Передислокация шайки

             В Лундогоу собрались все, и главарь воспрянул духом. На мосту он долго осматривался, но кругом была тайга, и никто не знал, куда лучше идти. Не скоро, только к вечеру, Ли Фу наконец выбрал направление, и на другой день, едва над горизонтом показался краешек солнца, банду подняли на ноги, и она тронулась в путь.
Какое-то время они продвигались чуть ли не в обратную сторону, а потом начали углубляться в лес. Примерно через час вышли на какую-то тропу, но скоро свернули с нее и теперь держались направления к водоразделу. Их путь был очень труден из-за лиан, которые местами сильно переплетались с подлеском, образуя «непроходимки», и тогда они петляли, как зайцы, теряя попусту время.
Во второй половине дня все выбились из сил, и Ли Фу объявил привал. Во время этого трудного пути китайцы натыкались на следы крупных зверей, а в одном месте мимо них пронеслись ураганом дикие свиньи. Один из хунхузов был немало наслышан о здешних местах и сказал, что в этой тайге живет «страшный амба»* – ее полновластный властелин. Они приняли все меры предосторожности и на ночь развели большие костры.
На другой день банда снова тронулась в путь и продолжала идти к водоразделу. К концу дня отряд вышел к крутой скале в излучине небольшой речки и с полосой курумов у ее подножья. Хунхузы выбрали более или менее чистую площадку и стали готовиться к следующей ночевке.
А утром Ли Фу неожиданно объявил банде, что дальше они не пойдут, и после недолгого раздумья уверенно добавил:
– Более подходящее место едва ли найдем. Здесь мы будем как в крепости, но для этого придется поработать.
В этом месте природа оказалась очень щедрой на строительные материалы, и у нее было все: лес, камень, глина, песок и даже мох.
В этот же день они поставили три шалаша, и после того, как Ли Фу выбрал площадку для будущего логова, закипела работа. Бывшие крестьяне работали дружно, и со стороны никто не сказал бы, что это хунхузы. Они валили лес, распиливали его на бревна, шкурили их и переносили на площадку. Заготовив необходимое количество круглых лесоматериалов, китайцы приступили к строительству большой фанзы.
Ван работал сосредоточенно и с удовольствием. В этот день он затесывал на бревнах кант, и это не мешало ему думать. В последнее время он все больше сомневался в том, что поступил правильно, когда согласился уйти к хунхузам. Впервые Ван задумался над своей жизнью среди разбойников после того, как пообщался с русским пленным. Потом он жалел богатых китайцев, которых часто пытали, чтобы вытрясти из них много денег…
Ван очень переживал, когда отряд потерял семь человек убитыми. Затем ушел из жизни Лао Мын – наставник молодых хунхузов. Ван был очень привязан к нему, потому что старый вояка многому его научил. Он, простой деревенский парень, совсем не умевший драться, в совершенстве овладел каратэ и во время практики побеждал почти всех новобранцев.
Ван уже не один раз вспомнил о том, что ему говорил тот русский, и теперь жалел, что не сбежал от дяди, когда они толклись на харбинском вокзале. Русский во многом оказался прав; хунхузы это не герои, как говорил дядя, а плохие люди; они живут, как волки, и грызутся даже между собой. Но русский ошибся в том, что он, Ван – не китаец. Но разве он сам не чувствует, кто он такой? И разве его дед не говорил ему, Вану, что из него вырастет очень хороший китаец?..
Ван вспомнил свое детство. Он и Мэй всегда ждали с нетерпением, когда мать, покончив с делами, займет свое место на теплом кане. Тогда они тут же прижимались к ней и непременно просили ее что-нибудь рассказать. Мать знала много разных преданий о богах и демонах, о десяти залах подземной тюрьмы, где в каждом зале есть свой судья и свой ад*. Они замирали от страха, когда мать рассказывала, как в одном аду грешникам выкалывали глаза, а в другом – вырывали языки. Но в других залах было еще страшнее. В аду Бопи с грешников сдирали кожу, а в аду Юго их бросали в котел с кипящим маслом…
Ван вдруг улыбнулся, потому что вспомнил, как плакала его сестренка, когда Цин рассказала притчу о маленьком мальчике, которого демоны привезли в первый зал чистилища. Но Бог Дунюэ дади рассердился на них, и так как мальчик не был грешен, он разрешил ему снова родиться. Однако по законам Бога этот мальчик теперь должен был родиться девочкой, и он родился девочкой.
Ван продолжал думать о сестре… Она была еще костлявой девчонкой, когда за ней приехал муж и увез ее в город. Но через несколько лет в их доме вдруг появилась очень красивая и стройная женщина в городской одежде, и ему не верилось, что это Мэй. Она чем-то притягивала его к себе, и в то же время он почему-то робел в ее присутствии.
С приездом сестры дом ожил, а ее общительная малышка никому не давала покоя: она много бегала и много задавала вопросов. Бывало, Мэй задерживала на нем томный взгляд, и тогда он испытывал странное волнение. Однажды, когда матери не было дома, она вдруг сказала:
– А знаешь, Ван, мой муж как-то сказал мне, что ты мне не родной брат, а сводный.
Он хорошо помнит, как вздрогнул и хотел нагрубить сестре.
– Я, конечно, не поверила ему, – задумчиво промолвила Мэй, но после непродолжительного молчания опустила голову и с волнением спросила: – Ван, а если бы это оказалось правдой, ты женился бы на мне?
Он немного растерялся, но все же ответил прямо:
– Да… ты очень красивая…
Ван выпрямился, затем вытер пот со лба и присел на бревно, чтобы передохнуть. «Конечно, я женился бы на ней, не будь она мне сестрой», – подумал он, и ему стало немного грустно из-за того, то даже родная сестра поверила какой-то дурацкой болтовне о его сомнительном происхождении.
И вдруг Ван почему-то вспомнил «старика-вокзала», и тут же снова ощутил в себе какую-то связь с этой русской иконой. Что-то всплывало в памяти, но едва обозначившись, размывалось… «Русский Будда что-то обо мне знает, но хранит молчание», – решил Ван и стал думать о том, как умилостивить «старика-вокзала», чтобы он заговорил.
Передохнув, Ван поднялся на ноги и продолжал затесывать бревна. От костра донесся запах доваривавшегося риса; ему захотелось есть, и он снова вспомнил о родном доме…

