Вижу нечто странное... Часть 7

Г-жа  Рамона Вайскопф после критического разбора стихотворения  А. Блока «Шаги Командора».
Слегка внизу, справа, «под лезвием меча» -- Боряра, скачущий куда-то на белом коне...  На вопрос Автора:
Куда ты скачешь, гордый конь?
И где опустишь ты копыта?    –    Конь ответил лёгким ироническим ржанием.
А Боряра  вообще проигнорировал вопрос...

28. Родословная.

На следующий день.

Доброе утро!
Доброе утро, Франц. Как спалось?
Отлично! Выспался за обе ночи!
Позавтракаете с нами?
Благодарю, с удовольствием!
Предупреждаю только, у нас диета сугубо вегетарианская, а купить что-то мясное я просто вчера не успела.
Отлично, Рамона, и не утруждайте себя! Я – небольшой поклонник мясных блюд. А у вас мне предоставляется великолепная возможность отведать сугубо вегетарианскую диету...
Очень вкусные бутерброды, Рамона. Не могли бы Вы намазать мне ещё один?
С удовольствием, Франц! И не один!  Мне всегда приятно слышать и видеть признание моих весьма скромных кулинарных дарований!
А что это такое, очень вкусно, но не могу понять, что там?
О, это баклажан, испечённый в  газовой печи, затем его содержимое вычерпывается ложкой из обгоревшей кожуры и смешивается с мелко нарезанным яйцом, майонезом, добавляется соль, перец и немного чеснока. Вот и всё. Получается кашецеобразная масса, удобная для намазывания на бутерброд.
И для вкусовых сосочков языка, Рамона!
Кофе, Франц? Чай?
И то, и то! С Вашего позволения. Спасибо.
Рамона, извините за мою назойливость, мне очень интересно было бы послушать Вашу родословную! Уж очень экзотическая у Вас биография: гражданка Уругвая...
Фёдор добавляет:... И исполняющая обязанности Атташе по культуре при посольстве Уругвая в СССР.
Тем более! Итак: Атташе, родные языки испанский, немецкий, русский. И свободное владение английским, физик-теоретик! И красавица! Вы – сплошная экзотика, Рамона! Хоть я и обещал Федие не начинать ухаживать за Вами (таковы мои принципы), боюсь, сдержать слово будет стоить мне больших усилий!
Спасибо, Франц за все комплименты! Вы действуете, как я вижу, в полном соответствии с заветами Готфрида Ленца: Принципы надо нарушать, а иначе какое от них удовольствие! Но я всё же попробую помочь Вам сдержать слово…
Если Вам это интересно, могу рассказать вкратце историю моих родителей, но навряд ли для Феди это будет занимательно! Он уже знает всё..
Рамочка, рассказывай! История эта странная и я с удовольствием её послушаю ещё раз, кроме того, что -то, наверно, забылось. И попробую подсчитать вероятности...
Рамона, разумеется, если это задевает какие-то личные, семейные тайны...
Что Вы, Франц! История эта, конечно, необычная, но никаких семейных тайн в ней нет!   
Моя Мама, Элиана, родилась в Ленинграде. Бабушка дала ей имя в честь героини какого-то романа, который она в юности очень любила. Окончила там школу и поступила в медицинский институт. Одновременно посещала лекции по филологии в Ленинградском университете. Особенно курс немецкого языка и литературы. Ей очень хотелось прочитать «Фауста» в подлиннике и, вообще, немецкая культура её привлекала.

Двери операционной, обшитые блестящими листами никелированного железа, открылись и стайка студентов-медиков высыпала в коридор больницы.
Куда сейчас, Игорь, - спросила одна из студенток у старосты группы, - На лекцию?
Нет, Эля, - ответил слегка полноватый юноша, запихивая в студенческуюю сумку неумело сложенный белый халат с несколькими ржавыми пятнышками засохшей крови, -- опять на практические занятия. В отделение вен-заболеваний.
Спрашивавшая его студентка вдруг резко остановилась, вызвав лёгкое замешательство у следующих за ней, и, протянув к старосте руки, с хорошим драматическим  чувством продекламировала:

От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови,
Отведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!

С дружным хохотом группа студентов устремилась по коридору в направлении к отделению венерических заболеваний.   

К лету 1941-го года Элиана досрочно сдала все экзамены и зачёты и поехала отдыхать на Рижское Взморье. Дело в том, что в июне сорокового, в результате соглашения с Гитлером, (Пакт Риббентропа-Молотова) Сталин захватил  три прибалтийские республики, Латвию, Литву и Эстонию. До этого советские граждане не могли так свободно ехать в Латвию, скажем. А у бабушки в Риге осталась хорошая подруга её юности. Они вместе учились на Высших Женских  Курсах ещё до революции и чуть позже. Бабушка с подругой переписывалась, но увидеться нельзя было. Граждан Латвии тоже впускали в Союз неохотно. И вот, после захвата Латвии, подруга бабушки, Лидия Рубинштейн, приехала к ним в гости, подружилась и с Элианой, несмотря на разницу в возрасте и, уезжая, приглашала её приехать и к ним на лето. В конце мая 1941 года Элиана уехала к Лидии в Ригу, а те сняли дачу на Рижском Взморье и она отдыхала вместе с ними. Купалась, загорала, много беседовала с Лидией, её дочерьми и приехавшей к Лидии из Литвы её племянницей. Они к ней относились как к сестре, а Лидия – как к дочери. Началась война! Немецкие войска быстро приближались к Риге, уехать Элиана никак не могла, практически все поезда были заняты драпающими сов.работниками и их семьями. А уже первого июля немцы заняли Ригу. Вскоре всех евреев отправили в гетто и Элиана последовала туда вместе с Лидией, её дочерьми и племянницей. Почему? Ведь она была советской гражданкой и чистокровной русской! Она не могла иначе! Для неё семья Лидии стала родной и она считала своим долгом последовать за ними. Лидия и дочки уговаривали её уйти из гетто, были какие-то знакомые латыши у них в Риге, и они могли бы пристроить Элиану у себя. Элиана не согласилась. Сын этих латышей был на пару лет старше её и настойчиво пытался за ней ухаживать, ей тогда было девятнадцать лет и была она довольно красива. Он же ей был неприятен, в отличии от своих родителей,  он высказывался достаточно пронацистски, хоть и ухитрился сразу после ввода Красной Армии в Ригу стать чуть ли не коммунистом. Элиана осталась в гетто, как могла лечила заболевавших, ходила на работу вместе с дочерьми Лидии, даже носила на груди жёлтую шестиконечную звезду. Незадолго до начала «акций» по уничтожению наименее трудоспособных евреев гетто, её увидел в колонне идущих на работу женщин тот самый парень – латышский «коммунист». К тому времени он успел стать нацистским полицаем. Он вытащил её из колонны и дал понять, что может её укрыть от немцев, если она  «отнесётся к нему более благосклонно»! Элиана резко отказалась и хотела было вернуться в уходящую колонну. Но полицай вдруг заорал немецкому солдату из охраны: «Герр, офицер! Герр офицер! Зи зинд руссише шпионе! Зи зинд нихт юде!» И мстительно сказал Элиане: Не хочешь со мной, так изведаешь всё в Гестапо!
Подошедшим немецким солдатам она сказала на чистом немецком: Господа, что вы слушаете этого дурака, который и по-немецки двух слов не может связать!
Солдаты насторожились. Еврейка с жёлтой шестиконечной звездой говорит с ними как с равными?! Да ещё так свободно по-немецки?! Подозрительно!
Они схватили Элиану, повели её к офицеру, командовавшему охраной колонны, и тот велел отвести её в Гестапо: Там  разберутся!
Но двое солдат, которые везли Элиану в рижское Гестапо были новобранцами, второй день служившими в охране, и они по ошибке повезли её не в Гестапо, а в штаб войск СС! У Элианы в поясе платья была спрятана бритва, «на всякий случай» и она решила при первой же возможности покончить с собой. Она думала --  Ведь сразу её не начнут бить, пытать и допрашивать, тем более, что признаваться в «шпионаже»  она не могла, так как не была ни подпольщицей, ни разведчицей! Какое-то время, для острастки, запугивания, наверняка подержат в камере! А там она и перережет себе вены.
Но через несколько минут её повели к дежурному офицеру на допрос – русская шпионка могла дать ценную информацию.
Немецкий офицер в форме СС  вежливо предложил ей сесть на стул и спросил, говорит ли она по-немецки.
Да, говорит.
Они начали «разговаривать».
Имя, фамилия, гражданство, род занятий до войны. Элиана, слегка удивлённая тем, что он не орёт на неё, не бьёт, не угрожает, спокойно отвечала.
Он начал говорить с ней (опять же, странно!) о немецких писателях, композиторах, художниках, артистах. Элана, совершенно ошарашенная таким отношением, говорила даже с охотой: последние несколько месяцев в гетто не располагали к  беседам о немецкой культуре.   
Неожиданно офицер сказал ей:
Вы, фройлайн, понимаете, что Ваш немецкий выдаёт Вас с головой?! Для русской девушки, «просто так» изучавшей немецкий, Вы говорите слишком хорошо, и почти без акцента! Такое знание не достаётся  в советской школе или же в советском институте, а вот в разведшколах – наверняка! И Ваше серьёзное знание немецкой культуры тоже!
Господин офицер,  -  ответила Элиана,  -  Я действительно советская гражданка, так же как Вы – гражданин Германии. Но я не – шпионка!
Вы ошиблись, фройлайн, дважды:
Во-первых, я – гражданин Австрии.
Во-вторых  – Вы ошибаетесь, если думаете, что Ваши голословные утверждения кого-то убедят.
Господин офицер, если Вы считаете, что русская шпионка, отлично говорящая по-немецки, знающая немецкую культуру  (по Вашим словам), не побежала бы в первый же день оккупации в комендатуру предлагать свои услуги как «фольксдойче», а направилась вместе с принявшей её еврейской семьёй в гетто, то для шпионки такое поведение – полный идиотизм!  А я – как Вы видите – не идиотка! И паспорта латвийского (поддельного или настоящего) у меня тоже нет, только советский! В гетто разведданные о немецких войсках собрать навряд ли можно, а вот «сотрудничая» с германским командованием – очень даже легко! Тем более, будучи «фольксдойче» и демонстрируя не показную и поверхностную, из разведшколы, а настоящую немецкую культуру!
Элиана сказала это резко,  глядя не на офицера, а в незарешеченное окно, за которым был виден развевающийся немецкий флаг. Она прикидывала, сможет ли успеть подбежать к окну и выброситься из него, с четвёртого этажа.
Умолкла, ожидая, наконец, брани, побоев за резкий ответ... Но в комнате было тихо!
Посмотрела на офицера в чёрной форме СС. Он улыбался!
Фройлайн, Вы очень находчивы и мыслите логично! Это тоже обычно требуется от разведчика! Не так ли?
Я не знаю, господин офицер, ЧТО требуется от разведчика, но если логика – это признак шпиона, то надо выкопать кости Гегеля, Канта, Шопенгауэра, Goethe, Ницше  и всех других немецких мыслителей и писателей и объявить их тоже русскими шпионами!
Офицер ЗАСМЕЯЛСЯ!
Элиана,  -  обратился он к ней по имени, оборвав смех,  -  Меня Вы убедили! А в Гестапо, куда я должен Вас отправить, с Вами «логично» говорить не станут...
Послушайте меня. Вы попали по глупой ошибке солдат не туда, куда Вас везли!
Это Ваше первое везение!
Вы попали ко мне, который чисто случайно оказался здесь дежурным офицером, это второе Ваше везение.
Я не могу спасти еврейскую семью, в которой Вы жили, это не в моих силах. Я могу попытаться спасти Вас при условии...
Элиана перебила его: Нет! Я понимаю при каком «условии»! Полицай-латыш, Арвидс Понэ,  тоже предложил вот ЭТО  «условие», и  я его не принимаю! Я  вернусь в гетто!
Элиана,  -  сказал офицер, вторично обращаясь к ней по имени,  -  моё  условие  -  не то, которое Вы подозреваете. Мне от Вас ничего не нужно! Оно просто: если Вы попадётесь, что, впрочем, маловероятно, не упоминайте о нашей встрече! Скажите, что бежали от солдат, выпрыгнув из грузовика,  рассказывайте любую ложь, только о нашем разговоре Вы должны забыть! Ничего более.
Я согласна, но я ведь даже не знаю Вашего имени, фамилии, ничего! Что я могу сказать кому-то вообще?
Я был бы рад Вам это не сообщать, но мой план требует раскрытия некоторых подробностей! Я – Клаус Вайскопф, австриец, офицер СС. Сейчас я выпишу для  Вас новое удостоверение, пропуск и проездной билет и Вы, как «фольксдойче», в сопровождении одного лишь солдата, без конвоя, без наручников, поедете в Вену. Вы едете туда по моему направлению как прислуга в семью офицера СС, к моей жене и матери. Не бойтесь, это люди интеллигентные и порядочные и к Вам отнесутся не как к домработнице или, тем более, русской рабыне! Да Вы уже и не русская! Солдата я Вам даю для  Вашей же безопасности. А пропуск СС значит достаточно для железнодорожников и любых проверяющих!
Господин офицер, верните меня  в  гетто!
Исключается, фройлайн! В любую минуту этот или другой мерзавец-полицай, как Вы его назвали, Арвидс Понэ,  может снова Вас арестовать и отправить в Гестапо!  Кроме того, вновь: наша встреча должна исчезнуть из Вашей памяти! Если полицай снова увидит Вас в гетто, он поймёт, что произошёл сбой в его планах, а Гестапо уж выведает, кто Вас принял и говорил с Вами в  штабе СС! Я не могу рисковать! Вы поедете намедленно!
Ну хотя бы зайти в гетто, попрощаться!
Ни в коем случае! Ни Вы, ни я ничем этим несчастным не можем помочь! Войдя в эту дверь, Вы умерли для них, для латыша-полицая, даже для дежурного солдата, внизу, у входа, вписавшего Ваше имя в книгу! Через пару дней я прикажу ему записать: «Застрелена при попытке у бегству!»
Всё! Поймите, я сам рискую слишком многим, спасая Вас, и не только я! Посидите несколько минут молча, я выпишу необходимые документы.
Даже Вашу фамилию менять не надо. Откуда у Вас, чистокровной русской, фамилия Адеркас?
Мои предки  -  обрусевшие шведы, даже были, кажется, фон Адеркас, но это произошло больше ста лет тому назад. Господин Вайскопф, а Вы не боитесь, что я по дороге убегу?
Нет, Элиана, бежать некуда! Вы просто погибнете глупейшим образом! Европа охвачена войной! Куда Вы побежите? В Ленинград?  Он окружён немецкими войсками и скоро, очевидно, падёт. В Ригу – что Вас здесь ждёт, я Вам описал! Вы не дура и не тупая фанатичка! За жизнь и свободу надо бороться, помните, что написано в «Фаусте»?
Да,  -  ответила Элиана,  -  помню:

