Сексуемость восемь с половиной

СОВЕРШЕННО НЕПРИЛИЧНАЯ СКАЗКА.

В тридевятом царстве, в тридесятом государстве, в небольшом столичном городке возле никому неведомой речушки, жил славный витязь Василий Сергеевич Добронравов. Был Василий Сергеевич небогат, хоромы имел двухкомнатные, а собственного выезда у него и вовсе не было. Служил он у князя Дуболомова М. П. десятским за жалование нещедрое, но служил честно-добросовестно, нареканий никаких не имел и порот на княжьем дворе ни разу не был. И всё бы вроде хорошо, но одно нехорошо – не любили Василь Сергеича бабы, и, дожив до сорока годов, женат он ни разу не был. А хотелось ему – страсть как. Никогда энтих баб не разберёшь – всем вроде бы Василь Сергеич хорош был – статный, дородный, бородища лопатой как у лешего торчит, в штанах всё шевелится, как положено, а вот не любили они его. Не то что замуж, а даже гулящие бабы Василь Сергеичем брезговали. И вот решил Василь Сергеич пойти к ведунье заморской, что в их граде поселилась. Говорили знающие люди, что такая она экстрасекса, что любого, даже самого ледащего мужичонку-лапотника, в человека превратит, поговаривали, сам князь Мутила Дуболомов к ней наведывался и остался сильно доволен.
Так что набрал десятский в кошель денежек медных видимо-невидимо, чуть ли не полпуда, в карман две гривны серебряных положил, в тряпицу завернув, чтоб тати лихие не распознали, взял портфель дермантиновый с чекушкой водки и краюхой хлебушка, и пошёл к заморской экстрасексе Дуне Соломонейшвили. Меч он на всякий случай дома оставил – карахтер-то горячий, не ровён час обрежешьси.
Долго ли, коротко ли Василь Сергеич шёл – то никому не ведомо, ибо в те далёкие времена часов ишшо не изобрели, но чекушку с краюхой хлеба Василь Сергеич ухехекал. Однако, солнце ещё за бугор не опустилось, а Василь Сергеич уж стоит у терема, в котором Дуня Соломонейшвили живёт. Постоял немного, духу набрался, достал папироску беломорскую, помял, и опять в кисет сунул. Рванул Василь Сергеич богатырской рукой дверку терема и вошёл в сени. Темно в сенях, кошками пахнет. «Ну чо, думает Василь Сергеич, можа у них, у экстрасексов, так и положено». Еле-еле впотьмах лифт нашёл, ткнул пальцем в третью кнопку, и прям в горницу к Дуне и приехал. Только дверка-то у лифта не открывается никак. Дёргал-дёргал Василь Сергеич ручку – не поддаётся. Осерчал Василь Сергеич, давай тую дверку ломать. Ну, тут на шум и сама Дуня идёт. Как на неё Василь Сергеич глянул, так и остолбенел. «У-у-у, блин, думает, вот этакая стервь и будет баб ко мне приваживать? Да я теперича год на них и глядеть-то не буду, после такой-то образины».
Оно, конечно, тая Дуня вовсе не Василиса Прекрасная была, но и не така страшная, как Василь Сергеичу спервоначалу показалось. Глаза у ней здоровенные, навыкате, как у коровы, и смотрят так, что того и гляди наскрозь пробуравят, но добренькие. Морда лица, конечно, не очень, зато фигура хорошая – сухая да прямая. Ноги хочь и тонкие, зато длинные. Руки тож.… Ну, на вкус и цвет товарищей нет, а Василь Сергеичу она не понравилась.
Посмотрела Дуня на Василь Сергеича – всё враз поняла, и говорит хриплым голосом:
- Коли ты зайти хочешь, добрый молодец, так опусти в прорезь ящика железного монетку медную, дверка и откроется.