                *  *  *

Через месяц хунхузы построили огромную фанзу – ее окна были обращены к скале, а с фасада у нее зияли бойницы. Потом они долго выворачивали плитняк и лепили из него высокую и длинную стену…
Вскоре после того, как строительство укрепления было закончено, Ли Фу объявил, что теперь они будут готовиться к длинным походам.
Еще в поезде он принял решение в первом походе пройти от Имямьпо до станции Яблоня, а во втором – углубиться дальше на восток и дойти до Муданьцзяна. Главарь намеревался побыстрее изучить свои владения и при этом определиться с местонахождением резервной базы.
Ли Фу уже разработал в деталях новую тактику грабежей и вечерами «просвещал» свою банду, выступая перед ней с короткими «лекциями».
«В населенные пункты будем заходить на рассвете, разбиваясь на группы по два человека. Тебе, Дэн, придется ходить одному, потому что тебя никто не хочет брать в напарники. Во время нападений на село или станцию каждой группе разрешается ограбить только один дом. Очень важно – быстро напасть и так же быстро отступить».
«Проникать в жилище следует без шума. Можно подразнить собаку или постучать по ставням – в этом случае полусонный хозяин захочет узнать, в чем дело. Ждать его нужно так, чтобы дверь открывалась на тебя. Он ничего не знает, а ты стоишь наготове. Потом – сильный и точный удар ребром ладони или «кулаком дьявола» в самое уязвимое место. Связать и затолкать в рот кляп – дело нехитрое. Убивать только в крайнем случае, когда противник очень силен, и обязательно холодным оружием. Даже один выстрел всполошит весь поселок и тогда будет погоня; с этими русскими лучше не связываться в открытом бою.
«В квартирах забирать только самое ценное: оружие, золото, серебро и все, что содержит драгоценные камни… Для этого нужно вытрясать шкатулки, сундуки, ящики комодов. На кухне может находиться серебряная посуда. Но иконы нигде не трогать: русский Будда имеет большую силу. Особенно надо бояться маленького «старика-вокзала» и, чтобы он меньше видел, его лучше закрыть какой-нибудь тряпкой…
Главарь назначил день… В лагере оставались Ван и Бэн – им надлежало закупать в ближайших селах муку, рис и гаолян, чтобы создать запасы на предстоящую зиму. Ли Фу по-прежнему вынашивал грандиозный план с использованием внешности Вана, и его «племянник» еще не участвовал в налетах – его берегли для более важных дел.
Наконец все уже было подготовлено к походу, и отряд, разбитый на маленькие группы, сел на поезд. Они доехали до станции Имямьпо и оттуда начали свой поход на восток…