Мне эту истину открыли годы;
В ней смысл всей мудрости людской:
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идёт на бой!

Вы правильно угадали! Именно эти строки я и имел в виду... Как странно, в этой комнате, в штабе СС, звучат слова немецкого гения из уст русской девушки?!... Даст Бог, Вы уцелете, я уцелею, тогда и поговорим о культуре, после войны...
Поезжайте в Вену, а там уже посмотрим! И снимите, наконец, эту жёлтую звезду!
(Жёлтую шестиконечную звезду Элиана сохранила и она осталась в её семье как семейная реликвия, память о близких ей людях, убитых нацистами).
Я бы отправил Вас купить какие-нибудь вещи, но нет времени и опасно! Кто -нибудь может Вас увидеть! Купите что надо на какой-нибудь остановке, по дороге! Продукты будут у солдата. Для солдата Вы – фольксдойче! О себе говорите поменьше! Спрашивайте у него с сочувствием о его жизни до войны, о невесте, о семье, о мечтах, это всем нравится! Деньги я Вам даю вот сейчас, хватит на покупки по дороге и «на всякий случай»! Ещё раз, Вы  выйдете в сопровождении моего солдата отсюда и отправитесь с ним прямо на вокзал. Вы забыли обо мне и о нашем разговоре!!!
Так Элиана оказалась осенью 1941 года в Вене.
Действительно, и мать Клауса, и его жена отнеслись к ней хорошо. Она быстро вошла в жизнь семьи, помогала во всём, стояла в очередях, оказывала медицинскую помощь и матери Клауса и его жене. Та очень тяжело переносила первую беременность, а Элиана кое что всё-таки понимала в медицине. В 1944 году они уехали из Вены к сестре матери Клауса в Кёльн. Там и встретили конец войны.
Клаус несколько раз приезжал на короткие свидания с родными, но с Элианой почти не виделся и мало говорил. Лишь много лет спустя, после окончания войны, он рассказал ей, что был агентом английской разведки и опасался, что, уступив тогда в Риге внезапному сердечному порыву, создал угрозу срыва всей миссии.

(Рамона замолчала и вспомнила. Когда Мама рассказывала вот этот эпизод, она, уже восемнадцатилетняя, заметила с глупой самоуверенностью молодости, считающей, что если она с лёгкостью решает сложные математические задачи, то вся остальная жизнь вообще  для неё не представляет трудности и сводится к четырём простым -- ну максимум, к шести -- действиям арифметики:
В общем, «Нетерпение сердца», по Стефану Цвайгу? Верно, Папа?
Папа посмотрел на Маму, Мама на Папу… Папа грустно улыбнулся:
Нет, доченька,  у Клауса это не было «Нетерпение сердца». Он не просто не хотел видеть страдания, а активно, хоть и вопреки разуму и логике, вмешался в жизнь твоей Мамы, и рискуя очень многим, спас её. Сделал он это действительно по спонтанному сердечному порыву, но он ведь только человек!
А почему он не помог этой семье в гетто тоже уехать, бежать оттуда, ведь надвигались «Акции»?
Рамоночка, это было не в его силах! Что, он мог взять роту солдат, пойти в гетто и освободить всех? А не только одну семью! Он не успел бы даже отдать приказ!  Его бы тут же арестовали и расстреляли, а ведь он был, теперь ты знаешь это, не просто офицером СС, а английским разведчиком, с ним бы погибла вся группа, работавшая на него! И сколько солдат на фронтах из-за отсутствия его разведовательных данных! Это страшно, Рамоночка, когда надо делать вот такой выбор, я никому этого не желаю! Но если сам еврейский Бог, Всесильный, Всемудрый, Невидимый,  Страшный в этом Невидимом  Всемогуществе и, в то же время, Полный Милосердия, Эль мале рехамим (на иврите), если этот Бог дал убить 6 миллионов неповинных людей, веривших в него, что, скажи, мог сделать просто человек? И не поддержал ли, тем или иным образом, это убийство ПОЧТИ ВЕСЬ МИР?)

Франц, Вам эта история, действительно,  интересна?

Конечно, Рамона! Такие повороты судьбы бывают в жизни не у каждого! Вот, посмотрите на Федию! Он даже записывает, по-моему, Ваш рассказ.

Как это странно,  -  подумала Рамона,  -  Я, рассказывая о судьбе Мамы, вспомнила вот только что этот наш разговор и снова испытала горечь от услышанного. А Федя и Франц, люди порядочные, чуткие и добрые, услышали в нём лишь интересные коллизии и неожиданные повороты судьбы одного человека. Впрочем, я неправа! Откуда им знать о том, что по ассоциации пришло мне в голову. Они-то в том далёком во времени разговоре не участвовали...

