Глава III

                Глава III


             Любовь. Дружба. На свете не существует, наверное, других слов, способных вызвать у нас такую бурю самых разнообразных и, подчас противоречивых, эмоций и воспоминаний. Начиная от самых романтичных и нежных и заканчивая такими, от которых ледяным холодом веет неприкрытым цинизмом. Тут уж, кто какой билет вытянул.
             От того, что мы перестаем в них верить, эти чувства не перестают существовать. Когда мы утрачиваем веру в них, они перестают существовать для нас.
             Как все, до смешного, просто!
             Мы верим в чудо и.… Пожалуйста! Нас окружают чудеса!
             Мы перестаем в них верить и…. Они исчезают.
             Верим в любовь и…. Обретаем ее!
             Теряем веру и…. Любовь уже не может найти тропинку к нашему сердцу.
             Нерушимо верим в дружбу и…. Проносим ее сквозь годы!
             Не верим, и…. Она обходит нас стороной.

             Романтично? Наивно? Быть может. Только, ведь, романтизм и наивность – извечные первые спутники истинной любви. И дружбы. И прочих чудес!


                *      *      *

             Она пришла под утро, перед самым рассветом. Подошла к кровати и села у изголовья. Долго и напряженно всматривалась, как будто стараясь запомнить даже самую мельчайшую деталь его лица. А затем, не в силах более сдерживать себя, провела рукой по его волосам.
             Славка открыл глаза, улыбнулся и прошептал: «Вера».
             Глаза девушки в ужасе распахнулись. Она быстро ладошкой одной рукой прикрыла  ему рот, а указательный палец другой поднесла к своим губам, призывая молчать. Затем, резким движением отвернувшись от него, подняла руку над головой и стремительно что-то написала в воздухе указательным пальцем. После чего, вскочив и, постепенно исчезая, окончательно растворилась за окном.
             Славка, не  произнося больше ни слова, проводил ее растерянным взглядом. Когда же он вновь посмотрел перед собой, то увидел, написанное Верой прямо в воздухе, сообщение. Оно постепенно расплывалось и состояло из одного лишь только слова:

