хочу посмотреть на них  поближе.  Сегодня  у меня удачный день, - добавил он, поворачивая коня.
Под гром начинающейся  грозы,  по  грязи  и  мусору,  мимо  воинов  с блестящими в  прорезях  личин  глазами,  сквозь  шум  голосов  и  суматоху Баяна, Олафа и Злату  вели  к  огромному  бунчуку,  трепещущему  на ветру.
Внезапно  черный  небосвод  расколола  изломанная  молния,  и  Баян вскрикнул, узнав эмблему на бунчуке. Но сообщить о своем открытии  Олафу, или Злате он не успел - его втащили в большую юрту,  где  на подстилке сидел человек.
На полотнище,  что  развевалось над его головой, была эмблема  хана Мунке - одного  из  знатнейших монгольских вельмож, главнокомандующего наступательной армией, правой руки Батыя, которого Баян считал павшим от своей руки.
- Хан Мунке, - проворчал он. - Так вы не погибли под Каракорумом?
- Нет, Баян, я не был убит, хотя вы нанесли мне серьезную  рану.  К счастью, мне удалось уйти живым с поля боя.
Губы Баяна тронула улыбка.
- Мало кому из ваших это удастся сделать. Мы ведь разобьем вас в пух и прах.
Мунке повернул голову и  сказал  стоящему поблизости воину:
- Принесите цепи для этих собак. Самые прочные и тяжелые.  И  никаких замков - только заклепки. На этот раз я должен твердо знать,  что  они  не сбегут по пути в Монголию.
Он встал, подошел к Баяну и впился  взглядом  в его лицо.
- А тебя часто вспоминали при дворе хана Батыя. Каких только казней мы не  придумывали!  Радуйся,  изменник  -  тебя  ждут  самые  изысканные, изощренные пытки! Ты будешь умирать несколько лет, и ужасная боль ни на миг не покинет твоего разума, души и тела.
Он отошел и, протянув руку в латной рукавице,  поднял  за  подбородок искаженное ненавистью лицо Златы. Девушка резко отвернулась.
- А что касается вас, дорогая моя, то я, помнится,  предлагал  вам  стать моей супругой. На сей раз вы не дождетесь от меня такой чести. Я не  стану вас упрашивать, но все равно буду вашим  мужем,  пока  не  потеряю  к  вам всякий интерес, или вы не умрете от моих ласк.
Он повернулся и окинул взглядом Олафа.
- Ну а ты тварь, имеющая наглость ходить на двух ногах, скоро  будешь ползать и выть. Ты у нас живо вспомнишь, как должно себя вести северное животное.
- Еще бы - ведь у меня есть превосходный образец  для  подражания,  - сказал Олаф и плюнул в хана.
Хан круто повернулся, закутался в мантию и отошел в центр юрты.
-  Скоро  вы  предстанете  перед  Батыем,  -   произнес   он срывающимся голосом. - Я не убью вас, нет. На несколько  дней  у  меня  хватит терпения. Завтра на рассвете мы отправимся в Монголию. В пути  сделаем небольшой крюк, - я хочу, чтобы вы увидели падение Чернигова. Между  прочим, я провел там целый месяц, любуясь гибелью его защитников и падением башен. Теперь уже недолго ждать. Я приказал войскам отложить  решающий  штурм  до моего возвращения. Думаю, вам приятно будет взглянуть  на  свою  родину, вернее, на то, во что мы ее превратили.
Он засмеялся, склонив голову  на бок. - А вот и цепи!
В юрту вошли монголы, внеся массивные цепи, жаровню, молоты и заклепки. Баян, Злата и Олаф сопротивлялись,  но  вскоре  тяжесть  цепей увлекла их на пол.  Затем  монголы  заклепали  цепи  раскаленным  докрасна железом, и Баян с тоской осознал, что ни одно человеческое существо не в силах разорвать такие оковы.
Когда кузнецы закончили работу, к пленникам подошел хан.
- Скоро мы доберемся по воде до Таврии, а оттуда по суше до Чернигова.
Баян закрыл глаза. Больше он никак не мог выразить свое презрение к врагу.

                Глава 35. Тяжкий путь.

