41

Ф.СОЛОГУБ "МЕЛКИЙ БЕС"
ЧЕРТЫ СИМВОЛИСТСКОГО РОМАНА.


СОЛОГУБ, ФЕДОР
(настоящие имя и фамилия – Тетерников, Федор Кузьмич)
(1863–1927)

Родился в СПб. Стихи  писал с 12 лет, опубликовал в «журнальчиках» около десятка стихотворений; но с начала 1890-х годов положение стало меняться.
В 1891, наездом в столице, Сологуб свел знакомство с Минским, которого высоко чтил и даже через двадцать лет называл «идейным единомышленником». На его суд была представлена большая подборка стихотворений Сологуба (несколько сотен), и они пришлись весьма кстати. Поэты Минский, Д.С.Мережковский и З.Н.Гиппиус, критик А.Волынский и издатель Л.Гуревич были заняты преобразованием бывшего народнического журнала «Северный вестник» в духе «глубоко современного внутреннего перерождения» (Мережковский), манифестом которого был трактат Минского При свете совести.
С 1892 – переезд в СПб, сотрудничество с «Северным вестником», где получает и свой псевдоним.  Стихи его обильно печатаются во многих петербургских журналах и газетах.
Примыкал к символистам, но не писал как они.  «Это был не символист, а декадент в самом высоком смысле слова».
Разрушительный, богоборческий пафос вдохновляет бесчисленные «зажигательные» стихи Сологуба, появлявшиеся в сатирических журналах революционной поры «Зритель», «Сигнал», «Молот», «Вольница» и др. и отчасти собранные в его пятой книге стихов Родине (1906), а также его пропагандистские Политические сказочки (1906) – «жалящие пародии на духовенство и власть» (А.Белый). Своеобразную поэтическую экспозицию борьбы с реальностью мира представляют собой его самые знаменитые, шестой и седьмой стихотворные сборники Змий (1907) и Пламенный круг (1908). Его статья Я. Книга совершенного самоутверждения (1907) стилизована под библейские пророчества; программная поэма называется Литургия мне (1908).
Сологуб выдвинулся в первый ряд литераторов и стяжал всеобщее читательское признание после публикации его законченного в 1902 второго романа МЕЛКИЙ БЕС, появившегося в 1905 в журнале «Вопросы жизни», а затем (1907) вышедшего несколькими изданиями и прочитанного, по словам Блока, «всей образованной Россией». Роман был воспринят как своевременное объяснение торжества реакции; мистификация обывательской стихии превращала российскую провинциальную действительность в некую дьяволическую свистопляску. Неподвластны ей оказывались лишь потаенные эротические игры отрока и отроковицы. Эту тему продолжают опубликованные в альманахах и сборниках новые романы Навьи чары (1907–1909) и Дым и пепел (1912–1913), в значительно переработанном виде объединенные под названием Творимая легенда и занявшие три последних тома 20-томного собрания сочинений Сологуба, законченного в 1914. Здесь всевластию обывательщины и мятежному разгулу противопоставляется апофеоз оторванного от действительности и сопричастного смерти творческого воображения. Скандальный успех романа был обусловлен его нарочитым эротизмом, критика это произведение единодушно осудила. В предвоенное время в центре внимания оказывается драматургия Сологуба, в которой мифологические и фольклорные сюжеты служат проповеди его излюбленных философических идей: трагедию Победа смерти (1907) ставит в театре Комиссаржевской В.Э.Мейерхольд; «пьесы-буффонады» Ночные пляски (1908) и Ванька Ключник и Паж Жеан (1908) – Н.Н.Евреинов.
Как сказано в предисловии, роман писался десять лет (1892—1902), хотя в действительности работа над собственно «Мелким бесом» началась с 1897 года: до этого было множество набросков, планов, которые частично предполагались для «Тяжёлых снов», но так и не вошли в них. Провести роман в печать оказалось нелегко. Несколько лет Сологуб обращался в редакции различных журналов, — рукопись читали и возвращали, роман казался «слишком рискованным и странным». Лишь в начале 1905 года роман удалось устроить в журнал «Вопросы жизни», но его публикация оборвалась на 11-номере в связи с закрытием журнала. То был год Первой Русской революции, и политические ожидания возвысились над вопросами искусства и литературы, и «Мелкий бес» прошёл незамеченным широкой публикой и критикой. Только когда роман вышел отдельным изданием, в марте 1907 года, книга получила не только справедливое признание читателей и стала объектом разбора критиков, но и явилась одной из самых популярных книг России. Через год вышло второе издание, потом сразу третье, потом ещё и ещё — в общей сложности, при жизни Сологуба, вышло 10 изданий «Мелкого беса».

