***

          Никогда не было серых стен. Никогда не было. Хрустальной тишины улиц под небом – молчаливым, беззвездным, узких стрельчатых окон – еле слышно поет в оконном проеме ветер, мостовых – гладкие, ровные камни… Никогда не было высокого, бесконечного неба – сумерки, вечные сумерки, ни темно, ни светло, жемчужная бесконечная высь...
          Люди, живущие в этом городе – люди ли? – спокойные лица, стройные высокие фигуры, одеяния плавно ниспадающими складками – где они, да и есть ли? Я их не знаю, а они не знают меня. Хотя во втором можно и усомниться – эти знают всё. И всех. Но это бесконечное знание не тяготит их. Живые? – они наверняка уверены, что да. Злые, добрые? – Зло и добро всего лишь понятия. По-своему они, наверное, добрые. На чьей стороне они? – а ни на чьей, они сами по себе. Не наблюдатели, нет. Знающие? – возможно.
               Библиотеки Города – бесконечное множество книг: тяжеленные даже на взгляд древние фолианты, невесомые свитки, тетради с потрепанными уголками… За окнами с высокими и широкими подоконниками, на которых почему-то никто никогда не сидит – бескрайние просторы. Город всегда кажется пустым – ни-ко-го. Тишина, чуть звенящие, пахнущие туманом сумерки – осень? Хрустально-пепельное небо… Живые, древние, молчаливые стены.
          Этого места нет, его не существует. Но – почему мне кажется, что, если я захочу, то смогу коснуться стены – вот она, за спиной. Всегда – за спиной, и никогда – перед глазами. Стоит лишь повернуться и протянуть руку. Чуть прохладная, высокая, дальше слева – тяжёлые большие ворота. Или они только кажутся, и это лишь чуть гуще легли тени?
         Что в этом месте – живое, настоящее? А что – мираж, сон? Если сон – то чей? Если мираж – кем, зачем навеян?
          Где-то в одной из библиотек, на чуть припудренной пылью полке, наверно до сих пор лежат несколько тетрадей. Коленкоровые потёртые обложки, страницы с растрепанными уголками, неровный почерк – шариковой ручкой, которая притворилась остро отточенным гусиным пером. Кое-где вложены страницы с машинописным текстом. Если принюхаться (хотя, какие в этом месте могут быть запахи?) страницы немного пахнут кофе, сигаретами, дождливым осенним ветром, остывшим глинтвейном… Откуда они здесь? Что в них?
          Неуютно, пусто, строгие молчаливые стены… Прохладно – или это только кажется? Где хозяева? Они всегда заранее знают о гостях.
          Никогда не было серых стен. Никогда не было. Если искать это место – отыщешь ли? Скорее всего, нет. Говорят, что этот Город скрыт от посторонних глаз. Говорят, что никому не удавалось войти за высокие стены. Ничьи руки, кроме авторов и жителей города, не касались книг в библиотеках. Может, город ждёт своего часа? Ждёт терпеливо и неспешно. Или он привык – не быть? Так – спокойнее.
          …А однажды в городе пошел дождь – чужой, незнакомый, совершенно нежданный – пролетел по улицам, взметнул прохладную пыль, попытался раскачать причудливый резной флюгер на одной из башен, перелистнул несколько страниц в оставленном на столе библиотеки фолианте – и умчался дальше по своим делам. Может, и не было дождя? Показалось? Но – антрацитом, хрусталем, мокрым пеплом отливают стены и мостовые, чуть пахнет зеленью и мокрой землёй – а ведь здесь нет ни одного цветка. Город недовольно встряхивается, как пожилая мокрая кошка.
          …Говорят, что, если заглянуть в глубокий колодец – даже в полдень, даже в облачный хмурый день – глубоко на дне, далеко за гранью воды, видны звёзды. А если долго-долго смотреть вниз, то можно заблудиться. Интересно, в Городе есть колодцы? И – хоть в одном из них – видны звёзды? Незнакомые, переплетающиеся, тающие кружева созвездий.
