Уборка территории

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Первым, что появилось после мучительно долгого небытия, были запахи. Странные, большей частью незнакомые, они обладали почти ощутимой плотностью. Казалось, открой глаза и увидишь, как их разноцветны, тугие струи кружатся в темноте, то уходя, то возвращаясь снова, наполняя собой всё существо, и принося ему удивительные ассоциации. Даже знакомый кисловатый запах старой слежавшейся пыли, запах отдалённого тления и подземной затхлости давали совершенно неожиданное, нежное ощущение покоя, тепла и защищённости. Всё это было настолько невероятно, что мысли, доселе дремавшие где-то в тёмной глубине измождённого сознания, зашевелились, словно гнездо растревоженных пчёл, и вдруг разом взвились, и начали метаться в тесной коробке черепа, сталкиваясь друг с другом в панике и разлетаясь. И не было ничего, что могло бы упорядочить это хаотическое движение, только где-то далеко-далеко дрожало в страхе и неопределённости маленькое жалкое существо, похожее на зародыша, вздрагивало. и шевелило крошечными розовыми лапками, словно стараясь схватить что-то невидимое.
Неизвестно откуда появился звук, свербящий и утомительный, что-то вроде звука зафонившего микрофона, звук, уходящий далеко за пределы слышимости, и оставляющий после себя привкус недозрелого гнилого лимона. Он выл всё громче и громче, и существо задёргалось, заелозило в темноте, пытаясь освободиться от него, но звук не уходил. Он пронзал. Казалось. Каждую клеточку тела маленького страдальца, раздирая его, и причиняя жестокую боль. Стараясь хоть как-то облегчить эту боль, существо истерично и протяжно закричало, и этот мучительный вопль вдруг разбил монолитную волну невыносимого визга, и она разлетелась на мелкие, колючие, но гораздо менее болезненные переливающиеся звуки. Понемногу уменьшилась их громкость, и существо смогло осознать хотя бы некоторые из них. Где-то далеко, но очень звонко и отчётливо срывались с металлической трубы капли воды и падали в небольшую лужицу на цементном полу. Рядом шуршали и возились в обрывках тряпок и травинок другие, такие же, как и он, существа. Существо услышало и самого себя – тихий, но частый и ровный стук маленького сердечка, шепоток воздуха в лёгких. Оно ощутило ток крови под тонкой и нежной кожей и стон в желудке, требующем пищи. Существо опять закричало, и в этот раз услышало свой слабый, беззащитный писк, испугалось отчего-то и замолчало.
Существо помнило, что есть и свет, но не знало, есть ли у него глаза и может ли оно видеть – настолько невероятно было его теперешнее восприятие звуков и запахов. Оно не знало и не понимало, как по-другому можно было слышать, но почему-то помнило, что раньше всё было совершенно иначе. Раньше.… Да, раньше было что-то, вовсе не похожее на нынешнее. А что значит «раньше»? Наверное, до звуков и запахов было что-то ещё, помимо небытия…Существо силилось вспомнить, что же было, но ему это никак не удавалось… Оно вдруг ощутило, как желудок стал разрастаться, заполняя собою всё тело, и уже скоро всё оно стало одним сплошным желудком, пустым и голодным. Впрочем, даже и не желудком, а просто чувством, чувством голода. Каким-то удивительным способом существо ощущало голод и других, таких же, как он, лежащих рядом с ним, и от этого становилось ещё хуже. Неожиданно чувства всех шестерых существ свились в воздухе в необычную прочную нить, или, может быть луч, и этот луч стал удлиняться, вытягиваться в пространстве, ища какую-то неизвестную, но вполне определённую цель. Невидимый этот луч растянулся на невероятную длину и где-то там, во мраке, нашёл то, что искал и вернулся обратно к шестёрке маленьких существ, принеся им с собою успокоение. Существа удовлетворённо засопели, ни на мгновение, впрочем, не упуская из вида удивительный луч, который начал тихонько вибрировать, словно кто-то подёргивал его там, вдалеке. Эта ритмичная вибрация становилась всё более и более отчётливой, создалось впечатление, что неизвестная причина, вызывающая её, приближается. И вот уже существа услышали сладкий топоток мягких лапок и поняли, что идёт ОНА. Щемящее чувство охватило маленькие тельца, тупые их рыльца задвигались в ожидании чего-то неизвестного, но, несомненно, приятного.