Я не записываю, Франц. Я пытаюсь вычислить, с учётом рассказываемого Рамоной, и с точностью хотя бы в несколько порядков, насколько невероятна была возможность моего знакомства с ней! Ну, как у Станислава Лема в его шутливом рассказике  «De impossibilitate vitae. De impossibilitate prognoscendi» -  «О невозможности жизни. О невозможности прогнозирования». В общем, получается то же,  для нашей встречи расчёт  надо вести не по теории вероятностей, а по теории невероятностей! Причём я начал считать эту невероятность только с её матери! А о бабушках и дедушках я и не смею строить предположения!
Франц, смеясь:
Вы, Федия, вычислите заодно, какова была вероятность сделать первое открытие Вашего эффекта, и потом вероятность всего пути к сингулярностям.
Рамона, Вы упомянули имя этого полицая. Странно, но я  где-то это имя слышал. Что-то, связанное с медициной. Одну секунду, от кого я мог услышать  его, совсем недавно? Арвидс Понэ...
Вспомнил! У меня есть хорошая знакомая, врач-гематолог, я, по-моему рассказывал Федие об эпизоде в медицинской лаборатории. Точно! Она мне рассказала, что получила письмо от одной латышки, тоже гематолога, работающей в Риге! Познакомились в Риге на научном конгрессе. И там описывался забавный эпизод. Она (рижская знакомая моей знакомой) была на защите какой-то докторской диссертации. И  в начале защиты зачитывалась биография этого соискателя: Арвидса Понэ и все его заслуги. Так вот, знакомая написала, что там была такая многозначительная фраза: «В 1941 году был вынужден вступить в СС!»
И это в Советском Союзе! Но ничего, защита прошла успешно!
Извините, Рамона, за это отступление, мы слушаеи дальше?!
Франц, то, что Вы сейчас рассказали, очень интересно! Я обязательно напишу Маме об этом! Итак...
Мой Папа, как Вы могли уже догадаться, был не случайно однофамильцем Клауса! Он был его младшим братом. Учился в Венском университете и посещал курс литературы, который вёл не кто иной, как Стефан Цвайг! Альберт Вайскопф не был самым талантливым его студентом, но получилось так, что они сдружились и Альберт начал бывать у Цвайгов в доме, слушал беседы его гостей, а гости, надо сказать, были многие тогдашние знаменитые писатели, философы, музыканты и вообще, интеллектуальная элита Вены. Альберт, если к нему не обращались, на правах самого юного участника, просто молчал, впитывая в себя массу интересной информации. И однажды Стефан Цвейг ему сказал, с глазу на глаз:
Альберт, мне очень нравятся Ваша деликатность и такт! Вы  -  хорошо воспитанный молодой человек, в Вас чувствуется природная чуткость и понимание ситуации. Но если Вы будете только слушать рассуждения моих гостей, иногда умные, иногда  – не очень, а иногда -- просто глупые, Вы  никогда не научитесь мыслить самостоятельно! Преодолейте свою стеснительность, начните активно участвовать в дискуссиях, высказывайте смелее Ваше мнение. Я уверен, что учить Вас вежливости не надо, но попробуйте избавиться от излишне почтительной робости. Откровенные глупости, разумеется, постарайтесь не высказывать, однако, если Вы чувствуете, что в какой-то дискуссии Вы можете сказать что-то свое, что никем до Вас не упоминалось, замечание, вопрос, критика, иной взгляд на обсуждаемый предмет... будьте смелее! Говорите! Если Вам сразу нечем возразить на чьё-то мнение, с которым Вы не согласны, не спешите. Продумайте дома  до следующей встречи и выскажитесь!
И Альберт начал очень осторожно высказывать своё мнение, часто поматривая на Цвайга, ища на его лице знак одобрения или несогласия.
Поднимающаяся волна нацизма всё это  уничтожила. Цвайг уехал из Вены незадолго до Аншлюса и Альберт, бросив университет, последовал за ним. Альберт, как и его брат и вся семья, был антинацистом.

Рамона, простите! На секунду я Вас перебью. Федия, слышите, что говорит Рамона – АНТИНАЦИСТ!  А не антифашист!
Я не понимаю, почему вы  все так говорите!
Нацизм, Федечка, это идеология, основанная на превосходстве одной нации или расы над всеми остальными. Идеология очень «аппетитная», привлекатеоьная и поэтому, неистребимая, по-моему.
Что такого «аппетитного» ты находишь в ней, Рамона?
Не я, Федя, а толпа, плебс, люмпены, стадо, чернь! Неужто ты не видишь, какая она, эта идеология приятная и лёгкая для их восприятия? Ты,  -  говорит она любой мрази и подонку,  -  ты лучше всех уже самим фактом своего рождения от родителей-арийцев! Ты можешь быть тупицей, полуграмотным ничтожеством, бандитом и громилой, но всё равно – ты принадлежишь к высшей расе! Ты – господин одним фактом своего рождения! Никаких других заслуг и усилий не требуется! Это ли не самое приятное, что может подонок и духовный раб услышать о себе? Поэтому он, нацизм, так заразен и так неуничтожим! Разве высокопарная и чванливая «Декларация Прав Человека», провозглашённая ООН, не является таким же расистским и нацистским документом? «Все люди рождаются равными и свободными»  -  во-первых  это, как обычно, многослойная ложь! Люди не рождаются ни равными, ни свободными! Но главное здесь в слове «люди»! Значит всё остальное население Земли, как планеты, это уже не равные и не свободные существа? У них вообще, никаких прав нет?! Опять, одним фактом рождение от человекоподобных родителей любая тварь, любая мразь объявляется чем-то особенным и с кучей прав! Человек – превыше всего и всех! И вообще, Федя, я помню на уроке естествознания наша учительница сказала фразу, меня поразившую: Оказывается вся атмосфера Земли, миллиард кубических километров воздуха, уже несколько раз перебывала в чьих-то лёгких! Значит все мы дышим чьим-то воздухом, а он несёт в себе следы первой, второй, третьей и т.д. лжи. Вот мы ею и продолжаем дышать и пропитываться! Это – так, лирическое отступление.
Что же касается фашизма, то его философия и идеология зиждутся на примате государства над личностью. А любое государство на этом только и стоит! Самое, что ни на есть, демократичнейшее, самое «свободное» не просуществует и микросекунды, если допустит приоритет личности над его интересами, интересами государства! Так что «фашизм», Федя,   -  это единственный способ существования государства. Все государства – это чистейший фашизм!
Быть антинацистом -- значит быть против нацизма, как идеологии. Быть антифашистом – это значит быть «государственным преступником», не признавать преобладающие права государства! Помнишь, у Дюрренматта:
«Когда государство начинает убивать людей, оно всегда называет себя  Родиной».  Чувствуешь разницу, теперь?
Да, странно, я... опять....раньше об этом не задумывался...
Но, вернёмся к твоему рассказу.   

Так они оказались в Бразилии. Альберт пробавлялся случайными заработками, работал официантом, уборщиком и продолжал бывать у Цвайгов. С ужасом он видел, как духовные страдания Цвайга подталктвают его к мысли о самоубийстве. Цвайг не мог жить вне Вены, вне той культурной атмосферы, которая царила в его венском доме. Вне всей европейской культуры! Альберт как мог уговаривал его не смотреть так мрачно на тогдашнюю обстановку. Он лихорадочно искал в сводках с фронтов какие-то сигналы надежды на падение нацизма и возрождение довоенного мира ценностей, которыми жил Цвайг. Помнится, в декабре 1941 года, он услышал, что немцы потерпели первое крупное поражение под Москвой! Блицкриг явно превращался в затяжную, чреватую большими потерями для Германии, войну. Он прибежал радостно к Цвайгам и начал доказывать , что это  -  начало конца нацизма! Что Британия в «битве за Англию», одна держится стойко! Что Пирл-Харбор подтолкнул Америку отказаться от объявленного нейтралитета и вступить в войну против Гитлера! Все эти признаки, он считал, должны развеять мрачную тоску Цвайга. А Цвайг его встретил словами, что прошлой ночью у его дома бразильские нацисты устроили антисемитскую демонстрацию, и полиция даже не вмешалась -- мол, чувствовали полицейские, чью сторону надо принять.
«Альберт, мне за шестьдесят! Нет у меня духовных сил начинать жизнь сначала! Европа гибнет, уничтожая саму себя! Терпение моё иссякло! Вы, молодой, можете и подождать прихода Нового Времени, а мне ждать уже нечего! Я – не такой терпеливый!»
В феврале 1942 года Цвайгов не стало: Стефан Цвайг вместе с женой покончили с собой!

 

Художник Борис фон Адеркас, дядя Рамоны. ( ~1911 – 1944 гг).


Альберт остался один в чужой стране, практически без источников существования. Местные нацисты, пронюхав о нём, позвали его к себе – он, чистокровный австриец, истый ариец, венец, наверно встречался с самим Фюрером, тоже австрийцем, когда тот жил  в Вене... А брат его, насколько им известно, занимает  высокую должность в СС! Он может иметь и работу, и хорошие условия! Он может даже стать одним из руководителей их объединения! Альберт с отвращением отверг их посулы и вызвал этим целую серию оскорблений, нападок, прямых угроз и несколько раз был ими избит. «Мы тебе покажем, жидовский прихвостень»,  -- орали хулиганы, избивавшие его  Жизнь стала невыносимой, и
Альберт тоже начал подумывать о самоубийстве. Возвращаться в Австрию он и не мог и не хотел, понимая, что там он уже увернуться от нацистов не сможет.
С такими мыслями он брёл по улицам Рио-де-Жанейро, когда вдруг услышал своё имя. Кто-то его звал. Он увидел своего университетского товарища, который уехал из Вены на несколько лет раньше.
 

Мадам Рекамье.  Акварель Бориса фон Адеркаса  ~ 1944 г.
Мадам Жюльетта Рекамье. (Известная красавица, Жанна Франсуаза Жюли Аделаида Рекамье, 1777-1849, была хозяйкой литературного салона в Париже и другом многих выдающихся писателей, поэтов и художников того времени). 

Тот, будучи евреем, задолго до Аншлюса, видел, куда катится колесо истории. Только взглянув на Альберта, он всё понял и буквально силой потащил его с собой в Уругвай. Там была его контора импорта-экспорта и он взял Альберта служащим к себе. Времена были тяжёлые для торговли кофе, контора дышала на ладан, но друг Альберта и не помышлял его уволить. Потом стало чуть лучше, и Альберт так и остался в Монтевидео. С матерью он, хоть и редко, но переписывался, знал о Клаусе, узнал и о том, что в их доме появилась спасённая Клаусом девушка. Как только окончилась война, он поплыл на пароходе в Германию, приехал в  Кёльн, где обосновалась вся семья Вайскопф. Альберт к тому времени накопил немного  денег и привёз  несколько чемоданов с продуктами для семьи, он знал, что в разрушенной Германии плохо со снабжением. План Маршалла ещё не начал действовать.  Клаус был арестован союзниками как офицер СС, но через пару часов был выпущен и даже, несколькими годами позже, получил какой-то английский орден. Приехав в свою семью, Альберт познакомился с Элианой. Долго оставаться в Германии он не мог – работа в конторе друга требовала его присутствия. Он пытался уговорить мать, семью Клауса и Элиану поехать с ним в Уругвай. Но мать отказалась, не хотела на старости лет снова ехать в чужую страну, да и Германия была для неё, коренной венки,  чужой, но Вена находились под окупационным режимом Советского Союза. Элиана тоже отказалась – она не хотела оставлять фрау Вайскопф одну, а Клаус вскоре получил работу в каком-то ведомстве, связанном с английским окупационным корпусом, и тоже остался. Три с половиной  года Альберт и Элиана переписывались. За это время Клаус забрал её и мать к себе в просторную квартиру, экономически им стало жить лучше, благодаря хорошей зарплате Клауса и всяким льготам, которые он имел, как бывший офицер британской разведки. Но Элиана чувствовала себя плохо! Она не привыкла быть иждивенкой! Сколько её Клаус, его жена и фрау Вайскопф не убеждали, что она – член их семьи и вовсе не находится у кого-то на иждивении,  она рвалась работать! Клаус устроил её, знавшую русский, немецкий, и немного английский, в  лагерь для перемещённых лиц, работать с теми русскими, которые были захвачены англо-американскими войсками. Английский она выучила в годы войны на слух – в доме Вайскопф регулярно слушали передачи Би-Би-Си. Когда глушили сильно на немецком, удавалось услышать что-то по-английски  -  его глушили слабее.
 
.........................................

Это тоже отдельная история.

