Дни золотые...

"Дни золотые..."

Мы - поколение послевоенных детей. Брат старше меня на год и пару месяцев. Но глядя на нас в детстве, эту разницу можно было увеличить как минимум раза в два. Потому что Коленька всегда был не по годам высоким, сильным, здоровым, с хорошим аппетитом, в отличие от меня - хилой, болезненной, маленькой «кнопки», которую при виде еды начинало тошнить. Жили мы на Петроградской стороне в коммуналке, в комнате четырнадцать метров.  Все другие комнаты были значительно больше нашей, там тоже жили семьи, и в каждой были дети.
Мама больше любила Колю, а папа – меня.
У нас с братом был собственный домик под обеденным столом. Здесь все было, как в настоящем доме: поверхность стола служила крышей над головой, свисающая скатерть с успехом заменяла стены, а перекладинки, соединяющие в двадцати сантиметрах от пола ножки стола, были крепкими лавками. А главное здесь находились наши сокровища, наш драгоценный ларь - коробка с игрушками.

Чем же играли послевоенные дети, родители которых, победили в самой кровавой, страшной  войне? Это были катушки от ниток (катушки раньше были деревянные, а не картонные цилиндрики, как сейчас) и всевозможные трактора и самокаты, пушки и пистолеты из них, которые Коленька постоянно мастерил. А также различные модели корабликов, лодочек, самолетиков, складыванием которых из бумаги братик владел столь виртуозно, что японские оригами могли бы завидовать его моделям.

Зато шкафы и комоды с многочисленными ящичками, разные фасоны которых клеились из пустых спичечных коробков, были моей стихией. Спичечные коробки тогда тоже отличались от современных, они были раза в два объемнее и крепче.  Ящички мебели наполнялись одеждой – лоскутками тканей, обрезками от маминого шитья. А из настоящих магазинных  игрушек у нас были юла, калейдоскоп, шарманка, деревянные кубики с наклеенными картинками из русских народных сказок: одна сторона кубика – кусочек из одной сказки, другая – из другой. Таким образом, перебирая кубики, и подставляя одну сторону к другой, можно было собрать иллюстрацию к одной из (кажется) шести возможных сказок. (Замечательно! Этакий прообраз современных пазлов.) Все остальное, что могло понадобиться во время игры, вполне можно было слепить из пластилина.

Да, еще у нас были две мои куклы – Галя и Светлана. Кукла Галя была начального школьного возраста. Гипсовое лицо ее было тщательно нарисовано:  голубые глазки,  черные брови и ресницы, ярко-красные губки и розовый румянец. У нее были длинные соломенного цвета волосы на прямой пробор, заплетенные в две косички, которые после первого же купания отклеились, и осталась голая гипсовая голова. Галины волосы потерялись, и мы с братом очень жалели эту некрасивую лысую куклу, голова, руки и ноги которой были пришиты к туловищу, набитому (как потом все-таки выяснил брат Коля!) обыкновенными опилками. Чтобы скрыть Галино уродство, ей было нашито и связано множество всевозможных головных уборов: чепчиков, панамок, тюбетеек, шапочек, платочков.

Вторую куклу – Светлану, папа привез мне в подарок аж из Владивостока, куда часто от завода «Экономайзер» ездил в командировку. Там недалеко было до Китая. Также как и сейчас, в то послевоенное время китайские товарищи активно торговали с Советским Союзом, с той лишь  замечательной разницей, что поступающие в то время товары были всегда отличного качества. Так вот, эта кукла была уже символом престижа, такой не было ни у одной моей подруги. Светлана была в возрасте взрослой девушки (для меня тогда все равно, что мамой). Ее вьющиеся темно-русые волосы можно было преображать в любые прически! На ней было роскошное синее бархатное платье с белыми кружевами, кружевное белье, синие лаковые туфельки, которые снимались. И, о восторг детства – веки с длинными загнутыми вверх ресницами – они же открывались и закрывались, показывая красивые глаза Светланы, и она даже могла говорить… «ма-ма»!!!

Также мы были обладателями одной уникальной  книги, использование которой под столом, могло часами нас занимать. Это был толстый песенник...

Коленька еще задолго до поступления в школу, умел читать. Читал он, как говорили «запоями». Соседка по коммуналке – учительница – не преминула заметить, что ребенок читает книги «не по возрасту», поэтому навряд ли что хорошего может из них почерпнуть и, естественно, донесла свою педагогичную идею до наших родителей. Родители в наших глазах были настоящими героями – папа прошел всю войну мотористом на крейсере «Киров», а мама всю блокаду работала на военном заводе в Ленинграде. Это и было их образованием, а не полученные 5-6 классов школы. Тем не менее, выслушав «профессиональное мнение» педагога, они стали проверять усваивает ли их сын прочитанное. Как? Да просто: «Ну-ка, сынок, давай, рассказывай». Заметив, что ребенок явно пропускает сцены о чувствах и любви, они в конце концов ограничили его чтение временными рамками – только тридцать минут в день – под благовидным предлогом - «чтоб глаза не портил!». 

