Уснувшие годы

/ Апрельский лёд /                Светлой памяти
                жены моей...

Потом был свет. Он сидел на полу посреди гостиной. В доме никого не было.
- Почему они оставили меня одного? - удивился он.
И будто бы его, услышав, хлопнула входная дверь.
- Коля! Ты где?! - позвала тётушка.
Он молча поднял голову. Тётя так походила на мать!
- Что мама? - спросил он. - Домой отправила, всё нормально будет. А ты бы поел, неделю уж не ешь. Нельзя так Коля. И Оля бы тебе сказала... Боже!!! - слёзы хлынули у неё из глаз.
   Она молча утирала их. Суетилась на кухне, готовя ему поесть.
Он стал прислушиваться к себе. Что-то произошло с ним. В груди как оборвалось что. Он не ощущал сердца. Вместо него в груди он явно чувствовал какую-то тупую постоянную боль.
« Никогда. Никогда. Навсегда...» - билось в мозгу.
И хлынули слёзы. Но облегчения не наступило. Там, где должно было быть сердце - была пустота и холод. Казалось, сердце вырвали.
Потом пришли брат с женой. Завтра они уезжали домой. - Коля, иди, поешь, ну что же ты! - звали с кухни.
А он не мог. Он опять, в который уж раз, стоял, прижавшись к острому дверному косяку. А её выносили в гробу, молодую, красивую, усыпанную розами...
- Я не хочу...- тянул он непослушными губами. Его мелко и противно трясло. Он сидел на паласе, на полу, крепко сжав кулаки. - Я не хочу... Я не хочу...
И снова косяк впился ему в плечо. А её уносили...
Его положили на кровать. Выключили свет... И глина опять застучала по крышке гроба...
Я хочу к тебе... Я хочу к тебе...
 Под утро он забылся недолгим, больным сном.
Потом он долго и медленно умирал. Целый год.
Первый месяц, он каждую ночь жался к косяку, а её уносили...
Потом стучала глина...
На сороковой день он проснулся весь в поту. Она была рядом, он это ощущал физически! В темноте он позвал её:
- Оля!!!..., Оля..., где ты?!!
И так, каждую ночь, ещё два месяца...
Она приходила к нему во сне. И слёзы душили его, он не успевал проснуться, а они уже бежали на подушку.
- Оля!!!... Я не хочу... Я не хочу жить!!!

Февральские метели. Снег и розы. Воздух отрезвлял. До конца тысячелетия оставалось двадцать шесть лет.
- Ну, скажи мне что-нибудь ещё?! - просила Оля.
- Ты самая красивая!!! - отвечал он.
- А ты не бросишь меня? Правда?
- Правда... А мне, Оля, будет сорок семь, когда кончится век, а тебе на год
меньше.
- Нет! - ответила она.
- Почему?! - удивился он.
- Я не доживу...- сказала убеждённо Оля.
- Ну, вот опять! Зачем ты так.
- Не обижайся, Коля. Я так счастлива, что мы вместе! Скоро у нас будет сын...
- Милая!!! Как я люблю тебя! Если бы ты только знала...
Он слушал в темноте её ровное, тихое дыхание.
«Через десять лет у нас будет уже большой сын. Она будет со мной всегда. Даже не верится! Как я боюсь её потерять! Мы уже год, как женаты, а я боюсь, как и тогда, когда впервые увидел её. Как хорошо с ней! Как я хочу, чтобы так было всегда. Если с ней что-нибудь случится - я не переживу...» - думал он.
Он нежно обнял её. Она прижалась к нему. Он целовал её волосы.

Надо было идти на работу. По всему дому висели её фотографии. Оля улыбалась ему живая.
- В отпуск отправляют меня. А куда мне сейчас? Не пойду! - он с болью смотрел на фотографию.
На улице было темно и сыро. До базы, где он работал, минут тридцать ходьбы, лесом. Облетевшие листья намокли и затрудняли путь.
«Вот и осень. Без тебя, Оля... Я хочу к тебе. Туда... Я знаю, ты слышишь меня. Мне тебя так не хватает, » - слезы бежали неудержимо
Работа немного отвлекала его. Но только случалась какая заминка, он опять утопал в своём горе.
«Мы родные... Мы родные. Если прожить вместе более пятнадцати лет - сростаешься душой. Мы срослись, и вот нас разорвали. И в груди моей нет сердца, я не чувствую его уже полгода. Как мне без тебя?!!... Скоро кончится век, ещё четыре года. Ты была права. Боже!!! Ты всегда была права...»