На радиоприёмники у рядовых граждан в нацистской Австрии смотрели косо. 
Как-то Фрау Вайскопф попросила у Элианы принести ей книгу. Она уже несколько дней температурила, и Элиана настояла на постельном режиме.
«Цауберберг»  -  «Волшебная гора», Элианочка, принесите, пожалуйста.

Разве Томас Манн не запрещён? -- удивилась Элиана.
Запрещён,  -  засмеялась г-жа Вайскопф,  -  но он у нас есть!
Где мне его искать? – спросила Элиана,  -  Наверно, где –нибудь, на верхних полках Вашей библиотеки,  во втором ряду.
Нет, что Вы! Пойдите в салон, там около камина полочка, прикрытая покрывалом! Под ним Вы и найдёте Манна! И не только Манна,  -  многозначительно добавила фрау Вайскопф.
Элиана часто видела эту полочку у камина, но всегда думала, что там сложены дрова  для растопки камина..
Она подняла покрывало и обомлела:
На низенькой полочке стояли рядами ВСЕ запрещённые в Третьем Райхе книги:
Heine, Ремарк, Манн, Речи Черчилля в переводе на немецкий...
За это одно можно было угодить в Гестапо!
Она выбрала «Волшебную гору» и принесла  г-же Вайскопф.
Но, Фрау Вайскопф,  -  спросила она,  -  не опасно ли держать такие книги, да ещё на виду у всех, в салоне, хоть и под покрывалом?
Нисколько! – рассмеялась та.  -  Даже если к нам, в семью офицера СС, нагрянут с обыском, то маловероятно, что они станут что-то искать именно в самом доступном и открытом месте! Кроме того, многие держат дрова у камина на вот таких полочках!
А если всё же обнаружат,  -  настаивала Элиана.
А если обнаружат, то тоже  -  никакого криминала,  -  торжествующе ответила хозяйка.  -  Я «использую эти книги» ... для растопки камина! Жечь запрещённые книги теперь в нашем дорогом отечестве ведь не преступление! Даже самые пламенные нацисты не гнушаются сожжением книг, правда?
Но, Фрау Вайскопф,  - Вы-то эти книги не сжигаете?!
А кто может проверить, что я уже сожгла,  а что ещё -нет?
Впрочем, я сейчас встаю и иду послушать Би-Би-Си!
Элиана поняла, что г-жа Вайскопф её просто разыграла с книгой и хотела проверить её реакцию на запретные книги. Подойдя к полочке, Цецилия Вайскопф нагнулась, что-то покрутила под покрывалом и в комнате послышались тихие позывные радиостанции Би-Би-Си. Полочка, на которой стояли запрещённые книги, была не просто полочкой, а действующим радиоприёмником!
Как,  --  невольно повысила голос Элиана,  --  у Вас ещё и приёмник, настроенный на волну Би-Би-Си?
Тише,  -  приложила палец к губам г-жа Вайскопф,  -  сегодня я устроила  для Вас день сюрпризов! Согласитесь, Элианочка, приятных!
Госпожа Вайскопф,  -  ошеломляющих! – рассмеялась на сей раз Элиана.
Это тоже «для растопки»?
Конечно! Старый ящик, может быть и радио, откуда мне знать,  да оно и не работает ведь! Вот я и решила его пустить на «растопку»!
Но Вы же его включили?
Ах, девочка,  для того, чтобы его заставить работать, надо скрутить вот эти два проводка, а другие два – наоборот, рассоединить, иначе оно работать не будет! Испорчено! Ну, какая «старая дура», вроде меня, может быть столь технически грамотной для этого???
Это меня Клаус научил,  -  добавила гордо Фрау Вайскопф....
 
..................................................

Как-то в лагере к Элиане подошёл бывший советский солдат и спросил не знает ли она семью Адеркас!?
Вы, сказал он, очень похожи на женщину, с которой он был немного знаком в Ленинабаде, в Таджикистане. И фамилия совпадает. Элиана, взволнованная, начала его расспрашивать. Действительно, это была её мать.
Когда они жили ещё в Ленинграде, её брата, Бориса Адеркаса, студента Художественной Академии, арестовали в начале 30-ых годов и отправили на лесоповал в тайгу. Там он заболел туберкулёзом и его через восемь лет лагерей «комиссовали». Отправили умирать в Вышний Волочок. Её мать приехала туда к сыну, а затем они эвакуировались в Таджикистан, в город Ходжент, ставший в советское время  Ленинабадом. Ему удалось устроиться в какую-то «художественную» артель. Жили они крайне бедно, почти умирая от голода. Солдат этот тоже работал там и так познакомился с художником Борисом Адеркасом и его матерью. И хоть климат в Таджикистане был мягкий, но Борис умер от туберкулёза в 1944 году. Даже на гроб денег не было, и его тело опустили в могилу, завёрнутое в простыню. А потом этого человека призвали в армию и больше ничего он о судьбе матери Элианы не знал.
Элиана пыталась навести справки через Международный Красный Крест, но безрезультатно. Советский Союз явно игнорировал запросы родственников «из-за границы»! А потом на Европу вообще опустился «железный занавес».

Через пару недель Элиана отказалась от работы в лагере. Всё шло к тому, что уступая Сталину,  англичане и американцы вышлют всех «русских», виноватых и невиновных, обратно в Союз, и Элиана не могла это выдержать. Сама она уже считалась гражданкой Австрии, и ей депортация не угрожала. Тогда Клаус предложил ей поехать в Женеву и доучиваться на врача -- бесплатно, как жертве нацистов.
Там она встретила племянницу Лидии Рубинштейн, Дору Штейн, которая и рассказала ей о массовых расстрелах евреев рижского гетто  в лесу Бикерниеки, неподалеку от Риги. Лидия и её младшая дочь погибли там, а её со старшей дочерью, как молодых и сильных, послали в концлагерь. Потом она попала в Освенцим! Сестра умерла, ей удалось выжить. Часто происходили «селекции», и в одной принимал участие сам доктор Йозеф Менгеле!
Элиана,  -  сказала Дора Штейн,  -  Представляешь? Молодой, очень красивый врач окидывал узниц одним взглядом и одних отправлял в газовые камеры, других оставлял жить, пока! Меня он отправил в ту группу, которая должна была умереть! Не знаю, как -- ведь никто нам не говорил, кто идёт в камеры, а кто возвращается в барак, -- я почувствовала, что попала в группу обречённых. Незаметно выскользнула из неё и снова встала в очередь, ждущих «проверки». Менгеле узнал меня! Обругал и грубо толкнул в ту группу, к которой я уже принадлежала. Группе смертниц. Нас заперли в отдельном бараке. «Обед» не дали, и это укрепило меня в подозрении! Когда открыли барак, стали выводить женщин и строить нас в колонну, я незаметно зашла за угол барака и пошла в другой барак, а потом вернулась в тот, где была до сих пор.
А когда освободили Освенцим, я уже умирала. Я лежала и мне всё уже было безразлично. Крики: «Немцы бежали! Нас освободили!» – я тогда даже не способна была понять и оценить. Но меня вылечили!
Грустная это была встреча... 
   
Обучение в Женеве велось на французском и поэтому полгода перед началом занятий Элиана учила французский. Сдала экзамены за два курса и была принята на третий курс мединститута в Женеве. В свободные дни приезжала в Кёльн, в ставшую для неё родной семью Вайскопф. Окончила институт. В Европу приехал Альберт и официально сделал ей предложение. Они переписывались более трёх лет и знали и понимали друг друга как очень близкие люди. Элиана поехала с мужем в Уругвай -- там, изучив ещё один язык – испанский, прошла два года ординатуры и стала врачом.
Вот и вся история моей семьи,  -  закончила Рамона. 

Вечером того же дня.
Франц, как Вам понравился только показанный по ТВ  советский фильм?
Если бы Вы, Рамона, мне не переводили, я бы вообще, глядя на экран, ничего не понял. Какой-то бред. Пастух, играющий среди коров и свиней на скрипке? Потом дирижирующий оркестром? Прислуга в доме, поющая голосом оперной певицы? Что за глупая пародия? И на что?
Франц, это старый, довоенный фильм сталинского времени. А насчёт пародии, мне кажется, Вы очень близки к истине. Это хорошая пародия на многие идеи большевизма – «кухарка сможет управлять государством», «слияние физического труда с умственным»...И пастух, грубыми руками, привыкшими к кнуту, вдруг играет классику на скрипке среди стада...
Знаете, Рамона, а лицо у этого актёра, этого кнутобойного виртуоза смычка, подобрано отлично – даже для пастуха уж очень тупое, настоящий неандерталец, троглодит!
Ради бога, Франц, при Феде это не говорите! Хорошо, что он на кухне разливает чай! Это же известнейший советский «шлагер-зенгер» Леонид Утёсов. Кстати, приятный и хороший человек. И талантливый,  в своём жанре!
Федя, спасибо! Отличный чай ты сварил!  Федя, вот, Франц воспринял  фильм «Весёлые ребята» за пародию на советский строй.
Какая пародия? На что? Музыкальная комедия, так сказать. Он же снят в сталинские времена? Да за «пародию» всех бы живо в лагеря и под расстрел!
Между прочим, Франц, этот фильм цензоры действительно не хотели выпускать на экран! Даже ухитрились в совершенно безобидной песне найти что-то «не советское». Там пелось: «Нам песня жить и любить помогает...»
Так вот, советским людям «жить и любить» не полагалось!!!
И текст изменили: «Нам песня строить и жить помогает.» Это строителям социализма – можно!
Простите, Рамона, Федия, я совершенно запутался в сложностях  вашей жизни. Если цензоры, как Вы говорите, не пропустили этот фильм, то кто оплатил все эти съёмки? Кто инвеститорам вернул их средства?
Франц, государство! Оно – заказчик, оно  -  инвеститор и всё прочее.
Так значит этот  фильм только сейчас допущен к прокату по ТВ?
Нет, он прошёл именно тогда, при Сталине!
Дамы и Господа, я решительно отказываюсь что-либо понять! Сплошные парадоксы и загадки!
Случилось вот что: Режиссёр фильма, Александров,  решил показать этот фильм Сталину! И добился своего! Показали! Сталину это фильм понравился!!! А раз так – то вся Советская Страна смогла его увидеть!
Рамона, что Вы говорите? Сталину понравилась откровенная пародия на советский режим???
Да, как это ни странно! Особенно забавен такой вот эпизод в фильме.
Пастух на свирельке, на прутьях ограды, как на ксилофоне, играет вот эту маршевую песенку Дунаевского. Мы слышим слова:

Шагай вперёд, комсомольское племя,
Шути и пой, чтоб улыбки цвели.
Мы покоряем пространство и время,
Мы – молодые хозяева Земли!

