Солёные новеллы-4. Как Борода казачество возрождал

Серёга  Борода всегда был предприимчивым малым. Ещё в те времена, когда на каждый ПТС (небольшой рыболовецкий траулер) вполне официально в казне огромного государства закладывался убыток как минимум в пятьдесят тысяч рублей в год, он умудрился, работая снабженцем в рыболовецком совхозе, сшить себе форму дороже адмиральской,  с шестью нашивками на рукавах, чем приводил в замешательство родного директора Ивана Петровича, заставляя его краснеть и покашливать. Ибо у того, на сшитой тем же сообразительным Серёгой форме, на рукаве красовалось всего четыре золотистые полосочки.

Эту невинную шалость Серёге, правда, простили. Шилась, видите ли,  эта форма в Москве, как раз в тот же месяц, когда Серёга притащил из столицы,  одному ему известными путями добытую,  бумагу на установку новейшей финской  рыборазделочной линии. Всего таких линий на Союз было получено две. И одна ушла куда-то в никак не развивающуюся, сколько в неё ни вложи, прибалтийскую страну, а вторая – каким–то чудом оказалась в маленьком, но достаточно развитом рыболовецком совхозе на берегу Азовского моря.

 Старые браконьеры любили Серёгу за смышлёность. Мог он без всяких новомодных "Магелланов"  и других навигационных приспособлений, с одним только компасом и часами,  точно найти высыпанные пару дней назад в открытом море  рыболовецкие сети, именовавшиеся на местном жаргоне "тряпками".  Делал он это легко, играючись, совершенно не  зависимо от направления ветра и времени суток.

   Женился Серёга за свою жизнь несчётное кол-во раз, нажил четверых детей от разных жён,  ни одним из ребятёнков особо не интересовался, и лет эдак в сорок,   неожиданно,  увлёкся не чем-нибудь, а возрождением украинского казачества.

Здесь он тоже сшил себе шикарную форму куренного казачьего атамана, приобрёл, по случаю, казацкую то ли шашку, то ли саблю, стал гордо ходить на все церковные праздники районного значения с присутствием мэров и губернаторов.

В общем, стал Серёга политиком. И даже привёл в дичайшее замешательство служителей местного храма, когда в один прекрасный момент они узрели себя на календаре, где Борода лихо выхватывал шашку из ножен, а на заднем фоне молились известные всему району батюшки. И всё это украшалось недвусмысленно надписью: "Казаки за такого-то !" 

 Батюшки долго потом пытались объяснить ревностному прихожанину, что церковь - она-де, вообще,  в политических играх принимать участия права не имеет. Нет, ну, там, помолиться за кандидата. Дары принять. Как же… Но! Чтобы на мирских печатных изданиях,  да ещё с шашками наголо, пусть даже с таким бородатым и - в орденах - предводителем… Не хорошо это!

 Орденов, кстати, за время  честного  казачествования, на груди у Серёги появилось четыре. Люди, плохо и хорошо Серёгу знавшие, шутили: мол, за каждую жену по ордену получил.  Борода  на эти завистливые шёпоты не обращал внимания, ходил с гордо выпяченной грудью, периодически приводя в церковь своих  куренников, и устраивая  там совместные молебны по поводу и без него, родимого.

 Любил он рассказывать историю, которая привела его на должность такую значимую.

 Не злым словом будь опять помянуты прибалтийские наши братия, но в начале всей Серёгиной активной казачьей деятельности, был им принят на работу некий господин  с фамилией настолько прибалтийской,  что звукосочетаний  –ус,  и –ас,  в ней было больше, чем матерных слов во фразе прораба, спрашивающего на утро у отсутствовавших всю прошлую смену работников: "Как вы, несознательные  человеки, вчера работу оставили, и ушли в неизвестном направлении безответственно заниматься всякой ерундой?"  Назовём его условно Отто Вильевич  Шельмискаускас. 

 Господин Шельмискаускас как раз балансировал на грани бракоразводного процесса со своей первой, чем-то в очередной раз не угодившей ему половинкой, и такого же не обдуманного с его стороны влипания по самые уши в любовную историю с дамой,  устраивавшую его на тот момент по всем параметрам.

 Этот факт особенно грел Серёгину, тоже  дюже охочую до смены женской обстановки, душу. И потому в порыве сострадания, именно господин Шельмискаускас  стал на первых порах новоиспечённым, одногласно выбранным куренным.

 Далее история, а она, как известно, тётка недалёкая - по спирали ходит, потому особо в ней ничего не меняется, кроме действующих лиц и расстановки событий, развивалась так. 