В романе изображена душа зловещего учителя-садиста Ардальона Борисыча Передонова на фоне тусклой бессмысленной жизни провинциального города. Зависть, злость и предельный эгоизм довели Передонова до полного бреда и потери реальности.
Передонов, учитель русского языка томится в ожидании места инспектора, которое ему обещано далёкой княгиней, правда, обещано не ему лично, а через его сожительницу, «четвероюродную сестру» Варвару. «Сумрачными глазами» Передонов глядел на мир и людей («На улице всё казалось Передонову враждебным и зловещим»).
«Его чувства были тупы, и сознание его было растлевающим и умертвляющим аппаратом, — описывает его автор. — Всё доходящее до его сознания претворялось в мерзость и грязь. В предметах ему бросались в глаза неисправности, и радовали его. […] У него не было любимых предметов, как не было любимых людей, — и потому природа могла только в одну сторону действовать на его чувства, только угнетать их. Также и встречи с людьми. Особенно с чужими и незнакомыми, которым нельзя сказать грубость. Быть счастливым для него значило ничего не делать и, замкнувшись от мира, ублажать свою утробу».
Параллельно развёртывается панорама окружающей жизни, — всего того, что лепится к среднему, «маленькому», человеку, и хоть эта жизнь словно стеной отгорожена от Передонова, — он вовсе не антигерой: «под конец романа, — пишет критик Боцяновский, — вас уже страшит не этот маньяк, не сам Передонов, а то общество, которое нисколько не лучше его. Матери и невесты наперебой стараются его залучить в свою семью. Окружающие преспокойно с ним уживаются. […] Пусть всем известно, что эти люди, быть может, нередко даже просто психически ненормальны, но с ними считаются». («Передоновщина — не случайность, а общая болезнь, это и есть современный быт России» — подтверждает сам Сологуб.)
…Передонов отправился домой. Смутные, боязливые мысли медленно чередовались в его голове.
Вершина окликнула его. Она стояла за решёткою своего сада, у калитки, укутанная в большой чёрный платок, и курила. Передонов не сразу признал Вершину. В её фигуре пригрезилось ему что-то зловещее, — чёрная колдунья стояла, распускала чарующий дым, ворожила. Он плюнул, зачурался. Вершина засмеялась и спросила:
— Что это вы, Ардальон Борисыч?
Передонов тупо посмотрел на неё, и, наконец, сказал:
— А, это — вы! А я вас и не узнал.
— Это — хорошая примета. Значит, я скоро буду богатой, — сказала Вершина.
Передонову это не понравилось: разбогатеть-то ему самому хотелось бы.
— Ну, да, — сердито сказал он, — чего вам богатеть! Будет с вас и того, что есть.
— А вот я двести тысяч выиграю, — криво улыбаясь, сказала Вершина.
— Нет, это я выиграю двести тысяч, — спорил Передонов.
— Я — в один тираж, вы — в другой, — сказала Вершина.
— Ну, это вы врёте, — грубо сказал Передонов. — Это не бывает, в одном городе два выигрыша. Говорят вам, я выиграю. Вершина заметила, что он сердится. Перестала спорить. Открыла калитку и, заманивая Передонова, сказала:
— Что ж мы тут стоим? Зайдите, пожалуйста, у нас Мурин.
Имя Мурина напомнило Передонову приятное для него, — выпивку, закуску. Он вошёл.
[…] Вершина угощала и Передонова, — он отказался от чая. «Ещё отравят, — подумал он. — Отравить-то всего легче, — сам выпьешь, и не заметишь, яд сладкий бывает, а домой придёшь, и ноги протянешь».
«Мелкий бес» стал объектом пристального внимания со стороны современной критики. О романе писали Измайлов, Чуковский, Шестов, Иванов-Разумник.
Огромная философская мысль положена в основу «Мелкого беса», — пишет критик П. С. Владимиров, — и эта-то мысль и служит причиной того, что роман не лежит на полках библиотек, а передаётся с рук на руки. […]
Передонов отвратителен и гадок […] Но почему же ему нет места на земле, когда он плоть от плоти и кость от кости этой земли, того быта, где жил и где «все люди встречались злые, насмешливые»? Ведь и он же был злой, насмешливый […] значит, ему место было здесь и нигде больше. Но в этом-то и весь трагизм Передонова, в его злобе-то и надо искать причину его отщепенства. Злоба тех и злоба его различны. Те злились на своих окружающих, и их злоба была преходящей, она легко сменялась обывательским простодушием, примирением, — карточный стол или выпивка являлись в таких случаях пунктом примирения.
