Прохладная Линия

        Gimme gimme gimme a man after midnight.
                ABBA, «Gimme Gimme Gimme»
 
        Да где ж я тебе мужика-то найду в три часа ночи?
                Из анекдота

 
        Это не твоя ночь.
        Возможно, еще несколько часов тому назад ты ничего такого не чувствовал, но сейчас, сию секунду, ее портрет смотрит на тебя осуждающе. Словно ты что-то забыл, что-то не понял, что-то упустил. Что же?
        А ты подумай.
        И тебя охватывает такое дурацкое ощущение... Будто сказать больше нечего. «Подумай...» Запутался ты, совершенно запутался. Кажется, у тебя где-то осталась та бумажка... Да, вот она. Звонить или нет?
        Ты высовываешься по пояс в окно и смотришь на опустевшую улицу. Аристократически бледный фонарь милостиво позволяет рассмотреть детали спящих автомобилей у подъезда. Внезапно налетевший порыв ветра бьет тебя окном прямо в нос.
        Природа положительно настроена против тебя. Нет, сегодня явно не твоя ночь.
        Восемь. Девять-шесть-три. Девять-два-два-девять-пять-пять-два.
 
 
        Ты — на улице, ищешь ее. Она — в библиотеке, ищет Захер-Мазоха. А Захер-Мазох, похоже, уже никого не ищет. Такой чудный треугольник: вчера ты любил ее, она любила кофе, а кофе давным-давно страстно полюбил тебя. Баланс и справедливость. Сейчас же тебя беспокоит пассивность со стороны Захер-Мазоха, который не потрудился дожить до двадцать первого века и не ищет тебя в эту самую минуту. Какой удар со стороны классика.
        Но вот, наконец, и она. «Привет» — машет она рукой издалека, и ты поднимаешься со скамейки, неаккуратно ступая в глубокую лужу.
        — Как там герр Мазох?
        — Нашла, — она поправляет волосы. — Все полки облазила. Но я ж упорная, как сто чертей, — она многозначительно потрясает книжкой, — от меня не спрячешь.
        — Да уж, от тебя не спрячешь, — ты ухмыляешься. — Сам себя не похвалишь...
        — Именно. Ну что, куда идем?
        — К тебе, полагаю, — с легким недоумением говоришь ты. — Договаривались же.
        — Ах, да, точно! Ко мне. Память девичья, — трещит она, осторожно огибая лужи. — Да, кстати, если уж мы о памяти, хотела спросить.
        — Ну?
        — Ты не придумал еще?
        Приблизительно пять дней назад она просила тебя придумать название для бара, клуба, или уж, на худой конец, развлекательного центра. Но тебе, конечно же, было не до этого.
        — Нет, — отзываешься ты, поразмыслив несколько секунд. — Так, если разговор зайдет, могу выдать хоть пятнадцать штук. А если попросить, так ступор. Ты же меня знаешь.
        Она нисколько не расстроена, хотя ты был уверен в обратном.
        — Туго у меня с названиями, — улыбается она. — А время уходит. Думай давай.
        — А мимо молодость проходит, и дни мелькают, как в кино, — секунд через десять говоришь ты. — А жизнь тихонечко уходит, не то чтоб жизнь, а так... — и в ответ на молчаливый вопрос поясняешь:
        — Песня вспомнилась.
        — А-а. Мы, в общем, пришли, — она достает ключи.
 