Большое тёплое тело нависло над гнездом. Оно было настолько огромно, что существа, копошащиеся у его ног, съёжились от страха, несмотря на светлую волну нежно-пыльного запаха заботы, исходящую от него. Существа ощущали, что это ОНА, но страх был сильнее, он удушливым облаком окутал всё гнездо, и ОНА, почуя его, издала странный, как и всё окружающее, звук, отдалённо напоминающий фырканье. И страх тут же ушёл, растаял. ОНА уверенно улеглась в гнезде и сильными, но мягкими нежными руками уложила маленьких розовых детёнышей в ряд возле своего живота. Но они и сами уже почувствовали манящий запах материнского молока, исходящий из ЕЁ сосцов, и, несмотря на всю свою беспомощность, стали, извиваясь в бессилии, пытаться подползти поближе, найти их. Когда же существо нашло своим маленьким ртом немного шершавый, но такой прекрасный сосок, чуть сочащийся сладким молоком, то всё его тело заломило от истомы, и оно начало жадно сосать, наполняя этим великолепием желудок, мозг, всё-всё, вплоть до кончика хвоста, купаясь в волшебном блаженстве и сытости, которых и представить себе не могло. Насосавшись, оно тут же уснуло, уцепившись слабыми лапками за материнское тело, не допуская возможности, что оно опять уйдёт куда-то, исчезнет, оставив их одних. Однако вскоре всё повторилось. И ещё раз.…И ещё…

ГЛАВА ВТОРАЯ.

…Моё второе «я» всё время растёт. Теперь я понимаю, что такое шизофрения и раздвоение личности. Странно, ведь я никогда не ощущал себя склонным к сумасшествию, да и в роду у нас ничего такого не было…Видимо, виной всему тот обморок, бессознательное состояние, в котором я нахожусь. Сейчас, когда я без сознания.…Впрочем, как же так? Ведь я думаю, мыслю, сознание-то работает.…Почему же все мои ощущения нереальны? Наверное, это бред.…Как бы то ни было, это второе «я» гораздо живее, чем «я» настоящий, реальнее. Непонятно только. В какое существо я перерождаюсь…что-то маленькое и беспомощное. Похоже, детёныш какого-то животного.…Теперь понятно, откуда взялись все эти сказки о загробной жизни и переселении душ. Моё второе «я» живёт в таком странном и пугающем мире, что его, при желании, вполне можно принять и за ад, хотя никаких адских мук я, конечно, не испытываю. Впрочем, появление звуков и страх, переживаемые мною, были достаточно болезненны. Утешает одно – судя по всем рассказкам, кто-то выживал после подобных ситуаций. Почему бы и не я? Пугает только вероятность очнуться сумасшедшим и провести остаток дней (а их может быть не так уж и мало) где-нибудь в психушке. Неужели все шизики то нормальны, то завёрнуты на сто восемьдесят градусов? Если так, то мне бесконечно жаль их… да и себя, настолько я к ним близок сейчас.
Почему же так отчётливо реален тот, второй мир, в который я попал? Никогда я не интересовался биологией, и странно, что жизнь этого зверёныша я ощущаю в таких подробностях, так, будто я на самом деле и есть он…Чушь какая.…Или, может быть, правда, и моё сознание раздвоилось, и часть его стала частью сознания какого-то зверёныша? Не верится, конечно, но ведь все факты передо мной. Уж кому-кому, но не мне доказывать обратное…О-о-о, бред какой-то…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Существо понемногу привыкало к потоку новых ощущений. Их оказалось гораздо больше, чем оно предполагало в начале, и информация о внешнем мире, приносимая ими, была практически исчерпывающей. Со временем существо обрело способность только по запаху определять многие свойства окружающих его предметов. Не обладая органами зрения, и не имея возможности передвигаться, оно точно знало протяжённость помещения, в котором находилось гнездо, различало камень стен и металл перекрытий, переплетенье труб вдали и смятую газету, валяющуюся в углу. Удивительно, но оно различало даже то, что отдельные заголовки в газете были цветными. Видимо, краски различных цветов и пахли по-разному.
