Напарились

светлой памяти
В.И.и Е.А.Пуртовых
посвящаю...


Была уже полночь, когда во двор Ивана Васильевича въехало такси и из него вышли дочь с мужем и маленьким сынишкой.
Мальчик сразу бросился к Ивану Васильевичу.
Деда! Деда! - старик молча прижал трёхлетнего внука к груди, и только по морщинистой щеке побежала одна единственная непрошенная слеза. Пока выгружали вещи из машины, Иван Васильевич с внуком на руках вошел в дом, и окна враз озарились огнем. На крыльцо вышла жена Ивана Васильевича Надежда Афанасьевна и замерла, уставившись на дочь, которая что-то говорили своему мужу, нагруженному поклажей. Надежда Афанасьевна теребила фартук, слезы радости душили ее, она не видела дочь четыре года и сейчас не могла вымолвить ни слова, в горле стоял ком.
Из избы торопливо вышел Иван Васильевич и сразу бросился к зятю, стал обнимать его, целовать.
-Ну, Настена, ну, Настена, вот   молодец! - обратился он, наконец, к дочке. - Ну, счас мы с Колькой дадим!
Что "дадим", Настя еще помнила по тем временам, когда они только-только поженились с Николаем. И на переезд она, быть может, настояла из-за этого "дадим".
Иван Васильевич, прошедший всю войну и получивший два тяжелых ранения, всю жизнь проработал в колхозу скотником. С Надеждой Афанасьевной они поженились еще до войны. Вырастили четырех дочерей и двух сыновей. Все дети выросли, обзавелись семьями и жили рядом, по соседству. И только Настя с мужем уехали четыре года назад к "черту на кулички", как часто повторял Иван Васильевич, когда его спрашивали о Насте. Жили они на хуторе, получали с женой пенсию, держали корову, поросят, курей, словом доживали свой век, радовались внукам, переживали за детей своих, но больше всего за Настю с ее семьей - слишком уж далеко заехали.
После трехдневной дороги Настя ушла сразу спать, - намоталась и намучилась с сыном. Петька плохо спал ночью в поезде, потому днем в вагоне от него не было покоя.
Колька сидел у стола с Иваном Васильевичем за бутылкой "Столичной".У Кольки слипались глаза, ему все казалось, что он едет в вагоне, а тесть продолжал: -Ну, вот я и сделал ее "по-черному". -Кого? - не понял Колька.
-Ее - недовольно буркнул Иван Васильевич. - Ты, я гляжу, совсем уж спишь. О бане я все. Иди, спи, а то не сображашь ничо. А завтре напаримся и дадим!
"Дать" Колька был не против, да вот Настена! В отпуске и то нельзя позволить себе.
Баню затопили с утра, чтоб жарче была. А пока топилась, выгнали самогона пять литров, первачка. Иван Васильевич, как и многие в колхозе, без этого добра не жил. К обеду самогон был разлит по банкам и остывал в погребе, ключи от которого покоились на поясе Надежды Афанасьевны.
Иван Васильевич с Колькой не переживали шибко, и то сказать, пока выгоняли, изрядно "напробовались", а еще надо было и кабанчика забить. Иван Васильевич ворчал.
хотя и понимал - права жена, не каждый день Настена с семьей приезжает, да и ворчал больше от того, что не хотелось резать самому.
-Вот веришь, Колькя, нет?! На войне людей резал, а поросенка не могу - Колька знал, тесть был в полковой разведке, о войне не любил вспоминать, каждый год на День Победы за ним приезжал сам председатель, чтоб, значит, сказал чего на митинге перед школьниками. Тесть отказывался. Каждый год Девятого Мая он мертвецки напивался и спал беспробудно до утра. Не любил   Иван Васильевич вспоминать о войне.
Поросенка решили забивать во дворе, в стайке не развернешься. Колька видел, тесть боится резать, жаль ему поросенка, а сам-Боже упаси! Подержать, отвернувшись, - и не более!