 
        Ты сидишь на кухне и пьешь прозрачную на вид и отвратительную на вкус жидкость, называемую в этом доме чаем. Холодильник, на который ты опираешься, чуть покачивается.
        — Это точно безопасно? — спрашиваешь ты, кивая в сторону холодильника.
        Она делает неопределенный жест — догадывайся сам. На всякий случай ты выпрямляешься на табуретке, и немедленно начинает болеть спина.
        — Объявление видел на остановке?
        — Ну?
        — На каждом шагу висят. Не знаешь, кто это?
        — Да черт их знает. Какая-то секта-шмекта... — тянешь ты, мысленно представляя себя на рабочем месте, как будто ты делаешь это самое объявление, и снова сбилась цветопередача так, что зеленый кажется салатовым, и ты заканчиваешь мысль вслух:
        — Шрифт у них дурацкий.
        — Курить — на балкон, — говорит она, уловив какие-то еле заметные твои движения.
        Ты поднимаешься, выходишь на балкон, стараясь не затеряться, не споткнуться и не сломать ногу в творческом беспорядке, устроенном хозяйкой квартиры. Она кричит вслед:
        — Пепел вниз не стряхивай, там где-то кофейная банка была.
        Новая, чистая кофейная банка. Стеклянная. Да, курящие гости тут — не частое явление, она не любитель мыть всякие противные штуки, а уж пепельница при всем ее отвращении к табаку определенно должна казаться ей противной штукой. Странно, но насекомых, которые обычно вьются стайками в таких местах, сейчас нет. Ты лениво выпускаешь дым в небо, потом замечаешь фиолетовые тучки на горизонте — будет гроза. Одинокий комар бьется о не слишком прозрачное оконное стекло, но дорогу внутрь найти не может.
        Жарко, душно, плюс магнитные бури. Может, на комаров они тоже действуют?
        — Ты никогда не представляла себе стресс у комаров? — спрашиваешь ты, вернувшись в кухню. Она энергично мотает головой. — А ты представь, каково им, маленьким, в большом городе? Машины, грохот — и ты летишь практически на верную смерть, потому что надо что-то жрать. И стресс твой намного больше, чем у человека, который тебя прихлопнет просто потому, что у него под ухом что-то зачесалось.
        — Уничтожают вообще хладнокровно, — говорит она. — С улыбкой. Люди, которые все время улыбаются — самые опасные, — вспышка света за окном, и она продолжает:
        — А когда у тебя стресс, тебя проще всего задеть. На тебе написано: «У меня стресс».
        Раскат грома и звон посуды на сушилке.
        — Здорово бабахнуло.
        — Рванем на крышу?
        — Ты что, с ума сошел? — она стучит согнутым пальцем тебе по лбу. — Молнией шарахнет так, что мокрого места не останется.
        — Да ну ее на фиг, — отвечаешь ты, перехватывая ее руки. — Иногда надо рисковать. Молния, гром, ливень, на крышу — и целоваться.
        — Гм, — безразлично говорит она, и ты понимаешь, что выстрел не попал в цель. — Иди курить.
        — Я, наверное, поеду, — отвечаешь ты.
        — Куда, дождь на улице, — она отдергивает занавеску. Льет как из ведра, перед домом огромная лужа. — Еще чаю налить?
        — Нет.
        — Чего мрачный такой?
        — Творческий кризис, — отвечаешь ты, стараясь не смотреть ей в глаза. Она обходит стол и садится напротив.
        — Из кризиса надо выходить.
        — Надо, — ты пристально разглядываешь узоры на дешевом линолеуме. — Но лень.
        Дуги, полустертые круги, пятна...
        — Знаешь, — продолжаешь ты, не отрывая взгляд от пола, — Мне иногда кажется, что лень вообще главный двигатель в мире.
        — О, тогда я — перпетуум-мобиле, — говорит она, потягиваясь.
        — Нет, правда, — твой голос становится мечтательно-тихим. – Почему ветер дует?
        Она молчит.
        — Лень – это пустота. Ничто не вызывает такого желания действовать, как пустота. Ее надо заполнить. Все равно чем. Да так с чем угодно можно, — тебя понесло. – Тишина. Никогда не замечала, как хорошо становится после того, как в тишине как следует поорать?
        Взгляд ее становится заинтересованным.
        — А главное, что человек как раз и раскрывается тем более полностью, чем более вокруг пустота, понимаешь? Именно поэтому люди в пустыню уходили…
        — Остановись, — говорит она. – Завел шарманку. Вот насчет тишины ты меня заинтриговал.
        — Вот как?
        — Да.
        — Запахло бизнесом?
        — Бизнесом – не бизнесом, а кое-что в этой области можно было бы придумать.
        — Я на перекур, — прерываешь ты ее и выбираешься из-за стола.


        Балкон почему-то обделен вниманием писателей.
        В памяти всплывает всего пара-тройка ярчайших представителей мировой литературы, доверивших место действия своих произведений балкону. А на лоджиях вершат судьбы мира тысячи, миллионы философов — пред лицем еще не сошедших с ума настолько, чтобы курить прямо в комнате. Они сидят прямо на старом скатанном ковре, который некуда увезти, и оглашают правила построения коммунизма на отдельно взятой кухне.
        О, конечно, это стоило бы сделать достоянием общественности. Но они слишком быстро думают — вот в чем основная проблема. Если бы нашелся кто-то, кто поверит в мечту так же, как они, и согласится записывать каждое их слово — конечно, они прочитают и исправят мелкие недочеты. И поэтому они так страстно стараются окурить дымом, переключая на черно-белый режим.
        Хелтер-скелтер, американские горки. Валяй, опустись мысленно на дно жизни, о хороший любовник и плохой танцор — и ты снова на том же балконе. Здесь только два пути – вниз и назад.
        Кури в комнате, а? Не дай бог, случайно залетевший на огонек шершень уверует в твои суждения о природной склонности убивать. Ты не думал об этом?
        Положим, ты подумаешь. Положим.
        Ты же положительный. Да?