Подивился таким словам Василь Сергеич, да и не понравились они ему. «Во как, думает, прям как в нужнике на постоялом дворе». Однако монетку опустил и вошёл в Дунину светлицу. А чего говорить – не знает, неловко ему сразу про баб начинать. Стоит он в Дуниной светлице, от смущения обстановку рассматривает. Смотрит – печка богатая, голландская, вся в изразцах, стол из дубовых досок новый, чистый, токо что выскобленный. А холодильник-то – хреновенький, наш, «Юрюзань», что ли. И телевизора нету. «Бедновато, видать, живёт экстрасекса, подумал Василь Сергеич, небось, врут всё про князя. А ежели и не врут, так, видать, не больно-то она ему угодила». Тута Дуня насупилась, и говорит Василь Сергеичу:
- Ты, добрый молодец, на саклю мою не заглядывайся и барыши мои не подсчитывай. И про заботу свою не говори – и так всё знаю. А давай-ка ты мне деньги вперёд, а я ужо как-нибудь тебе помогу.
Оробел Василь Сергеич от таких слов – ну, наскрозь всё стерва узнала.
- Ни хрена, - говорит Василь Сергеич, - не на таковского напала, знаю я замашки ваши колдовские. Сначала товар давай, а деньги уж опосля.
- Ну, как хошь, - Дуня отвечает. – Токо какого ж ты товару-то хочешь? Зелья что ль приворотного? Так на такого сморчка и с приворотным зельем никака баба не взглянет…
Осерчал тут Василь Сергеич на Дуню, такие вот слова услыхамши. Рукой себя по ляжке хлопает – ан, меч-то дома оставил.
- Да я, - говорит, - удавлю тебя, паскуду, за такие твои слова. Голыми руками удавлю!
Рассмеялась тут Дуня, как ворона прокаркала, руками всплеснула, и оборотилась червью земляной, токо метров в шесть длиной. Лежит энтот червь на паласе персидской и хохочет:
- Как же, - хохочет, - ты меня удавишь – у меня же ни головы, ни шеи нету!
И правда ведь – нету. Совсем Василь Сергеич запутался. Харкнул на пол, хотел уж домой идти, токо к червю спиной повернуться боится. Ну, собрался вроде бы с духом, вдруг по комнате дым пошёл, всё застлал, и как бабахнет что-то, как будто бонбу кто подзорвал. Стоит Василь Сергеич ни жив, ни мёртв – перепугалси, конечно. Тут как-то враз дым рассеялся, опять всё видать стало. Сидит Дуня за столом, на ней сарафан какой-то чудной – не поймёшь, то ли сари индийское, то ли кимоно японское. Перед ней – компутер дисплеем светится. Компутер, сразу видать, классный, ай-би - эмовский. Но пи-си, аль эй-ти – не разобрать.
- Тэк-с, - бормочет Дуня, а пальцы у ей так по клавишкам и бегают, так и бегают, - Добронравов Василь Сергеич, года рождения 7458 от сотворения мира, мужской, русский, 28 сантиметров, нет, нет, не был, не был, не состоял, десятский княжьего двора князя Мутилы Дуболомова, прописан в Граде Стольном, в Земляном Валу, шестой терем от полицейского участка, коли считать вправо…Тэк-с…Размер сапог-то у тебя какой?
- Сорок третий, - ошарашено бормотнул Василь Сергеич.
- Сорок третий, - удовлетворённо набрала Дуня и нажала каку-то кнопку
Компутер строчками на экране весело помигал и принтером затарахтел. Дуня подхватила лист и зачитала Василь Сергеичу:
- В полночь пойдёшь в сторону звезды Дубель-Рубель во чисто поле. В чистом поле найдёшь круг ровный, из чугуна отлитый. Подденешь сей круг скарпелью, из дома прихваченной, и подымешь. Увидишь под кругом дыру – колодец бездонный. Полезай в тот колодец, ничего не бойся и вверх не заглядывайся. Спустишься в колодец – увидишь две дыры, через одну втекает, а через другую вытекает. Встань на четвереньки и ползи по лазу полторы версты по течению. Через полторы версты вылезешь в другой колодец. Полезай наверх, ничего не бойся, а вниз не заглядывайся. Откинешь крышку – вылезешь в город, во всём на Град Стольный похожий, но все бабы в нём будут твои. Каку ни схватишь – ни одна не откажет. И за енту информацию заплати ты, добрый молодец, одну гривну шешшот двадцать три алтын. А теперя ты, добрый молодец, ишшо што выслушай – судьба к тебе неласкова, типа ты бисексуального внешнего и сексуемость твоя – восемь с половиной из десяти. А штоб беду-опасность от себя отвесть, ты, добрый молодец, заплати ишшо гривну, и назови в микрофон число «Пи» до десятого знака опосля запятой, тогда беда и отойдёт.