Утром узников бросили в открытый фургон. Их не кормили  до  тех  пор, пока  усиленно  охраняемый  караван  во  главе  с  ханом Мунке  не отправился в путь. Время от времени Баян мельком видел своего  заклятого врага, ехавшего впереди рядом с ханом, предателя Хулу.
Погода была по-прежнему пасмурная, гнетущая. На  лицо  Баяну  упало несколько крупных капель, забрызгав глаза. Но протереть их он не мог - мешали оковы. Фургон  покачивался  и  подпрыгивал  на  ухабах,  а  вдали,  на  фоне городских стен, маршировали монгольские войска.
Баяну казалось, что его предали все, кто только мог.  Он  доверился рыцарю в черном - и лишился седельных сумок. Он поверил Хулу - и оказался в руках хана. Баян  тяжело  вздохнул,  подумав, что и Олаф, возможно, способен предать его, чтобы спасти свою жизнь.
Он погрузился в едва ли не сладостную апатию, которую  уже  испытывал несколько месяцев назад, на Руси, когда был разбит и  попал  в  плен  к хану Батыю. Мускулы его лица онемели,  глаза  потухли,  мысли  стали вялыми.
Иногда к нему обращалась  Злата,  но  он  отвечал  односложно,  не стараясь ее утешить, - зная, что это все равно не удастся.  Иногда  Олаф пытался приободрить своих  спутников,  но  и  он,  в  конце  концов,  затих.
Пленники  проявляли  признаки  жизни  только  во  время  еды,   когда   им заталкивали в рот пищу. Караван быстро приближался к Таврии. Много месяцев Баян, Олаф и Злата мечтали вернуться домой, но возвращение не принесло  им  радости.
Баян корил себя за невезение, за  доверчивость,  за  то,  что  не  сумел спасти Чернигов и выполнить поручение князя Бориса. Византия им помочь не может, она сама под пятой монголов. Однажды, поравнявшись с фургоном, хан крикнул:
- Дня через два будем в Чернигове.  Мы  только  что  пересекли  границу Руси.
И он захохотал, пришпорив коня.
- Усадите их повыше, пусть  видят  все,  -  приказал  хан потным воинам, возившимся с тремя узниками в доспехах и цепях. – Неважно они выглядят, - добавил он, свесившись с седла и заглядывая в повозку. – Я думал, они выносливей.
Сопровождавший его Хулу закашлялся.
- Да и вам, я вижу, все  еще  нездоровится,  Хулу.  Разве мой лекарь  не приготовил микстуру, которую вы заказали?
- Приготовил, хан, - жалобно ответил степняк, - да  только  пользы от нее пока мало.
- Странно, ведь травы, которых он туда намешал, вылечат кого  угодно.
Хан перевел взгляд на пленников.
- Мы не случайно  остановились  на этом холме, воевода. Отсюда ваша страна видна, как на ладони.
Баян поднял голову и сощурился от лучей полуденного  солнца.  Перед ним до  самого  горизонта  расстилалась  болотистая  равнина  его  любимой родины. Невдалеке высились мрачные сторожевые башни  -  в  них  находилось смертоносное оружие, тайну которого знал только он.
А пространство между башнями и холмом заполняла огромная черная толпа - тысячи  и  тысячи отборных монгольских воинов, готовых ринуться в бой.
- О, нет! - всхлипнула Злата. - Их слишком много! Они сомнут наших воинов.
- Вы совершенно правы, моя дорогая, - усмехнулся хан.
Главнокомандующий и его свита остановились на склоне холма. Внизу, на равнине,  стояла  монгольская армия.  Баян  видел   конницу,   пехоту и огромные боевые  машины,  в  том  числе  гигантскую наступательную башню.
Против Чернигова были брошены все виды войск и все вооружение.  Здесь  было все: медь, железо, бронза, сталь, золото,  серебро,  свинец, а также прочные  сплавы,  способные  выдержать  греческий огонь.
Сырой и теплый ветер трепал  бунчуки  двух  десятков  ханов, съехавшихся сюда  со  всех  концов империи:  желтые,  фиолетовые, черные, красные, зеленые, синие  и  ярко-розовые. 
- Вот такая у меня армия, - рассмеялся хан. - Помните  тот день, когда князь Михаил отказался очиститься через огни наших шаманов и отказался нам помочь? Если бы не его  глупость,  вы были бы сейчас победоносными союзниками монголов. 
- Но  вы  предпочли сопротивляться, и за это будете  наказаны.  Вы  думали,  что  у вас много оружия, башен  и  храбрости  ваших  воинов. Вы думали, что этого будет достаточно,   чтобы   устоять   против монголов? Нет, Баян, не достаточно.
- Сейчас  ты  увидишь,  как эта армия, собранная и обученная великим моим дедом, отмстит Чернигову за все.  Сейчас  ты убедишься,  что  твой  народ  совершил  непростительную  глупость. 
Он запрокинул голову и захохотал. - Трепещи, Баян! И ты, Злата, трепещи, как трепещут ваши друзья, знающие, что еще до заката башни  рухнут,  а  от Чернигова останутся только пепел и грязь. Если понадобится, я  положу  здесь всю армию, но уничтожу эту страну!
И Баян со Златой затрепетали - но не от страха,  а  от  горя.  На этот раз у безумного хана была возможность выполнить свою угрозу.
- Князь Михаил мертв, - сказал хан,  поворачивая  коня.  -  А  теперь умрет Чернигов. - Он махнул рукой  своим  всадникам,  охранявшим  фургон.  - Везите их поближе к полю боя. Пусть увидят, как мы потрошим их друзей.
Фургон понесся по склону холма, подпрыгивая на  ухабах.  Потемневшими от горя глазами пленники смотрели на равнину. Хулу скакал рядом.
- Хан прав: его лекарь - настоящий волшебник, - сказал он  вдруг, покашливая. - Мне его лекарство, правда, не помогло, но надеюсь,  его воинам поможет.
Произнеся эти загадочные слова, он  пустил  коня  галопом  и  обогнал фургон. По плотным рядам наступающих войск из башен били стрелы. Там, где  только  что  шагали  воины,  оставались  лишь  трупы.
Баян видел боевые порядки русичей  -  редкую  цепочку усталых воинов с луками и копьями,  верхом  на  тощих лошадях; за ними - городское ополчение из горожан и крестьян, вооруженных  топорами, мечами и рогатинами.
Но князей среди них он не заметил. В свой последний бой черниговцы шли без предводителей. До Баяна донесся боевой клич русских,  рев  и  вой  их врагов,  треск  луков и арбалетов,   лязг   и   грохот камнеметов; Баян вдыхал запах людей и животных.
Потом стена огня преградила путь черным полчищам, над которыми лопались горшки с огненной жидкостью. Словно холодная чужая  рука  сдавила  сердце  Баяна.  Он  рванулся, пытаясь сбросить цепи, мечтая отбить у врагов меч  и  коня,  добраться  до своей армии и повести ее за собой.
Черниговцев осталась  лишь  горстка,  у них не было вождя, но они продолжали сражаться с ордами монголов. А Баян мог лишь в бессильной  злобе  звенеть  цепями  и  проклинать  своих врагов.
Наступил вечер, а битва была в самом разгаре. На глазах у  Баяна  в огромную  старинную  башню  разом  попали несколько огненных горшков из татарских баллист,  и, дрогнув, она покачнулась и через мгновение превратилась в груду камней.
Ее крушение монголы встретили торжествующим ревом. Ночную тьму пронзали миллионы огненных стрел;  воздух  был  настолько разогрет, что лица  пленников  в  фургоне  покрылись  потом.  Вокруг  них, оживленно  переговариваясь  и  смеясь,  сидели   монголы часовые.   Они   не сомневались в своей победе.
Пользуясь тем, что их хан умчался на  коне в самую гущу наступающих войск, они достали бурдюк и потягивали вино через соломинки. Постепенно  болтовня  и  смех  утихли,  и Баян понял, что часовые спят.

                Глава 36. Неожиданная помощь.