        — Я придумала, — говорит она, заметно оживившись. — Смотри: телефон, по которому будут молчать. Ты звонишь, а в ответ тебе молчат.
        — Зачем? — спрашиваешь ты.
        — Разве непонятно? Ты же сам только что говорил, что пустота — двигатель. Тебе никогда не хотелось просто высказаться?
        — Если хочется высказаться, пишут в дневник.
        — Дневник — не человек, — убежденно говорит она. — Когда на том конце человек, да еще неизвестный, выговориться намного проще. Он не обругает, не осудит и не предаст, понимаешь? Ты вообще ни сном, ни духом, кто там, на том конце.
        — Так можно и со стенкой разговаривать.
        — Ну, попробовать-то можно, — она гнет свою линию. — Вложений никаких, кроме аренды платного номера. Ну, реклама. А лучшая реклама, как известно, "расскажи друзьям", иначе говоря, сарафанное радио.
        — Все тебе бизнес, — удрученно говоришь ты.
        — Да ну, — она надувает губы. — Любой бизнес — забота о людях, в какой-то мере. Если б людям это было не нужно, они бы и не покупали, да?
        — Ну, как-то так... — тянешь ты, чувствуя себя немного не в себе.
        — Номер. И назвать... — она морщит лоб. — "Тишина на проводе".
        — Повесилась, — мрачно продолжаешь ты.
        — "Прямая трансляция тишины". Нет, это уже где-то было... Вот — "Прохладная линия".
        — "Холодная десятка", — отвечаешь ты. — Все равно воняет мертвечиной, не находишь?
        — Нет, не нахожу. Актуально и как раз по сезону, - она уже не присутствует, она ищет в своем хламе листок, чтобы записать название, и практически не реагирует на внешние раздражители. Ты смотришь на часы — на этот раз действительно пора уходить.
        "Плохая идея", — думаешь ты, засыпая в пустом автобусе.