                *  *  *


Очень скоро в Имямьпо и дальше на восток пошли разговоры о неслыханных грабежах. Но поселенцы почему-то спохватывались очень поздно, когда следы хунхузов простывали… Бежит женщина спозаранку в соседний дом, чтобы одолжить спичек или соли, и в лучшем случае натыкается во дворе на соседа, связанного по рукам и ногам, и с кляпом во рту. А в доме ревут ревмя женщины и дети, до смерти напуганные хунхузами и тем, что те заперли их снаружи…
 ... Лето 1929 года. Количество бандитских формирований хунхузов растет. Плач и стоны на магистрали КВЖД и ее ветках – гибнут русские люди…
Защиты искать негде, потому что нет своей власти, а чужая власть в глубине души ухмыляется. Китайские чиновники разводят руками: «Хунхуза еси, наша не знай куда его ходи…»
Управление КВЖД отправляет депеши за депешами:
«Всем начальникам станций. Примите меры предосторожности, участились случаи нападений хунхузов на склады с материальными ценностями и семьи железнодорожников. Есть человеческие жертвы. Примите…»
Но ничем, кроме «примите», Управление КВЖД не может помочь… Невесело улыбались железнодорожники и вспоминали дореволюционные порядки. Заамурский округ пограничной стражи состоял из 500 офицеров и 25000 солдат. Его штаб находился в Харбине. Нападения в те времена тоже были частыми, но они отражались по-военному квалифицированно и быстро, оставляя в памяти у хунхузов хороший след.
Но не то – теперь: защищайтесь или хоронитесь кто как может.
«Да как хорониться-то? «Мудрый карась» тоже «хоронился». А что вышло? Заснул от истощения…
Совы, киты и беженцы-эмигранты, сваленные историей в одну кучу, одинаково оплакивают убиенных. Всех мучеников отпевают в православных церквях, и принимает одна и та же «мать – сыра земля».Впрочем, не мать. На чужбине она может быть только мачехой…
Эти русские люди, рассортированные именем революции по гражданству, не могли обойтись друг без друга вдали от Родины; жили в добрососедстве, родстве и взаимном уважении. И не могло быть иначе, так как они были одним миром мазаны: верили в Бога, говорили на одном языке, пели одни и те же песни, чаще всего с грустинкой, с жалобой на неласковую чужбину. «Позабыт – позаброшен» – судьба мальчика, кем-то оставленного на чужой стороне, была им близка и понятна.
Задолго до этого, в 1896 году, Россия и Китай подписали соглашение на право постройки и эксплуатации КВЖД, которая была частью плана Великого сибирского пути, выгодного для обеих сторон. И кто же поехал на эту стройку, вняв призыву Отечества? Самые преданные ему души и самые горячие сердца. Оставив насиженные места, они «умчались в страну чужую», чтобы совершить там подвиг. Бастионом русской инженерной мысли назвали потом КВЖД западные газеты. Но после семнадцатого года на «полосе отчуждения» наступили лихие времена. Начались грабежи, убийства, похищения людей, так как китайские власти распустили русскую полицию и охранную стражу.
Вопли закордонных русичей на КВЖД уже были слышны в Лиге Наций, но по-прежнему не слышала их родимая «матушка», помолодевшая, раскрасневшаяся, ударившаяся в «загул» не по весне, а по холодному октябрю…
Почему пришло эдакое безразличие к соотечественникам, верно служившим Родине? Все просто. Не стало больше старой и доброй России; вместо нее заявил о себе конгломерат из ста наций с обезличенным названием – СССР.
…КВЖД и при ней русские города и веси. Подумать только, сколько было потрачено на это золотых российских рублей и бесценных человеческих жизней! Но ради чего была суета и расточительство? Неужели ради того, чтобы потом подарить все это от большого сердца, но без большого ума? И что же взамен? Может быть, память о пионерах КВЖД в сердцах людей, ныне живущих в Харбине?
Увы… Сей град уже стер с лица земли даже могилы первопроходцев. На их месте теперь раскинулся великолепный городской парк, где целуются влюбленные и играют дети, не подозревая о том, что под ними тлеют кости людей, построивших этот город…
Как не узнать до боли знакомые привычки беспардонного призрака, некогда бродившего по Европе и заканчивающего свой путь в Азии.
«Кто сравнял могильные холмы чужих покойников, – говорится в «Книге яшмовых правил», признающей верховное божество Юй Хуан, – такие грешники попадают в пятый зал чистилища, где у них вынимают сердце…» – Поделом же воздастся градоначальнику, приказавшему сравнять русские могилы…