                Предкружье

                *     *     *

          - Пришли, - Славка распахнул передо мной дверь в видавшую виды невыразительную избу и, впервые за всю дорогу, обернувшись в мою сторону, жестом пригласил меня проходить вперед.
             Не смотря на то, что за последние полчаса этот, практически незнакомый мне, парень сильно изменился, оснований не доверять ему у меня не было. Слегка пригнув голову, чтобы не удариться о косяк, я шагнул в темноту.
             Дверь позади меня бесшумно захлопнулась.
             Тихо щелкнула задвижка.
             Темнота вокруг меня озарилась абсолютно неярким  голубым  светом, исходящим, казалось бы, из самого воздуха. А в паре метров от меня стоял Славка и, как заправский швейцар, открывал мне следующую дверь.
              За этой дверью, было темно точно также, как и за предыдущей. Странным образом этот приятный голубой свет не проникал в следующее помещение, словно отделенный от темноты невидимой стеной.
              Таким образом, иногда поворачивая то влево, то вправо, мы проследовали еще через пять дверей. Причем, каждый раз пропуская меня вперед, Славка неизменно оказывался у следующей двери, а дверь позади меня была уже закрыта. Складывалось ощущение, что у каждой из семи дверей стояло по Славке. Хотя, впрочем, в последнюю седьмую дверь он вошел первым. Я переступил порог следом за ним.
              Первое, на что я обратил внимание – это свет, который в отличие от предыдущих помещений, был не голубого, а зеленоватого цвета. Но поражало другое. Этот, приятный для глаз, зеленоватый свет заполнял  четко высеченный куб, отделенный, чьей то волей, от стен, пола и потолка примерно на полметра. Я впервые в жизни видел такие четкие грани между светом и тьмой. При всем притом, что тьма эта была относительна, так как я абсолютно ясно мог различить и стены с раздернутыми на окнах шторами, и светлый потолок, и даже свои ноги, отсеченные странным образом светом так, будто я вошел по колена в воду.
              Почти на середине комнаты за огромным, по городским меркам, из свежеструганных дубовых досок, столом сидел старик лет семидесяти. Седой, как лунь, с четко отчерченным орлиным носом, густыми бровями, близко посаженными к носу глазами и окладистыми усами и бородой, он производил впечатление внезапно ожившего одного из образов, которые в достаточном количестве висели на стене за его спиной. Белая полотняная самотканая рубаха, подпоясанная кушаком, лишь подчеркивала это сходство.
          - Ну, здравствуй, мил человек. Заждался я вас. Что так долго, случилось, чай, чего? - последний вопрос был уже к Славке.
           - Ничего не случилось. Просто, наш летчик, - последовал кивок в мою сторону, - по земле еще плохо передвигается. Да и я для страховки нас пару раз через три сосны провел.
           - Пару?!
           - Береженого Бог бережет.
           - И то верно. Да, ты, мил человек, - Трофимыч поманил меня рукой к себе, - проходи, садись. Сказывай, как тебя звать, величать. Меня, как ты уже знаешь, Трофимычем кличут.
              Я сел на предложенную мне старцем  напротив себя крепкую и, как оказалась очень удобную, дубовую скамью.… Как меня звать?... Как меня звать?... Как меня звать?... Хороший вопрос! Это так давно никого не интересовало, что я уже практически начал забывать, как меня зовут. Последние пять лет у меня было много имен, не имеющих никакого отношения к имени, данному мне с рождения. Как меня только не называли… Странник, Угрюм, Жизник, Альгир, Колобород, Укротитель акул… - это далеко неполный список моих имен или, если хотите, прозвищ. Хотя там, где я их получил, это были самые настоящие имена. Были среди них и такие, которые невозможно написать. Их можно только пропеть, просвистеть или, даже, прошипеть, чтобы попытаться создать некое созвучие с оригиналом.… Но, чаще всего меня называли именем, которое стало мне по-своему дорого…
           - Зови меня Бродягой, отец.
           - Ну, что ж, Бродяга, так Бродяга. Твое право, как скажешь, так и звать будем. В душу твою никто лазать не будет. А захочешь сам что сказать, завсегда пожалуйста. Но, вот как в Межгранье к нам попал…, тут уж, извини, рассказать должон.
              Голос Трофимыча, как и свет в комнате, был мягким и обволакивающим, и вело от него, как, впрочем, и от всей позы старца, вселенским спокойствием. С подобным спокойствием я уже в своей жизни сталкивался. Правда, всего один раз. Довелось мне дальнюю дорогу в поезде провести за беседой со священником, назвавшимся отцом Михаилом. Наверно, именно тогда я впервые соприкоснулся с Богом. Нет, он не читал всю дорогу проповеди (упаси Господь). Даже, более того, по собственной инициативе вел разговоры исключительно на отвлеченные от религии темы. Но, тем не менее, в любую минуту, вот с этим самым спокойствием, отец Михаил мог ответить на любой, связанный непосредственно с его саном, вопрос, каким бы каверзным он не выглядел на первый взгляд. А уж в подобного рода вопросах недостатка не было. Наш третий попутчик, мужичок лет пятидесяти, старался от всей души (если только уместно в данном случае так выразиться) вывести священника из себя. Вопросы сыпались градом. И каждый из них таил в себе подвох. Ни от одного вопроса, каким бы скользким тот не казался, отец Михаил даже не пытался хоть как-то уклониться. Он отвечал обстоятельно и добродушно, не ссылаясь на Библию и ни разу не повысив голос ни на  йоту. Казалось, он знает ответ на любой вопрос. Но, что самое главное, отец Михаил не преподносил свои ответы как догмы. Он не проповедовал. Он с нами разговаривал. Разговаривал не как священник, а как глубоко и непоколебимо верующий человек. Он ни к чему не призывал. Он мазал бальзамом наши души. На многие вопросы я нашел тогда для себя ответы. И были эти ответы до невозможности просты и понятны.
              Вот такое вот воспоминание вызвал у меня Трофимыч. Хотя казалось бы чем? Внешне он абсолютно ничем не напоминал того священника. Но их, на мой взгляд, обоих объединяло одно -  вселенское знание того, как устроен этот мир.