Помимо привычных ощущений были и другие, весьма оригинальные. Телепатическая связь с собратьями не была постоянной, она включалась в самые ответственные моменты, причём мозг существа, казалось, сам по себе определял, когда эти моменты наступают. Неподвластное разуму, это чувство, однако, никогда не подводило. Как только обострённый слух маленького существа заставлял его насторожиться, невидимый телепатический луч тут же начинал обшаривать окружающее пространство. Этот луч вполне мог различить живое и неживое, опасное и безопасное и разделить ощущения, передаваемые слухом, обонянием и прочими чувствами было невозможно, настолько цельную картину окружающего они давали. Но самым странным было то, что эти ощущения не давали пищу для размышлений, они приносили с собой готовые выводы и реакции, которым существо следовало не раздумывая.
Телепатический луч не помогал читать мысли окружающих, которых, впрочем, могло и не быть, хотя они почти ничем не отличались от него, но эмоции он улавливал очень легко. Страх, голод, блаженство существо переживало совместно со своими собратьями. Различные в покое, они составляли почти одно целое, будучи связанными этим лучом, и это единение постоянно росло и крепло.
ОНА же была не просто матерью, не просто родным существом, ОНА была солнцем, богиней, владетельницей мира. ЕЁ появление существа различали издалека и, приближаясь к ним, ОНА наполняла весь мир теплом и любовью, и маленькие существа купались и наслаждались в волшебных волнах ЕЁ нежности.
Неожиданно, как и всё происходящее в этом странном митре, наступило мгновение, когда существо медленно открыло глаза, и свет, ворвавшийся внутрь существа сквозь режущую боль в веках, разрушил всё – и мир, и существо, живущее в нём, и открыл ему ТАКОЕ, что существо чуть не сошло с ума, настолько дико и отвратительно было окружающее. Да, оно было детёнышем, но одного-единственного взгляда на лежащих возле него в тошнотворно грязном вонючем гнезде собратьев хватило, чтобы понять, что это – крысята. Существо тут же закрыло глаза, понимая, впрочем, что это ни к чему и от правды ему уже не спрятаться никогда.
К тому времени оно уже настолько окрепло, что могло потихоньку передвигаться внутри гнезда. Забившись в самый дальний уголок, оно затихло там, исполненное отчаянья…

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ.

Я, конечно, давно уже заметил этот кусок, но трогать его не стал. Слишком уж он был хорош, слишком на виду лежал. Жрать-то хочется, но жить гораздо приятнее. Вот сейчас и проверим, что лучше – перебиваться с крошки на корочку, или наесться до отвала мясом, но только один раз. Вот он сидит передо мной, сытый и довольный, я даже чувствую, насколько плотно набито его брюхо. Он так кайфует, что его, наверное, слышат сейчас все в нашем подвале. Кое-кто даже завидует ему, и тоненькие ниточки этой зависти окутывают его серебристой кружевной шалью. Но старики, между прочим, заняты своими делами. Посмотрим… Время у меня есть, подожду, заодно и о жизни подумаю…
С тех пор, как я осознал и смирился с тем, что теперь я крыса, мне стало гораздо легче жить. Разум, мышление человека в теле крысы даёт мне большие преимущества. Одно из них – перед глазами. Он сидит передо мной, надутый как пузырь, набитый не только мясом, но и самодовольством. Пройдёт немного времени, и, я уверен, от его блаженства не останется и следа. Тогда я смогу получить доказательства своей правоты и возможность порадоваться от чистого сердца.