        Вы идете по раскаленному асфальту в сторону площади.
        — Знаешь, — говоришь ты, почесывая нос, — я тебя недооценил. Честно.
        — Пошла идейка-то, — она явно думает, что еще с себя можно снять, но не рискует растлевать представителей молодого поколения, снующих туда-сюда. Не придумав, пытается помахать на мокрое от пота лицо, но это не сильно облегчает положение. — Работает.
        — Даже название не отпугивает, — ты смотришь по сторонам в поисках тени. — О боже, посадите меня на лед! Пойдем, холодильник купим.
        Стоящий на углу юноша впихивает тебе в руки листовку, ты машинально складываешь ее вчетверо и суешь в задний карман.
        — Мои, — удовлетворенно отмечает она.
        — Да? — ты вынимаешь листовку из кармана и читаешь. Затем убираешь и, больше думая вслух, чем обращаясь к ней, говоришь:
        — Ну и ну. Почему люди готовы покупать то, что можно достать бесплатно?
        — Нигде, — многозначительно говорит она, — нигде в мире ты не получишь такое бесплатно. У меня нет аналогов. И не может быть.
        — Разве?
        — Ты получаешь ровно то, за что платишь. Отфильтрованная и профессиональная тишина, без лишних довесков, бонусов и условий. Тишина, которую не надо пилить напильником. Это стоит своей цены, разве нет?
        — Не стоит, — убежденно говоришь ты.
        — Придет время, — говорит она. — Придет время, и ты сам мне позвонишь. И захочешь еще, вот помяни мое слово.
        — И что в тебе такого уникального? Я точно так же могу нанять операторов и арендовать номер. Почему не может быть аналогов?
        — Щаз, — саркастически отвечает она. — Так и сказала. Это ноу-хау. Можешь мне не верить, конечно, просто случится все так, как я говорю, — и она загадочно хлопает ресницами.
        Ты молчишь. Мимо проносятся автомобили, и при одной мысли о раскаленных двигателях тебе становится еще жарче. Тысячелетняя жара и сатанинские штрих-коды на одежде манекенов в застекленных витринах. Мы живем в последнее лето.
        — Южное Бутово, — говоришь ты.
        — Почему?
        — Никогда не была в Южном Бутове?
        — Нет, — она улыбается. — А что там?
        — Суровый урбанистический пейзаж. Поезда над головой ездят. Деревья. Штук восемь, кажется. Ручеек течет, рыбки двухголовые плавают. Питаются арматурой. Самое главное, комаров нет.
        — Вообще нет?
        — Там даже мухи передохли.
        — А ты что там делал?
        — Гулял. Это у меня от отца-ядерщика. Люблю, знаешь, созерцать ночное свечение радиоактивных отходов.
        — Что-то у меня голова совсем не варит, — через минуту сообщает она. — Пойдем куда-нибудь...в тенек. В лес надо, на природу, там сейчас хорошо.
        — Так может, поехали бы? — спрашиваешь ты.
        — Ну, куда мне сейчас ехать, — раздраженно говорит она. — Бизнес, так его. Вот, только погулять и выбираюсь. На мотоцикл заработаю и уеду отсюда к чертям собачьим.
        — Именно на мотоцикл? — спрашиваешь ты.
        — А на что? — интонация такая, как будто других транспортных средств не существует. — Представь себе, легкая такая, изящная Багира на байке, — она делает особенный упор на букву "р".
        — Я, конечно, по обыкновению занудствую, — говоришь ты. — Но Багира — это он. По сюжету. Мужик. Холодный индийский парень.
        — Какая разница? Он по сюжету, а я нет.
        — Почему бы не Мать Кобр, в таком случае?
        — Бе-бе-бе, — она зевает.
        — Не аргумент.
        — Не аргумент, — соглашается она.
        — Дискуссия состоялась, — говоришь ты. — Обмен мнениями был. Аргументов не приведено. Оппонент убежден в твоей правоте. Оппонент как бы в дерьме, ты как бы в белом пальто стоишь красивая. Вот что мне больше всего в тебе нравится.
        Она щурится:
        — Да оно как-то само по себе так...
        — И это тоже.
        — Вон там дерево, — перебивает она. — Пошли под него, пока место не заняли.


        Не стоит сегодня ходить пешком, но автобусов уже нет. Предчувствие не покидает, хотя дорога знакома — ты часто опаздываешь на последний автобус. Ты движешься по плохо освещенной улице вдоль бетонного забора, испещренного граффити.
        Ты идешь и размышляешь, не замечая ничего вокруг; не замечая даже того, что небесные синоптики решили в очередной раз подставить земных, устроив такой Всемирный Потоп, перед которым спасовал бы даже Ихтиандр. Послушные земным синоптикам метеорологические зонды танцуют вальс в объятиях облачного киселя, и печально смотрят на тебя — они предполагают, что на голову тебе обрушится полторы тонны воды, что приведет тебя в чувство.
        Зонды ошибаются. Гремит твердь небесная, смещаясь со своей основы, сверкает молния, вызванная трением небес о столбы, и начинается ливень, являя собой нервную реакцию Атланта в последней попытке удержать небесный свод in status quo. Ты продолжаешь шагать, как заведенный, даже не поднимая глаз.
        А дождь все льет и льет. Маленькие канавки становятся ручьями, ручьи превращаются в бурные потоки, а бурный поток хлопочет о предоставлении ему громкой должности "исполняющий обязанности Волги".
        Ты же видишь знак ограничения скорости на обочине дороги, и тебе почему-то совсем невесело. И невыносимо холодно.
        Нет, сегодня явно не твоя ночь.