          …Далеко, на самом краю миров, с древних-древних, незапамятных времён, сидит женщина и ткёт звёздное полотно – неторопливо, размеренно снёт челнок, плывут узоры, и никогда не один не повторяется. Вспыхивают все новые и новые орнаменты, вплетая в себя будущее и прошлое. Ей некуда спешить – она дружна со Временем, Жизнью, Смертью, Забвением, Покоем…  Когда повторится хоть один узор – она прекратит свою работу, оборвет тонкую, но прочную нить, но – неисчислимое количество столетий плывет полотно, женщина даже не смотрит на него, взгляд ее теряется в бесконечном пространстве. Пепельная одежда, глаза – глубокие омуты (есть ли в Городе колодцы?). Где она, где ее мысли?
          …Мокрые осенние листья – охровые, медвяные, тяжёлые, цвета старой меди и речного холодного песка на перекате – пахнут корицей и тонким первым льдом. Такие букеты нельзя ставить в доме – они сразу тускнеют, никнут, теряются. А вот ветка рябины – пока ещё горько-кислые, твердые, не тронутые заморозками ягоды, резные, даже сейчас пушистые листья – в большую керамическую чашку на стол перед окном – в самый раз. Как огонёк: Зима, где ты? Приходи, мы ждём. Впереди – первый настоящий снег, горячий чай (замерзшими с улицы ладонями так хорошо держать чашку)… Новогодние ёлочные шары и яблоки с апельсинами, которые так похожи друг на друга – что куда? А не перепутаем?... А утром – за окном все пока ещё хрустально-пепельное – холодный линолеум пола, и чайник всё не закипает, и в блюдце с лимоном отражается хмурый и недовольный солнечный зайчик от люстры.
          …А по ночам по мосту – ровно в полночь – проходит призрачный поезд. Надо ждать, долго и терпеливо ждать, а потом – чуть заметная дрожь тяжёлых ржавых опор, рокот все ближе, а по неглубокой воде речки (ртуть и растворившиеся на перекате сумерки) пробегает тень состава. Вдруг – раз в год или два – поезд замедляет ход.
…Можно успеть, добежать, вскочить на подножку, а если повезет и немного нетрезвый проводник будет в хорошем настроении…
…Можно успеть, добежать, вскочить на подножку и уцепиться за лесенку товарного вагона…
…Можно успеть, добежать, ухватиться за поручень (труба паровоза обдаст призрачным дымом)…
…Можно успеть…
…Прыжок с моста в жухлую траву. Эх, зря! А вдруг… а если… Но – дождь моросит. А на кухне уже чайник давно остыл. Ну что, обратно? Еда есть или зайдём пельменей купить? 
…Проводник поправит фуражку и кивнёт в вагонный полумрак: проходи. Там полутемно, дребезжат стаканы, из горячего титана капает кипяток. Чаю? Пожалуйста. Есть сахар. Ложки тоже есть.
 …Товарный вагон подпрыгивает на стыках; он пустой, ледяные высокие борта слегка гудят, но на полу есть огромный кусок брезента. Королевское ложе: над головой проплывают звёзды, то слева, то справа тают отсветы города.
…В кабине машиниста воздух густой от табака, жарко, но откуда-то пробиваются коварные сквозняки, от них можно закутаться в непонятного фасона бушлат, куртку (крепкая плотная ткань пахнет табаком, мазутом, и почему-то холодным хрустким зимним морозцем). Деревья и дома бегут за окном все быстрее и быстрее, неторопливо сливаясь в серебряно-серый туман. Да ты поспи пока, ехать ещё долго…
          Никогда не было серых стен. Никогда не было. Лениво клубится туман за окном – сумерки? Далеко, к морю, летит молчаливая птица, дальше – размытые тени скал, дальше – небо. Хрустально-пепельное, высокое. Далеко, за небом, за бытием и небытием, колышется звездный полог, неспешно струится полотно, текут и меняются узоры. А в книгах в библиотеке так много ещё пустых полок – или уже пустых? Где-то, далеко-далеко, есть Город. Где-то, далеко-далеко – есть? Или он привык – не быть?