              Трофимыч ждал. Надо было что-то отвечать. Но с чего начать? С того момента, когда жизнь моя дала трещину? Или со своих экспериментов перехода в другие измерения и параллельные миры посредством сна? А, быть может, с того рокового вечера, когда жизнь моя круто изменилась?
              Впрочем, если я все правильно понял, в данную минуту от меня такой глубины ответа и не требовалось. Трофимыч, ведь, сам сказал, захочешь, расскажешь. А этого делать мне сейчас не хотелось. Поэтому, не вдаваясь в подробности, я вкратце пересказал старцу свою историю появления здесь, начиная со стены.
              Любопытство. Проход сквозь стену. Ужас. Боль. Комедия. Побег. Ну и, собственно говоря, сам полет и встреча со Славкой…
              Я замолчал.
            - Дак, это, ты, мил человек, никак в судилище побывал. Ну и ну!
            - Судилище?! Вы, наверно, имеете в виду чистилище?
            - Да нет, именно судилище. Груз. Не на теле, на душе. Гнетет. Очиститься не дает. Не дает попасть в чистилище. А без чистилища, что в рай, что в другое тело, все одно, дорога заказана.
              За окнами что-то прошуршало. Трофимыч, приподняв левую бровь, метнул взгляд на Славку и тот мгновенно куда-то испарился.
           - Битва…, - Трофимыч слегка понизил голос – …битва идет с давних пор. И нет ей ни конца, ни края. Великая битва! Не на жизнь, а на смерть! Не за тела, за души. А тело твое, мил человек, не нужно никому. Что тело? Одевка для души. С этим добром уже давно разобрались, устроив только лишь на Земле-матушке такой конвейер, что ни одному капиталисту даже во сне не снился. Невообразимо огромное производство, в котором даже самые ленивые и безответственные охотно принимают участие, а в уплату – всего лишь несколько минут блаженства и наслаждения.
              На секунду замолчав, и, одним лишь взглядом задернув штору на окне, Трофимыч продолжил.
           - То тело. А душа… Душа – это все, что у тебя, мил человек, ценного есть. Вечного. Все остальное  изменчиво и тленно. Это тел у тебя может быть много. А душа тебе дадена одна, раз и навсегда. Одна. На все твои жизни, сколько бы их там у тебя  не было.
              На пороге, так же внезапно, как и исчез, появился Славка. Подойдя к Трофимычу, он что-то быстро и горячо сказал тому на языке, понятном, по всей видимости, только им одним. Глаза Трофимыча тревожно блеснули.
           - Отправь Стика с Миленой. Срочно. Пусть уберут их. Да так, чтобы ни одна росинка с травы не упала. А как они туда попали, опосля разберемся.
           - Ну, началось, баклажаны-слоники! - с этими словами Славка опять куда-то исчез.
              Все эти их фокусы с исчезновениями и задергиванием штор на меня никакого впечатления не производили. И причин на то было несколько.
              Во-первых, слишком много на меня свалилось за такой короткий отрезок времени и, мой мозг за это время отупел настолько, что просто  потерял всякую адекватность и от подобного самоустранился.
              Во-вторых, последние несколько лет, в силу проводимых мною экспериментов, я и сам уже практически потерял границу, отделяющую реальность от нереальности. Да и существует ли она, эта граница? Насколько облегчилась бы наша жизнь, убери мы из нашего сознания эту воображаемую границу!
              Ну и, в-третьих, и это самое главное, было абсолютно очевидно, что они не трюкачили и не пытались произвести впечатление. Они просто жили своей повседневной жизнью. Хотя хлопот я им, судя по всему, прибавил. И не мало.
             Ужасно захотелось пить.