- Монголы опытные вояки, странно, что все они уснули разом, -  сказал ему Олаф. - Наверное, они уверены, что мы не убежим.
- Ну и что с того? - спросил Баян, вздохнув. - Нам не избавиться от этих проклятых цепей.
- Что такое? - Послышался голос Хулу. -  Неужели  Баян  утратил свой оптимизм? Не могу в это поверить.
- Убирайтесь, - проворчал Баян. -  Ступайте  лизать  сапоги  своему господину.
- А я вам кое-что принес, - как ни в чем не бывало продолжал Хулу.
- Может, пригодится? - На его протянутой  ладони  лежал  какой-то  длинный предмет. - Между прочим, это мое лекарство усыпило часовых.
Баян сощурился.
- Что там у тебя?
- Одна редкая вещица, которую я нашел на поле боя.  По-видимому,  она принадлежала крупному военачальнику. Это твоя пилка. Как видите, ее можно поднять одной рукой.
- Я знаю ее, - кивнул Баян. - Но какой  нам  от  нее прок? Разве не видишь, сколько на нас цепей?
- Разумеется, я обратил на это внимание. Но если вы  все-таки  готовы рискнуть, я попытаюсь вас освободить.
- Новая ловушка? - поинтересовался  Баян.  -  Вы  ее  с  Мунке придумали?
- Баян, вы меня оскорбляете. Что заставляет вас так думать?
- Вы предали нас. Выдали хану.  Видимо,  вы  заранее  подстроили ловушку, еще в Таврии, когда повстречали там  монголов.  Через них вы передали весть своему хозяину, а сами повели нас  в  лагерь,  зная, что там с нами легко справиться.
- Вы рассуждаете логично, - согласился Хулу, - но можно  допустить и такое. Монголы узнали меня и поехали  за  нами  следом,  а  их  гонец  нас опередил.
В лагере я услышал от воинов, что хан Мунке вот-вот схватит  вас, и решил опередить события, сказав Мунке, что я заманил вас в  ловушку. Ведь это позволило одному из нас  остаться  на  свободе.  Что  вы  на  это скажете?
- Скажу, что врать вы мастер.
- Не стану с вами спорить. Времени у нас мало, так что  разрешите,  я попытаюсь снять с вас цепи, не причинив вам вреда.  Или  вы  предпочитаете остаться здесь, чтобы понаблюдать за ходом сражения?
- Снимите с меня эти проклятые кандалы, - разрешил Баян. - Чтобы  я мог придушить вас, если вы лжете.
Приставив пилку под углом к скованным рукам Баяна,  Хулу стал пилить. Почувствовав острую боль, Баян сжал зубы, но боль становилась все  нестерпимее,  и  он  чуть было не застонал. Наконец одно из звеньев со звоном отскочило и  упало  на дно фургона, и боль сразу отпустила. Правая рука была свободна.  Он  вытер пот со лба и едва не вскрикнул, задев рану.
- Быстрее, - шепнул Хулу. - Оттяните рукой эту цепь. Теперь  будет легче.
Сбросив цепи, Баян помог Хулу освободить  Злату  и  Олафа.
Заканчивая работу, Хулу заметно нервничал.
- Здесь неподалеку ваши мечи и кони, а также новые  личины,  -  сказал он. - Ступайте за мной. Поторопитесь - с минуты на минуту  вернется  хан.
В темноте они пробрались к своим коням, надели шлемы,  пристегнули  к поясу мечи и уселись в седла. Внезапно послышался конский топот - по  дороге  на  холм  поднимались несколько  десятков  всадников.  Затем  раздались  возгласы  изумления   и яростный рев – Хан Мунке и его свита узнали о бегстве пленников.
- Поехали! - прошипел Хулу. - В Чернигов.
Кони бешеным галопом понесли их туда, где шел бой.
- Дорогу! - кричал Хулу. - Дорогу резервному отряду!
Воины  разбегались  по   сторонам,   осыпая   проклятиями   четырех всадников, несущихся по лагерю во весь опор.
- Дорогу! Пропустите посланцев хана!  -  повернув  голову  к Баяну, Хулу пояснил:
- Неинтересно повторять одно и то же. - Пришпорив коня, снова  заорал во весь голос:
- В лагере чума! Пропустите лекарей!
Позади них стучали копыта, вопили всадники. Впереди шел бой, но  уже  не такой яростный, как прежде.
- Дорогу! - ревел Хулу. - Дорогу посланцам хана Мунке.
Кони перепрыгивали через головы людей, огибали боевые машины, неслись под огнем к башням Чернигова. Вскоре беглецы достигли поля боя  и  поскакали вперед по трупам, оставив позади главные силы монголов.
- Поднимите личины! - крикнул  Хулу.  -  Если  черниговцы  не  узнают Баяна, или Злату, они изжарят нас заживо.
В этот миг из темноты вылетел горшок с нефтью и раскололся о землю, вспыхнув ярким пламенем. Брызги горящей нефти едва  не  задели Хулу. Следующий горшок попал в отряд хана. Баян  судорожно  дергал ремешки шлема. Стащив, наконец, шлем с головы, он швырнул его на дорогу.
- Стойте! - кричал им вслед посланец хана. - Вас убьют  свои  же!  Стойте, глупцы!
Впереди  засверкали  вспышки:  навстречу  всадникам,  разгоняя  мрак, потянулось множество огненных горшков. Хулу опустил  голову  к  самой лошадиной шее, Злата  и  Олаф  тоже  пригнулись,  но  Баян  выхватил  меч  и, размахивая им, закричал:
- Воины Чернигова! Это я, Баян! Я вернулся!
В них по-прежнему стреляли, но башни были уже близко. Хулу выпрямился в седле.
- Черниговцы С нами Баян, он... -  в  этот  миг  по  нему  хлестнуло пламенем. Вскрикнув, степняк покачнулся и упал бы, не подхвати его Баян.
Доспехи Хулу были раскалены докрасна, а кое-где даже расплавились,  но степняк был еще жив. С  губ,  мгновенно  покрывшихся  волдырями,  сорвался тихий смех.
- Как все-таки с моей стороны неосторожно  было,  Баян,  связать  с вами свою судьбу.
Олаф  и Злата  остановились  и  обернулись. Напуганные кони гарцевали под ними. Воины хана быстро приближались.
- Олаф, возьми его поводья, - велел Баян  другу.  -  Я буду его поддерживать. Надо поближе подобраться к башне.
Снова к ним метнулось пламя, на этот раз со стороны монголов.
- Баян, остановись!
Баян пришпорил коня и поехал дальше, поддерживая  Хулу.  Кругом бушевала огненная смерть. Когда из самой высокой башни выскочил очередной горшок с нефтью, он закричал:
- Воины Чернигова! Это я, Баян! Со мной Злата, дочь князя Бориса.
Огненные горшки больше не метали.  Воины  хана  были  уже   совсем   близко.   Злата покачнулась в седле - она была на  грани  обморока  от  усталости.  Баян повернул коня навстречу монголам.
Но   тут   со   стороны   башен   показалось    несколько    десятков латников на белых  конях.  Спустившись  с  холма,  они окружили беглецов.      Один  из  них  всмотрелся  в  лицо  Баяна,  и  его  глаза  радостно заблестели.
- Это же воевода Баян! И с ним княжна Злата! Ну, теперь  удача  нам улыбнется!
Монголы остановились невдалеке. Помедлив, они повернули коней и исчезли во тьме.

                Глава 37. В осажденном городе.

В Чернигов беглецы приехали рано утром, когда на озера с топкими берегами падали бледные солнечные лучи. Лошади на водопое поднимали головы и провожали их долгим взглядом. Дул сильный ветер, и по камышу, как по водной глади, бежали волны.
В садах, на склоне холма, что  высился  над городом, зрел картофель и капуста. На вершине холма стоял кремль князя - прочная старая крепость, похоже, ничуть не пострадавшая от  войны, бушевавшей над ним.
Всадники поднялись по петляющей белой  дороге во двор кремля, где их встретили обрадованные слуги. Им помогли спешиться и пригласили в зал, обильно украшенный трофеями князей Черниговских. В зале  царили необычный холод  и  тишина. 
У  камина  в  одиночестве  стоял  мудрый  князь Василий, поэт и философ. Он улыбался, но в глазах его застыл страх, а  лицо  с  тех  пор,  как Баян видел его в последний раз, очень постарело и осунулось. Он обнял Злату и пожал руку Баяну.
- Как здоровье князя Бориса? - спросил Баян.
- Рана зажила, но он утратил волю к жизни. - Василий  жестом  велел слугам поднять Хулу. - Перенесите его в северную башню. Скоро  я  туда приду. Пойдемте, - сказал он Баяну и Злате. - Сами увидите...
Олаф остался с Хулу, а Баян и девушка поднялись по выщербленным каменным ступеням в покои  князя Бориса.  Князь Василий  отворил дверь, и они вошли в опочивальню.
Там стояла обычная лежанка - широкая, квадратная, с обычными простынями и плоскими подушками. На подушках  покоилась  огромная  голова, словно отлитая из металла. С того дня, как Баян расстался  с  князем,  в его рыжих волосах почти не прибавилось  седины,  а  лицо,  покрытое  бронзовым загаром, не  стало  бледней. 
Высокий  выпуклый  лоб  по-прежнему  казался каменным выступом над пещерами, скрывавшими сияющие золотисто-карие глаза. Но взгляд этих немигающих глаз был прикован к  потолку,  а  плотно  сжатые губы не шевелились.
- Князь Борис, - прошептал Василий, - смотрите...
Казалось,  гигант  не  услышал  его.  Взгляд  князя  по-прежнему  был устремлен в потолок. Склонившись над ним, Баян произнес:
- Князь Борис, к вам вернулась дочь. И я, Баян, тоже.
Губы разжались и Баян услышал громкий шепот:
- Снова видения... Василий, я думал, лихорадка прошла...
- Так оно и есть, князь. Это не призраки.
Взгляд золотисто-карих глаз обратился на Баяна и Злату.
- Дети мои! Наконец-то я умер и встретился с вами...
- Вы живы, князь, - возразил Баян.
Злата нагнулась и поцеловала князя в губы.
- Ты чувствуешь, отец? Самый обычный, земной поцелуй.
Прямая линия сомкнутых губ постепенно превратилась в широкую  улыбку. Князь пошевелился, затем резко сел.
- Это правда! Какой же я глупец, что потерял надежду. - Он засмеялся.
Его чудесное исцеление вызвало изумленный возглас Василия:
- Князь, я не верю своим глазам! Мне казалось, вы на пороге смерти!
- Так и было, старина... Но теперь, как видишь,  я  отошел  от  этого порога. Ну, что скажешь, Баян?
- Плохо, князь. Но теперь мы снова вместе, и удача, надеюсь,  будет  с нами.
- Князь Василий, вели-ка принести мои доспехи и меч.
- Но, князь, вам нужно набраться сил...
- Верно.  Так  прикажи  принести  еды,  и  побольше.  Подкреплюсь  за беседой.
Встав с кровати, он обнял дочь и ее жениха. За едою Баян рассказал князю обо всех испытаниях, выпавших  на  его долю с тех пор, как он покинул гостеприимный Чернигов. В свою  очередь,  князь рассказал о своих неудачах в войне с монголами, о гибели старика Витольда, уложившего в  своем  последнем  бою  два  десятка  монголов.
Рассказал он и том, как сам получил рану и совершенно пал духом, узнав  об исчезновении Златы. Потом Баян представил Олафа, спустившегося к тому времени в  зал. Маленький викинг сообщил, что рана Хулу тяжела,  но  лекарь полагает, что степняк выживет.
Единственное, что омрачало радость  возвращения  -  это  сражение  на границе города, где ополченцы вели почти  безнадежный  бой  с многократно превосходящим их врагом. Облачась в медные доспехи и пристегнув  к  поясу  огромный  двуручный меч, князь Борис сказал:
- Баян и ты Олаф, нам пора ехать. Сейчас мы должны быть на  поле боя и вести наших воинов к победе. Князь Василий вздохнул.
- Еще два часа назад мне казалось, что вы при смерти... А  сейчас  вы стремитесь в бой. Вы хорошо себя чувствуете?
- Дружище, я хворал не телом, а душой,  но  теперь  она  исцелена,  - раскатился под сводами  зала  громоподобный  голос  князя.  -  Коней!  Князь Василий, прикажите оседлать коней!
Выйдя следом за стариком во  двор,  Баян  чувствовал,  что  к  нему возвращаются силы. Послав Злате воздушный поцелуй, он вскочил в седло и пришпорил коня. Они мчались по тайным болотным тропкам, диких уток и цапель. Придержав на миг коня, князь Борис обвел  вокруг  себя рукой в латной рукавице:
- Разве эта сторона  не  стоит  того,  чтобы  пожертвовать  всем,  что имеешь? Даже жизнью?
Вскоре они услышали шум сражения и поскакали быстрее, спеша на помощь своим войскам. Но, увидев,  что  произошло  самое  страшное,  они  натянули поводья.
- Этого не может быть! - глухо произнес князь.
Но  это  случилось.  Башни  рухнули.  Каждая  превратилась  в   груду дымящихся камней. Воодушевленные их падением, монголы с ревом шли в атаку, тесня уцелевших защитников.
- Все, это падение Чернигова! - сказал князь старческим голосом.
К ним направил коня один из дружинников. Его  доспехи  были  изрублены, меч сломан, но он сиял от счастья.
- Князь Борис! Наконец-то! Поехали, князь, надо скорее построить людей и задать жару этим псам!
Князь заставил себя улыбнуться и обнажил огромный меч.
- Да, Середа. Постарайтесь  найти  трубача,  а  лучше  двух.  Пусть оповестят всех, что вернулся князь Борис.
Появление своего вождя Баян  и ополченцы  встретили  восторженными криками. Воодушевленные, они кое-где даже потеснили врага. Князь, Баян  и Олаф въехали в ряды войска,  которое  с  возвращением  полководца  снова стало несокрушимым.
- Посторонитесь, ребята! - крикнул князь. -  Дайте  мне  добраться  до врага!

