Оглянуться назад. гл. 8

                Глава восьмая

               Папа ушел в надежде вскоре вернуться, а потому оделся легко. Когда прошло две недели, и вдруг ударили ранние морозы, мама с Натой запаниковали. Вот  пошла третья неделя папиного путешествия по окрестным селам, и неизвестность, тревога за его здоровье, а, может, и жизнь, терзала уже не только маму с Натой. Лежа в теплой постели, я рисовала себе картину страшного замерзания моего папочки в степных сугробах (песня про ямщика была в основе этой сцены) и рыдала от жалости.
                Воображение разжигали и мамины реплики в ответ на утешения старшей сестры. Из этих реплик получалось, что папа не только мерзнет, но и голодает, а что такое голод, я знала прекрасно. Холод было представить труднее, потому что тепло было единственной роскошью в нашем доме. И все благодаря близости к бане. На ее задворках громоздились огромные кучи неостывшего шлака. Шлак стекал по крутому склону на берег, и вся окрестная детвора с утра до вечера копалась в нем, выгребая кусочки  не до конца сгоревшего угля. Он жарко мерцал среди пепла, паруя на холодном воздухе. Мы гасили его рукавичкой. А мрачно блестевшие  осколки антрацита вообще считались большой удачей. Охраны не было, никто нас не гонял, и это занятие было не просто увлекательным – оно было благородным: мы помогали взрослым! Мы были добытчиками! Мы хвастались друг перед другом, кто больше собрал добра. Счастье находит детей даже на мусорных кучах...
                А вообще жизнь шла своим ходом. Интересные вещи происходили все равно, временами отодвигая на задворки моего сознания и тревогу о папе. Может, оттого, что энтузиазм тети Раи, уверяющей, что папа непременно притащит много еды, потому и  долго ходит (не может остановить своего рвения),  заражал оптимизмом и меня.
                Я, конечно, не знала, чего стоит тете Рае ее оптимизм. У нее на фронте были муж и сын Глеб, и вестей от них – никаких. Так что обеим подругам было о чем тосковать.
                ...Этот вечер я запомнила на всю жизнь. Сначала появилась тетя Рая с Галкой, дождавшись комендантского часа. Они замерзли, пока добирались по темным улицам со многими остановками (ходить в запрещенное время было опасно), но довольно улыбались.
                – Вот, – сказала тетя Рая торжествующим голосом, выкладывая на тарелку «картопляники».– Ешьте, дорогие! – и мне, раззявившей рот: – Зайчик принес. Прыгал-прыгал по огородам и видит: фриц-болван очистки выбрасывает, полное ведро! Он собрал все, у-умный зайчик, а потом еще и свистнул у повара-ротозея бутылочку с подсолнечным маслом. Отлил себе немного, на место поставил. Испек блины и говорит: Курачам передайте, пусть лопают от пуза! Не перевелись еще благородные зайцы на Украине,– говорила тетя Рая, увлекшись нарисованной картиной и вдохновленная моим потрясенным видом. Я готова была поверить зайцу, такие были красивые края у темно-коричневых оладьев! Явно в масле побывали.
                – Соседка умудрилась, – шепнула маме, не верящей в зайцев. – Ставь, Шура, самовар. Я еще липы принесла, будем чаи гонять. А потом детям – спать! – громко добавила в мою сторону.
                Оладьи из картофельных очисток показались нам ужасно вкусными. Липовый чай завершил праздничный ужин, и если бы не мамины слезы, то и дело проступавшие на глазах, можно было бы считать себя счастливыми. Еще один день прожили...
                Лялька уснула прямо за столом, а меня выпроводить оказалось сложней. Я упиралась всеми конечностями, но меня победили количеством – просто уволокли в спальню. Я ведь чувствовала – что-то в доме происходит! Тетя Рая недаром пришла так поздно. Она бы утром принесла оладьи, дело не в них. Что-то затевалось о-очень интересное...
                Сначала я плакала громогласно – пусть устыдятся! Потом перебралась под дверь, завернувшись в одеяло и обеспечив себе щель для  подслушивания.
Вот тетя Рая с мамой придвинули стол к дивану, а Ната застелила его белой бумагой и стала на ней что-то чертить с помощью циркуля, карандашей и линейки. «В лото будут играть!» – догадалась я, но тут тетя Рая приказала маме:
                – Блюдце! Да не это. Я же предупреждала: тонкое, фарфоровое, а этим только гвозди забивать! Та-ак, теперь все садимся. Девчата, стулья поближе. И нечего зубы скалить, мне нужна рабочая обстановка. Наточка, все цифры поставила? И буквы?