Не понравились Василь Сергеичу последние слова про «Пи», да гривну, не любил он слов охальных, так что он Дуне и говорит:
- Ета што ишшо за сексуемость-то така? Што за зверь, почему не знаю?
Смутилась тут Дуня, покраснела как рак варёный, не в жилу ей, видать, таки вопросы.
- Ну как, - говорит, - тебе объяснить? Ты ж взрослый мужик, и сам уж должон знать.… Ежели попроще, то настоящий-то мужик, мача, - он завсегда сексующий. А мы, бабы, народ подневольный, мы завсегда сексуемые, так что…
- Ты мне тута грамматику не вкручивай, - осерчал Василь Сергеич, - и с компутером на пару ты мене на испуг не возьмёшь. Ничо я не боюся, и лишней полушки ты от мене не получишь. Ишь чего удумала – за сказуемое ей гривну отвали! Да я в прошлом годе двух фрицев половецких за полчервонца голыми руками в полон взял. Так что возьми законную плату, и пошёл я на фиг.
Расплатился Василь Сергеич с колдуньей, взял распечатку с инструкцией, положил её в портфель дермантиновый, закрыл на замочек серебряный, над замочком слово заговорное прошептал, и домой пошёл.
Однако, вышедши во двор, видит – на дворе уже полночь, петухи во всю мочь по двенадцать раз прокуковали. Не схотел Василь Сергеич свой поход до завтрева откладывать, так сразу и пошёл с Дунина двора в сторону звезды Дубель-Рубель.
Несчётные муки принял Василь Сергеич, до цели добираясь. Чуть не тысячу заборов перелез, от псов цепных четырежды птицей улетал, однако вышел-таки во чисто поле. Глянул туда-сюда, видит – блестит под луной крышка чугунная. «Эх, думает Василь Сергеич, едрёна шиш, чем жа я её открою-та, скарпелечку-то я не взял, да и дома-то я не был, да и дома у меня её нету…». А делать нечего, и домой возвращаться неохота. Зачал Василь Сергеич тую крышку руками отковыривать. Все ногти поломал, миникюр попортил, однако через часок открылась крышка. Полез Василь Сергеич вниз, а из колодца смрадом несёт – терпеть мочи нету, как из ямы выгребной. Но Василь Сергеич витязь был не робкого десятка, зубом скрыпит, а лезет. Вот наконец долез. На дне колодца мерзость кака-то валяется, бумажки, жижа зловонная течёт. В общем – бр-р-р.… Но Василь Сергеич, смело на четвереньки вставши, полез в дыру, в которую жижа утекала. Долго полз по норе узкой, устал даже, да и башку о свод каменный чуть не разбил, но долез-таки до следующего колодца. Вылез наверх, крышку откинул, высунулся. Глядь, а колодец-то прямо посередь шассе булыжной. «Во, думает Василь Сергеич, дела… коли б днём тут вылез, так либо колесницей какой голову б мне оторвало, либо лошадь бы стоптала. Повезло, однако.». Вылез Василь Сергеич, осмотрелся и ахнул – стоит он посередь Града Стольного, супротив Княжьего Дворца, а одёжа-то на ём новая, парчовая, сапоги красные, яловые, а на голове шапка с павлиньим пером. Говнецом только чуть-чуть припахивает, а так – прынц прынцем. «Ка-а-ак, думает Василь Сергеич, куды ж мне теперь податься, где бабёнку-то отловить? А, думает, скоро уж рассветёт, все за водой пойдут. Тута я их и захомутаю». И пошёл Василь Сергеич к колонке водопроводной.
Пропели петухи, замычали коровы, встало ясно солнышко. Захлопали в домах двери, загремели вёдра, заскрипели ворота и вышли за водой бабы. Глядят, а у колонки подбоченясь прынц заморский стоит, на них смотрит. Растерялись бабы, встали полукругом у колонки, а подойти боятся. Долго стояли, ну, тут прынц Василису Прекрасную пальчиком поманил, и говорит ласково:
- Подь-ка сюды, девка, я те водички наберу.