Он ехал к ней в роддом с огромным букетом пионов. Было начало февраля. Снег лежал белый и чистый.
- Сын, у нас сын..., - шептал он. Старушка в троллейбусе тепло улыбалась ему.
Из роддома они ехали в такси. Шёл мокрый снег. И ему всё казалось, таксист едет слишком быстро. Шофёр молча улыбался. Он понимал его.
Оля была уставшая, но такая красивая. Он держал сына, а она всё смотрела и смотрела на него, и улыбалась...
Бабка Василиса забрала у них сына, стала пеленать. Дом был полон. Сына уложили в комнатку. Они с Олей не могли отойти от него.
- Да оставьте его в покое, - ворчала бабка Василиса. Оля слушала свою бабушку, улыбаясь.
- Бабушка! Расскажи, как вы познакомились с дедом, а то все ворчишь и
ворчишь.
Василиса смутилась. Её натруженные руки нервно разглаживали складки фартука. Взгляд затуманился.
- Он с войны аккурат вернулся, с Германской. Ну и пришёл к нам на вечёрку. Я молода тогда была, красива..., - она замолчала.
- Ну, бабушка! - торопила её Оля. - Дальше-то что?!
Дале что, ухаживать принялся. Два года ходил. Папенька мой против были. Говорили, мол, не к чему нам богатой. А какие они богатые были? Отец-от его, прадед твой, Олюшка, лавку кондитерскую держал. Всё и богатство. Через то богатство мы с Иваном-то моим и натерпелись потом. А когда на Отечественную уходил, у нас уж шестеро было, твоя-то мамка первенцем, тринадцатой ей шёл. После той войны Иван-от мой недолго прожил -израненной..., -Василиса смахнула непрошеную слезу. - А вы чо тутока?! Идите, я побуду с ним. Успеете ещё нанянчиться. Девку бы перву-то надо было, да уж ладно...
Бабушка Василиса умерла глубокой осенью. С утра, как всегда, помыла посуду. Прибралась в доме. Николай с Олей укутывали сына - собирались погулять. Притомилась чой-то я. Пойду, прилягу, - сказала Серёжка их сидел на кровати и волосы матер перебирал и. Он ещё был мал, и не знал, что умерла его прабабка.
А потом они с Олей радовались первому зубу, первому шагу. И бесконечные страхи, как бы не порезался, как бы не ушибся.

Он сходил с ума. Стоило только остаться одному без дела, как боль захлёстывала. Жить не хотелось.
Он опять спускался в подземелье морга. Холодная камера и она, лежащая под белой простынёй. В который уж раз он непослушной рукой тянул край простыни на себя и открывалось родное лицо. Вспотевшее чуть-чуть... и спокойное. Он гладил её волосы, рука не хотела слушаться. Горло перехватывало. А сердце не билось. В который раз он падал и, брат, его сопровождавший, успевал подхватывать его. Я же говорил! Нельзя ему сюда! - сокрушался врач, сопровождавший их. Он всё равно добился бы, - говорил брат. - Это ему сейчас важнее, чем жизнь. Сколько Вы можете продержать её здесь? - спрашивал Николай врача из морга. -Сын из Армии... Отпустить его должны. Мать всё же. Сколько? Врач, молодой парнишка, лет двадцати пяти, с больными от боли глазами, отвечал: А сколько Вам будет надо. Водки только бы или спирта. Маски делать надо, да и... - он замолчал.
- А Вы напрасно спустились туда, - сказал он помолчав.
- Мне надо было..., - слёзы душили Николая.
«Мне надо было видеть тебя. Сейчас бы я не простил себе. Ты лежала уставшая, спокойная, милая... Я погладил тебя и поцеловал. Руки не слушались. Губы закаменели у меня. Но я должен был... должен был, должен!!! Если бы это было сном!!! За что так?! За что...»
А утром надо было жить. Ради сына..., ради неё.

Сады цвели белым снегом. Они лежали на траве под ярким солнцем.
- Хочу, чтобы всегда было так, - сказал он.
Оля притянула его голову к себе, крепко прижав к груди.
- Спасибо тебе..., - еле слышно прошептала она.
- За что? - не понял он.
- За сына, за всё..., - она прижалась к нему.
- Ну, что ты! Это я благодарю тебя за всё, что у нас с тобой! Это ты, ты... всё это - ты!!! Как я счастлив, что ты есть!
Они долго лежали, дыша ароматом цветущей Земли.
Я хочу, чтобы так было всегда. Чтоб весна не кончалась. Наша Весна. Я знаю, что не бывает без ссор. Но давай жить с тобой так, чтобы годы наши были светлые. Мы будем беречь друг друга и любить. Всегда..., - Оля улыбалась ему.
Мой милый малыш! Ты же знаешь, как я люблю тебя! Ты моя единственная...
 

Тянулись месяцы. Мелькали годы. Серёжка ходил в садик. Потом в школу.
В тот день, когда они проводили сына в Армию, Оля перестала улыбаться. И каждый день, как цветок под палящим зноем - увядала...
- Ну, что ты, малыш! Всё будет хорошо, - тщетно пытался отвлечь от горьких дум Олю Николай.
- Я больше не увижу его..., - только и твердила она.

Весна... Уже была весна. Он стоял над разверзшейся могилой. Комья гулко ударялись о крышку гроба. Мир погибал. Их мир. И гас свет. И вместе с ними умирал он.

Иногда мне кажется, что не было той весны. Мне кажется, что всё то - было ложь. И смерти её не было. Я в тишине слышу её гулкие шаги - это она идёт ко мне. Я слышу её родной голос - это она зовёт меня... жить. Она смотрит на меня глазами сына. Она всегда рядом со мной, я слышу её нежное дыхание, её... и схожу с ума...

Сентябрь 1999г.