Неприятно, конечно, что все эти индусские бредни о переселении душ именно так отразились на мне, но, в конце концов, быть крысой не так-то уж и плохо. Да и моё теперешнее общество чем-то очень похоже на человеческое, только что техники и искусства у нас нет. Впрочем, всё это нам ни к чему. В нашем доме хватает пищи для всех, и добывать её приходится не вкалывая, как дурак, по восемь часов, а просто и спокойно – пошёл и взял, поел и лёг спать. Что ещё нужно человеку.… Ну, или крысе, – какая разница. Во многом мы, крысы, ещё более развиты, чем люди. Я говорю не только о жизни, но и о мышлении. У человека не хватило ума жить в гармонии с природой, в гармонии с самим собой, или сделать так, как сделали мы – пропустить кого-то вперёд по лестнице прогресса и, идя за ним следом, воспользоваться результатами его труда. Я вообще думаю, что человек вовсе не высшая, а лишь первая, самая начальная ступень развития животного мира. Разве имел я, будучи человеком, такие органы чувств, такие способности, такую генетическую память? Разве я помнил хоть что-то из предыдущих жизней? А теперь я, крыса, мыслящая ничуть не хуже человека, помню всю жизнь некоего Сергея Сергеевича Проскурина в таких подробностях, каких и сам он не помнил никогда. Всё – от первого крика в роддоме до последнего вздоха, от первого шлепка по заднице до первого полового акта.… Впрочем, всё это неважно. Теперь передо мной открыто большое будущее, гораздо более широкая перспектива, чем та, которая когда-либо открывалась этому Сергею Сергеевичу. Что ожидало его? Смерть и лишь слабая надежда на загробную жизнь. Что ждёт меня? Непрерывная цепь перерождений, новых ощущений, чувств и мыслей. Крыса.… Да это блаженство по сравнению с человеком. Один только хвост, который люди, эти странные и тупые существа, считают безобразным, приносит мне столько новых ощущений, что им и в голову не при… Стоп.. Кажется, началось. Посмотрим…

ГЛАВА ПЯТАЯ.

В тёмном, заросшем паутиной подвале, на грязном полу среди кучек высохших экскрементов, билась в конвульсиях крыса. Её выкатившиеся глаза налились кровью, скрюченные лапки царапали тело, словно пытались разорвать шкуру и выпустить наружу кишки. Забрызганный кровавым поносом хвост извивался на полу разрубленным червяком. Из сведённого судорогой рта текла струйка зеленоватой слюны. Дыхание хриплыми толчками рвало лёгкие, но с каждой секундой оно становилось всё реже и тише.
Невдалеке сидела и наблюдала за агонией другая крыса. Блестящие умные глазки её следили за умирающей с живым интересом. Внезапно умирающая крыса села на задние лапки, судороги двумя волнами прокатились по её телу, и длинная струя рвоты брызнула изо рта. Наблюдателю стало плохо видно, быстро и бесшумно он перебрался на другое место, соблюдая определённую дистанцию, и когда умирающую вырвало, нос наблюдателя задвигался, сильно вдыхая и выдыхая воздух, наслаждаясь новым для него запахом.