Но…  Хоть мы и были весьма послушными детьми, тем не менее, поразмыслив немного, решили, что чтение – это не преступление, и нам надо непременно найти какую-то возможность обойти этот запрет. И мы нашли. Мы выменяли у соседа Вовки  Колину катушечную стрелялку на фонарик. И с этим фонариком он читал ночью в кровати, укрывшись с головой одеялом. А утром, как всегда, рассказывал мне очередную главу из Фенимона Купера, Майн Рида, Рафаэля Сабатини или Жюль Верна. Не могу сказать, что я паразитировала на способностях брата, но читать бегло я научилась с отставанием даже от своих сверстников.

Чуть позднее, когда походы «пешком под стол» - поиграть, становились уже проблематичными, у нас появились еще и настольные игры: домино (взрослое), шашки, шахматы и лото. Во все эти игры с нами играл папа – вечерами после работы и по выходным. Домино нас научило считать, шашки и шахматы усидчиво думать. Ну а в лото с папой мы играли так весело, хохотали над прибаутками для каждой цифры, которые он  артистично озвучивал, и при этом сам смеялся заразительно, от души, слегка откидывая голову назад и потрясая своей красивой уже тогда с проседью волной темных волос. Иногда в такие веселые моменты к нам стучали соседи, желающие «откусить» для себя порцию радости от нашего семейного пирога.

Но вернемся все-таки к толстому песеннику. Мы обожали распевать песни под столом. Слова песен читал брат, и мы вместе учили их наизусть. Наш дуэт вполне можно было назвать «Дуэт юных патриотов». Пели мы громко – о подвигах русских защитников, начиная с русско-японской войны: «Наверх вы, товарищи, все по местам…» - короткий подвиг «Варяга», складывался в длинный гимн. О войне гражданской: «Шел отряд по берегу, шел из далека…». О Великой Отечественной – все подряд, начиная со «Вставай, страна огромная…». И заканчивалось наше патриотическое пение всегда «Орленком»: «У власти орлиной орлят миллионы, и нами гордится страна». И надо ж так!? Наше детское воображение и восприятие позволяло нам совершенно искренне считать себя этими орлятами, и это нами, братом и мной, гордилась страна! А мы еще и в школе-то не учились!

Мама не работала. Когда она уходила в магазин, мы оставались одни, и обязательно в это время находился какой-то повод для спора, который непременно заканчивался дракой. А дрались мы самозабвенно, «не на жизнь, а на смерть»! В ход шло любое оружие, попадавшееся под руки, а в основном – подушки и валики с оттоманки. Пыхтя и сопя, мы лупили друг друга тяжелыми валиками, вбивая ими каждый свою правоту в противника. Но до какой бы степени азарта не доходил наш спор, мы всегда слышали сигнал к прекращению битвы: «чик-трак», -  тихонько говорил ключ в замочной скважине входной двери… Всего лишь на мгновенье мы замирали, осознавая меру опасности: «Коля, мамочка идет!». В следующие несколько мгновений в едином дружеском порыве подушки и валики летели на свои места. От входной двери до нашей комнаты через прихожую метра три – шесть шагов. «Скорее...», - попутно еще убирались разбросанные игрушки. Валики и подушки подравнивались, и в самый последний миг мы запрыгивали задом на оттоманку и замирали рядком – ну ангелочки, а не дети! Открывается дверь, в комнату входит мамочка с авоськами: «Опять дрались, паразиты!», - едва взглянув на нас, определяла она. «Не-е-ет», - вместе протягивали мы, удивляясь, как это она опять узнала? «А-а, вы еще и врете – в угол, оба!».

Поскольку в четырнадцатиметровой комнате, где мы жили вчетвером, свободных углов не было, то «угол» для наказаний определялся по разные стороны большой изразцовой печки. Я вставала слева, Коля – справа, носами к печке. Если руки протянуть, то можно было дотянуться друг до друга. Мама уходила на кухню готовить обед, а это значило, что нам стоять минимум часа два. Коля за меня очень переживал. Он знал, что я, когда долго стою на одном месте, могу потерять сознание. Поэтому, он велел мне садиться на ближайший стул, а сам чуть-чуть приоткрывал дверь, без щелки даже, чтобы она только не совсем плотно была закрыта и стоял «на атасе», весь обратившись в слух, чтобы не пропустить приближающиеся по длинному коридору мамочкины шаги. Таким образом, я всегда имела возможность вовремя вернуться в угол для отбывания наказания…

После войны папа работал на ленинградских заводах, которые создавали турбины для кораблей, и его длительные по полгода командировки были связаны с проведением ходовых испытаний в морях. Он часто писал своей любимой Лидочке, и все его письма начинались одинаково от письма к письму из года в год – мама всегда нам читала его письма вслух. Эту начальную фразу с детства я помню до сих пор: «Лидочка, милая,  в первых строках своего письма шлю я тебе, Коле и Танечке свой горячий привет и массу наилучших пожеланий в вашей столь молодой и цветущей жизни. Как ты живешь, моя отрада?...». Почерк у него был удивительно четкий, аккуратный с расписными «под красную строку» заглавными буквами, т.е. он все заглавные буквы рисовал, а не писал.

