Без названия о Гражданской Войне

Нет страшеннее войны, чем война гражданская. Тем более если она основана на классовой ненависти. Демаркационная линия раздора проходит, не на бумаге, ни на картах, а в умах граждан. Вчерашние соседи начинают беспощадно убивать друг друга, друзья становятся заклятыми врагами, братья и сестры сгорают в пожаре взаимной ненависти, прятавшиеся до этого пороки и ненависть, овладевают человеком. Тут нет места жалости. Ты уничтожаешь врага, до момента полного истребления, стираешь его как вид, отбрасывая все задние мысли - ты колешь, рубишь, рвешь руками, стреляешь, сжигаешь, глумишься над ним. Огонь вспыхивает мгновенно, пожирая всех на своем пути, люди, охваченные им, кружатся в коллективном безумии, погружаюсь в хаос, разрушающий духовный стержень народа. Бросаясь грудью на защиту своих убеждений, славные герои, идейные борцы гибнут обычно первыми, освобождая дорогу рядовым исполнителям этой бойни, в конце остаются подлецы прятавшиеся за спинами, отсиживающиеся в теплых кабинетах, и безликие статисты, слепо исполняющие волю само нареченных вождей, жаждущих одного - безграничной власти. До какого абсурда может довести братоубийственная война?
 Эту историю я прочитал в дневнике участника тех событий, служившего в рядах добровольческой армии. В 1919 году белые армии стремительно наступали на Москву. В знаменитой московской директиве изданной Деникиным, всем войскам предписывалось продвигаться вглубь России, с целью свержения советского правительства. Успешно начатое летом наступление, провалилось из-за большой растяжености  фронта и нехватки людей. Спустя четыре месяца началось всеобщее отступление. Тысячи измученных людей устремились на Дон: солдаты, офицеры, казаки, гражданские, женщины, дети, все искали спасения от надвигающегося бедствия. Лишь слабые заслоны и нерешительность красных спасали их жизни. Когда же те опомнились, они устремились в погоню, дабы окончательно добить контрреволюцию и выдавить ее за пределы Новой России. Нередко наступающие части большевиков опережали арьергарды добровольческой армии - утром селение занимали красные, днем белые, вечером снова красные. В одной из станиц и произошли те события.
   Вечером мы вошли в станицу Лисицынскую, капитан Мягков приказал мне и Чижикову провести разведку и найти подходящий дом, в котором можно было, расположится на ночлег. Жителей практически не было, все в спешке разбежались при виде двух надвигающихся армий. Осталось лишь несколько старух, да местный священник, отпевавший умерших от ранений солдат, оставленных здесь на милость победителю. Дома казались абсолютно безжизненными, будто здесь и не было никогда людей, лишь пронзительный вой голодных собак нарушал мертвую тишину. Выйдя на центральную улицу, мы заметили, как из трубы одной из хат струится слабый ручеек дыма, замерзшие до костей мы обрадовались от одной мысли о тепле исходящей от русской печки. В доме оказалось живет одинокая пожилая женщина. Открыв дверь и видя нас, двух бледных измученных мальчишек она по-матерински улыбнулась и с радостью согласилась нас приютить. От  постоянного одиночества она потихоньку сходила с ума, как потом мы узнали, муж ее погиб еще на великой войне, а сыновей, как это не редко бывало, вначале Гражданской забрали красная и белая армия. Чижиков остался в хате, а я немедленно побежал к остальным юнкерам и капитану доложить о выполнении задания. Спустя двадцать минут наш небольшой отряд расположился в доме. Пятеро юнкеров старших классов Одесского пехотного юнкерского училища и капитан Мягков, суровый, но справедливый мужчина, настолько устали от постоянного движения и непрерывного бодрствования, что готовы были упасть и заснуть на деревянном полу. В виду постоянной опасности появления врага, нужно было выставить часового, решили тянуть жребий. Асееву никогда не везло, в подобных вещах, вот и сейчас жребий пал на него, он первым отправился в дозор. А мы, разделив наш скудный паек, с хозяйкой дома, улеглись спать. Я готов  был спать целую вечность, хотя казалось, что и ее будет мало, настолько усталость охватила меня. Укутавшись в старые шерстяные одеяла, бережно хранимые женщиной в память о сыновьях, и согретые  теплом затопленной печки мы заснули крепким сном. Никогда в жизни я больше не видел столь беззаботных снов. Лишь один капитан, терзаемый тяжелыми мыслями о нашем будущем, не мог долго уснуть. Но в итоге и его одолел сон.
  В начале  второго часа из дозора прибежал Асеев. Бледный, перепуганный он, что-то кричал. Успокоив его, капитан спросил:
- Что случилось?
- Там красные, я видел, как они подъезжали к станице.
-Ты уверен, что это они, а не наш заслон?
-Да, у одного из них была звезда на фуражке. Нужно уходить.
