Смех Кикиморы

Смех прорезал тишину ночного леса. Он остановился, прислушиваясь. Нет, это не сова. Он вспомнил рассказ бабушки своей из такого немыслимо далёкого детства:
- В ночь на Ивана Купалу, ровно в полночь, в тёмном бору зацветёт папоротник. Сорви тогда его, и тебе откроется сокровенное. Тот, кому посчастливится сорвать цвет сей и положить под язык, - станет невидим для других. За минуту до того, как зацветёт папоротник, в том месте, где этому быть, услышишь смех ужасный, скрипучий. Смех, проникающий в душу. То смеётся Кикимора. И многие бегут в страхе из ночного леса, услышав тот смех. Папоротник же цветёт раз в сто лет. Но смех Кикиморы сводит о ума, и мало, кто видел тот огонь. А уж владел ли кто им, то неведомо...
Ему тогда было шесть лет, но он запомнил эту легенду. И вот сегодня в ночь на Ивана Купалу, в дремучем лесу, под жуткий странный смех, всё ожило в его памяти... Они каждый год убегали в эту чудную ночь в лес. Искали их всем селом. Утром драли и больно. Но на следующий год всё опять повторялось, им ни разу не посчастливилось увидеть заветного огня. В эту ночь в лесу нужно быть одному, а они тогда ходили ватагой. Может, потому и смеха жуткого ни разу не услышали.
Потом, когда он вырос, то каждый год на Ивана Купалу в ночь уходил один в дремучий лес. Каждый год.
Потом была воина. Он прослужил три месяца и их, двадцать девять человек, забрали туда, на воину. Он вернулся оттуда без ноги и больной. А те, с кем он был, все двадцать восемь, тоже вернулись, - в «черном тюльпане».
Он в тот год побывал у всех матерей. Они плакали, а он не мог говорить. Он потом написал им.
Снова в ночь на Ивана Купалу он каждый год уходил в лес. Ему хотелось найти цвет папоротника и вернуть всех тех, кто был с ним на той воине. Хотя бы на миг. И вот этот жуткий смех, леденящий душу. Он стоял в зарослях папоротника. Ему хотелось верить, что такое бывает: папоротник зацветёт.
Он взглянул на часы, была полночь. На стволах сосен замерцал синий свет. Смех оборвался, и папоротник расцвёл. Он, не раздумывая, сорвал цвет и сунул его под язык. Сначала ему по казалось, что он ослеп, - так сильно было сияние. Но вот глаза стали различать пейзаж, окружавший его. По горной дороге полз горящий караван. Земля тоже горела. В воздухе пахло палёным мясом, железом, кровью. Он увидел живых Олега и Колю-тульского, Коля-самарский погибнет потом, сгорит заживо в бронетранспортёре. И Петра в том же бою разнесёт в клочья прямым попаданием. А здесь, в ущелье, погибнут Олег и Коля-тульский, сейчас они еще живы. А там, где-то в другом мире, в этот день передадут по всем каналам, что очередной отряд добровольцев уехал на строительство БАМа. Что граница на замке. И мало, кто будет знать, что война уже идёт и давно... Может, так-то и лучше... Он увидел их всех. Они снова все погибали на его глазах. И снова в аду Кандагара он смотрел на свою оторванную ногу, пальцы на ней ещё шевелились. Рядом не мог унять рвоту молоденький санинструктор, в его чёрных, как смоль, волосах, виднелся белый клок седины. А он сам, прокусив губу, сжимал обеими руками рану, сквозь пальцы текла густая, чёрная кровь. Голова кружилась, его тошнило и хотелось спать...
Солнце, прокравшись сквозь кроны деревьев, осветило лужайку, заросшую папоротником. В
папоротнике лежал человек. Казалось, что он спит,
октябрь 1998 года.