А на экране в это самое время бредёт, мыча, блея и хрюкая, стадо коров, овец и свиней!!!
Рамона, именно это я и имел в  виду: Вы же мне переводили синхронно слова этой песни, а я на экране видел стадо животных, потому и подумал, что это  -  смелая пародия на советский режим! Так неужто цензоры придрались к каким-то безобидным словам, а ТАКОГО не заметили??? Загадка!
Федя, что ты хочешь сказать? Ну, говори!
Рамона, Франц, мне только что, во время этого обсуждения,  пришла в голову забавная мыслишка: А, может быть, именно такое стадо, бредущее послушно под нахлёстывания бича  и под слова: «Шагай вперёд, комсомольское племя!» (Племенной скот!)  -  может, этот образ и понравился Сталину!
Ведь погонщиком-то был ОН, у него был кнут, это он гнал стадо в 160 миллионов «советских животных», куда хотел!
А остальные пародии -- так это больше высмеивание  «ленинских бредней» и идей его старых, давно уничтоженных Сталиным, соратников!
Знаете, Федия, мне эта Ваша мысль нравится – она сразу объясняет и разрешает все «загадки». А Вы, Рамона, что думаете?
Полагаю, что Федя в очередной раз попал в яблочко. Хорошая гипотеза, делающая понятными многие парадоксы.

29. Об узлах.

При выходе из магазина готовой одежды.
Федечка, что с тобой? Лицо бледное, глаза сверкают, молнии да искры скачут. Прямо как в генераторе Тесла.
Оставь Рамочка! Ты хочешь шутками разрядить меня, мою злость, а я закипаю ещё больше!
Из-за чего, Федя? Из-за этих жуликов в магазине?
Рамочка, меня выводит из себя хамство и наглая увереность в том, что они меня могут надуть! Мы зашли купить зимнее пальто для меня. Они напялили на меня какой-то поролоновый кафтан, раздутый так, что я руки не мог опустить, торчат как у снежной бабы и уверяют меня, что ЭТО мне впору и идёт! Что, они за дурака меня принимают? А ты, обычно такая решительная и энергичная, вдруг стоишь и молчишь!
Федя, если бы ты согласился купить, я бы тут же вмешалась и не дала бы тебе сделать эту глупость, но я не хочу и не могу создавать у людей мнение о тебе, как о подкаблучнике. Это неправда, это унизительно для тебя и для меня! Но ты сам резко отказался, и этим дело кончилось.
Рамочка,  ты же слышала, как один продавец мне говорил развязно::
«Давай, давай! Это тебе подходит!» 
Федя, не превращайся из феминоискателя в фемидоискателя! Справедливости нет! И богиня Правосудия слепа!
Почему они хотели меня обмануть?
План  выполняли по сбыту неликвидной продукции, и, главное -- у тебя, Федя, на лице написано, что тебя можно надуть.
Что!? У меня такое глупое лицо?
Не глупое, Федечка, а наивное и доверчивое.
Знаешь, Рамочка – это никак не комплимент! Не помню, кто из великих, сказал:
«Определённое состояние души у шестнадцатилетнего или даже двадцатилетнего можно назвать наивностью. Но когда человеку лет тридцать – оно уже называется иначе...!»  Помнишь?  Ведь ясно! Глупостью!
Это неверно, Федя! Далеко не всегда эти «великие» говорили правильные вещи! А что написано в «Ходже Насреддине», Леонида Соловьёва? Совсем иное:
«Ибо все такие люди – звездочёты, исследователи, поэты, искатели жизненного настоя и волшебного камня, обращающего свинец в золото,  -  все они почитались уже и в тогдашние времена большими глупцами, ничего не соображающими в делах обыденной жизни, а потому подлежащими неукоснительному обжуливанию на каждом шагу со стороны здравомыслящих, чей разум, вместо опасных крыльев, располагает четырьмя десятками юрких маленьких ножек, очень удобных для прибыльного и вполне безопасного шныряния по земле.»

Хотел бы я знать, что почувствуют вот такие «юрконогие», прочитав эти слова? Это же  -  как пригвоздить к позорному столбу!  Ярко и безжалостно!
Не волнуйся, Федечка, за них! Они никогда таких книги не читают!

И ещё, вспомни, что сказал Heinrich Heine, умница и циник: «Честность – прекрасная вещь, если все вокруг честные, а я один среди них –жулик!»
Всё, Федя!  Разрядился?
 
Федя, знаешь, я подумала о том, что твои, ваши с Францем, сингулярности, наверно, уже не раз наблюдались людьми, почти каждым, но не были ими поняты в твоём смысле, как нечто особенное. Вот, посмотри, что у Солженицына.
 
А.И. Солженицын назвал свои тома  -  части монументального творения  «Красное Колесо»  -  «Узлы». Творение, написанное без блестящего писательского мастерства, которым отмечены такие его романы, как «В круге первом» и «Раковый корпус»! Занудливо, скучно, с нелепым словотворчеством- словокорчеством и столь же нелепыми вывертами грамматики русского языка. Выпендривание! Тоска! И части названы нелепо: «Узлы». Я тогда и подумала, помню: «Ну и навязал же этот Солженицын узлов Гордиевых, а распутывать их предлагает читателям! Это скукотищу такую распутывать ещё надо?!»
А вторая моя мысль была противоположна первой. Что, как раз этот термин, по крайней мере по замыслу, совсем не нелеп! Солженицын видит каждое, описываемое им событие, как некий узловой пункт истории России. Иногда событие тихое, не несёт в себе ВИДИМЫЙ заряд чего-то драматического, а вот лишь позже мы все видим – был здесь очередной узел судьбы, и Мойры, ткущие эту нить, нить судьбы, не отдельного человека, а целого государства, да и, пожалуй, всего мира, могут быть терпеливыми, и прилежно распутывать этот узелок, а могут быть нервными, раздражительными – попался на нити узелок, ну и порвать её, возьмём другую, без этих узелков!
Вообще-то интересно, Мойры или Парки (в римской мифологии), могут объявить забастовку? Мол, надоело нам прясть нити жизней и судеб из такого бракованного материала! Что ни нить, то узелок! Требуем: поставщика такого товара выгнать с Олимпа  взашей без выходного пособия, а иначе мы, Клотто, Атропо и Лахезис, от дальнейшей работы с таким подпорченным сырьём отказываемся!
Федя, тебе не надоели мои умствования?
Не надоели, но замечу лишь, что «умствования» свидетельствуют не столь о наличии ума, сколь об его утечке.
«И жить торопится и умствовать спешит...»
Ах, Федечка, хорошо ещё что есть, ЧЕМУ утекать! Верно? Так мне -- продолжать?

Замечал ли ты такую странную особенность «бытия», «судьбы» или чего-нибудь другого – дело не в названии. Скажем, человек старается, что-то делает, усилия огромные прикладывает, но эффект от его деятельности практически равен нулю. А иногда он не прилагает никаких усилий и всё же происходит с ним нечто весьма радикальное, судьбоносное, меняющее всю его жизнь. Причём я говорю о чём-то, о событии каком-либо, вовсе не обязательно в положительном смысле. Что плюс, что минус – происходит нечто драматическое.
В сравнении с шариком на некоторой поверхности это выглядит так. Три возможных состояния шарика: Шарик в углублении (потенциальная яма), шарик на совершенно гладкой, горизонтальной и прямой поверхности и шарик в микроскопической ямке на горке. В случае углубления – иногда, сколько ни старайся, не может шарик из него выкатиться: нет  достаточной энергии. В случае ровной поверхности – делай что-то, не делай – всё течёт своим чередом и ничего не изменяется. А вот  в случае шарика на горке, малейшее смещение от положения равновесия и шарик стремительно скатывается – всё меняется и радикально при самых незначительных усилиях, практически без них! То есть, какие-то узловые точки, в которых происходят сильные сдвиги в нашей судьбе без того, чтобы мы сами что-то сделали для этого и даже без того, чтобы мы в тот «критический» момент что-то почувствовали! Не есть ли это тоже столкновения нашей судьбы с какой-то сингулярностью, в которой происходит то, что обычно, в реальной жизни не происходит или не имеет того судьбоносного следствия, как вот в этот момент и в этом месте! Некая особая точка нашей судьбы, жизни? И, главное, мы сами, часто проходим через эту точку, ничего не заметив и не почувствовав, зато потом....!
И ничего-то мы не знаем о силах, нами играющих...
Рамочка, ты, наверно, права. Я сейчас вспомнил, что об узловых точках, хотя и в другом смысле и контексте, говорит также Игорь Евгеньевич Тамм в своих воспоминаниях об Эйнштейне. Вот, что он пишет, сейчас найду:
«Всё научное творчество Эйнштейна с необычайной выпуклостью показывает, что коренные успехи в познании природы достигаются глубоким логическим анализом некоторых немногих основных узловых  опытных фактов и закономерностей, которые нужно уметь выделить из колоссального количества сведений и фактов, давящих своей огромной массой на исследования в любой области современной науки.
 Особенно характерна в этом отношении история создания общей теории относительности. К созданию этой теории привёл Эйнштейна анализ простейшего, давно уже хорошо известного факта:  -  отношение инерциальной массы тела к его весомой массе одинаково для всех тел...
... В действительности, пример как специальной, так в особенности общей теории относительности показывает, что решаюшую роль для построения фундаментально новой теории играет глубокий логический анализ узловых опытных фактов.»
Понимаешь, Тамм говорит именно об интуитивной чуткости Эйнштейна  к таким узлам на ниточках, из которых соткана физическая картина мира. 
 
Итак:  узловые точки бытия есть сингулярности? Или какое-то их проявление?

30. «Эпохальная» поэзия.