Умирающая крыса легла, дыхание её постепенно успокоилось. Она закрыла глаза и опустила голову на заблёванный пол. Со стороны казалось, что ей полегчало, однако рёбра её были неподвижны. Воздух больше не был нужен крысе. Ей и вправду стало совсем хорошо. Крыса умерла. Наблюдатель посидел немного, потом приподнялся столбиком, стараясь поподробней рассмотреть жалкий маленький трупик на полу, но потом, когда запах смерти коснулся его ноздрей, разочарованно сел и почесал рыльце лапками. Он рассчитывал на более долгое развлечение…

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

…Что-то у меня от всей этой бодяги аппетит разыгрался.… Как бы то ни было, но я оказался прав, что не воспользовался тем куском мяса. Хорош бы я сейчас был…Ужасно плохо, когда хочется есть, желудок начинает диктовать свои условия всему организму. Даже мозг как бы отключается. Опасно это.… Никогда не нужно доводить себя до такого состояния, всегда нужно быть сытым.… А, всё это ерунда… Скорее, скорее.… Вон там, в той норке, я запрятал вчера недоеденный батон. Хоть и чёрствый хлебушек, но беленький…Сладкий такой… Сейчас-сейчас.… Ещё один поворот и вот он, мой батончик! Так.… Вот.… О, чёрт! Какая сволочь была здесь.… Сожрали, твари.… Все, все, гады на халяву хотят.…На помойку или в мусорокамеру им лень.… Впрочем, что это я.… Надо бежать.… Как есть хочется, просто невыносимо.… Вот в такой момент можно и отраву любую слопать…Быстрее.… О, куда же теперь бежать.… Да, пожалуй, лучше на помойку, там уж почти наверняка что-нибудь найдётся.… Так, вот лестница – двадцать одна ступенька, и я на улице… Быстрее только…Уй, чёрт, как живот подводит, такая боль, что и кирпич сейчас сожрал бы… Ладно, ладно, постараюсь держаться в рамках. Самое главное сейчас – перебежать дорогу и не попасться на глаза кошкам. …Впрочем, что мне сейчас кошка, я и кошку съем в таком состоянии.… Нет-нет… Нужно быть осторожней… сколько дураков попало в переплет в таких же ситуациях.… Так.… Теперь под куст, и осмотреться.… Вроде бы никого. Ещё один рывок, и я на помоечке… Быстро-быстро… О-о-о, вот оно! Сальце… Моё любимое сальце…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

В норе было темно и уютно. Плотно набитая гниющими остатками пищи, нора и отапливалась с их помощью. Молодой жирный пасюк с оголённой длинной розовой мордочкой и растопыренными усиками наслаждался своими богатствами. Тоненькие пальчики его передних лап перебирали осклизлые кусочки испорченного сала, куриные косточки с высохшими на них сухожилиями и зачерствевшие хлебные корки. Он не хотел есть, но даже сам вид этих объедков доставлял ему наслаждение. Единственное, о чём он сожалел, это то, что его, крысы, зрение не способно различать цвета, но память подсказывала, какие удивительные краски и оттенки сейчас играют перед ним. Сало, белое, с чуть желтоватыми розово-коричневыми краешками, с почерневшими полосками подгнивающего мяса, сморщенные картофелины с длинными бело-фиолетовыми отростками и светящимися в темноте белёсыми пятнышками плесени – никакой радуге не снилось такое разнообразие. А очаровательные запахи гниения, которые показались бы человеку тошнотворными, щекотали ноздри молодой крысы нежным приятным ароматом. Но вдруг что-то заставило крысу насторожиться. Вытянув шею, крыса подползла поближе к выходу из норы и принюхалась. Впрочем, и без того было ясно, что около норы затаилась кошка. Крыса задумалась и потихоньку отползла в глубину норы. Бояться ей было нечего – нора была узка и прочна, а пищи, находящейся в ней, крысе хватило бы на несколько дней.
Через некоторое время, к сожалению, оказалось. Что пищи в норе слишком много, а кошка попалась чересчур назойливая. Это была не раскормленная, холёная, ленивая домашняя кошка, а худая и жилистая подвальная тварь, привыкшая сама добывать себе пищу. На этот раз она решила покушать крысятины, и от своего решения отступать была не намерена. Её длинная лапа с растопыренными пальцами и выпущенными когтями пролезла в отверстие норы и зашарила вы темноте. Крыса вжалась в кучу своих припасов, но один из кошачьих когтей всё-таки задел её шкурку. Кошка тут же вытянула лапу и захватила крысу уже всеми когтями. Крыса, визжа, попыталась вырваться, но деваться ей было некуда. Кошка запустила когти поглубже и потянула лапу на себя. С ужасом крыса почувствовала, что, несмотря на все её попытки удержаться, кошка понемногу вытаскивает её из норы. Лапки крысы судорожно хватались за землю, но жирные от сала пальцы лишь скользили по полу. Развернуться же в тесной норе было невозможно. Крыса извергла жуткую волну страха и бешенства. Эта волна ударила кошку, словно электрический ток, даже шерсть на её морде встала дыбом, однако кошка была привычна к подобным выходкам крыс, и практически не обратила на это никакого внимания. Крысу почти покинул рассудок, мозг захлестнула звериная злоба, и она приготовилась к решающей битве. Лишь только кошка извлекла её из норы, крыса рванулась в сторону, несмотря на сильную боль, причиняемую ей кошачьими когтями и, вырвавшись и извернувшись в воздухе, тут же бросилась в контратаку. Не ожидавшая такого поворота событий кошка не успела перехватить крысу на лету лапами, и крыса вцепилась ей в грудь. Бойцы сплелись в плотный клубок и молча покатились по подвальному полу. Каждый пытался добраться зубами до горла противника. Кошка имела значительное преимущество в весе, к тому же её удары мощными когтями задних лап наносили крысе тяжёлые раны. Однако истекающая кровью крыса значительно превосходила кошку в азарте, злобе и неукротимости. Теперь ей было безразлично всё, в том числе и собственная жизнь. Её целью стало одно – сомкнуть свои челюсти на горле врага.
