Картина третья

Тьма, окутавшая зимний сквер с Димой и Лизой возле фонтана, не рассеивается. Прошлое застыло. Оно в прошлом. Настоящее же подступает до удивления неторопливо, словно не желает наступать. Свет над столиком Антона и Игоря никак не зажигается. Лишь силуэт Игоря слабо выделяется в темноте неизвестным лучом света. А Антона вовсе не видно. Он где-то на пересечении настоящего и прошлого, будто застрял в промежутке двух времен. Зрители с трудом могут разглядеть Игоря, но только его, без Антона, при этом они свободно, без каких-либо затруднений слышат разговор молодых парней.

Антон. До сих пор не могу поверить в то, что его больше нет. Сколько не пытался собраться с мыслями и поставить крест на думах о нём, не выходит, не получается. Сколько не бился о стены головой, сколько не переломал старой мебели на даче, не могу смириться с мыслью, что его больше нет, что я больше никогда его не увижу. Господи, за что мне такое наказание: жить и мучиться?
Игорь. Что же тебя так гложет?
Антон. Память о нём.

Свет потихоньку над столиком зажигается, и зрители вновь могут без труда разглядеть Антона и Игоря.

Мы же с  ним вместе учились в универе. На одном курсе, в одной группе. Всего один год, да и тот не доучились. Он умер у меня на руках, прямо на паре. А я после этого не смог продолжить учёбу. Вот и гибну в этом колледже, понимая, что недвижимость вовсе не моё, да и бизнес в целом. А пришлось уйти из универа. Я не мог продолжить учёбу в тех же стенах, где когда-то был он; ходить по тем же коридором, где когда-то ходил он; и чувствовать то, что когда-то чувствовал он. Если б ты знал, сколько меня таскали от одного следователя до другого, предполагая, что я убил собственного друга. Да как они могли меня заподозрить в убийстве!
Игорь. Это их работа. Их обязанность подозревать всех, кто каким-то образом причастен к смерти (и не только к смерти) человека.
Антон. Да как же так! Почему всё выходит не так, как полагается?! Почему он жил, а потом умер?!
Игорь. Он был. Он любил. Он чувствовал, понимал, знал и верил. Словом, он жил. И жил счастливо. Но за счастье надо платить, сам это знаешь. Вопрос только в том, какова цена. И согласись, что его счастье обошлось ему весьма дешёво, ибо он просто умер, полагаю, не мучаясь и не мучая близких и родных.
Антон. Да, в одночасье. Он умер так быстро, что никто вокруг и не понял, как это произошло.
Игорь. Так что, жизнь и не такая уж несправедливая, какой её представляют.
Антон. Тогда почему многие люди живут не зная счастья, и умирают несчастными?
Игорь. Всё дело в понимании жизни. Почему-то многие, как раз те, кто находит себя несчастными, считают, что жизнь — это кругосветная экспедиция Магеллана на борту каракки «Виктория», и совсем не понимают, что она на самом деле — недолгое плавание на «Титанике».
Антон. Почему же сразу на Титанике?
Игорь. А ты бы предпочёл на Британике? 
Антон. Не знаю.
Игорь. Не знаешь… Согласись, что лучше сделать один рейс на Титанике, чем шесть на Британике?
Антон. И в том, и в другом случае есть шанс выжить. И жить после.
Игорь. Можно. А если взять во внимание то, что всё равно потонешь на одном из этих лайнеров, то что бы ты выбрал: один рейс на Титанике или все шесть на Британике?
Антон. Естественно, на Титанике, и желательно первым классом.
Игорь. Вот и Дима выбрал первый класс на Титанике!