Рамочка, у меня к тебе просьба. Признаюсь сразу – заварил кашу я, а расхлёбывать её прошу тебя, прости.
Федя, «каша наша» -- общая. Так что расхлёбывать надо вдвоём. А что случилось?
Ты помнишь, Рамочка, доцента кафедры Зою Павловну Григорьеву?
Конечно, очень толковая и приятная. Она тебя замещала, когда ты был послан в командировку в Новосибирск, помнишь, к Лаврентьеву. Мне её лекции очень понравились. Она работает на кафедре общей физики. Так, что за кашу ты ухитрился заварить?
Понимаешь, Рамочка, на днях у нас обоих был перерыв между лекциями, сидели и трепались. А Зоя Павловна опять кого-то из наших заменяла. Знаешь ведь, на удобного человека принято садиться верхом. Кто-то начал говорить о Блоке, об оценке Анны Ахматовой его творчества, -- мол, «Блок – это не человек  эпохи, а  сам Человек - Эпоха» и тому подобное. Я услышал эти неумеренные восторги и не удержался. Говорю: «А вот Иван Алексеевич Бунин придерживался несколько иного мнения о Блоке». В общем, начал цитировать твои рассказы об отношении Бунина к Блоку и к его творчеству.  Все умолкли; один из преподавателей спрашивает меня подозрительно -- мол, откуда у Вас, Фёдор Иванович, такие сведения? Я спокойно отвечаю: «Я уже сказал, от Бунина. Читайте внимательно его критические заметки о писателях.» На следующей перемене Зоя Павловна подошла ко мне и говорит:
Фёдор Иванович, я, признаюсь, и не подозревала, что у Вас такие обширные познания в литературе. (Я предусмотрительно помалкиваю. Не могу же я сказать ей, что все эти «обширные познания» почерпнуты мной из разговоров с тобой!)
Я думаю, -- она продолжает вопросительно, --что Вы единственный человек, который мог бы мне разъяснить одно стихотворение Блока «Шаги Командора».
Знаешь, Рамочка, не хватило у меня смелости признаться, что это всё я узнал от тебя. А с Зоей Павловной у меня отношения наилучшие – приятный,  порядочный человек и толковый преподаватель. Вот это и есть та «каша», которую я нечаянно заварил. Но что я могу сказать про это стихотворение? Я его даже не читал! Она спросила меня, что это за фраза: «Выходи на битву, старый рок.» Как я её понимаю? К счастью, перерыв окончился, и я заверил её, что на днях дам ответ на все вопросы.
Федечка, не волнуйся и не огорчайся. Я это стихотворение знаю, хотя ни малейшего восторга оно у меня не вызвало. Посидим сегодня – завтра, напишешь краткое эссе о нём и отдашь Зое Павловне. И это - вся «каша»? – Это даже не «Завтрак аристократа»!
У тебя, Рамочка, всё легко и просто, а мне неудобно. И за то, что соврал, и за то, что не признался во вранье.
Федя, никому ты не врал и признаваться тебе не в чем! Накатаем эссе за пол-часа и всё. Я, между прочим, охотно это сделаю ещё и потому, что Зоя Павловна мне тоже симпатична.  Как раз, по ассоциации, вспомнила её лекцию по квантовой механике. Она рассказывала нам про волновую механику Шрёдингера, ввела волновую функцию «Пси», написала на доске уравнение Шрёдингера, дала понятие Эрмитовского оператора. Тут, конечно, Боряра поднял руку со своим обычным вопросом: Каков физический смысл «пси-функции»?
Разве Боряра ходит на лекции по физике?
Федя, ты же сам его уговорил перейти на философское отделение, но с правом факультативного посещения лекции на физфаке! Забыл? Это была его просьба.
Разумеется, наши «гении» захихикали. Их всегда забавляет этот Борярин поиск физического смысла во всём.
Подожди, Рамочка. Разве Зоя Павловна разрешает задавать вопросы во время лекции? У меня все вопросы отложены на конец. Я специально оставляю 5-10 минут на это.
Федя, Григорьева разрешает. И я думаю, права она, а не ты. Ты ведёшь лекцию по плану, интересно и логично разворачиваешь страницу за страницей. Я бы сказала, ты играешь лекцию, как актёр исполняет свою роль на сцене. Но монолог! А у Зои Павловны другой подход, более человечный и разумный. Ты получаешь удовольствие от хорошо прочитанной лекции и стараешься это сделать наилучшим образом. Но представь себе, что студенты не поспевают за твоей мыслью, где-то что-то остаётся неясным.
Рамочка, потому я и оставляю время для вопросов...
Федя, много ли тебе задают вопросов после лекции? Немного! Редко!
Это значит, что люди поняли!
Нет, это часто значит, что где-то в ходе лекции часть студентов потеряла нить её! Они не обладают ни твоими способностями, ни быстротой твоего мышления, ни эрудицией, что вполне естественно. И вопросы к концу лекции, в которой часть осталась непонятой, не задаются, потому что или уже забыли, где именно оборвалась эта ниточка между тобой и студентами, или непонятой осталась целая лекция.
А Зоя Павловна, можно сказать, думает не о своём удовлетворении преподавателя от лекции, а о том, чтобы студенты поняли её наилучшим образом. Правильно, вопросы сбивают темп лекции, мешают преподавателю вести её плавно и красиво.  Но лекция – не гоночная машина и не «Испанская Школа Высшей Верховой Езды» в Вене! Задача -- чтобы люди её поняли от начала до конца. Вот Зоя Павловна и старается, в ущерб своим интересам, довести смысл объясняемого до студентов не в конце, а в процессе её рассказа.
Итак, Боряра перебил её вопросом о пресловутом физическом смысле.
Григорьева тут же пояснила, что сама «пси-функция» вообще никакого физического смысла не имеет, чем вызвала у Боряры полное недоумение.
Знаешь, Рамочка, у Боряры многое вызывает «полное недоумение», не только «пси-функция»!
А Зоя Павловна пояснила, что физический смысл имеет лишь произведение «Пси-функции» на её комплексно-сопряжённую. И смысл его –  вероятность нахождения микрообъекта в некоем данном объёме -- точнее, плотность вероятности.  Зато затем, она, как-то задумчиво, вроде спрашивая саму себя, сказала: «Вот я сейчас, отвечая на вопрос Боряры, подумала об одной исторической аналогии-параллели. Предлагаю и вам задуматься  вот над чем: Было ли в истории человеческой цивилизации событие, схожее с введением Шрёдингером «пси-функции», то есть понятия, собственно лишённого всякого смысла (реального)?»
Наши гении фыркнули с места:
Вы, Зоя Павловна, хотите сказать, что «пси-функция» была введена не Шрёдингером, а кем-то до него?
Нет,-- ответила она, -- вовсе не пси-функция, а что-то другое, но тоже, схожее с ней по революционности, переворачивающей мышление.
Конечно, никто не ответил на этот вопрос. А вскоре вообще забыли о нём. А всё тот же Боряра не забыл. Через час постучался на кафедру и сообщил Григорьевой, что, ему кажется, он может ответить на этот вопрос.
Постой, Рамочка, откуда тебе стало известно об этом?
Сначала мне рассказал Боряра, а потом Зоя Павловна подтвердила его догадку:
переход от иероглифического письма к буквенному алфавиту!
Ведь что было вначале?  Каждое явление, вещь, событие, число  -- всё обозначалось соответствующим иероглифом. Знания росли, понятий становилось всё больше, росло и количество иероглифов. Это не могло продолжаться вечно! И вот слова-иероглифы люди начали разбивать на отдельные кусочки-буквы, каждая из которых «физического», реального смысла, не имела! Нет явления или предмета в природе, соответствующего букве «Р» или «Ю» или «Ш» Но комбинация нескольких букв – слово -- вполне соотносится с какой-то реальностью, что-то обозначает! Вот тебе и лишённая физического смысла «пси-функция», придуманная несколько тысячелетий тому назад! Настоящий квантовый скачок в мышлении древних людей!
Забавно, Рамочка. Интересно, что ты об этом вспомнила. Григорьева мне об этом не рассказывала. Но опять удивительно – Боряра додумался, а другие нет. Даже наши «гении» – Календарини и Затолокани!
Федя, да они просто выкинули из головы этот вопрос. Он же не по физике.  А Боряра не забыл, продолжал думать, вот и додумался до аналогии.

Ладно, Федя, займёмся Блоком? Я бы назвала сравнение Ахматовой «Блок – это Человек - Эпоха»: «ШлакоБлочное строительство истории»  Ведь «эпоха» -- это не человек, а некий временной отрезок, довольно продолжительный. Из таких вот «блоков» и состоит история, неправда ли?
Подожди, Рамочка. Я слышал, что Боряра больше крутится на филфаке.
Он, Федя, наверно, за Людмилой Ивановой пытается ухаживать?
Что ты, Рамочка! Она – красавица и предпочитает, по-моему, мужчин высоких, красивых и хорошо сложенных. А Боряра – никак не атлет и ростом не вышел. Да и вообще, такая красивая девушка может выбирать, и придирчиво. Ухажёров вокруг неё – полно. Прости, Рамочка, что я о ней так говорю. Это вовсе не сравнение с тобой!
Федечка, не обижаюсь, не ревную и считаю её действительно очень красивой девушкой, красивее меня! Ну и что? Она, хоть невысокая, но очень хорошо и пропорционально сложена.  Прямо статуэтка! А ходит как? Не ходит, а шествует! Боряра рассказывал мне, что как-то видел, как она шла по улице. Движение замерло! Мужчины с неотрывной тоской смотрели ей вслед, застыв на месте и на лицах - некая болезненная гримаса. Даже троллейбусы сцеплялись друг с другом своими штангами, как дерущиеся олени! Только могучее перо Пушкина могло бы описать такое! Боряра взял и изобразил пушкинским стилем  всё это, хотя не совсем прилично, но достаточно ярко и выразительно.
 «Ода на прошествие Людмилы по Главному Прошпекту».

Бросая груды тел на груды,
Её волнующие груди
В такт шагу прыгают, разят...
Пах ноет и крови кипят...

Это неприлично и грубо, Рамочка! И что он сделал с «Полтавой»!
Неприлично, натуралистично, да! Но забавно и точно! А «Полтава»?  -- У каждого бывает своя  «Полтава».
Интересно,  когда Боряра ухаживает за девушками, он у них тоже допытывается, какой там «физический смысл»?
Я полагаю, Федя, он ищет в них это, и не только это.
И находит, думаешь?
В зависимости от объекта его внимания. Иногда, наверно, находит, иногда – нет.
Федя, что ты тянешь время?
А я, Рамочка, вижу в твоих зелёных глазках мелькают боевые конармейские искорки. Тебе, видно, не терпится вскочить на Пегаса и рубить в капусту чьи-нибудь стихи
Верно, Федя. Ты точно это заметил:

- И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица
И мнёт ковыль...