                Глава 38. Бой.

Выхватив у всадника-знаменосца свое  потрепанное в бою знамя,  он  упер древко в бедро и, размахивая мечом, ринулся в гущу монголов. Два всадника врубились в плотные ряды врагов. На одном из  них были сверкающие доспехи; у другого - тускло блестело ожерелье на мощной груди.
Вражеским пехотинцам они казались ожившими героями мифов, а когда  к  двум всадникам  присоединился  третий,  маленький  человек  с  лицом,  покрытым шрамами, со  сверкающим,  как  молния  мечом,  ошеломленные  монголы дрогнули и попятились.
Дав себе клятву на этот раз во  что  бы  то  ни  стало  убить  хана Мунке, Баян высматривал его среди врагов, но не находил. К нему тянулись руки воинов, пытаясь  стащить  его  с  коня,  но  меч Баяна вонзался в глазные щели, разрубал шлемы и сносил головы с плеч.
Близился вечер, а битва не утихала. Баян едва держался в  седле  от усталости и потери крови, сочившейся из десятка порезов.  Толпа  вражеских воинов была настолько плотна, что конь,  убитый  под  Баяном,  не  падал добрых полчаса.
Сколько врагов убил он сам, а сколько  -  защитники  города, Баян не знал. Монголы во много  раз  превосходили  их  числом  и вооружением. Они медленно, но упорно теснили черниговцев.
- Эх, нам бы несколько свежих сотен воинов -  и  мы  бы  победили!  О бог Перун, как нам нужна твоя помощь?
Он вздрогнул, осознав, что невольно обратился за  помощью  к  древнему богу. Амулет, висевший у него на шее, вдруг  засветился,  бросая алые лучи на доспехи врагов. Баян засмеялся, чувствуя необычайный прилив сил, и принялся с фантастической быстротой рубить монголов.
Вскоре  у него сломался меч, но Баян вырвал пику у налетевшего на  него  всадника, самого всадника сбил с седла и, размахивая пикой,  как  мечом,  вскочил  на коня и ринулся в атаку.
- Баян! Баян! - разносился над полем древний боевой клич русичей. – Эгей, Олаф, князь Борис, я иду к вам!
Он направил  коня к своим друзьям, прорубая дорогу сквозь толпу татар. Князь Борис все еще держал в руке трепещущее на ветру знамя.
- Гоните этих псов! - крикнул ему Баян. - Тесните их в поле.
Он носился  по  всему  полю  сражения,  словно  гибельный  смерч.  Он прорубался сквозь ряды врагов, оставляя позади только трупы.      Дрогнув, монголы попятились, а некоторые обратились в бегство. И тогда на поле появился хан Мунке.
- Назад собаки, - закричал он бегущим. - Назад, трусы! От  кого  вы  бежите? Ведь их совсем мало!
Но прилив уже окончательно превратился в отлив,  и  толпа  охваченных паникой воинов понесла прочь своего полководца. А за ними скакал бледный воин, и на его шеи сверкал черный камень,  а рядом сиял амулет.
Поднимая  коня  на  дыбы,  он  выкрикивал  имя мертвого князя Михаила. Единственное  имя,  которое наводило ужас на монголов.
- Михаил! Михаил! - Воин поднял меч над головой,  и  его  конь  снова взвился на дыбы. - Михаил!
Баян,  которому  амулет  дал  силу  исполина,  с безумным хохотом преследовал своих врагов. За  ним  мчались  грозный  князь Борис, в блестящих латах,  и  Олаф,  улыбающийся  сквозь  густую щетину, размахивающий окровавленным мечом, а за ними шагали торжествующие шеренги ополченцев - горстка храбрецов, смеющихся вслед  обращенной  в  бегство могучей армии.
Баян почувствовал, что сила амулета  угасает  в  нем.  Возвращались боль и усталость, но теперь, когда враг был отогнан за разрушенные  башни, это не имело значения. Он рассмеялся.
- Князь Борис, мы победили!
- Победили, но не окончательно, - возразил князь,  нахмурясь.  - Надо отступить, перестроить войска, найти  удобные  позиции.  На  открытом поле нам их не разбить.
- Вы правы, - кивнул Баян. - Башни и стены разрушены, и  нам  нужны  другие укрепления. Насколько мне известно, в Чернигове осталась лишь одна  надежная твердыня... - Он выжидающе смотрел князю в глаза.
- Да, мой кремль, - подтвердил князь Борис. - Надо  оповестить  жителей всех  городов  и  сел,  чтобы  перебирались  со  скарбом  и  припасами   под защиту кремля.
- Но удастся ли нам выдержать долгую осаду? - спросил Баян.
- Посмотрим, - задумчиво произнес князь, глядя на остановившихся вдали монголов, которые строились заново. - Но нельзя же  обрекать  жителей на верную смерть.
Со слезами на глазах он повернул коня и направился в детинец.

