Свобода

Я отправлялся к ней! Наконец-то, после стольких лет разлуки, мы сможем быть вместе! Мое сердце оглушительно стучало, счастье не знало границ, душа рвалась в небеса! Я добился, чего хотел. Меня звали Франко…
Нас разлучили, когда мне было пятнадцать. Она, младше меня на год и взрослей меня на жизнь. Мы выросли вместе, родительские земельные владения граничили и невысокий забор не смог препятствовать нашей любви. Детские привязанности переросли в нечто несоизмеримо большее, и мы поняли, что созданы друг для друга. Но судьба распорядилась по другому. Началась война и её семья иммигрировала далеко на север, где огромные сосны тянуться ввысь и где звуки войны были всё тише и тише. Теперь же война закончилась и я отправлялся за моей суженой, с которой не потерял связи за столь продолжительное время. Она, девятнадцатилетняя девушка, сумела пронести свою любовь через все невзгоды и вот мы скоро должны были встретиться, чтобы жить в мире и согласии до самой старости. Руки мои дрожали, когда я покупал билет на автобус, который на ближайшие дни должен был стать моим домом. Сбор вещей не занял много времени: небольшая спортивная сумка и трофейный зеркальный фотоаппарат, который я забрал из блиндажа убитого мною врага- это и были все мои пожитки. С собою в путь разрешалось брать до семи кило груза, но я обошёлся четырьмя. Строгий контролёр проверил мой проездной билет и указал мне моё место. Оно было возле окна. Старое, чёрное кресло, подлатанное и приведённое в божеский вид. Автобусы тоже были трофейными, когда-то в них перевозили раненых. В напоминании о том времени остались красные кресты на окнах да иногда пробивающийся особый, присущий только больницам, запах. Моей соседкой слева оказалась одна из тех девушек, которая, по видимому, в молодости была слишком разборчива в выборе женихов, в результате чего сейчас была одна; она держала спину настолько прямо, что я даже поразился. Мне сразу же захотелось поспорить с собой, сможет ли она держаться так до конца поездки, хотя ответ был очевиден. Надо быть памятником, чтобы суметь сделать такое. Надобно отметить, что я довольно часто забавлялся тем, что спорил сам с собой, по самым разным поводам. В спорах я приводил весьма веские, а порой и недопустимые аргументы. Мой мозг одновременно изображал и судью, и потерпевшего, и присяжных и , конечно же, подсудимого. Снова и снова слушались дела, которые я сам себе выдумывал. Может быть, излишняя моя мозговая активность была следствием обширной контузии, которую я получил, попав под обстрел, а может быть ещё чего-нибудь… Кто знает?
      Пока собирались все пассажиры, я скучал, разглядывая потолок, пол и стены нашего транспорта. Потом взор мой обратился к входящим. Каждый, кто поднимался по литым ступенькам в салон, предъявлял билет, документ, удостоверяющий личность и свою поклажу. Строгий контролёр взвешивал её на больших весах, стоящих на сидении шофера. Если вес вещей был больше разрешенного, то от лишнего груза необходимо было избавится. Около автобуса уже была небольшая горка из вещей, которые люди, скрепя сердце, решили оставить. В основном это были книги и бронзовые статуэтки. Попадались также вещи из фарфора. Также, иногда, туда отправлялось что-нибудь из еды, поэтому, на всякий случай, около кучи дежурила большая свора бродячих собак, которые облаивали каждого, кто к ним приближался, независимо от того, кто чего несёт. Усевшись на свои места, каждый начинал обустраиваться: вещи запихивались на вещевые полки, под сиденья, ставились в проходе. Когда кто-то о них спотыкался, начиналась перебранка, которая, однако, быстро заканчивалась: люди не хотели ссориться друг с другом накануне такого большого путешествия. Для многих это был первый в их жизни далёкий путь. Дети счастливо смеялись и донимали матерей расспросами, преимущественно “когда мы поедем” и “почему у той тёти растут усы?”, причём спрашивалось это громким весёлым