-Уходить поздно, они уже въехали на главную улицу, нас заметят. Снимайте все знаки отличия, а я сорву погоны. В этой потрепанной форме мы сойдем за красных.
Сорвав все знаки отличия, мы молча, сидели и ждали, развития дальнейших событий. Всех нас одолевал непреодолимый страх. У меня дрожали руки. В какой-то момент за окном послышалось ржание уставших лошадей, затем неразборчивые человеческие голоса. Это был конный развед отряд наступавших большевиков. Сердца забились с сумасшедшей скоростью, тело сковал ледяной озноб. Послышался скрип старого крыльца и приближающиеся шаги. В дверь постучались:
-Открывай, кто есть в доме. Красная армия пришла.
Дав одобрительный кивок старушке, капитан Мягков приказал всем нам лечь по кроватям. Дверь открылась. В комнату вошли трое мужчин с винтовками наперевес.
-Кто такие? – громко спросил один из них.
-Мы разведка, я Тухонин – сказал капитан уверенно поднимаясь и подходя к вошедшим.
-Документы есть?
-Какие же на хрен документы в этой суматохе. Мы из седьмой дивизии, из полка Доробченко.
Еще пару недель назад мы бились с этой частью под Харьковом, и от пленных красноармейцев получали сведения об их позициях и командирах.
-Больно молодые у тебя бойцы.
- Это юные добровольцы из числа сирот павших большевиков. Они хотят мстить за отцов. Сами напросились в разведку.
-Молодцы чертята, за правое дело сражаются. Ладно, поверим тебе.
Видимо от усталости, и глядя на наши лица, выглядящие как у голодных оборванцев, впрочем, коими мы и являлись на тот момент, и не способных причинить какого либо вреда  их жизням, они не стали вдаваться в подробности наших биографий. Им тоже хотелось поесть в тепле и отдохнуть от нескончаемого движения. Эти трое расположились с нами в одной комнате, остальные красноармейцы заночевали в соседнем доме. Какой случай свел всех нас в этом месте, я не знаю. Ночь мы провели вместе с нашими врагами, спав с ними на соседних кроватях, греясь от одной печки, дыша одним воздухом. Сон ставит людей по одну сторону.
Утром я проснулся от голосов двух красноармейцев, громко споривших о чем то. Постепенно проснулись и все остальные.
-Проснулись ребятишки, сходите дров принесете.
Повинуясь просьбе, мы отправились во двор за дровами.  В соседнем доме, то же уже проснулись, слышны были разговоры и смех.
Капитан приказал нам поменьше болтать, быть как можно незаметнее. На все вопросы отвечать будет он сам. Завтракали мы за одним столом, один из солдат даже угостил куском засушенной свинины. Они много шутили, были добродушны, ничто не предвещало беды.
-Откуда ты парень? -  спросил  меня один из них.
-Я из Тулы.
- Хороший город, а я из под Воронежа.
Через минуту, наш разговор прервал вошедший в хату здоровый красноармеец, на его голове была фуражка с большой красной звездой, из-под которой торчали рыжие волосы. Посмотрев на нас, он поинтересовался у своих людей кто мы такие.
-Они разведка из седьмой.
-Из седьмой говоришь. Больно молоды они для разведки.
- Они, сироты, добровольно пошли в разведку, мстить белым за отцов.
- Мстители! Как вам служится молодые бойцы?
И тут происходит нелепая случайность. Привыкши отвечать нашим офицерам, Чижиков говорит:
-Отлично, господин офицер.
У рыжего командира глаза на лоб налезли от такого ответа.
-Говорите разведка седьмой. А ну стоять на месте.
Из кобуры он достал наган, и приказал всем нам поднять руки. Капитан, понимая, что пришло разоблачение, попытался выбить оружие, но его свалили на пол.
-Да это же юнкера! Вы идиоты не признали юнкеров и белогвардейского офицера.- Ругался рыжий на своих.
Чижиков, осознав, что нехотя, выдал нашу тайну, заплакал. Нас вывели на улицу. На крики сбежались остальные красноармейцы, человек пятнадцать, некоторые были пьяны. Они кричали, ругались в нашу сторону.
-Буржуйские выродки!
-Что будем делать с ними?
-Расстреляем.
-Повесим.
Осознавая, что возможно это последние минуты жизни, грудь, словно придавленная тяжелым камнем, ныла от острой боли, я не мог дышать. Повалив на землю капитана, пьяные солдаты принялись его избивать, били острыми носами сапогов, тяжелыми прикладами винтовок, кулаками. В свои удары каждый из них вкладывал накопившеюся злобу, от обиды на существовавший режим, для них офицер был его олицетворением, воплощением царского гнета и проявлением высшей степени несправедливости. Стиснув зубы, капитан терпел, молча, без единого звука медленно умирал от истязаний, в какой-то момент он потерял сознание. Один из пьяных большевиков, держа в руке распитую наполовину бутылку самогона, подошел к Корнееву и сильно ударил его в живот, от разливающейся по телу боли юнкер упал на снег и согнулся пополам.
