Картина седьмая

Существует теория, согласно которой, все события, происходящие с нами, подчинены всего одному закону — закону притяжения. Суть его заключается в том, что с нами происходит именно то, о чём мы думаем чаще и с большей чувствительностью, нежели то, о чём мы думаем реже и без особых усилий. И совсем не важно, думаем ли мы о чём-то плохо или хорошо, с нами произойдёт то, о чём мы думаем чаще, даже если и боимся этого. Если мы часто думаем и говорим о болезнях, мы обязательно будем болеть, если нас раздражают постоянные счета и штрафы, мы о них думаем, то мы постоянно будем получать счета и штрафы, даже если этого не хотим. Поэтому, если мы постоянно думаем о смерти, то поцелуем ей руки раньше отведённого нам срока.
Никогда, наверное, нам не познать эти важнейшие категории бытия: «жизнь», «смерть» и «судьба». Но мы стремимся, и даже пытаемся. Иногда представляем жизнь и смерть двумя сторонами одной монеты, иногда — своеобразными «подругами», иногда — взаимоисключающими субстанциями. В любом случае, нам, похоже, не дано знать их сущность, как, и не дано знать причины, или, необходимость нашего появления на Свет и уход в иной мир. Мы можем только предполагать, стараться проникнуть в тайны бытия, но знать их — нет.
Угол «настоящего», некогда пребывающий во мраке скорби по ушедшим навсегда дорогих людей, постепенно освещается светлой памятью их имён — несколькими лампочками, прежде не включавшимися. Игорь сидит неподвижно, словно он — летящая комета, случайно пронёсшаяся мимо одинокой планеты. Тусклый фонарь, временами рассеивавший тьму, ныне светит обрывочно, с некоторыми перерывами, иногда с признаками мигания. Настоящее пытается покончить с прошлым. Эта картина — сплошная борьба того, что было, и что не даёт покоя с тем, что есть, от чего убежать практически невозможно. Музыка здесь играет роль победного марша, показывая то победу одной противоборствующей стороны, то — другой. Антона пока нет.

Игорь (потирает лоб и виски). Какого дьявола, и что здесь происходит? (Допивает пиво до дна, и громко ставит пустой бокал на стол.) Не понимаю. Видимо, я уже много выпил.

Из-за колонны появляется Антон с мокрыми на голове волосами, словно только пришёл с улицы, где безудержно льёт дождь. Постояв недолго возле колонны до тех пор, пока не начала звучать полная сюрреализма музыка, парень приблизился к столу и сел на своё место.

Антон. Заскучал, смотрю, совсем.
Игорь. Нет, просто задумался.
Антон. Над чем?
Игорь. Над поступками Димы и Лизы, над всей сложностью их судеб, над непредсказуемостью жизни, и над коварностью смерти.
Антон. Что же тебя более заинтересовало?
Игорь. Странность: Дима губил себя для неё, а Лиза покончила с собой ради него.
Антон. Да, жизнь полна странностей. И, скажи мне, как после этого понимать жизнь? Что же она собою представляет на самом деле?
Игорь. Жертвоприношение. Такое ощущение, что мы живём только благодаря жертвоприношениям и ради жертвоприношений, а ему (указывает пальцем вверх) будто того и надо.
Антон. Возможно, ты и прав. И скорее всего, прав. Я почти уверен, что всё так и есть, ведь в конце концов Димка пожертвовал своей жизнью ради других, ради того, чтобы были спасены другие жизни.
Игорь. В смысле?
Антон. Я тебе уже говорил, что после смерти Лизы Димка поставил себе цель, которой вскоре и стала ограничиваться его жизнь: изобрести лекарство, способное излечить больных с тем страшным диагнозом.
Игорь. Да, говорил.

Медленно, немного побаиваясь пьяных посетителей, к их столику подходит официантка.

Антон (улыбнулся). Два пива, пожалуйста.
Игорь. И можно посчитать.

Получив долгожданную просьбу посетителей, уставшая на вид официантка, ловко, и относительно кокетливо, разворачивается и быстрым шагом уходит. Музыка продолжается.

Антон. Помню последний день его жизни… Был холодный, ноябрьский день… Но солнечный, до безумия… О, как в тот день светило солнце!.. Оно ослепляло, а ветки деревьев сверкали первым снегом. (Пьёт пиво, и тяжело дышит.) О, какой был день!.. Он вовсе не предвещал трагедии всей моей жизни… Каким я был тогда счастливым… Мы в большой перерыв с Димкой пообедали… О, как он смеялся… (Музыка усиливается.) Как он смеялся… Я думал, что радость жизни к нему вернулась… Но где-то внутри себя, где-то в глубине себя я с ним тогда и прощался… А он прощался со мной… Наш последний обед… Почему, и как я допустил, что он вышел из столовой раньше меня?.. Ведь, я мог его спасти…

Подходит официантка, ставит на стол пиво, меняет пепельницу и снова исчезает из вида.