тоном и несчастная тётя не знала куда деться. Матери столь любознательных детей тоже заливались краской со стыда, но поделать ничего не могли. Их сердитый шёпот: ”замолчи сейчас же, не позорь меня!” не давал желаемого результата. Остальных пассажиров всё это немало повеселило, из задних рядов кто-то предложил бритву и помазок… и смех грянул по всему автобусу. Несколько мужчин и пара молодящихся дамочек, не первой свежести, стояли у входа и нервно курили, делясь между собой знаниями в автомобилестроении. Так, в частности, одна их дам заявила, что если рвануть вон ту штуку, рядом с задним окном, то “весь экипаж остановиться тут же, на какой бы ни шёл он скорости” и это не может даже подвергаться сомнениям, так как это ей рассказывал самый, что ни на есть, настоящий автоводитель!  Она ещё раз затянулась и повторила, для убедительности: ”автоводитель- уж он то знает!” и свысока на них посмотрела. Все мужчины уважительно молчали, главным образом не потому, что были безоговорочно согласны, а потому, что не хотели потерять расположение такой женщины. В душе каждый её уже раздевал.  Один умник начал было возражать и даже робко произнёс слово “инерция”, но ему ясно было дано понять, что слушать его никто не собирается и что лучше бы ему заткнуться.  На этом техническая часть диспута была закрыта. По общему решению, все закурили по папиросе из пачки того всезнайки, который заикался про “инерцию”  и пустая пачка тоже полетела в кучу оставленных вещей, встреченная лаем собак, а сам он, с грустным видом, полез внутрь автобуса.  Вскоре и остальные потянулись за ним, потому что посадка была окончена и водитель завёл мотор, который взревел и выпустил огромное облако темно-синего дыма, некоторая часть которого попала в салон. Даже собаки разбежались, чихая и кашляя. Моё сердце встрепенулось от осознания того, что с каждой минутой, с каждой секундой я буду приближаться к ней, к своей единственной. Мы тронулись под громкие крики обитателей автобуса. Все, как один, приникли к окнам. С радостью и интересом разглядывал я проплывающие пейзажи, умиляясь каждый раз, когда видел что-нибудь новое, будь то оригинальной формы дом или яркий блеск озера. Мне хотелось петь, или сказать что-нибудь хорошее своей соседке слева или грузному соседу спереди. Такое состояние души продолжалось до вечера, пока у меня, вдруг, не затекла спина и правая нога. К тому же я сильно захотел есть. Живот начало подводить; я не ел с самого утра. Мои запасы продовольствия находились под сиденьем, и когда я начал их доставать, то случайно задел “прямосидящую” девушку, которая не преминула заявить, что своей неуклюжестью я напоминаю ей бегемота, купающегося в фонтане. Почему бегемот должен купаться именно в фонтане, я не понял, зато выяснил, что моя компания приносит одни неприятности. Вдобавок, когда я открывал бутыль с пивом, автобус сильно тряхнуло и приличная часть этого напитка оказалась на кофте моей соседки. Благодаря этому я также узнал, что мне нельзя появляться в культурном обществе и что моё место в зоопарке, среди обезьян. Последнее замечание меня обидело (меня никто ещё так не называл), и я, в довольно резком тоне, позволил заметить себе, что зря она ещё не одела на себя бальное платье, которое так пошло бы ей под рёв мотора и ругань водителя. Если вначале у меня и было желание извиниться, то сейчас оно полностью исчезло. Близкосидящие пассажиры с интересом наблюдали за происходящим, но не вмешивались. Сзади я разобрал шёпот: ”ну, наконец-то что-то интересное, я то тут от скуки сдохнуть можно!”.  Это делилась  друг с другом впечатлениями молодая пара. Молча оглядев их, я перевёл взгляд на соседку, у которой от возмущения глаза сделались огромными, как у кошки, а затем, налюбовавшись ими, уставился в окно. Прошипев “слон”, дамочка отряхнула кофту и с видом мученицы стала глядеть вперёд, сложа руки на коленях.  