Пьянству бой!

МАЛЕНЬКИЙ АНТИАЛКОГОЛЬНЫЙ СЮРР.

ВТОРОЙ РАССКАЗ ИЗ СЕРИИ РАССКАЗОВ О ПАВЛОВСКОМ.

Павловский приходил в себя медленно. Сначала он почувствовал саднящую боль в ободранной щеке и разбитую бровь. Немного погодя Павловский осознал, что в его голове то ли гудит тепловоз, то ли стучат огромные колёса, то ли звонит огромный колокол и одновременно грохочут разгружаемые вагоны со щебёнкой. Ещё позже Павловский с трудом понял, что он почему-то стоит на коленях и держится разбитыми руками за что-то вертикально стоящее, большое, холодное и шершавое. Пошарив руками, которые тут же заныли, Павловский предположил, что он держится за стену. Проверить предположение можно было только открыв глаза, но на такой подвиг Павловский ещё был не способен, хотя попытку сделал. Это привело к тому, что в голове у Павловского с треском взорвался огненный шар, после чего Павловский опять временно потерял ориентировку во времени и пространстве.
Второе пришествие Павловского в себя началось не с ощущений, а с мыслей, чего в первом случае не наблюдалось. Павловский пытался сообразить, почему же он оказался перед какой-то стенкой, да ещё и на коленях. Судорожно напрягая мозг, Павловский пытался вспомнить, что сейчас – день, вечер или ночь, и, исходя из этого, ухватившись за эту путеводную нить, восстановить в памяти предыдущие события. От напряжения на лбу у Павловского выступил холодный пот, но вспомнить, увы, ничего не удалось. Оставалось одно – повторить попытку открыть глаза. Наученный горьким опытом, Павловский приоткрыл на этот раз только один глаз, да и тот чуть-чуть. Солнечный свет, брызнув сквозь ресницы, мгновенно озарил страдающий мозг Павловского. Нельзя сказать, что Павловский вспомнил всё и сразу, но кое-что стало-таки проясняться. Во-первых, был день (или утро, что, в общем-то, всё равно), а во-вторых, последнее воспоминание о вечере было если и не всё объясняющим, то многозначительным. В голове у Павловского всплыла такая картина: он, вместе с соседом Майклом, пьёт на кухне в собственной квартире какую-то ужасающую бормотуху, при одном воспоминании о которой Павловского резко замутило, и все остальные воспоминания канули в небытие. Павловский слабо, как бы боязливо, застонал и сглотнул сладковато-кислую, тошнотворную слюну. Позыв к рвоте был неудержим и Павловский поддался ему. Полегчало.
Сплюнув, Павловский осмелел до такой степени, что даже попробовал встать. Он не подумал, правда, зачем ему это, и куда можно пойти, если глаза всё равно открыть невозможно. Но всё это было не важно – встать Павловский так и не смог. У него возникло ощущение, что ноги у него крепко связаны. Такой поворот событий натолкнул Павловского на дикую мысль, от которой ему стало совсем плохо. Посудите сами – человек с разбитыми лицом и руками, с крепко связанными ногами стоит на коленях возле какой-то стены. К чему бы это? Дурные мысли голодными вшами забегали в голове у Павловского.
«Да нет, нет…» - подумал он, - «Не может быть ничего такого…всё это ерунда…так, спьяну в башку фигня всякая лезет…нынче ведь демократия…да и за что меня так-то…к стенке-то сразу? …простого пьяного сантехника…хотя…не помню, блин, ни хрена…господи, да за что же это…да нет…ерунда…хотя…чёрт его знает…может переворот какой, а я болтал чего? …Господи, пить брошу навсегда…Господи, помоги…»
Все эти судорожные мыслишки несчастного Павловского косой скосил металлический голос, голос человека, привыкшего командовать и повелевать.
- Встать! – громко раздалось у Павловского за спиной.
Павловский замер, похолодел, и, совершив неимоверное усилие, встал. Было тихо кругом, только где-то вверху весело перекликались воробьи. «Господи», - всхлипнул про себя Павловский, - «Да за что же это?... И вот щас – всё?... И умру вот щас?...ой-ё-ё-ё….» заныло что-то у него в груди и оборвалось.
- Лежать! – вдруг прогремело из-за спины.
Ноги у Павловского и так подкосились, и он рухнул на нагретый асфальт так стремительно, словно уже был расстрелян.
- Ползи! – Не унимался за спиной неведомый истязатель.
Павловский напрягся из последних сил и пополз куда-то вдоль стены. Каждое движение причиняло ему ужасную боль, но он полз, и только пыль скрипела на его сжатых до судорог зубах.
- Стой! Встать! – Снова скомандовал кто-то.
Павловский подчинился. Он стоял, привалившись всем телом к стене, и ждал. Было очень больно и нечем дышать, но почему-то так жутко, как в начале, уже не было.
- Лежать! Ползи!
Мучение продолжалось. Павловский полз, чувствуя, что если его сейчас не пристрелят, то он всё равно скоро умрёт сам. Ноги, связанные между собой, не подчинялись. Голова, безвольно мотающаяся на ослабшей шее, то и дело билась лицом об асфальт. Кровь стучала в висках и стояла во рту. Но Павловский всё полз и полз, тяжко дыша и надеясь на чудо, когда вдруг уткнулся лицом во что-то твёрдое.
- Павловский, ёш твою мать! – раздался над ним нежный женский голосок, - Что ж ты, паскуда, опять так нажрался-то? Куда ползёшь, свинья поганая?
Ничего не понимая, Павловский перевернулся на спину и открыл глаза. Где-то в бескрайней синеве неба, в розовеющих под солнцем пушистых облаках он увидел знакомое лицо.
- Светочка, где я? – прошептал Павловский.
- Да здесь, во дворе, где ж ещё? – Удивилась Светлана, - Ты что, Павловский, до белой горячки допился, что ли? Морда, вон, вся разбита, шнурки ещё между собой связал… Ты куда полз-то, придурок?
- Светочка, - Жалобно заныл Павловский, - Светочка, уведи меня домой… Мне тут плохо, Светочка… Меня тут чуть не убили только что…
Голос его прервался. Две скупые мужские слезы струёй пролились из глаз, прочертив на грязном лице чёткие бороздки. Светлана всполошилась.
- Господи, Павловский, да что ж ты…
Светлана нежно подняла пострадавшего и, закинув его через плечо, бережно понесла тело к подъезду. На ходу Павловский сумел оглянуться. На газоне сосед Павловского продолжал тренировать свою собаку.
« Ну, паскуда», - подумал Павловский, - «Протрезвею – убью, на хрен, обоих!»

22. 06. 1991.