Свет над юношами гаснет. Прошлое снова напоминает о себе, заполучая в разуме Антона главенствующую позицию. Ничто в этом мире не обладает такой силой, как воспоминания. Даже настоящее способно в мгновение ока сдаться нескольким картинкам из прошлого, тем самым перечеркнув возможное прекрасное будущее. Ничто не уничтожает настоящее и будущее с той же силой и эффективностью, как пара воспоминаний из прошлого.
Почему же прошлое зачастую не даёт нам покоя? Что же нас гложет? Что нам мешает жить и наслаждаться жизнью в настоящем? Несказанные слова? Недосказанные признания в любви? Несделанные поступки, способные порадовать близких? Невыполненные обещания? Что же разрывает нам сердце, когда мы вспоминаем ушедших близких и родных?
Тьма, которая прежде окутывала основную часть сцены, рассеивается, точнее, исчезает полностью, и зрители видят больничный коридор с каталками, расставленными вдоль стены, с парой медсестёр, которые что-то обсуждая, не спеша идут на совещание с главврачом. Перед зрителями оказывается большой светлый холл с несколькими диванчиками по периметру, несколькими тумбочками, странной пальмой в углу и висячим где-то далеко, под самым потолком старым телевизором. А за окном весна. Самое начало весны. Только её зачатки. Но чувствуется, что в скором времени настроение изменится, потому что резко изменится погода и положение природы: дни станут теплее и длиннее, а ночи — мягче и короче. Словом, весна.
Музыка, которая должна сопровождать действие настоящей картины появляется здесь периодически – то звучит, то пропадает, в зависимости от решения режиссёра, который должен в этой картине показать крах будущего и трагедию настоящего.
Из двери кабинета, расположенной в правой части сцены, хлопая дверью, выходит Дима. Он на грани нервного срыва, старается держать себя в руках, но вполне заметно, как это у него не получается. Он готов на всё, лишь бы то, что он узнал минутой раньше, оказалось сном. Лизы пока не наблюдается, она в дамской комнате.
Дима (хлопая дверью). Гореть вам в аду!
Врач (выбегая из своего кабинета, останавливает Диму). Послушайте! Это неизбежно.
Дима. Неизбежным будет вам перелом ключицы, если вы не отпустите меня!
Врач (хватает Диму за правую руку, точнее, ладонь). Послушайте, мы сделали всё, что в наших силах. Но вы тоже биолог, и должны понимать, что поставленный диагноз неизлечим.
Дима (вырывается из рук врача). Идите к дьяволу! Я – биолог, но вы-то – врач, вы должны знать, что может ей помочь.
Врач. К сожалению, ей может помочь только ваша любовь в последние месяцы жизни.
Дима (готов вот-вот ударить старого, с седой бородой врача). Идите лесом, пока я вас не покалечил! Не может быть так, что вы не знаете, как с этим справиться! (Кричит.) Вы же врач, вы должны!.. Вы можете, но почему-то не хотите. Что вам от нас надо?! Сколько стоит операция?! (Дима уже в изнеможении, не то плачет, не то злится.)
Врач (хватает Диму за плечи). Послушайте, медицина ещё не столь совершенна, чтобы излечить её. Вы должны понимать, что смерть её всё равно неизбежна. Это рак. Он неизлечим. Остается только ждать.
Дима (вырываясь из рук врача, отбегает на несколько метров от него, мечется по холлу). Нет! Нет, этого не может быть! Нет! Почему?! Нет! (Падает на пол, впиваясь лицом в сидение дивана.)

Услышав крики Димы, Лиза выходит из туалета, и, не понимая, что происходит, подбегает к Диме. Он стоит на коленях, утопив лицо в сидение дивана. Лиза присаживается рядышком на пол, обнимает его за плечи, прижимается к нему настолько близко, насколько это вообще возможно. Одной рукой она поглаживает его по волосам, другой – пытается повернуть лицо и посмотреть ему в глаза.

Лиза (почти шёпотом, так, чтобы слышал её только он). Дима? Дима, это я. Что случилось?
Дима (слегка отрываясь от дивана, в слезах). Они… (Захлёбывается слезами.) Они… они гады. Понимаешь, Лиза, они гады.

Лиза вопросительно посмотрела на стоящего недалеко врача. Тот, опустив глаза, поворачивается и уходит в свой кабинет, неслышно заперев за собой дверь.

Лиза. Дима, посмотри на меня. (Целует его в ухо.) Дима, всё в порядке.
Дима (поворачивает голову и смотрит Лизе в глаза, слегка заикаясь). Они… они гады.

Лиза усаживает Диму на диван. Вытирает ему слезы платком. Держит за руку.