Наступила тишина, нарушаемая лишь рёвом мотора, восклицаниями нашего рулевого и выкриками сзади. Там играла в карты небольшая компания. Игра, по-видимому, шла на деньги, потому что гремела мелочь, шуршали купюры и иногда кто-то кого-то называл “сволочью” и ”подлюкой, готовой удавиться за копейку”.  У них уже были болельщики, которые охотно скандировали лозунги вроде: ”лысый, давай”, или “а мы тузиком Вас шлёпнем!”, причём, судя по количеству таких выкриков, “тузиков” в колоде было не меньше половины. Жизнь в автобусе начала налаживаться. Меня уже начало клонить в сон, как вдруг грузный мужчина, сидевший впереди, развернулся:
- Молодой человек, я довольно внимательно наблюдал за событиями, развивавшимися здесь, но так и не услышал от вас слов извинений в адрес этой женщины, а вам следовало бы…, - дальше он ничего сказать не успел. Девушка вдруг превратилась в разъярённую тигрицу, вышедшую на охоту.
- Женщины!? Нет, вы слышали? произнесла она, обращаясь ко всем присутствующим. – Какая наглость, меня назвали женщиной!
- Действительно, наглость какая, как он посмел? – это произнёс парень, сидящий сзади нас. Его девушка, безуспешно пытаясь скрыть улыбку, смотрела в пол. Большая половина народа в автобусе уже хохотала. Отовсюду неслись выкрики: “скажи, да я уж забыла, когда ею была!”, “вы что, не видите, я же чистой воды мужчина” и тому подобные. Одного парня скрутило от смеха и он всхлипывал где-то под креслом, повторяя что-то про “я не женщина, я корова”, причём дальше этого дело не шло, смех перекатывался в истерику.
- Боже мой, куда я попала! – вскрикнула “не женщина” и вскочила с места. -  Остановите, я сойду, - эта фраза вызвала новую волну смеха, а парень полностью ссыпался на пол, сумев, однако, продолжить свою мысль фразой: ”где мой луг?”.
Автобус завихлял, водитель тоже не мог справиться с приступом смеха, и, подняв волну пыли, мы остановились на обочине. Дверь открылась, впуская свежий воздух и дамочка, со слезами на глазах, выбежала из него. Следом за ней из дверей высыпали остальные обитатели. Вечерний закат был прекрасен, солнце, окрасившись в тёмно-красный цвет, опускалось за горизонт и сливалось с землёй. Луговые цветы были в дорожной пыли, от раскалившегося асфальта исходили прозрачные волны тепла. Вышедшие сразу же разделились на две группы: женский пол направился за автобус, подальше в посадку, что была недалеко, а мужчины, не стесняясь, справляли свою нужду прямо здесь, у автобуса, отойдя, правда, ради приличия, на пару шагов. Потом, радостно гудя, все закурили и начали по новой обсуждать мадам, которая оказалась признавать себя женщиной. В разговоре проскальзывали слова “вертихвостка” и “шлындра”.  Я тоже закурил и встал рядом с компанией; постепенно выяснялось, кто зачем едет на север. Кто-то переезжал с места на место в поисках новой работы, кто-то возвращался домой после длительного отсутствия, а были и такие, которые ехали осваивать новые земли. За короткое время мы узнали, как кого зовут и многие уже перешли на “ты”.  Парень с девушкой, сидящие позади меня, тоже примкнули к нашей кучке. Они как раз были из тех, кто ехал на освоение целины. Родители обоих были против свадьбы, поэтому, наперекор их мнениям, любящим пришлось искать укрытия в чужих землях; они оптимистично глядели в будущее, парень был строителем по специальности, и эта профессия была очень востребована. Девушка глядела на него с обожанием и уважением, когда он говорил, она молчала. Его образ отражался в её карих глазах как в зеркале, в зеркале её души. Он тоже очень нежно относился к своей любимой и видно было, что всякому, кто обидит её- несдобровать. Более подходящей пары я, до этого момента, не видел! Разве что я и та, к которой я ехал…