                Глава 39. Последний бой.

С  восточной  уцелевшей башни  Баян  смотрел,  как  жители   Чернигова стекаются  в  старый  детинец.  Многие  из  них  устраивались  на краю его. Воины  приносили  туда  провиант  и  помогали крестьянам разгружать повозки. Баян молился, чтобы не случилось чумы, или паники, потому что поддерживать порядок в такой огромной толпе было  почти невозможно. Олаф вышел к нему и показал на северо-восток.
- Смотрите, к монголам идет подкрепление, - сказал он.
Баян  разглядел  на  горизонте  зловещие  очертания  монгольского строя - верный признак того, что с той  стороны  надвигается  армия. С наступлением темноты они увидели на  подступах  к  городу  бивачные костры.
- Завтра - наш последний бой, - сказал Баян.
Они спустились в зал, где беседовали князь Василий и князь Борис. Стол был уже накрыт – уже без  роскоши.  Собеседники  обернулись  навстречу Баяну и Олафу.
- Как себя чувствует Хулу? - спросил Баян.
- Ему лучше. У него  необычайно  крепкий  организм.  Он  уже  изъявил желание поесть, и я разрешил.
В зал вошла Злата.
- Я говорила с женщинами, - сказала она. - По их словам,  весь  народ уже в детинце. Если забить скот, нам хватит провизии на целый год.
Князь Борис грустно улыбнулся.
- Так долго осада не продлится. А как боевой дух людей?
- На высоте. Их очень ободрила весть  о  том,  что  вы  оба  живы.  И вчерашняя победа тоже.
Князь вздохнул.
- К счастью, они не знают, что завтра всем нам предстоит  умереть.  А если не завтра, то послезавтра. Против такого огромного войска  нам  долго не продержаться. Мы потеряли много дружинников и остались почти без прикрытия. Погибло большинство жителей, а оставшиеся  войска  почти  не обучены. Князь Василий вздохнул.
- А мы-то думали, что Чернигов непобедим.
- Вы слишком рано убедили себя  в  обратном,  -  послышался  голос  с лестницы. В зал, хромая, спустился бледный Хулу,  одетый  в  просторный коричневый халат. - С таким настроением сражений не  выигрывают. Постарайтесь не говорить о поражении.
- Вы правы, Хулу. - Князь Борис заставил себя улыбнуться.  -  Не будем говорить о поражении, лучше отведаем этих  великолепных  яств,  ведь нам нужно набраться сил для завтрашней битвы.
- Вам легче? - спросил Баян Хула, усевшись за стол.
- Весьма, - бодро ответил степняк, - но слегка подкрепиться, я думаю, не мешает.
И он положил себе на тарелку огромную порцию жаркого. За ужином все молчали, смакуя еду столь  сосредоточенно,  словно  эта трапеза была последней в их жизни.
Утром, выглянув в окно, Баян увидел на  равнине  великое  множество воинов. Ночью войска монголов бесшумно подошли  к  стенам  города  и теперь готовились к штурму.
Баян поспешно вооружился и спустился в зал, где увидел  Хулу  в залатанных доспехах, Олафа, точащего меч, и князя Бориса, беседующего  с двумя оставшимися в живых сотниками.
- Баян, - произнесла за спиной у него Злата.
Он  повернулся и бегом поднялся на площадку лестницы, где стояла его невеста.  -  Баян, давай поженимся, прежде чем...
- Да, - тихо сказал он. - Надо найти князя Василия.
Они нашли философа в его покоях. Князь читал  книгу.  Оторвавшись от нее, он улыбнулся, а услышав, что от него хотят, отложил книгу и встал.
- Я надеялся, что  церемония  бракосочетания  будет  торжественной  и пышной, - сказал он, - но ничего не поделаешь.
Они прошли в домашнюю церковь. Князь велел  молодым  соединить  руки  и  опуститься  на  колени.  Потом попросил принести библию и произнести вслед за ним слова клятвы,  которая  звучала  на  всех  свадьбах  с  тех  пор,  как род князей Черниговских поселился в детинце.
Когда церемония  завершилась,  Баян встал,  поцеловал  Злату и сказал:
- Князь Василий, позаботьтесь о тебе.
Покинув церковь, он спустился во двор замка, где его друзья садились на коней. Внезапно он обратил внимание на метательную машину, расположенную во дворе. 
Воины только что взвели ее. Отпустив рычаг машины Баян проследил, как огромный горшок с зажигательной смесью взмыл в воздух, по касательной полетел к монголам и вскоре с грохотом разбился на склоне холма.
- Надо поставить в башнях стрелков с  огненным зельем,  -  заметил князь Борис. - С башен  удобнее  отстреливаться  от  монголов.
Спускаясь по склону холма в город, они видели, как на городские стены хлынула огромная человеческая волна. Воины Чернигова  отчаянно  пытались  ее остановить.
Треск  пожаров  и  лязг  металла  слились  в   невообразимую какофонию. Над городом клубился черный дым горящих домов. Баян пробирался сквозь толпу перепуганных женщин и детей, спеша  на помощь защитникам города. Он потерял из  виду  князя Бориса,  Хула  и Олафа, но знал, что они уже вступили в бой.
В стороне послышались крики отчаяния и торжествующий рев,  и  Баян, повернув коня, увидел в стене  брешь,  через  которую  в  город  врывались монголы. Столкнувшись с Баяном и его дружинниками, они попятились, вспомнив о  его  подвигах  в предыдущих сражениях.
Пользуясь  их  замешательством,  он  выкрикнул  свой боевой клич: "Михаил! Михаил!" - и  бросился  на  них  с  мечом,  разрубая металл, плоть и кость, тесня врагов к пролому в стене. Защитники  города  сражались  весь  день.   Их   число   стремительно уменьшалось, и хотя в сумерках монголы отступили,  Баян и все его соратники понимали, что завтрашний бой станет для них последним.
Спотыкаясь от усталости, Баян и его друзья поднимались в  детинец  по извилистой дороге, ведя коней в поводу. На сердце  у  них  было  тяжело  - завтра  им  всем  придется  погибнуть  вместе  с  уцелевшими   защитниками города  и  ни  в  чем  не  повинными  жителями.   

                Глава 40. Черный рыцарь.