Ты знаешь эти стихи Заболоцкого, Рамочка?
Как видишь, знаю, если декламирую, но причём здесь Заболоцкий?
Так это же его стихи!
Откуда, Федя, ты это взял?
Несколько раз читал в газете, вот с этой цитатой: «И вечный бой! Покой нам только снится»   
Это – не Заболоцкий, а всё тот же Блок.
Не может быть, я точно помню, что они приписывались Заболоцкому.
Федечка, подай мне, пожалуйста, томик Блока и Энциклопедический словарь. Спасибо.
Итак, писано это Блоком в году 1908. Теперь посмотрим, когда родился Заболоцкий? Может он, действительно, был первым, а Блок только позаимствовал?
Так, Коля Заболоцкий родился в 1903 году. Значит в пять лет он уже написал такое стихотворение? Впрочем, если Моцарт в пять лет сочинил свою первую симфонию, то почему мальчик Коля не мог начирикать стих в том же возрасте. Беда только, что навряд ли кто-то печатал поэтические упражнения пятилетнего Коли!
Странно, Рамочка, я годы был уверен, что это стихи Заболоцкого.
Беда, Федечка, что у тебя хорошая память! Приписал какой-то безграмотный дурак эти стихи не тому автору, а вот, такие как ты, любознательные Незабудкины, положили эту чушь на полочку в их мозгу, и запечатлелась эта глупость как барельеф.
Кстати, не могу удержаться: что это за «степная кобылица? Есть, по Блоку, кобылицы разнотипные: кобылицы пустынные, лесные, джунглевые, горные? Может есть и «морская» тоже? Тогда она будет называться – гиппокамп, а если «речная» – то гиппопотам. Представляешь, Федя: «Летит, летит речная кобылица и мнёт ковыль...» Летящий по степи бегемот!...
Гиппокамп – это морской конёк, а гиппопотам – это «речная лошадь». В наших мозгах тоже, а в моём, наверно,  особенно, сидит тоже эта лошадка:  есть отдел мозга, называемый гиппокампом, морским коньком. Вот, откуда у меня такие «конармейские» искорки в глазах.
Но, если ты хочешь, то, пожалуйста, я спрыгиваю с седла и уступаю его тебе!
Нет уж, Рамочка, скачи дальше. Или плыви.
Скачка тебе не по вкусу? Хорошо, Федя. Пегас – это лошадка, действительно, с норовом. Частенько неумелых седоков сбрасывает лицом в грязь.
Ладно. Команда: «По коням!» отменяется. Переменим  и антураж! За дело! Одеваем халаты, резиновые перчатки, двери анатомического театра гостеприимно распахнуты...
Рамочка, я не поспеваю за твоей джигитовкой на морском коньке! Какие халаты? Какие перчатки?
Прозекторские. Ведь мы направляемся  препарировать некий труп, уже ждущий нас на оцинкованном столе секционной..
Не понимаю, Рамочка, о чём ты говоришь, но чувство у меня от этого – пренеприятное!
Оно и понятно, Федя, ты физик, а не медик. И занятие это тоже не самое увлекательное, но не огорчайся. У трупика этого, на большом пальце ноги – бирка с надписью: «Шаги Командора» и мы собираемся произвести секцию Post Mortem стихотворения Блока.
Ой, Рамочка, меня просто подташнивать начало от твоего цинизма. Где ты его нахваталась?
У меня было много друзей и знакомых медиков.
Но ты так это неприятно представляешь!  Анализ стиха – приравниваешь к препарированию... Фу, мерзость! Прошу тебя, избавь меня от таких сравнений!
Хорошо, Федечка, поняла! Прости, дорогой, больше не буду! Только замечу, в оправдание, что не я первая придумала такое сопоставление.
Сальери в драме Пушкина тоже говорит нечто подобное:
               
                ...Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию...

Знаешь, Рамочка, не удивительно, что он отравил Моцарта. Если кто-то так говорит о музыке, значит он и человека погубить может.
Конечно, Федя, в этом и состояла цель Пушкина – создать убедительный образ убийцы гения, и это ему удалось, несмотря на то, что всё это ложь и Сальери никого не убивал. Да, а Goethe, задолго до Пушкина, тоже написал, в «Фаусте»:

Когда мы что-нибудь живое изучаем,
Его мы первым делом умерщвляем...

Переходим к высокой, прекрасной и благоухающей поэзии, хорошо? (Это я трупик наш обрызгала, как «живой водой» духами «Опиум», чтобы забить запах формалина...   Всё, всё! Молчу!)
Займёмся литературными достоинствами  стихотворения.
В нём слышны по меньшей мере три голоса: голос Автора, обращённый то к Дону Жуану, то к Донне Анне. Голос самого Дона Жуана. Голос Командора. Если принять такой постулат, то немного проясняется запутанная картина отрывистых возгласов, непонятных слов, кем-то кому-то говоримых. Стих становится краткой драматической сценкой, с участием Автора, Дона Жуана, пребывающей во сне в течении всего стиха Донны Анны и Командора.
Автор нагнетает ужас с самого начала:

Тяжкий, плотный занавес у входа,
За  ночным окном – туман.
Что теперь твоя постылая свобода,     Это голос Автора.
Страх познавший Дон Жуан

Наш комментарий:
Во-первых, по-испански имя героя звучит не Дон Жуан, а Дон Хуан. Так же, как Хозе, а не Жозе!
Во-вторых, что это за строительное изобретение Блока – «ночные» окна? Поэт,  а вишь, придумывал и специальные окна. Значит, есть окно для дня, «дневное окно», есть «утреннее», наверно, «вечернее» и «ночное»! Может Блок имел ввиду светочувствительные стёкла - по мере усиления светового потока, падающего на стекло, его прозрачность уменьшается? Изменение коэффициента прозрачности в зависимости от интенсивности облучения? Молодец Блок, предвидел нелинейную оптику!
Рамочка, ты опять начала издеваться? Мне это не подходит!
Что ты, Федя, я просто анализирую в пределах здравого смысла это стихотворение.
Кстати, мне только что пришла в голову мысль-разгадка, в чём, собственно, состоял секрет успеха Дона Жуана на поприще любви. Используем в качестве исходной логической посылки народную мудрость:
кто такой зануда? Это мужчина, с которым женщине легче переспать, чем объяснить ему, почему ей не хочется это делать.
Отсюда следует, что Дон Жуан был королём зануд! К каждой женщине, отказавшей ему, он начинал приставать с вопросом,  занудливо  повторяя:  А почему? А почему она не хочет...? Так он стал, заодно, и королём любви! Тоже – метод!  И не он бросал своих многочисенных пассий, а они его. Какая нормальная женщина сможет долго выдержать такого зануду?! Да и умер Дон Жуан скорее всего  вовсе не от рук Командора, а от сердечно-занудистого заболевания...

Холодно и пусто в пышной спальне,    (Продолжение нагнетания ужастей!)
Слуги спят, и ночь глуха.
Из страны блаженной, незнакомой, дальней
Слышно пенье петуха.

Что это за страна? И с какой силой должен петь петух, чтобы из такого далёка его можно было услышать? «Ночь глуха» - значит звуки глохнут в туманном воздухе. Допустим. Тогда мощность пения петуха должна быть как у сирены воздушной тревоги?
Спальня не пуста – в ней Дон Жуан и Донна Анна, как можно понять. Или, чтобы не быть пустой, там должна была находиться, по замыслу Блока, целая рота солдат?

Что изменнику блаженства звуки?
Миги жизни сочтены.
Донна Анна спит, скрестив на сердце руки.
Донна Анна видит сны.

О каких «блаженства звуках» идёт речь, если ночь глуха, все спят, а  не блаженствуют, и сама Донна Анна тоже спит? Спит как сурок! Блок ей даже коротенькой репризы «Кушать подано» не оставил! И причём здесь изменник? Дон Жуан? Правильно, изменял и многим, но как раз Донне Анне просто не успел! Командор, явившись, прибрал его. Так что по отношению к ней – никак не изменник.
Неясно также, как «Донна Анна спит, скрестив на сердце руки»? Поза такая обычно придаётся усопшим, а не спящим, но чтобы живая молодая женщина спала, скрестив (даже не на груди, а) на сердце руки, представить затруднительно.

Чьи черты жестокие застыли,
В зеркалах отражены?                (Это спрашивает Автор).
Донна Анна, сладко ль спать в могиле?
Сладко ль видеть неземные сны?     (А это  голос Командора вопрошает жену-вдову.)

Где они застыли? В спальне? На занавесе? Или трёхмерная голограмма, прямо в воздухе возникла?
Подражание Шекспиру: «Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?»
Жизнь пуста, безумна и бездонна!
Выходи на битву, старый рок!              (Это уже  говорит Дон Жуан.)
И в ответ – победно и влюблённо –
В снежной мгле поёт рожок...

Наконец добрались до «старого рока».
Попытаемся объяснить. Дон Жуан наставлял рога кому только мог. Естественно, мужья-рогоносцы проклинали его, предавали анафеме, наверно и дрались с ним на дуэлях и, понятно, проигрывали, погибая или оставаясь с увечьями. Так что грозить Дону Жуану «божьим гневом» и «поднимется мститель суровый и будет он нас посильней» -- было для  всех них обычным делом. Наслушался зануда - ловелас таких бессильных проклятий и угроз. Для Дона Жуана Статуя Командора – это овеществлёный рок, каменная судьба, которая идёт  к нему расквитаться за грехи его! И теперь, чувствуя приближение мига рокового, он ещё смело, подбадривая себя, кричит: «Выходи на битву, старый рок!»
И, по Блоку, вызов его принят – в ответ поёт рожок. Но и тут – бессмыслица – почему «победно и влюблённо»?  Победно, понять ещё можно, Статуя Командора «знает» (по смыслу легенды), что она-то уж Дона Жуана из лап своих не выпустит. Но где здесь место влюблённости?
А вот насчёт «бездонной» жизни – это явно в противоречии с обыденной практикой и здравым смыслом. Бочка Данаид – да, бездонна! Но жизнь? У Гарика, слегка перефразированного, например:

Жизнь, как  пенное вино. 
Хлещет отовсюду,
Но однажды видишь дно
И сдаёшь посуду.

По-моему, это верней соответствует реалии нашего существования.

Пролетает, брызнув в ночь огнями,
Чёрный, тихий, как сова, мотор,
Тихими, тяжёлыми шагами
В дом вступает Командор...

В двух соседних строчках «тихий», «тихими» -- не гоже такую словесную бедность в стихах демонстрировать -- и кому -- «человеку - эпохе в поэзии»!
Тяжёлые шаги не очень согласуются с тихими! «Тяжёлые шаги» -- это когда пол вздрагивает и гудит, прогибаясь от веса статуи! Тихо гудеть, вибрироать и прогибаться пол не может. Наоборот, статуя может идти тяжёлыми, громыхающими шагами. Сравни с «Медным Всадником»!

И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы не обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжёлым топотом скакал!
– Вот это описание реально и впечатляюще, а не словесная бессмыслица Блока.
Двигатели у машин в то время, (речь идёт о 1912 годе, хотя в стихе описываются события за сотни лет до Блока) сомнительно, чтобы имели глушитель. Ибо последний забирает часть мощности у и без того слабосильного тогдашнего мотора. Так что «тихий, как сова, мотор» мог быть только в воображении Блока, но это – инженерное  предвидение поэта, честь ему и слава!
 
Настежь дверь. Из непомерной стужи,
Словно хриплый бой ночных часов –
Бой часов: «Ты звал меня на ужин?          (Здесь опять голос Командора, конечно).
Я пришёл. А ты готов?..»