Стоянка оканчивалась, по гудку мы все вернулись на свои места. Соседка демонстративно не обращала ни на кого внимания, достала книжку небольшого формата и углубилась в чтение, по крайней мере, глядя на неё со стороны так можно было подумать. Некоторое время она мужественно поглощала страницу за страницей, но вскоре сдалась; стояла такая тряска, что сосредоточиться на буквах в данный момент мог, наверное, лишь лётчик-испытатель. Темнота постепенно заполняла пространство вокруг нас, многие стали думать о том, как бы начать спать. Это была очень непростая задача. Сиденья были не раскладные и подголовников не было, кресла вообще больше напоминали орудия пытки, нежели устройства для перевозки людей. То там, то тут разработчиков данных конструкций вспоминали недобрым словом, сожалея, что их нет рядом. Я попытался свернуться калачиком, избегая, при этом, задевать ту, которая была рядом; свернув куртку и заложив ею пространство между подлокотником и стенкой автобуса, поджал под себя ноги и весь сжался. Несколько раз мне казалось, что дремота вот-вот перетечёт в крепкий сон, но не тут-то было! Вместо этого мой мозг начали одолевать всякие видения: то я сам был за рулём и пытался, неудачно, объезжать выбоины, то вновь бежал на врага с оружием в руках, несмотря на разрывы снарядов, а одно время мне отчётливо виделась рядом моя любимая, полночи мы разговаривали с ней о различных вещах и под конец я понял, что могу её обнять… Ужасный визг пронёсся по всему салону, разбудив тех немногих счастливцев, которым всё-таки удалось заснуть. Они тот час начали высказывать своё неодобрение такими словами, что молодые мамаши залились густой краской, не в силах что-нибудь сказать своим чадам, которые в тот же миг начали на все лады распевать только что услышанное. Моя соседка мигом объяснила всем, что я , воспользовавшись наступившей темнотой и тем, что она задремала, начал грязно к ней приставать и уж почти овладел ею. Но желаемого эффекта она не достигла: большая половина мужского пола начала восхищаться мной, выражая своё одобрение возгласами: “вот это молодец” и  “так с ними и надо”. Незначительные возмущения женской половины потонули в гуле одобрения.  Парень сзади фамильярно хлопнул меня по плечу, заговорщицки улыбнувшись, не обращая внимания на свою половину; та сердито прошептала: “ ты это одобряешь?” и , надув губки, отвернулась. Парень ещё раз прошелся по моему плечу и начал утешать свою принцессу. Судя по всему, это у него удалось: через несколько минут они уже увлечённо целовались. Разубеждать всех, что я вовсе не этого добивался, я не стал, сочтя абсолютно ненужным. Также, впрочем, как и извиняться перед потерпевшей. Я вообще не понимал, за что она обижается: в кои-то веки на неё посмотрели, как на женщину. Пусть даже и спросонья. Но, по видимому, она так не считала. Вновь пытаться заснуть она начала лишь после того, как надёжно отгородилась от меня своей курткой и кожаной сумкой. Этого показалось ей достаточным и она, удовлетворённо вздохнув, вновь начала моститься на кресле в поисках лучшего положения. Но это была явно не её ночь. Не успела она вновь задремать, как автобус остановился на очередную “зелёную остановку”. Все радостно загалдели и принялись выбираться из своих гнёзд. Вереница людей поползла мимо нас; каждый из мужчин считал своим долгом поинтересоваться у моей соседки её самочувствием, задавая разного плана вопросы, навроде: “неужели он вам не нравится”, указывая на меня, или  “радоваться надо, что на тебя ещё смотрят!”. Последним и самым смелым был вопрос “а сколько за ночь берёшь?”