Передонов же не мирился. Его злоба вечная, мистическая злоба. Хотя он и был сыном того быта, в котором жили все и он, но ни на кого не был похож. Он был сам по себе. «Я-то один, — а они-то все», — говорит о себе подпольный человек Достоевского, — и это же вполне применимо и к Передонову. Он не говорил, но мог бы сказать: «Я-то один, а они-то все».
Передонов был один и одинок. Все его близкие, или там друзья — не были близкими и друзьями, потому что никто из них не понимал его беспредельного горя рвущейся души из гнусных сетей гнусной недотыкомки, напротив они ещё более туманили его мысль, ещё сильнее затягивали на его шее петлю недотыкомки-Айсы, с каким-то неосознанным злорадством толкали его в самую глубокую бездну пошлости мелких страстей.
Саша и Людмила
В романе помимо сумрачных дел Передонова развивалась и история светлая, выраженная в отношениях «скромного» гимназиста Саши Пыльникова и «весёлой» барышни Людмилы Рутиловой. Передонову везде чудились дурманы, а яд цветочных благоуханий погружал его в пугающее уныние, — Людмила же напротив «любила духи, выписывала их из Санкт-Петербурга, и много изводила их, любила ароматные цветы», любила и «наряжаться, и одевалась откровеннее сестёр», любила поэзию («Надсона, конечно!»). Одурманивая всевозможной парфюмерией и возбуждая юношу потехи ради, Людмила скоро сама влюбилась в него. На Пыльникове Людмила Рутилова отрабатывала все свои желания, он — лишь покорялся. Скоро Саша весь пропах женскими духами и в довершение всего стал наряжаться в юбки и чулки — к радости Рутиловой.
— Люблю красоту. Язычница я, грешница. Мне бы в древних Афинах родиться. Люблю цветы, духи, яркие одежды, голое тело. Говорят, есть душа. Не знаю, не видела. Да и на что она мне? Пусть умру совсем, как русалка, как тучка под солнцем растаю. Я тело люблю, сильное, ловкое, голое, которое может наслаждаться.
— Да и страдать ведь может, — тихо сказал Саша.
— И страдать, и это хорошо, — страстно шептала Людмила. — Сладко и когда больно, — только бы тело чувствовать, только бы видеть наготу и красоту телесную.
Людмила и Саша быстро подружились нежною, но беспокойною дружбою. Дружба, тем не менее, несла в себе яд вынужденной несвободы, принуждённой тайны, которая проникала их отношения чем-то тяжёлым, ими ещё еле уловляемым.
Создание романа
Образ города в романе восходит к Вытегре, где Сологуб жил в 1889—1892 гг. Персонажи «Мелкого беса», также как и «Тяжёлых снов», были наделены чертами своих живых моделей. Были реальные Передонов, барышни Рутиловы, история с маскарадом. Насколько известно, прототипом учителя был некий Страхов, по словам Сологуба, более безумный, чем Передонов, и действительно сошедший окончательно с ума в 1898 году. Что касается «симфонии духов» Людмилы Рутиловой, то большим любителем парфюмерии был сам писатель, на столе у которого, по воспоминаниям современников, всегда стоял флакон с духами. И дело даже не в самой парфюмерии, сколько в значении запаха, аромата для творчества Сологуба в целом.
Какие-то части, предполагавшиеся для «Тяжёлых снов» и оставленные, получили, наконец, своё развитие в «Мелком бесе». Было в романе и множество эпизодов, не включённых в окончательную редакцию, в частности глава, повествующая о приезде в городок двух столичных литераторов. Эта глава («Тургенев и Шарик») была опубликована в 1912 году и вызвала неудовольствие Максима Горького, приписавшего образ одного из литераторов себе.
В 1909 году Сологуб по мотивам своего романа написал одноимённую пьесу, поставленную в ряде театров Российской империи. В 1995 году режиссёр Николай Досталь поставил одноимённый фильм по роману.
Этот роман — зеркало, сделанное искусно. Я шлифовал его долго, работая над ним усердно. Ровна поверхность моего зеркала, и чист его состав. Многократно измеренное и тщательно проверенное, оно не имеет никакой кривизны. Уродливое и прекрасное отражаются в нём одинаково точно.