Василиса Прекрасная подошла к нему, ни жива, ни мертва, очумела, значит, со страху-то. Но вёдра всё-таки отдала. Набрал прынц воды и понёс к Василисину терему. И она за ним пошла – а куды ж денешьси? Бабы рты раззявили, в след им смотрят. Молчат.
Вот пришли в терем. Василь Сергеич вёдра на лавку в сенях поставил, повернулся к Василисе Прекрасной, и давай с неё сарафан сымать. Та не сопротивляется, оторопела, ничего понять не может. Раздел её Василь Сергеич, уложил на другую лавку, полюбовался на тело её белое да пышное, да давай скорей сам раздеваться. А в сенях-то потёмки, вот Василь Сергеич случайно ногой вёдра-то и задел. Упали вёдра, по полу кафельному загремели. А Василиса-то Прекрасная перепугалась, да как завизжит во всю ивановскую:
- Ой, помогитя, люди добрые! Рятуйте!
Да так громко, что у Василь Сергеича ажно уши заложило.
- Чё орёшь-то, дура, - говорит Василь Сергеич, - ну, упали вёдра, так ишшо за водой сходишь, невелика потеря. И помочь нам тута ничья не нужна, авось я и сам справлюсь.
А Василиса-то Прекрасная, видать, шибко Спужалась, орёт не переставая:
- Ой, помогите, ой! Ставр Годиныч, муж мой милай, скорея ко мне!
Подивился Василь Сергеич такому крику – на кой хрен здесь Ставр Годиныч нужон, что он, сам, что ли с обнакновенной бабой не управится? Хотел уж у Василисы спросить, как дверь из терема в сенцы открылась, и на пороге сам Ставр Годиныч в исподнем белье нарисовался, хрен его сотрёшь. Оглядел он чумными со сна глазами сени, смотрит, вёдра на полу валяются, на лавке жена голая лежит, а возле неё мужик какой-то раздевается. Вдобавок, жена орёт благим матом.
- Не понял, - говорит Ставр Годиныч. - Вы тут чё?
- Чё-чё…- отвечает Василь Сергеич. – Расчокался, деревня. …Не твово ума дело. Иди досыпай.
И стал потихоньку Ставра Годиныча обратно за дверь выпихивать. А Ставр-то Годиныч обидчивый мужик был, до страсти, да и фамильярности не любил. Стал сопротивляться. Ну, тут, как водится, слово за слово – повздорили мужики. Драка началась. Короче, минут через пять вышиб Ставр Годиныч Василь Сергеича с крыльца в разорванном парчовом кафтане, в одном сапоге и с разбитой мордой. Не успел Василь Сергеич встать – собаки цепные налетели, давай ево рвать. Насилу он от них через забор улепётнул.
Сел Василь Сергеич в соседском огороде на грядках, постанывает. «Эх, думает, што ж за жизня-то такая у мене нескладная, токо бабу уговорил, так чёрт меня дёрнул вёдра эти поганые уронить. И Ставр-то Годиныч хорош – ушёл бы по тихому, ничо б и не было. А с нашими сиволапыми, видать, каши не сваришь. Пойду в Немецкую слободу, там мужики всё поделикатней, пообразованней». И пошёл.
А в Немецкой-то слободе девка одна жила, шибко симпатишная. По ихнему как её звали, не выговоришь, а наши её Белой Снежкой кликали. Жила она одна, без мужа, токо семеро слуг у ей было, смешные все такие – маленькие, седенькие, в красных камзолах и колпачках. Чудные такие. И звала она их как-то чудно – то ли гомы, то ли гномы, их, немцев, не разберёшь. Вот к ней-то Василь Сергеич и подалси. Пришёл – ворота нараспашку открыты, собак во дворе нету, фонарик красненький приветливо так горит. Сразу видать – Европа. Потёр Василь Сергеич нога об ногу, дескать, тоже интеллигент, не хрен с горы, и в горницу. Ета Белая Снежка увидала его, вскочила, захлопотала, щебечет чево-то «бите шеен, данке бир». Ни черта не разберёшь. А Василь Сергеичу плевать, он, недолго думая, её пониже талии ущипнул, и на дверь спальни показал. Не понимает, чурка немецкая! Встала столбом, и глаза на Василь Сергеича выкатила. Тут только до него дошло, что энто Дуня Соломонейшвили так всех баб заколдовала, что они, бабы-то, при виде Василь Сергеича от любви прям цепенеют. Схватил он Белую Снежку в охапку, да в спальню. Забросил её на высокую кровать с балдахином и давай скорея штаны сымать. Тута и до Белой Снежки дошло, чаво к чаму, столбняк прошёл, тожа раздеваться начала, бормочет чево-то: «О, секс…о-ля-ля… айзенборг рюс мужик…о-о…». Ну, разделись, наконец. Василь Сергеич на кровать взобрался, на Белую Снежку посмотрел. Ничо девка, тоща немного, но пойдёт. Токо он к ней подлез – тута в спальне шторы упали. Темно стало. «Во, думает Василь Сергеич, до чево у них цивилизация дошла – везде автоматика». Токо слышит – по спальне шорох какой-то по углам да под кроватью, хихикает кто-то, шепчется.