Если,   конечно,   им посчастливится пасть в бою. Внезапно они услышали топот скачущего галопом коня и  обнажили  мечи. По склону холма  к  замку  поднимался  рослый  всадник  в  высоком  шлеме, полностью скрывающим лицо, и в доспехах из черни. Баян сжал кулаки.
- Чего от нас хочет этот предатель и вор? - воскликнул он.
Подъехав к ним, рыцарь в черном остановил своего  огромного скакуна. Из-под забрала зазвучал знакомый гулкий голос:
- Приветствую вас, славные защитники Чернигова. Вижу, сегодня у вас был тяжелый день. Завтра хан Мунке разобьет вас. Баян вытер лоб платком.
- Незачем утверждать очевидное, рыцарь. Что ты решил украсть на  этот раз?
- Ничего, - ответил рыцарь. - Я хочу кое-что вернуть. -  Он  протянул Баяну его потертую седельную сумку.
Баян тут же бросился к нему, выхватил сумку и поспешно  расстегнул. В ней лежали все инструменты подаренные согдианцами, а так же лоскут материи с описанием греческой зажигательной смеси, еще не известной Баяну.
- Зачем же ты ее унес? - спросил он.
- Я все объясню, когда мы приедем в крепость князя, -  пообещал рыцарь.
Рыцарь стоял у камина, остальные сидели вокруг и слушали.
- В замке безумного жреца я решил расстаться с вами,  поскольку  знал, что вскоре вы окажетесь в безопасности. Но я знал также, что  впереди  вас ждет немало испытаний, в том числе, возможно,  и  плен.  Поэтому  я  решил взять подарок Рина и вернуть его вам в Чернигове.
- А я-то считал тебя вором! - вздохнул Баян. - Извини, рыцарь.
- Что это за странное описание? - поинтересовался князь Борис.
- Это описание греческого огня,  -  ответил  рыцарь,  -  созданное  великими учеными одного из самых  мудрых  народов,  когда-либо  обитавших  на  этой земле.
- Оружие? - поинтересовался князь.
- Да.
- А как огонь действует? - спросил Баян, поймав себя на мысли, что он этого не знает.
- Это очень трудно  объяснить  -  вам  наверняка  не  знакомы  многие понятия и термины, которые мне пришлось бы  употребить.  Но  Рин  научил меня обращаться с этой формулой.
- Но зачем? - удивился  Хулу.  -  В городе уже есть зажигательная смесь.
- Нет, - сказал рыцарь. – Такой смеси у вас нет. Я объясню...
В этот момент распахнулась дверь, и в зал вошел израненный воин.
- Князь! - обратился он к князю Борису. - Там у стены бирюч хана Мунке. Он предлагает вам выйти на переговоры.
- Мне не о чем с ним говорить, - ответил князь.
- Он сказал, что его армия готова к ночному  штурму.  Теперь  у  него много свежих войск, и он возьмет город меньше чем за  час.  Он  предлагает вам сдаться вместе с  дочерью,  Баяном  и Хулу  и  обещает  взамен пощадить всех остальных.
Князь задумался было, но Баян вмешался:
- Идти на такую сделку бессмысленно. Уж кто-кто,  а  вы  знаете,  что хан - лжец и негодяй. Он хочет посеять сомнения в сердцах  защитников города.
Князь тяжело вздохнул.
- Но если он не  солгал  насчет  ночного  штурма,  то  скоро  все  мы погибнем.
- Погибнем - но с честью, - возразил Хулу.
- Да, - ответил князь с грустной улыбкой. - С честью. - Он  повернулся к воину. - Передай хану Мунке, что переговоры не состоятся.
Воин поклонился.
- Скажу, князь. - И он удалился.
- Пожалуй, надо вернуться в город, - сказал князь, поднимаясь.
- Отец! Баян! Вы живы! - воскликнула вошедшая в зал Злата.
Баян обнял ее.
- Да, милая, но  сейчас  нам  необходимо  вернуться.  Хан готов возобновить штурм.
- Погодите, - остановил их рыцарь в черном.  -  Я  еще  не поделился с вами своим замыслом.
Узнав ответ князя, хан Мунке усмехнулся.
- Ну что ж, - сказал он свите, - передайте войскам мой приказ:  город разрушить, а жителей вырезать. Впрочем, можно взять немного  пленных,  чтобы не пришлось скучать, празднуя победу.
Он направил коня к свежим отрядам, ожидающим приказа наступать.
- Вперед! - скомандовал он, и воины двинулись к обреченному городу.
Хан видел костры, горящие на городских стенах. Возле костров стояли воины, знающие, что в скором времени им  предстоит  умереть.  Над  городом высился красивый замок, некогда надежно защищавший  город,    теперь обреченный.
Хан засмеялся при мысли, что  наконец-то  отомстит  за  свое позорное бегство из стен этого города. Первые ряды пехоты уже достигли  городских  стен,  и  хан  поскакал вперед, чтобы лучше видеть битву.
- Баян, уходи из города вместе со Златой, своих друзей тоже захвати. Город не удержать - Князь Борис твердо положил руку на стол. - Я так решил окончательно.
По приказу князя десять мощных дружинников вошли в зал и застыли в готовности. У Баяна, Златы, Олафа и Хулу отобрали оружие. Черный рыцарь вызвался сопровождать их до границы княжества. Князь Борис торопливо писал им рекомендательные письма.
- Пойми, Баян, падение города это еще не падение Руси. А добрые ратоборцы Руси еще понадобятся. Уходи в Козельск, а потом в Новгород. С севера Русь будет возрождаться. Все, времени нет, прощай.
Он обнял и расцеловал Злату. Под конвоем дружинников друзья направились в подвал, откуда подземный ход вел далеко за город. 
Наступающие войска замерли. Монголы готовились броситься на последний приступ. Вот строй ордынцев зашевелился и побежал к стенам.
Как только татары залезли на стены, раздался взрыв ужасающей силы. Стены и башни рассыпались, погребая под собой тысячи монголов.
Город погибал, но своей гибелью он нес погибель и татарам. Воины зароптали и  кое-где  попятились. Город, замок и склон холма купался в багровом пламени. Вскоре огонь стал угасать. Внезапно налетел ужасающей силы ветер, едва  не  опрокинувший хана Мунке вместе с конем.
- Стойте! - закричал он. - Что происходит?
- Хан, они взорвали город и замок,  -  услышал  он  чей-то испуганный голос.
Хан Мунке  помчался  вперед,  туда,  где  только  что  высились городские стены. От города осталась только  изрытая  глина, камни и головешки,  в  которой  вязли копыта коня.
- Среди мертвых Баяна и его друзей не нашли, хан.
- Сбежали! - взвыл хан. - Но как им это удалось? Кто им помог?
Воины отступали. Многие из них бежали на развалины, чтобы поживиться остатками имущества горожан. Но хан шел вперед, вытянув руки,  пытаясь  нащупать  стены  исчезнувшего  города.  Потом,   рыдая   в бессильной ярости, он упал на колени в грязь и закричал, потрясая кулаками:
- Баян, я найду тебя! Я призову на помощь всю монгольскую армию. Клянусь именем своего священного деда, куда бы ты не спрятался, я найду тебя и отомщу!
Поднявшись на ноги, хан Мунке огляделся в поисках коня.
- О, Баян! - процедил он сквозь  зубы.  -  О,  Баян!  Я  до  тебя доберусь!
Послышался конский топот, мимо хана промелькнула призрачная  фигура всадника в черных доспехах. Вскоре всадник исчез, но в ушах хана еще долго звучал его презрительный смех. Хан снова поклялся найти Баяна, как в то  злосчастное  утро  год назад. Прежняя клятва дала начало новому витку  истории,  а  нынешняя еще  крепче  связала  самого  хана  и Баяна  с  неведомым  им   обоим предназначением.
Хан поймал своего коня и направился в лагерь, твердо решив, как можно скорее вернуться в Каракорум к верховному хану всех монголов.
- Куда бы ты не исчез Баян,  я рано,  или  поздно  найду  тебя, - пообещал он, как дал себе клятву.

                Глава 41. Перед новой битвой.

