La Loca

Хуана Кастильская расстелила плащ на влажной траве и устало опустилась на прохладную землю. Неподалёку слуги о чём-то негромко переговаривались между собой. Они старались говорить как можно тише, но сделать это было достаточно сложно, поскольку предмет разговора чрезвычайно занимал собеседников, и, не имея возможности повысить голос, они отчаянно жестикулировали. У каждого в руках был факел, и, когда кто-то из людей брал слово, огонь начинал прыгать вслед за говорящим, отчего издали могло показаться, что это сами огни ведут между собой оживлённую беседу.  Через четверть часа от группы мелькающих огней отделился один и направился к королеве.
Хуана сидела неподвижно, закрыв глаза и прислушиваясь к звукам ночи. Раньше она не любила ночь. Она боялась ночи, поскольку видела в ней опасность разлуки с тем единственным, что ей было дорого в жизни. Ночь – это постоянный спутник смерти, теперь же ночь стала спутником самой Хуаны.
Услышав шорох возле себя, королева с неудовольствием  оторвалась от своих мыслей и открыла глаза.
– Ваше Величество, – высокий худой слуга переминался с ноги на ногу в нерешительности, – люди переживают за Вас, – он бросил быстрый взгляд на округлившийся живот королевы, который уже стал заметен из-под складок платья, – ночные путешествия плохо сказываются на вашем здоровье.
Хуана поёжилась от его взгляда. Ей не нравился слуга Серхио, не нравились и те другие люди, которые по настоянию отца присоединились к её кортежу в Бургосе. Все они были ей не знакомы, смотрели с опаской, о чём-то шептались за её спиной и стремились расстроить её планы. Вчера по оплошности Серхио она остановилась в женском монастыре, тогда как ещё в самом начале пути ясно дала понять, что не желает приводить своего Филиппа к другим женщинам. Она была уверена, что слуга сделал это нарочно, в попытке ещё больнее ранить её, унизить. Но она не прогнала его, а оставила подле себя, и сейчас она разрешает ему бесцеремонно обращаться к ней со своими советами, обсуждать с другими её здоровье, рассматривать её выпуклый живот. Она глубоко вздохнула, пытаясь справиться с надвигающимся приступом раздражения, и жестом показала, что хочет подняться. Серхио подал руку своей королеве.
– Я хочу видеть мужа. Зови музыкантов.
Слуга вздрогнул, но, не смея ослушаться приказа, поспешил обратно к кортежу, чтобы распорядиться о необходимых приготовлениях.
– Пресвятая Дева, - бормотал он про себя, ступая по грязи, – когда же всё это закончится?
Серхио направился к самой большой карете кортежа, изготовленной фламандскими мастерами из прочного чёрного дерева по заказу самой Хуаны. Длинная, необычной продолговатой формы, лишённая окон, эта карета уже вторую неделю везла в неизвестность единственного пассажира -  Филиппа I Красивого - герцога Бургундии и короля-консорта Кастилии. Рядом с каретой не было людей; при каждой остановке кучер спешил слезть с козел, чтобы избавиться от невыносимого зловония, распространению которого не могли помешать даже близко подогнанные друг к другу деревянные панели фламандского экипажа. Увидев приближающегося слугу, кучер поспешил вернуться на своё место.
– Отбываем? – спросил он.
– Нет, помоги мне.
Серхио воткнул факел в сырую от дождя землю и принялся открывать железные засовы на дверях.
– Господи, неужели опять? – захныкал кучер.  – Я думал,  она больше не заставит нас делать это. Умалишённая! Три дня уже ничего такого не было.  Мы все думали, что больше не придётся...
 –  Замолчи и помогай открывать. Чёрт побери этот дождь и нашу сумасшедшую королеву! Всё заржавело.
Вместе им кое-как удалось справиться с засовами. В это время во всех сторон к чёрному экипажу стали подходить другие слуги. Нетрезвые  музыканты несли свои инструменты к месту выступления. Музыка была обязательным атрибутом этих странных встреч венценосных супругов.
Хуана молча наблюдала за приготовлениями. Она видела, как Серхио с кучером отварили дверь, видела, как люди, окружившие карету, на секунду отринули, не выдержав запаха смерти, который моментально разнесся ветром по воздуху, достигнув и её носа. Некоторые посмотрели в её сторону. Они не могли различить королеву во мраке ночи, но чувствовали на себе её упорный взгляд и непоколебимую решимость вновь увидеть короля Филиппа, который уже две недели как прибывал в ином мире, но почти каждую ночь представал перед своей безутешной вдовой.