        Восемь. Девять-шесть-три. Девять-два-два-девять-пять-пять-два.
        — Доброй ночи, с вами Прохладная Линия. Дождитесь соединения с оператором. Говорите после звукового сигнала.
        Take me
        To the magic of the moment on a glory night,
        When the children of tomorrow dream away
        In the wind of change…
        Мелодия, которая должна успокоить, почему-то заставляет сжаться в ожидании бессмысленного разговора. Щелчок. Гудок.
        — Алло?
        — ...
        Да, кажется, соединение есть. Тишина.
        — Есть там кто?
        — ...
        — Чушь какая-то, — говоришь ты и вытираешь лоб.
        — ...
        — И о чем говорить?
        — ...
        — Гм. О чем хочется, полагаю, — ты смотришь в черноту окна. Трубка молчит, только какие-то смутные и еле слышные звуки дают понять, что на том конце провода кто-то есть. Может быть, дыхание в трубке, хотя нельзя точно сказать, есть ли оно. – Не просто же так я звоню.
        — ...
        — Почему все так?
        — ...
        — И холодно. Жарко, очень жарко, все умирают от жары, но все равно холодно. Знаете... (или, может быть, лучше на «ты»?) Знаешь, иногда становится слишком холодно, особенно после сегодняшнего.
        — ...
        — Потеря времени. Мы гуляли с ней два часа, что изменилось за это время? Да ничего. Ни-че-го.
        — ...
        — Знать бы, зачем ей все это.
        — ...
        — Я не понимаю. Правда.
        — ...
        — Зачем?
        — ...
        — Зачем я нужен, если все двери закрыты, если не получается ни хорошо, ни плохо и мы постоянно висим в воздухе? Почему она не пускает меня в свою жизнь? И почему я до сих пор здесь и все еще люблю ее вопреки всему, что есть? – кричишь ты. — Я на самом дне, я не знаю, что делать.
        В стену стучат соседи. На том конце – как обычно, молчание.
        Тебе плевать на соседей.
        — Мне казалось, ей известно, как много она значит для меня и что моя жизнь в ее руках, но веревка просто отпущена и болтается, там, где была она — теперь пустота, — ты шепчешь. — Почему она ее выпустила? Я стал неинтересен? Не нужен?
        — ...
        — Я ненавижу мир, он никогда не позволит мне того, что я хочу... Он может позволить ей, но она становится счастливее и без меня, и мир отнимает у меня последнее — способность давать ей радость. Всё, всё без меня — я лишний, зачем же я нужен ей?
        — ...
        — И она снова будет прятаться за формами в духе «если кому-то кто-то нужен, это не может быть случайным» — но это не ответ. Не ответ! Лучше уж как тут, чем так отвечать.
        — ...
        — И меня убивают не ответы, меня убивает молчание — уже два года молчания.
        — ...
        Ты аккуратно кладешь трубку.
        Мотаешь головой, будто пытаешься проснуться. Но ты не спишь. Точно не спишь.
        Мягкий диван, душно, запах табачного дыма, липкие ладони, телефонная трубка из черной пластмассы.
        Ночь — не твоя ночь.
        Слезы — твои слезы.


        «Можешь мне не верить, конечно, просто случится все так, как я говорю» — ее слова заставляют слезы катиться еще быстрее. Потому что победа снова за ней.
        Завтра ты тоже возьмешь трубку и позвонишь. И послезавтра.
        Пустоту в трубке ты можешь заполнить чем угодно. И если угодно, чтобы пустота тебя понимала — ...
        «Оппонент как бы в дерьме, ты как бы в белом пальто стоишь красивая» — «Да оно как-то само по себе так...»
        Ты одеваешься и выходишь. Ни души. Ни одного автомобиля на улице. Странно. Но тебе давно хотелось посидеть на белой полосе – глупо упускать такой великолепный шанс. Ты усмехаешься и садишься посередине проезжей части.
        Может быть, крыша тихонько едет? Какая разница…
        «То, что у тебя – суррогат, искусство, продукт, как ни назови. А настоящая тишина – вот она. Даже ее можно продать. Просто пока никто до нее не добрался».
        — ...
        «Однако я сижу на двойной сплошной».
        Да, здесь нельзя разворачиваться. Это тебе не балкон. Здесь все наоборот.


        — А пользуетесь ли вы сами вашим сервисом? — спрашиваешь ты, пряча улыбку.
        — Нет, конечно, — она смеется. – Как будто мне бесплатно помолчать не с кем.
        — С кем это?
        — С тобой, — отвечает она.


        Жара? Какая ерунда...




        Post Scriptum
        Автор приносит свои извинения за сознательное введение читателей в заблуждение относительно района Южное Бутово. Автор испытывает большую неразделенную любовь к району Южное Бутово. Конечно же, двухголовые рыбки — не более чем фантазия героя.
        Но покусанную арматуру автор видел собственными глазами и на том стоит.

        Post Post Scriptum
        Номер телефона, указанный в тексте, опубликован с разрешения владельца и в настоящее время отключен.