Слышишь, Димка в очередной раз недоволен пюре? (Пауза.) Но оно на самом деле, гнусное в этой столовой. Игорь, мне надо отлучиться.

Прошло не более двух стуков сердца, как Антон выскочил из «настоящего» в сторону своего «прошлого». Тем временем, свет в «настоящем» не гаснет, но только приглушается, а тусклый фонарь начинает нервозно мигать, как светофор в ночное время. «Прошлое» же наполняется дневным, ноябрьским светом. Перед зрителями оказывается полупустая студенческая столовая, за одним из столов которой сидит весёлый и отчасти беззаботный Дима.

Дима (кричит). Ну, что за пюре?! Как всегда липкое и клейкое!.. Антон, не бери пюре, оно безобразное. Антон?
Голос Антона. Окей, не возьму.
Дима. Давай скорее! Ты где? (Крутится по сторонам.)

Из глубины столовой с разносом в руках, на котором красуется несколько блюд, появляется ликующий Антон.

Антон (подходит к столу, садится). Ты когда-нибудь научишься вести себя прилично, и не орать как ненормальный?
Дима. Нет.
Антон (копается вилкой в салате). И зачем я вообще спрашивал?
Дима. Вот именно… Приятного аппетита, кстати.
Антон. Честно говоря, не понимаю я этой фразы. Аппетит и так предполагает приятный процесс пищеприёма. Таким образом, как может аппетит быть неприятным?
Дима. Ты как всегда цепляешься за фразы.
Антон. А ты как всегда повторяешь неразумные фразы.
Дима. Всё, кушаем.

Юноши приступили к обеду.

Антон. А салатик-то ничего, есть можно.
Дима. Скорее, отравиться им. Или, в лучшем случае, сломать зуб.
Антон. Ты как всегда о своём.
Дима. Нет, о твоём. Салат ты взял, а не я. У меня, вообще, пюре, которое напоминает столярный клей.
Антон. Дима, можешь ты хоть сейчас помолчать?
Дима. Не хочешь слушать, не слушай. Я говорю истину. Истинно тебе говорю, пюре — дрянь.
Антон. Тогда не ешь его.
Дима. Можно тогда прикоснуться к твоему салату? (Улыбается.)
Антон (вздыхает). Можно… (Пауза.) Кстати, у нас сейчас вроде семинар?
Дима (жуёт салат Антона). Угу… Кстати, вполне нормальный салат.
Антон. Разве? Ты же вроде только что сказал, что им можно отравиться.
Дима. А в противном случае тогда, каким образом, я бы смог у тебя его испробовать? (Смеётся.)
Антон. Ну, Дима…
Дима (смотрит на часы). О, нам пора?
Антон. Но у меня ещё второе.
Дима. Тогда я пойду. Тут кое-что надо решить, и встретимся на семинаре.
Антон. Но? Мы так не договаривались.
Дима. Всё, мне пора, увидимся на семинаре.

Дима поднимается со стула, и, подмигнув Антону, выбегает из столовой. Антон же, дообедав, тоже вскоре под погружение столика в непроглядную тьму, покидает столовую и возвращается в «настоящее», к Игорю.
В это время Игорь, пытаясь справиться со своим рассудком, шатается на стуле. Незаметно для него появляется запыхавшийся Антон, который быстро занимает своё место и отпивает пива.

Антон. Зачем я отпустил его? Если бы не отпустил, и мы бы ушли из столовой вместе, ничего бы не произошло, и того, что было потом на семинаре — не последовало бы. Я во всём виноват.
Игорь. Ты слишком сильно к нему привязался.
Антон. Понимаю. Но не понимаю как я мог так привязаться к нему, что даже год спустя я ношу с собой объяснительную.
Игорь. Что?
Антон. Когда Димка умер, приехала милиция. Меня забрали. Я писал объяснительную в отделении. (Достаёт из кармана сложенный в несколько раз лист писчей бумаги. Разворачивает и протягивает Игорю.) Взгляни. Только не прикасайся.