Тесть взял веревочку, чтоб за заднюю ногу привязать кабанчика, и вошел в стайку. В тот же миг из стайки вылетел поросенок и, фыркая и чухая, начал галопом носиться по двору. Перевернувшись пару, раз через голову, кабанчик немного остыл, но подойти к нему не было никакой возможности.
-Ну, вот те и пельмяни! - раздраженно сказал Иван Васильевич вышедшей на крыльцо жене, - Пока словишь, стемняет совсем.
Полчаса ловили безуспешно поросенка, напугали окончательно и решили было оставить эту затею.
Но тут на тракторе подъехал старший сын Ивана Васильевича Юрка, как всегда навеселе. Юрка, мужик худой и высокий, резал свиней так, что они и пикнуть не успевали.
-Давай в стайку его, батя! Здорово, Колян! Счас мы его! Нож, нож давай!
Поросёнок сразу же шмыгнул в сарай, как только дверь туда распахнулась. Юрка, не спеша, зашел в стайку и тут же вернулся, весело крича: -Давай его во двор!
-Да ведь не мог я, первой раз еще не мог верёвку    на ногу накинуть, а счас ить напугали
Его, зашибёшь! - возмутился Иван Васильевич.
 –Кака веревка! Всё ужо!
-Как всё!? - оторопел Колька, он совсем не ожидал такого скорого исхода. Поросёнка свежевали быстро.
-Какой кабан! Сто килов, не мене! - сказал тесть.
-Не, мене! Килограмм восемьдесят не боле! возразил Юрка.
Долго искали безмен, еще дольше взвешивали мясо.
Часа через полтора разделались. Женщины стали стряпать пельмени. Теть пошел закрывать баню.
-Ядрена. Мать ее!- выскочил он   из   бани. - Во, Колькя, попляшешь ноне у меня! - поддевал он зятя. - Это те не в душе, это у меня, это я сам прослежу, чтоб ядрена была. Ох, нахлещут тя! А опосля ужо, святое дело - "дадим", есть чо!
Глаза у старика заблестели, как у кота, который долго шарясь в чулане, вдруг обнаружил открытую крынку со сметаной.
-Пущай  часок   выстоится, - заключил   Иван Васильевич. - Вы пока это, в тенек, в садик: там спокойно, а я счас.
Когда через полчаса, заподозрившая неладное, Надежда Афанасьевна вышла в сад, то обнаружила под старой высокой сливой такую картину.
Иван Васильевич сладко спал, прислонившись к стволу дерева. Колька клевал носом, а Юрка что-то пытался ему объяснить, меж ними стояла трехлитровая банка, на дне которой еще оставался самогон. Рядом с банкой валялась недоеденная буханка хлеба и горка уже созревших слив.
-Ну, вот мы ее с батей "по-черному"... - выдавил
Юрка, язык не слушался его, заплетался, рука, в которой был зажат стакан с самогоном, слабела и клонилась к земле. Самогон лился по руке и стекал в еще зеленую траву. Глаза уже совсем не открывались. Видно было, что Юрка пытался их открыть, но напрасно.
-Кого по-черному? - Колька тупо уставился невидящим взглядом в шурина.
-Её... - выдохнул Юрка, засыпая окончательно.
Колька еще пытался не то сказать, не то встать. Несколько раз поднимал руку, но она беспомощно падала на недоеденную буханку хлеба, тело его судорожно напрягалось и тут же расслаблялось, это повторилось несколько раз кряду, потом он, видимо, что-то увидал, подумал, что пригрезилось, потому что Надежда Афанасьевна услыхала, как Колька внятно выдавил:
-Изыди... - и безжизненно рухнул на землю.
-"Дали"! - Настя вытирала руки о фартук и зло смотрела на Кольку.
-"Дали"! - подтвердила мать.
Поздно вечером, разомлевшие после бани Надежда Афанасьевна и Настюха пили чай и вели нескончаемый разговор о том, как жили эти годы друг без друга.
Мужики спали вповалку на кухне, так и не побывав в бане, о которой было столько разговоров за последний день.