Первая стычка закончилась вничью. Соперники разлетелись в разные стороны и судорожно глотали воздух, собираясь с силами для второго броска. Крысе пришлось худо, даже плотная шкура и мех не защитили её бока и живот от страшных царапин, однако и кошачья грудь была сплошь искусана и залита кровью. Оба врага не собирались на этом заканчивать поединок. Кошка, чувствуя своё преимущество, первой бросилась в атаку, пытаясь подмять крысу под себя и схватить её за загривок, не давая укусить себя. Крыса вроде бы растерялась на мгновение, сделала какое-то неловкое движение и, казалось, подставила кошке свой беззащитный бок, но в последний момент резко развернулась и вцепилась прыгнувшей на неё кошке зубами прямо в нос. Кошка взвыла от боли, но сделать ничего уже не смогла. Крыса, не разжимая зубов, прижала её голову к земле и развернулась так, чтобы кошка не могла схватить её своими когтями. Кровь из жестоко прокушенного кошачьего носа хлестала ручьём, и крыса, зажмурив глаза, всё сжимала и сжимала свои челюсти, под которыми уже хрустнули хрящи носовой перегородки. Кошка завизжала от невыносимой боли и ужаса и упала набок, пытаясь всё-таки вырваться и достать крысу сильными задними лапами, но крыса ловко разворачивалась, не отпуская свою жертву так, что кошка, напрасно поелозив по полу, оставила свои попытки освободиться. С каким-то болезненным всхрапом она ещё некоторое время вдыхала воздух ртом, но потом задние её лапы, царапая когтями пол, вытянулись бессильно, и тело её обмякло. Крыса, однако, далеко не сразу выпустила свою жертву, но не от злобы, а просто потому, что её челюсти свело от дикого напряжения битвы. Немного успокоившись, она всё-таки разжала зубы и отползла от своей жертвы.
Вся шерсть её была залита кровью, своей и кошачьей, и слиплась в безобразные сосульки. Крыса заползла в свою нору и немного отдышалась там в безопасности. Отдохнув, она осторожно вылезла из норы и, прихрамывая, подошла к поверженному врагу, задрав голову и часто двигая ноздрями, вдыхая густой, тягучий аромат своей победы. Теперь кошка не выглядела такой уж большой и грозной. Крыса подковыляла к лужице свернувшейся крови, натекшей возле кошачьей головы, и начала лизать эту чёрную, тягучую как кисель, жижу. Напившись, она дёрнула длинным носом и, победно пискнув, уползла в свою нору зализывать раны. Труп кошки теперь достаточно надёжно охранял её дом от вторжений. Крыса немного почистилась и уснула…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

После той проклятой драки с кошкой я наконец-то решился перебраться сюда, на помойку. Преимущества такого образа жизни очевидны – мир, покой и безопасность. Еды здесь полно…ну, это само собой. Ходы и норы здесь рыть не только легче, но и гораздо интересней, даже вкусней. Я теперь много времени трачу на рытьё новых переходов – из одного любопытства. Помойка большая, все мы здесь из разных семей, между собой практически незнакомы, так что в процессе расширения ходов я завожу и новых приятелей. Изобилие пищи даёт нам возможность не заводить склок и базаров по поводу обустройства иерархической лестницы. Впрочем, меня-то это интересует меньше всего, мне ли бояться таких разборок. После того, как я загрыз эту сволочную кошку, помимо двух отгрызенных ею пальцев на правой передней лапе и разорванного уха я получил пожизненное место в ряду Старейшин. Теперь, чтобы отнять его, надо убить и меня вместе с ним. Пока на это никто не решается. Правда, здесь, в этом обществе никому и дела нет до чинов, но уважение мне, конечно, оказывают.