Игорь всматривается, может быть даже, погружается в текст. Засаленная бумага, жёлтая, с несколькими пятнами хранит в себе самое сокровенное, самое ценное, что осталось у Антона от Димы. Этот лист бумаги затягивает жаждущие познания глаза, как болото затягивает всё, что в нём оказывается.

Игорь (вздрогнув). Убери… Пожалуйста.
Антон (складывает лист бумаги в несколько раз и убирает его обратно в карман). Теперь понимаешь, насколько мне тяжело?
Игорь. Я это понял ещё в самом начале разговора.

Подходит официантка, приносит пиво и счёт. Игорь расплачивается. Антон негодует.

Игорь. Не бери в голову.
Антон. Но…
Игорь. Зато есть повод встретиться ещё раз.

Официантка уходит. Антон и Игорь закуривают и с удовольствием попивают прохладное, свежее пиво. Из темноты снова начинает доноситься грустная, но, как лезвие бритвы, острая музыка.

Антон. Как мне без него трудно… Кто бы знал, как мне его не хватает… У меня же нет человека, и никогда не было, ближе, чем он…
Игорь. Почему ты себя в чём-то винишь, в чём-то упрекаешь? В том, что не помешал ему? Но ты же сам понимаешь, что отговаривать его от выбранной им затеи — равно как потерять его. Так в чём же проблема?
Антон. Может быть в том, что я понимал всё это, но не верил, и не был готов потерять его.
Игорь. В любом случае, всё уже в прошлом.
Антон. Оттого и больно.

Музыка становится чуть громче, чуть сильнее, чуть острее; она режет израненное сердце Антона, и уже приступает к сердцу Игоря. Но отчего?..
Их столик утопает в сигаретном дыме, движения трудно различаемы, размыты, а голос Антона, будто чуть простужен.

Мы сидели на паре… Шёл семинар… На паре он вёл себя как-то странно — слишком весело. Он смеялся, он хохотал. Тогда я что-то неладное и заподозрил. Но никак не мог понять что происходит… В общем, как потом выяснилось, он принял не 0,3 миллиграмма препарата, а 0,5.. А это — смертельная доза. Не знаю, ошибся он или нет, но он почему-то принял на 0,2 миллиграмма больше… Мы сидели на паре. Под конец пары ему стало хуже, он упал мне на плечи и стал засыпать, как мне тогда казалось… На самом деле, у него начался приступ… Когда мы с парнями поняли, что Димке совсем плохо, я его поднял, положил на плечи и через весь коридор отнёс на кафедру. Там мы закрылись… Но ему становилось всё хуже…

Музыка становится ещё громче, ещё энергичной, кажется, что потолок обрушится, что сердце вырвется из груди, что мир рушится, или взрыв Везувия повторяется…

Антон. Слышишь?.. Я ему снова нужен… Он зовёт Лизу… Но её нет… Есть только я, у которого есть только он…

С этими словами Антон выпрыгивает из-за стола и бежит в непроглядную темноту своего «прошлого». Свет над столиком Игоря не исчезает, а только чуть приглушается. Сцена освещается дневным светом. В самом центре её показывается пустая кафедра с несколькими столами, диваном и креслами, куда заносит Антон почти бездыханное тело Димы. Игорь поворачивает голову в их сторону и наблюдает за происходящим. Несколько ребят кричат и паникуют. Антон кладёт Диму на стол и что-то кричит ему. Но у того уже изо рта пошла пена. Парни в шоке, полны ужаса кричат…

Антон (вытирая салфетками пену со рта Димы). Дима!.. Димка!.. Дима…
Одногруппник Димы. Всё кончено.
Антон. Нет! Нет, не может этого быть.

У Димы начинается что-то вроде эпилептического припадка.

Антон (ребятам). Дайте что-нибудь.

Ребята приносят линейку. Антон суёт Диме в рот линейку, чтобы не запал язык.

Антон (бьётся в истерике). Дима?!! Дима?!!

Одногруппник Димы (кричит). Поздно, Дима!.. Поздно!..

Игорь, наблюдая за всей этой ситуацией, медленно поднимается со стула. Поправляя галстук и надевая пиджак, допивает пиво.

Игорь. Прости, Антон, но мне пора! А тебе лучше остаться со своим другом. Как-нибудь ещё встретимся…

Игорь уходит. А между тем, действия на сцене продолжаются: одногруппники Димы и Антона шокированы. Они истерично кричат, зовут на помощь, не понимают, что их друг уже умер. Антон шлёпает по щекам Диму, пытаясь привести его в сознание. Тем временем музыка становится всё громче и громче, а свет приглушается.






ЗАНАВЕС