Злата печально глядела в окно. Баян прижимал  ее  к себе. Позади них Олаф кашлянул и произнес:
- Дети мои, честно сказать, мне тоже печально. Я  ровным счетом ничего не понял из объяснений рыцаря.
- Теперь надо оборонять Козельск, - ответила Злата.
За окном клубился туман. В нем невозможно было  разглядеть  что-либо, кроме смутных очертаний города.
- Он обещал, что мы привыкнем к этому месту,  -  произнес  Баян.  - Наверное, этот не последний наш город, орда очень сильна. Надо выйти и  осмотреться.
- Пожалуй, я пока останусь в городе, - подал голос Хулу.  -  А  ты что скажешь, Олаф?
Викинг ухмыльнулся.
- Ты прав. Надо обвыкнуть.
- Я тоже останусь с вами, - сказал рыцарь.
Он рассмеялся:
- Значит, пока нам нечего опасаться?
- Да, - задумчиво сказал Баян. -  Но  не  следует  недооценивать монголов. Если существует возможность проникнуть сюда,  они  ее не упустят.
- Ты прав, Баян, - кивнул рыцарь. Показывая на подарок  Рина, который  лежал  на  обеденном  столе  в   лучах   льющегося   через   окна необыкновенного голубого света, он сказал:
- Надо  хранить  этот амулет, как зеницу ока. Мы еще вернемся на нашу землю, пусть не сегодня, но завтра - обязательно.
Рыцарь помахал им на прощание рукой, пообещал вернуться и, пришпорив коня, скоро скрылся за горизонтом.
После его отъезда Баян снова повернулся к  окну,  задумчиво  ощупывая ожерелье и амулет.
- Рыцарь обещал вернуться и сказать, что я должен делать, -  произнес он. - Теперь я твердо знаю, что надо моей родине. Рано, или поздно  мне придется покинуть этот город. Ты должна  быть  к этому готова, Злата.
- Не будем об этом говорить, - сказал она. - Лучше  отпразднуем  нашу свадьбу.
- Правильно, - кивнул он, улыбаясь.
Но все же избавиться от мыслей, что где-то рядом, отделенный от  него находится русский мир, которому по-прежнему  угрожает  империя монголов, он не мог.
Он понимал, что придет время,  и он снова выйдет на бой с кровожадными  ордами  империи монголов. Но  в  те  минуты, окруженный друзьями, он обнимал любимую женщину и наслаждался покоем  и счастьем. Он заслужил передышку, пуст небольшую, но заслужил минуту счастья.
Захватив после двухнедельной осады небольшой пограничный Торжок, монголы двинулись на Новгород, но, не дойдя 100 верст, понеся большие потери, захватив много добра и учитывая наступление весенней распутицы, монголы решили не рисковать и повернули на юг, что и спасло самый богатый город Руси от разорения.
Местом сбора монгольских отрядов, шедших облавной цепью, был небольшой город Козельск, относящийся к черниговским землям. Семь недель он героически защищался, за что Батый прозвал его злым городом.
Пал до этого неприступный форпост южных рубежей Руси - Чернигов, а в декабре 1240 года после ожесточенной осады Батыю удалось взять и Киев.
Что стало с нашими друзьями в дальнейшем неизвестно. Но раз мы есть, значит остались живы и они. Не всех русских людей поглотила тогда монгольская тьма.

                Глава 42. Загадка монголов.