- Эта чо? – Спрашивает Василь Сергеич. – Гомы твои штоль балуют?
Тут по углам сразу ещё громчей, ещё живей понеслось «гомо…гомо…о-о-о…рашен гомо группен секс…»
Насторожился тут Василь Сергеич – видал он ентих немцев с группенфюрерами ихними ишшо в Чудскую кампанию, знает, что за зверь така. Вдруг чует Василь Сергеич – кто-то его по спине гладит. Липкие такие ручонки, шаловливые. Шлёпнул туда Василь Сергеич рукой – не попал, но гладить перестали. Токо успокоился, а его опять кто-то погладил. Уже по животу! Потом по ногам!! Стал Василь Сергеич в темноте отмахиваться – никого зацепить не может. А его уж хватают вовсю, целуют то там, то здесь почём зря. Дошло до Василь Сергеича, что тут уж не до баб, как бы самому не попасться. Хотел он с кровати соскочить – так ента Белая Снежка за шею уцепилась, присосалась, гадюка – не вырвешьси. «Ну, думает Василь Сергеич, кранты, влип, паря, по самое не балуйся!» Но подумать-то подумал, а и действовать не забыл. Первым делом Снежку енту Белую от швырнул от себя, ногой в темноту лягнул, кулаком куда-то двинул. Кулаком попал. Вдруг чувствует – ничо ево не держит. Шизым орлом сорвался Василь Сергеич с кровати, окно вышиб и голяком на улицу вылетел.
А по улице как раз полицейский патруль едет, Илья Муромец – старшина, и двое сержантов – Добрыня Никитич, да Олёша Попович. Увидали они голого Василь Сергеича, сразу по тормозам врезали.
- Тпру, - говорит своей Сивке-бурке Илья Муромец. – Не видишь, что ли, дура, мужик среди бела дня голяком бегает? Непорядок.
Сивка-Бурка глазом виновато замигала и к бордюру прижалась. Подбежал Василь Сергеич к патрулю, тут его и прорвало:
- Ездите незнамо где, - орёт, - Едрёна шишка, а тут белым днём людей вовсю насилуют! Помогите! Караул!!!
Заинтересовался патруль, обступили они Василь Сергеича со всех сторон, от глаз людских нескромных боками конскими прикрыли.
- Ета што ж, - говорит Добрыня, - тебя што ли снасиловали, мил человек?
- Да не изнасиловали! – Орёт Василь Сергеич. – Вырваться успел!!! Требую теперя срочно обезвредить грязное гнездо немецких секс-бандитов!!!
- Обезвредим. – Твёрдо пообещал Илья Муромец. – Токо расскажи, как же ты к ним попал-то, милок-голубок?
- Да ты на ево внимательней глянь! – посоветовал Олёша Попович. – Вишь, у ево фигура-то кака…Он, небось, и сам весь наскрозь голубой…
- Фигура, говоришь? – Ласково прищурился Илья Муромец, и нежно Василь Сергеича по филейным частям похлопал. – Фигурка-то у яво што нада…
Василь Сергеич похолодел. Рожи патрульных доверия у него не вызвали. И у Олёши Поповича глазки как-то странно заблестели… «Бежать», - мелькнуло в голове у Василь Сергеича. Он поднырнул под брюхо коня, и рванул в сторону Алтайских гор. Патрульные развернулись, включили сирены с мигалками, засвистели в свистки, как Соловьи-разбойники, и, опустив копья, ринулись в погоню.