Лиза. Дим?
Дима. А?
Лиза. Дима, я всё знаю. Мне стало всё известно еще два месяца назад, в январе. Я тебе не говорила, прости. Я просто боялась за тебя, и молила Бога, чтобы ты не узнал об этом страшном диагнозе никогда, или, в лучшем случае, до моей смерти.
Дима. Но…
Лиза. Тише, Дима, тише. (Прижимается к нему, не отпуская его ладони.) Я люблю тебя. И буду любить вечно.
Дима. Но ведь это несправедливо, что ты…
Лиза. Жизнь только кажется несправедливой, но, согласись, мы с тобой были счастливы. И теперь мы с тобой вместе. Нас ничто не сможет разлучить. И никто в этом мире.
Дима. Но почему всё именно так, а не иначе?
Лиза. Так должно быть. Не мы создали правила этого мира, и ни нам их уничтожать или менять. То, что происходит и произойдёт — оно должно произойти, таков закон природы, нам не ведомый. Пойми, это неизбежно.
Дима. Не хочу.
Лиза. Мы должны посмотреть судьбе в глаза и подчиниться ей с гордо поднятой головой.
Дима. Нет, не может этого быть!

Лиза обнимает Диму, прижимая его к своей груди. Гладит его по голове.

Лиза. Любимый мой, так должно быть. Не мы создали этот мир и не нам его уничтожать. (Плачет.) Дима, я люблю тебя, и буду любить тебя вечно. Но то, что должно случиться, неизбежно. Мальчик мой, люби жизнь… и меня.
Дима (так же в плечо ей). Лиза, я люблю тебя. (Плачет, захлёбываясь горем.) Этого не должно быть. Это несправедливо.
Лиза. А где ты в этом мире видел справедливость? Некоторые деревья живут в лесу, цветут там, где не ступала нога человека. А другие — должны жить в городе, на пересечении перекрестков, впитывая в себя газы машин. По какой причине одни оказались в одном месте, а другие — в другом? Почему тополя, растущие в городе, вдоль шумных проспектов должны собирать на себе пыль дорог и грязь машин, очищая воздух?
Дима. Это же только деревья, не более.
Лиза. Но ведь они тоже живые. И тоже рождены для счастья. Они так же, как и мы с тобой радуются майскому солнцу, тёплому ветерку летним, жарким днём, моросящему дождю и радужному утру после ночного ливня.
Дима. Лиза, я не могу во всё это поверить. Как же так?

Лиза достаёт из сумочки бумажные платочки. Поднимает ему голову, смотрит не то с сожалением, не то с просьбой простить этот несовершенный мир и постараться принять его таким, каков он есть, и не стараться противоречить его задумкам, не то с искреннею, нежной любовью. Сжимая ладонь своей девушки, Дима продолжает тихонько плакать. Лиза вытирает ему слёзы.

Лиза. Смотри, какой ты. Расплакался. (Бегло проводит большим пальцем по его редкой, но безумно милой щетине на подбородке.)
Дима. Я люблю тебя.
Лиза. Знаю. И всё же, какой бы жизнь не казалось несправедливой и, может быть, даже немного напрасной, она всё же прекрасна, так как она свела нас с тобой, наши сердца, и подарила нас друг другу. Мы должны быть ей благодарны.
Дима. Но…
Лиза (прикрывает ему рот указательным пальцем). Тише. Слышишь музыку?
Дима. Какую?
Лиза. Её музыку. Жизнь — морская раковина: чтобы услышать её музыку, нужно всего лишь поднести её к уху и прислушаться. Только тогда можно услышать её музыку — любовь. Слышишь?

Дима с трудом улыбнулся. Но его улыбка искренна, чиста. Он впервые в этой картине почувствовал себя счастливым человеком — Лиза рядом, а он — может сжимать её ладонь в своей руке; и почти неважно, что будет завтра, потому что сейчас они вместе.
Фигуры их застывают. И в какой-то степени, они напоминают неизвестный древнегреческий сюжет; точно, они любили одинокий фонтан в старом сквере, потому что видели своё отражение, а может — и картинку из будущего.
Свет постепенно гаснет, и парень с девушкой в обнимку исчезают в непроглядной темноте.