Наверное, я старею, всё больше тянет к теплу и покою. Эх, как вспомню молодость свою подвальную, аж сердце замирает. Какие приключения, какое веселье.… Да, видно и взаправду старость наступает – всё думы одолевают, как раньше всё было хорошо и как сейчас всё плохо.… Всё больше и больше убеждаюсь, что наше, крысиное, общество и предыдущее моё, человеческое, похожи между собой как две капли воды. Как я сейчас иногда жалею, что, будучи человеком, не уделил должного внимания изучению социологии… Просто так, ради развлечения.… Сейчас-то не почитаешь…
И вот ещё что странно – я не понимаю человеческого языка. То есть всё, что было со мною в человеческой жизни, помню, а язык – забыл. Странно это…
То-то я загрустил.… Не рано ли я в старики записываюсь? Я, правда, не знаю, сколько живут крысы, меня это и не интересует, ну, хоть завтра помру.… Ха, плевать мне на это. Воплощусь хоть в птичку, хоть в слизня, узнаю, что и как они чувствуют, чем живут.… Только глупый человек боится смерти, да и то только потому, что не знает, что с ним будет после смерти, и ещё из-за приобретённой людьми мании величия. А, что с них взять – отсталые существа, мать их…
А ради развлечения.… Приглядел я тут одну самочку, просто пальчики оближешь – такая лапушка.… На досуге займусь…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Весна прилетела в город на лохматых туманных крыльях западного ветра. Заплакали сосульки на крышах, почернели и осели сугробы во дворах, вылезла наружу накопившаяся за зиму дрянь. Люди взяли в руки лопаты и вилы, грабли и метёлки, завели большие грузовые автомобили и вышли на улицы города, чтобы навести в нём порядок.
Большая мусорная куча на окраине нового микрорайона давно уже всем намозолила глаза, поэтому с неё и начали. Верхний, смерзшийся слой отходов, никак не давал поначалу пробраться внутрь, он, как рыцарский панцирь, защищал свой внутренний мир, свой крысиный город, от вторжения врагов, но под ударами ломов и лопат постепенно уступил, и вот уже большие совковые лопаты вгрызлись в самое сердце мусорной кучи. Рушились и засыпались лабиринты коридоров, ломались гнёзда. Перепуганные и ничего не понимающие крысы, в тщетной надежде уберечься, прятались всё глубже и глубже в недрах помойки, но и там их настигали холодные, бессердечные лезвия лопат. Под их напором оседал и пропадал без следа некогда славный крысиный город.
Паника овладела крысами, в самой глубине их скопилось так много, что нечем уже было дышать, где-то под ногами напрасно пищали затоптанные малыши.… Но вот одна из крыс, толстая, с разорванным ухом, выскочила наружу через один из немногих уцелевших ходов прямо на опешивших от неожиданности уборщиков. Не давая им опомниться, крыса мохнатым клубком скатилась на дорогу, и быстро шмыгнула в кусты на обочине. Лопата, брошенная ей вслед, впустую прогремела по асфальту. Крыса ушла.
Этот удачный побег стал сигналом для остальных крыс. Через все сохранившиеся выходы хлынула потоком целая толпа крыс. Однако и люди уже успели подготовиться. Многих из беглецов на свободе поджидала смерть. В ход пошло всё, от лопат и вил до кирзовых сапог. Люди были безжалостны к убегающим.