                Затевалось что-то интригующе-необычное, и я в приливе любопытства потеряла бдительность. Передвигаясь поближе, громко стукнулась головой о ручку двери и, о,  ужас! – вывалилась наружу.
                – Она подслушивает! – возмутилась Ната. – А ну в постель!
                – Ладно, не гони ее, – неожиданно заступилась тетя Рая, когда я приготовилась всплакнуть, – пусть у Шуры за спиной приляжет. Сама заснет, устанет. Время идет, начинаем!
                Я вытянулась на диване за мамой и Натой, совершенно счастливая.
                – Так, пальцы на блюдце, на самый край, легонько... Лампу подвинь, Галина. Теперь тихо! И не смеяться, прогоню! Кого будем вызывать?
                – Папу моего, дедушку Мишу.
Вот это да-а! Он же умер! Я его видела только на фотографии, где мама-гимназистка, а ее сестрички сидят на коленках у взрослых. Там же младенец Коля. Дедушка Миша  – с усами, такой красивый! Как же дедушка может прийти?
                – Нет, – говорит тетя Рая, – надо вызывать кого-то чужого. Говорят, чужие духи  лучше отвечают, а свои – жалеют.
                Ну, ничего нельзя понять!
                – Тогда... Сережу Ткачука, – предлагает Галка.
                Я замираю: как же так, ведь Сережа, папин ученик, перед самой войной попал под поезд, его вся улица и школа хоронила, им всех детей пугали:
                – Вот будете гулять по рельсам, тебя пополам поезд перережет, как Сережу Ткачука.
                – Давайте Сережу, – соглашается  тетя Рая.
                Она помолчала и вдруг жутким загробным голосом медленно пропела:
                – Вызываю Сережу Ткачука. Скажи, ты здесь, Сережа?
В полной тишине стало слышно, как задвигалось блюдце под пальцами, застучало краями о стол, потом рывком остановилось, и женщины хором прочитали, следя за буквами, против которых остановилась «стрелочка» на блюдце:
                – Я здесь!
                Это тетя Рая прочитала голосом Сережи.
                Я от страха  спрятала голову под мамину кофту, а девочки перестали улыбаться. Скудный свет свечи не доходил до темных углов в комнате. Наверное, там и притаился дух Сережи... Иначе как он мог отвечать, если его не было?
                – Скажи, Сережа, – ласковым голосом заговорила тетя Рая, – где сейчас Сима... Евсевий Григорьевич? – поправилась она. – Твой директор, – уточнила, чтобы Сережа сразу понял, о ком речь.
                Блюдце снова завертелось под нервными пальцами женщин, и снова стало спотыкаться возле букв.
                – Коль...ско..е, – шепотом расшифровали  тетя Рая и мама одновременно.
                – Никольское, – поправила Галка. – Есть такое на правом берегу.
                – Быть не может, он в другую сторону пошел, – сказала Ната.– Как бы он на другой берег перебрался?
                – Тише! Сережа, а когда он вернется?
                Голос у тети Раи был просто медовый, так ей хотелось не рассердить Сережу, плохо знающего географию наших мест.
                И снова блюдечко, тихо позвякивая тонкими краями, задергалось на месте, а потом плавно пошло-поехало под очарованными взглядами. Я тоже высунула голову, осмелев, раз мертвец просто поговорил с нами с того света, а не явился в виде скелета из папиной школы.
                – Шестого... декабря, – шепнула мама.
                – Теперь я о своих спрошу, – заторопилась тетя Рая.– Но вызову все-таки кого-то...  повзрослее.
                Переговоры с нашим дедушкой Мишей, у которого тетя Рая выпытывала о своем муже и сыне Глебе, я проспала, сморенная сильными впечатлениями. В полудреме еще услышала трезвый голосок старшей сестрицы:
                – Глупости все это, не мог папа зайти так далеко.
                Утром взрослые игры показались мне приснившимися, и я совсем забыла пророческую дату папиного возвращения. Никто в доме о ней тоже не вспоминал, так мне казалось. Как потом рассказывала Ната, тетя Рая была начинающим медиумом-любителем, так что сеанс спиритизма был вроде маленького домашнего театра.
                Спали мы теперь на первом этаже. Бомбежки хоть и не были такими регулярными, как раньше, но каждый день что-то где-то стреляло или взрывалось. То выли немецкие зенитки где-то за городом, то залетал советский самолет – побомбить немцев, а заодно и нас... Почему-то в немецкий штаб они попали всего раз, а в наши домишки – почаще. Девятая больница была переполнена ранеными жителями всех возрастов.