           К реальности меня вернул ковшик с водой, непонятно откуда появившийся и парящий в воздухе прямо у меня под носом.
             Я с жадностью напился. Вода была почти ледяной, и веяло от нее все тем же, едва уловимым, тонким и знакомым запахом.
             Ковшик растворился в воздухе. Интересно, я попил или просто подышал.
          - Закончил свой анализ? - в глазах Трофимыча промелькнула легкая и добрая усмешка. Но его взгляд тут же посуровел, – Да, мил человек, заварил ты кашу.
           - Все настолько серьезно?
           - Да уж, сурьезней не придумаешь. Попал ты в святая-святых… - Трофимыч запнулся, потом сплюнул и перекрестился, – …для них. И ушел оттуда живым и невредимым. Сказать, что такого еще не бывало, это ничего не сказать. Из самого сердца судилища! Это ж надо!
          - Послушай, Трофимыч, что-то с судилищем этим… я не совсем понял… - как-то само собой я перешел с Трофимычем  на «ты».
          - Судилище-то? Предкружье.
          - Предкружье?
          - Про семь кругов ада слыхал?
          - Ну…, более-менее.
          - Так вот воротами туда и является Предкружье, а в нем судилище. Страшная вещь. Инквизиция по сравнению с ним – детский лепет. Простому смертному вход туда неведом. - Брови Трофимыча сошлись над переносицей, – Само то, что ты попал туда немыслимо и не лезет ни в какие ворота. А уж о том, что выбрался оттуда… - брови Трофимыча взлетели вверх.
             Почему-то было приятно удивить такого человека.
             Где-то в лесу ухнул филин.
          - Ты, вот что, Бродяга, иди-ка, приляг, день у тебя выдался тяжелый. Мне тебя много о чем поспрошать надобно…, но не сейчас. Сейчас кой-какие хлопоты утрясти надо. – Трофимыч встал и потянулся за посохом, - Да, и, вот еще что… Ты на печь то не ложись. Там, за печкой, большая такая заслонка есть. Так ты ее с другой стороны потяни на себя и полезай туда, а там уж располагайся, где твоей душе угодно. А мне пора.
             Я ждал, что он исчезнет, но он просто вышел, тихонько затворив за собой дверь.
             И только сейчас я, наверное, по-настоящему ощутил, что день действительно выдался несколько необычный. Глаза стали слипаться сами собой. Хотелось уснуть прямо за столом. Но, памятуя наставления Трофимыча, я на ватных ногах побрел за печь, открыл заслонку,  забрался в лаз и рухнул на первый, подвернувшийся мне под руку, тюфяк…
.

                *     *     *


             Я лечу на машине, на бешеной скорости, почти не сбрасывая ее на поворотах и не обращая никакого внимания на светофоры. То здесь, то там за моей спиной раздается визг тормозов, скрежет металла и отборный мат в мой адрес. Странно, что меня до сих пор еще не остановили. Точнее, не попытались остановить, хотя я пронесся уже через полгорода. Впрочем, мне наплевать, я все равно бы не остановился. Я должен успеть. Я не могу не успеть! Я должен оказаться там раньше, чем он решится причинить ей хоть малейшую боль. А он может. Я знаю, он может.
             Осталось совсем немного, я почти у цели. Сейчас, за этой  серой пятиэтажкой, заросшей кустарником – переростком до самой дороги, направо. Туда, откуда вылетел, едва-едва вписавшись в поворот, виляющий из стороны в сторону «КАМАЗ». Затем пару кварталов по прямой и.…Твою мать!!!
             Я вдавливаю педаль тормоза с такой силой, что кажется, нога сквозь пол вывалится наружу. Одновременно с этим я до упора выворачиваю руль влево, отчетливо понимая, что столкновения все равно не избежать.
            Господи! Да откуда же, ты, взялась!!...


                *    *    *
                (продолжение следует)