Одну из крыс прижал к земле вилами мужичонка в рваной телогрейке. Он с интересом наблюдал, как вылезают из орбит её глаза по мере того, как он погружал вилы всё глубже и глубже в оттаявшую землю. Крыса извивалась между зубьев, пытаясь освободиться, но вилы всё сильнее придавливали её. Вот уже хрустнули рёбра, и кровавая пена закапала из её рта. Мужичонка остановился и стал наблюдать, как крыса от бессилия начала грызть землю, карябать её когтями, словно пытаясь сделать подкоп и вырваться из-под этого страшного пресса. Мужик нахмурился и резким ударом ноги вогнал вилы в землю до отказа. Однако даже почти перерубленная пополам, с перебитым позвоночником, крыса была ещё жива. Мужик вытащил вилы и долго ещё смотрел, как корчится в судорогах беспомощное тельце и бьётся по земле длинный голый хвост. Лицо его исказила кривая ухмылка, он был почти счастлив. Но вскоре его окликнули, и он побежал помогать остальным.
Крыс было слишком много и работы у грузчиков хватало. Уборка мусора, естественно. Пошла по боку, началась азартная охота. Даже и не охота, а просто массовое избиение. Но какое значение имеют термины перед таким невыразимым блаженством – догнать и уничтожить жертву, бессильную ответить тебе. Как сладостно это полное превосходство и безнаказанность…
Мало кто убивал крыс сразу, это было бы совсем неинтересно. Пожалуй, ничто не может порадовать убийцу сильнее, чем долгие мучения его жертвы…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Теперь, если меня не заметят здесь, придётся сидеть под этими кустами до ночи. Я просто не решусь ещё раз добровольно показаться этим живодёрам. Если бы только я мог знать, чем обернётся мой побег, я предпочёл бы загрызть сам себя. Как я теперь понимаю всю человеческую сущность… Странно, но раньше, когда я был Сергеем Сергеевичем Проскуриным, я и представить себе не мог, какое гнусное, беспросветно конченое это существо – человек. Ни одно животное не смогло бы пасть так низко, как сейчас, перед моими глазами, пали эти люди. Да, впрочем, разве они пали? Просто раскрылись глубинные черты их характеров, доселе скрывавшиеся под лицемерной маской воспитания и привычек.
Ни одно животное не стало бы убивать только ради того, чтобы получить от этого удовольствие.… Ну, если только хорёк.… И если от хорька смердит, то и человек зловонен.… По крайней мере, я теперь чувствую эту вонь, пусть и не обонянием – какая разница. Но я не могу понять, я, крыса, не могу понять, какое удовольствие можно получить, раздавив гнездо с маленькими, голыми, слепыми и беззащитными детьми, чьи бы они не были. Я не могу понять, зачем нужно раз за разом оглушать свою жертву, не убивая её, а потом, дождавшись, когда она немного придёт в себя, оглушить её снова, медленно-медленно подводя её к порогу смерти. Мне дико, что кто-то наслаждается, глядя на то, как визжит и мучается живое существо, разрезаемое, но медленно, лезвием лопаты. Вот именно садизм, наслаждение от чужой боли, и отличает человека от других живых существ. Это, а вовсе не разум. Я вообще удивляюсь, как они тут все не обкончались, такой был у них кайф. Мне тошно от мысли, что я когда-то тоже был человеком…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

Всё имеет свой конец и своё начало. Прекратилось побоище, убрали помойку. Ночь опустилась на город, и её милосердная тьма укрыла жалкие трупики на снегу и следы крови на асфальте, а ветер унёс куда-то вдаль запахи смерти. Осиротевшая крыса, сидящая под кустом, долго ещё не могла прийти в себя и решить, как ей быть дальше. Уже за полночь она вылезла из своего укрытия и, прихрамывая на искалеченную правую переднюю лапу, поплелась по пустынной дороге, и её длинный хвост волочился за ней по солёным лужам. Далекие фары настигающей крысу машины осветили её сгорбленную спину, и крыса обернулась.… Тормозить никто не стал…

16. 01. 1993.