Цельных шесть часов, сорок три минуты и семнадцать секунд удирал бедный Василь Сергеич от охальников конных, как козёл по горам сигал, но наконец-то забился в тёмную и глыбокую пещеру. Потеряли его патрульные, но долго ишшо они вокруг пещеры той лазили, матерились и щитами гремели, токо найти Василь Сергеича не смогли. Наконец уехали.
А Василь Сергеичу от того невелика прибыль. Голый, голодный он в пещере сидит – а куды ж денешьси? Решил уж до ночи досидеть, а там в город податься, каку-нито одежонку спереть, да по бабам. А сидеть-то ему тяжко – слов нету. Живот подводит, на чём сидишь – от холодных камней мёрзнет. Чует Василь Сергеич – двигаться куды-нибудь надыть, а не то замёрзнешь насмерть. Наружу лезть побоялси, так полез унутрь. Полз-полз, видит, спереди свет пробивается. Антиресно стало Василь Сергеичу – што ж там светит-то? Ближе подполз – в стене пещеры дырка, а из той дырки свет и пробивается. Сунул Василь Сергеич в ту дырку голову и видит – там друга пещера, огромадная, посередь пещеры костёр горит, а в пещере той разных шмоток и драгоценностев видимо-невидимо. «Ну, думает Василь Сергеич, слазию-ка я в тую пещеру, приоденусь, прибарахлюсь». И полез.
Вот залез он унутрь, и давай наряды примерять – то халат урюкский накинет, то тогу римскую, то костюмчик от Кардена и всё перед зеркалом рисуется, а не доходит до дурака, что ежели костёр горит, то и хозяева где-то недалече. Ну и достукалси – чего-то загремело, загрохотало, голоса каки-то раздались. Ну, идут хозяева. Струхнул Василь Сергеич – мало ли что за люди. Взял и под шубами спряталси. И не зря. Заходят в пещеру мужики каки-то. Василь Сергеич в щёлочку глянул и офонарел – чистой воды бандюганы. Толь махновцы, толь стрелки вольные – не поймёшь, но рожи зверские. «Попалси, думает Василь Сергеич, живому не выбраться». И точно. Зараз те бандиты увидали, что шмотки ихние в беспорядке валяются – значит, был кто-то. Ну и давай они свою пещеру шмонать. А один гад кривоногий как чуял – сразу за шубы взялси. Ну и, натурально, тут же Василь Сергеича обнаружил. Приподнял шубу, а там он голенький и лежит. Бандюга глаза выкатил и как заорёт:
- Гей, бастурма, киль манды, киргуду барбия!
А Василь Сергеич-то многие языки знал, да ишшо недавно в Чикагу в командировку ездил, шо за «гей» знаит. «Ну, думает, опять началось». И уж откеда у ево прыть взялась – не знаю, токо ужом он мимо того кривоногого просклизнул и тикать к выходу. И повезло жа – никто ево не захватил. Опешили, видать, от неожиданности. Потом, правда, опомнились, и давай Василь Сергеича ловить.
Но у Василь Сергеича как вторая дыхания открылась. Выскочил он из пещеры, и в поля подалси. Банда за ним топочет, но уж больно много они на себя одёжи да сабель понавешали. Отстают потихоньку.
«Ну, Дуня проклятущая, думает на бегу Василь Сергеич, подсуропила, гнида, подарочек. За такие-то деньги и такое мучение-приключение…». Но тут вспомнилось ему предупреждение компутера насчёт сексуемости. «Зря я, видимо, гривну-то зажал. Эх, сексуемость моя, подвела ты меня под монастырь…»
Ишшо издаля увидал он во поле открытую крышку волшебного люка. Сиганул туда Василь Сергеич рыбкой, на дне на четвереньки встал и пополз супротив течения. И где он теперь – не знаю я, можа и по сю пору по дебрям подземной канализации голышом ползает, бабу себе ищет. Да мне, в общем-то, наплевать на это. А заместо морали во чево скажу: оно завсегда так – как аукнется, так и откликнется. Вот так вот. На любу хитрую чево-нибудь с винтом найдётся.

19. 07. 1992.