                *  *  *

После того, как Смирков побывал в плену у хунхузов, он заметно изменился; приходил домой намного раньше, был жизнерадостен, делал Валентине комплименты, шутил, интересовался ее проблемами и справлялся о здоровье Надежды Васильевны.
Потом он шел к детям, помогал им делать уроки, а после они вели разговоры о школе и вообще о жизни. Петр как-то вдруг открыл для себя, что они повзрослели, и с ними есть о чем поговорить. То, что раньше волновало только его, теперь не проходило мимо детей…
Они часто вели диалоги о жизни, и в этот день снова зашел разговор о том, что волновало детей более всего.
– Папа, а почему мы живем не в России? – спросила Таня, и Петр сказал:
– Доченька, я уже не один раз говорил об этом с Мишей, и ты при этом присутствовала.
– А ты поехал бы на нашу Родину?
– Поехал бы, если бы там не было большевиков.
Дети знали, что отец не любит большевиков, но кто такие большевики – об этом имели полное представление только Миша и Таня. А Кате было известно о них немного, – только то, что они расстреляли царскую семью. Кате было непонятно, почему вместе со взрослыми расстреляли мальчика, и когда зашел разговор о большевиках, она спросила:
– Папа, а за что они убили цесаревича Алексея?
– Ни за что, Катенька…
– Он был такой красивенький и совсем еще мальчик. А они были разбойники, да?
– Ты о ком спрашиваешь, Катюша?
– Ну, большевики эти?
– Нет, они не были разбойниками. И давай сменим тему, мне тяжело говорить об этом позоре!
Разговор продолжался, и Миша вдруг задел самый болезненный для их семьи вопрос:
– Отец, ты все еще осуждаешь маму?
Петр задумался, затем снял очки, протер их платком и, когда снова надел, сказал:
– Это сложный вопрос, но теперь я не сужу ее строго.
Далее Миша поинтересовался, знает ли отец, почему уехала мать, и тот ответил, что он об этом догадывается.
– Папа, было время, когда ты совсем забыл о доме и, кроме работы, ничего не хотел знать. Вот сейчас другое дело. Ты не мог стать таким раньше? И мама осталась бы с нами…
– Миша, здесь я могу поспорить с тобой, но часть правды в этом есть.
«И когда только они успели вырасти?» – подумал в эту минуту Смирков.

*Страшный амба - речь идёт о тигре.
*"...в каждом зале есть свой судья и свой ад" - Речь идёт о загробном суде
   в представлении китайского народа.

                Продолжение следует...