Одной из величайших загадок средневековой истории является возникновение монгольской империи Чингизхана. Но сами методы, с помощью которых небольшому кочевому народу удалось в достаточно короткий срок захватить огромные территории и образовать империю, простирающуюся от Тихого океана до Адриатики, в определенном смысле поучительны и сегодня.
В числе этих методов - интенсивное ведение разведки, отлаженная скоростная система передачи сообщений и использование массированных, вышколенных и высокомобильных подразделений конницы.
Совершенное владение монголами обманными маневрами в сочетании с природной хитростью повышали эффективность боевых операций, проводившихся обычно молниеносно.
Монгольскую империю характеризовали беспрекословная дисциплина в армии, наличие талантливых и опытных военачальников, четко организованная система управления и судопроизводства.
Человеку, ставшему властителем величайшей державы мира, был 51 год, когда он приступил к осуществлению своих завоевательных планов. Темучин, так звучит его имя, родился в 1155 году и происходил из рода мелкого князька кочевого племени, которое распалось после того, как монголы отравили его отца.
Жажда мести, а главное, власти и тонкое политическое чутье помогли Темучину склонить на свою сторону десятки князей и объединить разрозненные монгольские племена.
Монгольские князья выбирают его ханом и присваивают имя Чингиз - верховный. После курултая, представительного собрания князей, в 1206 году воины из степных племен формируются в армию.
Идеальная курьерская служба обеспечивает бесперебойную передачу команд и держит в поле наблюдения огромную, необозримую территорию. После разведывательного рейда на север Чингизхан начинает первый поход за пределы своего ханства и захватывает земли киргизов и ойратов.
В 1221 году поворачивает на юг и вторгается на территорию Китая, старого врага монголов. Два года армия Чингизхана, имевшая прекрасный опыт конных сражений в открытом поле, не могла преодолеть Великую Китайскую стену.
Прорваться удается только после того, как он направляет своего полководца Джэбэ и его конников по 27-километровому ущелью, по которому монгольскому войску удается выйти на равнину по ту сторону стены.
Здесь Джэбэ применяет тактический маневр: нападает на защитников стены, а затем имитирует отступление и выманивает их далеко за крепостные стены. Когда китайцы начинают преследование, воины Джэбэ внезапно разворачиваются и сами переходят в наступление.
В этот момент Чингизхан наносит удар со своей стороны. Китайцы разбиты на голову. Эта решающая победа обеспечивает монголам выход на равнины и возможность начать поход в глубь Китая.
Орды монголов опустошают поля, а города ровняют с землей. Теперь монгольские секретные службы трудятся не жалея сил, чтобы подготовиться достойным образом к штурму столицы Китая и свести до минимума свои потери. В 1215 году им удается подкупить офицера, который проводит их в Пекин.
С богатой добычей Чингисхан возвращается в Монголию. Он вынашивает план нового похода против непокоренных племен кочевников-каракитаев на западной границе его империи. Слухи о монголах доходят до Запада только в 1218 году Поход Чингизхана в Месопотамию оказывается для исламского мира полной неожиданностью.
Захват государства каракитаев впервые сводит в прямом контакте монголов-кочевников с высокоразвитой культурой персов и арабов. Здесь на территории от Гидукуша до Персидского залива и Каспийского моря, располагается Хорезм, старейший центр азиатской цивилизации, самое влиятельное государство мусульманского мира в XIII века.
Чтобы убедить хорезмийцев в своих добрых намерениях, Чингисхан направляет к ним торговый караван из 500 верблюдов, нагруженный золотом, серебром, китайскими шелками и мехами.
Кроме того, каждый монгольский князь посылает в Хорезм своего купца, чтобы тот закупил местные товары. Однако, когда караван пересекает границу у города Отрар, наместник хорезмшаха приказывает перебить монголов, а товары изъять.
Возможно, он принял купцов за отряд разведчиков. В ярости Чингизхан посылает в Хорезм посла с требованием выдать наместника шаха. Мохаммед II приказывает казнить посла. Тем самым был нарушен неписаный закон о неприкосновенности дипломатов.
Началась война. Перед началом военных действий монголы проводят глубокую широкомасштабную разведку сил противника. Когда монгольский полководец Субутай свел воедино все донесения информаторов, он решил сделать ставку на внезапность и мобильность своих войск.
Силы монголов, численно уступающие противнику, он делит на четыре отряда: один на юге, два ударных в центре, один отряд на северном фланге. Как только южное крыло нападает на хорезмийцев и вовлекает в бой войско Мухаммеда II, центральные отряды монгольской армии атакуют города Отрар и Ходджент. В считанные часы Ходжент пал.
Защитники Отрара, резиденция наместника, который спровоцировал войну, сражались с отчаянием обреченных. Как сообщают древнерусские летописи, осада города продолжалась пять месяцев.
В конце концов, из всех защитников в живых остались только сам наместник, его жена и горстка телохранителей. Они вынуждены были забраться на крышу и отбиваться до последней стрелы, а когда стрелы закончились, в ход пошли кирпичи.
Монголы подкопали здание, и оно рухнуло. После того как монголам удалось рассечь страну надвое, шах Мухаммед пытается собрать остатки своих войск в Самарканде.
Но его уже ждало ошеломляющее известие: еще одна монгольская армия, преодолев считавшуюся непроходимой пустыню на севере, вторглась на территорию Хорезма.
Пали Бухара, Самарканд и столица царства Ургенч. В боях при завоевании Хорезма монголы применили новую военную хитрость: чтобы увеличить в глазах противника численность своего войска и посеять панику, они сажают на обозных коней, изготовленные в натуральный человеческий рост  войлочные куклы.
Между тем по Европе поползли слухи о продвижении монголов, но никто не знает, что это за народ, какие у него цели. Трудно сказать, что двигало Чингисханом, насмешка ли над будущим противником, или желание дезинформировать его секретные службы, когда по его приказу на Западе стали распространяться грамоты, в которых говорилось, что он Чингисхан, не вождь неизвестных варваров, а царь-пресвитер Иоанн, или даже царь Давид с воинством.
Как бы то ни было, но этот обманный маневр удался. Епископ из Оккона - королевство Иерусалим, Яков де Витри, сообщает папе о войне в Хорезме, которая на руку Европе, так как дает ей передышку в борьбе за гроб Господень в Палестине.
Епископ, деятельный сторонник пятого крестового похода, указывает на появление неожиданного союзника:
- Явился новый и могучий царь Давид. Во главе своей рати, которая неисчислима, он начал борьбу с нехристями.
Витри сообщает далее, что царь Давид разгромил мусульманскую империю в Персии и от Багдада его отделяет только несколько дневных переходов.
Это первое упоминание христиан о монголах епископ из Оккона посылает папе 18 апреля 1221 года Дамьетты - восточнее Иерусалима. Ученые мужи Европы высказывали мнение, что татары - это потомки когда-то угнанного и пропавшего без вести двенадцатого колена Израилева.
Судя по письму, иудеи тут же снарядили груз золота для давно ожидавшегося мессии, царя Давида, но он не достиг получателя. На одном из участков длинного пути он попал в руки кавказских разбойников.
Надежды на скорое освобождение Иерусалима желтокожим царем Давидом оказываются тщетными. Уже в том же 1221 году папа Гонорий III понимает, что стал жертвой фальсификации.
Кстати, при вторжении в Грузию монголы несли перед собой кресты. Тем самым они смогли ввести в заблуждение передовые отряды грузинского ополчения.
Снежная зима 1221 года не остановила вторжение орды. Они захватили Грузию, неожиданно для всех перевалили через Кавказский хребет и попытались пройти через южнорусские степи.
Однако там они натолкнулись на ожесточенное сопротивление куманов булгарского царя Котиана. Исход противостояния решила не военная сила, а золото Куманы, за которое они пропустили отряды Джэбэ и Субутая.
Примечательно, что монгольские разведывательные отряды возили с собой арабских и китайских землемеров, а также специалистов по составлению планов местности.
Зимой 1222-1223 годов Джэбэ и Субудай со своими отрядами встречаютcя на Днестре. Разведчики сообщают им о русско-куманском союзе, который создали царь Котиан и князь Мстислав Удалой. Битва на реке Калке оканчивается разгромом русских войск.
Монголы прибегли к своей обычной тактике: мнимое отступление и неожиданный удар конницы, ожидавшей своего часа в засаде. Эту же тактику, позже использовали русские, научившись у монголов воинской хитрости в битве на Куликовом поле с войсками хана Мамая.
В начале лета 1223 года Чингисхан отозвал Субудая и Джэбэ к Иртышу, планируя карательный поход против тангутов за их попытку мятежа. Во время этого похода он упал с лошади и получил серьезные увечья. Смерть Чингисхана долго держалась в секрете. Всякого, кто оказывался на пути траурного кортежа, предавали смерти.
Со смертью Чингизхана его империя не дрогнула. Войско сохраняет верность сыновьям, законы Чингизхана действуют так же неукоснительно, как и прежде, политика религиозной терпимости и вся система управления остаются в неизменном виде.
Перед смертью Чингизхан разделил империю между своими сыновьями и их наследниками. Согласно его последней воли монгольские князья в 1227 году избирают великим ханом Угэдэя.
Тот начинает свое правление прежде всего с попытки окончательно завоевать Китай. В 1234 году после самоубийства правителя Северного Китая Угэдэй решает отложить завоевание южнокитайской империи Сун. Теперь настает очередь стран, расположенных к западу от Урала.
Как обычно. Походу монголов предшествует активная разведывательная деятельность лазутчиков, которые чаще всего маскировались под торговцев, бродячих нищих или музыкантов.
Их основной целью было изучение маршрутов движения для конных отрядов, информация об укреплениях, переправах и возможностях снабжения армии.
О том, как далеко монгольские разведчики проникали в Западную Европу, свидетельствует, помимо прочего, и устойчивый слух о том, что монголы намереваются отправится в Кельн, чтобы забрать прах трех восточных царей, происходивших от их народа.
Во главе нового похода на Запад встает Батый, один из внуков Чингизхана. В 1237 году 150-тысячная армия вторгается на земли волжских булгар и кипчаков.
Чтобы посеять в рядах противника панику еще до начала боевых действий, посланные вперед разведчики и тайные агенты распространяли слухи о надвигающихся кровожадных ордах.
В результате молниеносной операции монголы захватывают столицу булгарского царства город Булгар, расположенный севернее слияния Камы и Волги. Другое крыло татарского войска разгромило кипчаков.
Их князь убит, а большее число воинов пополнило монгольскую армию. Смяв сопротивление русских войск, разорив множество городов и селений удельных княжеств Руси, монголы вошли в Венгрию и в Польшу.
Монгольский полководец Байдар переправился через замерзшую Вислу и с ходу взял Сандомир, затем Краков. В первых числах апреля 1241 года та же участь постигла Вроцлав. Объединенные немецко-польские войска под командованием герцога Генриха II Благочестивого разгромлены в решающем сражении при Лигнице.
Несмотря на численное превосходство, монголы продолжают применять методы чисто психологического воздействия на противника. Среди прочих военных штандартов татары имели ужасающее полотнище.
На острие древка находилось изображение черной головы с бородой. Когда татары отошли на небольшое расстояние, делая вид, что отступают, знаменосец начал трясти древко с такой силой, что от головы начали исходить облака зловонного дыма, от жуткого, невыносимого смрада которых польские воины чуть не задохнулись и потеряли всякую способность сопротивляться и сражаться.
В то время как южная группа монгольской армии через Карпаты вторгается в Венгрию, главные силы монголов под командованием Батыя и Субудая атакуют армию короля Белы, стоящего в Пуста-мохи.
По глубокому снегу Субудаю удается за несколько дней преодолеть более четыреста километров. Организаторский талант Субудая позволяет ему так наладить курьерскую эстафету, что хан монголов в течение суток получал сообщения из мест, которые были удалены от него десятидневными переходами.
Примечательно, что Субудай во время европейской компании набирал шпионов, как правило, из местных жителей либо, по крайней мере, из представителей европейской расы.
Помимо обычных военных хитростей вроде войлочных кукол, монголы прибегают к распространению фальшивок, скрепленных королевской печатью.
В них содержалось обращение к народу, в котором король Венгрии якобы призывал прекратить сопротивление и подчиниться монголам. После захвата одного из венгерских городов они, чтобы выманить попрятавшихся жителей, начинают бить в колокола, призывая на церковную службу.
После укрепления Батыем своей власти в Восточной Венгрии монголы под Рождество 1241 года переходят замерзший Дунай и вторгаются в Трансильванию.
Пока один из отрядов преследует короля Белу до самого берега Адриатического моря, главные монгольские силы, почти не встречая сопротивления, доходят до предместий Вены.

                Послесловие.               

Азиатским ордам был открыт путь к сердцу Европы и дальше, до самой Атлантики. Кажется, что нет уже силы, способной их остановить. Внезапно в феврале 1242 года не знавшая поражения армия монголов поворачивает назад.
Оказывается, курьер привес Батыю весть о смерти Великого хана Угэдэя, третьего сына Чингизхана. По законам Ясы Чингизхана все представители высшей знати должны были немедленно прибыть в Монголию для выбора нового великого хана, где бы они ни находились.
Батый был рад использовать выборы нового хана для прекращения войны. В тылу его войска не прекращалась героическая борьба русского народа за свое освобождение от монголов.