Проня и Коня

Прокопий Елизарович Дранкин, по-уличному Проня, мужик в годах, роста малого, но широкий в плечах, не последний в деревне по силе, сидел на крыльце своего дома и уныло провожал взглядом корову, которую его Манефа гнала к стаду, что нехотя брело по центральной улице деревни. Не было еще и семи часов утра, а Проня уже наработался. Часа два докапывал огород, когда еще вся деревня спала мёртвым сном. Проня вставал всегда в четыре утра, в деревне все про то знали, как знали и про то, что в пять утра всегда появляется в своем дворе Николай Агафонович Дерюжкин - сосед Прони, по-уличному Колюня, или еще короче - Коня.
Дерюжкин года на два моложе Дранкина, роста высокого и довольно худощавый. Манефа Дранкина как-то сказала ему, чтобы досадить:
- Чо это у тя, Колюня, за фигура така? Метр кожи да мешок костей. Колюня тогда ничего не ответил, промолчал. Чего с бабой связываться, но Прокопию высказал все:
- Ты своей-то хвост прижми, а то вишь, язык распустила. Надо ж, выдала - метр кожи, мешок костей! Прижми, прижми, а то я ей язык-от отрублю.
Дерюжкин слыл на селе не только хорошим плотником, но и мастером на все руки, жаль -водка губила его. Не мог он без её, родимой, никак не мог. Пил же запоем по две недели. Лежал где-нибудь под забором, и немного очухавшись от хмельного угара, подзывал кого из деревенских, чтобы притащил водки. Денег всегда у Колюни были полные карманы, запив, он становился щедрым, угощал всех, но не тех, кто, взяв у него взаймы «до завтра», не отдавал долг по году. Такому Колюня не наливал, а непременно напоминал:
- Чево ждёшь? Долг - от боле года за тобой, аль запамятовал за сорок рублёв? Э..., ты не смотри, что я того, выпил малость, всё помню - отдашь, тожно и налью.
Голова при этом у Колюни склонялась к земле, глаза были закрыты, а что толку: в них и так сплошной туман, но рука крепко держала стакан с водкой, ни капли не расплещет. К обеду Колюня бывал, как правило, готов и там же, под забором, спал беспробудно до следующего утра, а утром, подкараулив очередного «гонца», всё повторялось. Анна Павловна каждый день находила его, но не будила, когда он спал, не разговаривала, когда заставала его за выпивкой, за сорок пять лет, прожитых с мужем, знала - лучше не трогать пьяного. Колюня спал под забором, вокруг него валялись деньги, но никто не смел прикоснуться к ним и не потому, что боялись - уважали. Коня сидел, и долго, об этом знали все, за что - толком никто не мог сказать. Но в деревне утвердилось - сидел за то, что надул кого-то из жуликов и пострадал за то. Но то было давно и мало кто помнил о тёмном прошлом Дерюжкина. Знали одно, вот уже не один десяток лет Коня лучший плотник на деревне, не хапуга, не скряга, мужик безотказный, но характера крутого. Видимо, бурная молодость оставила свой след, мог и подраться, если по справедливости.
К концу второй недели Коня, очухавшись, как правило поутру, уже не зазывал очередного «гонца», благо их к тому времени было уже несколько, так как прознав, что Коня в запое, местные знаменитости и знатоки «зелёного змия» были уже поблизости, чуя, где можно поживиться.
Нет, нет, мужики, - говорил Колюня - шабаш. Делу время, потехе час.
Нечо у тя час - говорил кто-нибудь из ожидавших возможности выпить «на дурничок». -
Почитай, седни двенадцатой день, как «буравишь».
А это ужо тя не касается, - говорил Коня и ещё неуверенной походкой уходил к дому, не оглядываясь и не вступая в ненужные для него рассуждения.
Дома, взяв инструмент и буркнув своей Анне Павловне не то обещание, мол, всё, хорош гулять, он шел по деревне, не опуская головы и не чувствуя за собой никакой вины. На селе уже знали, что Колюня после запоя не возьмёт в рот спиртного опять месяцев пять-шесть: и как это только ему удается, хотя и так ясно: с утра до темна за троих трудится. Срубы, которые втроём - вчетвером рубят, он один делал. И всё у него с шуткой-прибауткой. Дранкин Прокопий Елизарович всю жизнь проработал конюхом, может, и прозвище отсюда пошло - Проня. Не один десяток лет возил живицу из лесу в бочках по двести килограммов и более и всегда ворочался с тяжеленной бочкой без помощников, слыл на деревне силачом, мало кто изъявлял желание померится с ним силой. Всем известно было, как он обломал одного зарвавшегося лесоруба, что появился как-то зимой в леспромхозе и, прознав про силу Прони, сделал так, что Проня не мог уж отвертеться - пришлось бороться. Парень был и моложе, и в плечах пошире Прони, ну, Проня сразу и нажал, да видать, лишку, видимо, и сам не ожидал. Парня потом долго лечили, выжил, только стал каким-то больно уж желтым и хилым. После того случая с Проней никто не связывался всерьёз, да и сам он пытался всегда уйти от этого.
Вставал Проня раньше всех в деревне, Колюня вставал тоже рано, но всегда получалось так, что вставал он на час позднее Прони. В деревне их считали друзьями, это так и было. Может, кто и удивился бы, присмотревшись к ним. Бывало, по месяцам не видели друг друга, хотя и жили через улицу.
Проня никогда не пил с Коней - история старая, всем известная, как-то ещё давно Коня «загудел», подключился к нему и Проня, но Проня мог напиться только один раз, на другой день водка ему не лезла в глотку. Что там у них произошло - никто так и не узнал, но разнимали их полдеревни, не помогла тогда Проне его сила - уж больно рассвирепел тогда Коня. С тех пор вместе не напивались, хотя на дружбу тот случай и не повлиял. Сегодня Проня поджидал Коню, - надо было резать телка, а он не мог это дело делать, - не мог вот и всё тут. Манефа всё утро жужжала, зарежь, да зарежь, вот Проня и решился обратиться к Коне - этот был мастак и по такому делу.
Телка свежевали прямо во дворе, уже и мясо помыли, и тушу разделали, а тут на тебе, -Манефа явилась.
- Зачем быка-то зарезал?! - заорала она, как бешеная, на Коню. - Кто просил?!
Коня молча обтёр нож, спрятал его за голенище и молча ушел к себе домой.
- Чо ей надо? - думал он. - Ведь хозяин сказал что резать, ну я и зарезал. А ей-то чо? Чо она не знала, чо ли? Заорала, будто я не телку, а ей башку отрезал.
На следующий год Манефа пришла к Дерюжкиным рано утром.
-  Чо, твой-то дома? - спросила она, робея, у Анны Павловны.
- А где ему быть-то. Вон, пимы подшивает. Из комнаты вышел Коня.
- Чего тебе, Манефа?
         - Поросёнка надо резать, Агафоныч.
- Э... нет, не пойду - уволь.
- Как это так, никогда ж не отказывал никому сколь уж лет?!
Да, не отказывал. А к вам не пойду и отстань от меня.
Борова Проне резал Иван Фролов - спившийся мужик, взял за работу два литра, долго и грязно марился, напился мертвецки и плакал, что у Дранкиных обманули его ничего не дали за работу. Его слушали, кивали сочувственно головой, но не верили, - Ивану Фролову нельзя верить. Факт.


август 1997г.