. Он вызвал огромное количество здорового смеха. Один, проходя мимо, “случайно” уронил на неё пакет с мусором, но несчастная была настолько деморализована, что ничего не сказала. Молча выйдя из салона, она сходила по нужде, и так же молча вернулась обратно. Мне стало её немного жаль, но она сама выбрала такое отношение к себе. В те времена, о которых я веду речь, люди были жестче и, если человек им не нравился, открыто  заявляли об этом. Чуть позже выяснилось, что она имела разговор с водителем, который проникся её положением, и ей было дано отдельное кресло впереди. Прежний его обладатель уселся рядом со мной; это был смешливый парень, мы с ним сразу сдружились. А то место отныне стало в прямом смысле “мусорной кучей”. Туда летели огрызки хлеба, остатки еды и тому подобные отходы. Водитель пытался воспрепятствовать этому, но у него ничего не получилось, и ему пришлось сдаться. Многие восприняли это как знак капитуляции и начали курить в салоне, не дожидаясь остановок. Эти два человека стали объектами насмешек и тирании. От водителя требовалось лишь одно: везти нас, куда положено, а от той злосчастной… от неё ничего не требовалось, ей приходилось терпеть всяческие унижения, так как она не могла сопротивляться этому. Большинство обитателей этого проклятого автобуса были не совсем здоровые головой люди, многие были ранены на полях войны и поэтому могли позволить себе всё, что не придёт в голову здоровому человеку. К тому же дальняя дорога давила на наши умы. Шутки становились всё непристойнее, всё оскорбительнее; дым заполнял автобус, все курили, несмотря на истошные крики детей… Спиртное разбудило во многих зверей. У нескольких человек нашелся курительный наркотик, и чарующий запах марихуаны поплыл по салону. К стыду своему, я тоже не смог отказать себе в этом удовольствии. Мозг мой заволокло приятной пленой, пред глазами плыл образ любимой. Весь день, до следующей ночи, происходило это безумство. Ночью же группа этих обезумевших зверей попыталась изнасиловать мою бывшую соседку, но у них ничего не вышло. Своими криками она заглушила рёв мотора и несколько мужчин, не принимавших участия в этой вакханалии, попытались защитить её честь. Но они были жестоко избиты, автобус остановили и четверых человек, с разбитыми головами, полураздетых, выбросили  на обочину, под падающий снег.  А после этого они добились своего… Я же, в это время, находился в волшебном мире грёз, делая затяжку за затяжкой и не ведая, что происходит в этом автобусе и в наших душах. И никто не мог остановить нас. Населённые пункты мы пролетали как можно скорее, за топливом водитель шёл обязательно с сопровождающим и поэтому сообщить что-либо у него не было никакой возможности. Еду мы закупали сами. Свобода ударила нам в головы и мы совсем потеряли чувство меры и человечности. Одни, к коим относился и я,  ударились в наркотики, и нам уже не было дела до того, что происходит вокруг. День за днём пребывали мы в блаженном мире сказочных мечтаний, не разделяя уже грань между реальностью и сном. Мы могли сидеть и тупо глядеть на то, как пред нашим взором убивают человека… и ничего не испытывали. Видение это или явь… нам было уже всё равно! Другие же погрузились в разврат и убийства. Моя соседка была уже несколько раз изнасилована, прежде чем  изверги взялись за других женщин. “Изверги”? Да чем же я лучше? Тем, что, не принимая в этом участия, просто сидел и наблюдал? Я виновен не меньше чем они. Теперь я это понимаю. Но что я сейчас могу сделать? А тогда всё происходило на моих глазах. Несколько пассажирок ехали с мужьями. Мужья были зверски убиты и выброшены из автобуса, который даже не сбавил ход. Молодую пару, сидящую сзади меня, не стали разлучать. Их связали вместе и конец этой же верёвки обмотали вокруг их шей. И всё время, пока они задыхались, им в горла лили чистый спирт. Их мучения закончились лишь через несколько часов. И умерли они в одну минуту. Я пытался встать на их защиту, но меня никто не слушал. Это было бесполезно. Водитель беспрекословно подчинялся нам, после того, как его жестоко избили, вытащив на остановке из-за руля. Нам начинало казаться, что так всё  должно быть, что мы неуязвимы и вольны делать всё… Игра в карты стала царём и богом. Один проиграл свою жизнь, но победитель решил “смилостивиться”. Он собственноручно вонзил нож под ребро своему должнику и живого скинул под колёса мчавшегося с горы автобуса. Напоследок он сказал ему: ”Видишь, я не убиваю тебя. Может ты выживешь?” и столкнул с подножки.