                На улицу из-за сильных морозов нас не выпускали, даже на угольную кучу. Целыми днями мы с Лялькой рассматривали «Мурзилки», которые мама успела спасти из школьной библиотеки. Но энергию надо было выплескивать, а потому мы еще ползали по лестнице вниз-вверх, гонялись за мячиком, играли в прятки, дрались из-за игрушек, которых осталось так мало.
                Или я принималась фантазировать для сестрицы – и получалась гремучая смесь довоенных сказок и военной были. А ночью меня донимала бессонница: я переваривала пережитое за день, разгадывала иносказательные реплики взрослых, расшифровывала подсмотренные взгляды, услышанные вздохи и мамины слезы. За окнами дома шла чужая жизнь, полная опасности для нас и исчезнувшего папы. Даже ставни не спасали от звуков враждебной нам жизни.
                В ночь на шестое декабря ветер отчаянно стучался в закрытые ставни и жалобно плакал в трубе, словно просился приютить его... Мы спали в одной комнате, экономя уголь. Так что мамины вздохи, деловитый стук настенных часов в соседней «гостиной », далекие раскаты орудий, похожие на летний гром, шорох голодной мышки за печкой, – все это создавало выразительный звуковой фон для  моего воображения.
                Вслушиваясь, я устала от своих же фантазий и – уснула. Но четкий и одновременно тихий стук в окно (для этого пришлось ставню приоткрыть) поднял на ноги одновременно всех. Метель стучала не так.
                – Это с папой что-то случилось! – громко сказала мама, схватываясь с постели.
                – Я сама открою, погоди, мама, не одевайся. Это могут быть они. Мы не знаем, что им в голову стукнуло!
                Повторный стук, уже нетерпеливей, увлек обеих в тесный коридорчик, а я залезла под подушку.
                – Скоренько видчиняй, а то хату застудымо!
                Папа! Он всегда переходил на родной украинский язык, когда волновался или шутил. Язык его детства (в городе все говорили на русском) органично отражал эмоции. Уехав навсегда в город к брату Васе в шестилетнем возрасте, папа сберег все поговорки своего края, песни, шутки и непереводимую без ущерба для сути фразеологию.
                Мы повисли на нем – не похожем на себя, таким он был заросшим, в засаленной чужом ватнике, полудетской шапке-ушанке, в рваных галошах на валенках. За спиной большой мешок... Живой папа! Он целовал нас всех, а мама плакала счастливыми слезами. Никогда при мне родители так не обнимались и не  целовались, как в тот замечательный вечер...
                Меня не прогоняли. Обычно папа любил рассказывать о своем прошлом и делал это медленно, смакуя детали, но в ту ночь они с мамой перебивали друг друга, задавая вопросы, и рассказ получился сумбурным. Каждому хотелось знать о другом – как мы жили врозь. Папа переживал за нас, мы – за него. Он пробирался, оказывается, от одного села в другое, а потом домой – ночами, так как днем было опасно. Драгоценный мешок с продуктами могли отобрать и свои, и чужие. Таких бродяг, кочующих по селам в поисках еды, было много.
                А еще надо было попасть в такое место, где немцы не стояли. Найти желающих расстаться с продуктами из-за городских тряпок было мало. Сельские жители – народ осторожный, в хату не пускали. Приходилось отогреваться в сараях,  в стогах сена, припасенного на зиму. Иногда попадались и сердобольные женщины, из тех, у кого на фронте были мужья или дети. Эти могли пожалеть, даже накормить. Между селами расстояния в несколько километров, их нужно было преодолеть за один бросок, иначе грозило отморожение рук и ног. Присесть негде – повсюду снежные сугробы.
                Папе улыбнулась удача, когда он набрел на село, где немцев не было, а колхоз еще не развалился. Там ему нашлась работа, за которую платили харчами – картошкой, свеклой, кукурузной крупой.
                Однажды ему вообще повезло – хозяйка, у которой он жил, расщедрилась на кусок сала – «для диток». С этим салом мама потом  состряпала   «затирку», и у нас получился королевский завтрак. Одежда на папе износилась быстро, и спасибо той же хозяйке из села Никольское, что подарила папе мужнюю одежду – ватник, шапку, галоши с валенками. Ушел он из колхоза, когда понял, что немцы уже расползлись по всей области, и больше не оставалось безопасных островков...
                В поселке быстро узнали про чудо предсказания, и тетя Рая стала местной знаменитостью. Теперь к ней сбегались все осиротевшие женщины за информацией «с того света». Но дорогие мертвецы все чаще ошибались в счастливых прогнозах, а иногда упорно не шли на связь – так говорила тетя Рая, которой уже надоела роль связной с загробным миром.

Продолжение             http://proza.ru/2009/06/11/439