Слуги поставили массивный гроб на землю, музыканты со своими инструментами образовали полукруг. Всё было готово, но Хуана не спешила к ним присоединиться. Из холщового мешочка, подвязанного к поясу, она достала желтый лист бумаги, исписанный латинскими фразами, которые за время своего путешествия королева успела выучить наизусть, но так и не сумела до конца понять их смысл. В том же мешочке была и драгоценная бутыль, полученная от монаха. На самом дне бутыли было совсем немного темно-серого порошка, похожего на толченый уголь.  Глубоко вздохнув, Хуана отсыпала в руку несколько крупиц порошка, проглотила, затем, немного подумав, высыпала в рот остатки и выбросила в траву пустую склянку. 
Люди нервничали. Юный светловолосый флейтист Роже теребил в руках свой, ставший ненавистным за эти две недели музыкальный инструмент. Едва сдерживая тошноту, он пристально вглядывался в ночь, пытаясь разглядеть Хуану.
– Открывайте гроб. – Донесся приглушённый голос королевы. Она вышла в свет факелов - невысокая, с лицом молодым и неестественно красивым. Её длинные светлые волосы были спутаны, подол платья - испачкан грязью, в руках дрожал заветный листок. Глаза светились огнём первобытного сумасшествия.   
– Хуана Безумная! – прошептал кто-то из музыкантов.
Флейтист застыл, поражённый видением. Впервые он по-настоящему разглядел свою королеву. Нет-нет, Господи, она прекрасна, она – само воплощение любви! Она…она…да, она безумна! Безумна как сама любовь, не знающая границ, отвергающая смерть, вступающая в борьбу с вечностью! Юноша приложил флейту к губам и набрал в лёгкие скверного зловонного воздуха. Первые звуки флейты, напоминающие протяжный девичий вздох, раздались над гробом короля.
– Сомкните круг, ну же! – Хуана бросилась в сторону онемевших слуг. Хватая их за одежду, и перетаскивая в нужном порядке, она заставила людей встать в требуемое положение.
– Теперь играйте, играйте все! – крикнула она музыкантам.
Серхио скинул крышку гроба в тот самый миг, когда перепуганные музыканты разом извлекли из своих инструментов бессмысленную какофонию звуков.
Хуана поднесла листок к факелу. При свете пламени казалось, что буквы на бумаге загорались ярко-красным светом. Беззвучно, так, как и учил её монах, Хуана произносила текст, лишь движением губ выдавая сокровенное. Никто не смел смотреть на королеву, пока она читала заклинание, способное вернуть к жизни её Филиппа.
Мертвый король открыл глаза. Хуана знала, что должна дочитать текст до конца, ни разу не ошибившись, иначе может случиться непоправимое. Пока она читала, Филипп приподнялся и облокотился на спинку гроба. Его расплывшееся лицо, потерявшее человеческие очертания, было лишено прижизненной дерзости; большие остекленевшие глаза безучастно смотрели в темноту. Он огляделся по сторонам, и, скользнув взглядом по играющим музыкантам, остановился на супруге.
– Что это за странная мелодия, любовь моя?
Хуана продолжала читать
 – Мне она не нравится. Какая-то адская смесь. Почему бы тебе не попросить их сыграть что-нибудь более мелодичное?
Хуана дочитывала последнюю строчку.
– Ты позвала меня, а сама не желаешь говорить. Может быть, мне стоит уйти?
Verum est! – почти прокричала королева, – Филипп, Филипп, прошу…
Она быстро сложила листок обратно в мешок и бросилась в объятья мужа.
– Отвернитесь все, живо! – королева принялась расшнуровывать платье. –  Любимый, мы не виделись три ночи, и я боялась, что больше не смогу позвать тебя. Я так боялась, любовь моя. Мой отец обещал, что отберёт тебя. Но я не дам, слышишь? Я тебя никому не отдам.
Хуана скинула одежду и ступила в гроб к мёртвому королю.
Через несколько минут ночь огласилась криками нечеловеческого счастья безумной королевы, придававшейся любовной утехам с трупом Филиппа I Красивого - герцога Бургундии и короля-консорта Кастилии.
Слышавший эти звуки Роже не смог сдержаться и, убрав флейту от губ, склонился над сырой землёй в приступе нахлынувшей тошноты.