… о Боже! Думая сейчас о том времени, я задаюсь вопросом, как ты мог допустить это? Почему не остановил нас? И вот теперь наши руки обагрены кровью и мы вынуждены бесконечно скитаться, не имея нигде приюта… Прошло уже столько лет, а мы всё ещё не достигли конца пути и никогда его не достигнем. Те, кто были нами убиты, обрели покой, мы же нет… Всё оставшееся время до Страшного суда мы обречены страдать и испытываемые нами мучения невыносимы… Лучше бы мне не родиться вовсе…
В конце –концов нас осталось несколько мужчин и женщин. Издевательства над слабыми принимали такие формы, что даже мы, одурманенные наркотиками, ужасались. Измывания, групповые изнасилования, драки- всё это стало для нас нормой. Спали мы как короли, на двух креслах, или в проходах. Заднюю часть отгородили и сделали там уборную, теперь даже останавливаться было не надо. На запах никто не обращал внимания, окна постоянно были открыты. Мы уже полностью превратились в зверей.
Проснувшись однажды, мы увидели мою бывшую соседку. Она посинела, язык вывалился и был чёрного цвета. Она удавилась на своём шарфе, привязав его к поручню. На её воротнике висела записка: “Будьте вы все прокляты!”. От её тела избавились также, через дверь. Вещи были перерыты и каждый взял, что ему понравилось. Это делалось всегда, в результате у многих уже был солидный запас чужих вещей. В процессе мародёрства из её кошелька выпала фотография: милая девочка, с маленькой скрипкой, глядела в объектив фотоаппарата широко распахнутыми синими глазами. В них был ум и желание жить. Бедная… Разве она думала, что её жизнь окончится вот так? Но фотокарточка тотчас была выброшена вон. А сейчас она постоянно стоит перед моим взором, я постоянно вижу эти глаза… Одни глаза! Это ужасно… И нет никакой надежды на то, что всё это закончится…
Пьянство продолжалось. Снова налиты были стаканы  и глумливо-насмешливо прозвучал тост: “Пусть земля ей будет пухом… если её кто-нибудь похоронит!”. Под общий хохот все выпили и стаканы тотчас были наполнены заново.  “Эй, водила хренов, аккуратней рули, чтобы не расплескалось. Сейчас я тост говорить буду!, - это встал наш самый здоровый, главарь, зачинщик всего беспредела. Автобус как раз въехал на мост через ущелье. ”Предлагаю выпить за наше счастье, за долгую нашу жизнь, за нашу свободу!! Мы единственные, кто этого достоин! Эй, водила, твоё здоровье! – под эти слова все мы опрокинули стаканы в рот. Водитель обернулся, в его глазах стояли слёзы:  ”Будь ты проклят!”, прошептал он и повернул руль… Автобус рухнул вниз с сорокаметровой высоты, накрыв собою нас всех, не оставив никого в живых…
…теперь мы по настоящему свободны……мы всё едем и едем, и нет этому конца. Только многие места пусты, пусто и место за рулём…автобус едет сам, везя нас всё ближе и ближе… дай Бог к концу… Но к какому концу?..