В дополнение к «ночным окнам», Блок, развивая своё изобретение, создал и «ночные часы», причём не как отрезок времени ночи, а как прибор, хрипло отбивающий удары, и только ночью! Тоже, надо сказать, изобретение полезное! Ведь как людям отличить день от ночи? Никак нельзя! Вот и придумал Блок часы, которые бьют только ночью, а для дня, очевидно, есть другие часы, отзванивающие удары - так люди знают, когда ночь, а когда день! Просто и гениально! Неясно всё же, почему ночью они бьют хрипло? Их что, плохо завели вечером? И какие куранты домашних стенных или напольных часов издают при ударе «хриплый» звук? Может, как в фортепиано, модератор применяют, но он не делает звук «хриплым», а только приглушает его.   
А стужа, непомерная? Это такая, что и измерить её нельзя? Абсолютный ноль         «-- 273 о С».  Все термометры замёрзли?  Если ртутные – то значит температура ниже минус сорока градусов по Цельсию. Как это у статуи руки и ноги в такую стужу шевелились? Ведь она-то на кладбище стояла?

На вопрос жестокий нет ответа,
Нет ответа - тишина
В пышной спальне страшно в час рассвета,
Слуги спят, и ночь бледна.

Опять, нагнетание ужаса. Опять «пышная спальня». Опять слуги спят. Опять повторы банальностей. Но вот новость – оказывается уже рассвет, и ночь бледна! Однако ж, статуя Командора, «влюблённая часов не наблюдает!» Дон Жуан пригласил её на ужин, а Командор явился только к рассвету! Где это он всю ночь шатался? Адрес искал? Так это же его дом! С Донной Анной!
Хотя, возможно,  мы несправедливы к Командору! Ясно же, -- всю ночь ловил такси! А около кладбища, ночью-то, ну, какие такси проезжают или останавливаются? А если и проедет какая-нибудь заплутавшая машина, неужто шофёр решится брать к себе такого вот «пассажира»? Ночью! У кладбища! Стоит громадная статуя и «голосует»! Да и какая легковушка сможет принять таких размеров пассажира и с таким-то весом? Тут же грузовик нужен! Но у грузовика и подавно, нет глушителя! Недаром несколькими годами позже доблестные чекисты будут заводить двигатель грузовика, когда в том же дворе расстреливают «контру»! Заглушать звуки выстрелов.
В час рассвета холодно и странно,
В час рассвета – ночь мутна.
Дева Света! Где ты, Донна Анна?
Анна! Анна! – Тишина.                (Голос прощальный погибающего Дона Жуана)
.
Что «странно» в час рассвета? Командор, добравшийся с большим опазданием до Дона Жуана? «Странно», что Анна продолжает спать, несмотря на драму, разыгривающуюся около её постели? Холод ночью тоже был немалый, см. выше! Так что же странно? И кому?
Насчёт «девы» и «света» это уж явная передержка! Замужняя женщина, с Доном Жуаном только что согрешившая и всё ещё «дева»? И почему «света». Блок говорит, что ночь уже бледна, час рассвета. Она, что, Донна Анна, сама светилась? Как некоторые глубоководные рыбы? Так у них же бактерии светоносные, как у светлячков, на теле живут. Так называемая хемолюминесценция. А у неё – тоже?

Только в грозном утреннем тумане
Бьют часы в последний раз:
Донна Анна в смертный час твой встанет!
Анна встанет в смертный час!      (Это «грозный» заключительный рефрен самого Автора!)

Насчёт часов мы правильно угадали: ночные часы в час рассвета бьют последний раз. Всё верно и логично! Передают службу дневным часам. Но вот с Анной неувязка! Смертный час, точнее миг, Дона Жуана уже был и прошёл! Его Командор с собой уволок! А Донна Анна всё проспала! Ну, любит поспать человек! Даже вопля прощального его не слышала. Так как она может встать в смертный час Дона Жуана, если час этот уже давно позади и герой погиб?
Ощущение, что Блок, как старьёвщик свой мешок, набил стих банальностями, набором рифмованных нелепиц и пытается всё это выдать за доброкачественный товар, полный глубоких мыслей и чувств. А кроме натужного нагнетания страха («Он пугает, а нам –не страшно!») и псевдоглубокомыслия с использований повторов, призванных скрыть убогость мысли, в стихе ничего-то и нет! «Анна в смертный час твой встанет, Анна встанет в смертный час!» Ну и что? Что, допустим, ешё не погибшему, а погибающему Дону Жуану, оттого, встанет ли с постели Анна или нет? Какой «грозный» смысл в утреннем тумане для него? Какая разница ему, погибающему, встала она с постели и пошла в туалет или ещё не пошла? «Многозначительность», навязываемая читателю с помощью назойливого повторения одной фразы – это типичный приём любой бездари! Мол, понимаешь ли ты,  дурак-читатель, какая буря чувств в этой фразе? Какой блеск МОЕЙ, шлакоБлочной,  гениальной мысли в ней? (Ни того, ни другого!) Фраза, лишённая начисто капли здравомыслия!
   

Г-жа  Рамона Вайскопф после критического разбора стихотворения  А. Блока «Шаги Командора».
Слегка внизу, справа, «под лезвием меча» -- Боряра, скачущий куда-то на белом коне...  (Помечен голубой стрелкой.)
На вопрос Автора:
Куда ты скачешь, гордый конь?
И где опустишь ты копыта?    –    Конь ответил лёгким ироническим ржанием.
А Боряра  вообще проигнорировал вопрос...

Рамочка, если я такой «трактат» покажу Зое Павловне, я обижу её навсегда. Я не могу это даже отрывками дать ей читать! Ты не критикуешь, а гильотинируешь художественное произведение. После тебя – одни обезглавленные трупы.
Федя, они обезглавлены обычно ещё до того, как «нож  гильотины» коснулся их «шеи». Они бездумны от рождения. Претензиии -- к авторам!
А против Зои Павловны я ничего не имею! Наоборот, вот, видишь, сколько? -- Тридцать шесть минут честно сочиняла для тебя этот критический обзор! Ответь ей только на вопрос о «роке» и всё!
Впрочем, давай перевернём ситуацию. Допустим, что Блок никогда не писал «Шаги Командора». Я – Рамона, никому неизвестная неофитка в поэзии, написала  это стихотворение и пошла в ним в редакцию советского литературного журнала. Ты можешь представить себе сцену моего появления перед литературным секретарём журнала? Могу описать с достаточной долей вероятности. Стих возьмут, и не успею я выйти из редакции, как он будет выброшен в корзину.
Допустим нечто более благоприятное, я пришла с рекомендательным письмом от какого-нибудь известного поэта, в котором он просит прочитать и оценить моё творение. Причём пишет непонятно для меня, но весьма ясно для лит. секретаря, что, де, прошу просмотреть и, если стих плох – отвадьте эту соискательницу. Теперь секретарь не выбросит моё стихотворение, а быстрым взглядом профессионала пробежит по строчкам. Усадит меня рядом и начнёт мне указывать на «слабые места», смысловые нелепости, бедность эпитетов, убожество языка, беспомощные скачки мысли от одного героя к другому, навязчивые повторы, то-есть раскритикует вот этот стих вдребезги! Используя те же доводы, что и я, когда только что разбирала  «Шаги». Вывод: стих слаб, плох, и для печати явно не подходит! Это же не Блок-эпоха написал, а какая-то девчонка с улицы! Бездарность Блока в некоторых его произведениях – исключена! Это титан, это эпоха! Бездарность Рамоны Вайскопф, никому неизвестной графоманки, безусловна  во всём априори!
Рамочка, ты придираешься к каждому слову, к каждому эпитету! Нельзя так жёстко судить о стихах!
Федечка, читал как-то Константин Бальмонт два своих стиха в обществе поэтов и Зинаиды Гиппиус. Слышал о такой поэтессе? Жена Мережковского.
Читаю по воспоминаниям И.Бунина:
«Собралось много народу, Бальмонт был в особенном ударе, читал своё первое стихотворение с такой самоупоённостью, что даже облизывался:
...Лютики, ландыши, ласки любовные...
Потом читал второе, с отрывистой чеканностью:
Берег, буря, в берег бьётся
Чуждый чарам чёрный чёлн...
Гиппиус всё время как-то сонно смотрела на него в лорнет и, когда он кончил и все ещё молчали, медленно сказала:
- Первое стихотворение очень пошло, второе -- непонятно.
Бальмонт налился кровью:
- Пренебрегаю вашей дерзостью, но желаю знать, на что именно не хватает вашего понимания?
-Я не понимаю, что это за чёлн и почему и каким таким чарам он чужд, - раздельно ответила Гиппиус.
Бальмонт стал подобен очковой змее:
- Поэт не изумился бы мещанке, обратившейся к нему за разъяснением его поэтического образа. Но когда поэту докучает мещанскими вопросами тоже поэт, он не в силах сдержать своего гнева. Вы не понимаете? Но не могу же я приставить вам свою голову, дабы вы стали понятливей!
- Но я ужасно рада, что вы не можете, --ответила Гиппиус. – Для меня было бы истинным несчастьем иметь вашу голову...»

Как тебе, Федечка, понравилась эта «дискуссия»? На чьей ты стороне? Я, признаюсь, в восторге от Гиппиус! Умница! Обрати внимание на простоту  её слов и на  выспренность и надменность, до хамства, выражений Бальмонта. Заметь, в его втором стихе, одна строчка – на «б», вторая – на «ч». Великое поэтическое открытие и оригинальность?!
Вот тебе и «мои придирки» в словам и к «поэтическим образам»!
Рамочка, прочти ещё раз эту страницу.
Ты права, я тоже в восторге от замечания Гиппиус. И от описания Бунина. «Облизывался!»  Бальмонт и говорит с ней неумеренно напыщенно, чуть ни лопаясь от собственного «величия». Бог Олимпийский! Покровитель Поэзии!

Возвращаясь к Блоку. Понимаешь, Федя, надоело мне до чёртиков это добровольное  холопство в оценке произведений всех «Признаннных  да Избранных»! САМА Ахматова, подумать только, назвала Блока «эпохой»! Сама Ахматова! Ах, Ах Матова!

Я волком бы выгрыз подобострастье!
К Ах-матам   --  почтения нету!
К любым чертям с матерями катись, любая писака!
И эта!

Опротивела мне вся эта помпезная надутость эпитетов: Солнце Русской Поэзии, Луна Поэзии, Инженеры-Милиционеры Человеческих Душ, Буревестники Революции и её Глашатаи, Человек-Эпоха! До чего же это всё дёшево и пошло!
Я оцениваю любую мысль, фразу, научную работу или художественное произведение не по тому, КТО их высказал или создал, а по их СЕБЕСТОИМОСТИ! Умно, оригинально, ярко, талантливо – прекрасно! Независимо от автора! Известный–неизвестный. Какая разница!?
Ляпнул некий признанный (всеми холопами) «авторитет» банальность – она для меня глупость, ничем от лепета дурака не отличающаяся!  Заурядность и глупость остаются таковыми вне связи с тем, из чьих уст они выпорхнули!