Событием стала всё та же одежда, и опять же - форменная. 

   Господин Шельмискаускас по чину и рангу положенные дела исполнял, служа верой и правдой, тем более, что был ещё обучен делу юридическому. В этом деле Отто Вильевичу  равных в районе не было: любое судебное дело мог довести до логического (для Серёги, конечно) завершения, путём такого разведения бумажной волокиты и запутывания судей различными ссылками, выписками и дополнительно принятыми поправками, что те, сердешные, в конце концов уже забывали о чём речь шла в начале, и подписывали то, чего требовалось от них в конце.

 И всё бы было мирно и чинно в этом тандеме двух истинных украинских казаков, если бы в один прекрасный день  не возьми и не нагрянь к Серёге, в его любимую "Избу рыбака" - ресторан у дороги, по его проекту взлелеянный, начальство из Запорожской Сечевой верхушки.

 Ели господа атаманы, как казакам и полагается, мясо на мангале жареное, пили водочку беленькую, закусывали осетринкой свежевыловленной, да вздумалось им провести осмотр своего реестрового войска. И не просто осмотр, а в целях подготовки к параду, на день Казачества намечаемому. Здесь  Борода, в грязь лицом не ударивши, в полтора часа вытащив кого - с работы, кого – оторвав ещё от каких иных  делов праведных, выстроил всё потешное своё войско,  гордо сияя улыбкой.

 Господа атаманы, походивши и посмотревши, хмыкали в усы, рассматривали казаков критически, сапожками в землю топали, хмурились и, всё же, не поленились- спросили: "А  чего они у тебя не в форме?". " Форма- дело дорогое, - Серёга улыбался, понимая, что за игрушки ещё никто никого не наказывал. – Дали бы вы денег - мы бы оделись".

  "Так мы и давали. Ещё месяц назад. Куренной ваш приезжал, ему деньги под расписку и были переданы," - бородачи смотрели на Серёгу осуждающе, никакой осетрины в глазах у них уже не отсвечивалось.

  Отто, уже давно чуя неладное, крутился  вошью на гребешке под острым браконьерским Серёгиным взглядом.

 - Вильевич, душа моя, ты куда деньги дел? – Серёга, памятуя свою поездку лет пятнадцать  назад в Москву, по такому же поручению, тоже где-то очень глубоко в душе ожидал, что сейчас этот литовский оккупант вытащит из рукава ему какую-нить бумаженцию, очень на данный период времени для него ценную. Ну, или хотя бы пару нашивочек на рукав, мелькнуло где-то совсем уж не по делу.

  - Григорьич… Прости… я это…Ленка тогда скандал устроила, что мы с ней никуда не ездим, а Валька, стерва- все деньги у меня выгребла – детей, видите ли, ей в лагерь приспичило отправлять. Ну. Я эти деньги и …того… - Отто смотрел на Серёгу, как Вовочка в анекдоте, который протягивает папе дневник, уговаривая :"Главное, чтобы все были здоровы, правда, папа?"

  Дальше, чтобы Серёгу не цитировать,  можно вспомнить того же прораба, который пытается выяснить у всё тех же своих отсутствоваших вчера на стройке подчинённых, куда же они, пока отдыхали, дели пять тонн цемента и две тысячи кирпичей.

 Господа казачьи атаманы были не так многословны. Пожевав ус, сказали: по сечевым, мол,  законам,  воровство карается плетями. Вот - двадцать тысяч украл, будь добр, двадцать плетей получи. Без откладывания заседаний суда , апелляционных и кассационных жалоб.

 Сознавшегося Отто взяли под белы рученьки, разложили на лавке, оголили мягкое, и всыпали от всей широкой казачьей души все двадцать плетей с оттяжкой и присвистом.

Не помогли ему  ни гневные - вначале,  - ссылки на права человека и обещания обратиться куда следует, ни потом - злобные истерические крики о Гаагском суде и Женевской конвенции, ни жалобное -  в конце экзекуции – молчание, с закусыванием губы. Правда, молодец Отто Вильевич, пощады не попросил ни разу. За что был похвален после водворения портков на место, напоен беленькой и накормлен осетриной  под дружный ржач всей присутствующей -  оказаченной части человечества.

Был он оставлен на работе, только в звании, естественно, понижен, хоть за столом первое время, из-за невозможности сидения, и был выше всех. 

  Пришлось после того случая Серёге принять на себя со всей ответственностью почётное  звание куренного казачьего атамана. Теперь он уже и академик, в какой-то казачьей, кажется, академии, да и орденов и детей у него, кажется, тоже прибавилось.