- Смотри щенок, как умирает офицерская сволочь, скоро и твой черед придет.
Затем, сделав глубокий глоток алкоголя, вернулся к истязанию капитана. Рыжий, все громче орал:
- Бей его ребята, убивай!
Командир действовал с особой жестокостью, удары он старался наносить в лицо. Мы плакали, плакали от того что не могли ничего сделать, для того кто заменил нам в последние месяцы родных отцов, став нашим мудрым наставником, оберегавшим от всех невзгод этого ужасного времени. Асеева вырвало тем скудным завтраком, что прошел в компании тех, кто сейчас старался уничтожить нас.
-Гори ублюдок!
Рыжий вылил самогон, на окровавленного капитана и поджег. Все вокруг смеялись, глядя на невыносимые муки белого офицера. Затем все тот же главный садист плеснул на полуживого капитана ведро холодной воды. Обгоревшее тело на покрасневшем от крови снегу еще подавало признаки жизни, однако особого интереса теперь оно не вызывало, и красноармейцы немедленно переключились на нас. Десять человек принялись рвать наши тела на части.
-Бей! Бей! Бей! – кричал рыжий, неистово заводя толпу, призывая к кровожадному побоищу.
В какой-то момент мы перестали ощущать боль, удар за ударом, вытягивал из нас жизнь. Один из бьющих в бесовском экстазе схватил пистолет и выстрелил в плечо Асееву, из нее брызнула кровь, запачкав подол шинели стреляющего, отчего тот еще с большей яростью стал наносить удары. Когда же ему наскучило это занятие, и бутылка стала пустой, он кончил дело, выстрелом в голову, и после неторопливо поплелся за новой порцией спиртного. Другие в это время готовили две виселицы, перекинув веревки через толстый сук, старого дуба.
Женщина приютившая нас выбежала на улицу и что есть мощи рыдая, кричала:
- Убейте меня, рубите, не трогайте ребятишек!
Двое солдат, затолкали ее в дом и заперли.
 Пьяные, злые, ослепленные классовой ненавистью они убивали нас.
Чижикова и Корнеева, потащили к дубу. С легкостью накинув петли на шеи, что есть мощи они дернули веревки, оторвав юнкеров от земли.
- Смотри как извивается гаденыш. Буржуйский сученок.
Насмотревшись вдоволь, кто-то из палачей, то ли от жалости, то ли пресытившись зверством, выстрелил в умирающих юнкеров. Мои друзья перестали дергаться, они умерли.
На шум пришел священник. Он молил и заклинал богом красноармейцев прекратить эти бесчинства,  но одним ударом приклада его оглушили и оставили лежать на улице.
Рыжий очередную свою выдумку решил исполнить сам - раздев догола Корсуна, его ноги привязал к лошади и пустил ее скакать по кругу. Оледеневшая дорога терзала тело белокурого юнкера, нанося глубокие раны и медленно обдирая кожу. Затем резким ударом шашки, перерубя ступни жертвы, он вскочил на Корсуна и принялся прыгать, пока окончательно не выдавил последнюю каплю жизни из бедняги.
Настала моя пора. На шею мне накинули петлю, рыжий подошел и смеясь, сказал:
- Изведем мы ваше семя с этой земли. Всех вас уничтожим!
Глаза его налились жуткой нечеловеческой злобой. Я приготовившись умереть, читал про себя молитву, первую настоящую молитву в моей жизни… И произошло чудо, она донеслась.
Последний заслон белой армии возвращался с линии фронта, его путь как раз лежал через эту станицу. Стремительно въехав на центральную улицу, всадники перебили практически всех наших мучителей. Я был спасен, находясь в петле, одним глазом заглянув на тот свет. Белые казаки принялись избивать оставшихся в живых красноармейцев. Их вылавливали и рубили, стреляли, душили, с не меньшей жестокостью и ненавистью, чем те убивали нас. Рыжего, пытающегося скрыться с места содеянных зверств, поймали. Большой бородатый казак, дал мне в руки револьвер:
- Мальчик, стреляй в него, отомсти за друзей.
Меня переполняла злоба и ненависть, я готов был разорвать руками главного палача. Его главного изувера, лишившего меня друзей и отнявшего мой душевный покой. Чувствуя холодную пулю в стволе, приготовившеюся влететь в затылок садиста, я дрогнул. Я не смог это сделать. Упав и рыдая как маленький ребенок, сознание оставило меня. Сквозь мутную пелену, застелившую мой взор, мне виделось, как казаки шашками искромсали тело рыжего, превратив его в бездушный обрубок человеческого мяса. 
На гражданской войне нет героев. Нет в ней правых и виноватых. Не может в ней быть красивых слов, и торжественных праздников. Она порождает многочисленные вопросы, на которые нет однозначных ответов. Надеюсь, мы перестанем окрашивать друг друга в цвета – сумеем простить, то время, эпоху. И будем жить дальше.