И еще несколько штрихов к портрету папы. Он был достаточно справедлив, если был свободен от артистичной эмоциональности мамы, которая имела над ним определенную власть. Обожал Есенина, переписывал его стихи, пока не приобрел собственный трехтомник, огоньковский,  кажется. Да ведь и родом он был из тех есенинских мест - "страны березового ситца" в Рязанской области. С удовольствием гулял с детьми (с нами), играл в шахматы.

Но, все вокруг для него переставало существовать, когда из нашего маленького репродуктора, включенного на полную громкость по случаю прямой трансляции футбольного матча, звучала «футбольная» мелодия, предваряющая тогда (а иногда и сейчас) начало матча – болельщики наверняка знают, о чем я говорю! Папочка в это время сиял и, прохаживаясь по комнате, громко отбивал ладонями такт этой мелодии. Тогда мы с Колей забирались с ногами на нашу оттоманку и устраивались поудобнее - чтобы смотреть, как папа будет слушать футбол. Благодаря нашему непревзойденному спортивному комментатору Виктору Набутову футбол неистово звучал из маленького ящичка на стене так ярко, эмоционально и красочно, что вполне мог конкурировать с присутствием и просмотром матча на стадионе! Кажется, Набутов успевал комментировать любое движение мяча, какие бы быстрые передачи не осуществляли футболисты. А папа при этом - то напрягался и привставал, то в сердцах жестикулировал руками, то пытался сам забить, а момент – «какой момент!» - оказывался, вдруг почему-то упущен!!! А уж когда он (Виктор Набутов) кричал: «Гоо-о-о-о-о-о…л!», - нам приходилось быть настороже, потому что папа мог внезапно начать нас подбрасывать вверх, как будто желая нами забить гол в потолок…
Наверное тогда и зародилось мое страстное увлечение ЗЕНИТОМ.

Итак, у отца был очень красивый голос, но совершенно не было слуха! Нет, сейчас надо немного о моей бабушке. Нас, городских детей, обязательно вывозили на лето из города на дачи, в  пионерские лагеря, в деревни. И нас с братом мама каждое лето увозила  в деревню к бабушке. К нашему первому приезду (который я помню), бабушка приготовила маленький домик для наших игр под высоким крыльцом своего большого деревянного дома. Видимо, после войны обустройство домов и домиков было особой необходимостью как у взрослых, так и у детей – залогом благополучной и счастливой жизни. И, что характерно, в деревне у всех девочек, с которыми я потом подружилась, также были свои маленькие домики, если на говоре той местности – «домчики». И вот я из нашего-то городского, всегда полутемного «подстолья» вхожу с улицы через дверку (с замочком, между прочим) в собственную горницу с высоким потолком (крыльцо было высокое), с белым окошечком, на котором висела ситцевая занавеска в ярких цветочках. Слева на маленькой полке небольшой образок. Хожу по выстланному самоткаными дорожками деревянному полу, сажусь на настоящую деревянную лавку. На столе стоит глиняный кувшин с букетом полевых цветов. За столом уже сидят две сделанные бабушкой очаровательные тряпичные куклы. Были здесь и глиняные плошки, и кринки, и деревянные ложки, и даже для создания интерьера бабушка достала с полатей, и почистила старый самовар! Пока я в полном восторге изучала свои хоромы, бабушка незаметно вышла, а когда вернулась – вручила мне прехорошенького маленького котенка Барсика. Все! Это переполнило все мыслимые и немыслимые мои мечты! В течение лета бабушка на  полном серьезе приходила ко мне в гости – и, как водится - с гостинцами, свежеиспеченными в русской печке колобками и лепешками изумительного вкуса. Уезжая после этих сказочных каникул в Ленинград, я увозила в своем сердце рай деревенского домчика под крыльцом бабушкиного дома.

А теперь вернемся к красивому голосу моего папы и полному отсутствию у него слуха. Сколько я себя помню – не было ни одного дня, чтобы папа не подошел ко мне и, то ли декламируя, то ли распевая на какой-то неподдающийся ему мотив, произносил (хотя бы однажды в день) такую фразу: «Татья-на, помнишь дни золоты-е», - и всё. Причем, в его исполнении это вовсе не звучало вопросом, а поэтому и не предполагало ответа. А в моем детском восприятии эта фраза просто объединяла нас с папой примерно так:
- Дочурка,  золотой сегодня денек.
- Да, папочка.
Так было всегда! И каждый день был золотым в детстве! И это было наше с папой «золотое» правило общения и понимания друг друга.

И вот мы вернулись от бабушки, а папа – из командировки. После долгого перерыва я, наконец-то, услышала, уже слившуюся со мной навсегда папину (как я считала в детстве) фразу:
- Татья-на, помнишь дни золоты-е, - нараспев продекламировал он. И из меня вырвался радостный ответ: «Да, когда жила в домчике под бабушкиным крыльцом!»…

А много позже, когда папы уже давно не стало, я впервые услышала полностью эту знаменитую, в стиле Оскара Строка и потрясающе красивом исполнении Петра Лещенко «Татьяну», которую папочка, оказывается, напевал мне всю жизнь!...